Луженский Денис, Лапицкий Денис : другие произведения.

Тени Шаттенбурга (День 6)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шестая глава романа

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

1

  
   Сегодня телег было три. На той неделе тоже три приезжали, а вот две седмицы назад - четыре. Клаус помнил хорошо, ведь на воротах в день подвоза припасов всегда ставили его. Сам настоятель сказал: "У тебя цепкий глаз, Клаус, вот и присматривай, чтобы был порядок". И монах исполнял наказ отца Германа со всей страстью и тщанием. Крестьяне, что приходили с обозом, прямо-таки корчились от придирок бдительного ключника. И ведь наябедничали аббату, иудины дети, аккурат в прошлый приезд с жалобой пришли: "Мешает работе, отче! Во всё нос суёт, проходу от него нет!"
   Настоятель по справедливости бранить Клауса, конечно, не стал, но всё же попросил с незлой усмешкой, чтобы тот прыть поумерил и обозников шпынять перестал. "За дело брани, за пустяк - прощай, а если подозрительное усмотришь - ко мне приходи, я уж сам решу".
   Святой человек - отец Герман, святой и великий. Ему епископом впору, а то и самим папою...
   Перегнувшись за стену, Клаус стал пересчитывать обозников. Трое... пятеро... Смотри-ка, семеро! Всегда ведь вчетвером управлялись, а нынче - поди ж ты - толпою целой явились. И ведь плачутся при каждом случае, что забот невпроворот, что от хозяйства на день оторваться - как себя обокрасть. Вот уж верно: лодырь с лежанки на час сползёт, так всю неделю потерянной считает!
   Клаус с досады плюнул в бойницу. Пусть не надеются, прохиндеи, что он их всех пивом обносить станет. В прошлый раз настоятель в щедрости своей дозволил на ватагу полный кувшин выдать, ну так и теперь будет один кувшин, и пусть делят его, как хотят. Будь на то воля самого Клауса, ленивые обозники вовсе ничего бы не получили, но аббат строго-настрого велел крестьян приваживать: "Маловато они нам доверяют, а по нынешним временам это плохо. Так что умерим гордыню, братья, с нас не убудет".
   Клаус только дивился, глядя, как отец Герман, против обыкновения, стал самолично выходить к таскающим тюки мужикам, заговаривал с ними, спрашивал о житье-бытье и улыбался по-отечески. Непривычные к такому обхождению обозники робели и на вопросы настоятеля отвечали неохотно... Дурачьё неблагодарное!
   - Что там? - на пороге караульной появился брат Гаспар; он потянулся и широко зевнул. - Засовы снимать?
   - Опять спал! - обвиняющий палец ключника уставился на монаха, но тот лишь пожал плечами и благодушно сообщил:
   - Нет слаще послеобеденной дрёмы. И ты бы видел, что мне снилось, дружище Клаус...
   - Однажды ты голову свою проспишь! Проснёшься - а её уж нету!
   - Оставь, Клаус, я не караульный на башне, мне бдительность ни к чему.
   - Брат Клаус.
   - Охо-хо, снова ты не в духе... - привратник зевнул ещё шире прежнего. - Так что же, снимать засовы, нет?
   - Святые угодники... А ты нашёл способ таскать тюки и бочонки через запертые двери?! Снимай, во имя Господа! Да позови братьев, кто там сейчас свободен.
   - Работы много?
   - Три телеги. При них нынче семеро, но я раньше лопну, чем в кладовые этих проходимцев пущу.
   - Семеро? - Гаспар удивился. - Да с чего столько-то?
   - Не твоя забота. Делай, что велено.
   Следом за привратником он спустился по узкой лестнице во двор. Двое крепких братьев, повинуясь знаку Гаспара, уже вытягивали из стальных петель на воротах тяжёлый дубовый брус. Вот они взялись за бронзовые кольца, потянули в стороны окованные железом створки. Снаружи щёлкнул кнут, заскрипели тележные колёса. Клаус поспешил вперёд.
   - Сюда, сюда заводи! Да ровнее въезжай, слепой ты дурень, стену обдерёшь! Где ваш старшой? Где Хайнц?
   Навстречу ему с первой повозки соскочил незнакомый мужик - сухой, крепкий, и с такой разбойничьей наглой рожей, какую ключник даже у стражников в Шаттенбурге не видал. Недоброе подозрение шевельнулось в душе у Клауса, но он уже привычно подобрался и налетел на новенького бойцовым петухом:
   - Ты кто такой?! Где Хайнц, лопни мои глаза?!
   Детина не оробел, лишь осклабился белозубо, и шагнул к сердито пыхтящему монаху. Миг спустя его рука взмыла вверх, и в голове брата Клауса вспыхнуло полуденное солнце...
  

* * *

  
   - Ворота! - крикнул Девенпорт, перепрыгивая через бесчувственное тело ключника. - Проход держи, ребята!
   Другой монах шарахнулся от него ко входу в караульную башню, но Оливье оказался быстрее и взмахом кистеня уложил беднягу носом в пыль. Бил расчётливо, вполсилы: барон требовал пощадить каждого из живущих в Ротшлоссе бенедиктинцев. Впрочем, фон Ройц ещё прибавил: "Щади, если сможешь, но головы моих людей зря не подставляй". Поэтому когда на внутреннюю стену замка выскочил человек со взведённым арбалетом, капитан, не раздумывая, метнул в него нож.
   Из телег, откинув рогожи, уже выбирались остальные бойцы Девенпорта. А вот обозники, которых для верности тоже заставили идти в замок, уже пропали из виду... Оливье даже моргнул от изумления: когда ж успели, пёсьи дети?! А-а-а, вон они где - забились под повозки испуганными мышами, все четверо. Вот там пусть и сидят, не крутятся под ногами.
   - Проход держи! - повторил он, перебрасывая кистень из правой ладони в левую. - И где ворот, которым мост поднимают? Если кто-нибудь его хоть пальцем коснётся - всю руку долой!
   Подбежал Проныра, сунул рукоятью вперёд меч в ножнах. Оскалившись, Оливье вытянул из кожаной теснины шипящую сталь. Вот теперь повеселимся!
   Бом-м! Бом-м! Бом-м-м! - колокол на караульной башне забился, разнося по округе заполошный звон. На этот отчаянный призыв во двор стали выбегать монахи: один выскочил из конюшни, двое сбежали с ведущей на стену лестницы, и сразу пятеро друг за другом появились из донжона. У всех топоры, копья, окованные железом рогатины, даже мечи. Заметил Девенпорт и пару кольчуг, поспешно натянутых поверх простой рабочей одежды - по всему видать, в здешней обители привыкли полагаться не только на волю Господа и силу праведного слова. Капитан подобрался в предвкушении схватки.
   - Бросайте железки, вороньё! Мы здесь по воле и от имени императорского посланника, славного Ойгена фон Ройца! Кто сдастся без боя, того не тронем!
   Монахи стояли молча, их собралось уже больше дюжины против десятка наёмников, и во двор выбегали всё новые вооружённые братья.
   - А если кто из вас думает, будто рыцарь короны ему не указ, то есть у меня и другое слово! Слыхали про отца Иоахима, прибывшего от самого Святого престола? Ну, так он велел передать: кто здесь смирение христианское не явит, тот еретик и пойдёт на костёр!
   - Пустые слова, - прервал его голос спокойный и негромкий. При входе в донжон появился человек - немолодой, но лёгкий в движениях. На нём не было сутаны, он кутался во что-то пёстрое, вроде шёлкового восточного халата, однако Девенпорт сразу догадался: это и есть аббат... как там его? Отец Герман?
   - В этих словах не больше силы, чем в кваканье жабы, - произнёс настоятель с насмешкой, в которой перетянутой струной звенел гнев. - Рыцарь короны и инквизитор... У твоего имперского соглядатая нет здесь ни власти, ни права вершить свой суд. И если кому-то суждено сгореть, так это мошеннику в сутане, именующему себя отцом Иоахимом. Немедля убирайтесь из моего дома, глупцы! Прочь, пока ещё целы!
   - Мне велено никого без нужды не убивать, - наёмник презрительно сплюнул. - Но дай мне только повод, старик, и мои ребята не оставят тут в живых даже кошки.
   Аббат нахмурился, вперив в капитана пронзительный взгляд. Потом процедил сквозь зубы:
   - Вы сами выбрали... - и махнул рукой; повинуясь этому жесту, собравшиеся во дворе замка монахи вдруг бросились вперёд, все разом.
   - К бою! - рявкнул Девенпорт, надсаживая глотку: - Бей! Бей, не жалей!
   Не дожидаясь, пока враг подбежит вплотную, он сам шагнул ему навстречу. Высокий бенедиктинец вскинул копьё, но наёмник подбил древко взмахом кистеня и рубанул мечом открывшуюся шею. Труп! Другой монах - плотно сбитый, пыхтящий, точно рассерженный барсук - подскочил сбоку, ткнул гизармой. Капитан легко увернулся, ударил в ответ...
   Господь всемогущий, что за безумная схватка! Защитники монастыря, казалось, не ведают страха и ни в грош не ставят собственные жизни. Будь они более умелыми бойцами - отряд Девенпорта не устоял бы против этой звериной ярости и внушающей ужас отваги. А командуй ими умелый солдат - наёмников просто смяли бы толпою, невзирая на потери.
   - Строй не разбивать! - кричал Оливье, попеременно работая то мечом, то кистенём. - Щиты сомкнуть, парни! Стоять на месте!
   Буйная волна атаки разбилась о сбившихся в тесную группу людей, бессильно откатилась, оставив у ворот тела павших. И прежде, чем она нахлынула снова, по подъёмному мосту загрохотали копыта лошадей. Ещё миг - и во двор ворвались всадники: двое... пятеро... дюжина! Наёмники бросились в стороны, освобождая дорогу. Даже неустрашимые бенедиктинцы попятились при виде набегающего коня - огромного, прикрытого кольчужной попоной, несущего на спине настоящего великана в пластинчатой броне. Над начищенным до блеска хундсгугелем грозно торчали растопыренные железные когти. Стальная птица пала на монахов Ротшлосса, точно ястреб на стайку цыплят; с необычайной лёгкостью взмыл и опустился тяжёлый полуторник, разделив человеческое тело почти надвое.
   "Вот и всё, - подумал Девенпорт, глядя, как вслед за Дитрихом Шеербахом в толпу монахов врубаются другие всадники. - Конец веселью..."
   Свой маленький отряд старший Шеербах сбил из отряжённых бургомистром городских стражников, придирчиво отобрав лучших наездников и рубак. Ну, эти восемь увальней хотя бы держались в седле и знали, за какой конец хватать меч. Ещё дюжина горячих голов, согласившихся штурмовать "гнездилище ереси", сейчас поспешала к замку пешими. Все они бойцам Оливье в подмётки не годились, но против наспех вооружённых монастырских ворон... сойдут за куниц.
   Арбалетный бельт звонко лязгнул о шлем рыцаря, другой выбил из седла похуже защищённого стражника. Гейнц Шеербах, ехавший по левую руку от отца, с глухим проклятием вскинул огромную генуэзскую цагру (* - цагра - вид арбалета) и разрядил её в бойницу донжона. Попал или нет? Увлечённый схваткой, капитан не разглядел.
   - Аббат! Берите аббата!
   А вот и Николас. Вчера барон долго убеждал его остаться в городе, но парень всё же настоял, что при штурме будет полезен. И сейчас, привстав в седле, он указывал мечом на высокую сухую фигуру в пёстром халате. Что ж, дельная мысль: всадники уже разрезали толпу обороняющихся надвое, между отцом Германом и Девенпортом осталось всего лишь двое монахов, растерянно размахивающих копьями. Лёгкая добыча!
   - За мной! - рявкнул Оливье, бросаясь вперёд.
   Настоятель, несомненно, уже понял: всё кончено, братья не удержат прорвавшихся и не выбьют врага за стены. Лицо наблюдающего за бойней отца Германа кривилось от ярости. Девенпорт готов был к тому, что аббат вот-вот побежит, нырнёт за двери донжона и попытается запереть их изнутри. Сразу видно: хорошие тут двери, крепкие, массивные, и засов на них, небось, железный, в руку толщиной, такой быстро не задвинешь...
   Оливье с разбегу поднырнул под удар копья, подсёк ногу монаха клинком, и метнулся мимо второго - пусть с ним Проныра разбирается, а он покамест займётся старым попугаем...
   Вместо того чтобы бежать, настоятель Ротшлосса шагнул с крыльца навстречу подбегающим наёмникам. Сухие руки взметнулись вверх.
   - Альмено садис!
   Что-то произошло... Нечто невидимое встретило Девенпорта всего в трёх шагах от старика аббата, подхватило и швырнуло назад. От удара о землю у него потемнело в глазах. "Дьявольщина! Так и помереть недолго... Вставай, Оливье, ленивая скотина, вставай!"
   Он приподнялся, зашипев от боли в ушибленном бедре. Небо над головой заслонило вдруг брюхо вставшей на дыбы лошади, молотящие в воздухе копыта показались оглушённому капитану просто огромными.
   - Ги-исмен а-аквило а-а-альгреммн!
   В-в-вуф-ф-ф! - Ротшлосс содрогнулся; будто гигант-невидимка обнял могучими руками скалу под замком и хорошенько её тряхнул. Лошадиное брюхо лопнуло вспоротым бурдюком, хлынувшая кровь залила Девенпорту лицо.
   "Mon dieu! (* - (фр.) - мой бог). Двигайся, Оливье! Шевелись!"
   Он бросил своё непослушное тело влево, выкатился из-под падающей туши и замер, опершись на колено. Внезапно наступившая тишина показалась оглушительной. Сражение вмиг прекратилось, все смотрели на отца Германа, застывшего с воздетыми руками. Подоспевшие солдаты, вбегая во двор, тоже останавливались, а кое-кто из них уже попятился обратно к воротам - прочь от страшно изувеченных тел - трёх лошадиных и трёх человеческих. Ошеломлённый капитан скользнул взглядом по смятому, точно жестяное ведро, шлему, по разорванной попоне из стальных колец...
   "Дитрих... это же Дитрих Шеербах!"
   Тут человек в измятых доспехах зашевелился и начал медленно вставать. Его отбросило от мёртвого коня на добрый десяток шагов, но фамильный меч-бастард рыцарь из руки не выпустил, и теперь пытался опереться на него, чтобы подняться. Проклятье, да у старого рубаки после такого полёта, небось, половина костей переломана!
   - Недомерки! - проскрипел аббат внезапно севшим голосом. - Жалкие червяки! Решили напасть на меня в моём собственном доме! Дурачьё! В моих руках сила Великого Тёмного!
   "Шевелись, Оливье! Шевелись!"
   Кистень куда-то подевался, меч... от клинка остался лишь огрызок лезвия длиною в ладонь. Отбросив бесполезную железку, Девенпорт сунул руку за голенище сапога, нащупал припрятанный там стилет... и замер. Чёртов аббат смотрел прямо на него - впился взглядом, точно клыки в горло вонзил.
   - Видит Бог, вы недостойны того, чтобы обращать эту силу против вас... Но за кровь моих братьев я всех в пыль сотру!
   "Не успею, - подумал Девенпорт. - Вытащу железку, тут он и шарахнет - мокрого места не останется... А эти болваны все стоят истуканами, не смекнут, что к чему!"
   - Святой отец! Стойте, святой отец!
   Капитан даже вздрогнул от неожиданности, меньше всего он сейчас ожидал, что кто-то осмелится заговорить с этим чудовищем в нелепом халате.
   "Николас! Какого дьявола ты делаешь, пёсий сын?!"
   Между тем, министериал выехал из строя оторопевших солдат и поднял меч, привлекая к себе внимание хозяина Ротшлосса.
   - Будьте справедливы, святой отец, кровь пролилась сегодня не по нашей вине.
   "Недоумок! Хочешь усмирить ураган, воззвав к его благоразумию?! Да ты... ты молодец, парень! Молодец!"
   Хищный взгляд бенедиктинца отпустил капитана. Повернув голову, аббат уставился на Николаса, в глазах его полыхнуло адское пламя.
   - Справедлив? Хорошо, болтливый шпион, ты умрёшь по справедливости, пер...
   Одним быстрым движением Девенпорт выхватил стилет и отправил его в полёт. И даже попал... увы, длинный тонкий клинок плохо подходил для метания, и вместо жилистой стариковской шеи пронзил правое плечо настоятеля.
   Аббат покачнулся, вскрикнул яростно и пронзительно. И тут же широкие рукава халата заполоскал невесть откуда налетевший ветер, Оливье отчётливо увидел, как воздух мутнеет над седою головой...
   - Х-хак!
   Стальная молния перечеркнула монастырский двор и угодила аббату в грудь, прямо под сердце. Тяжкий удар отбросил отца Германа к деревянным столбам, удерживающим навес над крыльцом. Бастард годился для метания ещё меньше, чем стилет, но, видно, бросившая его рука была твёрже, чем у наёмника. Полуторник пробил тело насквозь и глубоко вонзился в дерево. Старик выпучил глаза, судорожно вздохнул, потом попытался что-то сказать, но лишь забулькал, давясь кровью, и обмяк.
   Не веря своим глазам, Девенпорт обернулся. Дитрих Шеербах стоял, широко расставив ноги. Тяжёлые капли сочились из-под смятого забрала и стекали по треснувшему нагруднику, оставляя на стали тонкие карминовые дорожки. Покачнувшись, рыцарь шагнул к строю монахов, у которых впервые с начала схватки на лицах появился страх.
   - Кончено! - прогудел он из-под шлема. - Всё!
   Дитрих встал перед защитниками Ротшлосса избитый, окровавленный и безоружный, но, похоже, со смертью аббата пропала та сила, что удерживала в бенедиктинцах безрассудную отвагу. Друг за другом монахи стали бросать копья и мечи, многие сами падали на колени. Лишь трое попытались пробиться в угловую башню и полегли под клинками бойцов Девенпорта.
   - Довольно! Без нужды никого не убивать! Руки вяжите, но не бейте!
   Николас соскочил с коня рядом с рыцарем, которому Шеербах-младший уже подставил крепкое сыновье плечо. Подошёл к ним и Оливье, помог стащить с Дитриха покорёженный шлем, а потом сказал, глядя на сломанный нос, покрасневшие усы и разбитые вдребезги губы гиганта:
   - Ma foi... Натворили вы дел, шевалье. Был ведь приказ взять аббата живым.
   Рыцарь глянул на него хмуро, двинул тяжёлой челюстью, но ничего не сказал.
   - Сомневаюсь я, что его сумели бы взять, не потеряв половину людей, - покачал головой Николас. - Мы все видели, что он сделал.
   - И чтоб меня наизнанку вывернуло, если я понял, как у него такое получилось... Эй, Проныра, чёртов сын, сказано тебе, не распускай руки! Пусть этим воронам инквизитор перья выщипывает, коли пожелает!
   Городские стражники в большинстве своём вовсе не решились приблизиться к монахам, они так и топтались посреди двора, тревожно перешептываясь и крестясь. Пленных сноровисто вязали парни Девенпорта. Между тем, капитан, Николас и оба рыцаря прошли ко входу в донжон, и Дитрих Шеербах, ухватившись за свой меч, одним рывком выдернул его и из деревянного столба, и из тела аббата. Труп хозяина Ротшлосса мешком осел к ногам своего убийцы. Все четверо долго смотрели на то, что осталось от человека, сумевшего в один миг превратить в кровавое месиво двух всадников и трёх лошадей.
   - Нет, эта сила - не от Господа, - пробормотал, наконец, Николас. - Кто бы её ни вложил ему в руки, от дарителя наверняка попахивало серой.
   - Очень надеюсь, что так и было, мсье Коля. Скверное дело - ссориться с Сатаною, но переходить дорогу Всевышнему - и того хуже.
   - Твои шутки, как всегда, дурно пахнут, - Николас поморщился. - Кровь Иуды! Едва ли здесь хоть кто-нибудь скажет нам больше, чем мог бы сказать этот... мертвец.
   - Едва ли, едва ли. Но кое-что я могу узнать. Прямо сейчас.
   Три пары глаз уставились на Девенпорта, и в двух взглядах он без труда прочитал презрение, но в третьем... Николас определённо понял намёк, однако, вопреки ожиданиям Оливье, не ужаснулся, а просто возразил:
   - Барон приказал не трогать пленных.
   - Барону всё равно придётся их "трогать", чтобы получить нужные сведения. Но как ни крути, а выгоднее эти сведения вытрясти сейчас, пока братья монахи в себя не пришли, пока они ещё мягкие и податливые, как свежевзбитое маслице. И ты, и я, и господа рыцари это знают. Разве не так, шевалье?
   - Я не палач, - буркнул Дитрих, и, демонстративно отвернувшись, двинулся прочь; его сын, смерив наёмника негодующим взглядом, пошёл следом.
   - Благородные господа, - Девенпорт усмехнулся. - В запале могут целую деревню спалить до последнего сарая, вместе со всем народишком, с бабами и детишками, но когда нужно для дела из парочки спин ремней нарезать... Это ж грязная работа! Это ж только палачам впору!
   - Ладно, - перебил его Николас. - Положим, я соглашусь. Но при условии, что это и в самом деле будет парочка спин. Пытать каждого - не позволю.
   - Mon dieu, мсье Коля, решительность немногого стоит, когда ты можешь решиться лишь на половину шага!
   - Просто сделай так, чтобы этого полушага нам хватило.
   Оливье вздохнул, но больше напоказ:
   - Ты мне крылья подрезаешь, и хочешь, чтобы я летал. Merde, я попытаюсь.
   Не обращая внимания на боль в бедре, капитан решительно зашагал через двор к воротам - туда, где всё ещё стояли повозки, мялись перепуганные обозники и лежали вповалку четверо оглушённых монахов. Девенпорт надеялся, что у петушистого коротышки, который первым причастился его кистеня, череп не оказался слишком уж тонким. Если верить старшому обозников, обычно встречал телеги монастырский ключник, брат Клаус. Тот, кто ведает большим хозяйством, всегда что-нибудь, да знает.
   Повезло - стоило приподнять бенедиктинца за ворот и немного встряхнуть, как тот громко застонал и даже скорчил страдальческую гримасу. Выходит, не только жив, но уже приходит в себя. Славно, славно...
   - С добрым утром, mon cher (* - (фр.) - мой дорогой), - ласково прошептал Оливье, и вдруг открытой ладонью хлестнул монаха по щеке. - А ну, просыпайся, скотина! Подъём!
   Подействовало. После второй пощёчины глаза коротышки распахнулись во всю ширь, и руки поднялись - прикрыться от ударов. Чёрта с два! Девенпорт быстро ткнул свою жертву кулаком в живот, потом угостил звонкой оплеухой.
   - Не... не... надо-о!
   - Что не надо?!
   - Не... бей... те!..
   Рывком притянув пленника к себе, Оливье прошипел ему в лицо:
   - Имя! Живо!
   - Кла... Клаус!
   Во взгляде монаха плескался испуг, и Девенпорт собирался превратить его в настоящий, неподдельный ужас. Ухватив ключника за шиворот, он поволок слабо сопротивляющегося коротышку прямо по мёртвым телам и лужам ещё не впитавшейся в землю крови. Подтащил к трупу аббата, слегка приподнял, чтобы было лучше видно, и подождал, пока брат Клаус узнает.
   - Господи Иисусе! Отец Ге... Герман!
   "Славно, славно..."
   Повернув монаха лицом к себе, Девенпорт снова врезал ему по уху - уже не для острастки, а чтобы немного привести в чувство. На них сейчас смотрели десятки людей, но Оливье было наплевать, что про него станут болтать в богом забытой дыре, именуемой Шаттенбургом.
   - Он мёртв, Клаус! Он уже на полпути в чистилище! И если ты станешь водить меня за нос, я прямо здесь и сейчас отправлю тебя по его следам! Смекаешь?
   - Да что же я...
   - Смекаешь?!
   - Д-да, г-господин! - монах всхлипнул и закивал так часто, будто пытался забить лбом невидимый гвоздь. - Но я ж ничего... Откуда ж мне хоть что-нибудь...
   Тут рядом с ними присел на корточки Николас.
   - Источник, - сказал он, глядя в упор на несчастного ключника. - Где Источник, брат Клаус?
   Вопрос попал в цель. Как ни был напуган бенедиктинец, у него вмиг будто горло перехватило, а на мясистом носу засеребрилась испарина.
   - Я не... к-какой и-и-и...
   - Ах, merde! - сжав кулак, Оливье размахнулся - медленно и грозно; это помогло.
   - Не знаю-у! - взвыл монах, зажмуриваясь. - Где-то в г-горах! Я там н-не бы-ыл!
   - Врёшь, ворона!
   - Нет, господин! Нет-нет-нет-нет, не вру! Не был т-там! Туда не всех п-пускали-и!
   - Почему? - спросил Николас; монах, услышав его спокойный голос, тут же снова открыл глаза и даже заикаться перестал, когда затараторил:
   - Не знаю, господин! Гробом Господним клянусь, не знаю! А только туда водили лишь тех, кто готов, господин! Отец Герман сам решал, кто готов, а кто нет! Говорил: избранные обрящут и причастятся!
   - Много было избранных?
   - Много, господин! Каждый третий из братьев, да как бы и не больше!
   - Из этих - кто? - Девенпорт указал на кучку пленников, ожидающих своей участи под коновязью.
   Коротышка впился в собратьев жадным взглядом и глаза его забегали. Он, наверное, перебирал в памяти лица, и было видно, как надежда на его лисьей мордочке сменяется отчаянием.
   - Ну же! Кто из них?!
   - Н-н-н... - ключник снова начал заикаться, и капитан, чтобы ускорить дело, приложился пару раз кулаком к его рёбрам.
   - Опять крутить вздумал, merde!
   - Нету здесь никого из них! Клянусь, нету! Умоляю, во имя Господа милосердного, я говорю правду!
   - Довольно, Оливье, - Николас встал. - Он не врёт, их здесь нет.
   - Согласен, - неохотно признал Девенпорт, - на враньё не похоже.
   - Гробом Господним... - монах зарыдал, размазывая текущую из носа юшку. - Девой Марией... Всё, всё сказал, как на исповеди...
   - Ну и ну, брат Клаус, прямо удивительно, отчего такой честный малый, как ты, не стал избранным.
   От вида плачущего ключника у Оливье зачесались кулаки - так захотелось съездить ещё разок-другой по залитой слезами и кровью роже. Экий слизняк! Мокрица! Пытаясь избавиться от искушения, он отвернулся.
   - Что ж, мсье Коля, кое-что мы узнали. Но этого, похоже, маловато?
   Николас поморщился, кусая губы. Было заметно, что он колеблется.
   "Баронский любимчик... Боишься, как и господин рыцарь, руки в дерьме запачкать? Не похоже. Кабы боялся, не разрешил бы мне трогать эту ворону. Но теперь ты не уверен, будет ли толк от мордобоя, а без нужды пленным рёбра ломать - против твоей натуры... Так оно?"
   Как ни странно, сомнения Николаса не раздосадовали Оливье, а напротив - пригасили разгоревшееся в душе пламя. И он сказал, удивляясь самому себе:
   - Ладно, не будем спешить. Парни ещё обшаривают здешние норы, и кто знает, что отыщут. Подождём пока.
   - Да. Давай подождём. И заглянем в келью аббата, осмотримся там.
   - И то дело.
   Оставив всхлипывающего ключника под присмотром солдат, они вошли в донжон.
  
