Фьорела Генриховна Казильянц, Бездольная по мужу, кого собственными заботливыми и предупредительными руками довела до могилы, дама сорока пяти лет, находилась на зеленом кожаном диване в одноместном купе первого класса комфортабельного поезда, стремящегося куда-то на юг, и, за сгущающимся поздним полуднем, уже намеревалась произвести из коричневого дорожного чемодана, откровенно раскинутого подле ее тела, бежевый, приятный глазу, связанный самолично за один присест на бархатное кресло в гостиной, ночной чепец, когда случилось нечто неимоверное.
С опрометчивого взгляда Фьореле Генриховне можно было презентовать лет тридцать пять, если бы не глубокомысленная борозда, удивительным образом пересекающая ее уникальный для антропологии лоб и разделяющая его на два ассиметричные полушария, и щедрая бахрома морщин, прикрывающих все лицо ее, потускневший шарм глаз, да богатый, холеный подбородок, ласкающий складки черного шелкового платья. Слегка помятую переносицу венчал некий оптический механизм, фривольно называемый бездарными шарлатанами "очками", на деле же являющийся изощренным хитросплетением двух золотых душек, пары линз и нескольких прочих устройств. Это было нечто гораздо жизненнее, чем просто очки, это был мистический калейдоскоп, сквозь волшебные преломления которого, ее глаза беспрестанно видоизменялись, обретали новые оттенки и нюансы, создавали непостижимое, переполненное смыслом выражение, придавали все признаки философского отречения.
Супруга своего, Рудольфа Марковича Бездольного, Фьорела Генриховна самозабвенно любила всем своим когда-то свежим раздольным телом, жаждала всей душой, коленопреклоненно сгорала страстью по нему, когда он подолгу пребывал в деловых отъездах. Если томленье становилось нестерпимым и для души было более невозможно выносить разлуку, она украдкой потребляла возможности принадлежащего ей дома терпимости, выстроенного в фешенебельном регионе города. Однажды, в полночь, перед тем как устремиться в прибыльные, любвеобильные владения, накладывая пудру на щеки перед зеркалом, Фьорела Генриховна вдруг ужаснулась, побледнела и рассыпала косметическую пыль по полу. Внезапно ей пришло на ум, что, по всем видимостям, Рудольф Маркович, учитывая его надрывный режим работы, каторжный график деловой деятельности, совсем скоро умрет, оставляя ее в черном, беспробудном вдовстве. Страшная мысль так поразила ее, что она передумала ехать развлекаться, и, нарисовав под раскрасневшимися от приближающихся слез глазами черные, болезненные круги, бросилась на холодные постели, прорыдала, продергалась и прометалась так всю темную ночь до кровавого рассвета. Через неделю бесперебойных мук Фьорела Генриховна, похудевшая и постаревшая, сразу после завтрака и кофия встретила Рудольфа Марковича, прибывшего домой, слезными поцелуями и жалостливыми взглядами. Он, утомленный дорогой, отпросился полежать и отдохнуть три часа, сославшись на головную боль.
"У него должно быть аневризма", прошептала Фьорела Генриховна, индевея внутридушевно, с предчувствием сидя на бархатной софе в гостиной.
К ужину он спустился в столовую, украшенную малахитом, как ей показалось, невообразимо белый и иссохший от гложущего беззащитную плоть фатального недуга.
- Вам нельзя столько работать, - сказала она, - Вы убиваете себя и губите меня своим невниманием к собственному здоровью.
Но он не ответствовал, вознесенный в банальные детали сулящейся сделки, отстраненно вкушая многоцветный и полезный салат.
Усмотрев в этом безответном, немом состоянии первые жуткие симптомы прогрессирующей аневризмы, Фьорела Генриховна решилась. Ее чудесная, чуткая, чувственная натура не смогла бы пережить вульгарные, пошлые процессы неотвратимого угасания жизни близкого ей существа, и, по этому естественному резону она повела Фьорелу Генриховну в пыльный чулан, где среди прочего прошлого и хлама она отворошила потемневшую от веков склянку с мышьяком, вернула назад в столовую залу и побудила приготовить спасительный эликсир для чахнущего супруга, обильно и наверняка смешав его с какао. Затем, знаменательно приободрившись, владетельница дома терпимости отправилась в кабинет, среди деревянного интерьера которого, Рудольф Маркович, по традиционному обыкновению, наслаждался виски или зеленым чаем.
Неожиданно и резко первоклассное купе тряхнуло, внутреннее убранство заблокировало и зеленый диван оттолкнул и швырнул почтенную Фьорелу Генриховну на пол, по счастью устланную ковром. Оптический прибор обрушился с переносицы, и из глаз унеслось всякое выражение и экспрессия, но пропасть мгновенно заполнили недоуменье, испуг, ошеломленность, потрясение. Отовсюду понеслись крики, грохот. Потом раздался взрыв разбившегося стекла. Дверь с воплем отъехала, подвергая коридор зрительному исследованию, и в купе бесшумно влетела крупная зеленая цикада. Вдова, с ужасом разглядев, как на ее объемистое колено приземлилось нечто большое и невероятно мерзкое, совершенно не сознавая, где находится, покоясь на правом боку, все же проворно хлестнула по ноге тяжелым ночным чепцом, который сжимала в правой руке. Цикада, невредимая и наглая отлетела в недра чемодана на ночную сорочку, усеянную россыпью полевых цветов.
"Что же это такое!" подумала Фьорела Генриховна, страшась пошевелить дорогим ей телом. Закрыв бесполезные глаза, она решила, что лучше лежать на ковре в безопасности, чем суетиться и любопытствовать.
Так она пробездействовала и упустила чрезмерную долю времени, пока внутрь не заглянул проводник и не водворил ее на кожаный диван, с беспокойством объясняя ей реальность происходящего.
- Это чье-то баловство, - сердился он, подняв линзы в оправе, - Кому-то захотелось пошалить со стоп-краном. И не могу найти кто. Ищут новых развлечений, мерзавцы!
Она, обретя по праву ей принадлежащее выражение, прозрев, и осознав неприличие неприкрытого чемодана, сказала трезво, что пусть суд подберет соразмерное наказание для этих вандалов, и между делом накрыла крышкой цветастую, манящую взгляд сорочку и вместе с ней замершую в размышлении цикаду.
- Не угодно ли чаю? - осведомился проводник, отступая к коридору.
- Если только с ромашкой, - слабо проговорила пассажирка, возвращая былую гармонию сбившую в неприглядный беспорядок платью, - И проконтролируйте, чтобы по вагону не летали насекомые. Я только что видела что-то отвратительное в купе. У меня аллергия на комариные укусы.
- Конечно. Всенепременно. Я осмотрю выгон, сударыня. Прошу прощения.
Полированная деревянная дверь задвинула его, и Фьорела Генриховна встала и недовольно принялась осматривать покрытые тканями и кружевами состоятельные плотские владения в зеркале. В задумчивой от природы голове кишели различные и даже контрастные мысли.
