Известно, что гнев - старший брат опрометчивости. Но не скажу, чтоб мой поступок был не обдуман. Напротив, чувства подстегнули мысль и внушили её правоту, так что жалость потери была неуместна. Уверенность моя передалась всем моим людям, и уверенность эту мы принесли под кров Саарбрюккен-шлоссе. Матушка лишь пожала плечами и произнесла, что если в том - решение всех трудностей, то шаг мой - только к лучшему. Тем более что земли - да и деньги - всё равно остались у её семьи. Иоганна воскликнула, что тосковала неимоверно. Я отметил её утомлённый вид, чем побудил признаться, что она подумывает найти ещё двух-трёх нянек для наших чад.
Близнецы подросли, и резвость их приводила в смятение всех домочадцев и слуг. Весьма неразумно определять, наделён ли ребёнок даром колдовства, по урагану, засухе или потопу в день или просто год рождения. Когда рождаются дети, буря неотвратима, и остаётся лишь уповать на то, что не придётся считать часы до её завершения. Обычно время милостиво ускоряет ход, но я, признаться, этого пока не замечаю.
Иоганн и Ульрика неразлучны в своих играх, потребности их не обнаруживают их происхождения, и мы с женой решили не пускаться в излишние предосторожности.
Однажды я об этом пожалел.
Недавно пастухи из Мерцига прислали нам четверых мастиффов. Щенята эти годятся и для охраны, и для охоты, и пока позволяет погода, ловчие натаскивают их в предлесье, а после выпускают порезвиться во дворе. Для моих детей это - всегда событие, они нисколько не испытывают страха перед крупными собаками. Все объясняют это любопытством, мы с Иоганной радуемся, что у них просто нет возможности встретить диких животных, иначе кротость последних навела бы на подозрения.
В один из дней, когда кроны только подернулись желтизной, а птицы ещё не сбиваются в стаи, всем трём поколениям нашей семьи вздумалось посмотреть на работу псарей и ловчих.
Было раннее утро, заря, по летней привычке, ещё торопилась, сообщив всем обитателям замка желание бодрствовать. Провожать свору на проездку спешили все дамы и рыцари, и половина из них позабыла причину прогулки, увлечённая изобретательностью надвигающейся осени, что только начинает украшать свои чертоги к празднику. Но праздник это поминальный - он не преминет переткать шпалеры в саваны.
Однако незаконченное убранство в разгаре подготовки манит не меньше, чем то, что видит приглашённый гость. Иоганна поддалась всеобщему настроению и повела детей смотреть на коростелей, что выбрали жилищем переплетенье яблоневых ветвей. Собиравший в седельную сумку плоды Клаус фон Намборн вызвался держать близнецов на руках. Убедившись, что руки эти надёжны, Иоганна вместе со всеми помощницами удалилась. Я так полагаю, на отдых.
В нашей семье никогда не было принято заключать детей под стражу няни и учителя, которые блюли их неприкосновенность и уединение. Отец считал, что уже на заре жизни ребёнок должен встретить разных людей, чтоб не испытывать в будущем страха и недоверия. Чужой дурной глаз не пугал его, поскольку он успел узнать, что самый страшный враг любого человека - он сам. До известной поры свободой пользовался и я, среди этих самых деревьев водили за руки и меня - родители, их родные, друзья и придворные - пока отец не решил скрыть младшего сына от посторонних. Тогда на меня ещё не смотрели косо, разве неумеренно жалели, от чего тоже мало пользы... Подобный опыт утоляет и мою тревогу, если, скажем, один из рыцарей посадит Иоганна на плечо, или фрейлине вздумается приласкать Ульрику. Злой умысел понятен сразу, мы умеем его чувствовать - и мой отец, и я, и мои дети.
А потому на сей раз беспокойство повлекло меня вслед Намборну. Я умею приблизиться незаметно, проскользнув между слухом и зрением, и мой рыцарь, не боясь быть пойманным, вёл с Иоганном и Ульрикой полушутливую беседу. Их счастье, больше половины слов они не понимали. А говорил он, если опустить подробности, как у такого изверга, как я, могли появиться на свет столь милые малыши. Любой из вас, я думаю, согласится, что восхищение детьми не служит оправданием.
- И кто же ваш отец? - ласково спрашивает Намборн, укачивая близнецов в объятьях. На что брат и сестра, вопреки колдовству, по наитию родной крови, заслышав знакомый шаг, дружно указывают в мою сторону.
Сказать, что Намборн растерялся, значит воздержаться от высказывания.
Одним из первых догадался он во время битвы возле Фрайзена, что действуют здесь не одни человеческие силы и ведóмы они не одним лишь Промыслом Божьим. Осведомлённость наша друг о друге подтверждалась взаимным безмолвным согласием. Он был достаточно умён, чтобы молчать, и мне не в чем было его упрекнуть.
Сейчас я произнёс лишь, что охота уедет без него, если он не поспешит.
Я мог бы его заточить, казнить, услать из замка Саарбрюккен, отправить патрулировать границы или воевать - словом, на верную смерть, мог превратить его в ужа до полнолуния, лишить языка, мужской силы... Я мог бы мгновенно избрать ответ на своё усмотрение, будь у меня другой нрав. Но вместо того, чтоб устроить пожар, мне предпочтительнее методично поддерживать очаг. Я не выплёскиваю злобу разом, я цежу сей драгоценный напиток по нескольку капель. Таков уж я есть.
Отныне в моём погребе хранится угощение и для хозяина крепости Намборн.
Но ярость, что прячу сейчас под завесой иронии, я описать не берусь.