  

2

   Допросная Шаттенбурга не впечатлила отца Иоахима ни размерами, ни обустройством. Тёмная и тесноватая комнатёнка: от прибитого к полу деревянного кресла до столика писаря - всего несколько шагов, и если пыточный мастер сработает неаккуратно, брызги крови могут долететь до тех, кто ведёт допрос. Опять же, из-за тесноты здесь душно и жарко - маленький очаг, притулившийся в углу, заставлял обливаться потом. К тому же он ещё и коптил.
   Промокнув лоб платком, инквизитор скользнул равнодушным взглядом по небогатому инструменту, предназначенному для того, чтобы приводимые сюда люди преисполнялись искренности и желания говорить. Несколько видов щипцов и клещей, две потрёпанных кожаных плети, железный ящик с винтами... Неужто "испанский сапог"? Вот уж не ожидал здесь увидеть. Наконец, дыба - эта выглядела сравнительно новой, деревянное ложе ещё не покрылось зловещими тёмными пятнами. Впрочем, сегодня её вид может измениться: прямо сейчас на светлых некрашеных досках был разложен обнажённый человек, и городской палач проверял натяжение верёвок, связывающих ноги пленника с воротом.
   Пыточных дел мастер оказался сутулым, кряжистым мужиком почтенного возраста. Был он совершенно лыс, зато необычайно густые его брови почти срослись на переносице, а под кожаной безрукавкой мускулистая грудь едва просвечивала сквозь курчавую чёрную шерсть.
   Имелись при нём помощник - молодой, лёгкий в движениях детина, а также писарь - румяный толстяк, которому к добродушной круглой физиономии больше подошёл бы фартук пекаря. Против палаческого подмастерья отец Иоахим возражать не стал, а вот толстяка-писаря выпроводил, заявив, что показания сможет записать Кристиан. Послушник при виде зловещего инструментария слегка побледнел, но за стол сел и чернильницу открыл с таким видом, будто это была готовая к бою ручница.
   Все молча ждали, пока инквизитор бормотал молитву, короткую и неразборчивую. Наконец, священник закончил и вздохнул - будто бы нехотя:
   - Ну, приступим с божьей помощью... Твоё имя?
   Разложенный на дыбе человек скривил губы в усмешке.
   - Ты ведь не узнаешь, если я солгу.
   Сейчас отец Иоахим мог хорошенько рассмотреть своего несостоявшегося убийцу. Высок, строен и сложением крепок - ни капли жира в этом молодом сильном теле. Да и с лицом повезло мерзавцу - красив, и даже подпаленная левая бровь облик не портит. Длинные чёрные волосы слиплись от пота и грязи, в тёмных глазах ожидание боли прячется за показной бравадой. Упрямец - это сразу видно, но мученичество не по его натуре, когда в дело пойдут кнут и калёное железо, долго красавчик не продержится.
   - Не будь так уверен в себе, - он взглянул на пленника с участием и сожалением, словно на непослушное дитя. - Впрочем, ложь лишь запятнает твою душу, мне же с неё убытка не будет. Я прошу имя лишь для того, чтобы как-то к тебе обращаться.
   - Вот оно что... Стало быть, любое имечко подойдёт? - человек на дыбе задумался, либо сделал вид, будто раздумывает. - Как насчёт Смерть Папскому Псу?
   - Слишком длинно, - качнул головой инквизитор. - Будто не имя, а целый титул. Но ты ведь не из благородных господ, не так ли?
   - Тебе-то почём знать?
   - У меня есть глаза, юноша. И дабы не потворствовать твоей гордыне, позволь уж звать тебя покороче. Смерть Псу... нет, лучше ещё короче: Псу. Согласен?
   - Мне всё равно.
   - Хорошо, Псу. Откуда ты родом?
   - Ну, а это тебе зачем, святоша?
   - Хочу знать, доводилось ли мне бывать в ваших краях. Быть может, тогда мы скорее придём к согласию.
   - Меж волком и помойною шавкой согласию не бывать. Что же до моего дома... Адские Ямы! Бывал у нас, пастырь божий?
   - Не пришлось, - сказал отец Иоахим, и в голосе его прозвучало ещё больше сожаления, чем прежде. - Но я снова в затруднении: негоже мне, честному христианину, всё время ад поминать. Придётся и здесь укорачивать. Ты ведь на меня обиду за это не затаишь, Псу из Ямы?
   Взгляд пленника вспыхнул, но он с показным равнодушием повторил:
   - Мне всё равно.
   - Теперь уж знаю наверняка: простолюдин, - инквизитор прищурился. - Ни гордости, ни чести. Простолюдин-алхимик... чудны дела твои, Господи. Откуда ты взялся на мою голову, Псу из Ямы? Кем подослан, и почему?
   - Подробно рассказывать?
   - Чем больше вспомнишь, тем больше тебе зачтётся, - Иоахим кивнул послушнику. - А ты записывай, Кристиан, записывай.
   - Ну, изволь, добрый пастырь... - распятый прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул, втягивая воздух носом и выпуская через рот. Когда он, наконец, заговорил, в голосе его звучала необычная торжественность:
  
   Я познание сделал своим ремеслом,
   Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
   Все тугие узлы я распутал на свете,
   Кроме смерти, завязанной мёртвым узлом.
  
   В колыбели - младенец, покойник - в гробу:
   Вот и всё, что известно про нашу судьбу.
   Выпей чашу до дна и не спрашивай много:
   Господин не откроет секрета рабу.
  
   На лице отца Иоахима проступило недоумение, а узник продолжал декламировать, будто не с дыбы говорил, а с кафедры в соборе:
  
   Мы - послушные куклы в руках у Творца!
   Это сказано мною не ради словца.
   Нас по сцене Всевышний на ниточках водит
   И пихает в сундук... (* - рубаи Омара Хайяма приведены в переводе Германа Плисецкого).
  
