Дельфинов Александр : другие произведения.

Анестезия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   АНЕСТЕЗИЯ
  
   Intro
  
   В одной больнице, обвязавшись цветными лентами,
   Врачи принялись гоняться за пациентами.
   Но пациенты оказались отчаянными ловкачами
   И вскорости уже сами охотились за врачами.
  
  
   ЗВЕЗДЫ МГ*
  
   Плюшевые крылья, как будто ковры.
   Пилоты умелы, пассажиры добры:
   Зайчики, ежики, слоники, бобры.
   Мир внизу как будто вымер.
   Тучи улетают, радуги тают,
   Леса расступаются, волны играют.
   Ласково пространства рассекают
   Павел, Сергей, Владимир.
  
   Талалихин первым совершил таран,
   Великий Гастелло дернул вечный стоп-кран,
   Много вражеских летчиков скончалось от ран.
   Это был бой без правил.
   Вот Маресьев прополз, Экзюпери и Бойс,
   Кожедуба и Покрышкина мы слышим войс,
   Ельцин, Гайдар, Чубайс и Гройс,
   Сергей, Владимир, Павел.
  
   Танцы на вулкане, айсберги, "Титаник",
   Уточкин, Лавочкин, Печкин, Папанин,
   Чубом ледяным я уткнулся в татами:
   "Дяденька Сталин, не бей!".
   Шаттл смотрит в зеркало и видит Боинг.
   Жалобно животные мычат у боен.
   Извините, пожалуйста, что мы вас беспокоим,
   Павел, Владимир, Сергей.
   /2001/
  
   *Вместе с Антоном Черняком
  
  
   Стихи, написанные в разное время в разных городах
  
   ПЕСЕНКА ДЛЯ ГЕРЫ МОРАЛЕСА
  
   Ужасно жить среди невзгод,
   Здесь растаману нелегко.
   Нас всех земля сырая ждет,
   И до конца недалеко.
  
   На всех лежит одна печать,
   На плечи давит пустота.
   От этой двери нет ключа,
   За ней последняя черта.
  
   Все растворится без следа,
   Когда-нибудь и мы с тобой
   Уйдем отсюда навсегда
   И наконец найдем покой.
   /1991/
  
   В ЛЕСОПАРКЕ
   (переложение из Иоахима Рингельнатца)
  
   Малютка-косуля возле тонкого клена
   Застыла зачарованно и просветленно
   Темной ночью глубокой в двенадцать ноль пять.
   А когда предрассветный подул ветерок,
   Тем же самым путем проходил я опять,
   И дремал точно там же зверок.
   Я подкрался нежнее, чем к любимой влюбленный,
   С подветренной стороны прямо к самому клену
   И сунул косуле хорошенького пинка.
   Но она оказалась бетонной.
   /2001/
  
   НЕМЕЦКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ
   (вольное переложение)
  
   Ах, ну что ты, мама, скажешь,
   Если вновь открою дверь?
   На бородку аккуратную покажешь:
   Мой сын, кто ты теперь?
  
   Дрова пилю, фидери-фидера,
   И пиво пью, фидери-фидера,
   Дрова пилю и пиво пью!
  
   Ах, ну что ты, мама, скажешь,
   Если вновь открою дверь?
   На усы мои роскошные покажешь:
   Мой сын, кто ты теперь?
  
   Хожу в кино, фидери-фидера,
   И пью вино, фидери-фидера,
   Хожу в кино и пью вино!
  
   Ох, ну что ты, мама, скажешь,
   Если вновь открою дверь?
   На бороду клочкастую покажешь:
   Мой сын, кто ты теперь?
  
   Года идут, фидери-фидера,
   Пью что нальют, фидери-фидера,
   Года идут, пью что нальют!
   /1994/
  
   *****
  
   Дайте Пригову сто тысяч -
   Догадайтесь, почему!
   Рубинштейну двести тысяч,
   Ну, а пейджер - никому.
  
   Вознесенский с наслажденьем
   Делит с Резником успех,
   Евтушенко в день рожденья
   Арендует Политех.
  
   Бродский бродит вдоль каналов -
   Телогрейка, "Беломор", -
   Улыбается устало
   И ругается, как вор.
   /2000/
   ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ЖУРНАЛА "АРИОН"
  
   "О, эпигон! О, графоман!" -
   Клопа прищучил таракан.
   Дельфин на правой взвесил пушку,
   Шесть пуль задвинув в барабан.
  
   Советской юности деды
   Нас топят в речке без воды.
   Дельфин воскликнул: "Дайте воду!
   На ней оставим мы следы!".
  
   В жюри сидел Шалтай-Болтай,
   Командовал: "Пиши! Читай!".
   Дельфин развел на пальцах веер:
   Да здравствует Шизокитай!
  
   "О, пьянства стиль! О, блядства смак!" -
   Сказал подвыпивший дурак.
   Дельфин со вспышкой растворился,
   Оставив дурачку пятак.
   /.../
  
   РЕВОЛЮЦИЯ/КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
  
   Сначала была революция,
   А после - контрреволюция.
   Сначала была реформация,
   А после - контрреформация.
   Сначала была революция,
   А после - контрреволюция.
   Сначала была информация,
   А после - дезинформация.
  
   Прекрасный остров в синем океане
   Поработил диктатор Пападьяблос.
   Империалистическая клика
   Власть захватила подло и двулико!
  
   Здесь наркомафия плетет паучьи сети
   И бродит призрак массовых репрессий.
   Но собирают силы год за годом
   Интеллигенция с простым народом!
  
   А за свободу команданте Контрамаркос
   Готов отдать последнее сомбреро.
   Антиправительственные листовки
   Он смело прячет в дуло от винтовки.
  
   Он это дуло прячет в ножку стула,
   А ножку стула прячет в ручку кресла.
   Интернациональным идеалом
   Руководится и в большом, и в малом.
  
   Он любит девушку по имени Кончита,
   Неграмотную, добрую крестьянку.
   Она гуляет с ним в короткой юбке
   И алою помадой красит губки.
  
   Их обвенчает добрый патер Христофорус,
   Похожий на сурового гаучо.
   Он проповедник простоты и гуманизма,
   В нем дремлет беспредельная харизма.
  
   Пускай чудесный остров в океане
   Поработил диктатор Пападьяблос.
   Но патриоты и республиканцы
   Сведут с ним счеты и закатят танцы!
  
   Сначала была революция,
   А после - контрреволюция.
   Сначала была реформация,
   А после - контрреформация.
   Сначала была революция,
   А после - контрреволюция.
   Сначала была информация,
   А после - дезинформация.
   /1996-2002/
  
   ПРОЩАНИЕ/Д.Р.
  
   Мы стояли с тобой на мосту,
   Я не помню ни где, ни когда.
   Было холодно, поздно, темно,
   А внизу колыхалась вода.
  
