Весь мир и все, происходящие в нем процессы, человек и вся его культура являются сферой интересов эстетики, ее предметом.
Поле эстетики как науки - эстетическое освоение мира.
В центре внимания эстетики - искусство в его эстетическом отношении к действительности.
Художественное творчество, его специфика и сущность, эстетическое богатство мира, эстетическое отношение искусства к действительности составляет проблемное поле эстетики искусства.
Искусство - высшая форма освоения мира по законам красоты. Оно перерабатывает все впечатления бытия в прекрасное. О чем бы ни говорил художник - о трагических страданиях или о возвышенных подвигах, об уродстве или о комизме, - его творения доставляют эстетическое наслаждение.
Воплощая в своих образах идеал красоты, искусство пробуждает в людях художников, учит чувствовать и понимать красоту, творить сообразно ее законам, формирует эстетически ценную ориентацию человека в мире.
Так как рассматриваемое нами художественное произведение относится к литературе, то есть к пространственно-временному роду искусств, то оно само разворачивается во времени, в силу чего, их способность строить художественное время, связана с их реальным временным бытием.
Произведение искусства существует в реальном пространстве публичного дома, так и в пространстве Ямы, и абстрактно-реального города, где разворачиваются события повести.
Интерьер целостен как относительно самого себя, предназначения публичного дома, непосредственно внутренних компонентов и составляющих, так как искусство - изоморфно культуре, следовательно, интерьер отражает эпоху, те нравственные принципы, культуру и социальные явления.
Таким образом, он целостен, как в узком понимании этого слова (созвучны вещи для целей увеселения), так в и широком понимании - созвучен с эпохой конца 19 - начала 20 века, тем нравам, присутствующим в обществе.
Интерьер заведения Анны Марковны был эклектичен, человек раскрепощался в нем, терял комплексы личности, видел себя в предстоящем кураже, хотелось крикнуть: "Кельнер! Шампанскава-а!".
Всяк входящий сюда на мгновение забывает кто он. Все фибры существа ловили каждую клеточку это целостного организма: "Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики - кадеты и гимназисты - почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности - педагоги, и передовые писатели - авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые, больные и здоровые, познающие впервые женщину и старые развратники, истрепанные всеми видами порока; ясноглазые красавцы и уроды, злобно исковерканные природой, глухонемые, слепые, безносые, с дряблыми, отвислыми телами, с зловонным дыханием, плешивые, трясущиеся, покрытые паразитами - брюхатые, геморроидальные обезьяны".
Если бы интерьер был бы строг или лаконичен, навряд ли бы он был подходящим: человек не чувствовал бы себя там раскованным. Именно этот интерьер, выдержанный, скорее всего в дурном вкусе, давал ему то чувство свободы, в низком смысле этого слова.
Плюшевые стулья, возможно красного цвета, золоченые рамы, вульгарность обстановки заманивали в омут сладостного разврата.
Анна Марковна, хозяйка заведения, вкладывала, возможно, в этот интерьер особенный психологизм - эта пошлость могла удовлетворить, как и аристократа, так и бродягу, то есть любого посетителя, материально не обремененного, позволяла забыть рамки приличия, этикета, освободиться от канонов: "Приходят свободно и просто, как в ресторан или на вокзал, сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви. Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа".
Будь интерьер строгий, аристократический, то простой клиент просто потерялся бы в нем, ощутив себя "маленьким человеком".
Ведь суть публичного дома - раскрепощение клиента и получение прибыли. И так как посещали это заведение аристократы нечасто, то и внутреннее убранство могло обязывать и направлять, допустим, мещанина на растрату последней копейки, на разгул и полный кураж.
Если соотнести интерьер публичного дома к тому времени в России, то можно выявить своего рода закономерность - общая схожесть интерьеров в такого рода заведениях.
Рассмотрим детали этого интерьера с точки зрения аксиологии общечеловеческих ценностей.
Так фортепиано, картины Маковского, зеркала в золоченых рамах - претензия на светские манеры и изыск.
