- Ой, - по-детски вырвалось у девочки-анестезиста.
- Перчатки! - распорядилась хирург.
Удивляться будут после.
Прибор ожил. По экрану кардиомонитора потянулась, набирая амплитуду, кривая линия жизни.
(Земля. Настоящее.)
- Привет!
Диана обернулась и вопросительно вскинула бровь. По всему выходило, что этот долговязый парень обращается именно к ней.
- Поступать? Ждёшь очередь к комиссии?
Вопросы не требовали ответа, и Диана ограничилась кивком.
Парень не смутился её неразговорчивостью.
- А я с другом, вот. Пришёл за компанию, типа того. Я вообще-то на физмат. Поступил уже, можно сказать. Углублёнка, в каждом классе все эти олимпиады, первые места, городские, областные...
Девушка не комментировала его успехи, и парень немного подувял, но вскоре оживился:
- О, Саня! Санёк!
Багровый Санёк вывалился из дверей приёмной комиссии как из парилки.
- "Ромео, где же ты, Ромео?" "Быть или не быть?" - паясничал друг-болельщик.
- Не быть, - буркнул несостоявшийся принц датский, не слишком, впрочем, расстроенный.
- Ну и забей, - предсказуемо посоветовал длинный. - Вместе поступим... план бэ, а, Саня?
Диана встала ближе к двери. Перед ней внутрь вплыла эффектная барышня с буйной гривой выкрашенных в цвет борща волос и томиком древнегреческих трагедий наперевес.
- Да ну, физмат... - гудел Саня. - С моими баллами...
Появилась борщеволосая интеллектуалка. Окинула толпящуюся абитуру победоносным взглядом и энергично зашагала к фойе.
Диана толкнула тяжёлые двустворчатые двери.
Страха не было, было странное чувство оторванности от земли. Будто бы, если б не тяжёлые, на тракторной подошве ботинки, как у какого-нибудь космонавта, так шагнёшь и взлетишь, точно воздушный шарик. Протискиваясь между теми, кто ещё ждал своей очереди блеснуть перед комиссией, Диана столкнулась с худощавым другом Саньки, но уже без Саньки.
- А я вот, тоже решил попытать свои силы. - Парень поерошил белобрысую макушку и протянул тонкопалую кисть с выступающими косточками запястья. - Женя.
Диана недоумённо посмотрела на эту протянутую ладонь.
- Диана. - С запозданием пожала. - Ты же на физмат поступил. Почти.
- Ну а что, на физмат поступил, а сюда разве тяжелее? - Заметил оправданное сомнение и поспешно пояснил: - Да я ведь с подготовкой, не с бухты барахты. Я столько раз с Саней его поступление репетировал, раньше его всё выучил. И повторяться не буду, мы сначала одну программу выбрали, он потом передумал, а я ещё ту, первую, помню.
Неожиданно для себя Диана улыбнулась.
- Басня Крылова? Или Пушкин А Эс "Письмо Татьяны к Онегину"?
- Не, - расплылся в улыбке Женя. - Монолог Ларисы из "Бесприданницы". "Я любви искала и не нашла".
- Что, серьёзно? Комиссия оценит.
- Несерьёзно. Вообще-то Маяковский для начала. У нас его учитель не любила, а мне как-то обидно стало за то что его не любят.
- Ну, удачи вам с Маяковским.
- Ага.
Общение наедине с педагогом далось тяжелее, чем предыдущие три тура вместе взятых, пусть Диана как-то сразу поняла, что нравится пожилой женщине напротив и что именно в ней нравится.
Любовь Васильевна предпочитала отбирать определённый типаж, драматических актрис, и Диана дала ей драму, без особых стараний, без стараний вообще, просто потому что это костью сидело в ней, выдержанное, вымолчанное. Ей предоставили слово, и она заговорила, не боясь, что спутала слова, - а её слушали.
Любовь Васильевна не давала ей стандартных заданий, неизменно смущавших поступающих: прокричать отрывок в окно или внезапно зарыдать. Они долго проговорили о театре, кино и литературе, о книжных персонажах и известных ролях, и с самого начала диалога Диана знала, что принята на курс.