   Ты сказала: "Прощаться пора!".
   Я сказал: "Ни за что! Никогда!".
   Снег с дождем попадал нам в глаза,
   А внизу колыхалась вода.
  
   Было холодно, поздно, темно,
   Мимо мчался трамвай иногда,
   И тогда сотрясался весь мост,
   А внизу колыхалась вода.
  
   Ты сказала: "Полгода пройдет,
   Вновь увидимся, что за беда!".
   Ты сказала: "Прощаться пора!",
   А внизу колыхалась вода.
  
   Камень брось - разойдутся круги
   Навсегда, навсегда, навсегда.
   Мы стояли с тобой на мосту,
   А внизу колыхалась вода.
   /1997/
  
   ФИНИШ
  
   Слепой водитель ведет автобус.
   Крутится-вертится черный глобус.
   Из глаза бревна, милый мой, не вынешь.
   Приближается финиш.
  
   Цветные блики на наших лицах.
   Никто не сможет остановиться.
   Без рук ты копья, милый мой, не кинешь.
   Приближается финиш.
  
   Уже не ясно, кто жив, кто выжат.
   Все говорят, но никто не слышит.
   А скоро и ты, милый мой, остынешь.
   Приближается финиш.
   /1997/
  
   ГРАМОТЕЙ
  
   Я русской речью овладел, когда мне было два,
   И начал быстро составлять и складывать слова.
   Но смысл этих слов тогда я понимал едва.
  
   Я вырос и пишу статьи для множества газет,
   Как истый джентльмен, всегда с иголочки одет.
   Но пониманья ни на грош все также нет как нет.
  
   А очень скоро подгребет логический финал,
   И ангел с неба мне подаст трубою свой сигнал.
   Так ничего и не поняв, забуду все, что знал.
   /1997/
  
   НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ-2
  
   Снега-то, снега вокруг, ведь это зима.
   О легкости плачу, с которой становишься старше.
   Рыбы из-подо льда
   Смотрят мне прямо в глаза.
   Холодные стекла поют и вибрируют страшно.
  
   Сто метров вверх пролети - до неба достал.
   Ко мне постучался работник службы спасения.
   Слева у самых ног
   Дрожит, как собака, Бог.
   В юных глазах дремлет черная сила весенняя.
  
   Хлоя и Дафнис в макдональдсе пьют коктейль,
   Но кто-то за ними угрюмо следит исподлобья.
   Это с косой судьба
   Пришла посидеть сюда,
   Чуткая к правильным формам, любви и здоровью.
   /1997/
  
   НОЯБРЬ В ОДЕССЕ
  
   Серое море бесстрастно жует причал.
   Плюс 15. Переменная облачность. Несезон.
   Замок на двери открывается без ключа.
   Пространство, в котором практически невесом.
  
   Суп из пакетика. Разрезанный помидор.
   Как хорошо, что никто и нигде не ждет.
   Жалкая пальма в горшке. Захламленный двор.
   Здесь, похоже, лет десять не празднуют новый год.
  
   С Незнакомкой безмолвной выпью бутыль вина,
   Чтобы город вниз головой над Луной повис.
   На дальнейшее действие опускается пелена,
   И его комментирует невидимый пианист.
  
   Шелест мокрых шин. Листва. Чей-то смех вдали.
   Над входом в кино Шварценеггер грозит кулаком.
   Я снова один, и в сердце моем горит
   Горькая радость, смешанная с табаком.
   /.../
  
  
   Стихи, написанные в Ереване
  
   ЩЕГОЛ
  
   Мне старым быть не суждено - иль суждено?
   Спрошу у мусора, у корки апельсинной.
   Во рту страны моей окислится вино,
   Помедлит чуть и вырвется. Оно
   Зальет собой простор старинный.
  
   Я стать хотел бы языком страны моей,
   Где кожи сорванные пахнут пирогами
   Да теплой мякотью удобренных полей,
   И в землю втоптанных игрушечных детей
   Родители не чуют под ногами.
  
   Нет, вру! Слеза стекает с каменной щеки,
   Дрожат и плавятся законы, сны, границы.
   Мы все - вруны, говоруны, временщики -
   Здесь родились и лаем, как щенки,
   На наших пращуров гробницы.
  
   Крестьянин, дворянин, еврей, поляк, монгол -
   Я к каменной груди прижмусь губами.
   Бак полон топлива. Крылом качнул щегол,
   Защелкал, задымил и гоголем пошел -
   Молочной пеной над волнами.
  
   Под солнцем родины мясной расплавлен воск.
   Прибит к земле, торчу как гнутый гвоздь я.
   Но в небе схлопнется одна из звезд - мой мозг,
   И радиоактивных дивных роз
   Раскроются чудовищные гроздья.
   /23.9.-2.12.2000/
  
   ЩЕГОЛ-2
  
   Здесь все что мог протарахтел щегол
   И задымил под облаками.
   Кто песню пел, башкою стукнул в пол,
   Да в потолке застрял ногами.
  
   Под солнцем родины свою считаю честь,
   Как будто доллары и марки.
   Я лечь не смог с тобой, дозволь же сесть -
   Пред пустотой возжечь огарки.
  
   Здесь тридцать лет - все детские срока,
   Да только жить нам не по-детски.
   И руку злую добрая рука
   Сама помоет по-соседски.
  
   Миндальным деревом от пекла я укрыт,
   Пройдя почти до половины.
   Наелся пепла, улучшая быт,
   Да насосался керосина.
   /23.9.2000/
  
   ПАМЯТНИК
  
   Я не последний здесь. Последний был уже.
   Мой голос, словно хворост, сух и ломок.
   В гробу видал я предков, а потомок
   Мой чешет щупальцами яйца Фаберже.
   Подошва давит гриб - хлопок негромок
   На никому не нужном рубеже.
  
   Я не наследник, нет. Наследников полно.
   Один во рту мешает мед и глину,
   Другой рогат и весь покрыт хитином...
   Они в мастях все были бы давно,
   Жаль, с завещанием душеприказчик сгинул.
   Кина не будет. Кончилось кино.
  
   Я не бездельник, нет. Но и не при делах.
   Туда-сюда, как космонавт, мотаюсь:
   То с оппозицией позицией меняюсь,
   То золочу кресты на куполах,
   То как культя Басаева болтаюсь.
   Прости, Исусе, помоги, Аллах.
  
   Я не священник, нет. О чем ты говоришь!
   Хотя за крест еще башляют бабки,
   Теперь на полумесяц в моде ставки -
   С гимнастом лишь на брусьях повисишь.
   И я не дал бы стоптанные тапки
   За этот двухтысячелетний фиш.
  
   Я не авторитет. Гони, собака, вброд!
   Пусть обо мне не снимут передачу,
   Товарищи ни разу не заплачут,
   А памятник сорока унесет.
   Я здесь стою, я не могу иначе -
   А может быть, как раз наоборот.
  
