Кочевая луна, словно рукотворная иллюминация, озаряла тёмный небосвод целую неделю напролёт, помогая ночным сторожам, осветив им отчужденные узкие улочки. И лишь сегодня луна затаилась от человеческих глаз за парой занесенных с востока черных туч, сгущая ночной окрас до незримой черноты. Под кромешным непроглядным пледом, возле небольшой деревенской церквушки промелькнула недобрая тень, бесшумно крадущаяся к оконному проёму. Эта недобрая тень принадлежала мне. Я отчетливо знал, зачем и куда направляюсь.
Пробираться пришлось по вытоптанной тропинке ступая на носочки, чтобы хоть что-то разглядеть и максимально не шуметь. Не шел, не вышагивал, а именно пробирался - преодолевая грязное месиво. Но подошва обуви прочно увязала в сырой земле, оставляя глубокие рельефные отпечатки.
Очутившись у оконного проёма, бережно оторвал деревянные штапики, чтобы извлечь стекло. Перед тем как проникнуть вовнутрь, мне пришлось разуться, чтобы не оставить грязных следов на чистом полу. Новую обувь мне купила мама за последние гроши, поэтому даже сейчас думал о том, что после своих злодеяний, первым делом займусь их чисткой. Затем, воровато оглядываясь, я ловко вполз, словно гуттаперчевый змей, в покои святыни и божества.
Среди завораживающего церковного обаяния царила тишина, несвойственная дневному времени суток. Я заходил сюда в полдень, чтобы разведать обстановку и запомнить местоположение наживы. Добравшись до середины залы, будто по зову приподнял глаза на стену, и едва ли рассмотрел ипостаси Божьего сына, нарисованные неизвестным художником на всю ширь. Не выдержав святой осудительный взгляд, я перевел смущенный взор перед собой и обнаружил три престола. Кроме главного, были престолы Святой Мученицы Параскевы и иконы Пресвятой Богородицы. Я помнил точно, что именно возле них стоит ящик с жертвенными деньгами, собранными от небезразличных прихожан. Расколоть деревянный ящик труда не составило, а вот изъять содержимое удалось не сразу. Казалось бы, вот оно рядом, на расстоянии вытянутой руки, хватай и беги, но почему-то я оцепенел. Сердцебиение участилось втрое крат.
'Это соседнее село, меня здесь никто не знает и не должен знать'- успокаивал себя в голос.
'А может всё оставить как есть, и вернуться домой пока не поймали?'- засомневался я.
После длительных нерешительных раздумий, чувствуя себя безрассудным грешником, готовым спуститься в ад, хоть прямо сейчас, я таки взял слегка трясущимися руками чужое добро, и мигом принялся надёжно затрамбовывать жамканные бумажки за пазуху. Некоторые купюры попадали мимо сорочки, но я их сразу же подбирал. Если уж воровать, то всё без остатка.
Удаляясь с места стыда и позора, нечаянно зацепил одну из икон, которая вот-вот могла бы разбиться. В этот момент взволнованное сердце на секунду замерло и тут же снова тревожно заколотилось ещё интенсивнее. Я не видел себя в зеркале, но ощущал бледность лица. Будто вся кровь ушла в сердечные мышцы.
Поправив святой лик, я суетливо принялся вылезать обратно на улицу через тот же оконный проём. Совсем не вовремя часть одежды зацепилась за оставшийся торчащий гвоздик от штапика. Словно меня не хотела отпускать божья рука. Паника вернулась, пришлось сделать рывок, затем ещё рывок, в итоге я добротно порвал сорочку от рукава до самого шва. Могу только представить, как мне влетит от родительницы.
В придачу ко всему прочему, тут же неуклюже рухнул прямо на оконное стекло, чем нарушил тишину пустоши дремлющей деревенской окрестности. Где-то далеко залаяла чья-то бдительная собака, и все остальные соседские псы подхватили лай, будто эстафету. Далее я бежал, бежал, и бежал...