- В чем преимущества вдовства? - спросила он у приятного отражения в стекле, - Я полагаю, что, прежде всего, в том, что я свободна, могу затевать отношения с кем только пожелаю. Я далеко не стара. Мне только сорок лет. Я красива, мечтательна, романтична. Натура страстная и чувственная. Но в то же время я была так счастлива в браке. Что более, я сделала счастливым своего супруга. Во всех тяготах и невзгодах я сочувствовала, сострадала и участвовала. Я спасла его от мучений. Ах! Брак имеет столько скромных, столь прекрасных удовольствий! Как это по-христиански объединять две судьбы в одну.
Она еще долго стояла, все думала и напрягала, и гоняла думы, разматывающиеся как клубок и сплетающиеся в причудливые картины, которые видоизменялись от ясных и неприхотливых до уж совсем запутанных, импрессионистских и волнующих неразумением, а потом разрыдалась сильным, с крещендо, форте.
- Да ведь я же святая, - прошептала она, покинув юдоль слез и невыразимой печали, - И об этом никто не знает. Как эгоистично с моей стороны лишать людей своей помощи. Как несправедливо, как подло!
Она снова направила взгляд на льстивое зеркальное изображение и блаженно улыбнулась. Да и взаправду! Ее бледный, скорбный лик, омовенный хрустальными каплями с готовностью и со смирением походил более на живописный непорочный образ святой мученицы, покровительницы верующих, защитницы угнетенных, нежели на обывательское лицо банальной вдовы, коих на свете такое преобильное множество, что хоть стреляй и делай мыло. Пошлый статус покинутой мужем породил сейчас в ней приступ омерзения. Какая жалкая, мелочная роль!
- Я буду играть главную роль! - властно крикнула Фьорела Генриховна своему отражению, - Ты будешь первой героиней этой трагедии! Ты отречешься от самой себя во славу облегчения страданий окружающих тебя! Ты запишешься в анналы самопожертвования! Как это возвышенно! Как чисто и духовно!
Оглушительно захохотав, возрожденная и ликующая, она провела томной рукой по закрытой груди, умозаключила, что святой женщине с подобной великой миссией совсем непристало скрывать от публики свое священное тело под ложной мелочностью одежды. Прочь эту жалкую мишуру! Больше открытости и духовного откровения! Она энергично сорвала шелковое платье на пол, тяжело дыша, схватила со стола острый канцелярский нож с малахитовой ручкой и безвозвратно разрезала дорогие, греховные аксессуары, освобождая тело от пустого прошлого перед восхитительной новой жизнью.
После она продолжительно и безудержно смеялась, переоценила содержащиеся коричневым чемоданом вещи - в конечном результате распорола и разорвала почти весь собственный приличный гардероб, помиловав лишь гигантский отрез отменнейшей парчи цвета индиго. Из данного материала, задействовав творческие ресурсы, новая Фьорела Генриховна Казильянц произвела что-то антикварное, некий эффектный компромисс тоги и балахона со свободным капюшоном, как-то подшпилила и подшила его. В закромах опустошенного дорожного саквояжа обнаружился синий бархатный футляр, на дне таящий золотой перстень, увешанный огромным изумрудом, тревожащий таинственными водными глубинами, он тут же охватил бледный безымянный палец правой руки, задрожал на фоне колыхающегося плеска парчи, авангардно прильнувшей к воскресшей плоти.
Послышался вопросительный стук в дверь. Фьорела Генриховна велела войти.
- Чай. Чаю я вам принес. С ромашкой, как желали, - проводник установил чашку на столик, непонимающе оглядывая пейзажный беспорядок разбросанных фрагментов дамского нижнего облачения, рукавов, оборок, шелковых и атласных полотен.
- Благодарю вас, - надменно молвила наследница отжившей и морально устаревшей вдовы, исследуя себя в зеркале.
- Насчет насекомых, сударыня. Я узнал, что это цикады из соседнего купе к вам. Пассажир перевозил насекомых в коробке, но когда кто-то дернул стоп-кран и состав резко остановился, коробка видно упала, и одна цикада вырвалась на волю и залетела в ваше купе. Вам все докучает?
- Должно быть вылетела. Ну уж извините. Если что пожелаете, вызывайте.
Как же заблуждался недалекий служащий железных дорог! Цикада вовсе никуда не вылетела, а спокойно дремала в данный момент на левом плече Фьорелы Генриховны в складке ткани, куда благоразумно переметнулась во время резни в чемодане. Хозяйка плеча, разумеется, никак не ощущала невидимого присутствия ловкого насекомого, а с наслаждением обдумывала миссионерские близлежащие акции.
- Прежде всего, - сообщила она ореховому интерьеру купе, - необходимо заняться сокращением числа бедного населения в стране. Вялые меры правительства не имеют никакой отдачи. Нужны более ответственные действия. У этих плебеев-либералов нет ни воли, ни решительности взяться за проблему действенно и гуманно. Раз уж такова ситуация, я просто вынуждена принять это бремя на свои плечи. Я где-то читала, как одна жена пастора отравила всех прихожан пироженными, подсыпав в них яду. Какая добрая душа! Однако в моем случае масштабность проекта порядком усложняет его реализацию. Пирожки тут не пойдут.
Здесь ей некстати вспомнилось, что она с невзрачного детства терпеть не может пирожки.
- Ах! До чего ж противно, - содрогнулась она в отвращении, - Перестань!
Увы, самовольно перестать было невозможно, но по счастию, в этот момент, вагон разразился сильнейшим исполнением Марша Радетского, и она забыла о навязчивой сдобе.
Великая музыка сверкала и блестела. Фьореле Генриховне захотелось неожиданно проверить корридор. Если бы капризная, бестланная удача взяла ее под руку, она бы вероятно повстречала там какого-нибудь нищего и узнала, что он больше всего употребляет в пищу.
- Где, любопытно знать, гремит музыка, - вдова с царственным величием выдворилась из занимаемой комнаты.
В проходе не объявилось никаких следов нищеты, напротив обстановка разочаровала беспросветной роскошью мягких, душащих шаги дорожек, золочеными светильниками, искуссными тонкими маркетри в восточных мотивах, а у одного из окон стояла изящная женщина.
- Добрый день, мое имя Фьорела Генриховна Казильянц. Я миссионерка, занимаюсь сейчас сокращением уровня бедности в стране.
- Здравствуйте, - дама оказалась азиатской, невероятно красивой и изысканной внешне, одетая в смоляные брюки и такого же колора пиджак, - Меня зовут Люция, я познаю жизнь, изучая итальянскую архитектуру и следовательно итальянский язык . Очень рада нашей встрече.
- Я весьма рада, - ответила Фьорела Генриховна громко, стараясь пересилить бушующий марш, что даже поморщилась.
- Это в первом купе играет симфонический оркестр. Они репетируют к концерту.
- Как дурно. Не удивлюсь, если они и остановили поезд. Я едва ли не сломала руку. Просто ужас! Никакой гуманности в этом мире! Поэтому я посвятила себя людям. Вы, ксати не встречали мерзкое насекомое в купе? Я просто не знаю, что поделать с этими бестиями!
- Должно быть это цикады моего учителя. Они разлетелись, когда поезд остановился. Я ему скажу - он поймает. Он этим только и занимается.
- И это приносит пользу человечеству? - полюбопытствовала Фьорела Генриховна, горделиво изгибая руку с поблескивающей драгоценностью, - Я глубоко верю, что человек создан для высокой цели. Цель - помощь страдающим. Чем больше духовное богатство личности, тем большему количеству нуждающихся он поможет.
