Сделанные Ницше выписки из "Бесов" -- пожалуй, самый важный из дошедших до нас материалов об отношении столь любимого и влиятельного в буржуазных странах Запада немецкого философа к Достоевскому.
В известном письме к К. П. Победоносцеву от 19 мая 1879 года, комментируя главу "Великий инквизитор", Достоевский писал, что в лице Ивана Карамазова он изобразил представителя той молодежи, которой "отрицаетсяизо всех сил" "мир божий и смыслего*(Письма, IV, 57). И тут же Достоевский поясняет, что если прежние философы стремились дать "научное и философское опровержение бытия божия", то одним из плодов дальнейшей эволюции философской мысли явилось то, что "опровержение бытия божия" было "заброшено" и его место у современных мыслителей заняло отрицание смысла бытия. Именно против отрицания "смысла" "мира божьего", против взгляда "современной цивилизации" на мир как на "ахинею" направлены, по определению самого Достоевского, и глава "Великий инквизитор" и роман "Братья Карамазовы" в целом.
В несколько более раннем письме к Н. А. Любимову от 10 мая 1879 года мы читаем о символе веры Ивана Карамазова то же самое: "Отрицание не бога, а смысла его создания... Мой герой берет тему, по-моему,неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее абсурд всей исторической действительности" (там же, 53).
Итак, по Достоевскому, "абсурд всей исторической действительности", "отрицание не бога, а смысла его создания" -- убеждение не самого автора, но его героя Ивана Карамазова. Сам же Достоевский страстно боролся с этой идеей, как и с идеей "сверхчеловека".
Центральной идеей философского мировоззрения Достоевского была идея "живой жизни". "Живая жизнь", по мысли Достоевского,-- это не пустое, мертвое, бездушное, но органическое, полное и цельное бытие. Оно дает человеку сознание радости и единства с миром. Такое бытие отнюдь не неразумно: напротив, оно насыщено изнутри высоким, глубочайшим смыслом.
Свой идеал "живой жизни" Достоевский связывал с представлением не о человеке-одиночке, но об определенной (притом демократической по своему смыслу) форме коллективности. "Живая жизнь", по мысли Достоевского, по необходимости всегда укорененав"понее";как все живое, она не может существовать без последней. В прошлой истории России ее воплощением для Достоевского была крестьянская община, будущее же полное ее осуществление он связывал с превращением городской цивилизации в "Сад", с наступлением нового "золотого века".
В соответствии с этим идея "абсурда", идея иррациональности и бессмысленности бытия для Достоевского-- плод "головного", отвлеченного умствования человека-одиночки, "уединенного" мыслителя, обособившего себя от "девяти десятых" человечества. Это не значит, что человек, утверждающий абсурдность исторической действительности, по мнению Достоевского, не может порою сам глубоко не страдать от неопровержимых, по его представлению, выводов своего отвлеченного, "кабинетного" рассудка, не может горячо, страстно и даже вдохновенно излагать свои философские убеждения. В Иване Карамазове (как и в Человеке из подполья, Ипполите, Кириллове и других героях - "абсурдистах" Достоевского) есть и глубокая, захватывающая искренность, и подлинный -- а не наигранный, фальшивый -- трагизм, и глубокая вера в свою "идею". И, однако, все они, по Достоевскому, больны одной и той же болезнью. Ибо, в отличие от людей подобного склада, живущих по преимуществу "головным", теоретическим умом, для большинства простых людей из народа вопроса о смысле или абсурдности исторического бытия, по глубокому убеждению Достоевского, несуществуетидаженеможетсуществовать.И отнюдь не в силу "неразвитости" и "необразованности" этих людей из народа, но по другой причине -- потому, что они органически, всем своим существом чувствуют осмысленность бытия, осмысленность жизни даже самой маленькой былинки и травки, сознают родство своего личного "я" с общим бытием космоса, бытием природы и других людей.