Это была её первая награда со дня, когда она очнулась в паутине трубок и проводов, пустая, как резервуар для капельницы над нею, а по прозрачной соломинке системы от руки поднимался вверх столбик яркой крови.
В белоснежной кухне-столовой, оформленной в модном скандинавском стиле, они были вдвоём.
На столе перед Ириной Юрьевной стоит бутылка красного вина и ополовиненный бокал. Аперитив к сбалансированному ужину. Овощи, морепродукты, злаки - мать бережно относится к своему здоровью. Стального оттенка брючный костюм по меркам, скрещенные стройные ноги, покачивается лодочка на тонком каблучке. Освежающая стрижка и минимум косметики.
Мать никак не комментирует успех дочери. Усмехается, точно найдя подтверждение каким-то своим мыслям. Что-то вроде: ну что ж, их тебе удалось одурачить.
Диана не сомневается: перед комиссией в лице матери она бы провалилась с треском. Однажды не сдав этот экзамен, она не получила шансов на пересдачу.
Не старая ещё совсем, интересная женщина, успешный юрист. Диана по привычке оценивает мать взглядом стороннего человека. Пальцы под столом сжимаются.
- Поселишься в общежитии, - постановляет мать, как дело давно решённое.
Лодочка срывается, стукает об пол каблучок. Холодный электрический свет превращает белоснежную кухню в модную операционную. Закрытые шкафчики почти не бликуют.
Под глазами у матери тщательно заретушированные тени и морщинки.
Диана смотрит на бокал, безупречно отполированный, точно только что снятый с подноса на каком-нибудь торжественном приёме. И вино в нём - алое-алое. И щёки матери понемногу подкрашиваются в тот же цвет, только бледный, едва заметно.
- Общежитие для иногородних. Мне не дадут.
Ирина Юрьевна морщится, старательно оттирает салфеткой матовую помаду.
Стойкая помада, рассчитанная на долгий рабочий день деловой женщины, не поддаётся салфетке, и губы матери кажутся искусанными, раскисшими, придавая вид больной и диковатый.
- Дадут. Я уже договорилась. У однокурсницы сестра в деканате.
Мать усмехается и каким-то разбитным, неподобающим ей жестом запрокидывает голову и выливает в рот остатки.
- Уезжай, - говорит она просто, почти проникновенно. - Я ничего к тебе не чувствую.
Ирина наливает ещё бокал, полный. Выдерживается пауза, почти хрестоматийная. Мерцает хрусталь, вокруг ни пылинки, пахнет тонким парфюмом, антисептиком и манго. Фасад благополучия, легко проницаемый для безымянного органа восприятия. И, если отстранённо, в этом сюжетном повороте нет ничего неожиданного. То, что давно уже умерло, перестало притворяться живым, - всего лишь.
Если отстранённо...
- Молчишь. Всегда молчишь. - Ирина выбирает быть последовательной в своей пронизывающей откровенности. Теперь её стремление доискаться до истины кажется почти профессиональным. Одно из дел, которое во что бы то ни стало нужно выиграть в суде. - Точно не выучила роль и боишься, что тебя на этом поймают. А может, так оно и есть? Ты просто не знаешь роль. Ну, хорошо. Молчи. Говорить буду я.
У Дианы есть слова, пусть и, наверное, неправильные. Она говорила прежде, пожалуй, даже больше, чем следовало. Но из этого не вышло ничего хорошего. Что бы она ни сказала, на неё смотрели как на актрису, произносящую слова из чужой роли. Что бы она ни сказала, всё было неверно. И она оставила попытки. Ей не дали готовый сценарий. И теперь слова толкаются изнутри, стучат о рёбра, об изнанку губ. А извне в неё вливаются иные, оглашённые слова.
- ...словно бы моя дочь не проснулась тогда. - Мать задумывается, медленно вращая бокал. - Нет. Словно не моя дочь проснулась тогда.
Не поднимая головы, Диана видит остановленный на ней поверх бокала взгляд матери. Испачканные, точно разбитые, губы и сомкнутые продолжают говорить:
"Лучше бы не проснулась".
Поплакала бы, навещала маленькую могилку.
Слова Дианы умирают без воздуха, запертые в клетку рёбер, сжатых губ. Ей кажется, что всё вокруг плывёт, словно кто-то бешено раскручивает под нею барный стул.