   - Что за ахинея? - прервал допрашиваемого инквизитор; он впервые позволил себе выказать раздражение. - Что это ты несёшь?
   Кристиан сидел с открытым в изумлении ртом, на кончике застывшего над бумагой пера набухала чернильная капля.
   - Хайям, - проворчал фон Ройц, до сих пор молчавший в своём кресле.
   - Кто? - священник недоумённо нахмурился.
   - Омар Хайям, пиит и астроном, родом из Персии. Ваш простолюдин, по всему видать, недурно образован.
   - Я бы похлопал тебе, господин рыцарь, - осклабился пленник, - да извини уж, руки заняты.
   - Перс... - лицо Иоахима пошло вдруг пятнами. - О Всевышнем смеешь говорить устами нечестивого магометанина. Время наше отнимаешь, отравляешь слух богомерзкими виршами... Да ты хоть понимаешь, ничтожество, с кем вздумал тут играть?! Дерзкий пёс! Одно моё слово - и тебя зажарят заживо, точно цыплёнка! Кости переломают, все до единой! Вынут потроха и зашьют в брюхо горшок с углями, чтобы он тебя изнутри припекал!
   Минуту назад ещё спокойный и насмешливый, инквизитор страшно преобразился: щёки его побагровели от ярости, ноздри раздувались, с губ вместе с проклятиями срывались брызги слюны. Он подступил к пленнику, потрясая кулаками; казалось - священник тотчас же сам бросится претворять в жизнь собственные угрозы.
   - Святой отец, - громко позвал его барон, и посланник Рима умолк, будто захлебнулся криком. - Держите себя в руках, святой отец.
   Инквизитор судорожно вздохнул, провёл ладонью по лбу, утирая выступивший пот. Рука заметно дрожала. Ледяной тон Ойгена подействовал не хуже выплеснутого в лицо ковша ключевой воды, приступ бешенства быстро проходил. Отец Иоахим поморщился и скосил глаза на Кристиана: ему не понравилось, как тот смотрел. Наверное, не стоило брать юношу с собой в допросную... Проклятье! Стыд и позор! Поддался гневу, как ребёнок, у которого отняли игрушку! Да ещё и прилюдно! Поганый еретик!
   - Вы правы, фрайхерр фон Ройц, - он постарался, чтобы речь его снова звучала размеренно. - Определённо, этот человек послан мне во испытание, и я не должен из-за него терять присутствие духа. Даже предавая грешника в руки палача, мне должно испытывать лишь сожаление и надежду, что он найдёт в себе смелость отринуть собственные заблуждения.
   Тело, распяленное на широких досках пыточного ложа, вдруг напряглось, жилы натянулись в судорожном усилии, и человек, сколь хватило ему возможности, прянул к своему врагу. Но тут же снова обмяк, кусая губы от боли в вывернутых суставах. Отдышавшись, процедил сквозь зубы:
   - Думаешь, будто есть у тебя право судить обо мне и моих заблуждениях? О, да, только так и думают такие сукины дети в сутанах. Ну, изволь же, спрашивай, не стесняйся. И терзай, сколь душе твоей гниющей угодно. Да только я тебе радость-то подпорчу, святоша: не вырвешь ты у меня ничего сверх того, что и без пытки тебе бы сказал.
   - Ну-ну, - протянул Иоахим с прежней спокойной насмешкой, - не сдавайся так скоро, герой. Потерпи хоть немного для порядку, а то ведь поспешным признаниям веры нет.
   - Смейся, дьявол, смейся, пока можешь. Да вспоминай Жданице и пражских школяров, от таборитских псов бежавших, да угодивших в когти папского коршуна. Помнишь, как твои заплечники пятки им припекали, как ложные признания тянули? Невинных, сгоревших у столбов, неужто позабыл?
   - Невинных - не помню, - инквизитор скривился, подавляя новую вспышку гнева. - Помню гуситских шпионов и еретиков. Все четверо сознались в грехах. И сжёг их не я, а князь Кон...
   - Врёшь! - выдохнул пленник пылко, но тут же снова стал спокоен, жёсткие складки на его лбу разгладились. - Врёшь ты, курва папская, не было среди нас гуситов.
   - Вот оно что... Стало быть, ты, Псу из Ямы, их дружок-приятель? Тот пятый, коего увальни жданицкого войта поймать не сумели? Воистину, сколь верёвочке ни виться...
   На лицо распятого человека легла печать безучастия, он попытался пожать плечами, но не сумел и лишь вымучил слабую болезненную улыбку.
   - Я не пятый, и даже не шестой. А вот который - не скажу; сам гадай, сколько ещё наших по твою голову придёт. Что у меня не вышло - то не беда, друзья половчее будут. Недолго тебе гулять по белому свету, змей.
   - Изволите пытку начать, ваша милость? - пробурчал палач, хмуря кустистые седеющие брови. - Самое время ворот мальца повернуть.
   Отец Иоахим ответил не сразу, он жадно всматривался в черты пленника, ожидая увидеть признаки страха и неуверенности, но сумел разглядеть лишь выступившую на упрямом лбу испарину. Потом, будто спохватившись, инквизитор снова бросил взгляд на бледного Кристиана и произнёс с ноткой разочарования:
   - Повременим пока. Пусть ещё полежит так с полчаса, подумает, а после снимите его. Сейчас у меня есть дела поважнее, этим же займёмся завтра, оно мне таким уж срочным больше не кажется.
   - Уже уходишь, святоша? - в усмешке распятого боль в равных долях мешалась с презрением. - А у меня только-только интерес появился к беседе.
   - Сохрани его до завтра, дружок, - посоветовал Иоахим. - Обещаю, что завтра спешить не стану и уделю тебе столько внимания, сколько ты заслуживаешь.
  

* * *

  
   - Та история про какую-то чешскую деревню... - Ойген сделал вид, будто силится вспомнить. - Жа... Зва...
   - Жданице, - подсказал инквизитор с явственной неохотой. - Это в Моравии.
   - Вот-вот. Он про неё не соврал?
   - Едва ли. Там и впрямь был пятый. Мне доносили, повезло подлецу - вышел по нужде из амбара, где вся ватага ночевала, увидел парней войта, да и задал стрекоча.
   - И вы их сожгли?
   - Только уличил во лжи, - сухо отрезал отец Иоахим. - И сделать это было нетрудно - у них в дорожных мешках нашлись алхимические гримуары, весьма подозрительные эликсиры и притирания. Кроме того, один за пазухой хранил еретическое богохульное воззвание против Папы. Не сомневайтесь, те четверо получили по заслугам. Их сожгли в Злине за колдовство и шпионаж в пользу гуситов.
   От язвительного замечания Ойген фон Ройц удержался. Собственно, по нынешним неспокойным временам история была самая обыкновенная. В Чехии и Силезии, на дорогах Богемии, в польских и венгерских деревнях не только пришлых людей, но и своих же соседей непрестанно в чём-нибудь подозревали, хватали и волокли на дыбу, а после - на шибеницу (* - виселица). Убивали гуситов, убивали виклифистов, и с наибольшим рвением убивали тех, кто вовсе не имел никакого сочувствия ни к Виклифу (* - Джон Виклиф (1320 или 1324 - 1384 гг.) - английский богослов и реформатор, основатель учения виклифистов, впоследствии превратившегося в народное движение лоллардов. В 1376-1377 годах читал курс лекций, в которых осуждал алчность духовенства, ссылаясь на то, что ни Христос, ни его апостолы не обладали ни имуществом, ни светской властью. В 1377 году был привлечён Лондонским епископом к суду прелатов за антипапские высказывания. В 1378 году папа издал специальную буллу, осуждающую учение Виклифа. Идеи Виклифа были популярны в низших слоях населения по всей Европе. В Чехии их подхватил Ян Гус и его последователи), ни к Гусу. Не меньше народу губили и сами гуситы - хватали по пустячным доносам, вешали, забивали цепами, жгли в просмоленных бочках. С обеих сторон на каждого изловленного шпиона приходилось, наверное, по полдюжины невинных жертв. И это, в сущности, мало кого заботило: бей, не жалей, пусть Господь отделяет агнцев от козлищ!
   - Отчего же вы прекратили допрос? Он ведь уже заговорил, и мог рассказать больше.
   - Решил воспользоваться тем советом, что вы дали мне накануне. Определённо, долгие раздумья подействовали на заблудшую овцу благотворно, так почему бы не поощрить её ещё одним днём? Сегодня отступник сказал мне то, что хотел. А завтра скажет и то, чего не хочет.
   - Дело ваше, святой отец, дело ваше. Это вам он жаждет кровь пустить, не мне.
   Инквизитор будто желчи хлебнул, так его перекосило.
   - Пустые угрозы, не более чем. Он знает, что ему не избежать возмездия, вот и пытается напоследок хоть чем-то меня уязвить. Я не боюсь, фрайхерр фон Ройц.
   - Ваша отвага делает вам честь. Всё же не теряйте осторожности, ибо пленник солгал не во всём. На постоялый двор ваш "гусит" приехал то ли со слугой, то ли с приятелем.
   - И где сейчас этот... э-э-э... приятель? - как ни старался посланник Папы скрыть беспокойство, оно тренькнуло в его голосе нервической стрункой.
   - Пропал. Стражники землю роют, но парень сгинул бесследно.
   Тень озабоченности на лице отца Иоахима сгустилась в мрачную тучу, и барон ощутил что-то вроде удовлетворения. Он почти не сомневался, что сообщник неудавшегося мстителя уже выбрался из города и сейчас либо прячется в лесу, либо старается оставить между собой и Шаттенбургом как можно больше вэгштунде. Но пусть святой отец думает иначе. Чем чаще он станет оглядываться, тем меньше будет путаться под ногами.

3

  
   Ойгена фон Ройца он едва успел перехватить на постоялом дворе. Повезло - прямо в дверях наткнулся на слугу барона. Тот шёл куда-то с двумя арбалетами и вид имел уморительно суровый.
   - Эгей, Хорст, да ты, не иначе, на войну собрался!
   Слуга шутке не улыбнулся, глянул хмуро исподлобья.
   - Доброго дня, герр Николас. Хозяин собрался к господину Глассбаху, велел его сопроводить.
   - Вот как. Ну, это я удачно поспел. Не застал бы вас - так искал бы по всему городу.
   - Хозяин на конюшне сейчас.
   - А кому столько машинерии тащишь?
   - Один мне, другой - господину Зальму.
   - Карлу? - Николас громко хмыкнул. - Ему эта штука ни к чему, Хорст. Малышу Карлу можно доверить меч... ну, или, скажем, дубину. А вот из арбалета он с десяти шагов и в корову не попадёт.
   - Я всё слышал, - проворчал оруженосец, выходя на крыльцо следом за слугой. - И если ты думаешь, будто это смешно...
   - Конечно же, не смешно, - ничуть не смутившись, Николас скорбно качнул головой. - Скорее уж печально. Когда ты на привале у Фольграу бил в ростовой щит, у меня на глаза слёзы наворачивались. Возьми пару уроков у Девенпорта, он в этом деле настоящий мастак.
   Карл высокомерно выпятил челюсть.
   - Вот пусть Девенпорт и мастерится, а рыцарю не пристало тратить время на всякие... деревяшки с тетивою.
   - Что ж, скажи это Дитриху и Гейнцу, дружище.
   Он снова повернулся к слуге, с интересом слушавшему их разговор.
   - Отдашь игрушку мне, Хорст, я с вами поеду.
  

* * *

  
   Барон стоял у стойла и наблюдал, как Йохан седлает его коня. Обернувшись на звук шагов, он с гневным изумлением поднял брови.
   - Экселенц...
   - Ну, наконец-то! Клянусь распятием, я успел уже пожалеть, что сам не двинулся на проклятый монастырь! И если бы ты заставил меня прождать ещё час, моя печень истекла бы желчью от нетерпения!
   - Ротшлосс наш, - сказал Николас без долгих прелюдий.
   - Хвала Господу... - Ойген осёкся и подозрительно сощурился. - Что-то не слышу радости в твоём голосе.
   - Прошло не слишком гладко, экселенц. Пришлось рубиться с монахами и... аббат Герман мёртв.
   - Та-ак... - глаза рыцаря короны будто подёрнулись льдом.
   - Боюсь, он не оставил нам выбора. Случись иначе, наши жизни стали бы для вас меньшей из потерь.
   Несколько мгновений фон Ройц буравил его взглядом, острым, как кинжал. Потом приказал:
   - Рассказывай.
  

