ЖУРНАЛИСТСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В.Г. БЕЛИНСКОГО В 1830-е ГОДЫ
Место Белинского в истории русского освободительного движения с исчерпывающей полнотой определено В.И. Лениным в статье "Из прошлого рабочей печати в России". В.И. Ленин писал: "Предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении был еще при крепостном праве В. Г. Белинский".
Несмотря на то, что Белинский жил и действовал в дворянский период русского освободительного движения, - он умер в 1848 г., - самим содержанием, направлением своей деятельности он намечал уже новую эпоху - эпоху разночинцев, революционеров-демократов. Белинский был зачинателем революционно-демократических традиций в русской философии, эстетике, социологии, истории и теории литературы, в журналистике и литературной критике.
Белинский открыл новую страницу в русской журналистике и как практик, который всю свою жизнь отдал работе в периодической печати, и как теоретик, создавший стройную систему взглядов по вопросам журналистики - свой журналистский кодекс, и как историк, наметивший методологические принципы изучения периодики прошлого, которые нашли дальнейшее развитие в историко-журналистских работах Чернышевского и Добролюбова.
Из всего того, что было напечатано Белинским, только три произведения увидели свет не на страницах периодики - книга "Основания русской грамматики" (М., 1837), брошюра "Николай Алексеевич Полевой" (Спб., 1846) и работа "О жизни и сочинениях Кольцова", напечатанная в качестве вступительной статьи в однотомнике "Стихотворений" поэта (Спб., 1846). Все остальные печатные выступления Белинского (числом более тысячи) появились на страницах журналов и газет. "Умру на журнале и в гроб велю положить под голову книжку "Отечественных записок", - решительно заявлял Белинский в письме к В.П. Боткину 14 марта 1840 г., подчеркивая свою кровную, неразрывную связь с журналистикой.
Белинский не только сотрудничал в периодике; многие годы он выступал как фактический редактор и руководитель изданий. В Москве Белинский в 1835 г. редактировал журнал "Телескоп" и газету "Молва", в 1838-1839 гг. руководил журналом "Московский наблюдатель". В Петербурге, куда Белинский переехал в октябре 1839 г., он стоял во главе журналов "Отечественные записки" и "Современник" как основной сотрудник отделов критики и библиографии и неофициальный редактор.
Белинский потому так прочно связал свою жизнь с журналистикой, что в то время, при полном отсутствии политических свобод, журналистике принадлежала первенствующая роль в распространении передовых общественно-политических, научных и эстетических идей. "Для нашего общества журнал - все,... нигде в мире не имеет он такого важного и великого значения, как у нас", - настоятельно доказывал критик (XI, 566).
В Белинском удачно сочеталось ясное понимание необходимости и полезности журналистской деятельности с его талантом и личной склонностью к этому роду занятий. "Журналисты, как и поэты, родятся и бывают ими по призванию", - писал Белинский в "Литературных мечтаниях". И сам он являл собой пример такого журналиста. Его отличала подлинная "страсть к журналистике", любовь к срочной журнальной работе, несмотря на то, что этот изнурительный труд пагубно отражался на его слабом здоровье: Белинский страдал туберкулезом легких. "Во время усиленной работы я чувствую себя даже здоровее, крепче, сильнее, бодрее и веселее, чем в обыкновенное время", - говорил Белинский (XII, 404). Писал он с лихорадочной быстротой, очень легко, без помарок и переделок: чувствуется, что мысль ясна автору, он сразу находит способы ее выражения.
В журналах Белинский выступал преимущественно как литературный критик, как историк и теоретик литературы, и не потому, что критика была его истинным и исключительным призванием, а потому, что в эпоху 1830-1840-х гг. в печати можно было толковать только о литературе: согласно цензурным правилам, даже простые информации о внутренней политике России не допускались на страницы частных изданий. Доведенный до отчаяния необходимостью "рабьего молчанья", Белинский жаловался друзьям:
"Да и если бы знали вы, какое вообще мученье повторять зады, твердить одно и то же - все о Лермонтове, Гоголе и Пушкине; не сметь выходить из определенных рам - все искусство да искусство! Ну какой я литературный критик! Я рожден памфлетистом - и не сметь пикнуть о том, что накипело в душе, отчего сердце болит!".
Он придавал большое значение своим полемическим выступлениям в печати. "Я в мире боец, - неоднократно повторял Белинский. - Я больше горжусь, больше счастлив какою-нибудь удачною выходкою против Булгарина, Греча и подобных сквернавцев, нежели дельною критическою статьею" (XI, 503).
Начав как литературный критик, Белинский с течением времени расширяет пределы литературной критики, все чаще в своих статьях затрагивает волнующие современников общественные темы, проявляет "страстное вмешательство во все вопросы" (Герцен). Это стало возможным для Белинского, во-первых, потому, что в 1840-е годы он преодолевает многие свои заблуждения и ошибки и твердо становится на позиции материализма, революционного демократизма и социализма. Во-вторых, постоянно сотрудничая в периодических изданиях, Белинский приобрел богатый опыт и навыки в обходе цензуры, в уменье намеками и недомолвками говорить с "проницательным читателем" по вопросам, выходящим за пределы литературы и искусства; читатели же к середине 1840-х годов были уже подготовлены, приучены им к чтению "между строк", к пониманию "эзопова языка". Когда, например, они встречали в статье Белинского "Литературные и журнальные заметки", напечатанной в "Отечественных записках" в конце 1843 г., слова "смелостью доходят люди до сознания новых истин, смелостью движется общество" (VIII, 37), то совершенно точно могли понять, о какого рода смелости в данном случае идет речь.
Путь Белинского от литературной критики к критике литературно-публицистической хорошо определил Чернышевский, который писал в восьмой статье "Очерков гоголевского периода русской литературы": "Мы можем видеть, как расширяется круг предметов, говорить о которых Белинский считает своею главною обязанностью, и как чисто литературный взгляд его все более и более оживляется, соединяясь с заботою о других потребностях общества, как самая литература все яснее и яснее является Белинскому служительницею интересов не столько искусства, сколько общества" (III, 275).
Осуществив органическое сочетание литературной критики с публицистикой, Белинский подготовил дальнейшее развитие русской критики, открыл дорогу Чернышевскому, Добролюбову, Писареву.
Белинский был не только критиком-публицистом, но и критиком-художником, поднявшим литературную критику на уровень подлинного искусства. Никто из современных Белинскому критиков (за исключением Пушкина) не обладал таким тонким эстетическим чувством, таким даром художественного, образного мышления. Не только современников Белинского, но и читателей последующих поколений поражает его способность чувствовать и понимать искусство, до малейших тонкостей постигать художественные особенности анализируемого произведения.