Достигнув родного дома, довелось тихонько войти и затаиться у себя в постели под колючим одеялом. До утра так и не смог уснуть. На какой бы бок не лёг, как бы себя не настраивал, сон не приходил. Каждый раз, когда смыкая веки, передо мной возникал облик, висевший на стене церквушки. И поделом. Так мне и надо.
До коллективизации меня всегда будили крики первых петухов, а когда их всех вывезли большевики, я спал до самого завтрака, но сегодняшним ранним утром меня разбудил строгий голос мамы:
- Назар! Ты опять не разулся?! Мы же договорились не разносить грязь по дому!
И тут меня осенило. Обувь! Я оставил её на месте преступления! Было принято решение незамедлительно вернуться к церкви, как бы далеко она не находилась. Пришлось прогулять школу и идти босиком. Как говорится - дурная голова, ногам покоя не даёт. А добравшись на место, меня ждало разочарование, от обуви уже и след простыл.
Одно событие потянуло вереницу других событий, доведя до прискорбных последствий. Теперь мне пришлось стать лжецом и солгать, что обувь кто-то украл. Я мог солгать кому угодно, но не единственному человеку, который мне доверял. А когда мать ушла на работу в поле, мне выпала возможность без опаски аккуратно сложить денежные купюры в стопку, циферку к циферке, уголок к уголку, и надёжно спрятать их в потайной карман.
Вместо того чтобы попасть в школу на последний урок, я в одиночку с ворохом денег пошагал прямо через дубовую рощу, чтобы добраться до райцентра к тюрьме, где удерживали моего отца. По пути усеянной ухабами тропе, мне на встречу хромали двое подозрительных мужчин. Они натужно тащили по мешку в каждой руке. Сквозь ткань днища мешков просачивалась алая, ещё свежая кровь. Я сделал вид, что ничего не заметил, но они сверлили меня взглядом, будто не верили. Их покрасневшие от сосудов глаза, выражали легкое безумие и сдержанную ненависть. Если бы их руки не были заняты, кто знает, что бы им взбрело в их воспалённые головы. А если бы они вынюхали, какая сумма денег таится за моей душой, они бы точно мимо не прошли.
Через сто метров по каплям крови обнаружилась причина их странного поведения, и ответ на вопрос, что именно было в мешках. Под молодым дубом валялись останки расчлененного тела, из которого вырезали всё мясо. Я не смог даже разобрать, был ли это мужчина или женщина. Сказать, что я летел оттуда, не сказать ничего. На тот момент уже с полной уверенностью мог заявить, в лесу моей ноги больше не будет. Пусть дольше, но безопасней. Вдруг я задумался, почему Бог меня спас, вопреки моему непростительному поступку?
Лесная тропа привела к райцентру. С последнего посещения, городок изменился до неузнаваемости. Улицы обнищали, штукатурка на стенах домов обвалилась, оголяя текстуру кирпичей, битые окна первых этажей были заколочены выборочно. Никто больше не ухаживал за чистотой дворов.
Повернув за угол, едва не споткнулся о баранью голову. В прежние времена, голова домашней скотины так просто не валялась бы прямо на дороге.
Даже местный народ, что проживал здесь, больше не был счастливив. Всех поглотила смута и потаённая тревога того, что это лишь начало, и тёмные дни станут ещё темнее. Я же на наивно надеялся, что хуже быть просто не может. Как сильно я ошибался.
Почти у самого сооружения тюрьмы, мне на глаза попалась вывеска 'ломбард'. Я был наслышан о них от пана Тихоновича. С какой-то не объяснимой досадой, он рассказывал, что люди приносят сюда драгоценности и бесценные реликвии для продажи, так как забирать под выкуп запредельных процентов никто и не рассчитывал. За безумно дорогие вещи платили копейки, пользуясь безысходностью угнетённых людей. Затем, всё это добро перевозилось в кремль и перепродавалось по себестоимости. Я входил в число тех самых угнетённых, потому взял ломбард себе на заметку.
Поднявшись в сопровождении красноармейца по скрипучей лестнице в кабинет к дяде Борису, я нерешительно застыл у входа. Двери были приоткрыты, но я всё равно постучал. А когда вошел, то сразу же выложил дяде на стол все деньги до последней купюры, лишь бы он только отпустил моего папу, своего брата на волю. Борис по недоброму улыбнулся, потушил самокрутку об недоеденный кусень хлеба на тарелке и спросил:
- Тебя мать прислала?