* * *

  
   - Ты сам это видел?
   - Не только я. Дитрих, Гейнц, Оливье и ещё три десятка людей - все видели.
   - Звучит как сказка какого-нибудь трубадура. Если бы я тебя не знал столько лет...
   - Понимаю, экселенц, - Николас замялся. - Я и сам едва верю тому, чему был свидетелем.
   Барон покачал головой и протянул коню кусок подсоленного хлеба. Тот ткнулся большими губами в хозяйскую ладонь, ухватил краюшку и с удовольствием принялся жевать. Ойген фон Ройц бережно провёл рукою по пышной гриве.
   - Хороший мальчик, Роланд, хороший... Николас, это какой-то трюк. Я много где побывал, повидал немало. На моей памяти ни один чернокнижник, стоя на вязанке хвороста, не сумел всем своим чародейством хотя бы погасить брошенный в костёр факел. Но и святые старцы, сказать по совести, могут не больше. Времена Моисея остались в прошлом. Это трюк, иначе и быть не может.
   - У Дитриха сломано три ребра, - сказал Николас бесстрастно. - А его лошадь вывернуло наизнанку. Если это трюк, я хотел бы такому обучиться, экселенц.
   - Недурно сказано, - барон усмехнулся. - Лошадь наизнанку... Ты прав, конечно, умение стоящее.
   Они вышли во двор. Конюх вывел следом Роланда. Заждавшийся Карл с явным раздражением посмотрел на Николаса, но при бароне возмущение сдержал, лишь позволил себе вздох облегчения - глубокий и нарочитый. Его страданий, однако, никто не заметил. Легко, будто играючи, фон Ройц поднялся в седло; наклонившись, похлопал коня по шее.
   - Едем к ратуше.
   Оруженосец и Николас взлетели в седла.
   - Рассказывай дальше, - потребовал барон, когда они тронулись.
   - Мы обшарили замок. Заглянули в каждый тёмный угол, нашли ещё парочку монахов. Увы, не избранных.
   - Это тоже ключник сказал? Меня удивляет, что вы так охотно ему поверили.
   - Не в нём дело, - Николас покачал головой. - Укажи он нам на кого-то из уцелевших братьев, я бы усомнился в его честности.
   - Вот как. Отчего же?
   - Я видел тех. Когда впервые побывал в Ротшлоссе, помните? Та компания, что вернулась в монастырь под утро... что-то было в них - во взглядах, в движениях. Это трудно объяснить, экселенц. Чем отличается медведь, выросший в зверинце, от медведя, которого ты выманил из собственной берлоги? Избранные сражались с нами, точно одержимые, они будто не чувствовали ни боли, ни страха. Людям Девенпорта пришлось убивать, чтобы не погибнуть самим.
   - И вы перебили всех?
   - Я видел, как несколько монахов скрылись в донжоне, когда умер аббат. И мы их не нашли. Думаю, избранные знали тайный ход из замка, и воспользовались им, когда поняли, что проиграли.
   - Значит, всех, кто мог быть полезен, вы частью перебили, а частью упустили, - подытожил барон холодно. - Как же так, Николас? Раньше ни ты, ни Оливье меня не подводили.
   - Девенпорт не виноват, экселенц. Из нас только я мог оценить, с кем предстоит схватиться. И оценил неверно.
   Карл громко и насмешливо фыркнул, но тут же окаменел лицом, встретив неодобрительный взгляд фон Ройца.
   - Слова благородные, но это лишь слова. Что вы предприняли, дабы поправить дело?
   - Обыскали комнату аббата.
   - Нашли что-нибудь интересное?
   - Да. С дюжину книг, совсем не похожих на Святое Писание. "О знаниях, обретенных во время бдений ночных", "Воззвание к подлинным сущностям", "Verum scientificum", "De Cecidit operibus" (* - (лат.) "Истинное знание", "О деяниях Падших")...
   - Николас, - проворчал барон, - не терзай мой слух латынью. Что у аббата от подштанников мандрагорой попахивает - это, конечно, хорошо, ибо доказывает справедливость наших решений. Но хотелось бы увидеть нечто посущественнее парочки пыльных еретических фолиантов.
   Оруженосец снова не удержался, фыркнул.
   - Есть и посущественнее, экселенц. Письма.
   - Ага, - фон Ройц повернулся к министериалу и выразительно приподнял бровь. - От кого?
   - От матушки Агнессы, аббатиссы...
   - ...здешних цистерцианок. Я знаю. Что в них интересного?
   - Думаю, аббата и мать настоятельницу связывало какое-то общее дело. Мать Агнесса осторожничала, доверяя слова бумаге. Ничего лишнего, сплошь намёки, иносказания. Но вот это лежало не в ларце, а на столе у аббата. Полагаю, оно было последним.
   Николас протянул барону листок жёлтой бумаги, до половины исписанный крупным, торопливым почерком.
   - Читай сам. Терпеть не могу ломать глаза, сидя в седле.
   - Да, экселенц. Здесь написано: "Ты старый глупец, Герман, страх совсем лишил тебя разума. С Вороном следовало договориться, а не давать ему повод для ссоры. Но ты поспешил, и теперь получить его расположение будет куда труднее. Нам придётся готовиться к худшему. Я немедля добавлю к охране ещё трёх верных, пошли троих и ты. Впредь будь благоразумен, ибо торопливость, воистину, ведёт к гибели. И боле не спрашивай меня о моих обязательствах, прежде я ни разу не отступала от них. Агнец прибудет в срок. Агнесса".
   - Будь я проклят, если хоть что-нибудь понял! - воскликнул Карл.
   - Сплошной туман, - барон кивнул, однако по изогнувшей его губы слабой усмешке министериал догадался, что смысл чужого послания не ускользнул от фон Ройца. - Значит, "договориться с Вороном"... со мной, стало быть. Но отец Герман поспешил. Смекаешь, Николас?
   - Приказал убить меня.
   - Похоже на то. И торопливость почтенному аббату воистину вышла боком. Как полагаешь, что охраняют "верные"?
   - Источник.
   - Возможно, возможно. Ещё какой-то "агнец прибудет в срок"... Туман, сплошной туман.
   - В письмах, что я успел просмотреть, "агнцы" упоминались ещё дважды.
   - Она ведь монашка, - бросил Карл с пренебрежением. - Монашки вечно о таком болтают.
   Барон словно лишь теперь заметил оруженосца, держащегося от него по левую руку.
   - Карл, мой мальчик, - сказал он негромко, и даже как будто ласково, - поезжай-ка вперёд, да передай герру Глассбаху, что я буду с минуты на минуту. А если его нет в ратуше, то разузнай где он, отыщи и пришли ко мне.
   - Но... - юноша осёкся, растерянно моргнул и, поклонившись господину, пришпорил своего гнедого.
   - Меньше забот - крепче сон, - произнёс Ойген, проводив оруженосца взглядом. - Славный паренёк, когда-нибудь станет достойным рыцарем... Так о чём я говорил? Агнцы, агнцы... Чем занят Оливье? Почему не вернулся вместе с тобой?
   Внезапная перемена темы не сбила Николаса с толку.
   "Потому что хитрый мерзавец явно предпочёл, чтобы известие о нашей неудаче Ворон получил от меня, а не от него", - подумал он с иронией, но вслух сказал:
   - Девенпорт вернётся завтра, экселенц. Он надеется отыскать тайный ход, которым ушли монахи.
   - Ротшлосс - старый замок, - фон Ройц с сомнением покачал головой. - В таких местах проще разобрать стены до основания, чем найти тайники.
   - Мне показалось, наш капитан уверен в себе.
   - Клянусь распятием, тебе так покажется, даже когда он будет стоять один против сотни с тростинкой вместо меча. Видел бы ты его под Ауссигом (* - в 1425 году возле города Ауссиг (чешск. Усти-над-Лабем) состоялась битва между осаждавшим город чешским войском и армией Саксонского, Мейсенского и Тюрингского княжеств. Немцы потерпели поражение, потеряв до 4 тысяч человек)...
   Под Ауссигом Николас не был, но историю эту знал. Когда конница Прокопа Голого опрокинула крестоносцев, хвалёные рыцари Альбрехта бежали, точно перепуганные зайцы. Поле вокруг чешского вагенбурга устлали тысячи немецких трупов. Под бароном убили жеребца, в боку у него сидело с полдюжины осколков от пущенного из гаковницы каменного ядра, забрало шлема смяло гуситское молотило. Ойген фон Ройц уже прощался с белым светом, когда два десятка простых ландскнехтов пробились к нему сквозь пьяных от крови таборитов. Оливье Девенпорт протащил на закорках оглушённого рыцаря короны, закованного в миланскую бригантину, доброе лье ((фр. lieue) - старинная французская единица измерения расстояния. Сухопутное лье равно 4445 метрам). А потом возле какой-то опустошённой деревушки он и четверо оставшихся солдат схватились с дюжиной своих же братьев наёмников, дезертировавших из стана "христова воинства". Барон пришёл в себя уже под конец схватки, и, по его собственным словам, чуть богу душу не отдал, увидев над собой демона в иссечённой кольчуге, с ног до головы покрытого кровью и копотью. Демон улыбался.
   - В бою он хорош, - признал Николас. - Да и хитрости ему не занимать.
   - Оливье - не из тех, кто пробуждает безотчётную любовь, - фон Ройц усмехнулся. - Обычно его безотчётно ненавидят, и для того нередко есть причины. Но он - тот человек, на которого я могу положиться, и один стоит целого отряда. Понимаешь меня?
   - Да, экселенц.
   - Вот и славно... Нет, ты только посмотри! Воистину, помянёшь дьявола...
   Возле ратуши их поджидали двое: солдат из охранного десятка (кажется, в отряде его прозывали Хрящом) и сам Девенпорт - усталый, пропылённый, но явно чем-то довольный.
   - Вот так нежданная встреча, - сказал Ойген, подъехав ближе. - А Николас меня заверил, что высечь тебя плетьми мне посчастливится только завтра.
   - В городе бедлам, господин, - капитан поклонился. - Мне спокойней, когда вы со своею плетью прохаживаетесь где-нибудь неподалёку.
   - Ха! Врёшь ведь, шельмец... Ну, давай, говори. Не с пустыми же руками примчался.
   - Как можно, чтобы с пустыми? Я нашёл, что искал, вот и вернулся раньше.
   Хоть Николас и сам недавно говорил про уверенность Девенпорта, но сейчас, услышав его слова, поразился. Как же получилось у наёмника управиться так скоро?!
   Оказалось - случай помог: монахи бежали из Ротшлосса столь поспешно, что в кладовой, где начинался ход, учинили беспорядок. Один из людей Оливье приметил сдвинутые с места бочонки и корзины, позвал командира, а уж вместе они быстро отыскали пустую бочку без дна, поставленную над узким колодцем. Колодец привёл в тесный лаз, оканчивающийся в сотне шагов за стенами замка.
   - Там ручей, - рассказывал Девенпорт, - с башен его не видно. Да у нас и не было наверху никого, но эти олухи о том не знали и бежали не по голым камням, а прямо по руслу. Следы остались хорошие, я почти лигу прошёл, пока они от ручья не повернули. И опять - спешили, ублюдки, бросились напрямик, не раздумывая. Потому я их до самой тропы проследил.
   - До какой тропы? - барон подался вперёд, лицо его сделалось напряжённым, в глазах блеснуло предвкушение охотника, увидевшего добычу.
   - Сдаётся мне, до той самой, по которой они в горы тайком ходили.
   "Источник! - воскликнул мысленно Николас. - Да неужто же Девенпорт..."
   Миг спустя он уже понял: нет, до загадочного Источника капитан не добрался. Ибо начинал наёмник свой рассказ бодро и не без самодовольства, а как заветную тропу упомянул, так заговорил сухо, скучно.
   - Прошли по ней ещё с лигу или поменьше, она привела к пещере. Отшельник или нет, но кто-то там и впрямь жил: остались очаг, охапка соломы, отхожая яма... словом, обжитое местечко - видно сразу. У нас с собой были факелы, так что тянуть не стали, полезли в чёртову нору. Шагов с полсотни одолели, а дальше - всё, ходу нет.
   - Завал? - догадался Николас. Девенпорт нехотя кивнул.
   - Наглухо закупорено, не пробиться. Свод просел, поперёк прохода глыбы с меня размером, и меж ними - ни просвета. Пусть меня бесы в пекло живьём заберут, если обошлось без бочонка с порохом.
   - Разобрать завал долго? - спросил барон, без особой, впрочем, надежды в голосе.
   - Так долго, что и браться не стоит. Да и они там, внизу, небось, не дураки, свою затычку стеречь станут. Как услышат, что копаем, им ничто не помешает все наши труды одним махом снова похоронить.
   Фон Ройц молча кивнул и вошёл в ратушу, Николас и Оливье поспешили за ним. Они всполошили скучающего у дверей стражника, распугали стайку писцов и стали подниматься по широкой каменной лестнице. На середине пролёта барон внезапно остановился. Повернувшись вполоборота к своим людям, он, наконец, подвёл итог размышлениям:
   - Похоже, в руках у нас пусто. Мы теперь знаем наверняка: Источник есть, и человеку он дарует небывалую, чудесную мощь. Мы знаем почти наверняка: Источник скрыт где-то под землёй. Вот и всё, что нам известно. Но даже об этом - никому ни полслова.
   - Кто-нибудь да пронюхает, - проворчал Девенпорт. - В монастыре многие видели... лишнего. Стража, монахи, да те обозники...
   - Нет, - Николас покачал головой. - Все они видели то, что сумел сделать аббат, но про Источник даже монахи мало что знают.
   - Всех монастырских - под замок, и пусть сторожат их только твои парни, Оливье. Инквизитору я скажу, будто в горах мы ищем беглых еретиков. Может, нам его помощь даже чем-нибудь пригодится. Уяснили?
   - Да, экселенц, - сказал Николас, зная наверняка, что ответа от них барон вовсе не ждёт. Взгляд у фон Ройца уже стал рассеянным, на лицо легла тень глубокой задумчивости.
   - Агнцы, - буркнул он, отворачиваясь. - Эти проклятые агнцы... тревожат они меня.

4

  
   Очинив и аккуратно уложив в пенал перья, плотно закрыв чернильницу, Кристиан сложил густо исписанные листы бумаги в походный сундучок и защёлкнул замок. Бумага была местная, шаттенбургская, и, как показалось юноше, довольно дрянная - чернила частенько расплывались, несмотря на все старания. А вот чернила - те самые, на которых он сэкономил целый даллер - и впрямь оказались хороши. Во всяком случае, с пальцев их удастся оттереть ещё не скоро. Остается только надеяться, что и на бумаге они будут держаться не хуже. Хотя стоило ли переводить их на запись рассказанного этим преступником с площади? Кристиана передёрнуло. Тьфу, даже думать не хочется о том, чего поляк наговорил.
   И ещё меньше хотелось вспоминать, с каким ожесточением вел себя отец Иоахим.
   Юноша потянулся, зевнул и покосился на постель. Завалиться бы сейчас на тюфяк, накрыться одеялом и заснуть - так, чтобы не думать ни о Шаттенбурге, ни о том, что в нём происходит. Какое там... Хоть и вечер уже скоро, но может случиться - вдруг позовёт отец Иоахим, или ещё какая-то надобность возникнет. Может, тогда хотя бы поесть, а то за весь день ни крошки во рту; брюхо, того и гляди, к спине прилипнет.
  

* * *

  
   Жена хозяина "Кабанчика", Магда Хорн, сообщила ему, что может подать ячменную кашу, яичницу с салом, варёную репу с горохом и капустный суп с мясной обрезью. Ещё есть сушёная рыба и козий сыр. Ну и хлеб, конечно. Пиво, ясное дело, предлагать послушнику не стала.
   Кристиан даже растерялся: конечно, он привык, что в "Кабанчике" широкий выбор, но сейчас слова госпожи Хорн поставили его в тупик.
   - А что делать-то, - посетовала хозяйка, и тяжело вздохнула. - На улицу выходить боязно, вот и не вылезаю с кухни. Наготовила, да. Может, народ хоть пожрать заглянет, а то совсем тоска. Ваши-то, гляди-ка, тоже попрятались...
   И в самом деле - бойцы, приехавшие с фон Ройцем, сидели в комнатах наверху. Большая часть отдыхала после налета на монастырь: у юноши до сих пор в голове не укладывалось, как это можно - ворваться с мечами в святую обитель. Но Микаэль, уже успевший перекинуться словом с наёмниками, от услышанного посмурнел и коротко объяснил Кристиану: похоже, если и была прежде святость в Ротшлоссе, нынче её там и с фонарём не сыскать. От такого на душе стало ещё поганее и страшнее. Вот и наёмники боятся. Ещё и пьют, поди, со страху-то.
   - Да, - подтвердила Магда, - уже шесть кувшинов пива усосали.
   И не без гордости добавила, что кувшины-то у неё в полведра, и пиво самое крепкое в городе.
   Боятся, значит, наёмники да охранники. Ясное дело: творится в городе не пойми что, вот и напуганы все... кроме него. Он с удивлением поймал себя на этой мысли. И впрямь ведь - не боится! То есть, страх-то, конечно, никуда не делся, только теперь доходит до Кристиана, точно крик через пуховую подушку - вроде и кричат, а поди-ка, услышь да пойми, откуда. Будто он сам по себе, а страх - сам по себе. И это - с внезапной ясностью понял юноша - уже давно так: ещё с того часа, как он побывал в землянке у "птенцов" отца Иоганна. Они словно разделили общий страх на всех, и стал тот маленьким, неопасным, так что не боятся теперь ни девочки Альма и Бруна, ни мальчики Пауль и Грегор, Ян и Ларс... А Перегрин - он боится?
   Странный этот Перегрин. На беспризорника не похож, да и лет ему уже не так мало, чтобы по улицам зазря болтаться: кто-то из родни должен непременно к делу пристроить - пусть на кусок хлеба зарабатывает. А ещё - у необычного паренька изменилось выражение лица, когда Кристиан произнёс слово, сорвавшееся с губ умирающего священника. Будто имя "Ворг" для него имело какой-то смысл.
   - Ну так что есть-то будешь? - прервала его размышления Магда Хорн.
   Юноша, перебрав на ладони медяки, вздохнул:
   - Кашу. Сыр. И молоко.
   Хозяйка поставила на стойку глиняную миску с кашей, положила рядом ломоть хлеба с толстым куском сыра, налила в кружку молока из крынки. Потом поглядела на послушника, на его запавшие щёки, покачала головой и добавила в кашу с полдесятка жирных шкварок, полила растопленным салом со сковороды.
   - У меня денег всего...
   Магда Хорн только рукой махнула.
   - Иди, лопай. А то, глядишь, ветром унесёт.
   - Спасибо.
   Что-то бормоча, женщина отвернулась к котлу с супом.
   Устроившись за столом в самом углу зала, Кристиан принялся за еду. Сперва он намеревался поесть в комнате, но оставаться в одиночестве не хотелось. Впрочем, и здесь народу было немного: топталась у очага хозяйка, в противоположном углу сидели над кувшином пива двое горожан, да мела веником пол одна из служанок.
   "Всё-таки лучше, чем одному", - подумал юноша... и сыр едва не встал ему поперёк горла, когда с громким топотом по лестнице спустился Оливье Девенпорт.
   Наверное, всё же стоило пойти к себе. Наёмник был ему неприятен с самой первой их встречи. В его жестах, в манере говорить, даже в том, как он смотрел на других людей, чувствовалось, что чужая жизнь для него - дешевле медяка. Горло перережет, и не поморщится. Но, наверное, иначе и быть не может, если человек два десятка лет кормится с меча. Или может? Микаэль-то совсем не такой...
   Тем временем Девенпорт прошёл к стойке и потребовал пива. Магда Хорн сняла крышку с изрядного бочонка, зачерпнула оттуда глиняной кружкой, поставила перед капитаном. Тем же манером наполнила вторую кружку, накрыла её ломтём хлеба с сыром. Бросив на стойку несколько медяков, француз подхватил кружки... и в несколько шагов оказался рядом со столом, за которым расположился Кристиан. Будто другого места нет, в самом деле!
   Оливье опустился на скамью, брякнул кружками о столешницу и, словно не замечая послушника, вгрызся крепкими зубами в краюху, отломил сыра.
   Старательно пережёвывая кашу, Кристиан изучал покрывавшие стол неуклюжие, процарапанные ножом рисунки довольно скабрезного свойства и немногочисленные надписи, единственной пристойной из которых было "Hic bibatur" (лат. - "Здесь пьем"). Он склонился ниже над тарелкой, словно стараясь сделаться совсем маленьким и незаметным. Может статься, наемник так и не заговорит с ним? Отвечать на вопросы Девенпорта ему не хоте...
   - Ну как, допросили? - француз впился ему в лицо острым взглядом.
   От неожиданности юноша поперхнулся кашей, и капитан тут же дважды приложил ему промеж лопаток твёрдой, как доска, ладонью.
   - Я говорю, допросили этого, с площади?
   Послушник с трудом перевёл дыхание, глотнул молока. И ответил не без некоторой мстительности:
   - Отец Иоахим не велел... болтать.
   - Ясно, - кивнул Оливье и снова принялся за еду.
   Неужели на этом всё? Кристиану не верилось. Вряд ли наёмник стал бы заводить разговор только ради того, чтобы задать вопрос, ответ на который мог предсказать заранее даже несмышлёный малыш. Значит, сейчас он скажет что-то ещё...
   - Смотрю, отец инквизитор не особо разговорчив. Да и тебе, небось, спуску не даёт? Вижу я, как ты у него бегаешь.
   Топорная работа. С чего бы это писарь стал обсуждать дела святого отца, тем более с посторонним человеком? Но выдерживать взгляд француза было непросто - тот давил, прижимал к скамье, словно юноша взвалил себе на плечи тяжеленный мешок с мукой.
   - Тот-то, что за детьми приглядывал, кажись, помягче был, а? Заботливый...
   Кристиан вздрогнул. Теперь ещё и отца Иоганна приплел? Ох, не к добру всё это.
   - Да, жалко старика, - продолжил Девенпорт, как ни в чем не бывало.
   Жалко? Тебе?! Там, в доме у отца Иоганна, не было похоже, что наемнику вообще есть до кого-то дело.
   "Нет, так нельзя, - одёрнул себя Кристиан. - Быть может, то была лишь минутная слабость, и позже, когда пришло время подумать, в его душе проснулись человеческие - именно человеческие, а не животные - чувства?"
   Может, и так. Юношу учили, что словам всякого человека нужно верить. Впрочем, и напоминали при этом, что не следует быть слишком доверчивым.
   - Видать, хороший был человек, - продолжил тем временем Девенпорт.
   - Да. Хороший.
   - Ну вот, другое дело! - словно обнадёженный ответом Кристиана, оживился француз. - А то молчишь, как сыч! Я уж подумал, не подрезал ли святой отец тебе язык, чтобы лишнего не наболтал?
   Наемник сам засмеялся над собственной шуткой. Смех вышел дребезжащим, наигранным - видать, совсем не до смеха было Оливье Девенпорту. Придвинувшись ближе к послушнику, капитан подтолкнул кружку, и густое пиво плеснуло на стол, расплывшись липкой лужицей.
   - Давай, пей. Хорошее.
   Кристиан чуть заметно поморщился. Отец Иоганн хороший, пиво хорошее... Как будто никакой разницы нет. Ему по-прежнему не хотелось говорить с французом. И тем более - пить его пиво.
   - Не хочу, - он сунул в рот ложку каши, и через силу добавил с набитым ртом: - Спасибо.
   - Как знаешь, - Оливье сделал несколько глотков из кружки; юноша наблюдал, как двигается вверх-вниз кадык на его горле.
   Он понимал: этот человек хочет о чём-то поговорить, но не знает, как подступиться к беседе. Пытается подтолкнуть разговор в нужном направлении, но выходит плохо. Понятно, вояке сподручнее мечом орудовать, а не языком. Однако же интересно, что ему всё-таки нужно?
   - Ты мне вот что скажи, - наемник почти доверительно наклонился к Кристиану, и тот заёрзал на скамье, стараясь незаметно отодвинуться, - если человек такую смерть принимает, как тот священник, душа его куда попадает? В рай? Или прямиком в ад - коли уж за ним пришла тварь из преисподней? А? Что думаешь?
   Губы француза скривились в улыбке, но глаза были полны холодной ярости. Кристиан моргнул, будто под веко попала соринка. Ему вдруг показалось, что он видит вокруг Девенпорта... свечение. Нет, не так! Тот словно находился внутри тончайшего пузыря - тонкого, несравнимо тоньше того, что отделяет от белка яичный желток. И так же, как пузырь внутри яйца, этот был полон желтизны - но не солнечной яркости желтка, а мутной жижи гнойного нарыва, кое-где пронизанной жирными бугристыми жилами, набрякшими чёрно-красным, похожим на гниющую кровь. Казалось, стоит капитану неловко повернуться, как его острый локоть прорвёт невидимую плёнку, и из пузыря хлынет это зловонное липкое...
   Только что съеденная каша кислым комком подкатила к горлу, юноша с трудом сдержал рвоту. Ухватив кружку с молоком, он сделал несколько судорожных глотков.
   - Подумай об этом, парень, - выдохнул Оливье. Потом оттолкнул опустевшую кружку, поднялся из-за стола и тяжёлыми шагами покинул кабак.
  
