Аннотация: Потом он, взглянув в чёрное небо, видит, что аудитория наполнилась слушателями, которые, мерно помигивая, ждут повествования очередной истории, и выпив стаканчик и чуть захмелев, Архивариус лукаво улыбается, и открывает нужную страницу фолианта...
И.С. Бах.
Токката и фуга ре-минор.
Во что уж только не под силу
фантазии блуждающей сыграть.
Тихая тёплая августовская ночь. Я расположился в кресле на балконе. По правую руку от меня маленький столик, на котором красуется парочка: стаканчик и графинчик с бренди. Поэтическое тепло, которое предоставляет мне любезно графинчик, начинает разогревать меня. Появляется Архивариус, садится на приготовленный для него стул, достаёт свой бокальчик. Потом он взглянув в чёрное небо, видит, что аудитория наполнилась слушателями, которые, мерно помигивая, ждут повествования очередной истории, и выпив стаканчик и чуть захмелев, Архивариус лукаво улыбается, и открывает нужную страницу фолианта:
* * *
Прогуливаясь, однажды, поздним вечером по тихой, безлюдной (даже днём) аллее и наслаждаясь печальным одиночеством, сладко томящим душу, я увидел его. Его, неожиданно появившегося, словно чёрный дух, в конце этой, выстланной сквозь строй сказочно произрастающих деревьев, галереи. Мне и раньше приходилось, правда изредка, встречать здесь одиноких прохожих или бытовых бегунов, но в этот раз появившаяся фигура вселила в меня беспокойство.
Появившись неожиданно: так неожиданно, как грянет выстрел, он сразу чем-то дал понять мне, что я испугался. Страх, быстро закравшийся в меня, помимо пугающих эмоций, в большой дозе парализующих, внес элементы стимуляции, которые, в данный момент, массировали мой мозг. Начались панические рассуждения. Они метались от одной крайности к другой или до середины третьей.
Он шёл на меня с магически плавной уверенностью и ни в едином его шаге не было и капли сомнения.
Бежать, метнуться в сторону, сквозь кусты к улице, на которой нет людей, но есть машины. Там уж он не нападёт.
Но почему?! Почему я решил, что он это: не знаю что, но что-то страшное и страшное до самой последней ступеньки понимания этого значения. Он, он просто прохожий, как и я. Он вышел пройтись перед сном. Если взглянуть сейчас с высоты на город, то мы увидим множество таких гуляющих, чему первый пример я сам. О Боже! Но почему, почему я не хочу себе верить?!:
Расстояние сокращалось.
Волна противоборства между инстинктом самосохранения и правилами приличия, самосдерживания, одним словом, стеснения, росла. Поднимаясь от пояса всё выше, заполнив почти полностью лёгкие, грудь, подкатывалась к горлу, желая, видимо, породить крик. Это была паника. Но чувство стеснения было крепко, видимо потому что не бывало ещё в умопомрачающих передрягах.
Он приближался.
Моя походка дрогнула. Я почувствовал, как у меня слегка подкосились ноги. "Не подавать вида! - кричал я внутри себя. - Вот увидишь: мы просто пройдём мимо друг друга, разойдемся, как расходятся миллиарды людей на улицах, и всё:"
"Не-е-ет!" - закричал я отчаянно в сознании и замер. Между нами оставалось не более десяти метров.
Стыдно же, он ведь наверняка простой человек, а ты слюнтяй как бы тебя покрепче наложил в штаны!
Что?! Что делать?!
Находясь между двух огней надо принять нейтральное решение: загладить промах с оступью, и не побежать, сделать вид, как будто на что-то наступил, слегка споткнулся.
Смотрю себе под ноги, делаю вид, что удивлён чем-то, попавшим под ногу, но и наблюдаю за ним. Что-то щекочет меня по щекам, сбегая в низ от висков. Я не знаю, что это не успеваю подумать.
Он в метре от меня!
Я выпрямляюсь, ведь я уже "понял", обо что споткнулся, и, к тому же, я должен пройти мимо него спокойно: ведь в моём паникующем воображении рождался просто сын страха бред.
Вот он и:.
Непонятный фрагмент, напоминающий шипение змеи, тронул мой слух. В следующее мгновение, что-то воткнулось в глаза и разорвало ноздри...