   Я не поэт. Теперь поэтов нет.
   Остались популярные артисты.
   Взлетая вверх, уже стремишься вниз ты -
   Такой сейчас у Броуна балет.
   Как НЛО, несется ноль со свистом,
   Распространяя невечерний свет.
  
   Я не последний здесь. Последний умер в год,
   Когда - не помню. Кажется, недавно.
   В беспамятство, как в возраст, входят плавно
   И, оглянувшись, не находят вход.
   И выход, кстати, тоже, что забавно.
   Язык растет, расталкивая рот.
   /24.9-2.12.2000/
  
   ЛИАНЕ ОВСЕПЯН
  
   Ишхан* усатый и розовомясый,
   С травой зеленой запеченный.
   Он уксусом полит и на меня глядит,
   Как на свободу - заключенный.
  
   А рядом чахохбили с луком, с перцем,
   Как горы в собственном соку.
   С ножом наперевес я на вершину влез,
   Теперь спуститься не могу.
  
   Овечий сыр на кольцах помидорных
   Улегся хлопьями, как снег на поле боя.
   А вот мясной пирог, он сытости пророк,
   Чтоб голод мой не знал покоя.
  
   Маслины черные лоснятся, словно пули,
   Трепещут лоскуты ветчин.
   И жгучий виноград стать крепким другом рад
   Достойных женщин и мужчин.
   /24.9.2000/
  
   * Ишхан - форель из озера Севан.
  
   ПУЗЫРИ
  
   Какие-то слова бурлят во рту:
   Я здесь еще... подай шинель... к нам гости...
   Я помню, как корабль кричал в порту,
   И тех обрубков шорох на помосте.
   Пора, мой друг, пора уж за черту,
   На Пешков-стрит метнуть нам кости.
  
   Как хорошо зимою под Москвой,
   Когда, поправив на ногах корзинки,
   Еще не мертвый, но и не живой,
   Под веками ты напрягаешь льдинки,
   И шевелишь ладонью ледяной,
   И ногтем щелкаешь снежинки.
  
   Вот колотун для толоконных лбов,
   А для подвальных душ метраж барачный.
   Я даже крышу разобрать готов,
   Чтоб миновать предел чердачный.
   Удачный год для продавца гробов.
   Сезон не бархатный - наждачный.
  
   Какие-то слова бурлят во рту:
   Любовь и розы... родина... забвенье...
   Пузырь стиха содержит пустоту,
   Которой имя - вдохновенье.
   Мой дух, Катон, замешан на спирту,
   А спирт горит одно мгновенье.
   /27.9.13.12.2000/
  
   ОДА СПАНИЭЛЮ РЭДИ,
   погибшему во время хирургической операции
  
   1
   О вислоухий, гнилоухий,
   Мой пес с повадкою кошачьей
   И с вечной пустотою в брюхе,
   Лишенный нюха, полузрячий.
  
   Ноябрьской ночью, из сырой метели
   Явился ты, как тать (симптом пророка),
   Когда я шел, обняв звезду порока,
   И сонмы бесов нам вослед летели.
  
   Ты рухнул в ноги и пищал из грязи,
   Был поднят на руки и брошен - этот запах
   Не вывели б ни "Тайд", ни "Ариэль".
   Я смысл чувствовал, но я не видел связи
   Меж бессознательным на слабых лапах
   И "сильной личностью, преследующей цель".
   Теперь тебя я славлю, спаниэль!
  
   2
   Волхвы с волхвицами вповалку
   Легли в вельветовом подвале.
   Во тьме обнюхав эту свалку,
   Младенца крысы не сыскали.
  
   Что ж, правильно - единственный младенец
   С рычанием и визгом чавкал "Чаппи",
   Уже забыв и шприц, и скальпель
   Среди кровавых полотенец.
  
   Согнулся вивисектор над стаканом,
   А таракан вдруг воссиял и спасся,
   Шмыгнув в незримую, но праведную щель.
   Я смысл чувствовал меж страстью и обманом,
   Когда над лужей собственной ты трясся,
   Как танкер, оседлавший мель.
   Теперь тебя я славлю, спаниэль!
  
   3
   Таков закон косноязычья,
   Что в стычке собственных пророчеств
   Шум времени да песня птичья,
   Да толчея имен и отчеств.
  
   Забытый ныне престолонаследник
   Расстрелян был с любимым спаниэлем,
   Меня же водит по ночным аллеям
   Немой четвероногий собеседник.
  
   А в будущем все будет по старинке,
   И как бы мы своих врагов не возлюбили,
   В финале всех объединит одна постель.
   Я смысл чувствую, как Шерлок Холмс в ботинке,
   Украденном у Генри Баскервиля,
   Смертельную почувствовал дуэль.
   И вот тебя я славлю, спаниэль!
   /21-23.9.2000/
  
   ВИДЕНИЕ
  
   Прошли времена побегов и смены своих имен.
   Отщелкала мельница смерти - метельная карусель.
   На севере жизни мало, но тот, кто в нее влюблен,
   Уже не покинет эту обшарпанную цитадель.
  
   Истлевшие губы снегом и льдом морозит мороз,
   Плюется колючим ветром, взметнув цепенящий прах.
   Железный комар подточит косы заржавевший нос.
   И вспыхнет заря заката, и костью упрется в пах.
  
   Прошли времена экстаза и дни открытых дверей,
   Когда выпускали в небо и сокола, и ужа.
   Подумать пора о хлебе, которым кормить детей,
   И об оружии, чтобы последний рубеж держать.
  
   Уже подползает с юга крюкастый, шипастый страх.
   Вкопайте по пояс в землю меня, чтоб не пал от ран!
   Я вижу червивые дыры в неверующих головах
   И обгоревшие ямы на месте цветущих стран.
   /25.9.2000/
  
  
   Стихи, написанные в Москве
  
   МОСКВА
  
   Брошен камень. И дрогнула водная гладь,
   И собаки залаяли где-то вдали,
   И круги побежали кувшинки качать,
   И полезли ожившие из-под земли.
   Восемьсот километров на Север, а там,
   Где погост позабытый и рухнувший храм,
   На вопрос: "Как живешь?" - улыбнется земляк,
   И осыпется плоть, обнажая костяк.
  
   Восемьсот километров на Юг, и опять
   Повторяется круг, заостряется крюк.
   Мне веревочный галстук пора примерять,
   Разорвав оцепленье друзей и подруг.
   Я стою, словно дуб, или кот, или шут,
   Мои предки вокруг хороводы ведут,
   И своими цепями как нимбом звеня,
   Пролетарий за яйца хватает меня.
  