  

5

  
   Он скользил по крышам домов, почти неразличимый в опускающемся на город сумраке. Поначалу при солнечном свете ему делалось дурно, изводила тянущая боль, а кожу словно окатывало кипятком, едва на неё попадал полуденный луч. Потом стало легче, он привык, приспособился, изменился. И сделался сильнее. Впрочем, ночь для него по-прежнему была предпочтительнее дня. Ночью всё иначе.
   Мягкие прыжки переносили тело с крыши на крышу; утолщившимися пальцами ног Ворг ощущал то занозистое касание серой от непогоды дранки, то покалывание сухих травяных стеблей, выбивающихся из плотно уложенных связок (солома - вспомнил он - это называется солома), то прохладу шероховатой черепицы. Иная крыша чуть проседала, иная отзывалась лишь скрипом и едва слышным шорохом сыплющегося мелкого мусора - даже двигающееся беззвучно тело отнюдь не было невесомым. Иногда внутри дома вспыхивала тревога, и он видел, что люди внизу, под крышами, боятся. Стоило ему захотеть, и его взор пронизывал толстые прочные стены, сложенные из камня и брёвен, словно туманные серые завесы - и Ворг наблюдал, как сыть старается укрыться, напуганная, слышал судорожное дыхание и заполошное биение сердец.
   Они тоже чувствовали его - охотника. Конечно же, не так ясно, как ощущал их он, но - чувствовали. И боялись.
   Осязать их ужас - это сладостно, восхитительно, почти так же хорошо, как вкушать, впитывать, поглощать... Впрочем, сейчас Ворг был сыт - выпитый недавно человек утолил голод. На какое-то время - утолил. Люди слабы, охотиться на них просто, но у лёгкой добычи и ценность невелика. Желания человеческие жалки, стремления убоги, впечатления блёклы. Да, всё, что они имеют, неплохо утоляет жажду и вливает в растущее изменчивое тело драгоценные ручейки силы, но не приносит истинного удовольствия.
   Новый прыжок бросил его через улицу - прямо над головами спешащих куда-то человечков. Зря, зря... могли ведь заметить. Да, они слабые, немощные, но нельзя делаться слишком беспечным, терять осторожность. Вчера, опьянев от безнаказанности, он привлёк к себе слишком много внимания; и потом, забавляясь видом собравшейся на площади толпы, вдруг почувствовал... Что это было? Зябкое, щекочущее ощущение - словно кто-то ищет, высматривает заимствованный лик среди многих настоящих лиц... Искали не просто убийцу, искали его! И тот, кто это делал, был опасен... Даже для него - опасен!
   Сегодняшнюю охоту Ворг из предосторожности провёл за чертой городских стен. Выследил крестьянина, шедшего из леса с мешком, полным грибов, и вернулся в пределы города уже под его личиной. Простой землепашец с самыми заурядными мыслями и желаниями - всего лишь пища: сытная, но быстро приедающаяся. Страх человечка уже не возбуждал того аппетита, как в первый раз, когда он напился им вдосталь. Куда больше лакомой сладости, чем в этом ещё молодом и полном жизни мужчине, было в тщедушной женщине по имени Тереза: её безнадёжным отчаянием Ворг насладился, как какой-нибудь местный гурман - дорогим выдержанным вином... Но именно тогда, поддавшись соблазну, он и открылся, взбудоражил слишком много сыти и заставил кого-то неведомого начать поиск...
   Вчера поднявшаяся на площади суматоха позволила ему укрыться от ищущих глаз, но она же помешала понять, кому принадлежал тот пристальный взор. Едва ли человеку, едва ли! Что, если это был... Идущий? Что, если след, приведший с лесной полянки к воротам города, вовсе не оборвался здесь навсегда? Такой заметный в лесу, он начал истаивать уже на просёлке: его нарушили, испортили прошедшие там люди. А в городе, до краёв наполненном эманациями сыти, след и вовсе затерялся.
   Но быть может, Идущий всё ещё не ушёл? О, если он не ушёл!.. Захлестнувшее стремление снедало сильнее жажды, изводило больше, чем солнечный свет в безоблачный полдень! Одна лишь мысль о возможности выпить Идущего заставляла быстрее бежать вперёд, прыгать по крышам, таиться в тенях. Искать!
   Иногда Воргу казалось, что он ощущает свою цель где-то неподалёку: нет, никакой ясно видимой стёжки следа, лишь редкая вспышка на грани восприятия - загорится светлячком ярко-синяя искра, и тут же исчезает, словно подразнив.
   Идущий - не чета жалким людишкам. В одном лишь эхе его присутствия - жар других солнц; отблески иных небес; грохот волн неведомых морей и вой ветров, мчащихся в невообразимых высях; высота и немыслимая тяжесть гор, равных которым не видел никто из людишек; терпкость иных языков; острота чужих обычаев; сладость любви и сечи, что одинаковы под любым солнцем и любыми небесами. Если вытропить Идущего, можно будет пировать долго и вкусно. И получить столько, сколько не даст ему целый город, полный человечков. И - о да, непременно - стать сильнее!
   Он задержался, прижавшись к печной трубе так, что даже самый острый взгляд не мог бы его отыскать. Мало выследить Идущего, нужно ещё и справиться с ним. Нет сомнений, это опасный противник! Да, охотнику по силам любой из местных двуногих, и даже против пятерых он выйти не побоится... Впрочем, не против любых пятерых. Вспомнился высокий человек со светлыми волосами и длинным стальным кинжалом - интересный был противник, Ворг многому научился, играя с ним. Светловолосый оказался на диво силён, и уже умирая, упрямо размахивал своей заточенной железкой, старался хотя бы зацепить ею врага. А он, уворачиваясь от несмертельных, но болезненных уколов холодной стали, всё пил и пил чужую жизнь - медленно, со вкусом... Разум воина был темноват - словно освещаемая свечой убогая хижина, но сколь мощно полыхали чувства: гнев, ярость, ненависть!
   Поневоле вспомнилась и самая сладкая добыча того вечера - старик. Воспоминания, что тот лелеял всю долгую жизнь, последние мысли о каких-то детях, и... Ну конечно, самое важное! Юноша, о котором старик старался не думать, образ которого до последнего мгновения скрывал, прятал в самых дальних закоулках своей памяти. Эти двое не были роднёй, знали друг друга едва пару дней. Почему же старый жрец, уже пребывая на пороге смерти, так старался защитить от охотника именно его - почти незнакомого человека?
   А потом Ворг и сам увидел того юношу - во дворе, когда выскочил из дома. Он смотрел на него всего лишь миг, и мало что успел разглядеть. Блеск сути - тёмная зелень с едва заметным голубым отливом - и впрямь показался ему необычным, но стоит ли эта добыча того, чтобы начать на неё охоту? Слишком слаб, чтобы быть интересным противником; слишком молод, чтобы оказаться достойным лакомством. Вот только зелень с голубым... Любопытно, любопытно! Но, может, всё же не отвлекаться на случайную цель, сосредоточиться на поиске Идущего? Вытропить его - намного важнее. Выследить, узнать, а затем - поглотить, впитать, усвоить! Получить всю его силу!
   Что это там, вдалеке? Неужели... да! Синий сполох! Почти в центре жалкого скопища убогих домишек, что местные зовут городом. Идущий? Быть может... Скоро он узнает наверняка! Пусть же начнётся охота!
   Ведомый жаждой, и страстью, что была много сильнее жажды, Ворг устремился сквозь тьму.
  
  

6

  
   Когда Кристиан вышел на крыльцо, француз уже пропал из виду. И замечательно, иначе юношу и впрямь бы вырвало. Все ещё было не по себе от того отвратного ощущения, испытанного при взгляде на наёмника. Что на него нашло? Морок? Наваждение? Или - послушника передёрнуло - он увидел истинную сущность Девенпорта? Но - как?!
   В который уже раз Кристиан подумал: с городом и впрямь что-то не так. И дело вовсе не в странных происшествиях, какими бы жуткими они ни были.
   "В конце концов, - рассуждал он с холодной отстранённостью, - даже смерть - это всего лишь дверь в жизнь вечную, а потому истинный католик, сильный духом и крепкий в вере своей, не убоится кончины тела".
   Но вот в чём беда: за последние несколько дней юноша наблюдал, как меняются вроде бы уже знакомые ему люди, и отнюдь не в лучшую сторону. Отец Иоахим - истинный служитель матери нашей, святой Церкви, однако... во время допроса он словно жаждал крови, и Кристиану показалось, что плененного поляка от безжалостной расправы спасло лишь присутствие фон Ройца.
   Изменился и барон. Конечно, насчёт него юноша и прежде не обольщался: мягкому сердцем не место среди воинов короны. Но тот Ойген, каким Кристиан видел его сегодня, мало походил на человека, встреченного по дороге три недели назад. Про Девенпорта и говорить нечего - с каждым днём француз всё больше напоминает хищника, вот-вот готового вцепиться в горло ближнему.
   Погружённый в свои мысли, он медленно спустился с крыльца, пошёл направо, вдоль длинной стены постоялого двора, сложенной из толстенных, в два обхвата, потемневших от времени брёвен.
   В самом городе день ото дня становится всё мрачнее. Будто среди горожан ходят нечестивые и злые - те, кто не заснет, если не сотворит зла; у кого пропадёт сон, если он не доведёт ближнего до падения; кто ест хлеб беззакония и пьёт вино хищения (* - Книга Притчей Соломоновых, 4, 16-17).
   Люди стараются пореже выходить на улицу, меньше стало детских стаек и кумушки уже не судачат на рыночной площади. Даже песен не слышно...
   Песен? В последние два дня он и впрямь не слышал ни песен, ни шуток. То ли дело, когда они только прибыли в Шаттенбург, и на подходе к "Кабанчику", куда их определил на постой бургомистр, гостей города встретила рвущаяся из окон разухабистая "In taberna"! Песню ту знал даже он, выходец из глухой деревни, ни разу не пригубивший ничего крепче причастного вина - что уж говорить о завсегдатаях кабаков всего христианского мира! А сейчас... сейчас люди словно боялись произнести лишнее слово, и весь город замер в тревожном, опасливом ожидании.
   И всё же - откуда-то донёсся до юноши негромкий голос...
  
   Однажды ранним утром в предрассветный час,
   Когда гомон птичий не слышен,
   Раздался девы-тролля тихий нежный глас,
   Сладко рыцарю так говоривший:
  
"Герр Маннелиг, герр Маннелиг, супругом будь моим,
   Одарю тебя всем, что желаешь!
   Что только сердцу любо, получишь в сей же миг,
   Лишь ответь мне - да иль нет?"
   (* - Herr Mannelig ("Герр Маннелиг", "Господин Маннелиг") - средневековая скандинавская баллада. Рассказывает о женщине-тролле, влюбившейся в мужчину по имени Маннелиг, и ради любви решившейся стать человеком (согласно легендам, это было возможно, если бы тролля полюбил человек). Но Маннелиг отверг её любовь, в первую очередь потому, что женщина-тролль не была христианкой. Текст песни дан в переводе группы "Чур")
   Песни этой Кристиан никогда не слышал, но сразу было ясно: она о любви. Грустная... Наверное, и впрямь у горожан сердце сейчас не на месте. Но у кого-то хотя бы хватает духу и сил, чтобы петь.
  
   "Дарую тебе дюжину прекрасных кобылиц,
   Что пасутся средь рощи тенистой.
   Они седла не знали, не ведали узды,
   Горячи и как ветер быстры.
  
Твоими станут мельницы от Тилло до Тёрно,
   Жернова их из меди червлёной,
   Колёса их - не сыщешь чище серебро,
   Только сжалься над девой влюблённой!"
  
   Дева-тролль, рыцарь... Прямо как в легенде или сказке. Кристиану вспомнилось, как вечерами они с братьями-погодками, улегшись рядком на топчане, и натянув пошитое из лоскутиков одеяло до самого носа, слушали сказки, что рассказывала мама. Отец, мастер на все руки - его так и звали в деревне: Карстен-умелец - в это время плёл сеть для местных рыбаков, вырезывал ложки из чурочек, или шорничал; мама, слывшая лучшей вышивальщицей в округе, сноровисто работала иглой, и тянулся по холсту узор, распускались на ткани рукотворные цветы. Потрескивала свеча на столе, метались по стенам и потолку тени, а они, слушая тихий мамин голос, воображали себя то одетыми в сияющие доспехи победителями драконов, то ловкачами, облапошившими хитрющих горных гномов, то счастливцами, отыскавшими ведьмин клад и сумевшими унести ноги. И хоть никогда не жили они богато, теперь-то Кристиан понимал: те времена были дороже золота.
   Братьев не стало, когда ему исполнилось десять - болезнь прибрала Эрика и Штефана за неделю. Тогда же ушла и мать: она не отходила от близнецов ни на шаг, и от них, видать, заразилась. Той весной в их деревне много домов опустело.
   Последним умер отец. Нет, его-то болезнь миновала, как не тронула она и самого Кристиана. Но когда Карстен Дрейер копал братскую могилу - уже третью появившуюся в тот год на деревенском кладбище, он заступом рассёк себе ногу. Потом повязывал чистыми тряпицами, мазал мазью, что давал старик-знахарь Тиль, но нога пухла, чернела да пованивала. Когда через деревню проходил искавший работы наёмный отряд, лекарь, пользовавший солдат, предложил за дюжину грошей серебром отнять Дрейеру-старшему ногу: говорил, что с такой-то ему всё одно крышка, а без неё ещё поживет. Карстен думал вечер и ночь, а утром, увязав в узелок последние монеты, отдал их Кристиану, и велел звать лекаря. Он сказал сыну, что хоть и безногим, а его одного не бросит. Главное - перемочь болезнь, а там уж они как-нибудь вдвоём выдюжат. Лекарь пришёл, дал отцу дрянного вина, вроде как от боли, и взялся за дело. Пока рассекал ножиком мясо, отец ещё держался, но когда в кость вгрызлась пила, заорал так, что над деревней птицы заметались. А потом лекарь отложил пилу, и сказал Кристиану, что у Карстена от боли сердце лопнуло - ну, бывает такое, почитай что через раз. Постоял, посопел, после сунул мальчишке серебряный грошик - один из тех, которыми расплатился с ним отец, и поспешил вслед за отрядом, уже покидавшим деревню.
   Кристиан так и остался стоять на пороге, сжимая в руке тонкую монетку с неровными краями. Сейчас она висит у него в ладанке на шее - вместе с маминым напёрстком и парой деревянных солдатиков, что когда-то выстругал для братьев он сам. Больше от родных ничего не осталось.
  
