Аннотация: Душеспасительная беседа с архиепископом.
XII
Зима ввела нас под сень спокойствия. Порой однообразие не менее сладостно, чем изобилие событий.
Мне предстояло освободить свой тюремный подвал, чтобы заполнить кошелёк. Меньше всего хотелось мне даровать волю сыну фон Кобленца, через которого придворный наш врач, упокой Господи его душу, мог провозгласить свои домыслы в долине Рейна. Лишь убедившись, что он ничего не знает, я принял золото от его родных.
Как только покончу с самым крупным долгом, задумаюсь, пожалуй, о новом мосте. Уже сейчас моё воображение рисует его вид - на досуге попробую перенести на бумагу.
Кстати, недавно Иоганне вздумалось нарисовать углём мой портрет - взамен того, что предлагал итальянец, родственник одного из отмщённых купцов. Я предложил ему излить всю благодарность за вендетту - или как это звучит на их языке - на мою супругу. Художник написал её с детьми.
Потому что в последний день августа Иоганна произвела на свет близнецов.
Здесь матушке пришлось нести двойную обузу - за что я бесконечно ей благодарен: поддерживать и наставлять невестку, которая поначалу выказывала страх, что бремя материнства станет для неё непосильным, и утешать меня, поскольку я несказанно тревожился. Во-первых, кто может родиться от союза колдуна и демона? Во-вторых, если всё-таки будут люди, не унаследуют ли они то, из-за чего я отказался быть запечатлённым на холсте? Ибо Наследственность - дама безжалостная и изобретательная. Естественно, матушке была известна только вторая причина.
Она долго искала повитуху, которая не бездействовала бы, препоручив всё воле Божьей, но и не давила бы роженице на живот и не заставляла трясти кровать.
Знахарка нашлась. Мальчик и девочка родились крепкими, по крайней мере, можно было не бояться, что они не доживут до крестин.
Купели миновать им незачем: ни на одном из нашей родословной это не сказалось. На всякий случай Иоганна, к которой быстро возвратилась обычная проворность и весёлость, запаслась шёлковыми нитями и вышила на двух пеленах кайму из омелы. Я позаботился о настоящей - для неё и себя.
Мы долго выбирали детям имена. Для дочери мне нравились Мария и Елизавета. Для сына - что угодно, кроме Карла. Иоганна предлагала назвать в честь дяди - Альбрехтом, а девочку - Брунхильд или как-нибудь иначе в духе романов.
Не единожды поспорив, мы сошлись наконец на именах Иоганн и Ульрика.
От кормилиц жена отказывалась, вызвав возмущение среди почтенных дам.
Словом, нам предстояло долгое, трудное, интереснейшее занятие - наблюдать, как цветёт новая жизнь. О том, что жизнь эту придётся направлять, мы пока не задумывались.
Поздравить нас приехал сам архиепископ Трирский. Вероятно, визит его имел иную подоплёку, поскольку он прямо спрашивал о епископе Саарбрюккенском и явно желал его видеть как можно скорее. Отца Иринея он не застал: тот, проведя обряд крещения в замковой часовне, разделил с нами трапезу и отбыл обратно в город, ссылаясь на неотложные нужды своих прихожан. Впрочем, неделями у меня гостили только верники вроде герра Освальда да матушкины родственники. Архиепископ тоже не пренебрёг гостеприимством, как не пренебрегал и кровом курфюрста Рейнского, пока не лишил его благословения... да, правильно, из-за земельных споров. Владения архиепископа рассыпаны меж Мозелем и Рейном, как зёрна на току, и собирая их, он не гнушается и плёвлами, налипшими окрест. Между церковных земель умудрилось вклиниться и моё герцогство, а иерарх моих владений изловчился заиметь дарственную на часть Трирского диоцеза. Впрочем, вам это уже известно.
Не застав первой жертвы, Теренций Трирский пожелал переговорить со мной, причём без лишних свидетелей. Я ответил, что с удовольствием приму честь беседовать с ним завтра утром. Он уточнил, что с не меньшей радостью почтит своим присутствием мои покои. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, я перевёл дыхание - и ринулся в келью капеллана, потому что иного названия к этой комнатке не подобрать, да и сам её хозяин большего не желает.
Отец Антоний не скрывал, что говорил с его высокопреосвященством ещё на каретном дворе, выразив крайнее беспокойство за мою душу, тонущую во мраке.
- Во мраке предательства, - уточнил я.
- Предатель ищет выгоды прежде всего для себя, я же пекусь единственно о вашем благе, - и сложно отличить бесхитростность от напускного смирения. В любом случае, языком вилланов, простота хуже воровства.
