Аннотация: Хотелось бы узнать Ваше мнение о первой главе будущей повести. Есть ли смысл продолжать работу?
Уважаемые читатели, хотел бы предложить Вашему вниманию первую главу будущей повести "Мое личное освобождение". Мне очень важно Ваше мнение и комментарии, чтобы понять, есть ли смысл продолжать работу дальше. До этого момента писал только стихи и несколько рассказов. Благодарю Вас.
Пролог
Я вышел из алтаря и закрыл за собой дверь на маленький ключик. Перекрестился и поцеловал край облачения архидиакона Стефана, изображённого на алтарной двери. Редкие в это время года паломники уже ушли в трапезную, а немногочисленная братия монастыря разошлась после вечерней службы по своим келиям.
Храм Преображения Господня был пуст, осталось только выключить свет и выйти во двор нашего небольшого Н-ского монастыря. Весь монастырь состоял всего из нескольких строений и храма посередине двора. Я спустился по ступенькам крыльца и остановился. Теплый сентябрьский вечер.
"Что же вы, присаживайтесь батюшка, так не хочется уходить, благодать-то какая на улице, давайте уже посидим что-ли немного". - послышалось рядом. Я обернулся и увидел, сидящего на лавочке монаха, отца Иоанна. На вид ему было около восьмидесяти, точного возраста все равно никто не знал. Одет монах был в старый подрясник, скуфью и теплый жилет. Отец Иоанн был абсолютно седой, но с длинными волосами и редкой бородой. Через все морщинистое его лицо, наискосок проходил тонкий шрам. Я был одним из первых насельников, приехавших десять лет назад восстанавливать почти полностью разрушенный монастырь здесь, среди лесов Читинской области. Иван Андреев, а так звали монаха в то время, жил в деревне неподалеку от монастыря и именно он был первым, кто пришел нам помогать. Чуть позже, я был рукоположен в иеромонаха, только на тот момент мне было всего 25 лет и никакого опыта духовного окормления людей у меня конечно же не было. Люди из окрестных деревень шли ко мне со своими проблемами и вопросами, ответы на которые я, зачастую, был не в силах найти. Видя, как тяжело мне приходиться, к тому моменту уже не просто Иван, а монах Иоанн, частенько разговаривал со мной, всячески пытался меня поддержать. Как то раз, когда мне показалось, что уныние меня полностью поглотит и у меня окончательно опустятся руки, отец Иоанн подсел ко мне в храме и протянул мне несколько тетрадей.
"Что в них?" - спросил я. Старый монах улыбнулся - "Возможно, в них есть некоторые ответы на твои вопросы, в любом случае, я хотел бы чтобы они остались у тебя..."
Так ко мне попали воспоминания и дневниковые записи Ивана Андреева, раба Божьего и брата моего во Христе Иисусе...
Глава 1
Мое рождение сопровождалось страшными событиями, вполне возможно, что об этом промежутке времени, растенувшемся на десятки лет, были написаны слова - "Горе же беременным и питающим сосцами в те дни! Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою или в субботу, ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира доныне, и не будет. " Шел двадцатый год двадцатого века. Мое родное белорусское село находилось в близи леса и небольшой речушки, впоследствии почти совсем пересохшей. Река была слишком мелкой для взрослых, но я и другие дети ее очень любили. Лес же, не дал умереть с голоду многим моим односельчанам в период гражданской войны, разрухи и голода. Село было не большое - семнадцать дворов и красавица деревянная церквушка, освященная в честь Преображения Господня, растянулись вдоль соснового леса. Крестить меня мои родители - отец Федор Васильевич и мать Просковья Андреевна принесли именно в этот храм. Вместе с ними пришли старший брат Василий и сестра Катя.
Отец, вместе с моим дедом, не дожившим до моего рождения, построили когда-то для нас просторный дом с маленькой баней во дворе, сараем для скотины и небольшим амбаром. Первые свои шаги я сделал в этом доме. Игрушки, доставшиеся мне от старших брата и сестры, были разбросаны по дощатому полу, положенному руками моего отца. Сидя рядом у моей кроватки, стоящей в углу возле окна, моя мать читала мне перед сном первые, услышанные мной жития святых, вместо сказки на ночь. Во дворе между двух деревьев были натянуты качели, упав с которых, я получил один из первых опытов почти самостоятельной жизни.
