Моя обувь начала рваться и промокать, я не знал, куда меня доведут порванные башмаки. Часто стала беспокоить головная боль, к которой так и не привык. От мигрени меня могли отвлечь разве что красивые цветные аккуратные домики с террасами. Жилой массив очаровывал. Я представлял себе Польшу другой.
Когда засмотрелся на то, как мастера укладывают брусчатку, послышался уже знакомый для меня звук свистка. Это был городовой полицейский, что направлялся в мою сторону, не сбавляя шаг. Пытаясь стартовать, я сразу же споткнулся. Всё никак не мог привыкнуть к высоким бордюрам. Пришлось резко свернуть на дорожку, огибающую ближайший дом.
Превозмогая смертельную усталость, я с последних сил был вынужден вскочить в чей-то дом. Двери в доме оказались открыты, и я не стал церемониться, чтобы спросить разрешения у хозяев. Полицейский прошелся рядом. Аккуратно позаглядывал в окна и, в конце концов, ушел прочь.
Вдруг сзади меня что-то разбилось, когда я повернул шею, то увидел перед собой миловидную женщину, на лице которой, застыло замешательство, а на полу валялись осколки фарфорового чайника. Её волосы закручивались у висков вихрем также как у мамы, даже широкий разрез глаз был идентичным, он излучал доброту.
- Войтек!- негромко вскрикнула она и замерла, словно увидела не меня, а какую-то ядовитую змеюку или огромного паука.
В прихожую вбежал мужчина и также удивился моему нахальному появлению. Долговязый, ямка на подбородке, с мелкими очками на переносице. За его линзами, что увеличивали глаза, я тоже увидел отсутствие гнева или страха.
За это время я ни разу не моргнул. Я уже намерился убежать, но коснувшись дверной ручки, услышал призыв, чтобы остановиться. Польский "нет" звучал почти как наше "нет". Во всяком случае, мне так показалось. В их глазах, читалась какая-то теплота и отсутствие вражды. Думая оптимистично, что эти люди не несут мне угрозу, я их послушал. Далее они что-то расспрашивали меня по-польски, но их вопросы повисли в тишине. У меня пересохло во рту, и не было сил вымолвить ни слова, потому я просто кивал.
Эти добрые люди провели меня в комнату, часто переглядываясь между собой. Часть слов я вроде бы понимал, но связать их между собой не получалось, как бы их не крутил.
Усадив меня за тяжелый лакированный стол, женщина принесла мне варёное длинное тесто в кастрюле, тонкое как стебель цветка, и тарелку с вилкой. После того, как мне знаком показали, что это для меня, я начал есть руками прямо из утвари. Затем мне принесли вареное мясо без кости, которое просто глотнул, не успев его распробовать. Всё было мелкими порциями, что не получить заворот кишок. Напоследок мне принесли горячий чай, об который я обжег язык.
После того, как женщина обсмотрела мне голову на наличие вшей и видные части тела на наличие высыпаний и ран, она принялась расчёсывать меня. Гребень цеплялся за катышки на голове, но я терпел изо всех сил. Мои страдания были вознаграждены десертом. Яблоко съел вместе с кочаном, впрочем, как и апельсин с кожурой. Я до этого раньше никогда не видел апельсины и не знал, как их правильно кушать. Он был сладок, но я почему-то скривился. Появилась оскома.
- Я Ханна Новак,- внезапно представилась женщина, показывая руками на себя,- А это Войтек Новак,- добавила она, указав в сторону мужчины.
Дожевав апельсин, я положил себе руку на грудь и очень тихо произнес:
- Я Назар.
У людей приютивших меня образовались восторженные улыбки, наполненные слезами. Сейчас я не понимал их благородных порывов, но позже выяснил, откуда у них ко мне столько доброжелательности и отзывчивости.
- У тебя украинское имя. Ты украинец?- спросил Войтек с характерным акцентом и я лишь покивал головой в знак согласия.
Завершила этот праздник живота мятная конфета, которую мне презентовал Войтек. Сколько же блаженства было в том одном мятном леденце.
Когда меня любезно провели в одну из множества комнат, Ханна попробовала мой лоб ладонью и куда-то ушла. Вернулась она уже с прибором, измеряющим температуру тела, который показал цифру 39.
Ханна пыталась снять с меня одежду, но я не позволял это сделать. Пришлось ей уступить, разрешив лечь в кровать прямо в одежде. Единственное что я сделал, так это сбросил свою стоптанную обувь на вырост, но только для того, чтоб ноги отдохнули. Кровать оказалась слишком мягкой, после того где мне приходилось лежать. И как бы не было парадоксально, а твердое ложе мне в данный момент больше импонировало.
Перед тем как покинуть комнату, Ханна заботливо укутала мне ноги атласным покрывалом, такое я пробовал на ощупь только у пана Тихоновича в гостях.