Разумеется, можно по-разному относиться к этой излюбленной Достоевским системе идей, признавать или не признавать (и даже вовсе отвергать) ее. Но вместе с тем нельзя не видеть, что она не только имеет весьма мало общего с идеями Ницше или современного экзистенциализма, но прямо противостоит им по основному направлению мысли.
Ницше признал теоретическими", "книжными" идеи равенства, добра и сострадания к людям. Разумной единственной истиной он счел примирение с провозглашенной им извечной трагической иррациональностью бытия. Достоевский же полагал, что самой "теоретической", самой "фантастической" и "книжной" из всех идей оторвавшегося от почвы человека эпохи буржуазной цивилизации являются идея "абсурда" и идея "сверхчеловека" в духе Ницше. Ибовидеяхэтихвоплощено,поДостоевскому,предельное"обособление"человека-одиночкиотисточников"живойжизни".
Противопоставляя отвлеченному прекраснодушию "школьных болтунов" "жизнь, как она есть", Ницше утверждал мысль о принципиальном трагическом неразумии бытия. "Жизнь, как она есть" для Ницше -- это царство борьбы темных иррациональных сил, царство вечного хаоса, недоступное никакой разумной организации, где единственным законом является торжество "здорового" и "сильного" над слабым и беззащитным.
Для Достоевского же -- мыслителя "живая жизнь" это не хаотическое буйство иррациональных, диких, неукрощенных сил и разрушительных инстинктов, но прямая его противоположность. "Живая жизнь", на языке Достоевского,-- все то, что не разъединяет, но соединяет людей, порождая у них чувство непроизвольной инстинктивной, радостной "братской" связи каждого человека с другими людьми и всем миром. Идеальным прообразом такой связи, реальным воплощением духа "живой жизни" Достоевский считал идеализированную им, как и Герценом, русскую поземельную крестьянскую общину и всю сложившуюся на ее основе совокупность национально-народных, коллективных форм жизни русского народа
Толстой и Достоевский -- по безошибочному суждению Ницше -- были гуманистами и демократами. Они питали высокое уважение к "маленькому человеку", к "мужику". Именно это объединяет философию Толстого и Достоевского, по оценке Ницше, со всем глубоко враждебным его учению циклом гуманистических идей и представлений древнего и нового времени. Более того, именно здесь лежал, как верно почувствовал Ницше, исток христианской религиознойокраскиидейТолстогоиДостоевского.Их религия была философским выражением их любви и преклонения перед "мужиком", своеобразной формой утверждения его равенства с "большим человеком" и даже признания его нравственного превосходства над последним.
Неприятие или отрицание существующего строя и классового неравенства ("романтический пессимизм") и признание их необходимым, фатальным законом природы ("пессимизм силы"); утверждение братства людей (мораль демократии и социализма) или хотя бы сострадания к ним (христианство) и культ силы как единственного реального права; уважение к "маленькому человеку", в том числе к "мужику", или презрение к "демосу" -- вот в чем состоит, по оценке самого Ницше, тот критерий, из которого надо исходить, сопоставляя его идеи с идеями других писателей и мыслителей. И во всех этих отношениях система идей Достоевского (как и Толстого) является противоположностью его идей. Не понимать или замазывать это различие -- значит, согласно Ницше, не понимать или замазывать то главное, что определяет смысл его учения, с одной стороны, и творчества Достоевского - с другой.
Таким образом, никакое "примирение" идей Достоевского и Ницше, по мнению самого Ницше, невозможно,ибо это означало бы возможность примирения демократизма и антидемократизма, примирение веры и неверия в разумность бытия, примирение неприятия социального, национального и расового неравенства с признанием их извечным фундаментальным законом бытия...