Отец Антоний, судя по всему, уже готовил себя к мысли, что его послушание в качестве капеллана замка Саарбрюккен с сего момента завершено, и возвестил, что готов претерпеть всевозможные бедствия, которые он воспримет взамен благодарности, лишь бы его поступок пошёл мне на пользу. Ведь я уже ступил на путь очищения и услал того безбожного медика, а значит, моё увлечение бесовскими науками не безнадёжно.
На сей раз - нет и нет. Останется при мне. Пока сам не решится принять схиму и удалиться куда-нибудь отшельником. Другого повода не отыщется, по крайней мере, в глазах окружающих. А глаза и уши у нас, как известно, повсюду. Поэтому невиновность свою придётся доказывать, и времени подготовить речь в защиту самого себя у меня не так много.
Хотя остаётся ещё надежда, что мирское благоразумие архиепископа возобладает над духовным светом, и он предпочтёт заняться земельным вопросом, пропустив слова капеллана мимо ушей.
Иоганна от таких новостей ворочалась в постели как на иголках и посоветовать ничего не смогла. Что ж, ладно. Недаром говорят: неохотней всего верят истине. Искренняя исповедь порой звучит сумасбродней любых изощрений поэта. По Саарбрюккену гуляет байка об одном подмастерье кузнеца, которого выгоняли отовсюду за то, что он сломал четыре молота, и подвиг этот кочевал из уст в уста. Неудачник ушёл в монастырь и лишь на смертном одре сознался, что разбитых молотов было вчетверо больше.
Поэтому я не стану прятать ни котомки с сушёными травами, ни коробы с птичьими перьями, ни ларец с медицинскими инструментами, ни медный котёл, ни книгу, не убранную со стола. А там - будь что будет.
Действительно, войдя ко мне, архиепископ улыбнулся:
- Да, вижу, вы, Вашу высочество, не оставили прежнего увлечения... Помню, я посещал как-то вашего покойного отца - лет десять, может, двенадцать назад - и во время нашей, смею надеяться - душеспасительной беседы, кравчий ввёл вас за ухо и, обливаясь слезами, посетовал, что вы вздумали кипятить в котле для супа уксус. Вы тоже рыдали, но по другой причине: потому что не смогли довести опыт до конца... Помню, я тогда нестрого осудил вас, так как, будучи послушником, любил тайком бросать в огонь щепотку соли, чтоб посмотреть, как изменится пламя. Не хочу осуждать и теперь, ведь не возбраняется познавать творения Божии, если познание это укрепляет веру...
Мы сидим друг напротив друга, боком к столу, в лучах раннего солнца. Мебель покрыта узором из света, крыша конюшни - точно отполирована, лошади предвкушают бодрость осеннего воздуха, конюхи, что готовят их к выезду, пребывают в прекрасном настроении.
Архиепископ постукивает пальцами по столу, и отблеск его перстней добавляет красок стенам и пюпитру.
- Однако, сын мой, у меня есть повод беспокоиться. В наше нелёгкое время, когда вокруг царствуют мор и войны, что справедливо позволяет подозревать присутствие Всадников Апокалипсиса, ваше герцогство благополучно миновало и распри, и чуму, и холеру, и недавнюю засуху, что уничтожила половину виноградников Бургундии и две трети посевов Трира и Хагенау... Конечно, вы могли бы предложить излишки урожая Саарланда тем несчастным...
- Что я и делаю, Ваше высокопреосвященство.
- ...заботясь тем самым о бренной материи.
- Но разве это не попытка проявить милосердие, чему учат нас заповеди? - теперь играют с солнцем мои перстни.
- Безусловно, сын мой. Но подданные ваши лишены возможности спасти душу через страдания, будучи окружены благополучием. Страдания укрепляют душу, подобно, да простит Господь нескромный мой язык, тем богомерзким упражнениям, что укрепляют тело.
- Вы предлагаете морить их голодом и истязать плетьми? Это не представляется мне способом снискать любовь народа.
Глаза мои скользят по собеседнику и замечают за спинкой его кресла щель приоткрытой двери. Иоганна внимательно слушает.
- Я не говорю об истязании по собственной воле. Но человек не властен над стихиями, не так ли?
- Так, Ваше высокопреосвященство.
- Но почему же ваши земли неподвластны стихийным бедствиям? - он открывает книгу наугад, пролистывает несколько страниц.
- Быть может, Божий гнев смягчается? Но мне ли, недостойному, знать пути Провидения?
- То есть вы отрицаете, что Бог познаваем?
- Я лишь хочу сказать, что моего рассудка недостаточно, чтобы познать всё Его величие.