Еще будучи студентом Московского университета, Белинский выступил в печати как поэт и критик-полемист.
В малозаметной московской газетке "Листок" было помещено стихотворение Белинского "Русская быль" (1831, Љ40-41), написанное под сильным влиянием русских народных песен и романтических баллад. В том же "Листке" Белинский опубликовал свою первую литературно-критическую работу - рецензию на анонимную брошюрку о трагедии Пушкина "Борис Годунов" (Љ45). Белинский резко обрушивается на современную ему журнальную критику, оказавшуюся неспособной понять и правильно оценить пьесу. С тонкой иронией отзывается он о статье Надеждина, посвященной пушкинской трагедии. Сказав, что "в одном только "Телескопе" "Борис Годунов" был оценен по достоинству", Белинский объяснил, что это сделано Надеждиным скорее по тактическим соображениям, чем в результате глубокого постижения новаторства Пушкина - "только для того, что он, г. Надоумко, как сам признается, любит плавать против воды, идти наперекор общему голосу и вызывать на бой общее мнение".
Журнальная и литературно-критическая позиция Белинского находилась в тесной зависимости от его философских и общественно-политических взглядов.
Вся восемнадцатилетняя деятельность критика распадается на два периода: московский (1830-е годы) и петербургский (1840-е годы).
В 1830-е годы Белинский выступал как демократ, но демократ-просветитель; в это время он борется против крепостного права, за свободу человеческой личности, за счастье народа, но свои надежды возлагает на развитие просвещения и еще не говорит о революционном переустройстве общества. Как философ, Белинский стоит на идеалистических позициях, совершив переход от субъективного идеализма в середине 1830-х годов к объективному идеализму в конце периода. Однако есть все основания утверждать, что в 1830-е годы Белинский принимал идеализм не до конца, что в его философском мировоззрении были элементы материализма, которые, постепенно накопляясь, направляли развитие критика в сторону полного овладения материализмом. Именно последовательный демократизм и материалистические элементы мировоззрения даже при общей идеалистической позиции давали Белинскому возможность в 1830-е годы выдвигать такие положения, от которых он не отказался и впоследствии.
Уже в 1830-е годы Белинский начал создавать свою теорию реализма, разрабатывать основы подлинно демократической критики и журналистики. Борьбу с реакционной печатью вел Белинский всю жизнь.
В процессе поисков правильной теории Белинский в конце 1830-х годов пришел к временному "примирению" с действительностью, к признанию разумности всего существующего, к отрицанию всякого протеста. Опираясь на учение Гегеля, он доказывал, что историческое развитие общества происходит по определенным законам, не зависящим от человека и возникающим в результате внутренней необходимости. А раз общество развивается этим путем, значит образование каждой фазы его истории предопределено и появляются они закономерно. Но если все, что существует - разумно, т.е. исторически необходимо, то порицать существующее и бороться с ним не следует: все равно историческая неизбежность победит субъективные намерения отдельных личностей. Логика истории сильнее желания людей - к такому выводу приходит Белинский; с точки зрения исторической необходимости он оправдывает даже существование русского самодержавия. Это было серьезным политическим заблуждением Белинского, оно явилось результатом доведенной до логического конца идеи исторического развития, понятой им односторонне, без учета борьбы противоположностей как основы всякого движения.
Идеи "примирения" с действительностью определили в это время понимание Белинским роли и задач искусства. Он не признает активного, протестующего начала в литературе и искусстве, отрицает сатирические жанры. "Сатира не может быть художественным произведением", - заявляет Белинский в статье о "Горе от ума", написанной в конце 1839 г.
И все же у Белинского "примирение" с действительностью носило более философский, чем практический характер, поскольку и в эту пору критик не смыкался с реакцией, выступал против правительственной и церковной идеологии и вел смелую борьбу с казенной литературой и журналистикой.
Белинский никогда не делал самоцели из теории и свои теоретические построения проверял жизнью. Он, например, писал Бакунину в октябре 1838 г.: "Я мыслю..., но уже если моя мысль стукнется о факты, я велю ее мальчику выметать вместе с сором". И теперь, когда Белинский окончательно удостоверился, что его философские представления о жизни как "разумной" действительности "стукнулись о факты", он в письме к Боткину 4 октября 1840 г. решительно заявил: "Проклинаю мое гнусное стремление к примирению с гнусноюдействительностию". Так начался второй период формирования Белинского - материалиста, революционера-демократа и социалиста. Теперь он всю силу своего журнально-публицистического таланта направляет на воспитание в читателях самых передовых общественно-политических и эстетических идей.
Белинский, исключенный из университета за свою антикрепостническую драму "Дмитрий Калинин", в феврале 1833 г. познакомился с Н.И. Надеждиным, который предложил ему переводы с французского для "Телескопа" и "Молвы". Надеждин рассматривал это как временное занятие и подыскивал Белинскому более выгодную работу. Белинский же думал о месте школьного учителя, даже с выездом из Москвы.
Однако уже к середине 1834 г. Белинский начинает понимать, что истинное его призвание - журналистика. Он отбрасывает мысль об учительстве и старается более прочно связать себя с изданиями Надеждина в роли не переводчика, а сотрудника, автора оригинальных статей.
Дебют Белинского в изданиях Надеждина - его статья "Литературные мечтания. (Элегия в прозе)", которая печаталась в десяти номерах "Молвы" с 21 сентября по 29 декабря 1834 г. Потом последовали многочисленные рецензии, краткие библиографические отзывы и заметки Белинского в "Молве" (их было свыше 180).
В "Телескопе" Белинский опубликовал 11 статей и рецензий, в том числе "О русской повести и повестях г. Гоголя" (1835, Љ7 и 8), "О стихотворениях Баратынского" (Љ9), "Стихотворения Владимира Бенедиктова" (Љ11), "Стихотворения Кольцова" (Љ12), критические и полемические статьи, посвященные современной журналистике, и т.д.
Как только "Литературные мечтания" начали появляться в "Молве", о них сразу же заговорили. Все почувствовали, что в журналистику и критику вошел новый человек, с собственным мнением и со своим методом выражать его. Читателей интересовал вопрос, кто автор этой живой и смелой статьи? Главы ее печатались без подписи и только в конце последней стояли буквы "-он-инский" с пометкой: "Чембар". Это еще более разжигало любопытство.
Характерно, что современники не связывали "Литературные мечтания" с именем Надеждина: настолько эта статья не походила на прежние выступления издателя "Телескопа". Больше того, читатели, буквально потрясенные свежестью и новизной "элегии в прозе", почувствовали в ней дух и закваску Н.А. Полевого, с которым Надеждин яростно спорил. И современники не ошиблись: если Надеждин сыграл некоторую роль в формировании эстетических и литературно-критических взглядов Белинского, то в собственно журналистском плане подлинным учителем Белинского был издатель "Московского телеграфа".