   Все с окраины с гиканьем в центр неслось,
   Где внутри каждый камень от времени ал.
   В этом цвете немало для сердца слилось:
   И мозги по ступенькам в лубянский подвал
   Все текут и текут, и моторы ревут,
   И погоны кого-то по кругу дерут.
   Кровь и почва замешаны здесь на спирту.
   Для рожденья нам выбрали местность не ту.
  
   Под каким препаратом в любовь поиграть?
   Все равно не закончишь, покамест живой.
   Ну а как выбирать, где, отжив, умирать?
   Да легко - кольцевая, сходи на любой!
   В этом месте глагол существительным стал,
   А звездой путеводною - жидкий "Кристалл".
   В этом месте я крикнул впервые: "Давай!" -
   И увидел, как давит собаку трамвай.
  
   Вот стою, под собою не чуя камней
   На Бульварном, где нет ни коней, ни саней,
   На Садовом, где нет ни листвы, ни корней,
   Да на Третьем, где тени гоняют теней,
   Да на МКАД, что ведет в никуда, словно в ад,
   И менты на постах прямо в душу глядят,
   И втопи хоть сто двадцать, хоть сто пятьдесят -
   Эти кольца на мне словно змеи висят.
   /Июль 2000/
  
   КОСНОЯЗЫЧИЕ
  
   Я знаю, все у нас получится,
   Когда бесшумно рухнет дом,
   Вдруг ночь-жердяйка окочурится,
   Заткнется костью кобелье.
   И вот мы в пустоте зажмуримся
   С тобой вдвоем,
   Чтобы не раз потом кому-то чудиться,
   Косноязычие мое.
  
   А то над городом раскатимся
   Не хохотом, не звоном - тишиной.
   И сонною монетою расплатимся,
   Гипносу дав ружье,
   Морфею дав копье, и не попятимся
   По этой плоскости незримой, неземной.
   С тобой вдвоем сгорим да спалимся,
   Косноязычие мое.
  
   Растет на небе мирный рог.
   В ладони серп, и сталь блестит остра.
   И новый мирный герб несут хорват и серб
   В боснийское жилье.
   На что мне дар орла: клыки волшебных нерп,
   Язык бобра, икра из осетра?
   Запуталось среди цветущих верб
   Косноязычие мое.
  
   Куда спешить? Москва под нами!
   Она поднимется, восстанет из глубин,
   И мы покатимся слепыми колобками,
   Волшебными клубками вниз с нее.
   Стволы вцепились в прах корнями, немало их среди руин.
   Я не один.
   Но выделяется шишкастыми буграми
   Косноязычие мое.
  
   Я знаю, в будущем бушующем,
   Во дни печалей и обид
   Не раз пошевелимся туловищем,
   Испачкав кровию белье.
   Мы будем биты чуждым чудищем,
   Что больше нашего чудит.
   Не остановит существующего
   Косноязычие мое.
  
   Лишь мумию, снегов и льдов владелицу,
   Осколки радуют в глазах.
   Метель так отметелили в "Метелице",
   Что не помогут ни кокос, ни мумие.
   Летающее блюдце вряд ли склеится,
   Такие ласты сунь моржу назад!
   Конструктором живым с тобой поделится
   Косноязычие мое.
  
   Еще взблеснет дракон над головами,
   Послышится пришельцев стон.
   Ой, не ходи на тот конец, не дружи с ворами
   Да не воруй рыжье!
   Вот ножницы, что сделались весами, и лезвия под видом чаш,
   Где на одной от лжи дрожит закон,
   А на другой трясет железными руками
   Косноязычие мое.
   /29.12.2000/
  
   *****
  
   Наступит час, когда мы все
   Разделимся на "А" и "Б",
   Хрустальной ночью в ноябре,
   В Европе, в Азии, везде.
  
   И будет ложечка звенеть,
   Как колокол у головы,
   И выйдет из лесу медведь,
   И встанут горы на дыбы.
  
   Один, два, три, четыре, пять -
   И нас построят вдоль стены,
   И выйдет зайчик погулять,
   И наших мертвых встретим мы.
   /2001/
  
   ПОХВАЛА ВЛАДИМИРУ ФЕДОРОВУ
  
   Ни обычная медицина, что как пес с цепи сорвалась,
   Ни исследователи мозга, что копаются в головах,
   Ни воры, короли подвалов, кепка набок, зуб золотой,
   Ни бандиты, убийцы-злыдни, что как тати грядут во мгле,
   Ни менты, рабы униформы, что, как роботы, лишены чувств,
   Ни слепая госбезопасность, что ворочается, как червь,
   Ни мотор кинорежиссера, что готов переснять весь мир,
   Ни перо журналиста злое, ни художника врунья-кисть,
   Ни пришельцев щупальца-змеи, что отвинчивают свой люк,
   Ни упырь - красавец из гроба, ни лешак - бородатый пень,
   Ни ученый балда-профессор, телевизору влезший внутрь
   (Он оттуда печально смотрит, ведь вернуться уже нельзя),
   Ни священник, на столб залезший, где стоит на одной ноге,
   Ни военный бомбардировщик, что над Русью святой летит,
   Ни собака, ни кошка с крысой, конь, корова, свинья, овца,
   Или слон, тапир, обезьяна, муравьед, антилопа, лев,
   Ни троллейбус, трамвай, автобус, скейт, такси, метрополитен,
   Мотоцикл, бульдозер, трактор или просто велосипед,
   Ни колдун - экстрасенс поганый, ни изысканный экзорцист,
   Ни спортсмен в трусах и майке, ни без ног, без рук инвалид,
   Ни менты (повторюсь!) в фуражках, сапоги, кобура, ремень,
   Ни комар, стрекоза с осою, жук, паук, таракан, пчела,
   Ни блоха, навозная муха, многоножка, мокрица, клоп,
   Ни кровать, простыня с подушкой, одеяло, плед, матрац,
   Ни тарелка, нож, ложка с вилкой, чашка, перечница, поднос,
   Ни отвертка, ни дрель с болгаркой, плоскогубцы и молоток,
   Гвозди, винтики, штангенциркуль, круглогубцы или пила,
   Ни модем или струйный принтер, ни компьютерный микрочип,
   Ни гитара с цыганской шалью, ни еврейской скрипки надрыв,
   Ни (еще раз!) менты с вокзала, что приезжих шмонают в ряд,
   Ни китайцы, ни американцы, ни чечены, ни чудь, ни мордва,
   Ни бутылка московской водки, ни ямайского ганджа косяк,
   Ни девчонка в прозрачном платье, что танцует, вскочив на стол,
   Ни парнишка в кожаной куртке, что тебя в туалет влечет,
   Ни (конечно!) менты, что в штатском за тобою везде следят,
   Ни Аллах или Яхве с Буддой, тем, что видит всех нас во сне,
   Или Вуду со всеми зомби, или Кришна с Рамой вдвоем,
   Нет, никто, ничто не сумеет тебя, Федоров, остановить!
   Словно Вал Девятый, ты валишь, смысл сокрыв, как Седьмая Печать,
   Тройкой Русской в Десятку скачешь, всюду первый, финалист-медалист,
   Как Двенадцатый славный Месяц, как Четвертый славный Квартал,
   Как Пятак (тот, что Неразменный), сотка, тысяча, миллион,
   Миллиард, триллион и дальше, без конца, тьмы и тьмы и тьмы,
   Как Восьмерка, что в чистом небе самолет нам нарисовал,
   Положивши горизонтально, планетарный схватив масштаб,
   Это, Федоров, Безграничность, это Вечность - твоя Судьба!
   /11.2.2001/
  