- И Валерий это тоже чувствовал. Он ведь из-за этого ушёл, не от вины. Какая вина? Он не смог с тобой. Скажи, разве не из-за тебя? И где он теперь? Ладно, - взмахивает ухоженная рука. - Иди.
Диана отодвигает нетронутую тарелку и медленно спускается со стула. Пока она идёт, взгляд матери упирается ей в спину, выталкивая, как поршнем.
В дверях на неё налетел Андрей и отпрянул, не задев.
Диана мазнула по нему взглядом и посторонилась. Старший брат, который никогда не знал, как ему быть с непризнанной сестрой.
Не знал, и потому просто не был. Никак, никем. И - она позволила себе признать то, что знала очень давно, - уже не будет.
В качестве прощания Ирина Юрьевна вручила дочери дебетную карточку. Первого числа каждого месяца на счёт аккуратно поступала одна и та же сумма, достаточная для безбедного студенческого существования. Диана ею ни разу не воспользовалась. Не брала отступных. На еду хватало стипендии, обувь пока не развалилась, а в большем она не нуждалась.
В первые месяцы она отправляла матери сухие отчёты в мессенджере. Ответа не было, и она прекратила писать.
На первом занятии Диана встретила знакомых по отборочному туру. Крашеная девица звалась Лизаветой. На соседний стул плюхнулся несостоявшийся физик Женя, ошалевший от собственных житейских коллизий и до сих пор не пришедший в себя.
- А я вот, - с весёлым изумлением в голосе сказал он и замолчал.
- Парням проще, - заявила хорошенькая курносая и большеглазая девушка, занявшая стул слева от Дианы.
- Привет. Тебя тоже заставляли изображать всякие вещи?
- Что например?
- Миксер, - хмыкнул Женя. - И цыплёнка табака.
Девушка покатилась со смеху.
- Не. Я читала Нину из "Чайки", а на меня странно смотрели и хихикали. А потом предложили спеть частушки.
- Спела?
- Ещё как, - хмыкнула девушка, вытягивая ноги в рваных джинсах и кедах. И с готовностью выдала такую забористую, что Женя полёг на стол.
- Короче, подозреваю, Офелию мне не играть, - без толики сожаления констатировала однокурсница и наконец представилась: - Ася.
- Евгений. Женя.
- Диана.
И это был второй подарок.
Прошедшие нешуточный конкурс счастливчики довольно скоро избавились от иллюзий, будто попали в сказку. Уже в начале первого семестра Женя стал заговаривать о том, что на физмате, пожалуй, должно быть проще. Помимо общеобразовательных программ первокурсников загружали самыми невероятными заданиями. Многие стали подумывать, что срезавшимся на поступлении ребятам, рыдавшим в коридоре, не так уж не повезло.
Мечты о театральных подмостках оказались задвинуты очень далеко. Пока они изображали всё подряд, и миксер был далеко не худшим вариантом. Больше половины курса отсеялось в первый же год.
Играли пантомиму, затем - клоунада и это было не проще. Студенты перебрасывались мячиками и булавами; увидеть в коридоре кого-то стоящего на голове или крутившего колесо было делом обыденным. При этом никто не отменял "цивильные" дисциплины: иностранный, всевозможные истории - от всеобщей до истории зарубежного театра, правоведение, философию... Учились накладывать грим, говорить, двигаться, танцевать и фехтовать. Оставались в субботу, прийти в воскресенье было обычной практикой.
Кто-то не выдерживал бешеный ритм. Диану всё устраивало. Она была в круге людей, горевших одним с нею интересом.
Первый курс пролетел незаметно, каникулы - в ожидании продолжения этой безумной феерии. Ася частенько захаживала в общагу, ворчала, что с матерью нелады, бухтит, мол, почём зря, что-то запрещает, в общем, вечные размолвки.
Диана понимающе кивала. Молча заваривала чай с лимоном и корицей.
В дом, оставленный больше года назад, она уже никогда не вернётся.
На втором курсе ей стало ещё проще, но многим оставшимся - сложней. Теперь играли уже не стулья и вешалки, а людей. Совсем понемногу, подсмотренные осколки чужих жизней. В устройстве Дианиной души, работавшем на минимальных мощностях, будто выкрутили на максимум все настройки.