Я просыпаюсь, и: я просыпаюсь, просыпаюсь во сне. Конечно это сон. Но, сон, этот, страшен. Я! О Боже! Это я?! Нет!: Нет, это не я:
Я же подозревал!!! Я же чувствовал!
Во мне всё дрожало. Я был крепко, очень крепко привязан к каким-то брёвнам или столбам. Придя в себя, уже окончательно, понял, что страх был прав.
Он ухмылялся, подходя ко мне (об этом говорили его глаза) и, поднося большое зеркало, чтобы я, туго привязанный, мог себя увидеть.
Я голый, но не совсем. На мне одето, что-то в виде металлических или пластиковых плавок прикрыта мужская ахиллесова пята.
Сознание молчало:. А что оно могло сказать?! Я ведь вспомнил сейчас чувство сомнения, можно сказать до смерти своей, боровшееся за меня.
Почему я не побежал в сторону улицы? Почему?! По-че-му?!
Стеснение! Что это? Что!!!
Мне сейчас не до рассуждений он подходит ко мне с: я не знаю, что это, не успеваю понять. Волна жжения, неописуемой боли обрушилась на моё тело. Первый удар, от неожиданности, неописуем!
Это знают не многие: удар кожаной плетью по рёбрам. Яростный зверь вонзается тебе в бок! Страшная боль - раскалённый метал, но это не всё это лишь вступление. А далее:
Я начинаю его рассматривать, пока он не помрачил моё сознание непереносимой мукой.
Вот он стоит передо мной:
Я жертва он палач! И что теперь? Вырваться, увы, не получается, узлы надёжны. Проблески сознания дают последние крупицы понимания, заставляя внимательно взглянуть на него. Половина лица его повязана платком, на ушах наушники. Глаза его смотрят отрешённо, куда-то в даль, сквозь меня. Повернувшись, но, не двигая глазами, он сделал шаг к столу и включил стоявший на нём магнитофон. Громкое и качественное звучание ударило из колонок спрятанных где-то в углах застенка. Резким движением он выхватил откуда-то ещё одну - маленькую плеть. И тут же варварское изобретение: смесь музыкального шедевра и неописуемой боли, захлестнули меня.
После нанесённых им нескольких частых, коротких ударов, он стал чередовать их с ударами тяжёлой плетью и после взрыва, низвергших меня в ад мгновений, идущих в такт музыке, я понял, что он "расписывал" меня под "Токкату и фугу ре-минор" Баха!
В помутневшем от боли сознании блеснуло: "Это же почти восемь с половиной минут!"
Вступившие низкие регистры заставили меня забиться в конвульсиях. От рвущих укусов казалось, что глаза вот-вот выскочат из орбит. Плети проваливались в глубь меня. Обрушиваясь на руки, ноги отрубали их. Обезумев от боли я не кричал, а выл, и вопли мои помогали мне, не позволяли разорваться моему рассудку. А орган играл и играл шедевр Иогана! Участки тела, получившие порцию садизма, притупляли свою чувствительность. Он знал об этом, и переходил к другим областям моего тела, и сёк и сёк, замирая на песчинку времени при паузах соответствовавших тактам музыки, стараясь, видимо, произвести столько ударов, сколько нот в токкате Баха.
Палач дирижировал, упиваясь своим особым наслаждением, закрывая глаза в моменты сильных душевных эмоций, плавая в философских волнах страдания, подводя меня постепенно к умопомрачению. Заключительные, пышные аккорды заставили меня увидеть, уже в узкой видимости, непонятные рожи, выныривавшие из чёрных потоков лившихся со стен и потолка и начавших затапливать подземелье. Вслед за ними из потока вынырнул и покатился на меня, нарастая, ком, из которого торчали обрубки рук, ног и что-то трудноописуемое, похожее на распоротые животы. И вот в моих глазах стал гаснуть свет. С последней нотой опустился чёрный занавес:
Вздрогнув, я открыл глаза и: увидел утро. Я сидел один на скамейке в парке. Я узнал это место, это было место, находившееся недалеко от точки соприкосновения с ним. Всходило солнце, золотя окна в домах и окрашивая сами дома в веселящий, поднимающий настроение цвет. Хаотичное, несмолкаемое ни на минуту щебетание птиц, рождение нового дня всё это должно было радовать душу, но пережитое этой ночью, не позволяло мне в полной мере это замечать и этому радоваться. Я чувствовал озноб, но всё тело моё горело. Меня колотила дрожь. Я запустил руку под рубашку, и заметил, что вся одежда сидит на мне неудобно, как-то не так. Дотронувшись до горящей груди, почувствовал, что кожа моя смазана чем-то жирным, какой-то мазью или маслом.