Когда меня оставили наедине с собой, я подтянул одеяло до глаз. Настала гробовая тишина. Раньше я любил тишину, а сейчас она сводит меня с ума, её слишком много. В полной тишине слышал, как тикают старые часы, а по скрипучему полу кто-то ходит со светильником. Свет изредка проступал сквозь низ дверного полотна. Затем я съежился и лежа на боку, наблюдал за игрой света и тени на стене комнаты до тех пор, пока не наступило утро.
С рассветом все мои неопределенные мысли окончательно сформировались, а жар прошел. Больше всего интересовало, навсегда ли эта бессонница?
Встав с кровати, я вышел из опочивальни прямиком в зал. Вчера мне было не до этого, а сегодня мой взор стал блуждать по интерьеру дома. Пересекая комнату, начал тщательно изучать обстановку. Обстановка была простенькой, но приятной. Стояло самодельное, но на совесть собранное кресло. Через окна от пола до потолка, комнату заливало дневным светом, а откосы рассеивали его в самые недоступные места. На столе стояла большая толстая свеч в хрустальном глубоком блюдце для стекания воска. Камин был спрятан за специальной решеткой, а горящие полена издавали знакомый аромат смолы. Дом отапливался целиком, не было необходимости подсаживаться поближе к печи. Также в доме были три лампочки накаливания и тёплая вода из крана в ванне, что стояла по центру просторной уединённой комнаты. Настоящим открытием для меня стал туалет в прямо доме, где был унитаз. Но больше всего меня восхитила индивидуальная библиотека. Сотни книг разного цвета и величины, тянулись рядами по двум стеллажам вдоль высоких стен.
Подкравшись к столовой, я услышал, как столовый прибор стучит об дно тарелки, а нож об разделочную доску. Приправы пленили невероятным ароматом, которых я никогда прежде не ощущал. Эти запахи пробуждали в головном мозгу необъяснимые всплески, напоминающие торжество и какие-то новые необъяснимые порывы. Словно во мне пробудились дремлющие потаённые ощущения возвышенности. На столе лежали свежие мытые продукты. Ханна превратила эту груду овощей и мяса в изысканный суп.
Перед трапезой мне снова померяли температуру. Ханна искренни удивилась, её брови удивленно взметнулись вверх, температура показала 35. Повторно перемерив температуру, моё внезапное чудесное выздоровление подтвердилось.
Позже за столом, когда я наминал суп за обе щеки, картофель застрял у меня поперёк горла. Я стал задыхаться. Войтек мигом подхватил меня за ноги и стал трясти вверх тормашками до тех пор, пока кусок еды не вывалился со рта. Затем меня бережно поставили на пол. От пережитого страха я залез под стол.
Когда Ханна составила мне компанию и молча обняла, я не выдержал и заплакал. Затем она пристально посмотрела мне в глаза и задала вопрос. Тогда я ещё не мог его перевести, но вспоминая дословно каждый услышанный звук, сейчас понимаю, что она спрашивала.
- О чём же молчат твои слёзки?- тоже чуть ли не плача, спросила Ханна.
А я боялся смотреть ей в глаза, опасаясь, что она прочитает в них мою истинную боль.
На следующий день, Ханна и Войтек нашли для меня переводчика. Жизнь разделилась на до и после. Наконец-то мы все могли изъясниться, но лишь по несколько часов в день, пока переводчица находилась рядом. Непроизвольно и я начал запоминать переводимые слова. Они сами откладывались в памяти.
- Ты знаешь в каком городе находишься?
Я отрицательно помахал головой.
- Ты в Тернополе. А как звали твою маму?- второе, что спросила Ханна.
- Гарпына,- ответил ей и перевёл взгляд на Войтека, который тоже задал вопрос:
- А отца, как звали?
- Всэволод.
А дальше я получил вопрос, который выбил меня с состояния покоя.
- Скажи нам Назар, твои родные живы?- снова спросил Войтек.
Я лишь отрицательно покивал головой.
- Я слышал про украинцев ужасные вещи и хочу у тебя спросить, твой народ голодает?- продолжал засыпать вопросами хозяин дома,- У вас насильно отбирают продукты питания?
Моя голова снова кивнула и я, не выдержав натиска, убежал в свою комнату.
Всё больше не было прежним, мой распорядок дня и образ жизни изменился навсегда, я любил перемены, но эти меня совсем не радовали. Время шло, начал понемногу понимать польский язык. Время стало подобно лабиринту, из которого никак не мог найти выход. Ночью я просто отдыхал. Сейчас начал анализировать себя и понял, что когда я долго не ем, то разум отключается, и включаются базовые инстинкты. И всё же я не терял при этом человеческий рассудок. Но чем дольше я не спал, тем агрессивнее ставало моё поведение, которое старался не проявлять в присутствии людей приютивших меня. Появилась неуклюжесть и сердечная боль, начались галлюцинации. Однажды в полночь мне причудилось, как что-то из тени набирало форму человекоподобного существа, и криво ухмыляясь, напомнило мне дядю Бориса. Его злобный взгляд сверлил меня насквозь. Вдобавок часы продолжали раздражать своим бесконечным тиканьем. А когда хозяева дома нашли их разбитыми, я впервые в жизни солгал, что не знаю, как это произошло.