   "Прими мой дар чудесный - сей острый светлый меч,
Он пятнадцать колец злата стоит.
Дарует он победу в любой из ярых сеч,
Им стяжаешь ты славу героя!

Я дам тебе рубаху, коей краше нет,
Что не сшита из ниток иглою.
Не видан тут доселе столь чистый белый цвет -
   Шёлк тот вязан умелой рукою".
  
   К нему-то с дарами никто никогда не спешил - не сулил золота и диковинных вещей. Только и случилось хорошего за минувшие семь лет, что взяли его в монастырь. Правда, братья во Христе харчи просто так не раздавали, и повкалывать на монастырских полях за тёплый угол и миску каши пришлось порядком, но Кристиан работы не боялся, хотя мало кто в это поначалу верил, видя, какой он тощий. Как бы то ни было, от голодной смерти спасся. А когда аббат Доминик увидел, что парнишка - спасибо отцу! - ещё и грамоту знает, определил его учеником к монастырскому писарю, брату Леопольду.
   Науку Кристиан схватывал быстро, и вскоре уже переписанное им было непросто отличить от работы наставника, переписывавшего книги два десятка лет. Писарь, однако же, ведомый истинно христианским смирением, успехам ученика только радовался. Он же стал для юноши учителем богословия - лучшим, чем кто-либо другой в монастыре, хотя сам брат Леопольд все свои познания почерпнул из книг. Вечерами они подолгу беседовали о Писании, литургике, трудах отцов церкви. Так в молитвах, книгах и смиренном повседневном труде, что не менее ценен, чем книжная премудрость, Кристиан обрёл спокойствие - и оно, поначалу хрупкое, как молодой ледок, год от года становилось всё прочнее.
   Вместе со спокойствием в нём крепло столь же спокойное понимание того, сколь грандиозно знание, созданное христианскими богословами за четырнадцать столетий. Он восхищался им... и в то же время всё яснее осознавал: знание это никогда не станет для него близким. Понятным - да, но лишь отчасти, ведь чтобы уложить в голове уйму написанного сначала отцами церкви, а потом её учителями, потребно никак не меньше двух жизней, да и то поди-ка сумей упомнить, в чём Иероним Стридонский расходится с Иларием Пиктавийским, если расходится вообще. Кристиан понимал: жить этим он не сможет. Не потому что не верил, или не осознавал важности повседневного подвига, творимого церковью и священниками. Он чувствовал: Создатель уготовил ему иной путь.
   Но что это за путь, и когда станет ясен? "Нужно ждать, - тихо говорил брат Леопольд, с которым юноша делился своими чаяниями. - Ждать, ибо каждому овощу свой срок". И Кристиан ждал, когда уготованный ему путь откроется для него; пока же честно исполнял возложенные обязанности: работал в огороде, помогал на кухне, и, конечно, переписывал старые рукописи, делая даже больше, чем от него ожидали. Он всё схватывал на лету, и в монастыре оценили его прилежание, отправили учиться.
   "Может быть, это и есть начало пути?" - думал Кристиан, пока понурая лошадёнка влекла повозку всё дальше от монастыря. Но потом была лишь учеба, перемежаемая работой в огороде и на кухне - словно и не уезжал никуда. Чаще и чаще юноша задумывался о том, когда же откроется путь, и мысли эти его тревожили. Ведь время шло, и близился срок окончания новициата (* - новициат - в католической церкви период послушничества: испытания новициев, вступающих в монашеские ордена. В латинском обряде минимальная продолжительность новициата составляет один год и заключается в соблюдении общих правил ордена, духовной работе над собой под руководством специального "наставника новициев". Новиций должен быть католиком не моложе 17 лет, свободным от уз брака и каких-либо обетов. Если он успешно проходит новициат, послушник может быть допущен к принесению обетов и его торжественно принимают в орден. Монахом он становится после пострижения): совсем скоро ему исполнится восемнадцать.
   Поездка с отцом Иоахимом представлялась для Кристиана своего рода экзаменом, негласным и неявным, после которого перед ним и впрямь появится путь - но такой, ступать на который он вовсе не хотел. Стать монахом... Может, это и есть главное испытание, и его нужно пройти, прежде чем пред ним явится истинное предназначение?
   Кристиан надеялся на это со всем жаром юного сердца, но по давней, накрепко въевшейся привычке держал свои переживания при себе.
  
   Но рыцарь рёк надменно: "Ступай с дарами прочь -
   Ты не носишь святое распятье!
   Тебе не искусить меня, дьяволова дочь,
   Мой ответ тебе - божье проклятье!"
  
И горько зарыдала дева-горный тролль,
   Прочь ушла, безутешно стеная:
   "Зачем ты, гордый рыцарь, отверг мою любовь?
   Почему ты так жесток?"
  
   Песня кончилась, а Кристиан, погружённый в свои мысли, стоял, прислонившись плечом к стене. И потому, когда из-за угла, с трудом удерживая в руках корытце с мокрым бельём, вышла прачка, он попробовал отступить в сторону, но запутался в своих же собственных ногах и грянулся наземь. С тяжёлым мокрым шорохом рассыпалась груда белья; пискнув, упала на коленки прачка, но юноша этого уже не слышал - сбитое из дубовых плашек корыто обрушилось ему на голову.
  

* * *

  
   Забытьё продолжалось всего несколько мгновений. Кристиан перевернулся на спину и сел. Ломило затылок, подбородок саднило.
   - Ушибся? - послышался тихий голос.
   Перед ним на корточках сидела девушка - та самая прачка, с которой послушник уже дважды встречался взглядом. Сейчас она смотрела встревоженно. Её голос... Так ведь это она пела - про рыцаря и деву-тролля!
   - Немного. А что случилось?
   Юноша огляделся - вокруг было разбросано бельё, рядом лежало широкое деревянное корыто. Ну, теперь понятно... Он осторожно потрогал затылок - крови, вроде, нет, но шишка наверняка будет преогромная.
   - Да ничего, - девушка чуть заметно улыбнулась. - Просто мне теперь всё заново полоскать.
   - Прости, - Кристиан засопел. - Прости, пожалуйста. Я... я сейчас...
   Вскочив на ноги и, не обращая внимания на пульсирующую в голове боль, он начал торопливо собирать разбросанные вещи.
   - А теперь сядь, - сказал прачка, когда они сложили бельё в корыто. - Вот сюда, на лавку.
   Кристиан послушался. Девушка взяла из груды одно из немногих оставшихся чистыми домотканых полотенец и промокнула ему ссадину на подбородке, а потом, туго свернув, положила холодную тряпицу на затылок.
   - Ой! - дёрнулся от неожиданности юноша, но женская ручка лишь плотнее прижала влажное полотенце к голове.
   - Подожди, сейчас полегчает.
   Боль и в самом деле начала отступать. Впрочем, Кристиану было уже не до ломоты в затылке.
   - Ну, мне пора, - сказала девушка через несколько минут.
   - Куда? - глупо спросил он.
   - Я же говорю - бельё полоскать.
   Отняв от затылка уже нагревшееся полотенце, юная прачка бросила его на груду остального белья.
   - А можно... А можно, я тебе помогу? Куда нести?
   Она улыбнулась и легко поднялась со скамьи.
   - Пошли. И... меня Хелена зовут.
   - А меня - Кристиан.
   Её темно-синие глаза заискрились.
   - Я знаю.
   И девушка неожиданно залилась румянцем. А у Кристиана перехватило дух.
  

* * *

  
   Стирали и полоскали в небольшом пристрое к бане: ещё во время возведения "Кабанчика" от реки сделали водоотвод - выложенный лиственничными досками жёлоб. С работой Хелена управилась быстро, а потом, улыбнувшись Кристиану, ушла развешивать бельё. Сейчас, стоя на крыльце трактира, послушник вспоминал каждое мгновение, проведённое вместе с нею: как ловко она работала, как привычным жестом заправляла за ухо выбившуюся прядь волос, как аккуратно складывала в корыто выполосканные вещи.
   А он видел вокруг неё чуть заметное изумрудное свечение - в нём запечатлелись юная свежесть весны, чистота обновлённой природы, светлые помыслы и обещание радости.
   Мысли эти настолько поглотили Кристиана, что он не сразу осознал: кто-то дёргает за полу его сутаны.
   - А? Ты чего?
   Рядом стоял невысокий светловолосый паренёк в залатанных штанишках. Где он его видел? Ну конечно, в "гнезде" - тот пришёл позже всех, и именно этот мальчишка привёл с собой Перегрина. Как же его звать... Петер? Нет, как-то иначе...
   - Я - Пауль, виделись давеча, - шмыгнул носом паренёк. - Тебя там наши кличут. Ну, прийти просят. Бруна и Ян рассказать чего-то хотят.
   - Рассказать? - вскинул брови Кристиан. - О чём?
   Он всё ещё думал о взгляде тёмно-синих глаз.
   - Ну а я почём знаю? Сказали позвать, вот и зову.
   - И что, прямо сейчас? До утра не ждёт?
   На улице уже смеркалось. Ещё совсем немного, и на город падёт ночная мгла - не лучшее время для прогулок.
   - Да мне-то что за дело? - равнодушно пожал плечами Пауль. - По мне - хоть вообще не ходи.
   "Подождать до утра? А вдруг там что-то срочное, важное? Из-за пустяка вряд ли стали бы звать..."
   - Но Ян и Бруна, конечно, просили, чтобы ты сегодня зашёл, - словно для очистки совести сказал мальчик; и добавил: - Самим-то идти боязно.
   Это придало Кристиану решимости. В самом деле, детям-то, наверное, там совсем жутко, в своём подвале. Отцу Иоахиму вряд ли сегодня ещё понадобится помощь писаря, так что, пожалуй, можно отлучиться ненадолго. Вспомнились и последние слова Девенпорта, сказанные за столом. Не хватало ещё, чтобы с мелкотой что-то случилось!
   - Хорошо, схожу. Может, принести чего-нибудь просили?
   - Э-э... - взгляд паренька скользнул куда-то в сторону. - Нет, вроде... Точно нет. Только прийти, больше ничего.
   - Понятно, - юноша спустился с крыльца и направился к воротам. Может, получится обернуться до темноты.
   Проводив его взглядом, Пауль вприпрыжку добежал до сенного амбара, где, почти невидимый в тени нависающей крыши, стоял Девенпорт.
   - Сделал, - сказал мальчишка. - Теперь монету давай. Обещал!
   - Кто ж спорит? - чуть улыбнулся наёмник, и меж пальцев у него, как по волшебству, возник тонкий серебряный кружок. - Заработал.
   Мальчишка сцапал монету, но уходить не спешил.
   - А зачем надо, чтобы он туда пошёл, а?
   - Ну, считай, я его разыграть хочу. Веришь?
   - Не очень, - помотал головой паренёк. - А...
   - Не суй свой нос, куда не следует, - резко ответил Оливье, и в следующее мгновение пальцы его клещами сжали нос Пауля, сделав обидную "сливу". - Неровен час, потеряешь. Понял?
   - Ояэ-э-э! - зажмурившись от боли, проныл мальчишка.
   - Ну, вот и славно, - Девенпорт отпустил детский нос. - А теперь - брысь отсюда.
   Дважды повторять не пришлось: Пауль бросился прочь так, что пятки засверкали. Француз проводил его взглядом, потом негромко свистнул, и тут же из-за амбара показались двое мужчин в коротких чёрных куртках, чёрных штанах и мягких сапогах: такая одежда как нельзя лучше подходила для тех, кто не хочет ночью попасться на глаза стражнику или случайному прохожему. У каждого из-за плеча торчало отполированное бесчисленными прикосновениями ложе арбалета, через грудь наискось тянулись перевязи с метательными ножами. Повинуясь короткому жесту капитана, они двинулись за послушником. Следом бесшумной тенью скользнул к воротам и сам Оливье.
  
  

7

  
   Пауль подошёл к стойке, за которой гремела посудой Магда Хорн, и встал, положив подбородок на толстенные дубовые доски - роста у него как раз хватало, чтобы из-за них торчала только голова. Теперь надо постоять с жалобным выражением на лице, подождать, пока женщина заметит, и - готово, получит какую-нибудь вкусность. Старуха-хозяйка иногда подкармливала малого, баловала то яблоком, а то и сладким пряником. Пряник, правда, доставался редко: шибко дорогое удовольствие, а Хорны потому и жили справно, что каждому медяку цену знали. Но хоть краюшку ржаного со шкварочкой даст, и то хорошо - особенно когда увидит его здоровенный распухший носище.
   "Эх, надо было, чтобы дядька покрепче сдавил! - запоздало посетовал Пауль. - Глядишь, тогда бы и на пряник старуха расщедрилась!"
   Так и вышло: увидев распухший нос, Магда запричитала, погладила Пауля по вихрам и сунула ему посыпанную крупной солью горбушку с парой шкварок, поставила кружку молока.
   - Это кто ж тебя так отделал, носатый? - улыбнулся сидевший рядом темноволосый мужчина. "Охранитель инквизитора!" - вспомнил Пауль, и, прежде чем отвечать, шагнул в сторону, благо места было сколько угодно: вопреки надеждам Магды Хорн, горожане предпочли ужинать дома.
   - Никто, - пробурчал паренёк. - И вообще, не ваше дело.
   Получилось грубо, но темноволосый не обиделся.
   - Верно, не моё. Только не потому ли у тебя нос опух, что ты еду клянчишь?
   Пауль фыркнул.
   - И вовсе я не клянчу. А кабы и клянчил - подумаешь, большое дело... Коли нужно, так я и купить могу, вот!
   Не сдержавшись, он продемонстрировал темноволосому серебряную монету.
   - Богато живёшь, - неподдельно удивился тот. - А родители-то знают, что ты тут серебром отсвечиваешь?
   - Пауль!
   "Вот черт! Принесло её!"
   Мальчишка мгновенно спрятал монету в кулаке, но появившаяся откуда ни возьмись Хелена схватила его за руку. После недолгой борьбы она разжала детские пальцы и удивлённо взглянула на серебряк.
   - Откуда это у тебя? Стянул?!
   - Нет! - замотал головой мальчишка. - Ты что!
   - Откуда тогда?
   - Я её... нашел.
   - Не ври, братик, а то, видит Бог, выдеру! Ты знаешь, я своё слово держу!
   Пауль завёл левую руку с растопыренной пятернёй за спину, словно прикрывая седалище - он и впрямь всего несколько дней назад крепко получил от сестры на орехи, и воспоминание об этом ещё не стёрлось из памяти.
   - Так откуда?
   - Дядька дал... - и мальчик рассказал, как его подозвал Девенпорт и предложил целый серебряный даллер за то, что он подойдёт к послушнику Кристиану и скажет, будто его зовут дети из "гнезда" отца Иоганна. Вздохнул, добавил, что и "сливу" ему тоже сделал "дядька".
   - Что?! - ахнула Хелена. - Кристиан?! Но зачем...
   - Погоди, - темноволосый, внимательно слушавший сбивчивый рассказ, подобрался. - Когда это было?
   - Да вот только что, - глядя в пол, ответил Пауль. - Я сюда, а он - на улицу.
   - Понятно, - чуть слышно сказал мужчина. - Сидите здесь, не выходите никуда.
   Он рванулся к лестнице, и паренёк обомлел: никогда ему не доводилось видеть, чтобы взрослый человек двигался столь стремительно. Казалось бы, только что сидел на табурете, но уже хлопает дверь наверху, гремят шаги по ступеням - и вот темноволосый в тяжёлой куртке воловьей кожи стоит у выхода из трактира. А в руке - перевязь с мечом.
   - Я тоже пойду! - Хелена бросилась следом.
   - Ещё не хватало... Сиди здесь!
   - Все равно пойду - хоть следом, хоть как!
   Человек инквизитора всмотрелся в лицо девушки, и той стало жарко от внимательного, испытующего взгляда.
   - А ведь и впрямь пойдёшь. Ох, дурёха, до тебя ли сейчас... Хорошо, только не отставай, быстро пойдём.
  