- Не знаю. Я об этом не думала, - ответила дама отрешенно, - Учитель меня этому не обучает.
- Так нельзя. Нужно думать о ближних. Вспомните, святые мученники ничего другого и не делали, как только думали о ближних. Я понимаю, от ближнего не следует ждать благодарности. Но так и положено на земле. Вы только о них и думаете, о бедных, голодных, оборванных - а от них никакой отдачи. Так надо. Важна цель, идея. Самопожертвование, самоотречение, самопреклонение... Моя цель! Вот моя цель! Какая у вас цель, позвольте узнать? У вас есть цель?
Фьорела Генриховна раскраснелась, разволновалась, расчувствовалась, понимая насколько ее персонилия уникальна и неординарна; камень слепит, королевская стать поражает, лицо бледное, тронутое страданием души, целенаправленное, целеустремленное, направленное и устремленное к величайшей цели.
- Цель. Нет, пожалуй, нет. Это ведь так утомительно, - преступно призналась Люция.
- Как вы неправы! - ужаснулась Фьорела Генриховна, - Как вы неправы! Это совсем не утомляет, дорогая Люция! Напротив. Это захватывает, полностью захватывает ваше существо. Перед вами великая цель, и вы мыслите только о ней. Я, разумеется, осознаю, что моя роль чревата неблагодарностью и опасностью, а я даже думаю, я как-то чувствую это в сердце, что моя жизнь завершиться трагедией, как следствие моей высокой миссии. Но я со смирением принимаю этот удел, такой финал. Все великие личности заканчивают трагедией. Отцветают безвременно и в расцвете таланта, преисполненные новыми идеями. Я ведь понимаю, такова судьба.
Она вдохновенно приложила руку к груди. Поистине, как неблагодарен этот пошлый и бездарный мир, как глуп и бессердечно неотзывчив он к тонким стремлениям одаренной души!
Марш остался позади, где-то в дрожащей листве уносящихся лесов. Дамы продолжили умную беседу, на губах завертелись расхожие мнения о картинах, художниках, современных и давних течениях. Фьорела Генриховна оказалась поборницей того взгляда, что всякое художество, не отражающее чаяний и мук человечества, определенно представляется мазней.
- Я не понимаю, как можно малевать натюрморты, изощряться над пошлыми обнаженными девицами, когда столько людей голодают, страдают от страшных недугов и нуждаются в нашей помощи. Искусство, я уверена, должно, обязано призывать к единению и борьбе с нищитой, болезнями и несправедливостью. Какие тут могут быть пейзажы и сентименты.
- Такое поверхностное искусстово как живопись не отображает ничего кроме красоты, - таков явился ответ странноватой Люции, - Конечно, если это истинное Искусство. Остальное, я с вами согласна, есть просто малярство!
- Ну вот видите! - вскрикнула вдова, - Мы совершенно единодушны в этом вопросе. Уверяю вас, если мы продолжим наше плодотворное общение, то вскорости вы тоже преисполнитесь идеей великой благотворительности. Ах, моя дорогая Люция! Как я рада, что у меня такое положительное влияние на людей. Я верю, ваш учитель также проникнется этой идеей, когда я с ним побеседую.
- Учитель вообще ничем не проникается. Он равнодушен к мирской суете. Чтобы не останавливать умственного развития он охладил свою душу и избавился ото всех чувств. Развитие ума неизменно вызывает стагнацию души, так же как и душевный прогресс порождает регрес ума.
- Какая дикая мысль! - поразилась Фьорела Генриховна, направляя перстень в солнечный свет, - Какое заблуждение! Он глубоко ошибается! Я должна с ним поговорить. Уж я знаю, что такое развитие души и ума. Теперь это мой долг поговорить с ним и разубедить его. Это ж ведь сущее предубеждение! Как так можно жить! С такой ужасной мыслью! Нет! Я внесу прозрение в его затуманенный ум. Я всегда помогаю людям в их проблемах и тяготах. Особенно когда речь заходит об интеллектуальных затруднениях. Люция, мой дорогой друг, душенька, вы должны, просто обязаны познакомить меня с вашим учителем, вашим бедным заблудшим учителем. Пойдемте прямо сию же секунду, не откладывая. Жизнь полна неожиданностей: надо пользоваться каждой минутой. Пойдемте, пойдемте.
Люция не проявила сопротивления, и они проникли в купе учителя без стука и лукавых церемоний этикета. Он сидел на диване, сомкнув веки, совершенно не внимая проносящейся мимо беспорядочной реальности. В отдалении парил аромат сандала.
- Учитель, - промолвила Люция, садясь подле на диван. (Фьорела Генриховна расположилась напротив, не стесняясь и не ожидая разумеющегося приглашения), - Это Фьорела Генриховна Казильянц с идеей благотворительности. Очень желает с вами побеседовать.
Он задумчиво открыл глаза и приглушенно спросил:
- Кто вы?
- Ну как же, - удивилась Фьорела Генриховна, горделиво поправляя волнение ткани на груди, - Я... Моя цель благотворительность: помощь ближнему, утешение страдующему, приют обездоленным и угнетенным. Я не коммунистка, ну что вы, нет. Я очень либеральна даже. Считаю самоотречение первым признаком либеральности взглядов. Велением души, сердца я ступила на дорогу благодеяний...
- Вы вдова? - едва ль слышно осведомился учитель.
- Как? Да извольте, это отношения к моей деятельности не имеет. Совсем никакого отношения. Это уже атавизм судить о женщине по его статусу. Дорогая Люция согласится со мной, что это уже давно ушло...
- Вы вдова, - утвердил учитель, смотря сквозь окно.
- Прошу извинить, - возмущенно и с досадой протестовала вдова покойного господина господина Бездольного, - Это оскорбительно для меня. Неужели вы верите, что для бедных, несчастных женщин, лишившихся согласно воли судьбы мужей, нет будущей жизни. Неужели это их вина, что их спутники и возлюбленные безвременно покинули этот мир и оставили их в отчаянии и безысходности. Если так, то вы... то я очень разочарована. Прошу прощения, но я привыкла говорить всегда прямо и откровенно.
- Без сомнения. Откровенность это всего лишь умение в нужный и естественный момент не сказать правду.
- Это неслыханно! - воскликнула госпожа Казильянц, - Невиданно! У вас сплошные предубеждения и заблуждения! Как вы живете с таким грузом! Ведь он тянет вас ко дну, боже мой! Вам будет очень трудно избавиться от этого бремени. Но я вам помогу, я не могу оставить ближнего в беде и горе.
Тут она пустилась в многословный монолог о сострадании, сопереживании, соучастии, соумышленности, сопричастности, соприкосновенности. Учитель меж тем возвысился в недостижимые высоты мысли. Люция с наслаждением вспомнила, что скоро сможет лицезреть восхитительные каменные воплощения флорентийские талантов.
Солнце устало удалялось за горящий горизонт. Луна с отвращением наблюдала опостылевший шар, расписанный банальными пейзажами. Как ужасно - для нее Время не принесет ничего нового, и остается лишь с тоской смотреть на пролетающих скитальцев без цели, без идеи, без смысла, без конца.