Через несколько дней, растопив упомянутый мною очаг, я взял горсть земли от корней этих яблонь, начитал на неё и бросил у порога его спальни.
В гневе своём я помыслить не мог, что прежде чем порчу возьмёт на подошвы тот, кому она предназначена, её смахнёт шлейф платья моей матери.
Я задумался об этом, только когда на следующее утро она не поднялась с постели.
Нет ничего ужаснее, чем так вот наблюдать своё заклятие. Пока ещё не поздно - его можно снять. Перевести на другого. На Намборна, на себя - не важно.
Я рассказал всё это у её постели. Потому что без её согласия обряд не состоится.
Она не похожа была на живую. Она стала цвета сухой земли и сама точно высохла, вполовину уменьшилась.
Она была слишком слаба, чтоб испытывать чувства, какие бы следовало.
Она лишь сказала, что не хочет обрекать на смерть невинного человека, а лучше примет её сама, раз уж так суждено.
- Почему ты меня обманывал? Почему ты всю жизнь скрывал? Разве я заслужила? Разве бы я от тебя отказалась? Какой ты ещё глупенький.
Через сутки она умерла.
Когда я снова начал понимать, что происходит, я проклял всё, что меня окружало, все дни, что провёл я в таком окружении. День, когда встретил Иоганну. День, когда узнал Зигфриду. День, когда смахнул пыль с переплёта найденной в кладовой книги. День, когда я родился. День, когда выиграл у францисканца в шахматы. Лучше бы он увёл меня с собой, пока ещё не было поздно.
Говорят, никогда не поздно покаяться. Уверяют, один-единственный спасённый грешник Небесам дороже сотни праведников.
Я еду в монастырь Толай.
Я не слушаю вопли жены, что преследуют меня даже в дороге.
- Вернись, - скрипят оси кареты.
- Вернись, - стучат подковы.
- Вернись, - поёт плеть возницы.
- Вернись, - звучит внутри меня и вокруг. - Или ты потеряешь меня насовсем. Я уйду. Слышишь? Уйду и не вернусь. Ты сам себя обрёк на одиночество.
Молчи, чертовка. Проклинаю день, когда вызвал тебя на землю и ввёл в мир людей. Ты в подмётки не годишься моей матери, которая была бы жива и здорова, не знай я ничего, на что ты меня вдохновила. На что я сам согласился.
Матери, которая не стала бы угрожать меня покинуть.
Которая не отвернулась от меня, даже когда я вынес ей смертный приговор.
Которая в последние свои часы думала обо мне...
- Поворачивай! Едем назад!
Иоганн и Ульрика не виноваты.
- Ну я же говорил. С тебя два пфеннига, - звенит на сентябрьском ветру полушёпот гвардейца.
На меня уже спорят.
В чём ценность тайны колдовства? Да есть ли сама тайна? Молве известно всё - молва не лжёт. У наследника Карла случился удар. Его невеста Маргарита умерла от малокровия. У герцога Дитриха было слабое сердце. Свечи погасли от сквозняка в новой церкви Саарбрюккена. Враг потерял половину войска из-за ссор полководцев. Бывшего придворного лекаря убили разбойники. Разбойников задрал кабан... Врёшь, Ганс, не так всё было. То всё герцог. Прежде был Дитрих Должник - теперь Ульрих Чернокнижник. Ульрих Затворник. Ульрих Горбун. А из-за хромоты меня назвали как-то Иноходцем. Народ упражняется в красноречии. Но не лжёт.
Я мог бы поехать сейчас в монастырь. Исповедоваться. Мог бы остаться там. Мог бы давно уйти в монастырь. Жить в трудах и молитве. Мог даже сделаться аббатом, если б захотел. А народ продолжал бы коситься. Неважно, Божья кара или сатанинский знак, но уж гореть ему в аду, и слёзы наши ему отольются. Потому что народу нет благословения, им правят колдуны уже который век и не дают очиститься через страдания, не дают познать голод, болезни и тяготы ига захватчиков, так пусть будет пусто всей этой семье. А я бы молился за всю семью и за весь народ, и терпеливо искупал трёхвековой грех, и сносил бы все справедливые и неправедные обвинения...
Да не дождётесь.
Но гость в моих покоях - дожидается меня. Всё тот же монах с беспросветным взором.
- Мир тебе, Ульрих. Я за тобой.
Я вспоминаю, что неоднократно призывал его последнюю неделю. И понимаю, что меньше всего хочу принять от него приглашение.
- Как люди глупы. Сами себя заключают в оковы слов. Сами порабощают себя правом принимать решения. Ведь за решения придётся отвечать... А у меня к тебе столько вопросов... Я же замучался то подбирать за тобой, то выкидывать - в верхний ваш мир, обратно. Я ведь не только о тебе пекусь, мне бы свои мученья сократить... Сколько лет мне, почтенному старцу, прикажешь у тебя на побегушках маяться?
Не помню, отшатнулся ли, или покорно опустился в кресло, или одно последовало за другим.
Мне ведь ещё предстоит встреча с родителями... Что там - со всеми предками...
Гость всматривается мне в лицо.
- Нет, Ульрих. Проводник тебе не нужен. Нужен собеседник... А матушка твоя неплохо добралась и просит передать, чтобы ты не винил себя. Она сказала, что за всех своих нерождённых детей, принявших смерть от её же руки, готова сама принять смерть от рук сына. И просит передать твоей жене, чтобы разобралась в сундуках... Да, у неё в спальне остались ещё три рукописи. Одну необходимо доработать... Утешил я тебя?.. Вот только как ты от меня на этот раз отделаешься? Вино для гостя в твоём погребе найдётся?