С присущей ей деликатностью, наедине, Любовь Васильевна, ведущая курс актёрского мастерства, позволила себе комплимент:
- Диана, я тобой довольна. Я пристально за тобой наблюдаю с первых дней. Играя, ты живёшь.
Диана вежливо улыбалась, как полагается осчастливленной похвалой второкурснице.
"Тут вы ошиблись, уважаемая Любовь Васильевна.
Я живу играя".
Женька весь день брюзжал, чем заслужил немало уничижительных комментариев от щедрой на такое дело Аси. Объективно причина для плохого настроения у него всё же была: на фехтовании ему крепко влетело по суставу на руке. Женька в который раз вспомнил о физмате.
- Ну и не мучайся, - посоветовала Диана, разминаясь у станка. - Лучше раньше понять, что актёрство тебе не подходит. Ты и оказался-то здесь случайно.
- Да правда, - поддакнула Ася, строя гримасы у зеркала.
Парень что-то буркнул, возвращаясь к отработке движений.
После занятий пошли вместе. Женя и Ася завернули в ларёк за сигаретами, Диана осталась ждать снаружи. Вынула из рюкзака распечатку с отрывком.
Под стеклянной крышей остановки галдели в ожидании автобуса подростки. Диана поглядела сквозь прозрачную стену ларька на друзей, опять о чём-то спорящих, на шумную толпу молодёжи, занявших очередь перед ними, и свернула в тенистый закоулок, запертый между глухими стенами зданий конца позапрошлого века. Во двор, заставленный коробками гаражей, издающих запах нагретого железа.
Под кроссовками шуршали нападавшие за день листья, пакеты от чипсов и обёртки еды из автомата. Диана привычно нырнула в роль, в чужую жизнь, которую предстояло пропустить через себя, наполниться ею - жаль, что лишь на время. И лишь дочитав до середины, подняла глаза от скверно пропечатанных букв.
В неподвижном воздухе тюлем колыхалось марево с размытыми краями. Диана видела тянущийся по левую руку бетонный забор, череду гаражей справа, разбитую шинами землю. Видела во всех деталях: забор пестрел разноцветными граффити, на гараже чешуйками топорщилась краска, а на поцарапанных воротах расплылись островки ржавчины, и окурок в отпечатке ботинка у ворот. И посреди привычного урбанистического пейзажа, словно обработанная в фотошопе вставка, - осколок неба, по-особенному, по-летнему синего, по горизонту испещрённого галочками птиц. А под небом - неровное полотно холмов, разбросанные горстью неведомого сеятеля деревья с раскидистыми кронами.
Придуманный мир, слишком идеальный, чтобы существовать в реальности.
Горизонт стремительно надвигался, пустота пожирала холмы и долы, птичью стаю и зеленеющие кущи, непрозрачной краской закрашивала невозможно синее небо.
Двигаясь как сомнамбула, Диана протянула руку.
- Могла бы предупредить нас, что уходишь.
Пальцы дрогнули, проходя сквозь мутный воздух города-миллионника, царапнули гаражный бок. Новенькая жесть отражала бледное пятно лица, и больше ничего.
Ася уже успела засмолить тонкую "дамскую" сигаретку, баловство, от которого она, тем не менее, никак не могла отвязаться. Пухлая пачка Жени оттопыривала нагрудный карман вельветовой куртки. Курить он не любил, но зачем-то выходил дымить по нескольку раз на дню.
Обыденные мысли не отрезвляли, напротив: и навязчивая фруктовая отдушка в сигаретном дыме, и округлое лицо недовольной чем-то Аси, и растерянное Жени, и даже плохого качества распечатка в опущенной руке - всё это казалось ненастоящим, игрой и бутафорией - после той фата-морганы, явленной в захламлённом тупике.
- Динка, ты чего? - позвал Женя, и Диана очнулась, точно притянутая к земле этим дружеским прозвищем.
- В роль вживаешься? - фыркнула Ася, домучивая сигарету. - Точь в точь панночка, белая, глаза на пол-лица. Ау, очнись!
- Пойдём отсюда, - попросила Диана.