- Конечно я согласна с тем утверждением, что я идеалистка. Надо отдать дожное справедливости, - наставительно заявила Фьорела Генриховна несведущему учителю, - Мир так вульгарен и идея благотворительности цинично используется проходимцами и политиками. Как я понимаю вас. Я даже согласна с тем, что благодетели всегда трагично завершают свой путь. Но что поделать. Я по-другому не могу, иначе для меня все теряет смысл. Я прониклась идеей глобальной благотворительности, когда тысячи, миллионы людей будут получать поддержку и помощь, когда люди начнут жить новой жизнью. Зачастую неообходимы очень суровые меры, но во имя цели нужно забыть о деликатности.
- Идея или определенная цель ограничивает мышление, - непонятно представил учитель.
- Отбросив лишнюю формальность этикета, я уже в который раз выражаю вам свое ярко выраженное несогласие. Я уж такова. Мое противоречие вам имеет множество трезвых и объективных причин. Моя идея не ограничивает мою личность, напротив, она открыла мне новый, захватывающий мир. Простым обывателям не постичь этой метаморфозы, но я надеюсь, что вы поймете: я чувствую, вы весьма и весьма развиты.
- Нет, - не согласился он, имея в изящных руках какую-то золотую безделицу, которую добыл откуда неизвестно, - Я совсем не развит. Абсолютно не развит.
- Ну уж если так, - довольно усмехнулась Фьорела Генриховна, поглаживая ноги, - Раз уж вы ставите вопрос таким манером, если такова ваша самооценка, то я очень рада, что вы очень скромны и непритязательны, только знайте, заниженная самооценка чревата плохими последоствиями. Я даже вспомнила одну историю о секретарше моего покойного мужа. Удивительная была женщина. Почитала себя последней бездарностью на свете, страстно преклонялась перед всем гениальным, нелепо плакала едва только слышала какую-нибудь мелодию, Моцартовскую или Бетховеновскую. Иногда впадала в такую жуткую депрессию, что глотала мышьяк и доктора ее спасали уже у могилы. Такая дуреха была! Однажды после очередной попытки отравить себя ядом она осознала, что как можно спокойно жить, пить и есть, и работать, когда существует Реквием Моцарта. Мы понятно, дивились такой глупости и малодушиию, и даже предупреждали ее, чтобы она образумилась, а то ведь так и до сумасшествия дойти недалеко. Но вот однажды она переходила дорогу, и ее случайно сбил автомобиль. Она, бедняжка, осталась жива, но полностью потеряла память. Но нет худа без добра. Она напрочь позабыла о своих бредовых идеях, собственной бездарности, возымела идею и цель и теперь пребывает замужем, располагает десятью детьми и целится на мать-героиню. Вот видите, жизнь полна неожиданностей и перемен. Так что избавляйтесь от скромности и принимайтесь развивать себя.
- Благодарю за совет, - улыбнулся учитель.
- Пожалуйста. Я всегда с удовольствием готова пояснить жизненные реалии ближнему. Тем более, я прониклась глубокой симпатией к вашей личности, хоть мы и знакомы несколько лишь часов. И даже очень уверена, что это взаимное чувство, мой дорогой друг.
- Без сомнения.
- Да, да! Сомнений нет! - восторженно голосила она, взмахивая рукой, - Какое удачное начало! Давайте сейчас же начнем обсуждение. Как, по-вашему, что является основным принципом благотворительности? Мне очень любопытно ваше мнение.
- Благодарю. Не хотите ли вина?
- Это было бы чудесно! Вино и вопросы благотворительности это для меня венец удовольствия. Как превосходно!
Люция позвонила чтобы принесли красного вина.
- Спасибо вам, моя милая Люция! - Фьорела Генриховна обрела видимое блаженство, - И все же, учитель, каков же ваш ответ на мой вопрос? Мне необходимо получить мнение интеллигентных людей, дабы избрать верный курс действий.
- Ну я думаю, - промолвил учитель, изменяя форму бровей, - в благотворительности, как и в вопросе о катастрофах и катаклизмах, важнее всего статистика. То бишь количество.
- Невероятно! - она наклонилась вперед, тараща прекраснодушниые глаза на Люцию, - Как невероятны повороты судьбы! Да, это Судьба свела нас, я в этом уверена! О, Господи, какой грандиозный момент! Я так взволнована! Боже мой, какая удача! Что за счастливое стечение обстоятельств! Как я расстрогана!
- Так в чем же дело? - Люция с интересом прекратила замирающее курение лаванды на столике.
- Дело в том, что, вы уж простите меня за столь несдержанноую манеру, но я очень эмоциональная натура. Я считаю, если уж у вас приподнятое настроение, то надо воспользоваться случаем и получить от него все возможное! Ах, да ведь дело все в том, что я стопроцентно, как это и не банально со стилистической точки зрения, но я полностью и бесповоротно согласна с мнением учителя.
Учитель утаил золотую вещицу и заключил:
- Да, судьба ошеломляет нас своими повортами.
- Поворотами! А мир, - Фьорела Гегриховна жадно кинулась на фразу, - так многоцветен и неповторим, что рождается желание увидеть его самим! Глобальная благотворительност и познание мира чудесно сочетаются!
- Вовсе необязательно куда бы то ни было ехать, - сказал разительный наставник, - Дабы познать мир совсем не нужно покидать свой дом, все что нужно, это вдохнуть мир Kenzo Jungle. Все необыкновенное и удивительное, что существует в мире, все запечетлено в этих духах.
- Ну вот уж действительно! Зачем покидать дом, когда есть Кензо! Впрочем, я думаю, что здесь я снова не соглашусь с вами. Многие недолюбливают меня за мои радикальные взгляды на вещи.
- А на какие вещи? - полюлопытствовала Люция.
- На какие вещи? Да на все! Хотя бы взять этот пресловутый Кензо. Я ведь посчитала правильным и необходимым не согласиться с учителем. И это несмотря на то, что я очень рискую прослыть экстремалкой. Но мне все равно.
- Вот и правильно, - одобрил учитель, кивая головой, - как сказал один великий философ: все, что говорят за моей спиной, мне только льстит.
- До чего же гениально! Как верно и как применимо к моей персоне! - умилилась вдова, с восторгом глядя на учителя, - Как же мне приятно ваше общество. Я так благодарна Люции, что она познакомила меня с вами. Люция, душенька моя, спасибо вам от души. Я действительно очень...
Существовала весьма веская вероятность возникновения очередного сольного излияния благодарности и благословения на сидящих в купе, но на везение, дверь уменьшилась в размерах, зеркало исчезло, производя на обозрение услужливого проводника, держащего один экземпляр красного вина и три бокала. Фьорела Генриховна незамедлительно овладела одной из хрустальных емкостей, энергично покрутила ее у своих полных осмысленных губ, томно прикрыла глаза и совершила примечательный своей амбициозностью глоток.
- Не удивлюсь если это французское вино, - провозгласила она тоном сомелье.
- Вас ничем не удивить, - оветил учитель, вглядываясь в темно-рубиновое сияние напитка, - Это действительно Шато-Мутон Ротшильд. Отменное вино.
- Да, да, да! Отменнейшее вино! Просто не оторваться! Знаете, меня уже ничем не удивишь. Столько уже всего повидала.
Люция ненавязчиво добавила:
- Я не верю в чудеса. Я видела их слишком много.