- Нет, она не знает, что я здесь, и не должна знать,- ответил ему, стараясь не заглядывать в глаза.
- Я надеюсь, ты не украл эти карбованцы?
От дикого волнения я не знал, куда деть собственные руки, пока не спрятал их за спину, сомкнув ладони в замок. Замешкавшись на секунду от поставленного вопроса, к которому не был готов, всё же дал дяде ответ, но сделал это уверенным тоном:
- Нет! Что вы! Я продал свою обувь и зимнюю куртку. А ещё я подрабатываю у пана Тихоновича.
Бросив взгляд на мои босые исцарапанные ноги, дядя Борис решил уточнить:
- Это тот куркуль, что живёт в центре села?
- А этих денег вам хватит?- продолжил разговор своим вопросом, чтобы уйти от предыдущего провокационного вопроса.
- Не всё так просто Назар. Ведь тебя же Назар зовут, если я не ошибаюсь?
Я кивнул в знак подтверждения.
- Чтоб освободить твоего папу денег не достаточно. Он совершил серьезнейшее преступление против правящей силы, а они никого не прощают. Я-то, конечно же, посодействую. Где надо надавлю на рычажки, но ничего не обещаю.
- Я всё понял. А можно мне сейчас его навестить?
- Не положено. Это не пойдёт ему на пользу. Он лишь расстроится ещё сильнее от твоего визита,- злорадно ответил дядя Борис и в конце добавил,- Но ты всё равно приноси ещё денег. Скажу тебе по секрету. Только ты никому...
Я снова лишь кивнул.
- ...Может мне всё же удастся подкупить охрану, и они поступятся. А теперь шуруй к мамке, пока она не спохватилась.
Так продолжалось целый месяц. Школу прогуливал для заработка, снова ходил в тюрьму и думал о том, где бы ещё сыскать побольше денег. Только вот, в отличие от заработка у пана Тихоновича, украденные деньги из церкви не давали душевного покоя. Божий лик строго смотрел на меня каждый раз, когда закрывал глаза перед сном. Дерзкие кошмары мучили по ночам. А утром просыпался, в холодном поту, будто задыхаясь.
Вот и снова кочевая луна затаилась от человеческих глаз. В мою отчаянную голову опять воротилась мысль-искусительница, что взывала совершить тот же сомнительный поступок. Вспомнив несправедливо арестованного отца и разбитую горем мать, сомнения моментально развеялись. Благополучие семьи, было куда сильнее демонических снов.
Перед тем как совершить повторное вероломство, также как и в прошлый раз, я пришел в церковь днём, чтобы разведать обстановку. В самой церкви, сбоку ко мне подошел священник и, глянув на исцарапанные босые ноги, тихо молвил:
- Если у тебя нет свечки, чтобы поставить за кого-то, я могу тебе одну подарить.
Ощутив растерянность, мои отведённые в сторону глаза об этом умолчали.
- А зачем ставят свечки?- я всерьез заинтересовался, и смело заглянул в лицо святому отцу.
Знакомые черты лица подсказывали мне, что я уже где-то видел этого человека, но не мог точно вспомнить, где именно. У меня вдруг возникло ощущение, будто мы знакомы давно и он об этом знает, но умалчивает. Может я встречал его в городе, может на рынке, а может он покупал мёд у отца?
- Если человека уже нет на этом свете, то за упокой. А если ты хочешь чтобы кто-то не болел, то за здравие,- поведал священник.
- Сомневаюсь, что это поможет.
- У тебя есть вера?
- Вера нужна тем, кто в ней нуждается,- уверенно продублировал слова, которые когда-то случайно услышал от пана Тихоновича.
- Кажется, я тебя понял, но предложение моё, всё ещё остается в силе.
Сделав шаг в сторону, чтобы побыстрее удрать, я вдруг остановился.
- Вы знаете святой отец, у меня всё-таки есть человек, ради которого стоит поставить свечу.