   АРХИТЕКТОРУ МИХАИЛУ ЛЕЙКИНУ
  
   Мы с тобой живем в Вавилоне, и куда ты ни кинешь взор,
   Как грибы на коровьих минах, разрастаются тут дома,
   Циклопическая стройка не стихает здесь ни на день,
   Хотя внешне отчасти в чем-то с Хиросимою сходство есть
   Или с Дрезденом, разбомбленным в пух и прах под исход войны,
   Или даже с простым кладбищем, что за речкою, у холма,
   Там, где жаворонок вьется или ласточка летит...
   Впрочем, что нам раек крестьянский, что нам сельский лживый уют,
   Знаем мы, как патриархальный быт легко переходит в бунт
   Беспощадный и все такое, с плясунами на фонарях,
   Нет, уж лучше каменных джунглей с детства понятый лабиринт,
   Здесь как минимум есть порядок, например, в номерах домов,
   Ходит транспорт и все такое, плюс везде мобильная связь,
   С точки зрения же дизайна так и вовсе из ряда вон:
   Есть высотная телебашня, выше всех остальных таких
   (Правда, сука, она как спичка, вспыхнув, в миг сгорела дотла),
   Есть глубинный центр торговый, разноцветный веселый рай
   (Правда, стало темно и тесно, когда бомбу взорвали там),
   Есть барак с одним коридором, ванну тискает унитаз,
   Есть избушка на курьих ножках, зад у ней с четырех сторон,
   Есть дом-ногти, дом-дырка-в-зубе, дом-говно, дом-жир, дом-гной,
   Дом-стакан, дом-банан, дом-сосиска, дом-усы, дом-пупок, дом-яйцо,
   Есть гигантский пузырь-жилище, что болтается в небесах,
   Обитатели залетают на воздушных шарах туда,
   Есть железобетонный короб, летом пламень, зимою лед,
   Тридцать тысяч одних подъездов, в лифте надпись: "РАП - ЭТО КАЛ"
   Этот лифт размером с автобус, сверху донизу ехать день,
   А когда его отключают, подниматься по лестнице год
   (Вилли Гибсон в галлюцинозе на подобное западал,
   Так что трясся, рыдал, как баба, слабовольно геббельсовал,
   А Брюс Стерлинг, когда увидел, говорят, был так потрясен,
   Что запел, как будто Брюс Спрингстин, заплясал, как будто Брюс Ли).
   Да, наш город - как муравейник, пирамиде подобный, где
   Вместо маленьких насекомых Сфинксы ползают, а в ночи
   Завывают порой Сирены, стая Гарпий с ревом летит,
   Да и что тут скрывать, повсюду, блин, античная нечисть - вон
   Аполлон в золотом бушлате с Афродитой пивко сосет,
   Сцилла ксивой грозит Харибде, продает суррогат Протей,
   Арестованного Гефеста в обезьянник ведет Арес...
   Мы с тобой живем на стройке, милый Лейкин, все как в кино:
   Кран подъемный клюв разинул, распростерши свои крыла,
   В двух шагах высекает искру грозный сварочный агрегат,
   Семь мужей в телогрейках рельсу на плечах несут как таран,
   Пританцовывает сатиром стройподрядчик меж снежных груд
   (Челюстенка слегка отвисла, приподвыкатились глаза,
   Дело в том, что титан-бульдозер раздавил его BMW),
   Чуть вдали вагончик-бытовка, там внутри прораб-богатырь,
   А еще бригадир могучий, между ними сосуд с огнем
   ("Не бывать четвертому Риму!" - кулачищем стучит прораб,
   "Не на ладан ли третий дышит?" - сомневается бригадир);
   То мертвеет подмерзший воздух, то колеблется, как в жару,
   Как дракон, над куполом смога черный "Боинг" мрачно кружит.
   /Февраль 2001/
  
   АЛЕКСАНДРУ ЕРЕМЕНКО
  
   "...я сейчас стишки не пишу, так вот подарю тебе образ. Представь: небо там, облачка всякие, и от края до края надпись - Windows-2000..."
  
   Поэт стоял, опершись о барьер балкона,
   Точнее, лоджии, в одном из тех районов,
   Что спальными привычно называть,
   Хоть здесь не только спят, но мне тогда казалось,
   Что эта лоджия как люлька закачалась,
   И крик младенца можно услыхать.
   Но чем быстрей закат на склоне лета,
   Тем медленнее тлеет сигарета.
  
   Поэт курил, и точно уши спаниэля,
   Длинной по плечи, волосы его висели,
   И профиль сумрачный мерцал меж них,
   И ноздри извергали дым двумя струями,
   И с губ рвались клубы вдогонку за словами,
   И слог его был четок, словно стих.
   Хоть шум времен слился с его речами,
   Молчание вращалось между нами.
  
   Поэт шутил, и под ножом его рассказа
   Напрягся, задрожал да и расселся разом
   Прошедшего десятилетья сыр,
   И сверху донизу вдруг обнажилась мякоть,
   И мне открылись дыры, камни, лед и слякоть,
   Меж звезд качнулись млечные весы.
   Вполне буддийским было это лето.
   Смеялись над коаном два скелета.
  
   Поэт вздохнул, и пламенное жерло "Примы"
   Пальнуло искрами, что стали в миг незримы,
   Нырнув меж пальцев за борт пиджака,
   А лоджия, как лодочка контрабандистов,
   Скользнула к берегу, и мы сошли на пристань,
   Отряхивая пепел с языка.
   Хоть как мечами лязгали зубами,
   Молчание скрещалось между нами.
  
   Поэт исчез, и проржавевшими руками
   Я ворошу костер и поправляю пламя,
   Хоть не дождусь уже живых людей,
   Кругом такие же мутанты-дровосеки,
   Срубивши лес, свезли щепу в библиотеки,
   И я один среди священных пней.
   Но чем короче зимней ночи морок,
   Тем памятней уход того, кто дорог.
   /Февраль 2001/
  
   ГОРОД
  
   Город не строился сразу, а рос и рос,
   Расползался в стороны облаком власти,
   В конце концов заполнил собой округу.
   Дерево, угол прачечной, железнодорожный мост,
   Автобус, будка сапожника, сука дворянской масти,
   Юноша, от страсти куснувший в губы подругу.
  