Эта ночь дотронулась тяжёлой рукой до моего рассудка, и он ещё никак не мог оправиться от пережитого. Словно боксёр только что очнувшийся от нокаута я, с трудом поднявшись со скамейки, потащился домой.
Войдя, шатаясь, в свою квартиру, я сразу же направился к книжным полкам. Чего я хотел?
Стоя перед стеной, пестрящих в моих глазах корочек книг, я вспоминал фрагмент из какого-то произведения, который, как мне казалось, имел нечто общее с картинками сегодняшней ночи, которые, как фрагменты видеоклипов, мелькали в моей памяти. Да, вот! Роберт Блох: "Череп маркиза де Сада".
"Но де Сад был не простой распутник с примитивным желанием причинять боль. Пожалуй, это был "философ страдания" проницательный учёный, человек с изысканным вкусом, получивший прекрасное воспитание и образование. Он был удивительно начитан. Он был мыслителем, замечательным психологом, писателем и садистом". Я заплакал, почувствовав в этих словах несправедливость и цинизм. Изощряться в словотворчестве, описывая что-то, о чём имеешь лишь теоретические понятия:.
Хотя, ведь мой "де Сад" тоже не простой садист. Он защитил мой пах от попадания по нему плетью. Если бы на моём месте оказалась женщина то, я думаю, он защитил бы её "ахиллесову пяту" грудь, каким-нибудь металлическим бюстгальтером. Ему, видимо, требуется чистая человеческая боль, а не боль мужчины или боль женщины, и он делает свои жертвы бесполыми. Кто же он, этот изверг, применяющий хитро нервно-паралитический газ?!
Мой порыв идти в полицию сдерживала неимоверная усталость. Встав под душ, я тут же выскочил назад вода обжигала воспалённую кожу.
Надев пижаму, я лёг в постель и мгновенно провалился в никуда.
Проснувшись через шесть часов, и почувствовав, что слегка отдохнул, я, сняв с себя спальные принадлежности, обнаружил: отсутствие следов избиения.
Я понимал, что это действие того снадобья, которым были смазаны мои раны. Никаких следов! Но память, моя память, их хранила, и будет хранить.
Я сделал заявление в полицию. Я подвергся медицинскому обследованию, а потом психиатрическому. Результат я сумасшедший: Они заперли меня в сумасшедший дом. Почему? Потому, что я говорил правду и настаивал на ней. Но, это было не то, что любят они. Люди, а тем более власти, не верят такую правду. Если хоть что-то будет указывать на нечто неестественное всё - это бред, вымысел, галлюцинации.
Я не отрицаю, что перенёс сильнейшее нервное, психическое и болевое потрясение, но я не сошёл с ума. Секрет трагедии, случившейся со мной после встречи с "маркизом де Сад", скрывается в поразительных свойствах той жирной мази, которая уничтожила следы пытки надо мной, но сделала меня ненормальным в глазах других.
Место, где находится камера пыток, инкарнированного "маркиза де Сад", я смогу найти, хоть это будет и очень трудно. Но всё же это возможно.
Я, когда он вытаскивал меня из подвала, думая, что я без сознания, а я в таком состоянии и находился, лишь по воле необъяснимого случая на короткий миг пришёл в себя; запомнил двор его дома, марку и цвет машины, в которую он меня грузил. Это было каким-то магическим пробуждением, всего на несколько секунд, но это было! Мне нужно только вырваться отсюда.
Я, уже было, почти выносил план своего бегства, как вдруг он явился ко мне во сне и предупредил: если я предприму активные действия, действия угрожающие его бытию, то, он заберёт в свой подвал Анну моего близкого друга. Он проиграет на ней семь токкат ре-минор. Этого она не выдержит, этого не выдержит и мужчина!:
Так как мне не верят, не позволяют предпринять действенные шаги, а так же сами не хотят что-либо сделать, я решил молчать, молчать и мучиться здесь, в этой палате. А когда изверг проявит себя вновь, они поймут, что я был прав. Я подожду. Пока же буду скрывать тайну, от которой мрачнеет рассудок.