Основной тезис "Литературных мечтаний" - "у нас нет литературы" - неоднократно выдвигался многими журналистами и критиками 1820-1830-х годов, в том числе А.А. Бестужевым, И.В. Киреевским, Д.В. Веневитиновым. Н.А. Полевым, Н.И. Надеждиным. С особенной настойчивостью эту мысль защищал Надеждин. Отрицая русскую литературу в прошлом и настоящем, он сомневался в возможности ее дальнейшего развития, заметив, что настоящее русской литературы "уже так пусто и дико, что невольно пугаешься и за будущность".
Повторяя в "Литературных мечтаниях", что "у нас нет литературы", Белинский как будто выступил учеником и продолжателем Надеждина. Но это только внешнее сходство. У Белинского нет разочарования и пессимизма, охвативших Надеждина, отрицание старого он ведет ради утверждения нового. Необходимо расчистить дорогу для будущего, а для этого прежде всего следует произнести строгий суд над тем, что мешает движению вперед. Белинский именно потому с таким ожесточением критикует прошлое и настоящее, что верит в будущее. Называя четыре славных имени - Державина, Крылова, Грибоедова и Пушкина, Белинский вскоре прибавил к ним Гоголя и Кольцова; Надеждин же видел в современной русской литературе только ура-патриотические романы Загоскина. Прав был Чернышевский, который подчеркнул, что уже в 1835 г. у Белинского была вера в будущее русской литературы и он делал "некоторые уступки в пользу надежды на близость лучшей будущности", в то время как Надеждин "явился каким-то злым духом отрицания и разрушения" (III, 184, 157). Чернышевский утверждает: "В этом открываются уже решительные признаки самостоятельности Белинского при самом начале его деятельности, когда, он по-видимому, еще совершенно следовал влиянию своего учителя. На Кольцова Надеждин не обратил внимания, а что касается первых повестей Гоголя, он понимал, что "Вечера на хуторе" и "Миргород" - произведения прекрасные, но всей важности этих явлений не замечал" (III, 185). Чернышевский пришел к этому выводу на основании статей Белинского: "О русской повести и повестях г. Гоголя" и "Стихотворения Кольцова" (1835), однако его мысль, что Надеждин - лишь талантливый отрицатель, а Белинский - не только отрицатель, но и созидатель, может быть подтверждена уже "Литературными мечтаниями".
Создание Белинским теории реализма началось с "Литературных мечтаний", в которых критик обратился к литературе с требованием народности, самобытности, причем для него народность была синонимом не простонародности, как для Надеждина, а верности, правдивости. Эту правдивость Белинский понимал не как натуралистическое бытописательство, "списывание с действительности", а как способность писателя-художника взглянуть на жизнь глазами своего народа, проникнуться его думами и чаяниями. Народность, по Белинскому, "состоит в образе мыслей и чувствований, свойственных тому или другому народу", поэтому народность русского писателя должна проявляться "не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи". Через несколько месяцев в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" Белинский скажет: "Если изображение жизниверно, то и народно".
После статьи "Литературные мечтания" борьба Белинского за литературу, правдиво отражающую действительность, ведется в двух направлениях. Критик приветствует и выдвигает тех писателей, в творчестве которых он видит ростки будущего успеха русской литературы, - Гоголь в прозе и Кольцов в поэзии. Вместе с тем Белинский решительно борется со всеми проявлениями вычурности в литературе, выносит суровый приговор "модным" писателям, желающим поразить читателя замысловатым сюжетом, красивой фразой, громкой рифмой взамен правдивого изображения жизни. В статье "Стихотворения Владимира Бенедиктова" критик подчеркнул внешний блеск, нарочитую изысканность произведений самого модного поэта 1830-х годов. Белинский доказал, что в стихотворениях Бенедиктова нет ни мысли, ни чувства, ни подлинной художественности. Этой статьей Белинский нажил себе очень много врагов среди почитателей поэта, но в то же время у него появились и единомышленники. О впечатлении, произведенном неотразимыми аргументами Белинского на современников, хорошо рассказал И.С. Тургенев.
С позиций реализма Белинский довольно критически отзывался о романтических повестях А. Бестужева-Марлинского, пользовавшихся большой популярностью в 1830-е годы. По мнению критика, эти повести, несмотря на "идеальность" (т.е. оторванность от реальной жизни) изображенных в них героев и сюжетных ситуаций, все же были прогрессивным явлением в начале 1820-х годов, но после того, как в литературе обозначилось гоголевское направление с его стремлением к правде, простоте и естественности, они уже стали анахронизмом.
Сильно нашумела в свое время статья Белинского "И мое мнение об игре Каратыгина" ("Молва", 1835, Љ17-18), самое название которой указывало на ее полемичность. Тема статьи - сравнение игры московского актера П.С. Мочалова и гастролировавшего в Москве актера петербургского Александрийского театра В.А. Каратыгина. Реакционные критики и прежде всего критики, подходившие к литературе и искусству с требованиями "светскости" (например, Шевырев), не признавали Мочалова, а Каратыгина именовали "первым трагиком" современности. Белинский, напротив, высоко поднял "актера-плебея" Мочалова, раскрыв его "сильный и самобытный" талант. Назвав Каратыгина "актером-аристократом", Белинский показал, что сутью его игры является не творческое вдохновение, а техника (школа), парадность, "декламаторство", "излишество эффектов". Развивая суждения Белинского о Каратыгине, Герцен писал позже, что "лейб-гвардейский трагик" Каратыгин "удивительно шел николаевскому времени и военной столице его" (XVII, 269).
Сотрудничая в "Телескопе" и "Молве", Белинский начал создавать свой журналистский кодекс, вырабатывать твердую систему взглядов по вопросам журналистики, по теории и практике журнального и газетного дела.
До Белинского уже у Полевого в "Московском телеграфе" встречаются попытки теоретически рассмотреть смысл и черты журналистской деятельности.Но только Белинский, как последовательный демократ, смог создать единое стройное учение о журнализме, которое включало в себя вопросы о целях и задачах печати в России, о характере журнала и его отделах, о разновидностях периодических изданий (в частности, об отличии журнала от газеты), о типах статей, о методах организации и способах изложения материала, наконец, о языке и стиле журнальных статей. Все эти вопросы Белинский решал, преследуя одну, главную цель - способствовать возникновению в России журнала демократического направления, рассчитанного не на узкий круг "избранных", а на широкого демократического читателя.
