Аннотация: В память о человеке, который был мне очень дорог.
Машка
"Чем за общее счастье без толку страдать
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать".
О.Хайам
Она была какая-то... особенная, не похожая ни на кого из нас - тех, кто окружал ее. Когда мы познакомились, мне был двадцать один, ей должно было стукнуть двадцать три - практически ровесницы, но мне она казалась неизмеримо старше и мудрее. Я была наивной, неопытной девочкой, жившей с родителями, не знавшей, с какой стороны подходить к плите, понятия не имевшей о том, сколько стоят в магазине масло и стиральный порошок, переживавшей свою первую любовь бурно, нервно, болезненно и надрывно. Машка же успела пожить с двумя мужчинами гражданским браком - когда мы познакомились, она как раз ушла от второго, снимала комнату в коммуналке на Петроградской, была очень практичной во всех вопросах и любила поговорить о проблемах взаимоотношений в семьях, об ответственности перед близкими людьми, о воспитании детей - в общем, обо всем том, что для меня было символом таинственной взрослой жизни, о которой я в то время знала только понаслышке и к которой так отчаянно стремилась...
Рыжая, нездорово бледная, с проступающими на остром носу веснушками, очень сутулая, передвигающаяся медленно и осторожно, как старушка, зябко кутающаяся постоянно в бабий павлово-посадский платок, - она и внешне выглядела старше своих лет. Тем ярче и отчетливей проступали в ней неистребимый дух жизнелюбия, всепобеждающий юмор, которыми она, казалось, бросала вызов несправедливой судьбе, наградившей ее целым ворохом болезней. Я не медик и не помню всех названий, но звучали они как-то очень угрожающе - артрит, ревматизм, малокровие, что-то еще... Непонятно было, за что это все ей - такой молодой, такой веселой, такой светоносной...
Машка любила пошутить. Шутки у нее были в основном солеными, и я не знаю ни одной девушки, которая могла бы спошлить так же остроумно, как это получалось у нее. Помню, сидим как-то рядышком на работе, я от нечего делать читаю завалявшийся в операторской журнал "Лиза". Какой-то дядька пишет о том, что вот уже двадцать лет, как он женат, и до сих пор испытывает самые нежные чувства к своей жене. В общем, любовь-морковь, они жили счастливо и умерли в один день. Я мечтательно вздыхаю. Машка настораживается.
--
Что ты там вычитала?
--
Да тут мужик про любовь к жене пишет. Вот уже двадцать лет...
--
Ага, вот уже двадцать лет, а у него все стоит и стоит... Наверное, это тромб.
Пришла она как-то на работу с несчастным лицом. Стала жаловаться, что зуб мудрости у нее режется.
--
Вчера, - говорит, - друг мой Мишка в гости зашел. Я ему ною: "У меня рот открывается только на ширину...", он мне: "Хи-хи-хи", а я: "Нет, вот как раз на ширину хи-хи он и не открывается".
Очень ее забавляло нашествие в наш "NCM" биологов. Одна девочка с биофака пристроилась работать к нам оператором, а за ней потянулась целая вереница специалистов по дождевым червям, грызунам, водорослям, инфузориям-туфелькам и т.д. и т.п. Заходит как-то Машка на кухню в нашем офисе, а там две девчонки-биологини радостно так на нее смотрят и восклицают:
--
Ой, а ты не у нас учишься?
--
А вы, простите, откуда?
--
Да мы же беспозвоночные!
--
Нет, вообще-то я к млекопитающим отношусь...
День рождения у нее был седьмого ноября, и в детстве она думала, что красные флаги на домах вывешивают, чтобы поздравить ее. Вообще удобно, конечно, когда твой День рождения на выходной приходится... Только не у нас в NCM, мы-то в колесе работали - три смены в вечер, выходной, три в утро, выходной, три в ночь, два выходных, и дальше колесо покатилось - вечер-утро-ночь, вечер-утро-ночь... Двадцать третья годовщина Машкина как раз на ночную нашу смену пришлась. Машка до работы еле сумки с провизией дотащила. И чего там только не было! Бутербродики с сырокопченой колбаской, тортики, фрукты, вино домашнее! Вино, правда, пришлось у охранников спрятать, потому как начальство, строго-настрого запрещающее нам распитие спиртных напитков на рабочем месте, было еще в офисе. Это в одиннадцать-то вечера! Караул!