Наш дом граничил с церковью, ее вид из нашего окна всегда завораживал меня. Я смотрел на луковичные купола и блестящие на солнце кресты. Как только я начал ходить самостоятельно, я тянул маму в храм. Но поскольку мама постоянно была занята по хозяйству, я открывал калитку, и пройдя несколько шагов, оказывался во дворе церкви. Я садился на деревянные ступеньки храма и часами мог просто сидеть, находясь в неком детском созерцании мира вокруг. Я смотрел, как вдалеке бегали и кричали соседские дети, как мать выносила из дома ведро с водой и выливала его за ограду, как сельский пастух подгонял стадо коров по дороге. Мне не хотелось в такие моменты бегать, играть с друзьями, я просто сидел в тишине. Когда приходил настоятель храма, отец Сергий, он знал, кого увидит возле дверей церкви. Я складывал свои маленькие рученки под благословение, целовал руку настоятеля и мы вместе входили в храм. Зажигались свечи, отец Сергий открывал алтарь и начинал готовится к вечерней службе. Я получил благословение настоятеля на присутствие в алтаре и всяческую помощь отцу Сергию. Мне даже сшили маленький стихарь, чтобы я был полноправным участником богослужения. Выходить со свечой, подавать кадило - ничего не было важнее для меня в этот момент. После службы я всегда подходил к большому образу Казанской иконы Божией Матери, находящемуся в нашем храме, прижимался лбом к иконе и просил Пресвятую Богородицу стать для меня матерью, я очень хотел быть ее сыном, понимая, что моя родная мать со мной будет не всегда.
Непостижимым для меня образом наш храм не закрыли из-за начавшихся гонений на церковь и отец Сергий продолжал служить. Для меня, в свои сорок два года, он выглядел настоящим старцем. Небольшого роста, с длинными темными волосами и коротко остриженной бородой. С чётками вокруг запястья и большим наперсным священническом крестом, который мне позволялось целовать при встрече с батюшкой. В отличие от моего отца, достаточно шумного и веселого человека, настоятель был молчалив и немногословен. Спокоен почти всегда. Даже тогда, когда одна из его дочерей, игравшая с подружками в тот момент возле дороги, попала под понесшую внезапно лошадь. Окровавленную девочку, ещё дышащую еле слышно, принесли на руках в церковь сельские мужики. Отец Сергий подошёл к лежащей на скамье дочери, провел рукой в воздухе вокруг ее головы, как бы по невидимому нимбу, и сказал чуть слышно - "Это не мое, не мое, нельзя к ней относится как к чему-то своему, Господи, прими свое чадо обратно..."
Батюшка призывал всех односельчан к Богу, приглашал в храм - дом Божий. Однако, осмеливались посещать службы только старики, кому уже нечего было бояться в этом мире, и моя семья. Практически все остальные жители села по разным причинам отошли от церкви - кто-то изначально, ещё до прихода к власти большевиков, не был крепок в вере и гонения на церковь таким людям пришлись по душе. Другие, и их, конечно было большинство, были запуганы новым режимом и просто боялись. Мои родители не были ни одними, ни другими. Новые порядки, как будто совсем не повлияли на уклад нашей жизни. Причастная Чаша была в центре жизни моей семьи. Может потому, что мои родители были потомственными крестьянам и ничего в их нелегкой жизни не происходило без призыва имени Божия. Отец работал - творил молитву Иисусову, мать доила корову - с молитвой, готовила - крестила пищу. С первой лжицой причастия и я впитал в себя веру отцов. Разве могло быть по другому? Но, все же было...