   Город выставил миру четыре лица,
   Все стороны пронизывая, как лазер,
   Как василиск на поиске человеков.
   От силы до слабости - как от евнуха до скопца.
   Говоря по-простому, закосить под лоха без мазы.
   Может быть, ты и станешь лучшим из всех объедков.
  
   Долго ли, коротко, близко ли, далеко,
   Но город проникает тебе в печенку
   И грызет изнутри, и душит снаружи.
   Чем привычнее привычка, тем менее велико
   Удовольствие. Представь: всех гребли под одну гребенку,
   Попались лишь лысые. Что для гребущих хуже?
  
   И город, как будто опрокинутый жук,
   Шевелит лапками основных проспектов:
   Ужо перевернусь да взмахну крылами!
   Но то, что это не выйдет, понятно даже ежу,
   Который фыркает рядышком с пожилым инсектом,
   Копается в листьях, охотится за грибами.
  
   И все же это город, знакомый до слез.
   Зубчики чеснока, лимонные дольки -
   Два в одном, да вот только одно из двух ли?
   Вывез из-под обстрела, да не вынул из-под колес.
   Вмочил на всю мощь полонез, не приглушая польки.
   Пульки в авто... э, нет! Кильки в томате протухли.
  
   Вот так город! Дом-яйцо, дом-звезда, дом-крест...
   Все здесь тает, скользит и меняет названья.
   Звенят колокольчики. Щелкает счетчик.
   Из самых отдаленнейших мест на ежегодный съезд
   Съехались призраки и скелету вручили званье:
   "Вы нам теперь и барабанщик, и пулеметчик!".
  
   Кстати, о птичках. Ворона плюс воробей,
   Плюс голубь, плюс на помойке тусует чайка.
   Для галочки вносим снегиря с сорокой.
   А кто там защелкал столь сладко? Городской соловей?
   Или ружейный затвор на задворках чрезвычайки?
   Сгинь, сгинь, нахтигаль! В тишине под землей неплохо!
  
   На лосиху с лосенком, перешедших МКАД,
   Помнят охоту не то чтобы старожилы:
   Менты, оцепление, стрельба, как в тире...
   Так что на фауну с флорой город всегда был богат.
   Улицы пухнут булавочным мозгом Страшилы -
   Тесно в кольце им, будто душам в прямом эфире.
  
   Подарили б коллекцию бабочек мне!
   В одиночку изучая засохших крошек,
   Огородил бы дикий язык латынью.
   Махаон, подалирий... Легко вам, цветкам без корней,
   Словно парусник "Фрам", что вечно дрейфует в прошлом,
   Порхать без гражданства меж ковылем и полынью.
   /Февраль 2001/
  
   КУРБАН-БАЙРАМ
  
   "Прибегаю к Аллаху за помощью против Шайтана,
   побиваемого камнями..."
  
   Иблис проклятый, получай наши камни,
   Семь раз по два миллиона грозных камней!
   ...караваны паломников в древнюю Мекку стеклись.
   Сыпят, как звезды, раскаленные камни,
   Вот и люди похожи на россыпь камней.
   ...белые толпы окружат черный загадочный Куб.
  
   Кто состриг прядь волос, кто купил барана
   (Лежит крепко связан непорочный баран).
   ...запасшись водой, мы к долине спешим Арафат.
   В новых одеждах стоим, забыв про барана,
   В наших желудках пасется теперь баран!
   ...белые толпы окружают черный загадочный Куб.
  
   Хаджж соверши хотя бы однажды в жизни,
   Будет тогда надежда на вечную жизнь!
   ...после захода Солнца в долину Муздалифа бежим.
   Люди Владыке Миров жертвуют жизни -
   Зарежут животных, чтобы продолжить жизнь.
   ...белые толпы окружили черный загадочный Куб.
  
   Вот слышна с минарета песнь муэдзина,
   Людей к молитве властно зовет муэдзин.
   ...праздничным утром мы в долину Мина идем.
   Где же я слышал этого муэдзина?
   Песней своей тревожит меня муэдзин.
   ...белые толпы покидают черный загадочный Куб.
   /Март 2001/
  
   САЛЯМ АЛЕЙКУМ
  
   Звон в ушах. Отключен Интернет. Герлфренд спит.
   Что-то я желтый какой-то. М.б., гепатит?
   Или просто плохой рацион, нервотрепка, бабла по нулям?
   Салям алейкум!
   Ваалейкум ассалям!
  
   За окном шум машин, треск матрицы, холод, ночь.
   Прочь, нерожденные сын и дочь, я не смогу вам помочь!
   Как акулы на мясо, партии рвутся к рулям.
   Салям алейкум!
   Ваалейкум ассалям!
  
   Продолжительность жизни мужчин сократилась в России уже
   До невозможного. Зато женщины на вираже!
   "Впрочем, - закашлялся автор, - всем вам пора по домам, по деля-ам..."
   Салям алейкум!
   Ваалейкум ассалям!
   /1999/
  
   NN-1
  
   Тебя я молча повернул лицом к подушке,
   Чтобы иглой царапать по спине.
  
   Вбежал француз к царевичу Семену,
   Протягивая некий странный сверток.
  
   Тебя я перед зеркалом поставил,
   Чтобы различия меж нами уяснить.
  
   Промасленная плотная бумага
   Под пальцами, как мякоть, проминалась.
  
   Пол подо мною, будто плоть, раскрылся,
   Я провалился в изумрудный лабиринт.
  
   Царевича стошнило. Все с испугом
   Глядят, как покатилась голова.
   /Март 2001/
  
   NN-2
  
   В палатке на сырой земле лежал матрас.
   Курился можжевельниковый запах.
   Шумело дерево, не замечая нас.
   Тебе на грудь я капельками капал.
  
   В другую ночь шуршал меж листьев дождь.
   Свечу задув и взгромоздившись сверху,
   Я трогал пропасть, а над нею рожь,
   Зерном переполняя мерку.
  
   А утром, закопав смешной презерватив
   В податливую, дышащую почву,
   Я вышел к завтраку, спокоен и красив,
   И пальцем на столе поставил точку.
   /Март 2001/
  
   NN-3
  
   Проклятый сон! Уйди! Я не хочу!
   Но нет, он снова здесь, немного измененный.
   И хитрая улыбка, и плечо,
   Изгиб спины, бедро - и глаз меж ног нежданный.
   О ужас, ужас! Где моя любовь?
   Желание и страсть, соблазн и трепет жаркий,
   Сквозь шторы брызжущая явь...
   Царапайся о край, но пей напиток горький.
   До дна опустоши преступный рог!
   /Март 2001/
  
  
   Стихи, написанные в Берлине
  
   БЕСПОРЯДОК
  
   Самуилу Зайделю
  
   Это что за дикий хаос? Что за дыры в потолке?
   Отпечатки чьих ботинок там на подоконнике?
   Почему учебный глобус облепила вермишель?
   Что за надпись на шкафу: "Здесь живет француз Мишель"?
   Почему под одеялом лыжи и велосипед?
   Кто сложил на табурете пирамиду из котлет?
   Кто все это натворил?
   Отвечайте, Самуил!
  