Сегодня не встал, а сполз из кровати. Я слышал, как Ханна проснулась раньше всех и начинала что-то готовить, колдуя над своим очередным блюдом. Она пыталась всячески закормить меня разными вкусностями, о которых я не мог и даже мечтать. Ей это приносило неимоверное удовольствие. Наверное, больше чем мне. Ханна не знала, а я после каждой трапезы сгребал крошки со стола и прятал их под кроватью в мешочек.
Вечером, когда Ханна случайно нашла мои запасы, я ненароком подслушал её разговор с Войтеком.
- Ты знаешь, что Назар прячет под кроватью крошки с сухарей?
- Похоже, это у него ещё какой-то не пережитый до конца страх,- качая головой, ответил Войтек.
- Почему он не проявляет никаких эмоций, ни гнева, ни радости. Только один страх в его глазах?- спросила женщина.
- Никто не застрахован от бесчинств судьбы. Судьбу предугадать не возможно. Жизнь его здорово измотала. Если это хоть половина правды из того что он нам поведал, я вообще удивляюсь, как он не сошел с ума.
- Самое страшное, что мы не в силах ничего предпринять.
- Почему же? Я как-никак редактор уважаемой газеты и могу напечатать статью об этом. Сделать огласку.
- А если они спросят, кто твой источник, что ты им скажешь? Что тебе это поведал подросток? В лучшем случае тебе не поверят, а в худшем, а нас с тобой его отберут. Может, ты мечтаешь получить славу и престиж, а я мечтаю, чтобы хоть меня кто-то назвал словом - мама. Тебе нужно выбирать между правдой и возможностью обрести сына. Есть времена, когда нужно закрыть свой норов на семь замков и руководствоваться вопиющим криком разума.
- Прости я так далеко наперед не забегал. Ты же знаешь, этот мальчуган для меня также важен, как и для тебя. Я не дам этому делу ход.
- Может пора совершить следующий шаг и усыновить его, если он будет не против?
- Для начала ему понадобится новое свидетельство рождения с новым польским именем и датой. И только тогда мы сможем обратиться в суд по правам опеки, чтоб поставить точку в этом вопросе.
- Но ведь у тебя остались связи в суде?
- Скорее у покойного отца, чем у меня.
- Не важно, сколько это займёт времени и денег, сделай так, чтобы у нас с тобой появился ребенок.
- Я немедленно займусь этим вопросом.
- И пора бы уже подумать о школе наперёд.
Так я и понял, что эти люди просто не могли иметь детей, и я для них стал подарком судьбы. Я был не против обрести новую семью. Сами они были не требовательными. Единственное что они просили меня, это не здороваться со всеми подряд, как я это делал у себя на родине в селе. И не открывать рот, так я показываю свою глупость. Их терпение подкупало. Когда я недавно обрисовал какие-то важные документы, они на меня даже не накричали, а Ханна предложила мне учиться рисовать профессионально. Она сама была в роли учителя.
Я не предал настоящих родителей. Мне часто вспоминался отец и его сказки при свечах, я слышал в воспоминаниях мамину соловьиную колыбель. Они всегда были со мной рядом.
Понимая азы польского языка, я не мог на нём изъясняться и читать, но библиотека, будто магнит тянула к себе. Меня заинтересовала одна литература, которая одна из немногих была с цветными картинками. Книга была засаленной и на ней изображались греческие боги. Страницы были загнуты вместо закладки. Я рассматривал картинки о греческих богах, пытаясь их нащупать. Бегло просмотрев листки, мой взгляд остановился на изображении бога Морфея. Его суровые глаза были закрыты и устремлены вниз. Вытесанная с белого камня голова имела прямой нос, кудрявые волосы и кудрявую бороду. И если мне не изменяло зрение, на голове виднелись дугообразные рога, которые уходили куда-то в затылок. Либо это были такие крупные симметричные пасма волос. Я этого так и не узнал, рисунок был услужливо подёртым.
Вдруг в библиотеку вошел Войтек и, увидев, что я рассматриваю, сказал:
- Это древнегреческий бог Морфей, тот, кто формирует сны.
После этих слов мой мир перевернулся. Кажется, я нашел того, кто от меня отвернулся.
- Видишь этот молоток?- спросил Войтек, указывая на деревянный атрибут,- Им вершили справедливость. Это судейский молоток моего отца. Он хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я его предал и занялся тем, что ближе всего было к моему сердцу и душе. И теперь я не жалею об этом. Не позволяй никому решать вместо тебя чего ты сам хочешь.
Я лишь кивнул головой, бросив мимолетный взгляд на молоток.
Теперь меня интересовали абсолютно все мифологии. Но в других мифах я больше не нашел ни единого бога отвечающего за сновидения.