Женька тревожно косился всю дорогу до общежития. Ася язвила о вреде диет. Диана не слушала, размышляла о том, что окончательно тронулась, и мать была права на её счёт.
Однажды в конце четвёртого семестра засиделись допоздна и получили от мастера задание играть в откровенность. Каждый по кругу рассказывал о себе одну тайну, словно на групповом сеансе у психолога или на вечеринке с обилием алкоголя.
Ребята быстро раскрепостились, выдавая о себе неизвестные подробности: кто нелепое, кто - административно наказуемое. Диане оказалось проще рассказать об уходе из семьи, нежели о том, что так и осталось принадлежащим ей одной.
О снах. Казалось бы, мелочь. Но этого не понял бы никто, ни мастер, ни однокурсники, ни даже Ася с Женей.
Её сознание наводняли видения. Насыщенные краски, чёткие звуки и яркие чувства. Города, которых не было на карте мира. Серебряная фольга речной глади, пустынные долины - и лица. Лица тех, кому доверила бы жизнь, тех, за кого готова была продать душу.
Во снах была настоящая жизнь, а с пробуждением - имитация. Движение по инерции. Даже память о снах была отнята. Имена рассыпались на звуки, лица размывались, точно на испорченной фотоплёнке. Оставалось лишь ощущение того настоящего и тоска. Такая, будто в подреберье засел крючок, и невидимая леска тянет, тянет... За пределы - чего?
Экватор было решено отмечать за городом. Жара превратила мегаполис в духовку из раскалённого асфальта. Сняли коттедж, но и на природе хотелось спрятаться от аномальной жары. Студенты вылезали из мелкой речки только что-нибудь перехватить. Девушки строгали на вечер салаты и закуски, парни спорили, по чьему рецепту мариновать мясо.
Сначала Ася отложила нож и продукты, затем выдвинула ультиматум:
- Да брось ты уже этот свой оливье. Столько возни, а слопают за пять минут. Я на речку. Ты со мной?
Ася плавала как русалка, и Диана не решилась следовать за ней. Выбрала на мелководье среди камышовых зарослей участок почище и неспешно курсировала туда-сюда.
Прогретая вода была лишь чуть прохладнее воздуха. Сиреневели неторопливые летние сумерки, над рекой разливалось туманное молоко. В нём глохли и вязли отдалённые голоса.
На камыши будто налипла вата, и речная вода уже не блестела, разбавленная молоком. Диана завязла в густеющей воде, в молочной реке. Она вдруг поняла, что не помнит, с какой стороны берег, не осталось ни камышей, ни голосов, только млечный путь тумана.
Прямо перед ней в мареве воды ширилась полынья. В ней - нездешнее синее небо, а прямо под небом - город, белый, как туманное молоко.
- Ау! - гаркнуло знакомым голосом, и отражение поплыло, затягиваясь мутной, точно намыленной, водой.
Диана стояла на илистом дне, по грудь в реке, а Женя, которому было чуть выше пояса, протягивал ей махровую простынь.
Заявление Елены Евгеньевны о том, что уже с начала пятого семестра они приступают к подготовке дипломного спектакля, приняли двояко: кто-то с восторгом, кто-то с ужасом. Но большинство оставшихся были готовы к выходу за рамки этюдов, и даже те, кто боялся покинуть зону комфорта, соглашались с точкой зрения мастера, что пора уже понемногу отступать от малой формы. За один только четвёртый курс им не объять необъятное.
Статная Елена Евгеньевна не говорила, а артикулировала. Высокая пышная причёска придавала её образу что-то эллинистическое. Так её любовь к античному театру находила внешнее проявление.
Фактурный, похожий на Оскара Уайльда Лев Южанин с лучшим танцором курса Славкой Ступченко шёпотом делали ставки, какую трагедию мастер изберёт для их мастерской. Оба проиграли.
- "Ифигения"? Помнишь, о чём там?
- В общих чертах, - тихо ответила Диана Женьке.
- Темнота ты, Темников, - вставил свои пять копеек Слава.
- О, ясно, мне ловить нечего, - заметила Ася и, пожалуй, была права.