Ирина Феликсовна - так звали нашу грозную начальницу (кстати, ей принадлежит бессмертная фраза, сказанная в разговоре с абонентом: "Я не девушка! Я - начальник отдела услуг!"), была женщиной со странностями. Во-первых, она все время что-то мычала себе под нос. (Одна новенькая, услышав впервые ее мычание, спросила у нас испуганно: "Почему она так стонет? У нее что, болит что-нибудь?" "Этот стон у нас песней зовется", - многозначительно ответила ей я). Во-вторых, у нее была мания величия, и она считала себя лучшим в мире специалистом во всех областях: помню, однажды авторитетно рассказывала девочке, которая писала диссертацию по орнитологии, как нужно ловить дятлов в Карелии... В-третьих, ее мнения, суждения и отношение к людям менялось не то чтобы каждый день - каждый час, и уследить за этими постоянными вращениями флюгера было ох как нелегко! В-пятых, она была сексуально озабоченной, и мы часами, бывало, выслушивали рассказы о ее любовных похождениях и особенностях строения половых органов ее последнего любовника, который скончался незадолго до поступления Ирины Феликсовны в NCM, видимо, не выдержав ее бурного темперамента. В-шестых... Нет, нет, я не буду продолжать. Думаю, достаточно пока и пяти пунктов. Пора вернуться наконец к Машкиному дню рождения!
Ирина Феликсовна в тот вечер, совершенно пьяная, бродила призраком коммунизма по офису, периодически признаваясь всем в любви. Но к полуночи она, поспав предварительно полчасика на подоконнике в вестибюле и дав нам строгие указания: "Пить - ни-ни. Это мне можно, а вам нет", с начальниками отделов продаж и маркетинга благополучно отвалила домой на такси, и мы вздохнули свободно. Во всем офисе остались только мы втроем: Анька - наш старший оператор, Машка и я, так что можно было смело приступать к празднованию. Сбегали к охраннику за бутылочками, разлили вино по стаканчикам, произнесли тост, выпили. Повеселели. Посидели, поработали, поотправляли сообщения. Еще выпили. Еще больше повеселели. Я отправилась в туалет. Смотрю - на полочке над раковиной лежит какой-то странный предмет, а именно - вставная челюсть. Протираю глаза - не глюк ли, хотя вроде и не должно быть еще глюков, после двух-то стаканчиков вина всего... Возвращаюсь в операторскую, говорю робко так: "Девчонки, там, в туалете... это... кто-то зубы свои забыл". Ой, что тут было! Как потолок не обвалился от нашего хохота - не знаю. Отсмеявшись, они тоже сходили по очереди, посмотрели на диковинку. Анька сказала:
--
Я знаю, чьи эти зубы. Это Феликсовна оставила - у нее вставная челюсть, она сама рассказывала.
Всю ночь мы веселились и разрабатывали версии дальнейших действий. Анька предложила положить челюсть на стол Феликсовны, снабдив надписью: "Зубки вычищены. Ваши верные операторы". Машка сказала, что было бы неплохо отнести зубы в кабинет генеральному директору, оставив при них записку: "Подарок от любимой девушки. Теперь вы всегда сможете меня поцеловать". Я предположила, что было бы неплохо послать сообщение на пейджер нашей дорогой начальницы: "Диета, рекомендуемая операторами NCM: кашка Фруттолино. Нам уже 4 месяца!" В конце концов мы остановились на самом безобидном варианте: оставили челюсть в туалете, только завернули ее в бумагу, на которой написали: "Приз лучшему оператору. Слабонервных просим не беспокоиться".
К сожалению, записку нашу почти никто не увидел: утром позвонила Феликсовна, пошамкала в трубку, пожаловалась, что может есть только кашку (какая же я все-таки была прозорливая!) и попросила припрятать ее зубы в ящик стола, что старший оператор и сделал. Но это было уже без нас - мы, прохихикав всю ночь, отправились мирно по домам. Раззвонили, конечно, всем о происшествии - не без этого. История с челюстью стала настоящей легендой ЭнСиЭма - ее, наверное, и сейчас ветераны рассказывают новичкам долгими зимними вечерами в промежутках между звонками абонентов...