Я поудобнее устраиваюсь в кресле. Беседа обещает быть долгой.
- Однако же вы стремитесь проникнуть в тайны бытия, как вижу я из ваших предпочтений, - ладонь его ложится на обложку, самоцветы на пальцах сияют, открывая всю тщету бренной мысли человеческой постичь счастье благородной аскезы. - И я боюсь, вы обращаетесь не к другу, но к неприятелю рода человеческого.
Иоганна за дверью прикусывает палец.
Пора выпускать засадный полк.
- Вы ошибаетесь, Ваше высокопреосвященство. Ни разу я не обращался к Люциферу, - весь облик пресвитера Теренция выражает неудовольствие при упоминании этого имени. - Лишь дважды - к Доннеру и несколько раз - к духам болезней. Но я не считал их союзниками, наоборот - отвоёвывал то, что по праву принадлежит мне и моим подданным.
Лицо жены вытягивается. Она хватается за косяк.
Гнев на лице архиепископа сменяется растерянностью.
- И... что же... вам принадлежит по праву?
- Обильные летние грозы и возможность не болеть. Впрочем, уберечься от холеры можно иным способом, достаточно лишь...
- Достаточно. Довольно вашего признания. Меньше всего хотелось бы мне видеть вас прислужником сатаны.
- Прошу вас, Ваше высокопреосвященство, не повторяться в подобных ошибках. Я никому не прислуживаю - это недостойно герцога. Я подаю прошения и заключаю сделки, беру и ссужаю в долг, веду переговоры и войну. Союзников и продавцов своих я вам назвал.
Архиепископ наклоняется вперёд.
- То есть вы вот так опрометчиво уподобляете губительные для души поступки своим каждодневным государственным заботам?!
- Это такие же заботы, сударь. И так же требуют расходов. Иногда я вынужден расплачиваться кровью - своей или какого-то животного, иногда - годами жизни, иногда - просто здоровьем. Это накладно, я скажу вам, потому обращаться к колдовству часто - не получается.
- Т-то есть?
- Допустим, вам нужно вызвать умерших. Не души - это уже другой обряд, но самих людей. Тела. Так проще обратиться к ним самим, чем к тем, кто ответственен за них на том свете. Ремесленник всегда продаст дешевле, чем перекупщик.
Иоганна стучит кулаком по рогатому чепцу. Я отмахиваюсь.
- Сколь возмутительны ваши слова! Вы же буквально всё перевели на деньги!
- К сожалению, о деньгах постоянно приходится думать, - поглаживаю набалдашник трости и вздыхаю. - У меня очень много долгов, а такого дохода, как, скажем, у вас от индульгенций, нет. Приходится усиленно заботиться об урожае и экономить на наёмной армии. Но я надеюсь в скором времени выбраться из этой ямы.
- Из долговой - возможно. Но из геенны огненной вас уже никто не вызволит! - возвышает голос Теренций. - Боюсь, ни в одной индульгенции не значится таких грехов, как ваши.
- Возможно. Всё равно я не могу себе позволить их купить.
- Итак, значит, каждую ночь, - он облокачивается и прижимает щёку, - вы творите своё колдовство?
- Нет. Не каждую. Я говорил уже, что часто колдовать - значит потерять и силы, и здоровье, не успев восстановить их. К тому же, порою спешка не позволяет ждать ночи. Опять же, это зависит от цели заклинания. К солнцу можно обратиться только днём, росу собирать - утром. Да и многие травы ночью закрывают свои цветы, и ими невозможно воспользоваться. Но некоторые сборы рекомендуется делать только ночью, при растущей луне, чтобы растения быстрее восполнили потерю, ведь в это время их побеги отрастают лучше... Вот например, - завладеваю переплётом и ищу лечебник, - вот чабер - не путайте с чабрецом... Я не слишком многословен? Мне показалось, подробное покаяние облегчит вину...
- Облегчит, - повторил собеседник, скривившись.
Иоганна машет руками и бьёт себя по губам - знак, чтобы я замолчал. Я улыбаюсь ей в ответ, показывая, что всё в порядке.
- Но, впрочем, не хочу вас утомлять. Наверно, у вас есть ещё вопросы?
- Всё сказанное вами в избытке дало пищу для размышления. С одной стороны, вы признались открыто. С другой - всё, что свойственно ведьмам и ведьмакам...
Легко судить о том, чего не знаешь. То, что видят охотники на колдунов с высоты своей колокольни, да простится мне неудачная игра слов, не более чем их собственная выдумка. Когда колокольня теории рушится под натиском опыта, строители растеряны настолько, что не могут определить, где была брешь изначально.