Отдельные замечания и наблюдения по теории журнализма встречаются во многих ранних статьях Белинского, но по-настоящему он приступил к разработке своих взглядов во второй половине 1835 г., когда после отъезда Надеждина за границу стал официальным и фактическим издателем-редактором и ведущим сотрудником "Телескопа" и "Молвы" и вплотную столкнулся с практикой работы не только журнального и газетного сотрудника, но и руководителя периодических изданий.
Наиболее отчетливо позиция Белинского-журналиста середины 1830-х годов проявилась в двух его программных статьях, опубликованных в "Телескопе", - "Ничто о ничем, или Отчет г. издателю "Телескопа" за последнее полугодие (1835) русской литературы" (1836, Љ1-4) и "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя" (1836, Љ5-6), а также в двух статьях о журнале Пушкина в "Молве" 1836 г. - "Несколько слов о "Современнике" (Љ7) и "Вторая книжка "Современника" (Љ13).
"Ничто оничем" - первый для Белинского опыт обзора литературы за определенный период, в данном случае за время отсутствия Надеждина, прообраз будущих литературных обозрений Белинского в "Отечественных записках" и "Современнике".
Так как ведущую роль в печатной продукции эпохи стали играть периодические издания, - "как ни мало теперь у нас журналов, но все больше, чем книг", - Белинский считает нужным рассмотреть текущую журналистику. Большую часть статьи он отводит на разбор "Библиотеки для чтения", лишь попутно говорит об изданиях Булгарина и Греча, а в конце работы характеризует новый журнал "Московский наблюдатель", которому в следующих двух номерах "Телескопа" посвящает уже отдельную статью.
Отнюдь не случайно Белинский именно так построил свой обзор. Ему не было нужды подробно писать о "Северной пчеле" и "Сыне отечества": характер и направление этих изданий хорошо показали памфлеты и статьи Пушкина, Н. Полевого, повести Гоголя. Сам Белинский постоянно выступает против Булгарина и Греча, но не в специальных статьях, а в небольших заметках или отступлениях "по поводу", привлекая известные читателям отзывы о них Пушкина, Гоголя и др. Когда в "Литературных мечтаниях" встречалась, например, такая фраза: "О! им никогда не постичь, что за блаженство... сказать какому-нибудь выходцу бог весть откуда, какому-нибудь пройдохе и Видоку, какому-нибудь литературному торгашу, что он оскорбляет собою и эту словесность, которою занимается, и этих добрых людей, кредитом коих пользуется", - трудно было не догадаться, что речь идет о Булгарине.
И в статье "Ничто оничем" Белинский всего несколькими фразами характеризует издания Булгарина и Греча. Он ничего не хочет говорить о "Сыне отечества", так как "есть вещи, которые стоит только назвать по имени, чтоб дать оним настоящее понятие". "Северную пчелу" критик называет "неистощимым рудником тупоумных рецензий" и подчеркивает, что газета держится исключительно монопольным правом на политическую информацию; остальной материал не имеет никакой цены.
Зато "Библиотекой для чтения" Белинский занимается в статье очень внимательно, так как ему хочется понять самому и разъяснить всем, в чем причина успеха этого журнала и на какого читателя он рассчитан. Рассмотрев все отделы журнала, критик приходит к выводу, что "Библиотека для чтения" - журнал провинциальный: вот причина ее силы". Белинский настаивает на том, что редактор, заботясь о разнообразии материала, должен придать своему журналу единое, строгое выдержанное направление: "Журнал должен иметь прежде всего физиономию, характер, альманашная безличность для пего всего хуже". И Белинский хвалит "Библиотеку" за то, что у нее есть такая физиономия, хотя она и не отвечает требованиям, предъявляемым к серьезному демократическому журналу.
Далее Белинский указывает, что редактор обязан прислушиваться к запросам читателей, удовлетворять их нужды, иначе он вообще останется без читателей, а те лишатся своего руководителя и наставника. "Итак, старайтесь умножить читателей: это первая и священнейшая ваша обязанность. Не пренебрегайте для этого никакими средствами, кроме предосудительных, наклоняйтесь до своих читателей, если они слишком малы ростом, пережевывайте им пищу, если они слишком слабы, узнайте их привычки, их слабости, и, соображаясь с ними, действуйте на них", - учит Белинский. И опять он хвалит "Библиотеку для чтения" за то, что она смогла угадать потребности своего провинциального читателя. Но здесь же критик и осуждает этот журнал который оказался на поводу у малотребовательной провинции и в погоне за числом подписчиков "без нужды слишком низко наклоняется, так низко, что в рядах своих читателей не видит никого уж ниже себя". Белинского возмущают также "предосудительные" средства "Библиотеки" в завоевании читателей - развязный, "цинический" тон, самохвальство, мелкое остроумничанье в критических статьях и рецензиях, помещение в журнале малодостоверного сенсационного материала, рекламирование доморощенных "знаменитостей" ("тут все идет за знаменитость") и т.д.
Суждения Белинского о "Библиотеке для чтения" сразу же были восприняты передовой журналистикой. В частности, оценками Белинского широко пользовался Гоголь, работая над статьей "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году", помещенной в первом томе "Современника" Пушкина. Это отметил и сам Белинский в своей рецензии "Несколько слов о "Современнике".
В последней части статьи "Ничто оничем" Белинский рассматривает вопрос о роли в журнале таких отделов, как критика и библиография, и в этой связи подвергает суровому осуждению руководителей "Московского наблюдателя".
Почему Белинский обратился именно к "Московскому наблюдателю"? Потому что это был новый журнал, направление которого могло быть еще не ясно читателю.
"Московский наблюдатель", созданный как "журнал энциклопедический", а по существу как научно-литературный, выходил с марта 1835 г. дважды в месяц на акционерных началах. В складчину вступили Погодин, Шевырев, Хомяков, Языков, И. Киреевский, Н. Павлов, Баратынский и др. Редактором они избрали ученого - статистика и экономиста В.П. Андросова, на имя которого и было получено разрешение. Многие сотрудники "Московского наблюдателя" перешли в журнал от Надеждина и в дальнейшем представляли лагерь официальной народности (Погодин, Шевырев) и славянофильства (Хомяков, Языков, И. Киреевский и др.).
Несмотря на отдельные разногласия, существовавшие между некоторыми основными сотрудниками "Московского наблюдателя", их прочно объединяли неприятие буржуазно-капиталистических отношений, идеализация старых патриархальных форм жизни, вера в особую историческую миссию православной России, преклонение перед идеалистической философией Шеллинга, прославление салонной дворянской культуры.
Своим внешним видом "Московский наблюдатель" резко выделялся на фоне тогдашних журналов. Дорогая, веленевая бумага, красивый шрифт, большие поля, нарядные обложки, многочисленные, изящно отпечатанные цветные картинки мод - все напоминало роскошное издание типа салонного альманаха.