В апреле я забеременела. Точнее, залетела. Ну, что тут было! Слезы в грибном супе, выяснения отношений, нервы, нервы, нервы... Не об этом речь. После того, как я рассказала о беременности девчонкам, Машка развила бурную деятельность. Раздобыла мне где-то надувной матрас, и я с шиком переехала на него с разъезжающихся из-под попы офисных стульев на колесиках (да-да, вот так мы и спали на работе - соединяли вместе три стула, у среднего отвинчивали спинку, стелили сверху одеяло или пальто, и получалось неплохое ложе, только очень уж неустойчивое - так и норовило из-под тебя выскользнуть!). На следующий день (точнее, на следующую ночь) она мне сок принесла грейпфрутовый свежеотжатый. "Пей, - сказала, - тебе витамины нужны". Книжку вручила "В ожидании ребенка". Салатиками стала подкармливать фруктово-овощными. Вот, помню, фирменный ее - с морковкой, яблоком и курагой, какой вкусный был! Я потом делала, у меня почему-то так вкусно не получалось. Или это потому мне так кажется, что тот был - Машкин?..
Подкалывала, конечно, постоянно, да без этого и не она бы была. У меня же ситуация тогда такая сложилась - покруче, чем в любом сериале мексиканском. Будущий отец ребенка обещал жениться, и мы подали в ЗАГС документы. Зачем-то он тут же рассказал об этом бывшей своей девушке, которую бросил незадолго до того, как стал встречаться со мной. И не просто бросил, а с ребенком, точнее, беременной - дочке его к тому времени, как мы жениться собрались, уже полтора года было. Видимо, он потому и пошел со мной в ЗАГС - подумал, что второй раз этакий финт ушами делать уже как-то неприлично - что скажет Марья Алексевна и остальные-прочие?.. Да, а подруга-то его бывшая оказалась дамочкой с нервами. Она ведь все надеялась, что любимый одумается - даже дочку Надеждой назвала, а тут - на тебе, ЗАГС. Расстроилась она и решила не дожидаться "цианистого кали, который ей непременно должны были принести в следующий вторник", да и попыталась отравиться газом. Потом, правда, одумалась, позвонила сама в скорую помощь. Они ее - под белы рученьки и прямиком в Скворцова-Степанова.
Жених мой туда каждый день ездил - жалел бедняжку. А я в это время с его дочкой сидела - нам ее добрые бабушка с дедушкой подкинули, чтобы жизнь медом не казалась. Вскоре выяснилось и основное требование узницы сумасшедшего дома - она заявила, что выйдет оттуда, только если любимый мужчина две недели после ее возвращения проведет с ней. Зациклилась на этих двух неделях - и все тут. Ну, что с этих сумасшедших возьмешь, навязчивыми идеями они, как известно, славятся. Машка спрашивает у меня как-то: "Ну, что там ваша красавица? Уже пакует вещи, чтобы к вам на две недели заселиться?" Я, естественно, начинаю задыхаться от возмущения: "Да я ее, если она будет заселяться, вместе с вещами из окна выкину". "А какие у нее габариты?" - ненавязчиво интересуется Машка. "Ну, она крупнее меня гораздо, задница коровья!" "Так что ж ты думаешь, при таком соотношении это ты со своими вещами рискуешь оказаться за окном".
А потом я ушла в декрет, и мы с Машкой стали общаться реже. Перезванивались, конечно, и приданое она мне помогала собирать - достала ванночку, вещичек у знакомых детских кое-каких набрала... Пришла она ко мне в гости с другими эн-си-эмовскими девчонками, когда сыну полтора месяца было. Я тогда не в очень хорошей форме пребывала - не высыпалась, естественно, уставала. Муж уходил из дома рано утром и приходил около полуночи, мама приезжала раз в неделю на пару часиков, и я сама крутилась - кухня-ванная-спальня-балкон, пеленки-памперсы-бутылочки-сосочки - в общем, началась у меня та самая взрослая жизнь, о которой я так страстно мечтала. И вот девчонки приходят, веселые, шумные, нарядные - я как свежего воздуха глотнула, и очень вовремя - боялась уже, что задыхаться вот-вот начну... Машка мне стиральный порошок принесла и мыло, смущенно проговорив: "Ну, это так, для хозяйства мелочи", а потом выудила из сумки главное сокровище - "Волхва" Фаулза. Она мне его почитать давала, и я после этого несколько месяцев бегала по всем магазинам, искала, хотела себе эту книгу купить, но безрезультатно. И вот - подарок. То, о чем я так мечтала...