Фортепиано - это и намек на прекрасное и эстетическое в этом доме. И действительно, каждый вечер здесь танцуют и играют на скрипке.
Громадное зеркало в золоченой раме, с одной стороны это эстетическая деталь.
С другой стороны, что может отражать это громадное зеркало?
Разгульное поведение, развратные действия, низость и цинизм - все это отражается в этом зеркале, отзывается в звуках расстроенного фортепиано и дребезжащей хрустальной люстры.
И вокруг всего этого витает аромат разврата: духов, табака, пудры, мыла, скорее всего, дешевых сортов - это низменное.
Описание интерьера, не случайно помещенное в начале повествования, показывает гиблость и фатальность человеческого существования в публичном доме. Эта идея трагичности несоизмеримо главенствует и возвышается над прекрасным и безобразным, как яд пронизывает мельчайшую деталь обстановки помещения, его предназначения и сути.
Автор описывает нам интерьер утра Троицы, несмотря на этот элемент русской духовности, девицы по большей части не могут присоединиться к празднованию. Кабацкая жизнь растлила их.
И расстроенное фортепиано, по сути, не что иное, как расстроенные судьбы девушек.
Можно также провести параллель между щербатыми клавишами фортепиано, которые, вероятно, через одну западают, с девушками, живущими здесь. Каждая клавиша - как надтреснутая душа, звучит фальшиво и неестественно.
Анализируя интерьер, мы обнаруживаем некоторые рифмы: "Вчера здесь, как и каждый вечер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебался синий табачный дым, носились, вихряя бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и женщин"; и: "Застоявшийся, неподвижный воздух еще хранит вчерашний запах: пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики, которой вчера был натерт паркет". А также: "Большая квадратная зала... - тоже спит и в тишине и полумраке кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной" и: "Но в зале спущены все гардины, и оттого в ней темно, прохладно и так особенно нелюдимо, как бывает среди дня в пустых театрах, манежах и помещениях суда".
В описании интерьера чувствуется также и ритм: происходит аналогичная периодичность ("... вчерашний запах...", и "... как и каждый вечер..."). Этим автор подчеркивает всю гиблость и вульгарность композиции оформления залы.
Отражение эпохи в оформлении этого интерьера несомненное. Яма - это окраина большого города, это и Одесса, и Киев, и Петербург. Она занята сплошь домами терпимости и лавками, обслуживающими их. Сам автор говорит об этом: " И так без конца, день за днем, месяцы и годы, живут они в своих публичных гаремах странной, неправдоподобной жизнью, выброшенные обществом, проклятые семьей, жертвы общественного темперамента, клоаки для избытка городского сладострастия, оберегательницы семейной чести - четыреста глупых, ленивых, истеричных, бесплодных женщин".
Подтекст в представленном нам описании интерьера выражен, в основном, в обстановке мебели и в запахе.
Два десятка плюшевых стульев, олеографические картины Маковского, золоченые рамы зеркал, хрустальная люстра намекают на некоторые вкусы хозяйки заведения, но вместе с тем эклектичность, псевдостиль, показывает, прежде всего, на такое же смешение мыслей гостей, их наделанная развязность от ощущений безвкусицы интерьера.
А запах, специфический аромат разврата, и наряду с ним вписывается запах гнилья, увядающей болотной травы, как в метафорическом смысле увядание женской красоты и тела в омуте публичного дома, в нечистотах общества, в этом аляповатом интерьере.
Восприятие интерьера.
На интерьер читатель смотрит глазами автора, так как автор вполне мог быть посетителем такого рода дома терпимости.
Вначале мы знакомимся с интерьером различных публичных домов Ямы.
Потом автор рассматривает конкретно интерьер одного из "второстепенных двухрублевых" заведений Анны Марковны.
Читатель вслед за автором фиксирует предметы по кругу слева направо: сначала взгляд останавливается на одном из зеркал в золоченых рамах, переходит на стены, с расставленными "чинно" вдоль них плюшевыми стульями, потом мы смотрим вверх, видя картины Маковского, развешанные по стенам, и, в конце концов, хрустальную люстру, посередине висящую над этой залой, одинокой доминантой.