У Белинского далеко не сразу составилось мнение о новом журнале. В 1835 г. он не посвятил "Московскому наблюдателю" ни одной статьи или заметки, однако не раз пускал попутно полемические стрелы в адрес Шевырева как его ведущего критика, во многих случаях не называя ни журнала, ни фамилии противника. Первое открытое упоминание Белинского о "Московском наблюдателе" находится в рецензии на книгу Н. Давыдова "Сцены на море" ("Молва", 1835, Љ19).
Белинский прежде всего обратил внимание на то, что в журнале нет отдела библиографии. Это его очень удивило, как удивило и то, что в отделе критики "Московского наблюдателя" предполагалось рассматривать "только замечательные явления в нашей литературе". Потом Белинский покажет, что в этих установках редакции сказалось общее антидемократическое направление "Московского наблюдателя".
В статьях "Ничто оничем" и "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя" Белинский настаивает, что отделы критики и библиографии являются важнейшими в журнале: в этих отделах наиболее полно и отчетливо отражается "дух и направление журнала", прежде всего через них журнал осуществляет свою основную функцию - быть "руководителем общества". "Наша критика должна быть гувернером общества и на простом языке говорить высокие истины" (II, 125).
Если журнал хочет "сделать пользу своему отечеству", удовлетворить потребности просвещения и образования, он обязан особенное внимание обращать на отдел критики и библиографии. "Критика должна составлять душу, жизнь журнала, должна быть постоянным его отделением, длинною, непрерывающеюся и незаканчивающеюсястатьею... Для журнала библиография есть столько же душа и жизнь, сколько и критика" (II, 48).
Говоря о необходимости и полезности библиографии, Белинский как журналист-просветитель имел в виду заботу о широком читателе, недостаточно подготовленном и обеспеченном. "Питая доверенность к журналу", публика через библиографию "избавляется и от чтения и от покупки дурных книг и в то же время, руководимая журналом, обращает внимание на хорошее". Жанр библиографической заметки, отзыва, по мнению Белинского, дает и журналисту большие возможности для беседы с читателем в обход цензуры по вопросам, куда более важным, чем предполагает на первый взгляд сама тема такой заметки. Разве по поводу плохого сочинения нельзя высказать какой-нибудь дельной мысли, разве к разбору вздорной книги нельзя привязать какого-нибудь важного суждения?", - спрашивает критик.
Статья Шевырева "Перечень наблюдателя" ("Московский наблюдатель", 1836, Љ1), написанная от имени редакции, послужила Белинскому, по его словам, "ключом" для определения общей позиции "Московского наблюдателя" как издания светского, ибо она "содержит в себе... объяснение направления, верования, литературного учения, задушевной идеи" этого журнала. Отказ от библиографии Шевырев объяснил нежеланием потакать читателям и охранять их денежные интересы: пусть читатели не ждут советов от журнала, а сами решают, какие книги им читать и покупать. С точки зрения Шевырева, подчеркивает Белинский, большинство читателей, доверяясь рецензенту, "требуют его мнения о книге для решения простого вопроса - купить ее или нет", а их журнал хочет быть "выше всяких карманных отношений" и потому если читатель не разберется и приобретет плохую книгу, в этом его вина: таково "достойное наказание для невежества".
В рассуждениях Шевырева Белинский увидел нескрываемое проявление аристократизма и противопоставил ему свое "плебейское мнение", которое "если не так благородно, зато заключает в себе побольше здравого смысла" (II, 167). Белинский с негодованием обрушился на позицию невмешательства в дела народного просвещения, которую заняли сотрудники "Московского наблюдателя", не пожелавшие оградить недостаточно просвещенного человека от вредного влияния "литературной посредственности", от халтурных книжек "неугомонных рыцарей толкучего рынка".
Принципиальное исключение отдела библиографии послужило для Белинского дополнительным аргументом в пользу вывода о том, что "Московский наблюдатель" - журнал антидемократический, что он "смотрит на искусство и литературу с светской точки зрения".
Профессионально-журналистский подход демократа Белинского к вопросам журналистики помог ему также правильно определить характер и направление "Современника" Пушкина.
В статье "Несколько слов о "Современнике" Белинский уже по первой книжке определил журнал Пушкина как "явление важное и любопытное" и выразил надежду, что "Современник" будет журналом с мнением, с характером и деятельностью". С наибольшей похвалой отозвался Белинский о статье "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году", хотя и не со всеми ее положениями согласился. Так, в ответ на заявление автора статьи (Белинский приписал статью Пушкину), что "резкий тон и некоторая даже дерзость" не должны присутствовать в журнальных статьях, критик заявил: "Мы не почитаем резкости пороком, мы, напротив, почитаем ее за достоинство". Не удовлетворило Белинского также недостаточно критическое отношение "Современника" к "Московскому наблюдателю" и к статьям Шевырева. Белинский справедливо полагал, что редкая периодичность "Современника" (четыре книжки в год) очень помешает его широкому распространению и влиянию на публику: "По нашему мнению, да и по мнению самого "Современника", журнал должен быть чем-то живым и деятельным, а может ли быть особенная живость в журнале, состоящем из четырех книжек, а не книжищ, и появляющемся через три месяца? Такой журнал, при всем своем внутреннем достоинстве, будет походить на альманах, в котором, между прочим, есть и критика".
Пушкин ознакомился со статьей Белинского во время своей поездки в Москву и захотел с ним встретиться, однако эта встреча не состоялась, так как поэт торопился с отъездом. По возвращении в Петербург Пушкин почти сразу же написал своему московскому другу П.В. Нащокину; выразив сожаление, что не повидался с Белинским, он просил передать критику экземпляр первого тома "Современника", причем "потихоньку от Наблюдателей". Этим подарком Пушкин как бы выразил свое согласие с Белинским в его критике "Московского наблюдателя" и общей оценке "Современника".
Рецензируя второй том "Современника", Белинский отмечает снижение участия Пушкина в журнале и усиление тенденций "светскости". По мнению Белинского, в некоторых статьях этого тома "обнаруживается самая глубокая симпатия к московскому "светскому" журналу [т.е. к "Московскому наблюдателю"] и беспредельное уважение к его критике". Белинский выразил опасение, как бы журнал Пушкина не превратился в петербургский "Наблюдатель". Очевидно, опасения Белинского разделял и сам Пушкин, который вскоре после данного выступления критика решил привлечь его к своему журналу.
После закрытия изданий Надеждина Белинский полтора года вынужденно оказался вне журнальной трибуны.