Достоевский был убежден в том, что никакое преступление не может быть оправдано одним лишь "влиянием среды" и что освободить человека от ответственности за его явные и тайные мысли и поступки значило бы лишить его нравственной свободы, навсегда убить в нем живого человека. Ницше же утверждал, что из того "психологического материала", который дает Достоевский, следует, что "сильный человек" без всякого нравственного ущерба для себя может быть "освобожден от мук совести",-- и именно в этом Ницше готов был усматривать "освобождающее", "оздоровляющее" и "освежающее" воздействие Достоевского (Ницше, X, 75). Трудно найти более наглядный образец исторически ложного, неадекватного прочтения Достоевского, прочтения, которое сознательно извращает реальный объективный смысл идей и творчества великого русского романиста в угоду "заданной", предвзятой -- и притом глубоко реакционной -- философской концепции его истолкователя.
"К "великомуотвращению",частично страдая от него, частично порождая его сами", читаем мы в его заметках, относятся: 4 наивно-католическая эротическая литература, литературный пессимизм Франции -- Флобер, Золя, Гонкуры, Бодлер; обеды у Маньи.
К "великомумилосердию":Толстой, Достоевский, "Парсифаль" (317).
Как мы уже знаем, Достоевский для Ницше -- гениальный "психолог", бесстрашный и правдивый знаток души современного человека. Но, бесстрашно исследуя болезни человеческой души, "нигилизм", порожденный "декадансом" современного общества и I современной культуры, потерю веры в старые нравственные ценности, Достоевский сам остается замкнутым внутри мира этих ценностей -- такова суть интерпретации "Бесов* в тетради Ницше. Достоевский глубоко исследует болезнь современного человека, но не выходит за пределы его кругозора. Поэтому герои русского романиста воплощают не таинство рождения нового героя истории -- "сверхчеловека",-- но болезненные блуждания мысли современных людей, логику свойственного им "нигилизма" и "атеизма". И притом картина, нарисованная Достоевским в "Бесах", тесно, связана с ощущением надвигающегося "мятежа", с} кризисом, переживаемым не одной интеллигентной элитой, но и "глубочайшими слоями населения", чье ' плебейское неуважение ко "всем требующим почтительного уважения вещам" вызывает у Ницше злобное негодование.
Жизнь их ориентирована на светлое будущее человечества, у порога которого они стоят, будущее, от которого сами они трагически оторваны, но которое, тем не менее, страстно влечет их к себе, призывая к преодолению, своего внутреннего хаоса, к рождению новой гуманистической нравственности, способной осветить внутренний мир личности и вместе с тем помочь возникновению на земле новой "мировой гармонии".
Ницше, несомненно, ощущал в рассуждениях Ставрогина, Кириллова, Шатова ряд критических мотивов, близких приведенным выше его философско-историческим размышлениям. Можно думать на основании) сделанных им выписок, что в полемической "парадоксальности" признаний мыслящих героев Достоевского, в афористической, остро отточенной форме, в которую авто; облек их идеи, Ницше почувствовал также нечто родственное собственному своему парадоксализму, своей полемической и афористической манере. И все же немецкий философ-индивидуалист не менее остро почувствовал, что Достоевский и он сам, несмотря на интерес к сходным культурно-историческим процессам, а порою и близкие ассоциативные "ходы" при обдумывании вопросов прошлого и настоящего, в решающем и главном -- не единомышленники,а идейныеантагонисты.
Достоевский в "Бесах", как и в других своих романах, для Ницше -- гениальный "психолог". Но психология и Достоевского, и его героев в понимании автора книги "Так говорил Заратустра" -- это психология болезненного ощущения утраты старых этических ценностей, а не призыв к преодолению их путем апелляции к "инстинкту", к витальному опьянению жизнью в духе философии самого Ницше, к "новому варварству". Вот почему и герои "Бесов" для Ницше также стоят под знаком гуманистической этики, а не под знаком ницшеанского ее отрицания. Подводя своеобразный итог всему, что было сказано Ницше о Достоевском в его сочинениях и письмах, опубликованных до того, как его выписки из "Бесов" стали доступны научному изучению, выписки эти не только вводят нас в творческую лабораторию позднего Ницше, но и окончательно подрывают модный на Западе миф о мнимом "родстве" Достоевского и Ницше.