   Сам-то парень я не местный, прибыл к вам издалека,
   Впрочем, у меня дела. До свидания! Пока!
  
   Как оливковое масло оказалось на ковре?
   Кто горчицею измазал дяди Роберта портрет?
   И зачем торчит салями из цветочного горшка?
   Почему побрита кошка? С какой целью из мешка
   Вся извлечена картошка и раскрошена потом,
   Словно тут протанцевала смерть с отбойным молотком?
   Кто все это натворил?
   Отвечайте, Самуил!
  
   Что касается меня, я вообще впервые тут
   И, к тому же, мне пора. Все, до скорого! Салют!
  
   Кто и для чего крест-накрест распилил соседям дверь?
   Как в кастрюлю с рыбным супом занесло электродрель?
   И зачем обогреватель в холодильнике сейчас?
   По какой причине к бабушке прикручен скотчем таз?Кто швырнул на мостовую телевизор из окна?
   И в конце концов, куда делась целая стена?
   Кто все это натворил?
   Отвечайте, Самуил!
  
   Кстати, я - не Самуил, а старик Мафусаил.
   Мне почти что тыща лет! Ну, прощайте! Всем привет!
  
   ПИСЬМО ИЗ ЛАПЛАНДИИ
  
   Аркадию Насонову
  
   Нет слов, мой милый, нет слов. Тут снег повсюду и лед.
   Я жив, конечно, я жив! Хотя, возможно, я мертв...
   Зажал и крепко держу шершавый корень рукой.
   Покой, мой милый, такой, что слышу мысли жуков,
   Личинок и червяков, и всех, кто по мне ползет.
   Мне чудится чей-то смех, как будто сейчас, вот-вот
   Зажжется повсюду свет, и сон прекратится мой,
   И двери сорвав с петель, ворвутся друзья толпой...
   Нет слов, мой милый, нет слов,
   Лишь мрак повсюду и тьма. Лишь шорох подземных вод,
   Сочащихся меж пород, шуршащий круговорот
   Природных метаморфоз, слепых элементов рой,
   Чей бешеный хоровод несет нам исход любой.
   И вот, прогребая ход, щекочет мне ухо крот.
   Нет слов, мой милый, нет слов.
  
   Я сплю, мой милый, я сплю. У дуба внизу прилег,
   А может, на берегу сухой придавил песок.
   И вышел из пенных волн дядька ко мне водяной,
   Или хозяин лесной, похожий на сук кривой
   (У ног его осьминог, а может, гнилой пенек).
   Мне, спящему, подложил он раковину под бок,
   Мшистой качнул брадой, блеснув чешуей златой,
   И потеплей укутал сырой и прелой листвой.
   Я сплю, мой милый, в лесу,
   А может, на берегу. А может, бурный поток
   В пучину меня увлек. А может, бухой дедок
   Каталку катнул к стене с телом под простыней
   И, лихо тряхнув башкой над желтой голой ногой,
   Щелкнул корявым ногтем в пластмассовый номерок.
   Я сплю, мой милый, я сплю.
  
   Нет слез, мой милый, нет слез. Набит чепухою мозг.
   В панике вскрикнет: "Где я?" - ржавея, железный гвоздь.
   Целебная будет смесь - кирпич с чесноком пополам.
   Жалобно скрипнет танцпол, проваливаясь в подвал.
   Нет слов, мой милый, нет слов. Стекает с вулкана воск.
   И, замерзая, капля сигналит из крана: "SOS...".
   Младенец сосет осу. Красотка трубит в лингам.
   Курильщик, пуская дым, вдруг растворяется сам.
   Нет слез, мой милый, нет слез.
   Ты спишь, мой милый, ты спишь. На грезы не падал спрос
   Даже на дискотеках... Палец к губам прирос
   И треснул язык во рту, и иней по волосам,
   И обледенел твой лоб. Веки примерзли к глазам,
   Но слез не заметно там. Нет слез, мой милый, нет слез.
   Нет слез, мой милый, нет слез.
   /2001/
  
   ПАНИКА
  
   По телевизору показывали детектив.
   Сигурни Уивер, звезда "Чужих",
   Играла доктора экономических наук,
   Которую опутывает, так сказать, паук
   Под названием "Происки секретных служб".
   Я сидел в кресле и курил сплифф.
  
   В квартире было холодно и светло.
   В глиняной чашке остывал кипяток,
   В раковине посуда ветхозаветной горой
   Возвышалась, которую я оставлял порой
   До утра покрываться снегом и льдом.
   От перепада температур запотело стекло.
  
   Шпионы были воспитанны и умны.
   Сценаристы образованны и хитры.
   И вот, затушив пятку и отхлебнув кипятка,
   Как бы низводя мороз до уровня холодка,
   Синие руки я втягивал в рукава.
   Тени крались тихонечко вдоль стены.
  
   Как водится, внезапно зазвонил телефон.
   Я вздрогнул и неловко повел плечом.
   И вот чашка с кипятком бьет с размаху в пол,
   А телефонная трубка для игры в волейбол
   Годится, между прочим, не хуже мяча.
   И долго не смолкает осколков звон.
  
   Чашка разбилась, трубка, конечно, нет.
   Их конструируют все прочней и прочней.
   Это я для красного, простите, словца.
   Как говорится, в начале имеем признак конца.
   Ну и вообще, в принципе, туда-сюда.
   Трубка не разбилась. Чашка, конечно, да.
  
   Но дело не в этом. А дело, простите, в том,
   Что ветер завыл и с разбегу боднул окно,
   Свет замигал и рябь затмила экран,
   И кто-то как будто прыгнул ко мне в карман
   И там заворочался, засопел, заныл -
   То ли призрак крысы, то ли безумный гном.
  
   В следующий миг раздался дверной звонок.
   Вскочив, телефонный шнур зацепил носком,
   И аппарелло грохнулось во второй раз.
   Я, впрочем, не лучший конструктор фраз.
   Коряво выражаюсь, о чем базар...
   Короче, в коридор метнулся что было ног.
  
   Или как там это... Без башки да в петлю...
   Что в рот влетело, вылетело в ноздрю...
   С вечера дедушка, молокосос с утра...
   Никогда не облизывай лезвие топора...
   А если скажут: "Да вот хоть кол те в бок!",
   Это просто значит: "Я тебя люблю!"...
  