Осенью 1836 г. Пушкин вел переговоры со своими московскими друзьями о приглашении Белинского в "Современник", но смерть поэта помешала осуществлению этого проекта. В начале 1837 г. к Белинскому обращается петербургский издатель А.А. Краевский, который стал редактором газеты "Литературные прибавления к "Русскому инвалиду". Письма Белинского к Краевскому в январе - феврале 1837 г. свидетельствуют о страстном желании критика во что бы то ни стало вернуться к журнальной работе: "Давно не писал, руки чешутся, и статей в голове много шевелится, так что рад ко всему привязаться, чтоб только поговорить печатно". В ходе переговоров Белинский неодобрительно отозвался о том направлении, которое придал газете Краевский, выразил свое неудовольствие тем, что тот привлек в "Литературные прибавления" князя Вяземского, барона Розена и т.п., упрекнул Краевского за его исключительное расположение к "Московскому наблюдателю".
Белинский дал понять, что намеревается превратить "Литературные прибавления" в демократической орган, рассчитанный не на избранного читателя, а на широкую читательскую публику и тем самым нейтрализующий мнения многотиражной "Библиотеки для чтения".
Так же как в "Телескопе" и "Молве", Белинский и в "Литературных прибавлениях" надеялся вести непримиримую борьбу с реакционным "журнальным триумвиратом" в лице Булгарина, Греча и Сенковского и с аристократическим "Московским наблюдателем". Он стремится выступать не столько против отдельных литературных суждений и оценок Булгарина и его сотрудников, сколько против того вредного влияния, которое оказывают эти журналисты на развитие русского просвещения в самом широком плане. Точнее говоря, и теперь борьба с реакционной журналистикой по литературным вопросам рассматривается Белинским только как форма борьбы по вопросам общественно-политическим.
Полемику с "господами Наблюдателями" Белинский начал еще до окончания переговоров с Краевским в отосланной ему рецензии на "Повести А. Мухина", где попутно осудил изысканность слога светских повестей Н.Ф. Павлова, непременного сотрудника и пайщика "Московского наблюдателя".
Это никак не соответствовало планам Краевского, и он потребовал изменить рецензию. Кроме того, Краевский заявил, что статьи Белинского будут подвергаться редакционной правке и печататься без подписи.
Как ни стремился Белинский к участию в периодике, как ни нуждался материально, он не принял условий Краевского, ибо не мог торговать своими мнениями и совестью. Белинский решительно отказался от сотрудничества в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду", о чем сообщил Краевскому 4 февраля 1837 г.: "По моему мнению, не только лучше молчать и нуждаться, но даже и сгинуть со свету, нежели говорить не то, что думаешь, и спекулировать на свое убеждение".
Острая полемика, которую, вел Белинский с "Московским наблюдателем" в период своего сотрудничества в изданиях Надеждина, сильно подорвала и без того непрочный авторитет этого журнала. В 1837 г. номера выходят с большим запозданием, зачастую сдвоенными. В феврале 1838 г. Шевырев, Погодин, Павлов и другие покидают "Московский наблюдатель". Официальный редактор Андросов в марте сдает журнал в аренду типографщику Н.С. Степанову, который принимает на себя функции издателя. Степанов предложил Белинскому стать неофициальным редактором и фактическим хозяином журнала. Белинский охотно согласился. Официальным редактором продолжал числиться Андросов, хотя никакого участия в работе он не принимал.
Привлечение сотрудников, отбор материала, правка, сношения с цензурой и типографией, читка корректур - все это легло на Белинского, но он успевал и много писать; с марта 1838 по май 1839 г. Белинский напечатал в "Московском наблюдателе" более 120 статей, рецензий и заметок и пьесу "Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь", которая не без успеха шла на московской сцене с участием М.С. Щепкина. Начали участвовать в журнале М.А. Бакунин, В.П. Боткин, К.С. Аксаков, П.Н. Кудрявцев, В.И. Красов, И.П. Клюшников, M.H. Катков, но душою издания был, конечно, Белинский, который с головой окунулся в работу редактора и журнального сотрудника. "Мне во что бы то ни стало, хоть из кожи вылезть, а надо постараться не ударить лицом в грязь и показать, чем должен быть журнал в наше время", - писал он И.И. Панаеву 26 апреля 1838 г.
"Московский наблюдатель" выходил в 1838 г. два раза в месяц, в 1839 г. - ежемесячно. В нем были следующие отделы: "Науки", "Изящная словесность", "Критика". "Литературная хроника", "Иностранная библиография" (в 1839 г.), "Театральная хроника", "Смесь", "Моды".
Полнота и разнообразие журнального материала при сохранении единого, твердого направления, хорошая постановка отделов критики и библиографии - вот основные требования, которые предъявлял Белинский к журналу в пору своей работы в "Телескопе" и "Молве" и которым, по его мнению, в свое время не удовлетворял "Московский наблюдатель". В этом направлении Белинский и перестраивает перешедший в его руки журнал, теперь только названием напоминавший прежний "Московский наблюдатель". Это сразу заметили современники и позже подчеркнул Чернышевский в шестой статье "Очерков гоголевского периода русской литературы". По его мнению, "Московский наблюдатель" 1838-1839 гг. был проникнут единством задушевной мысли" (III, 198). Сказав, что "по отделу поэзии "Московский наблюдатель" был гораздо выше всех прежних наших журналов и альманахов", что и по отделу беллетристики он "был едва ли не выше всех остальных своих собратьев", Чернышевский отмечает, как несомненное достижение, гармоническое единство всех его отделов: "Это первый в ряду таких журналов, какие имеем мы теперь, в которых поэзия, беллетристика и критика согласно идут к одной цели, поддерживая друг друга" (III, 201).
Организующее начало "Московского наблюдателя" при Белинском Чернышевский видит в философском направлении журнала: "Стремления, одушевляющие его поэзию и беллетристику, видимо проникнуты философскою мыслью, которая владычествует над всем". И дальше: "Главное значение "Московского наблюдателя" состоит в том, что он был органом гегелевой философии" (III, 201, 202).
В самом деле, в отличие от изданий реакционного "триумвирата", которые в своей ставке на эмпиризм и буржуазный практицизм проявляли явную враждебность даже к самому слову "философия", по поводу чего неоднократно иронизировал Белинский, "Московский наблюдатель" 1838-1839 гг. пропагандировал основные положения философии Гегеля и разъяснял их применительно к историческому развитию общества, к эстетике и критике. Белинский и его друзья понимали, что "объяснить действительность стало существенной обязанностью философского мышления" (Чернышевский). Но они, принимая идею исторической закономерности, делали акцент не на отрицании и борьбе, а на примирении противоположных начал, на сглаживании противоположностей, что и привело их тогда к признанию "разумности", т.е. исторической обусловленности, существующей действительности, к "примирению" с действительностью.