Ещё на отборочном туре их всех чётко поделили на типажи и использовали в соответствии с ними. Никто из преподавателей не станет вытаскивать из "острохарактерной" Аси Поляковой трагический образ, а в томной Ане Лемешевой видели исключительно романтических героинь. Умопомрачительного красавца Олега Глинкина, по саркастическому замечанию Льва, с руками оторвут режиссёры центральных каналов, просто потому что на него будут смотреть, даже если он станет читать с экрана инструкцию к микроволновке.
- Итак, - выпевала Елена Евгеньевна своим дивным голосом, - аргосской царевной будет Диана Колосова.
- Диана на алтаре Дианы, - съязвила начитанная Лизавета Калиновская.
- Лиза читала Расина? - восхитилась Елена Евгеньевна. - Однако мы берём, разумеется, "Ифигению в Авлиде" Еврипида в переводе Анненского. Далее - Клитемнестра.
- Никто бы не справился лучше вас, Елена Евгеньевна.
Со Славкиным подхалимажем трудно было не согласиться. Елена Евгеньевна застенчиво поправила причёску.
- Итак, роль царицы - Калиновская Лиза.
Довольная Лиза воспрянула.
- А что там с тобой будет? - шепнул Женька.
- Должны принести в жертву, - так же тихо ответила Диана.
- Жесть, - лаконично отозвался он и вслед за Лёвой-Агамемноном был осчастливлен ролью жреца.
- ...Олежек, что за мелодраматические интонации? - выговаривала Елена Евгеньевна на читке. - Играешь старшего школьника, обиженного на одноклассницу за то, что она не идёт с ним на выпускной. Ты - прославленный герой, готовый во имя спасения невесты сражаться с людьми и бросить вызов воле богов. Но покорившийся воле девушки, решившей принести себя в жертву ради победы родины. До последней минуты сохраняется надежда на счастливое разрешение. Прошу, Олег, вдумчивей.
- ...Лиза, теперь ты. Диана, Евгений, отходите на третий план, здесь у вас немая сцена, изображаем действие параллельно диалогу Клитемнестры и вестника.
Елена Евгеньевна из зала наблюдала за прогоном спектакля. Вот величавая фигура Лизы-царицы, подсвеченная софитом. Перед ней почтительно склонился вестник-Слава. Отстрелявшийся Олег стоит за кулисой, а Агамемнон-Южанин отвернулся, чтоб не видеть смерть дочери.
Женя вскидывает над Дианой блестящий бутафорский нож, и гаснут освещающие задник сцены потолочные прожектора. Должен остаться софит, озаряющий Лизу, но почему-то меркнет и он, а взгляд зацепляется за острие занесённого ножа - и срывается. Диана куда-то летит в совершенной темноте, и в ней вопреки всем правилам противопожарной безопасности загораются настоящие свечи.
В груди цветком распускается боль.
"Нож был настоящим? - удивляется Диана. - Почему он был настоящим?"
Боль становится нестерпимой, но она не кричит, потому что над ней склоняется человек.
"Прости", - шепчет Диана, и эта новая боль перекрывает физическую.
...- Актриса, - ворчит Асин голос, и это слово звучит как ругательство. - Ты чего тут устроила?
Ткань сценического костюма липнет к груди. Диана видит мокрое пятно там, где Ася пролила на неё свою минералку. Елена Евгеньевна нервно обмахивается растрёпанным сценарием; переминаются ребята. Чувствуя омерзительную слабость, Диана садится.
- На шоколадку, - Ася суёт надкушенный батончик.
Диана машинально берёт шуршащую обёртку; лица вокруг кажутся чужими. Может, дело в гриме? Или в том, что среди них нет того человека?
- На сегодня закончим, - постановила Елена Евгеньевна. - Колосова, настоятельно рекомендую пройтись до медпункта.
- Она просто не вынесла восторга от моей игры, - заявила Лиза, недовольная тем, как была прервана её сцена.
- Так, расходимся, ребята. Диана, обязательно реши проблемы со здоровьем.
- Обязательно, Елена Евгеньевна.
Хмурая Ася и Женя, сменивший жреческий гиматий на джинсы и неизменную клетчатую рубашку, поджидали Диану у выхода из гримёрной. Женя заметно нервничал, будто и вправду был виноват. Он протянул руку:
- Пойдём.