Хрусталь, как бы символ чистоты, прозрачности, как крохотный оазис некой душевной непорочности, вопреки всему висит себе посередине.
Еще глаз писателя примечает фортепиано, уже старое, расстроенное, разбитое, только способное обеспечивать музыкальный аккомпанемент тем пьяным, залихватским оргиям, творящимся в этой зале каждый вечер и ночь.
Переходя в коридоры, автор видит ворохи осоки, разбросанной везде в честь святого праздника Троицы, и зажженные лампадки перед всеми образами, тоже в честь праздника горничными, напоминая, что еще не полностью погряз этот дом в омуте разврата и пошлости. Все же мерцает где-то вдалеке лучик надежды на спасение.
Еще показывает нам автор подъезд, украшенный двумя срубленными березками, этими "белыми тонкими стволиками с жидкой умирающей зеленью", как бренность всего человеческого бытия, а в этом доме, равно как и в другом публичном заведении особенно.
В описании внутреннего убранства этого заведения, помимо человеческих эмоций и характера включаются также и органы чувств.
Например: "Пахнет духами, табаком, кислой сыростью большой нежилой комнаты, потом нездорового и нечистого женского тела, пудрой, борно-тимоловым мылом и пылью от желтой мастики, которой вчера был натерт паркет".
Автор, упоминая о "кислой сырости", вполне возможно проводит параллель с общественно-политическим настроением людей после революции 1905 года, с распавшейся моралью, пошатнувшимися устоями общества.
Это показывает, что обоняние и воображение писателя сильно развито, автор - человек утонченный, изысканный, но в то же время уже понявший все уровни общества Российской империи того времени, от низов до верхов.
При виде утреннего зала публичного дома к описанию интерьера, подключается и память, что каждый вечер здесь творилось почти всегда одно и тоже: "Вчера здесь, как и каждый вечер, горели огни, звенела разудалая музыка, колебался синий табачный дым, носились, вихря бедрами и высоко вскидывая ногами вверх, пары мужчин и женщин".
Читатель, через автора, может услышать и почувствовать интерьер, через такие эпитеты, как "кислая сырость", то есть застоявшееся смесь ароматов духов, мыла, нечистого и нездорового женского тела в большой нежилой, но часто наполняемой по вечерам, зале, тот затхлый и разложившийся запах тел, таких же больных, как и душ.
"Яма" - произведение в идейно-художественном отношении значительное.
Куприн создал правдивые образы несчастных женщин, оказавшихся на дне жизни.
Страшная их "профессия" не лишила каждую из них индивидуального характера.
В "яме" огромный жизненный материал не подчинен социально-нравственной концепции. Он рассказывал в повести о том, что видел, наблюдал, рассказывает ярко.
Куприн сумел показать человека, изуродованного обществом.
Но философско-нравственная часть этого произведения как бы отделена от непосредственного изображения людей и событий.
Реалист Куприн в этом произведении отдал дань натурализму, для которого характерна покорность перед фактами, то есть воссоздание их сущности, их социальных корней, их сокровенного смысла.
Олеографические картины - картины, полученные способом многокрасочной литографии с картины, писанной масляными красками.
В день праздника в домах и церквях застилали пол травой. Этот обычай пришел к нам из Ветхого завета, когда в Иерусалиме застилали пол базиликом, мелиссой, кедровой хвоей. Также у русских основной зеленью на Троицу были ветки березы. Ими украшали дом снаружи и внутри, а перед домами и на улице ставили молодые деревца. Это означало возобновление весны, но вместе с тем указывало на обновление людей силой снисшедшего Духа Святого. Этот обычай соблюдался людьми еще в ветхозаветной церкви.
Борно-тимоловое мыло - тимол входил в состав антигистаминных препаратов. Такое мыло использовалось как дезинфицирующее.