Объединив наше и ещё два соседних села, действовала "ячейка воинствующих безбожников". Это были, в основном, молодые юноши и девушки лет до двадцати пяти. Об их существовании я узнал теплым майским воскресным утром, когда по своему обыкновению сидел на крыльце нашей церкви. Их процессию я увидел и услышал ещё издалека. Было их человек пятнадцать и каждый нес стопки чего-то, чего я не понял сразу, в руках. Они пели какую-то песню, содержание которой я не запомнил. На крики и шум вышел из дома мой отец и подошёл к калитке. Процессия подошла к воротам храма и только теперь я смог разглядеть, что именно они несли - иконы и книги. Молодые люди подошли к крыльцу церкви и стали сваливать в одну кучу то, что принесли. Я сидел и смотрел, от страха не мог сдвинуться с места. "Где же отец Сергий, батюшка уже должен был прийти, сейчас-то он им все расскажет - про Бога нашего, про то, как его сыну было больно на кресте, они просто ещё не знают..." - думал я, готовый уже расплакаться от обиды.
На землю падали иконы в красивых, потемневших от времени ризах и простые дощечки с наклеенной бумагой. Сверху на них бросали жития святых и большие книги с изображением креста - Евангелия. Когда последний вошедший в церковную ограду бросил на землю то, что принес, одна из девушек, с красной косынкой на голове, громко сказала - "Так, товарищи, теперь ждём, сейчас должен подойти товарищ Чумак, наш уполномоченный, и будем начинать наше выездное заседание ячейки воинствующих безбожников." Остальные молча подошли и встали возле крыльца.
Николай Чумак был участковым уполномоченным ОГПУ в нашем и ещё двух соседних сёлах. Родился он двадцать семь лет назад в трёх домах от нашей избы. Лет пять назад он перестал появляться в доме своих родителей и вернулся обратно уже в новой должности. Я оторвал взгляд от икон и увидел приближающегося к нам, верхом на лошади, человека в черном пиджаке и кожаной фуражке. Спрыгнув с лошади, он привязал ее к ограде и неспеша подошёл к молодым людям, окидывая взглядом церковный двор и то, что лежало посреди него.
"О, молодцы, уже все поддддгото-оовили," - почему-то запинаясь сказал уполномоченный и его слегка качнуло в сторону - Николай с утра был пьян.
"Товарищ Чумак, извините, мы бензина не нашли, зато у нас много коры и бумаги для розжига," - сказала все та же девушка в красной косынке. Николай только махнул рукой, и активистка продолжала - "Товарищи, разрешите начать наше выездное заседание ячейки воинствующих безбожников, сегодня мы торжественно уничтожим символы невежества и мракобесия, способствовавшие порабощению царским режимом трудового народа. Эти символы были добровольно сданы нашими с вами соседями, которые проявили сознательность и ..."
"Это что вы тут затеяли, а? Лена, твоя мать-то знает чем ты занимаешься?" - вопрос моего отца, так и стоящего возле нашей калитки, оборвал речь девушки в красной косынке.
"Дядя Федя, вы не мешайте, пожалуйста, вы бы лучше свои иконы принесли, вы ведь так и не сдали ничего, когда к вам наши ребята заходили," - было видно, что краснокосыночница сконфужена и боится, что ее авторитет среди местных безбожников может пострадать, после того, как мой отец пытался пристыдить ее прилюдно.
"Я сейчас тебе сдам, так сдам, только кое-что другое, по заднице-то," - отец открыл калитку и сделал вид, что снимает свой брючный ремень.
"Та-аак, это кто у нас вы-выступить решил, кулачок местный что-ли?" - Николай Чумак обернулся в сторону моего отца.
"Николай, не начинай, набрался с утра уже, не видишь у детей в голове нет ничего, пороть некому," - сказал мой отец, сделав несколько шагов.
"А ну встал," - Чумак подошёл ко мне и, рывком за шиворот моей рубашки, поставил меня на ноги. "Пошел быстро в дом, и ты тоже," - чуть не упав, но устояв на ногах, уполномоченный ткнул пальцем в моего отца и показал на наш дом. "А вы тут продолжайте пока, я сейчас вернусь," - обратился он к стоящим во дворе людям.
"Николай, не дури, ты же по..." - начал отец, но осекся, когда Чумак, распахнув полу пиджака так, чтобы было видно только моему отцу, показал торчащую из-за ремня рукоятку пистолета.