- Позволь поинтересоваться, кому она предназначена?- полюбопытствовал священник и тепло улыбнулся.
- Отцу. Он сейчас нуждается в этой свечи. Я поставлю её за его здравие. А дяде Борису поставил бы за упокой, хоть он ещё и живой.
Священник не отпуская улыбки, протянул мне две худенькие свечи.
- Не стоит носить в себе обиду, научись прощать, поставь обе свечи за здравие, даже за дядю Бориса, чтобы он не натворил.
Я не ожидал услышать таких противоречивых слов и, подняв глаза на икону Божьего сына, которую чуть не разбил той преступной ночью, вполголоса произнес:
- Святой отец, я хочу вам в чём-то сознаться.
- Пойдём-ка на улицу, и там ты мне всё расскажешь,- загадочно предложил священник.
На улице глаза меня всё же выдали, когда виновато глянул на поменянное церковное окно, и чтобы не ходить вокруг да около, чётко и громко произнес:
- Это я месяц назад украл деньги, но денег я вам вернуть не смогу!
- Позволь узнать, а на что ты их потратил?- ответил священник, словно он не удивлен.
- Я отдал их в районную узницу, чтобы выкупить отца. Прошу вас не говорите никому, я когда-нибудь вам всё возмещу. ...Простите меня.
- Безусловно, твой поступок пробраться в церковь и украсть пожертвования не заслуживает похвалы, но твои помыслы мне импонируют.
Немного смутившись, снова задал вопрос священнику, надеясь услышать долгожданный ответ:
- Но если я делал это с добрыми помыслами, то почему меня гложет мой поступок? ...Я же не ради собственной корысти.
Святой отец сделал короткую паузу и ответил мне, будто был готов к подобному вопросу:
- А всё потому сын мой, что не по обоюдному согласию ты взял эти деньги, которые тебе не принадлежали. И когда ты их втайне брал, тобою руководили страх, стыд и неопределенность.
- Откуда вы знаете?
- Я и сам в детстве был церковным воришкой, хотел помочь раненным литовским солдатам в тылу. Меня мучили кошмары, я молился о прощении каждый день, и когда мировая война окончилась, я решил замолить грехи, посвятив себя церковной службе.
- Но если бы вы тогда не крали, вы бы не смогли помогать тем раненым солдатам?
- В условиях войны, у меня не было особого выбора, а в мирный час, мы вправе сами выбирать себе способ, которым мы могли бы кому-то помочь. Помни, заповедь 'Не укради' придумана не зря. Воровство съедает человеческие чувства, разум и душу. Прежде чем украсть, подумай, а есть ли у тебя помимо легкой наживы другой выбор? Мы всю свою жизнь стоим перед выбором, и только мы вправе решать, правильный он или нет?- миролюбиво ответил священник.
- Может, мой отец и не ранен, и он не солдат, но я считаю, что сейчас времена не лучше, чем в годы войны, а законного заработка мне не хватает.
- И всё же это не причина для того, чтобы отбирать у других, чтобы улучшить своё положение. Ведь это не честно и не справедливо. Теми деньгами я бы мог помочь десяткам других людей, которые тоже нуждались в милостыне.
- Значит, вы на меня не держите зла?
- Я простил тебя сразу. Главное помни, жить будет проще, если знать правила жизни. То есть Божьи законы и заповеди,- вслух озвучил святой отец очевидные утверждения.
Возражения были излишни, но я подумал, что если бы правила работали, то все бы давно жили по ним. А может, сами люди не хотят жить мирно? Последний вариант мне казался самым очевидным.
Затем, подойдя к ближайшему дереву, священник достал из глубокого высокого дупла мою обувь и, по-доброму улыбаясь, вручил её мне.
Будучи теперь бывшим церковным воришкой, я в ответ прощено улыбнулся и ушел восвояси, пообещав себе, что с завтрашнего дня продолжу посещать школу. А вечером, когда заразительные размышления о продуктивной беседе плавно переходили в сон, меня вдруг осенило, где мог видеть святого отца, это был тот самый неуловимый силуэт, что когда-то пробрался в мои сновидения.