- Да вы просто прелесть, моя милая Люция, - восхитилась Фьорела Генриховна, неукротимо тряся бокалом, - как точно вы определили мою суть! Столь кратко, но справедливо и реалистично! Я просто вижу себя со стороны. Какое тонкое психологическое определение!
- Это цитата. Мы все говорим цитатами. Все, что стоило сказать, уже давно сказали до нас.
- А нам остается, - подтвердил корифей мысли, - либо повторять сказанное, либо говорить то, что не стоит говорить. Возможно в этом кроется объяснение вульгарности нашего века.
- Это сенсация! - заявила вдова, обезвоживая бокал, - Это сенсация первого класса! Вы можете очень даже легко прославиться. Слава это удовольствие. Скромность ни к чему. К примеру, моей целью также является всемирно прославиться. Разумеется чтобы все страждущие могли знать к кому обратиться в своей беде и горе. Я хочу прожить оставшиеся мне годы в известности.
- Тогда вам стоит запомнить, что наиважнейшее значение имеет развязка. Жизнь в известности должна завершиться соответствующим образом, дабы обрести бессмертие. Человек уходит, слава остается, - откликнулся учитель, - Дурная слава есть залог бессмертия. Слава мученика и борца за идею обладает такой же живучестью. Да, самое важное это конец. Великие люди имеет конец соразмерно своему величию. Смерть определит кто есть кто. Анализ истории подсказывает, что уход полный страданий говорит об уникальности личности.
- Вы знаете, - призадумалась вдова, прищуриваясь, - я пришла к подобному же умозаключению. Зависть бездарных и гнусных филистеров это кинжал в сердце таланта, это удавка для гения. Увы, миром правит бестланность.
А Люция мудро изложила свое видение ситуации:
- Я так думаю, талантливые люди просто не помещаются в рамки большинства обывателей. Мы всегда осуждаем то, что не можем понять. Это сродни тому чувству раздражения, которое возникает, когда вдруг нарушается, ломается ваш привычный распорядок жизни, когда появляется нечто неожиданное, что мешает вам продолжать жить по-прежнему, по-привычному.
- Да совершенно верно! - перебила Фьорела Генриховна, - Я всегда очень гневалась когда мне не давали пить мой чай в пять часов! А одна моя знакомая уволила свою горничную из-за того, что та прошла под окнами кабинета на пять минут раньше, чтобы полить цветы. И правильно, все-таки порядок должен присутствовать.
Она как-то спешно вернула опустошенный бокал на столик, подправила ткани на груди, а после, как ей убедительно показалось, сильно огорчила своих очаровательных собеседников внезапным извинением, что, к сожалению, ей крайне пора удалиться в свое купе почивать, ибо завтра приближается с множеством неотложных дел и хлопот по благотворительности, напомнила, что с точки зрения приятных манер не пристало ей занимать вечернее время и даже поведала им на прощание о своей беспардонной тетке, которая вечно сидела у гостей до полуночи, пила чай, смеялась и злословила и так всем опостылела, что друзья и знакомые стали подливать ей в напитки немного снотворного, чтобы избавится от нее поскорее; потом она долго желала улыбающемуся учителю и Люции спокойной ночи, настойчиво посоветовала им проверить перед сном окно, а то может продуть, и, уже прикрывая скользящую дверь призналась, что давно не встречала людей столь неординарных и чудесных в беседе!
По возвращению в собственное отделение вдова вдруг с досадой вспомнила о мерзком насекомом. Ведь цикада могла вполне лицемерно притаиться где-нибудь поблизости, ожидая момента снова вызвать у нее приступ отвращения и тошноты.
Она долго тревожилась и сердилась, из-за чего легла отдыхать позже обыкновения на семнадцать минут, никак не засыпала, ничуть не зная о том, что цикада уже давно пребывала в обществе своих родственников в уютной коробке среди багажа учителя, и увидела сны только к часу ночи.
К завтрашнему полудню, Фьореле Генриховне Казильянц удалось заключить очень много не терпящих, но приятных дел. Во-первых, собственное тело было одето в чрезвычайно благопристойный туалет, состоящий из ситцевых белых брюк и блузки в больших красных, голубых и желтых цветах, крупной круглой шляпы с идентичным орнаментом. Во-вторых, после неопрятной ночи с кошмарами были тщательно проинспектированы все недра купе первого класса на выявление местонахождения гадкого представителя отряда равнокрылых. Так как натурально результат оказался безуспешным, был произведен вывод: насекомое сменило место пребывания. В-третьих, было отдано повеление шеф-повару ресторана поезда подготовить изысканный, цивилизованный обед, включающий пудинг флорентийский, цветную капусту по-венски, сельдерей с сыром по-парижски и труделя по-французски. В завершение сих операций она соединилась посредством телефона с соседним купе и изложила их обитателям в красивой, возвышенной манере приглашение на обед, на что услышала легкое и аристократическое согласие.
Ровно через час Фьорела Генриховна радушно приняла гостей на зеленом кожаном диване:
- Я так рада вас видеть! Сейчас подадут обед.
Появился этот странный обед, за которым развилось интересное обсуждение актуальных вопросов, проблем, имеющих политическое и территориальное значение, вдова, следуя противоречивому принципу, повсюду не соглашалась, дискутировала, устраивала напряженную полемику, дебатировала и спорила, просто перечила, да вздорила. Все пили релевантное белое Ruffino, а по окончанию трапезы Фьорела Генриховна предложила восхититься прекрасной крепостью коньяка:
- Разумеется Camus. Мой покойный муж всегда пил только Camus. Говорил, что если уж пить коньяк, то пить нужно именно коньяк, а не бренди. Такой сноб и эстет, но человек чрезвычайно культивированный и умный. Играл в вист, заключал сделки, приобретал, продавал, перекупал и к вашему сведению, был очень талантливый шантажист. У него в руках были все, от министров до нашей кухарки: поэтому всегда был порядок. И политиков нужно было хоть как-то держать в узде. Но все было в рамках закона и с пользой для людей. Ведь шантаж позволяет узнать подлинную ценность своим недостаткам. К сожалению в наши дни истинные шантажисты крайняя редкость. Сейчас все убийцы да вымогатели. На шантаж нужно воображение, вкус и манеры. И в благотворительности сейчас все шарлатаны и бродяги. Муж научил меня быть филантропкой, уважать и любить ближнего, творить добро. Ах, мои дорогие друзья, я же хотела с вами поделиться своими планами. Я планирую провести величественную благотворительную акцию в Румынии.
-Почему же именно в Румынии? - спросил учитель, откидываясь на диване.
- В Румынии такая прекрасная природа. Страна окутана легендами и сказаниями. Народ всегда страдал от вампиров и упырей. История полная кровопролития. Я считаю, это прекрасный выбор. На первой же станции я пересаживаюсь на поезд, следующий в Румынию. Я бы очень хотела, чтобы вы также поехали со мной.
- Я с удовольствием, - присоединилась к ее намерениям Люция.
- Отлично! - крикнула Фьорела Генриховна, - Благодарю вас, Люция! А как вы, дорогой учитель?
