В славном уездном городе Астрахани, посреди, одного из притоков, славной Волги-кормилицы, стоял корабль могучий, заронивший первое зерно, будущего флота российского. Имя его было под стать всякому мужику русскому, всякому патриоту истинному - Орел, его кликали. И стоял этот фрегат-красавец, гордость труда нашего и гнил, под натиском сил безмилостивых. Без боев, без славы и без пушек, огнедышащих...
Проснулся как-то утром нетрезвым, Блюмхейм, капитан заморский и решил, что не может так больше делаться. "Не успокоюсь покуда сердце флота русского, вновь силой могучей не наполниться, покуда древесина его, из дремучих лесов северных, вновь солью морскою не напьется". И поехал уроженец земель Фламандских, на перекладных до града столичного. Испытание то было нелегкое. Десять дней и ночей, на телегах с цыганами, столько же, стояли до беспамятства у въезда в Москву, посреди потока телег нескончаемого. Но коснулись таки, ноги голландские земли, нашей, столичной, и открылись тогда дивы дивные...
Не готов был разум иноземный к законам отечественным. Всюду встречали Блюмхейма как гостя заморского, всюду кормили яствами высочайшими. Белужатиной, икрою черною, а как дело до судьбы фрегата славного, так послали в места не столь отдаленные. Так голландец прошел путь от приказа хлебного, до приказа тайного, соколиными охотами заведовавшего.
Да, прознал дьяк дел тайных, кто в темнице темной чалится и не позволил, злодеянию твориться подобному. Пригласил он Блюмхейма на охоту соколиную, по душам побеседовать, да выпить за здравие. Пусть сын Фландрии и не нашего племени, но и не всякий француз от спиртного дурмана откажется. По утру, в окружении стражи грозной, дьяк и дюжина дворян толстозобых, начали свои игрища дикие, с ними был и гость наш заморский.
- Вот и гость наш заморский помиловал...Как в тюремных камерах наших? А то я давненько не сиживал. Шутка, шутка...но сидел я и в правду, за разбойничество, взятки, за правду. А откуда вы сами будете, из Хранции, Англии, али Констанции...
- Приехать я из уезтного корода Астрахани.
- Слышал...слышал, это где-то в Ирландии...
- Капитаном Орла, я являться, скоро с ним, неприятное статься... Пушек нет, все давно уж украсть, доски, кое-где сгнить, рангоут оторвать...
- Орел, это что-то плавучие, вспомнил...зараза живучая. Ну, уж коли корабль в беде, помогите и мне...Просьба так, пустячок, проблем, для вас, с ноготок. Время нынче лихое, кровавое, сегодня ты дьяк, а завтра так, лишь пустяк. Мне хотелось бы гарантий, например землицы, в этой вашей, Ирландии...
- Имеется домик в Зеландии...
- Что ж тогда по рукам, Илларион, где ты там...
Вышел тогда из кустов, купец в шубе соболиной, иногда буржуем народом именуемый. Снял он с пальца, перстень свой золотой, с бриллиантом огромным, и возгласил голосом отеческим:
- Слушай гость ты мой наказ, два ведра гороха в раз, вот не лучшее решенье, организму оскорбленье...Про беду твою все знаю, не могу пройти я с краю.
- Ви таруете мне перст?
- Стоит как коломенский уезд...
- Зтесь с лихвою на ремонт, остальное мне...в комод.
- Только пальцами не трожь! Иноземная ты вошь...Поцелуй, ну...полно, полно, слушай план ты мой прескромный. Мы корабль твой разрежем, мачты, паруса, мы срежем. Остальное пустим в ход, на сараи, да на спорт. Так, мы брат, всю Русь отстроим, аж в карманах затрезвонит...
- По туше, вшивую, фыгу... Не позволю, лучше скину...
- Ну, к чему нам корабли, есть, в конце концов, бобры... Реки вмиг они запрудят, Швед расстроится и сдюжит.
- Ну а если не пройдет?
- Есть у нас и бог и воля, есть, в конце концов, народ...
Впал капитан голландский в думу думную, как Орла славного спасти, и на своих ногах из града столичного выбраться, да не заметил, как от пастбища дворянского отбился. Вдруг послышался крик слабый о помощи. Побежал Блюмхейм на зов отчаянный, обнаружил, по колено, в трясине темной, воеводу, лет восьмидесяти...
- Я робята не пойму, я тону, аль не тону? Я слепой давно уж стал, не в навоз ли я попал? Вот ж зараза, нет, тону...помогите старику!!!
- Я помочь тебе седой, только дай ответ простой, что фгегат ты мой, спасти, а иначе, что ж, прости...
- Нет почтенья к чинам...от того у вас и срам. От того и революции, правовые резолюции...А вообще, мне злиться не к чему, потому как не к лицу... Помню день тот как вчера, двадцать было мне тогда. Помню солнышко, играло, жаром в спину подгоняло. Дабы траву я косил, мыслей томных не растил... Притомился я чуток, да под деревце, в тенек. Не успел и задремать, некто принялся орать. Мол, его там убивает, на куски рвут, забивают, оказалася не врал, бурый зверь за ним бежал. То боярин был уездный, на видок уж очень затрапезный. Он на дереве сидел, да хайлом своим хрипел... Я пусть даже и дурак, но хитрить, скажу, мастак. Чай, я чин не получу, с места точно не сойду. Так уж шесть десятков лет, воеводою одет...
- Много ты сейчас сказать, а ответа не слыхать...
- Что же делать? Как же быть? Дураком бы не прослыть...Держать я слово не люблю, но делать нечего, тону...
Выдернул Блюмхейм, воеводу из тины вязкой, так, что сапоги и сабля, царем врученная, с тех пор на болотах покоятся.
- Вот найти б ту сволочугу, негодяя и ворюгу, что боярам дал совет, мол, охотой на болотах, забавляется весь свет...Мда, совсем я старым стал, то ж ведь, я совет тот дал...
- Хватит, на сегодня слов, план давать ты свой готов?
- Мы корабль твой возьмем мачты срежем, а потом...
- То корабль боевой, воевода ж фы, постой...
- То по чину, а на деле, я не свед в военном деле... Я на турка не ходил, немца в Балтике не бил...
Не дослушал капитан голландский воеводу по делам хозяйственным, запрыгнул лихо на коня дьяком даренного, да и ускакал мигом из града столичного. Злость и непонимание обуревало, голову его заморскую. Прискакал он в уездный город Астрахань, вывел Орла славного, в море Каспийское, да топором, днище прорубил, со слезами горькими. Через двадцать лет, в Амстердаме, столице мореходства европейского, рассказывал Блюмхейм своим детям названным, как на Руси дела делаются, топором да слепым равнодушием.