* * *

  
   ...Преследуя Девенпорта, Микаэль вовсе не желал, чтобы наёмник его заметил. Во всяком случае, до поры. А сделать это было непросто: чутьём француз обладал воистину волчьим. Конечно, действуй нюрнбержец один, вышло бы не в пример легче, девчонка добавила сложностей. С другой стороны, не взял бы её с собой - рванула бы, чего доброго, прямиком к "гнезду", и всё испортила.
   Из-за высоких заборов то и дело слышался деревянный стук: горожане закладывали ворота и двери в дома тяжеленными брусьями засовов, захлопывали массивные ставни. Хорошо, хоть собак в Шаттенбурге мало: не хватало ещё, чтобы из каждой подворотни вслед брехал цепной кобель, выдавая преследователей с потрохами.
   Микаэль выбирал путь так, чтобы двигаться в тени, и заметить его было непросто, благо темнело быстро. Впрочем, темнота сейчас - не лучший союзник, слишком много скверного уже случилось в городе именно под покровом тьмы.
   - А зачем он это затеял? - негромко спросила девушка, подразумевая, конечно же, Девенпорта.
   - Это я и хочу узнать, - так же негромко откликнулся воин. - Ты поменьше болтай. Чем тише, тем лучше.
   - Хорошо...
   Но Микаэль сам нарушил свои же слова:
   - Малец этот с серебряком - брат твой?
   - Пауль? Да. Родители умерли пять лет тому как. Я ему и за отца, и за маму. Хорошо, Хорны в работницы взяли...
   Да, для совсем юной девчонки и её маленького брата это и впрямь было спасением: крыша над головой, верный кусок хлеба - не каждому из сирот так везёт... Ох, о том ли ты думаешь сейчас, Микаэль?!
   - Тихо! - прошипел он, и девушка тут же умолкла. - Держись за мной, и чтоб ни звука!
   В полусотне шагов впереди, у поворота, он заметил пригнувшегося человека. А вот и Девенпорт! Двигаясь плавно и беззвучно, наёмник скользнул за угол дома. И так же беззвучно метнулся вдоль улицы Микаэль. Меча он пока из ножен не достал, и наложенная ещё при въезде в город печать стражи оставалась нетронутой, но левая рука нюрнбержца сжимала боевой нож.
   Он осторожно выглянул из-за угла - и увиденное отпечаталось в его глазах, будто всё застыло на миг при вспышке молнии...
   В двух десятках шагов впереди замер, вскинув руку, Кристиан, а прямо к нему, будто сорвавшийся в галоп конь, мчался Девенпорт - из-под подошв сапог взлетали камушки; в опущенной, чуть отведённой вправо руке серебряной полосой блестел хищно изогнутый скимитар: из такого положения наёмник мог нанести страшный удар снизу вверх - от такого не всякий мечник защититься сумеет.
   На долю мгновения Микаэль решил, что француз обезумел, и собирается убить паренька, но тут увидел, как с крыши, словно распахнувший кожистые крылья нетопырь, на послушника падает распяленная тень, сгусток мрака, более тёмный, чем вечернее небо над городом.
   Позади вскрикнула Хелена, и этот крик словно рассёк до предела натянутую струну, отпуская с привязи замершее время. Одновременно лопнула верёвка, продетая в проушины ножен, разлетелась восковая печать, и воздух застонал, рассекаемый вылетевшим из ножен мечом. А Микаэль уже рвался вперёд, буквально проламываясь сквозь упругий воздух, сквозь неподатливые мгновения.
   Он уже понял, что задумал Девенпорт - и не мог не восхититься сумасшедшей, безумной смелостью его замысла. Да, потом наёмник ответит за сделанное, но сейчас... сейчас нужно помочь ему одолеть жуткую тварь, выпившую жизнь из старого священника и северянина по прозвищу Джок, а значит ещё один меч отнюдь не окажется лишним.
  

* * *

  
   До "гнезда" оставалось совсем немного. Вот сейчас свернуть за угол, потом по прямой фуссов триста, там снова поворот направо - и прямиком до пустыря. Что же им всё-таки нужно, этим огольцам?
   Замер он вдруг: только скрипнули камушки под подошвами верёвочных сандалий. Дальше идти... не хотелось. Словно ледяная когтистая лапа сдавила сердце, и оно пропустило такт, дыхание перехватило.
   Впереди было нечто злое. Такое, от чего... нужно... держаться... подальше!
   Кристиан отступил на шаг, потом ещё на один...
   Но ведь там дети! Они позвали его - значит, нужна помощь!
   "Там зло! - увещевал внутренний голос. - Ты что, хочешь погибнуть?!"
   Ответить на этот вопрос Кристиан не успел - с крыши ближайшего дома прянула угольно-чёрная тень, а в следующий миг перед ним выросло кошмарное создание, словно привидевшееся больному лихорадкой в мучительном, не приносящем отдыха и здоровья сне.
   Угловатое тело с нечеловеческими, скорее обезьяньими пропорциями, в то же время наводящее на мысли о насекомом: бугры мышц под матово-чёрной кожей; грудь прикрыта выпуклыми роговыми пластинами, блестящими, будто надкрылья хруща; непропорционально длинные руки оканчиваются ладонями с шестью цепкими, увенчанными когтями пальцами; трёхсуставчатые ноги. Очертания чудовища будто размывались, взгляд соскальзывал с него, как капля воды с жирной сковородки. А вот лицо... Чёрная кожа твари от середины вытянутой шеи переходила в белую - будто бы человеческую, но лишённую крови и подёрнутую мертвецкой просинью. Лицо менялось: сперва Кристиан увидел лик маленькой девочки, губы которой растянулись сверх отмеренного природой предела, обнажив острые треугольные зубы в полпальца длиной... но мгновение спустя это уже было лицом здоровяка-шведа, погибшего две ночи назад... нет, уже молодого парня - наверное, того стражника, что сторожил "ведьму"...
   Лицо вновь изменилось, и юноша застонал, словно от боли.
   - Я искал не тебя... - голос твари скрипнул, словно плохо смазанная дверная петля, и чудовище с ликом отца Иоганна сделало шаг вперёд - неспешно, с полным осознанием собственного превосходства. - Но и ты сгодиш-шься...
   - В сторону, le fou (* - (фр.) - дурак)! В сторону!
   Француз выскочил откуда-то из-за спины, бесцеремонно оттолкнув Кристиана. Скимитар мелькнул, словно молния, но удар, разваливший бы от пупа до плеча любого, лишь заставил монстра отступить на шаг. Злое шипение возвестило, что клинок угодил в цель, но наёмник и не думал останавливаться: достигнув высшей точки, скимитар устремился вниз, рубя наискось... и снова попал! Наконец, развернувшись, Оливье ударил в подмышку. Будь на месте его противника человек, бедняга уже остывал бы в луже собственной крови, но чёрное чудовище человеком не было - и капитан, едва завершив серию ударов, отлетел прочь, сбитый с ног.
   Кристиан, отскочивший к стене, только головой потряс: тварь вовсе не торопилась умирать, да и ран на её теле было не разглядеть. Отшвырнув француза, Ворг лишь остановился на мгновение, будто решая, кого прикончить первым. Тут раздался щелчок, короткий свист, и вылетевший из бокового проулка арбалетный бельт вонзился в чёрную шею, мгновением позже второй угодил в живот, прикрытый пластинами брони.
   - Не уйдёшь, le diable (* - (фр.) - дьявол)! - рявкнул Девенпорт, вскакивая на ноги.
   Впрочем, его страшный противник и не собирался покидать поле боя. Будто порыв ветра, он метнулся в подворотню, откуда летели тяжёлые бельты, и скрип взводимой тетивы сменился клокочущим стоном.
   Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: идея с засадой провалилась. Оливье понадеялся, что достаточно лишь вывести тварь под выстрел арбалета - и дело будет сделано, ибо её не спасет даже дьявольская быстрота. Но чудовище оказалось не только невероятно быстрым, но и столь же невероятно живучим. Надежды разбились вдребезги, как разлетается под каблуком тяжёлого сапога первый осенний ледок. Скимитар в руке капитана дрогнул. Теперь оставалось только бежать - или умереть.
   - Ещё поборемся, - раздался вдруг знакомый голос, и справа от Девенпорта появился Микаэль.
   - Откуда ты взялся?! - прошептал наёмник, не сводя глаз с проулка, в котором скрылась чудовищная тварь.
   - Да так... мимо проходил.
   В темноте жёлтым огнём блеснули глаза: похоже, Ворг решил отбросить всякие трюки с масками. Может, потому, что стал принимать противников всерьёз - истово понадеялся Оливье.
   Негромкое шипение разубедило его в этом - оно чертовски походило на змеиное, но француз готов был поклясться: в нём звучала издёвка. Проклятая тварь насмехалась над ними! И что же их ждет теперь - такой же страшный конец, как у Джока и старого священника? И куда потом отправится его душа? Будь проклят этот город и его тайны! Будь проклят явившийся из преисподней демон!
   Скрипнув зубами, Девенпорт изготовился к схватке - всего вернее, последней в его жизни. Ворг, меж тем, тенью выскользнул из проулка и потянулся, словно красуясь перед людьми, сторожащими каждое его движение.
   В этот самый миг с крыши дома позади примеривающейся для броска твари спрыгнул кто-то ещё, повторяя недавнее появление самого Ворга. Ещё один?! Неизвестный приземлился бесшумно, чудовище просто не могло его увидеть - но, возможно, ощутило незаметное колебание почвы или легчайшее дуновение ветра, потому что стремительно развернулось.
   - Ты!!!
   Микаэль с Девенпортом переглянулись. Неужели в возгласе твари прозвучало изумление? И кто это такой, чёрт побери, если может прыгнуть с крыши двухэтажного дома и даже не охнуть?!
   Вместо ответа незнакомец атаковал - ударил стремительно, неотразимо... и безрезультатно: взмах клинка лишь заставил чудовище яростно зашипеть. Ворг тут же ответил, но хотя когти с треском распороли серый плащ, зацепить самого противника им не удалось: тот увернулся ловким экономным движением, выдающим в нём опытного бойца, и замер в необычной для мечника стойке.
   Микаэль моргнул, не веря своим глазам: вдоль лезвия узкого, слабо изогнутого меча, что сжимал неизвестный, текло призрачно-голубое сияние.
   Чудовище рванулось вперёд, незнакомец метнулся навстречу - они словно пронеслись друг сквозь друга. И хотя что-либо разглядеть было почти невозможно из-за немыслимой скорости их движений, Микаэлю показалось: в последний миг удивительный мечник сумел качнуться влево, уходя от сокрушительного взмаха когтистой лапы, и тут же синим сполохом сверкнул изогнутый клинок.
   Ворг остановился, крутнулся на месте... потом поднял вверх правую руку и несколько бесконечно долгих мгновений смотрел на чёрный обрубок. Потом уши болезненно резануло его шипение, полное боли и нечеловеческой злобы. Сквозь эти звуки с трудом пробилось несколько внятных слов:
   - Не ушёл! Остался! Теперь ты мой! Мой! Мой!!!
   Одним огромным прыжком тварь взлетела с места прямо на крышу дома. С грохотом посыпалась сорванная черепица, брызнула кирпичной крошкой печная труба, и всё стихло. Незнакомец в сером плаще остался на месте, глядя вслед сбежавшему чудовищу. У его ног всё ещё скребла когтями уличную пыль отсечённая чёрная кисть. На клинке медленно угасало голубое свечение.
   - Господь всемогущий...
   Словно очнувшись, чужак резко обернулся. Блеснул в сумерках жёлтый нечеловеческий глаз.
   - Стой! - крикнул Микаэль, но возглас его возымел прямо противоположное действие: сердце успело ударить всего лишь раз, а их спаситель исчез в проулке, только хлопнул разорванный плащ.
   - Кристиан! - послышался сзади вскрик, и нюрнбержец сразу передумал бросаться в погоню.
   Когда Девенпорт оттолкнул послушника, тот устоял на ногах, не упал, зато сейчас он, держа в дрожащей руке подаренный Микаэлем кинжал, медленно сползал по стене: глаза закатились, изо рта тянулась ниточка слюны.
   Но оба воина уставились разом не на закатившиеся глаза, и не на то, как юношу обнимает за плечи подбежавшая Хелена. Они с изумлением смотрели, как по лезвию короткого кинжала течёт, быстро истаивая, неяркое голубое пламя.
  
  

8

  
   Кап... кап...
   Со свода капает вода. День и ночь, неустанно. Капли сбегают по огромной каменной сосульке, набухают на острие и, наконец, срываются с него. Краткий миг падения... Кап...
   Миска полна больше, чем наполовину, значит, снаружи день уже идёт на убыль, вечереет. Когда вода поднимется до края посудины, кто-нибудь из сидящих на карауле опустошит миску в деревянное ведро и тут же вернёт обратно под нескончаемую капель, отсчитывающую ленивые мгновения. Тогда Кнут узнает: полночь пришла. Тогда он покинет Третий чертог и двинется по длинному извилистому проходу. Сперва вниз, потом вверх...
   По холодным осклизлым камням, по грубо высеченным ступеням, по осыпи из крошащегося известняка. Пройдёт мимо старой зловонной штольни, дно которой усеяно мусором, подсыхающим дерьмом и человечьими костями; мимо похожих на сомкнутые зубы причудливых белых колонн в Зале Змея; мимо ручья с чёрной порченою водой. Из ручья пьют только ётуны, людям лучше его не касаться - будешь грезить наяву тёмными, страшными грёзами. Выпьешь больше - впадёшь в забытьё на два или три дня, а проснувшись, забудешь... нет, не всё забудешь, но с каким-нибудь осколком прежней жизни непременно простишься навек. Станешь на шаг дальше от человека, на шаг ближе к ётуну.
   Добрую воду Кнут принесёт снаружи. Опустит две кожаных фляги в маленькое прозрачное озерцо, наберёт полнёхонькие, вдохнёт полной грудью ночной прохлады и потопает обратно. Вниз, потом вверх... мимо похожего на длинный серый язык рудничного отвала; вдоль приметной жилы - алой, точно свежая кровь.
   Когда вернётся, одну из фляг сразу опустошит в котёл. Наутро они разведут огонь и сварят похлёбку из сушёного гороха.
   Шаги. В проходе, ведущем ко Второму чертогу, мелькает свет факела. Кто-то из верных направляется в сторону караульных, и Кнут уже может разглядеть рослую фигуру. Человек идёт быстро, полы длинной чёрной сутаны скользят по камням. Эйнар? Вильям? Под опущенным клобуком лица не разглядеть.
   - Эй! - зовёт верный, остановившись за десяток шагов от затаившихся в глубокой нише сторожей.
   Брат Вильям. И в голосе его звучит приказ. Значит ли это... Да! А что же ещё! Неделя на исходе, и значит - самое время!
   - Встречайте, - бросает Вильям. Кнут вскакивает, едва сдерживая нетерпение, и напарник сердито сопит из тёмного, погружённого в густые тени угла. Плевать! Не его черёд идти! Тьма с ним, пусть потом за водой тащится, а сейчас Кнут своего права не уступит. Первым глянет, первым коснётся...
   - Скольких... встретить-то? - он облизывает пересохшие губы.
   - Троих.
   - А это...
   Но верный уже удаляется во мрак, вытянув перед собою чадящий, плюющийся искрами факел. Без толку спрашивать - не ответит.
   "Да кто ж ещё мог явиться?! - злится Кнут на себя. - Ясно же - его привели!"
   Он поспешно суёт за пояс топорик, выбирает из охапки факелов два - потолще, да посмолистее.
   - Иди уже, чего возишься, - простуженно сипит напарник.
   Кнут только хмыкает - пусть ворчит, образина; ему во Второй чертог даже во сне не попасть. Если только... Он косится на тёмную груду, замершую при входе в туннель. Ётун не шевелится и даже как будто не дышит. Но уж это - едва ли, не стоит и надеяться.
   Запалив факел, Кнут быстро проходит мимо недвижного чудища. От ётуна пахнет болотом и явственно веет угрозой. Ох и жуткая же тварь! Морозом по коже продирает, хоть и знаешь: этот - из обученных, послушный, без приказа шагу не ступит. Ну да новообращённого бы на стражу и не поставили, ещё держали бы в яме, усмиряли.
   Больше, чем жуткого стража, Кнут боится грядущего изменения. Кем он станет, когда откроется перед ним Багровая Дверь? Что ждёт за её порогом? Возвышение? Гибель? Или то, что хуже смерти? Стать беспамятной мерзкой тварью, живым истуканом, обречённым вечно повиноваться приказам верных... Одна мысль о подобной участи пугает до дрожи в коленях. Сбежать бы! Выбраться из пещерной паутины и сделать ноги...
   Кнут не побежит. Хоть и не был он никогда большим храбрецом, но знает: никуда уж не денется ни от Двери, ни от изменения. И вовсе не из страха быть пойманным. Коли прямо теперь выйдет наверх и уйдёт через лес к перевалу - хватятся его только к утру, а там, глядишь, и не догонят уже. Вот только... поздно для бегства. От себя в горы не уйдёшь; не забудешь о том, каково это - пусть незримо, но быть на Ритуале; всем телом, каждой частичкой грешной своей плоти слышать беззвучный крик и чувствовать, как за два Чертога от тебя бьётся огромное сердце Бога. Хоть мизинцем, а дотянуться до небес - разве такое забудешь, вырвешь из собственной души?!
   - Я не умру! - жарко шепчет Кнут, карабкаясь по сырым камням к чёрной, будто зрачок демона, щели тесного лаза. - И ётуном - не обернусь! Останусь верным! А после... после... возвышусь!
   Скоро он увидит его. И коснётся. И почует едва скрытый, рвущийся из-под кожи ужас. И быть может, даже ощутит отзвук того неслыханного блаженства, что наполнит Чертоги во время грядущего Ритуала.
   Уже совсем скоро - всего несколько дней.
   Да придёт агнец.
   Да очистится он через боль, страх и чёрное пламя.
   Да станет он Великим, когда поглотит его Великое.
   И через жертвенное его страдание возвысятся те, кто верен...
   Амен!
  