Вдумчивый наставник позволил себе поразмыслить над представившейся перспективой, но в конце концов высказался положительно. Вдова торжествовала.:
- Великолепно! Я знала, что вы согласитесь! Вы столь благородны и благочестивы! Как я счастлива! И мой план так прекрасен! Вы знаете, размах этого мероприятия просто поражает меня! Я была просто ошеломлена, когда ознакомилась со всеми деталями! Я конечно понимаю, не все примут эту акцию. В мире столько завистников и неблагожелателей. Я должна вам признаться, сегодня мне позвонили неизвествные лица и пригрозили совершить расправу надо мной, если я не прекращу свою благотворительную деятельность. Просто кошмар! Но меня не остановят эти жалкие угрозы. Ничто не помешает мне помочь обездоленным в Румынии.
Второй Акт
Поезд, прекратив движение, остановился.
На нелюдимый и изрядно устаревший перрон из антуражного вагона первого класса, пользуясь разложенными подножками и скользкими поручнями, улыбаясь и породисто держа головы на прямых шеях, явились древним горам, обшитым мягкой тканью лесов, прелестным лугам и локальному люду, страждущему и страдающему по причине присутствия адских бессмертных скитальцев, три выдающихся из обывательского массива, личности, чьи элитные тела уже ожидала престарелая телега, набитая соломой, две белые лошади да тугоухий тугодум возница.
Фьорела Генриховна Казильянц и ее спутники величественно устроились на высохших золотистых растениях и, не раздумывая, махнули замкнутому в своем неодолимом мире кучеру, чтобы повозка стартовала. Стоит упомянуть о весомой необычности облачений сиих пассажиров, которые казалось были очень довольны создаваемым ими самими впечатлением: скромный и удивительно изящный туалет вдовы представлял собой уже излюбленные просторные одежды цвета хорошо развившегося бордо, густые распущенные волосы, босые ноги, а также включал мирного, миловидного, белокурого младенца, привитого у чувствительной груди; Люция была просто одета в белые шелковые материи и сандалии, и в голове сверкал прекрасный изумруд; учитель имел одеяния средневекового пастора.
Телега затрещала по сельской дороге, устремляющейся через луг в неизвестные глубины леса.
- Все же как быстро мы добиваемся реализации нашей программы, - радовалась Фьорела Генриховна, сверкая ликующим взглядом, - Я так взволнованна! Нужно помочь стольким людям! И это только начало! Все же жизнь прекрасна! Я в душе такая оптимистка. Да. Сейчас, оглядываясь на свою жизнь, я удивляюсь, какие невероятные развития и перемены таит для тебя судьба. Ведь я теперь совершенно другая, другая личность, возможно, другая душа. Совсем другая...
Она умолкла из-за наваливающегося, вибрирующего звука приближающегося самолета. Серое металлическое создание летело низко над чащей, опираясь сомнительно крыльями на воздушные потоки неба. Через мгновенье он показался над лугом, трясущиеся люди в повозке услышали неслыханный, режущий свист - на правой стороне поля, близко к дороге, трава и земля оглушительно взорвались, взлетели вверх и посыпались на проезжающий шарабан. Вдова, Люция и учитель закричали в страхе, лошади в ужасе понесли, младенец никоим образом не отреагировал, так как видимо спал и не желал ничего знать.
На удачу возница не расслышал и не понял проишедшего, и сноровил осадить разогнавшихся лошадей, когда они в рьяном галопе уже пронеслись почти через весь заросший деревьями лес.
- Это была бомба! - осознала Фьорела Генриховна, бледная и ошеломленная, - Нас пытались убить! Это было покушение! О, Боже! Они выполняют свои угрозы!
Отчаянно прижав младенца к клокочущей от предчувстсвий груди, она оглядела уходящую чащу и умоляюще схватила руку озадаченной Люции:
- Но мы не должны сдаваться! Нет, прошу вас! Мы не имеем права! Столько людей ждут нашей помощи! Я не сдамся! Пусть меня даже убьют, но я добровольно не сдамся! Пусть меня убьют, но людей я спасу! Меня им не остановить!
- Весьма мудрое решение для обретения бессмертия, - довольно прохладно заметил наставник, избавляя одеяние от земли и травы.
- Да дело даже не в бессмертии! Ведь люди ждут и надеются на лучшее! Как я же могу их предать! Нет, я не могу! Я не прощу себе! Я все равно сделаю то, что обязана!
- Но даже в крайнем случае, - предложила Люция, оглядывая младенца, устойчиво пребывающего в чудных сновидениях, - мы сможем изучить архитектуру сельской части Румынии.
- Да, пожалуй, - задумался учитель, потирая виски, - Но мне все же хочется посмотреть чем это кончится. Скорее всего тем, чем я и полагаю. Скорее всего.
- И вы окажетесь правы! - продолжала волноваться Фьорел Генриховна, - Я не оставлю бедных, измученных людей! Уж положитесь на меня! Я облегчу тяжелую долю этих людей!
- Результат вероятно тоже будет весьма любопытным. Если вы будете кормить и одевать бедняков, то им больше не придется работать, и вскоре они прочувствуют всю красоту ленности, и уже разумеется, никак не захотят возвращаться к прежней жизни. Если у вас хватит средств, то вполне возможно провести необычный психологический эксперимент. Да -а-а... Будет еще любопытнее, если вы после многолетней материальной помощи достаточной для безработной жизни, внезапно прекратите свои субсидии. Последствия могут быть весьма и весьма ценными для психоанализа.
- Поймите, учитель! Для меня важно помочь людям сейчас. Что будет завтра меня не так волнует. Сейчас я чувствую себя просто обязанной, морально обязанной помочь им. Это главная задача. После уж можно будет думать о психологических экспериментах, только после. Сейчас надо помочь!
Лошади размеренно выкатили телегу из леса. Ландшафт круто и с красивым сюрпризом изменился. Фьорела Генриховна, прекраснодушная благотворительница, истинная панацея для страждущих и обездоленных, наставник, мудрствующий и познающий, Люция, созерцательная и прелестная, были восхищены распространившимся повсюду природным благолепием.
Деревянная каталка, набитая соломой и тремя пассажирами с возницей и спящим младенцем оказалась на самой вершине доброго и покладистого холма, у подножья которого раскинуло свои незатейливые хижины с соломенными крышами, ожидающее чуда и манны сельское поселение сельчан. Дорога с холма грандиозно стремилась вниз к главной улице деревни и в конце концов удачно впадала в обширную площадь, где были сооружены комфортабельные подмостки, укрытые коврами и глиняными вазами с полевыми цветами. Население, нарядное и оптимистичное, уже толпилось на многлюдном пространстве вокруг сооружений, смеямь и не терпя. В мгновенье, люди пришли в еще большее волнение, громогласно загудели и единодушно направили темные взоры на дорогу.
Фьорела Генриховна с летящим, трепещущим сердцем взгромоздилась на ноги, удерживая младенца у груди и покровительственно и благодушно замахала клокочущему народу свободной правой рукой.
- Они меня ждут! Дождались, мои родные! - слезы умиления и радости сорвались на солому, - Господи, какая великая роль! Какая ответственность! Но я так восторжена, я душевно взмыла к небесам, прямо в рай. Боже мой. Как я счастлива. Какое счастье. Никому такого не дано. Только мне. Это мой народ. Господи, благодарю тебя.
Толпа феерически зааплодировала, две женщины с белыми хризантемами в руках, полные восхищения и преклонения перед прекрасным явлением зарыдали и припали коленами к согретой солнцем земле.