- К тому же, я не заметил, чтобы за вами неотступно следовал пёс или кот - словом, создание, что наиболее вам близко...
Оставшиеся конюхи чистят пустые денники. Один прогоняет кота из-под стрехи метлой. Другой принимает животное на руки и сажает себе на плечо.
- Для меня нет кого-либо ближе супруги, как, полагаю, для большинства людей, будь они грешники или праведники. Но если вас интересуют именно животные, то собак в моей своре много. Все они живут на псарне. Кошек вы можете видеть в окно.
Иоганна прекращает жестикулировать и измождено прислоняется к косяку.
Его высокопреосвященство Теренций Трирский лихорадочно ищет в этом полотнище нить, к которой было бы прилично привязать ответ.
- Коль скоро помянули вы свою супругу, то должен вам сказать: её красота и одарённость не могут не бросить на неё тень подозрения.
- Вот здесь вы правы, святой отец. По малодушию я часто ревновал её. Надеюсь, дети укрепили наш союз.
- От всей души желаю вам счастливого брака, - отец Теренций смотрит в окно и вновь слегка морщится. - А нет ли у неё на коже родинок или каких-либо других знаков?
- Летом бывают веснушки. Но почему же вы не спросите о моих?
Иоганна беззвучно трясётся.
- Ваши знаки я вижу сам. Вы ведь не можете исцелить себя?
- Исцелить - нет. Но могу обменяться с другим человеком. Нельзя просто так заставить что-то исчезнуть, можно лишь перевести на другого. Но я пока не знаю человека, который заслужил бы это... Можно, конечно, на мертвеца, но вновь чем-то придётся расплачиваться, а рента у них высока: снимешь одну болезнь, а заработаешь другую. Поэтому если можно лечиться земными средствами - травами, пиявками, массажем - ну, вы сами знаете, то лучше прибегнуть к ним. Если нельзя - увы. Хотя...
- Да, сын мой?
- Посмею ли просить...
- Уж говорите.
Иоганну зовёт служанка. Наверное, к детям. Иоганна отмахивается и отсылает её назад. Служанка уходит неохотно.
- Вы, несмотря на возраст, очень крепкий человек и сохранили здоровье и стать... Если ваше желание помочь мне искренне... Не могу же я лишать вас шанса - как говорят французы - очистить душу через страдание и милосердное самопожертвование... Нам понадобятся два зеркала... Не бойтесь, я подскажу, как унимать боль в спине, а трость вполне удобна для ходьбы, только на лестнице нужно быть осторожнее...
Архиепископ Теренций рассматривает меня, как неграмотный - научный трактат на латыни.
- Пожалуй... будет опрометчиво... подозревать вас в чём-то... ведь всё это... одни слова... не так ли? Я всё-таки советовал бы вам побольше обращать внимания не дела насущные. Чрезмерное чтение подобных вот книг может оказать обратное воздействие на разум. Займитесь охотой, позовите гостей, устройте бал, ну, или просто званый вечер. Смотреть на танцоров не менее приятно, чем самому участвовать. Развейтесь. Забот у вас много, я уже понял по вашим словам, поэтому не стану вам советовать полностью посвятить себя делам государства... Но если решите начать тяжбу с каким-нибудь городом, я помогу...
Я так и знал, что здравый смысл возобладает над фанатичным рвением.
Иоганна уходит к детям.
Архиепископ поднимается с кресла.
- Да... Ваше высочество... чуть не забыл... я же хотел попросить вас об услуге...
- Почту за честь, Ваше высокопреосвященство.
- Коль скоро вы не отрицаете свои познания в медицине... Не затруднит ли вас заговорить мне зубы - очень уж сильно болят в последнее время.
- Это несложно... Только попрошу вас повернуться к свету... Вот так... Н-да. Заговор заговором, но зуб придётся выдернуть... Подождите, я прокалю щипцы, а вы пока угощайтесь вином, оно должно снизить чувствительность.
- Ценю вашу заботу, но, боюсь, лечение помешает мне прочитать проповедь, о которой просил меня отец Ириней и ради которой я задержусь в Саарбрюккене. Ириней предложил мне свой гостеприимство, и я не премину им воспользоваться.
- Что ж... В таком случае на пути в Трир не поленитесь сделать крюк и проехать лавровой рощей. Наберите там молодых листьев и жуйте после завтрака и перед сном. Это обеззараживает.
- Непременно.
- Буду ждать вашего визита.
Что-то подсказывает мне, это его последний визит в Саарбрюккен. Надеюсь, епископ Ириней оценит мою предупредительность.
А я, пожалуй, поищу в погребе уксус. Нужно ведь довести опыт до конца.