Месяца через три я узнала от Аньки, что Машка в больницу легла - что-то опять у нее со здоровьем не заладилось... Все думали, что она вот-вот выйдет опять на работу, но она все не выходила. Потом ее в реанимацию переложили, и девчонки стали собирать деньги на лекарства. Я, конечно, тоже сдавала. Я к тому времени уже на работу вернулась, уйдя благополучно от мужа к родителям. Анька к Машке в больницу ездила, долго уговаривала врачей разрешить ей свидание - в реанимацию ведь кого попало не пускают... Уговорила. Минут через двадцать к ним медсестра ворвалась: "Девочки, вы что, с ума сошли? Что вы так громко смеетесь? Это реанимация, а не цирк!"
До двадцати пяти Машка не дожила чуть-чуть - меньше двух месяцев. Умерла в сентябре. Я тогда работала как раз в вечернюю смену, когда ее родители позвонили. Очень тяжело после их сообщения последние два часа было доработать. А еще за спиной две девчонки новеньких хихикали постоянно, и одна из них выкрикивала звонко: "NCM, четырнадцатая, здравствуйте! Номер пейджера, пожалуйста!" Так меня это раздражало... Четырнадцатой у нас ведь Машка была, и зачем ее номер этой дуре громкоголосой передали?
На похороны нас много с работы поехало - человек десять. Встречались на вокзале - Машкины родители ведь за городом живут. Анька пошла цветы покупать у теток, которые рядом с вокзалом стоят:
--
Мне, - говорит, - четное число, штук восемь, на похороны.
--
А вы вот эти возьмите, у них повеселее расцветочка.
Ну, думаем, хороший признак - будто Машкин дух где-то рядом с нами витает - очень любила она такие диалоги.
Народу, конечно, на похоронах много было. Родители Машкины, сестра, оба бывших гражданских мужа, одноклассники, однокурсники, родственники. Я жалела очень, что платок носовой дома забыла. Слезы по лицу руками растирала и шмыгала носом поминутно - неудобно было жутко перед всеми. Ну, на похоронах, конечно, все говорили наперебой, какая она хорошая была - да ведь это всегда так говорят, когда человек умирает. Только ведь она действительно хорошая была, самая лучшая, а как это выразить? Я не знала как, поэтому и молчала.
Мы когда с похорон шли, заскочили в кафе привокзальное в Зеленогорске. Взяли пива, выпили, повеселели. Взяли еще пива. Еще больше повеселели. Шутить стали, смеялись до слез просто. Самая деликатная и нежная из нас, Юлька, спросила робко: "Девчонки, а ничего, что мы так... С похорон все-таки идем..." "Машке бы понравилось", - сказала ей Анька. Да, Машка бы, конечно, смеялась громче всех, если бы была тогда с нами...
Фотографию ее в черной рамочке в операторской поставили - я с нее периодически пыль стирала в течение трех лет, что проработала в NCM уже без Машки. А недавно зашла туда - так изменилось все... Внизу вместо грозного охранника бабулька-вахтерша сидит, из двух операторских одну сделали, самая непроходимая дура из наших операторов стала начальником отдела услуг - вместо Ирины Феликсовны, которая больше года назад уже ушла оттуда - вышла замуж, кстати, и весьма удачно. А главное - что-то я Машкиной фотографии там не увидела... Это я уже потом, когда шла домой, вспомнила про нее. Пожалела, что забыла спросить - где же она, фотография-то? Надо будет съездить туда еще раз, забрать. Зачем она NCM? Там Машку уже никто почти и не помнит. А я - помню.