   Мы, славяне, духовностию сильны.
   Даже в одиночку побеждаем порой полки.
   Вот и я, открывая двери, был духом смел,
   Да только почему-то побледнел и остолбенел.
   Между телом и душой образовался зазор,
   Как от великой китайской до бывшей берлинской стены.
  
   За дверью меня ждала пустота.
   Никого - ни орла, ни тельца, ни льва.
   Ни почтальона, ни управдома, ни мента, ни вора,
   Ни наркодилера, ни политагитатора,
   Ни свидетеля Иеговы, ни соседского пацана,
   Ни какого-нибудь задрипанного кота.
  
   Вообще ни-ко-го! И вот тут, друзья,
   Меня и охватила ПАНИКА, а не какая-то там хуйня.
   Я затрясся, покрылся мурашками, вдобавок взмок.
   Захлопнул дверь так, что заныл замок,
   Но мне почудилось, что Кто-то все же вошел,
   Кашляя, отряхиваясь и что-то жуя.
  
   Нет точных образов, нет подходящих слов...
   Вернулся на кухню... Она оказалась другой...
   Уселся в кресло... Телик трудился, как мог.
   Я понял, что это - наш новый всеобщий бог.
   Мы молимся телику практически каждый день,
   Мы дарим ему и доверие, и любовь.
  
   От звонка до звонка только пауза меж новостей.
   С той стороны стекла вертится ветер дней.
   Какие-то книги, какие-то имена.
   Где-то далеко идет очередная война.
   Вот-вот подхватит, как лист, и унесет туда.
   Жаль, у меня до сих пор еще нет детей.
  
   Паника - это снег на зубах, это треск в висках.
   Падающая на тебя стена или твой лучший враг.
   Паника - это потерянный искусственный рай.
   Паника - это где-то сзади приближается лай.
   Тебя догоняет неведомое, мой незнакомый брат,
   И ты строчишь завещание на мятых листках...
   ...по телевизору показывали детектив.
   Сигурни Уивер, звезда "Чужих",
   Играла доктора экономических наук,
   Которую опутывает, так сказать, паук
   Под названием "Происки секретных служб".
   Я сидел в кресле и курил сплифф.
  
   В квартире было холодно и светло.
   В глиняной чашке остывал кипяток,
   В раковине посуда ветхозаветной горой
   Возвышалась, которую я оставлял порой
   До утра покрываться снегом и льдом.
   От перепада температур запотело стекло.
  
   ДРУЗЬЯ!
  
   Друзья! Как говорится, взявши слово,
   По кругу с грузом лишку не топчи.
   Ну, у меня-то все давно готово,
   Спасибо, помогли врачи.
   К тому же наизусть свои послания
   Привычен я учить заранее.
  
   Я вам исполню пару басен
   О том, как этот мир неясен,
   О том, как в чашку льется чай,
   Чтоб расплескаться через край,
   О том, как русские монахи
   Папахи шьют из россомахи,
   И как без маек и штанов
   Девчата любят пацанов.
  
   Друзья! Прошу я отнестись серьезней
   К моим исследованьям вас всех.
   Оставим позади интриги, козни,
   Ведь впереди - финансовый успех.
   Позвольте подчеркнуть, товарищи:
   Нас ждет успех ошеломляющий.
  
   Я вам исполню пару баек,
   Как шапками кидают в чаек,
   Как депутаты возле Думы
   По-братски разделяют суммы,
   Как лидер молодежных групп
   Седины красит возле губ,
   И как без маек и штанов
   Девчата любят пацанов.
  
   Друзья! Ползут, как змеи, наши годы,
   Шрам прилепляется к рубцу.
   Уже не радует причудливость природы.
   Стремится композиция к концу.
   Но я вам всем ответственно советую -
   Жизнь, как и правду, лучше брать раздетою.
  
   Я вам исполнил пару песен
   О том, как расцветает плесень,
   О том, что русский поцелуй
   Качает, как волною буй,
   И что поэта лечат клетью,
   А воблу запивают нефтью,
   И что без маек и штанов
   Девчата любят пацанов.
  
   АНЕСТЕЗИЯ
  
   Анастасии Бродской
  
   Бывает так: идешь вперед по краешку, дрожа,
   Как некий горе-акробат на лезвии ножа,
   Но вдруг споткнулся - и привет, один неверный шаг,
   Как бездна поглотила вмиг и тело, и рюкзак.
   Осколки мыслей, как жуки, на камешках лежат.
  
   Но медицинский вертолет
   Носилки с телом подберет,
   И чья-то мягкая рука
   Протянется издалека,
   И будут швы, стежки, штифты, и путь обратный долог...
   Кто утоляет боль твою? Твой анестезиолог.
  
   Бывает так: идешь домой между чужих домов,
   Когда двурогая луна встает из-за холмов,
   Но вдруг с небес метеорит, как птица адская, летит,
   И ты в момент к земле прибит, практически убит.
   И нет ни запахов, ни снов, ни страхов, ни шумов.
  
   Но неотложное такси
   Мчит по шоссе тебя спасти,
   Когда двоится все в глазах,
   И мозг скрипит на тормозах,
   И мир, как чашкою яйцо, накрыл туманный полог...
   Кто дарит тишину душе? Твой анестезиолог.
  
   Бывает так: твоя жена тебе как будто не нужна,
   Хотя вчера еще была желанна и нежна,
   Но вдруг тебя узнать нельзя, и ты оказываешься,
   Как мальчик-гном, прижат к спине летящего гуся,
   А впереди раскрыла грудь чужая сторона.
  
   Но даже этот экстремал
   Твой лекарь к сердцу принимал,
   И он тебя не извинял,
   Но потихоньку изменял,
   И склеивал, как зеркальце, к осколочку осколок...
   Кто усмирит пожар страстей? Твой анестезиолог.
  
   Бывает так: тебя уж нет, бензином смыт с асфальта след,
   А ты все рвешься в мир живых, лишь причиняя вред.
   То вдруг почудишься жене, то поутру приснишься мне,
   Как будто внутрь попало то, что быть должно вовне,
   Чужой залез в живот, и вот торопится на свет.
  
   Но свет зажжется изнутри,
   Ты поднимаешься, смотри,
   И вот летишь над миром зла
   С обратной стороны стекла,
   Тебя ласкают облака, варенье льется с полок...
   Кто ждет тебя в конце пути? ... ...
   /Берлин, Ноябрь-Декабрь 2001/
  
   *****
  
   вот вам расческа из вашего супа
   вот полая женщина ветром раздута
   вот ведро ластиков с пластиком вперемешку
   вот два мистика на веревках повешены
   вот рот без лица шевелится двумя червяками
   вот шестая строка стрекочет вслед за пятью строками
   вот младенец вот леденец вот из Пензы гонец
   вот наконец конец/.../
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"