В который раз ваши поступки убеждают меня, что потворство собственным слабостям губительно для человеческой натуры.
Сегодня утром вы нарушили недавнее обещание не покидать замка иначе, чем в экипаже в окружении свиты, как подобает вашему титулу. Беспокойство о вашей безопасности вынудило меня немедленно предпринять поиски, кои закончились для меня весьма плачевно. Засим прошу вас, миледи, немедленно последовать за человеком, доставившим это письмо, и не обременять себя какими-либо другими спутниками, поскольку ваша помощь и отсутствие посторонних глаз мне сейчас крайне необходимы.
Надеющийся на ваше дальнейшее благоразумие, ..."
- далее следует полная подпись, с перечислением всех регалий. А это значит, что мой супруг, в личных письмах ко мне ставящий после прощания "Р.", крайне раздражён.
Я вновь сложила прочитанное письмо, спрятала в рукаве и подняла взгляд на переводящего дыхание Кэтсби. Телохранитель Ричарда принимает у Лорелей предложенный напиток и утоляет жажду. За эти секунды меж ними происходит весьма насыщенная безмолвная беседа, которая не вместилась бы и в кипу таких вот листов. Сияя благодарным взглядом, Уильям Кэтсби возвращает смущённой фрейлине чашу и, мгновенно меняясь в лице, сообщает, что лошади ждут. Мы немедля покидаем комнату.
Седло на моём коне - не дамское. Что свидетельствует о спешке и раздражении. Мне, впрочем, неважно. Я не нуждаюсь в тщательном снаряжении. Лошади подчиняются мне без поводьев и шпор, потому что мы говорим на одном языке.
По дороге Уильям сообщает мне, что Ричард ранен. Мои преследователи отвлеклись на него или приняли его за меня. Вот что значит быть непривычными к охоте: не делать разницы меж кобылицей и кабаном. Хотя... возможно, меня они не разглядели, а стреляли на шум...
Я часто выхожу на прогулку в обличии вороной кобылы: это помогает и вдоволь порезвиться, и насладиться полезными травами без лишнего внимания челяди. От внимания вилланов меня спасают мои собственные ноги. Спасали. До прошлой субботы. Давно заприметившие, кто посягает на поля и пастбища, жители окрестных деревень поступились запретом на ловлю и почти окружили меня. Я в отчаянии хотела было забиться под куст и принять облик какой-нибудь птицы, но погоню настиг мой супруг и заявил, что сам изловит и укротит разорительницу. Прилюдно он заарканил меня и увёл домой и, в довершение ко всем перенесённым тяготам, весь вечер некуртуазно описывал мне мои прегрешения.
Я честно ступила на путь исправления и не теряла колеи до дня сегодняшнего. Привычка взяла надо мною верх, и ноги сами понесли на луговину. Опьянённая июньским воздухом, я неосторожно распугала отару, и пастухи, пытаясь собрать овец, упустили меня из вида, но устранив последствия, отправились на поиски причины и вместе с односельчанами отыскали след конских копыт. Шаг их был верен и неумолим, и мне оставалось лишь устремиться к реке. Я сделала крюк через ольшаник и бросилась в воду.
Напрасно думают, что вода простирается непреложной границей. Ни ворожее, ни простому человеку, ни всякой твари перепрыгнуть широкую реку нельзя - но можно пуститься вплавь.
Форелью я поддалась течению и достигла подножья утёса, где высится наш замок. Малиновкой я взмыла к его стенам и отыскала свои окна.
Так я разминулась с Ричардом, который вновь посчитал своим долгом вмешаться и, видимо, чтобы ускорить поиски, тоже сменил человеческий вид на звериный. И угодил под назначенные мне стрелы.
Но, судя по пышному красноречию, это скорее полезное для работы ума кровопускание, чем серьёзная рана.
Надеясь на лучшее, я плыла за провожатым сквозь липовое марево. Не успев толком отдохнуть после бегства, я ощущала теперь томную расслабленность. Сладкий запах заставлял мечтать о медовых лепёшках, которые я так любила в детстве и до сих пор люблю. Чавканье сочной травы под копытами гнало слюну. Из мысленных скитаний возвратил меня голос Кэтсби, произнесший: "Я знал, что добром это не закончится...".
Я устыдилась своей слабости и собрала волю на острие совести, что, как верный конвойный, блюла направление моих дум.
Золотистые липы ласкали сочувствием. Где же твой ясень, о златобраная дева?
Сквозь кружевной полог тени прорвались мы наконец к охотничьей хижине. С виду совсем заброшенная, полузаросшая, слившаяся с лесом.
Мы спешились и вошли - потому как вбежать не позволила низкая дверь. Внутри оказалось просторнее, чем я сперва подумала.
Мужа я обнаружила на постели из веток и сухой травы, склонившегося над пронзённой ногой. Стрелу он уже извлёк, она, переломленная пополам, валялась у изножья. Сейчас Ричард был занят тем, что аккуратно вытянул из рубашки нитку и обвязал ею лодыжку поверх сквозной раны. Я наблюдала издали, чтоб не мешать, пока он начитает. Пропитанную кровью нить он размотал, перекусил пополам, растрепал концы - и снова соединил, скатав на колене. Затем обратился ко мне как ни в чём не бывало, не удостоив моё появление ни удивлением, ни радостью, и велел бросить нитку в ручей - шагах в двадцати к западу. Я молча приняла заклятие и отправилась на поиски источника. Значит, я была нужна ему только для этого?