Роль программной статьи в обновленном журнале должно было играть предисловие М. Бакунина к переведенным им "Гимназическим речам" Гегеля, в котором формулировались основные принципы философии Гегеля и декларировалась идея "примирения" с действительностью. Прямым дополнением к нему были статья Белинского "Гамлет", драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета", а также переведенная Катковым статья гегельянца Ретшера "О философской критике художественного произведения" и статьи других сотрудников. В статье о "Гамлете" Белинский раскрыл содержание образа Гамлета, показав его созвучность поколению русской интеллигенции 1830-х годов, дал глубокий анализ игры Мочалова и выдвинул проблему театрального зрителя ("публика будет главнейшим вопросом нашего рассуждения").
Идеи временного "примирения с действительностью" наложили отпечаток на литературно-эстетические взгляды Белинского. Он теперь не признает активного, критического начала в литературе и искусстве, отрицает сатирические жанры, резко выступает против социальной направленности современной французской литературы, против протестующей поэзии Шиллера, ратует за "объективное" (т.е. бесстрастное, бестенденциозное) искусство, преувеличивает значение философской и эстетической критики и явно умаляет важность критики исторической.
Но одновременно Белинский разрабатывает ряд важных положений своей реалистической эстетики (требование правдивого изображения действительности, гармонической связи идеи с формой, понимание художественного произведения как целостного организма и т.д.).
Вообще конец 1830-х годов для Белинского - время накопления знаний, глубоких раздумий, позволивших ему в 1840-е годы преодолеть "насильственное примирение" с "гнусной действительностью", выйти на путь борьбы с ней, увязать задачи литературы, искусства и журналистики с общественными потребностями.
Примирительное умонастроение поры "Московского наблюдателя" сказалось не только на содержании статей Белинского, но и на их языке и стиле. Ведущим жанром журнальных произведений Белинского становится статья-трактат, статья-рассуждение, главным образом по вопросам философским и эстетическим. Эти статьи перегружены философскими терминами, научной фразеологией; на каждой странице мелькают: "субъект", "объект", "распадение", "восстание", "созерцание", "идея", "дух", "имманентность" и т.д.
Полемическое острие выступлений Белинского в "Московском наблюдателе" несколько сглаживается, и он неоднократно пользуется "фигурой умолчания", т.е. демонстративно молчит, когда с чем-то не согласен. Но и теперь Белинский в многочисленных рецензиях и заметках активно борется с низкопробными произведениями "толкучего рынка", пьесами-однодневками, с реакционной литературой и журналистикой.
В отделе "Литературная хроника" Белинский с беспримерной для того времени оперативностью рецензировал свежие номера журналов, выходящие альманахи и сборники, а в 1839 г. напечатал обстоятельную статью-обозрение "Русские журналы" (Љ3, 4).
Сурово характеризует Белинский журнал "Сын отечества", негласным редактором которого стал Н. А. Полевой. Отдав должное Полевому как издателю и редактору "Московского телеграфа", Белинский резко осуждает его за переход в лагерь Булгарина и Греча. Нынешний Полевой не в состоянии оживить "Сын отечества"; этот журнал и после реорганизации - "какое-то тусклое пятно, знаменующее затмение на горизонте нашей журналистики".
Отмечая научное и литературное достоинство "Современника" конца 1830-х годов, Белинский, однако, строго отзывался о критическом и библиографическом отделах, которые в основном вел сам издатель Плетнев. Отличительный характер статей Плетнева, по Белинскому, составляют "мягкость, нежность, снисходительность и краткость", такая "деликатность", что "нередко самое порицание можно принять за похвалу" (III, 46). В своей отрицательной оценке Плетнева как критика карамзинского направления Белинский продолжал традиции декабристов и Пушкина. Пушкин внушал Плетневу в 1825 г.: "Брат Плетнев! Не пиши добрых критик! Будь зубаст и бойся приторности!". А декабрист А.А. Бестужев иронически замечал в "Полярной звезде" на 1825 г.: "Мне кажется, что г. Плетнев не совсем прав, расточая в обозрении полною рукою похвалы всем и уверяя некоторых поэтов, что они не умрут потому только, что родились".
Белинский приветствует переход "Отечественных записок" в руки Краевского, который привлек к сотрудничеству лучших писателей и ученых. В обновленном журнале "богатейшим и блистательнейшим" он считает отдел "Словесность", а в нем выделяет "Бэлу" Лермонтова и повесть И.И. Панаева "Дочь чиновного человека". Много претензий предъявил Белинский отделам критики и библиографии, очень неполным и бесцветным. Если же эти отделы будут улучшены, "Отечественные записки", по мнению Белинского, смогут "занять первое место в современной русской журналистике".
С течением времени Белинскому все труднее и труднее становится выпускать "Московский наблюдатель". Помощники его - Бакунин, Катков, Боткин, К. Аксаков - охладели к изданию. Номера журнала неделями лежали в цензурном комитете, и чиновники придирались к каждой мелочи. Белинский научился хитрить: он отсылал некоторые статьи для просмотра в петербургский цензурный комитет, где благодаря хорошим отношениям знакомого Белинского Ф.А. Кони с цензором Корсаковым, разрешение добывалось проще. Забирая у Белинского все силы, журнал не обеспечивал его материально. Совершенно измученный, без средств к существованию Белинский в июле 1839 г. оставил "Московский наблюдатель" с грустным сознанием, что журнал не получил широкого распространения, был "мало известен публике" (тираж его не превышал 600-700 экземпляров).
Мечтая о более широком журнальном поприще, Белинский просит И.И. Панаева поговорить с А.А. Краевским, не пригласит ли он его сотрудничать в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду"" и в журнале "Отечественные записки", который с 1839 г. перешел к этому издателю. Белинский по-прежнему ставил твердое условие, чтобы никто не посягал на его убеждения. "Я продаю себя, - пишет он Панаеву 18 февраля 1839 г., - не стесняя при том моего образа мыслей, выражения словом, моей литературной совести, которая для меня так дорога, что во всем Петербурге нет и приблизительной суммы для ее купли. Если дело дойдет до того, что мне скажут: независимость и самобытность убеждений или голодная смерть - у меня достанет силы скорее издохнуть, как собаке, нежели живому отдаться на позорное съедение псам".
Вначале Краевский и слышать не хотел о Белинском, помня его независимое поведение во время первых переговоров в начале 1837 г., но потом вынужден был согласиться, так как он очень нуждался в талантливом сотруднике. К тому же Краевский, зная о примирительных умонастроениях Белинского по его статьям в "Московском наблюдателе", полагал, что может не опасаться конфликтов с критиком на почве общественно-политических взглядов.