- В медпункт? - Диана поправила ремень спортивной сумки на плече. - Не надо.
Елена Евгеньевна задумается о её профпригодности, Лиза обвинит в стремлении перетянуть на себя одеяло. Ася решит, что ей не на пользу голодовки, Женя - что она перенервничала или заболела. Диана не станет оспаривать ни одно из этих мнений. Любое их предположение лучше того, что было в действительности.
Отношения с Асей совершенно разладились, а хуже всего то, что Диана не понимала причину размолвки, а Ася отказывалась её называть, только злее огрызалась.
За окнами хореографического зала было черно, свет фонарей с улицы только углублял эту черноту. Диана подняла руки над головой, несколько раз прокрутилась, закрыв глаза. Сделала ещё пару движений, перемещаясь по паркету.
- Не-а, - глупо хохотнул он и сжал ещё крепче, так что затрещали уже удерживающие штору крепления. - Ты всё убегаешь. Вот, поймал и теперь не отпущу, пока не поговорим.
- О чём?
- Как о чём? Не догадываешься?
- Нет.
- Ну хорошо. - Он переступил с ноги на ногу, но руки не разжал, и Диана пока вынужденно терпела своё странное и неудобное положение. - Тебе не кажется, что мы кое-что упускаем в жизни, а?
- Жень, - рассмеялась она и будто бы даже непринуждённо, - нам девятнадцать.
- Вот именно. Уже девятнадцать. - И сделал попытку её поцеловать.
Диана рванулась, обрывая крючки. Женя неловко ткнулся губами куда-то мимо её плеча, и на него обрушились метры давно не чищенной ткани.
Перекладины станка ударили Диану по рёбрам. Зло и неуклюже матерясь, уже бывший друг выпутывался из портьеры.
- Жень, ты что, выпил?
- Выпил, ну и? - огрызнулся он. - Надо мной все смеются...
- Почему смеются?
- Не прикидывайся, будто не понимаешь! - взорвался Женя, покраснев от злости и стыда. - Я и в институт этот из-за тебя поступил и не отчислился до сих пор. Мне здесь не нравится, здесь всё не моё, не то, что я хочу. Но ты же больше ничем не занимаешься, нигде не бываешь, вот я и таскаюсь за тобой как идиот. Все всё видят, только ты ничего не хочешь замечать. Ну чего тебе не хватает, а? Как мне ещё показать, обратить на себя твоё внимание? Я же всегда рядом, всегда по первому твоему зову, а ты... Парни смеются, Ася жалеет, а ты ведёшь себя как... как...
- Как кто? - тихо спросила Диана, вцепившись в поручни. - Продолжай, говори как думаешь. Значит, это я решила за тебя поступить в театральный? Принуждала здесь оставаться? Приносить какие-то жертвы? Если ты правда так считаешь, то извини, у меня действительно не было такого намерения.
- "Извини"? Вот так просто - "извини"?
- Да, - сказала Диана в ставшее совсем некрасивым перекошенное лицо. Вот и всё. - Я не знаю, что ещё тебе сказать. Извини.
Опять она сделала что-то не так, опять кого-то обманула.
- А я-то думал, ты особенная, - задушено выдавил Женя. - А ты... просто...
Несколько вещей случилось одна за другой, так быстро, что почти одновременно. Женька дёрнулся к Диане с неизвестным намерением - то ли ударить, то ли повторить неудавшуюся попытку поцеловать. Разболтанные крепежи не выдержали, и участок металлических труб станка вывернулся из стены, ударившись в стекло. Диана потеряла равновесие и спиной полетела туда, где в рассыпающемся стеклянном крошеве, посреди неровно ширящейся полыньи трещин, распахнулся клочок пепельного неба над бахромой мёртвых чёрных деревьев.
В зал хореографии втёк запах оттуда: горечь пепла, терпкость высохшей в пыль листвы. Диана изогнулась в попытке удержаться, не провалиться туда, где на месте выкрашенной масляной краской стены разверзся пролом в иной мир. Взметнула распоротую стеклом ладонь.
Суженные от злости зрачки Женьки расширились, он неловко качнулся навстречу...
Едва только бывшее напротив лицо Женьки отдалялось.
"Дай руку!" - хотела крикнуть Диана, но не успела.