Непоседливая вода подхватила просьбу и красным червём понесла над коричневым дном, цепляя за стебли таволги. Я проследила, чтобы нить не навилась на них и не прекратила путь. Я смотрелась в это бронзовое зеркало, пока алая жилка, перечеркнувшая моё отражение, не поблекла, то ли скрывшись на дне, то ли растаяв в воде - принимающей, растворяющей, преодолевающей всё, что возможно, даже огонь и скалы. Податливой на любую форму, покорной любым условиям, не признающей лишь стеснения, лишенья воли. Вольнолюбивое дитя воды, я смотрюсь в собственную праматерь. Липовый цвет любуется своим отражением в кремово-золотистой таволге...
Вернувшись, я застала Ричарда на ногах: рана полностью затянулась, прорванный с двух сторон чулок наскоро зашит.
- Милорд, ваше равнодушие терзает меня сильнее любой брани! Скажите что-нибудь! Я знаю, что провинилась!
- Лошадям знакомо чувство вины?
Я собралась ответить, но внезапно поняла, что всё это время Уильям наблюдает за нашими действиями. На мой невнятный жест в сторону Кэтсби муж ответил, что если бы эсквайр ничего не знал, то обязательно добил бы своего герцога, как только тот ворвался в хижину после неудачных поисков.
- Осмелюсь спросить, милорд, как мы объясним исчезновение нового зверя? - откликнулся польщённый вниманием Кэтсби.
- Если мы с вами могли укротить кобылицу, - раздумчиво начал Ричард, устремив взгляд куда-то поверх моей головы, - то почему бы нам не поохотиться на вепря?
- Никто не поверит, что мы сделали это вдвоём.
- Народ восхитится вами, - робко вставила я.
- Можно отвести глаза всем встречным... Пожалуй - да, так и сделаем.
- Рискованно всё это, - вздохнул Уильям.
- Что поделать, - пожал плечами Ричард. - Но убитого вепря должны видеть все. Миледи, соберите травы.
- Это мог бы сделать и я - или вы имеете в виду растение, известное только вам с миледи?
- Нет-нет, любой травы, какая растёт поблизости. Примерно как чтобы набить тюфяк. Вы поняли меня, миледи?
Мне оставалось лишь кивнуть.
Кэтсби не изменил решения мне помочь, и вскоре мы возвратились с охапками таволги, кислицы, зверобоя и всего, что только попалось под руку.
Наш командор тем временем подмёл земляной пол, куда мы и высыпали всю добычу. Зелёный ворох мужчины перевязали найденной в углу среди хлама почерневшей верёвкой, а после выпотрошили свои колчаны и принялись украшать копну стрелами, отмечая, что обозначит заднюю ногу, что - подреберье, а какой удар придётся промеж глаз. Сломанную стрелу решено было взять с собой.
Муж знаком подозвал меня, по очереди плюнули мы в траву, обратив её в тёмную плоть и покрыв щетиной. Уильям скромно удалился собирать валежник дабы соорудить некое подобие саней. Обеих лошадей впрягли в этот воз, причём свою Ричард освободил от седла и узды со словами:
- А на охоту я отправился на недавно объезженной, своенравной, капризной, но успевшей стать моей любимицей вороной кобылице. Миледи, извольте примерить сбрую.
Кэтсби предупредил о рискованности сего предприятия и занялся поклажей.
Итак, мы двинулись в обратный путь. Крестьяне с окрестных полей наверняка наблюдали шумную кавалькаду охотников, распевавшую удалые песни под звуки рога. Я из-за шор не видела ничего кроме дороги перед собой, а вместо "Эй, рога трубят!.." слушала поучения мужа, и никакие птичьи трели, наполнявшие лес, луга и поля, не могли их скрасить. Хотя... так веселится в лазури жаворонок... Так хрустит под копытом овсяника... Чуть поодаль - ещё пучок буроватых колосьев среди клевера... Допрыгну - или нет?
Дорога в замок Уорвик окрасилась безмятежной радостью. Размахивая в такт своим прыжкам хвостом, я намного обогнала Кэтсби, мой всадник нисколько мне не препятствовал, тем более что моралите прекратилось и проповедь сама собой сошла на нет. Воцарилась блаженная тишина, оттеняемая лишь негромким пением природы, только дважды мне вслед донёсся вопрос эсквайра, не укачивает ли милорда.
Словом, я добралась до дома в весьма неплохом настроении. У ворот нас догнал Уильям и спросил, что делать с дичью.
- Выньте стрелы, и она рассыплется травой. С травой делайте что хотите, - ответ звучал отрывисто и утомлённо.
Засим Кэтсби поспешно удалился исполнять приказ. Мы остались наедине...
Наконец я сжалилась и опустилась на колени.
Ричард сполз с седла и тоже некоторое время пребывал в коленопреклоненной позе. Я перевернулась через голову. Уздечка слетела, повиснув заклёпкой на локоне. На просьбы освободить меня от седла муж ответил "И не подумаю". Кэтсби же возвращаться не торопился. Потайным ходом я проникла в женские покои и принялась колотить в дверь своей верной фрейлины. Незапертые створы подались сами.
Лорелей отпрянула от окна и кинулась ко мне с вопросом, как сказать по-английски "Я рада вас видеть".