- Какие молодцы! - с гордостью проговорила вдова, - Благодарная публика - залог успеха любого устроения.
Люция приметливо рассматривала приближающуюся толпу и приобретающие архитектурную ясность дома.
- Архитектура не представляет никакого интереса, - сказал учитель, заметив стремления своей ученицы, - Там где есть только быт и потребность только в необходимом и практичном нет места Искусству. Первой целью архитектуры - как можно дальше отстранить нас от пошлой рутины домохозяйства, то есть окружить нас вещами бесполезными, совершенно не имеющими ничего общего с практичностью. Аскет - это человек, лишенный души.
- Посмотрите какие добрые здесь люди! - закричала Фьорела Генриховна, - Нужны вам эти аскеты! Посмотрите, как они нам рады!
Учитель неоднозначно улыбнулся:
- Уверяю вас, эта честь целиком принадлежит вам. Для этих людей вы цель для неослабевающего внимания.
- Я вам скажу, это только начало. Сегодня эти добрые люди узнают меня. Завтра весь мир будет восхищаться самоотверженностью моей борьбы против бедности и нищеты. Я отдам все, что у меня есть. Все отдам. Человеческие жизни бесценны. Я буду помогать пострадавшим от войны, буду давать приют беженцам и изгнанникам! Да! Эти люди - это только начало! Моя деятельность будет расширяться. Как вы тогда сказали, в благотворительности важно количество. И я собираюсь увеличить количество во сто, тысячи, миллионы раз!
- Боюсь, в этом мире люди все великое связывают неразрывно с количеством. Какое обывательское, поверхностное мнение. И что странно, сей глупый предрассудок распространяется совершенно на все; что ужасно даже на Искусство, на творчество. Чем больше написано, тем лучше. Творцов равняют на бездарей и идиотов в зависимости от произведенного труда. Как печально.
- Не время для печали! - протрубила вдова, совершая повелевающий взмах рукой, как буд-то делая кому-то знак к действию, - У нас нет права на печаль!
Несогласный учитель хотел было возразить какой-нибудь уместной остротой, но в этот самый момент со стороны приветствующей толпы донеслось удивительно слаженное и сбалансированное пение "Alleluia", которое, благодаря блестящей жизнерадостности и чувствительности, следовало несомненно отнести к творениям великого Гайдна. Конечно и наставник и ученица, будучи тонкими натурами, сразу же самозабвенно прониклись дивной мелодией. Да и кому нужны эти жалкие нонсенсы вдовы.
Телега с величием и скрипом приближалась к подмосткам. Люди, мнущиеся за первыми рядами, старательно тянулись через плечи впередистоящих, дабы узреть великолепный лик благотворной, сеющей надежду иностранной дамы.
Под аккомпанимент льющегося песнопения и летящих в воздух и вниз цветов на длинный деревянный помост, ведущий к круглой сцене, вступила с сердечной улыбкой на губах женщина в скромных, простых одеждах и безыскусно двинулась меж протягивающими руки зрителями. Ее скромный, теплый образ, тихая и нежная посупь, ее великодушные, гибкие руки, держащие маленькое, белокурое, славненькое дитя, ее искрящиеся, вселяющие любовь глаза, все ее дивное существо казалось неземным, чудотворным, небесным явлением, трогало людские очерствевшие в сумраке чахлых дней сердца, влекло лучшие, чистейшие чувства, манило и заставляло позабыть о низменном существовании и горестях. Она шла, словно плыла по головам, прозрачная и невесомая, лучезарная и святая. В трех футах позади не плыли а вполне по-земному шагали священник со звездными глазами и дева, красивая, но гаснущая в пленительности впередипарящей, во впечатляющих белых одеждах.
Двигаясь к сцене, Фьорела Генриховна с удовольствием заметила среди замирающего люда человека с черным аппаратом, который он то и дело прикладывал к глазу, нажимал кнопки, отчего вещь щелкала и жужжала. Как только на сцене к ней присоединились ее спутники, она шепнула им вскольз:
- Все в порядке. Журналисты уже здесь и фотографы тоже. Правда я пригласила только двух, все чтобы усилить эксклюзивность мероприятия. Самая известная газета.
Священник и дева в белом в согласии кивнули, и тогда райская дива обратилась к народу на латыни, поприветствовала собравшихся и бесхитростно, но изящно изложила им постулаты и догмы собственной благодатной миссии, в заключении благословила всех, попросила о взаимном всепрощении, погладила рукой по бархатистой щечке младенца, чем-то поделилась с церковным сановником, подвинула чуть левую ногу вперед, моргнула и неприметно подправила положение ткани на правом плече, обвела взглядом публику и в предвкушении сладко вздохнула.
Сельские зрители рукоплескали и в нервозной определенности ожидали появления посуленной благодати. Некоторые, особливо нетерпеливые, уже стали обмениваться ремарками и подметили, что дива, несмотря на заветный блеск и непорочность, была немолода и грузна в теле, и что младенец был явно не ее кровный отпрыск, и что святой отец взирал вокруг довольно безразлично и даже надменно, что белоснежная дама смотрела тоже поверх толпы и с каждой минутой заметно ослабевала интересом. Но, к счастью, Фьорела Генриховна была весьма тактична и разумела что и когда надо предпринять и посему подала тайный знак незаметным подельникам начинать акцию. Татчас же раздались пневмотические хлопки - вдова воздела руки к небу вместе с дитятею, с неба на головы зашелестела местная валюта дял лучшего эффекта и понимания.
Люд забурлил, заголосил. Банкноты хватали, тащили из карманов соседей, женщины вопили и выметали все скверное, что знали друг о друге, рыдали; мужчины злились, ругались, прикладывали силу, чтобы уяснить собственность хрупких бумажек. Что-то дурное и дикое накипало и рвалось наружу, накаляло воздух и сгущалось над площадью. Вдова благодушно улыбалась и думала, сколько же счастья она принесла этим угнетенным, озлобленным от нищеты людям. Еще более ее экстаз усиливался при мысли, что это только удачное начало, что реальные планы ждут осуществления.
"Это только лишь начало" - прошептала она, глядя на беснующуюся чернь, и содрогнулась.
Вследствие небывалого беспорядка, порожденного осыпавшейся денежной помощи, да и по причинам безопасности, ибо одна женщина были чуть ли не до смерти избита своими разъярившимися тремя дочерьми (понятно по какому поводу), пятерых сельчан доставили в сельский госпиталь с повреждениями, а двеннадцать удальцов арестовали за членовредительство, и две знаменитости и Фьорела Генриховна, довольная результатами, спешно покинули арену благодеяний, и, разместившись в вагоне первого класса, выехали на восток.
Третий Акт
-Теперь наступило время для проведения анализа содеянного, - предложила Фьорела Генриховна, сидя на кожаном купейном диване, - Наша первая благотворительная акция была очень и очень успешной. Помощь была оказана. Конечно, - она качнула головой, - народ есть народ. Непросвещенный, темный, в чем-то дикий. Но ведь в благотворительности иначе и не может быть. В благотворительности приходится иметь дело со всякими людьми. Что ж поделать. Может быть это и неправильно, что помощь получает и хороший и плохой человек наравне. Возможно необходимо проводить предварительное исследование. В будущем, возможно, стоит наказывать плохих людей. Конечно, дифференцировать жизненно необходимо. Возможно, следует создать комитет реагирования, этакий пенитенциарный орган. Нужно создать исследовательскую группу для выявления плохих людей. Да, все надо продумать, рассчитать, согласовать.