В течение июля - октября 1839 г. Белинский был московским корреспондентом изданий Краевского. В конце октября 1839 г. Белинский переезжает в Петербург и становится основным сотрудником и фактическим редактором таких отделов "Отечественных записок", как "Критика" и "Современная библиографическая хроника". Одновременно Белинский печатается в газете "Литературные прибавления к "Русскому инвалиду", которая в 1840 г. была переименована в "Литературную газету".
В полной мере талант Белинского-журналиста развернулся в петербургский период его жизни, более долгий и плодотворный. Но еще сотрудничая в московской журналистике, Белинский создал такой тип статьи, который, во-первых, отвечал потребностям времени и запросам демократического читателя, а во-вторых, отражал индивидуальные особенности его творческой личности. Недаром Белинский говорил: "Моя статья и я всегда нечто нераздельное" (письмо К.Д. Кавелину 7 декабря 1847 г.).
Современники без труда распознавали неподписанные статьи Белинского: настолько они отличались своим содержанием и формой. И.И. Панаев рассказывал о своей встрече с сибирским купцом, который сообщил, что у них в провинции охотнее всего читают "Отечественные записки", где участвует Белинский. На вопрос Панаева: "Да каким же образом вы отличаете его статьи? Ведь он почти никогда не подписывает своего имени", - собеседник ответил: "Птица видна, сударь, по полету, говорит пословица. Он хоть и не печатает своего имени, а имя его у нас знают все грамотные люди".
Для статей Белинского характерна большая емкость, многоплановость, своего рода энциклопедизм. Говоря об одном вопросе, Белинский попутно касается множества других, оттого его статьи, как правило, довольно велики, изобилуют отступлениями "по поводу", частыми повторениями. Именно такой тип статьи служил задачам всестороннего просвещения широкого читателя. "Теперь у нас великую пользу может приносить... кафедра, но журнал - большую", - настаивал Белинский. Действительно, если университетское образование могли получить лишь немногие, то журнал читали тысячи. И журнальные статьи Белинского были подлинным университетом для демократического читателя.
Метод отступлений "по поводу" с приведением дополнительных фактов, позволяющих более убедительно аргументировать мысль, сделать ее доступной и понятной, отвечал также личным склонностям Белинского. "Отступления - всегда точка преткновения для меня", "Без примеров и фактов у меня ничего не делается", - признавался он.
В своих статьях Белинский, руководствуясь заботой о читателе, часто возвращался к ранее высказанной мысли: он добивался, чтобы важное положение было усвоено читателем, вошло в его сознание и чувство. На эту роль повторений у Белинского указывал Чернышевский в "Очерках гоголевского периода русской литературы" (III, 133).
Многие статьи Белинского (и особенно в 1830-е годы) строились по принципу свободной композиции. Такая структура статьи была связана, во-первых, с приемом отступлений "по поводу", а во-вторых, - с самой системой изложения, непринужденной, разговорной формой, свойственной статьям Белинского.
Как журналист-демократ, Белинский настоятельно подчеркивал, что при всей серьезности содержания журнальные статьи должны писаться не только просто и понятно, но также увлекательно и живо. Статья должна захватить, увлечь. Особенно на этом настаивал Белинский в 1830-е годы - и не случайно: прежде всего через легкую, образную форму изложения, непринужденную манеру речи можно было приучить еще недостаточно подготовленного и развитого человека к чтению серьезных статей.
Исходя из требований времени и учитывая уровень развитии своих читателей, Белинский создает особый тип статьи - глубокой по содержанию и беллетристической по форме. Он вводит термин "беллетристическая статья", для которой характерны не "сухость и отвлеченность", а "заманчивость и легкость", истинное "красноречие". Это красноречие достигается не только поэтической стилистикой, которой постоянно пользуется Белинский, - удачными метафорами и сравнениями, точными и в то же время яркими (иногда остро ироническими) формулировками, емкими афоризмами, метким "крылатым" словом и т.д. Неповторимую живость статьям Белинского 1830-х годов придает также их ярко выраженная "разговорность". Создается впечатление застенографированной живой устной речи, текст как бы произносится перед слушателями. Многие статьи Белинского - монолог, обращенный к читателям-слушателям, или увлекательная откровенная беседа с ними. В статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" Белинский сформулировал один из основных принципов журнальной статьи: "Критик и публика - это два лица беседующие" и положил его в основу своей журналистской практики.
Статьи Белинского привлекали и до сих пор привлекают читателей своей эмоциональностью, взволнованностью, личным, задушевным тоном. За статьями Белинского всегда чувствуется их автор, человек живой, активный, немедленно и резко реагирующий на факты и явления современности. Он негодует и почти физически страдает, сталкиваясь с ужасами николаевской действительности, со всеми проявлениями реакционной идеологии и, напротив, от души радуется, когда обнаруживает ростки нового, свежего в сознании современников или когда ему удается нанести удар по идейному противнику. Недаром Герцен отмечал, что "в каждом слове" Белинского "чувствуешь, что человек этот пишет кровью" (VII, 238). Острая ирония, трогательный лиризм или веселый юмор окрашивают статьи Белинского, в зависимости от того, о чем идет речь. "Отвлечение - не моя сфера..., моя сфера - огненные слова и живые образы", - признавался он.
Одна из особенностей статей Белинского - их острая полемичность. Наибольшей силы полемическая струя достигла в выступлениях Белинского в 1840-е годы, когда он стал на революционно-демократические позиции. "Чувствую теперь вполне и живо, что я рожден для печатных битв и что мое призвание, жизнь, счастье, воздух, пища - полемика", - утверждал Белинский в письме к В.П. Боткину в 1842 г. Но и в 1830-е годы полемический характер носили многие статьи и заметки Белинского. Он не отказался от полемики даже в пору временного "примирения" с действительностью. "Нет, пока рука держит перо, пока в душе еще не остыли ни благородное негодование, ни горячая любовь к истине и благу - не прятаться, а идти навстречу этой гнусной действительности буду я", - решительно заявлял критик в начале 1840 г., еще не порвав со своими "примирительными" взглядами (XI, 483).
Искусство Белинского - критика и публициста высоко ценили Герцен, Добролюбов, Чернышевский, Писарев и другие представители передовой русской журналистики. Чернышевский, в частности, писал о Белинском в "Очерках гоголевского периода русской литературы": "Написанные наскоро, не пересмотренные, не исправленные его статьи по увлекательности изложения все бесспорно принадлежат к лучшему, что только до сих пор есть в нашей прозе; едва ли кто-нибудь писал у нас так, как он. Многое из написанного им может быть по силе и прелести изложения сравнено с лучшими страницами подобного рода у величайших европейских писателей.
Впрочем и тут нет ничего удивительного: истинное красноречие дается человеку вместе с благородною натурою и энергическим стремлением к истинному и доброму" (III, 766).