- А мне любопытно, - заинтересовался учитель, - какие будут критерии для выявления таких людей?
- Ну это элементарно, - усмехнулась вдова, - Первый критерий это разумеется наружность человека.
- Наружность? - удивилась Люция.
- Да конечно! А что же еще! Порок всегда написан на лице. Самые страшные и уродливые люди будут нести заслуженное наказание. Я еще раз повторяю, все всегда написано на лице. Иначе не бывает, уж знайте!
- Интересно, - протяжно ответил учитель, - Это без сомнения положительно скажется на будущих поколениях. Конечно при условии, что вы будете изолировать всех уродов. Тогда человечество будет хорошеть и хорошеть.
- Да вот именно! - воскликнула Фьорела Генриховна тщеславно.
- Но с другой стороны, - предположила совсем неглупая Люция, - уродливая половина человечества будет дурнеть с каждым поколением. И согласно вашему разделению, они будут сквернеть нравом, становиться все более порочными с каждым поколением. Несомненно, эти две половины когда-нибудь столкнутся в конфликте, и кто вольмет победу еще неизвестно.
- Но зато мы узнаем кто все же сильнее, добро или зло, - возразила недовольно вдова, - Истина дороже всего. Уж с этим, я надеюсь, вы не поспорите.
- Я припоминаю, что где-то уже читал о подобным развитии, - наставник вспоминающе приложил руку ко лбу, - Уж не был ли это неутомимый Уэллс? Да, да, это он.
- Не знаю, кто об этом писал, - с досадой сказала благодетельница, - Но писать и реализовывать это две разные вещи. Совершенно разные. У меня не пустые теории, а конкретные, реализуемые планы.
На минуту все трое пассажиров прониклись необходимым молчанием. Люция раскрыла лежащую на коленях глянцевую цветную книгу, содержащую изящный анализ архитектуры Флоренции, и принялась ее листать без явной цели. Фьорела Генриховна покривила рот, равнодушно послушала стук мчащихся вагонов и проговорила неохотно:
- Все же я продолжаю думать, что это мероприятие было чрезвычайно удачным.
- Ну конечно, - участливо согласился наставник, кивая головой, - Теперь у вас имеется опыт и умения для проведения более амбициозных проектов.
- Надо полагать, имеется.
- Да, да, - ободряюще продолжал он, - Ведь теперь, когда у вас есть такой опыт, вам следует посвятить себя более высоким целям. Путь выбран. Важно не останавливаться. Остановка, как и промедление в вашем случае равносильно предательству. И прежде всего предательство самой себя. Не думайте и не сомневайтесь. Все уже давно решено.
- Благодарю за поддержку, - с достоинством ответствовала она, - Я рада, что вы понимаете меня. Я и не собираюсь останавливаться. Никто меня не остановит, я ведь уже вам говорила. Никто. Ни жалкие угрозы, ни покушения на мою жизнь, ни пессимизм, ничто.
- Вот и правильно, - подхватил учитель, и Люция, отняв внимание от книги, добавила:
- А чтобы расширить поле деятелности я вам советую пойти в политику. Это стоит. И я верю, вы сможете.
- Вы думаете? - переспорила польщенная вдова и закашляла, прикрываясь рукой и укрощая эйфорический крик. Ей пришлось даже упрекнуть себя за недостаток хладнокровия и выдержки. В конце концов она бы и сама осознала ценность подобного шага. Все естественно.
Люция убедительно заверила, что не имеет ни тени сомнения в данном отношении и даже настаивает на том, чтобы Фьорела Генриховна всерьез занялась политикой, ибо государству нужны сильные личности с трезвым глазом, внимательным ухом, гибким языком и не в последнуюю очередь добрым разумом, рассудительностью и высокой моральной системой и самооценкой. Ее ученый руководитель одобрил, поощрил ибыл единодушно за:
- С помощью благотворительности вы приобретете народную любовь. Потом вы вольны делать что захотите, надлежит лишь поддерживать эту любовь регулярными душевными посулами. Всем не поможешь. Усыновите или удочерите кого-нибудь и должным образом осветите это благое деяние для народа. Народу живется тяжко, помочь ему трудно и даже невозможно. Давайте им в своей личности больше духовности, больше эмоций, больше чувств. Народу нужно сочувствие. Ваша жизнь должна быть безупречной. Массам, живущим в грязи, необходим образец, идеал, пример. Возьмите на себя все их грехи.
- И я готова! - воинственно вспыхнула Фьорела Генриховна, вскидывая темные локоны, - Я возьму на себя все мирские грехи! Я готова, готова! Я буду праведной и благодетельной!
- Быть праведным и благодетельным можно лишь только не обладая этими добродетелями и будучи абсолютно неискренним в этих проявлениях, чтобы, трезво оценивая ситуацию, употребить те или иные качества в своих выгодах.
Она удивленно внимала странным высказываниям наставника, с неприязнью думаю о том, что ему не следует рассуждать так откровенно и цинично и тем более ее разбирала досада, что он столь извращенно раскладывает все ее гуманистические стремления. Понемногу ей стало понятно; общесто учителя и Люции, личностей прозорливых и острых, хотя бы и очаровательных, начинало тяготить, приобретало назойливость и порождать раздражения. Она торжественно извинилась и проследовала к себе в купе, где вернула потерянное умиротворение и вновь уверовалась в своих феноменальных перспективах.
Занавес
Пять революционных лет сорвались в бездну прошлого.
Этим изысканным летним днем в беломраморном, одернутом тонким сусальным узором императорском зале, где Шубертом и Мендельсоном звучал ливрейный камерный оркестр под софистскими взглядами приглашенных гостей и хитрых, устаревших политиков в удивительно торжественной манере свершалось награждение вселюбимой, всепочитаемой, всебоготворенной благотельницы и благотворительницы вселенского масштаба, Виктории Чарити наипочетнейшим орденом за величайшую человечность и гуманность из рук Президента, а затем и святым орденом из рук наместника бога и главы церкви. Сыпались поздравительные речи, признания, похвала. Награждаемая была величественно спокойна, величава и великодушна в благодарности. Все признавали, это явился зенит человеческой прижизненной славы, что большего достигнуть нельзя, а завистники желчно радовались тому, что вскоре эта самая слава пойдет на убыль, так как вершина покорена и выше не забраться, ибо выше только мертвые и звезды. Да и она понимала эту участь, и наверно поэтому ее глаза смотрели столь надменно и печально, однако, почему-то секундами в них проблескивал гордый, насмешливый вызов выжидающей толпе.
Никто не ожидал и не предчувствовал трагедии, но когда она завершила последнуюю фразу, в воздухе треснул режущий хлопок, и под крики и стенания собравшихся великая женщина повалилась вниз с пьедестала, бездыханная с простреленным лбом.
Через полчаса оцепеневшая публика оправилась от ужаса, и стали припоминаться тревожные недавние газетные статьи и передачи на телевидении, сообщиющие об угрозах и об обещанной расправе анонимными злодеями в адрес всемирной благодетельницы.