  

9

  
   Кристиан очнулся, когда Микаэль заносил его в узкие двери "Кабанчика". Мышцы юноши напряглись, он вздрогнул и приоткрыл глаза; с посеревших губ сорвался слабый стон.
   - Держись, дружок, мы пришли.
   Но тело послушника уже обмякло, сознание его вновь погрузилось в омут беспамятства. Глухо выругавшись, Микаэль поспешил по скверно освещённому коридору постоялого двора. И едва не столкнулся с шагнувшим навстречу человеком.
   - Что с ним?
   Телохранитель едва сдержал готовое вырваться проклятье - для богохульной брани было не лучшее время.
   - Я вас искал, - произнёс отец Иоахим, подходя ближе, его пухлая рука вкрадчиво мягким движением легла на лоб Кристиана. Инквизитор вгляделся в бледные черты юноши, и недовольство на его лице быстро сменилось озабоченностью.
   - Это был Ворг, мессир. Девенпорт... Положить бы мальчика?
   - Да, надо положить. Неси ко мне.
   Удивлённый приказом, Микаэль чуть было не возразил, но вовремя прикусил язык: святой отец прав - в его покоях паренька не потревожат люди барона, да и говорить там можно без помех.
   Кровать инквизитора оказалась столь же аскетически жёсткой, как и топчаны в общей комнате. Осторожно уложив свою ношу на хозяйскую постель, Микаэль укрыл послушника одеялом.
   - Второе набрось, он холодный, как рыба, - отец Иоахим сумрачно наблюдал за хлопотами телохранителя, потом приказал: - Рассказывай.
   Он рассказал - всё, как было... ну, почти всё. Изумляясь себе, ни слова не обронил про голубоватый блеск, помнившийся ему на кинжале Кристиана.
   - Пёс фон Ройца... - процедил сквозь зубы священник, деревенея скулами. - А мой писарь, стало быть, подходящая наживка на крючке? Это заблуждение обойдётся фрайхерру недёшево, клянусь кровью Христовой.
   - Может, и не барона нужно винить, - возразил нюрнбержец. - Мне показалось, Девенпорт сам охоту затеял, без ведома господина.
   - Сам? - инквизитор прищурился с угрозой, но тут же лицо его сделалось задумчивым. - Этот мог и сам. Мерзавец своеволен. Впрочем, скоро я узнаю... Да, узнаю наверняка.
   Повернувшись, он порывисто проковылял к двери и уже на пороге бросил через плечо:
   - Оставайся, присмотри за мальчиком. Если придёт лекарь - впусти, прочим до моего возвращения здесь делать нечего.
   Подпускать к Крису кого бы то ни было, кроме эскулапа, Микаэль и не собирался. Когда инквизитор ушёл, он посидел немного возле юноши, прислушиваясь к слабому его дыханию. Что же с парнишкой стряслось? Он готов был поклясться: тварь до Кристиана и когтем не дотянулась. Мальчишка с перепугу чувств лишился? Не похоже... Он коснулся рукою лба лежащего, ощутил под пальцами холодную испарину и встревоженно нахмурился. Что за порчу навёл мерзкий оборотень?
   Тут в голову пришла дельная мысль: кликнуть кого-нибудь из слуг, послать на кухню за горячей водой и парой крепких бурдюков. Конечно, чтобы согреть парня есть способ и понадёжнее - попросить ту румяную Хелену... Нет, вряд ли отец Иоахим обрадуется, увидев её на своей постели рядом с Крисом.
   Он уже поднялся и подошёл к двери, когда его заставил замереть донёсшийся со спины звук. Скрип ставни, слабый шорох... в затылок дохнуло сквозняком. Мгновенно вспомнилось, с какой лёгкостью скакало по крышам домов неуязвимое чудовище.
   - Не зови людей, - сказал кто-то негромко. - Я помогу.
   Микаэль развернулся всем телом - стремительно, точно хорошо раскрученный волчок. Правая рука застыла на эфесе меча, левая скользнула к кинжалу...
   - Ему не помешает моя помощь, - сказал незваный гость. - Но если для этого нужно драться, я лучше уйду, как пришёл.
   Пришелец сидел на подоконнике, точно птица на насесте... нет, не птица - большой серый кот, настороженный, готовый к прыжку, но, как будто, ещё не уверенный, прыгать ли ему на врага или спасаться бегством. Полы длинного дорожного плаща свисали наружу, над голенищами высоких сапог торчали острые колени. Одежда под плащом плотно облегала худое жилистое тело, оружия под такой не спрячешь... Впрочем, Микаэль не позволил себе обмануться: слишком памятен был слабо изогнутый клинок, истекающий бледно-голубым пламенем. Клинок, сумевший ранить Ворга.
   Чтобы выпустить из пальцев эфес, пришлось сделать над собой усилие. При этом Микаэль отступил от двери и на три шага приблизился к постели, где лежал Кристиан. Незнакомец не шевелился, лишь поблёскивал из-под надвинутого капюшона внимательными глазами.
   - Я не враг, - голос чужака звучал негромко и спокойно.
   - Друзья в окна не ходят, - проворчал телохранитель.
   - Иногда есть причины, чтобы не блюсти приличия.
   - Назови хоть одну.
   - Я хочу помочь, - гость мазнул взглядом по укутанному в одеяла юноше. - Чтобы сделать это, сейчас нужно убедить тебя одного. Убедить двоих - всегда вдвое труднее.
   - Откуда мне знать... - Микаэль осёкся; кем бы ни был незваный гость, недавно он спас их обоих. И парень, что греха таить, правду говорит: отец Иоахим не видел тварь, а потому чужака к Кристиану так вот запросто не подпустит.
   - Ладно, - проворчал неохотно, - если можешь лечить - лечи.
   Раздираемый сомнениями, он смотрел, как незнакомец мягко соскочил на пол, откинул капюшон и подошёл к постели. Было в его плавных и уверенных движениях нечто необычное, но что - нюрнбержец понять не успел: гость уже склонился над Кристианом. Миг - и одеяла отброшены прочь, рубаха на груди распахнута, пальцы скользят по шее юноши - длинные, тонкие, как у женщины. Что он ищет? Бьющуюся жилу? Незнакомец внезапно застыл: не иначе, нашёл искомое. Замер истуканом, даже глаза прикрыл. Истекали томительные мгновения, Микаэль изнывал в нетерпении, но стоило ему переступить с ноги на ногу и раздражённо цыкнуть зубом...
   - Не мешай.
   Чтобы не выругаться, он до скрипа сжал челюсти. Какого дьявола этот бродяга мнит о себе?! Явился, точно вор, какие-то пассы над пареньком творит... Как бы не сглазил, лекарь самозваный!
   В тот миг, когда Микаэль почти уже решил схватить чужака за ворот, дабы отшвырнуть от кровати, Кристиан вдруг глубоко вздохнул, и веки его затрепетали. Рука гостя снова задвигалась, спускаясь от шеи на грудь юноши. С изумлением и радостью нюрнбержец увидел, что к лицу послушника снова прилила кровь, бледные щёки окрасились румянцем.
   - Сейчас проснётся, - сказал незнакомец, медленно выпрямляясь.
   Будто только и ожидавший этих слов, Кристиан внезапно открыл глаза. Миг юноша глядел неподвижно, затем его черты исказил испуг, он весь подобрался и вжался в жёсткое ложе.
   - К... кто ты? Где...
   - Я тут, - Микаэль поспешно шагнул вперёд и присел на край постели, постаравшись при этом не выпустить из виду гостя. - Я с тобой, Крис. Мы в комнате отца Иоахима.
   - Отца Ио... - Кристиан перевёл растерянный взгляд с чужака на друга. - Но где...
   - Ушёл говорить с бароном, скоро вернётся.
   - Времени мало, - резко произнёс незнакомец. - Если придёт человек, которому вы служите, мне придётся уходить. А у меня к вам беседа.
   В его словах не звучало угрозы, но Микаэль вновь насторожился.
   - Ты враг отца Иоахима?
   - Нет, - гость пожал плечами, - для вражды с ним у меня нет причины.
   - А у него?
   - Тоже нет. И не будет, если он ничего обо мне не узнает. Хотя бы пока.
   Микаэль помолчал, не зная, как ему быть. Чужак, кем бы тот ни был, помог им уже дважды.
   - Если уйдёшь прямо сейчас, - сказал он наконец, - я ничего не расскажу о тебе ни отцу Иоахиму, ни фрайхерру фон Ройцу.
   - Нужно поговорить, - настойчиво произнёс гость. - И вам это нужно не меньше, чем мне.
   - Он прав, - неожиданно подал голос Кристиан; юноша уже сел на кровати и с каким-то жадным интересом вглядывался в лицо незнакомца. - Микаэль, я не знаю почему, но... он нужен нам! Поверь!
   Пальцы воина сами собой сжались в кулаки, и слова зазвучали глухо от сдерживаемой ярости.
   - Что ты сделал с ним?
   - Постой, Микаэль, я...
   - Что?! - он не смотрел на Кристиана; перехватил взгляд колдуна и пытался прочесть в них что-нибудь, что подтвердило бы его вину. На дне серых омутов спала безмятежность, и лишь мелькнула на едва уловимый миг тень озабоченности.
   - Я не умею делать то, в чём ты меня подозреваешь. С другой стороны, умей я подчинять своей воле чужую, к чему мне было бы просить тебя? И не о великой услуге - всего лишь о том, чтобы ты выслушал.
   - И оставил втайне от того, кому поклялся верно служить!
   - Ты не представляешь, сколь большую услугу окажешь ему своим молчанием.
   - Это ты так говоришь.
   - Конечно, - согласился незнакомец с неожиданной лёгкостью. - Я так говорю. Поскольку ложь лишь всё усложняет и мешает делать общее дело. А мне нужно от вас доверие.
   - Общее? Да неужто?
   - Я собираюсь отыскать создание, что напало на вас нынешним вечером. Собираюсь убить его, когда найду. И разве это дело не может стать для нас общим?
   Молчание повисло в комнате - густое, как патока.
   "Не врёт... Соврать-то ему ничего не мешает, вот только зачем? Я сам видел, как парень дрался с тварью. Он даже сделал то, чего мы с французом не сумели - ранил чудовище, заставил отступить, сам пустился вдогон... да не поймал, раз сюда явился. Выходит, не так уж хорош, коли Ворг сумел его обойти?"
   "Уж всяко получше тебя, сын Дитмара из Нюрнберга".
   - Как называть тебя?
   - Зови Перегрином.
   При звуке этого имени Кристиан встрепенулся и снова стал вглядываться в чужака, будто пытался признать кого-то знакомого. Похоже, не признал, но растерянность на лице юноши удивила Микаэля. Он тоже присмотрелся к ночному гостю. Ростом чуть выше среднего, телесной мощью не отличается, щупловат... Живо вспомнился бой в переулке; такой быстроты ему видеть ещё не доводилось. Чтобы так двигаться, мало быть просто лёгким, у этого щуплого Перегрина, должно быть, жилы - что корабельные канаты.
   Молчание затягивалось пеньковой петлёй на шее. Чужак ждал ответа, Микаэль колебался.
   "Если ему помощь нужна, отчего он к нам-то пришёл? Отчего не хочет с отцом Иоахимом говорить? Отчего не пойдёт к барону?"
   Сам спросил, сам себе и ответил - точно пощёчину влепил, безжалостно, наотмашь:
   "Посмотри уже правде в глаза: святой отец приехал сюда не с чудищами воевать! Да и барон тут совсем по другой надобности".
   - Микаэль... - снова протянул Кристиан, глядя на старшего товарища почти с мольбой.
   - Господь с тобой, говори. Той мрази потроха выпустить - дело богоугодное. Но ты сам цену нашему уговору назвал. Хочешь доверия - будь честен. Почую, что лжёшь - союзу конец.
   - Справедливо, - Перегрин кивнул и вдруг напрягся, прислушиваясь к чему-то. Приступ настороженности длился лишь несколько мгновений; плечи ночного гостя расслабились, он заговорил.
   - Мне жаль, что я не появился раньше, там, на улицах. Если бы успел вовремя, не погибли бы ваши люди. Беда в том, что пока не началась схватка, я не мог... почувствовать. Путь указали ваши боль, ярость и страх.
   Он осёкся и, похоже, задумался - как видно, собирался с мыслями. Наконец, заговорил опять:
   - Я - странник. Это не занятие и не прозвище. Это моя судьба.
  

* * *

  
   Тебя выбрали? Нет, тебя не выбирали. Ты сам выбрал, один раз и на всю жизнь.
   "Уверен, малыш?"
   "Да, я уверен".
   "Тогда дай мне руку... и посмотри в глаза".
   Бирюзовый взгляд, бездонный, чужой, неимоверно пронзительный. От него не оторваться, он что-то нащупывает внутри, сдвигает, отворяет неведомые заслонки... И поток вырывается из самой глубины твоего "я", бурный и могучий; сметает остатки барьеров, срывает последние запоры, обновляет, изменяет...
   "Я... Я... всё ещё не понимаю!"
   "Это лишь ключ, малыш. Что делать с ним - узнаешь сам. Тропа подскажет".
   Когда-то ты сделал выбор. Тот, кто его предложил, не был одним из твоих соплеменников. Для тебя он виделся чужаком, и было удивительно, почему обратился именно к тебе... Тогда - удивительно. Потом стало очевидно: ты оказался уже готов к предложенному выбору. Дорога уже жила в тебе, уже звала, манила и обещала, и все, что оставалось чужаку - указать мальчишке нужный путь. Так ты стал странником; обрел умение ходить тропами, какими не ходит больше никто; научился видеть, слышать и понимать.
   Сейчас ты понимал: человек - тот, что постарше - не верит тебе. Впрочем, не так... Сквозь несомненное внимание к твоим словам струилось тонкими ручьями недоверие к сути этих слов. У юноши восторг боролся с приступами страха. Стоило заглянуть поглубже - и дыхание перехватило от изумления: чужое сознание сияло, точно аметистовая сфера, вобравшая свет полуденного солнца. Бесценный концентрат из любопытства, целеустремлённости и желания идти! Извилистые Тропы, какая сила! И самое поразительное - мальчишка даже не догадывается, чем обладает!
   Что-то мешало взгляду. Будто пятно на солнечном диске, будто нарыв на девственно-чистой коже, трещина в прозрачном кристалле... Да, трещина! Длинная и глубокая, источающая, точно гной, липкий ужас... Это рана, и оставили её не когти, не зубы, не сталь. Странник, с которым семнадцать лет назад посчастливилось провести всего лишь два коротких, полных бесед дня, называл это "дыханием стужи". Холод может обжигать так же сильно, как и пламя.
   Трещина - след "дыхания стужи". Воля юноши уже заживляет её, уже наращивает поверх свежего шрама тонкий слой будущей брони, но для полного исцеления нужно время, а его-то может и не хватить...
  

* * *

  
   - Среди странников есть немного легенд, да и те мы редко поверяем друг другу.
   - Почему? - спросил Микаэль.
   - Причина проста: Тропы наши почти не пересекаются. Если за всю жизнь удаётся встретить себе подобного хоть дюжину раз - можешь считаться счастливчиком. И уж когда повезёт, в жадных беседах у костра до баек доходит редко... Но одну легенду я слышал на моей памяти трижды, и одно это многого стоит.
   Он замолк ненадолго, пытаясь облечь в понятные слова то, что хотел сказать.
   - Я хожу между... местами. Можно скакать на лошади десять, двадцать, сто лет, и не достичь даже наименее удалённого из них. Но мне доступны пути, связывающие эти места, будто нить - страницы книжного переплёта. Мир, что вам известен - лишь одна из страниц такой книги. А её переплёт... мы называем его Междумирьем. Там нет дня и нет ночи, нет неба и нет тверди под ногами, нет ничего, за что мог бы уцепиться взгляд. Только туман - серый, неподвижный, и будто живой. Чтобы попасть с одной страницы на другую, всякий раз приходится проходить через Междумирье. Мы пользуемся им, но знаем о нём ничтожно мало. Возможно, оно и впрямь живёт - не так, как мы, какой-то своей жизнью, ни на что не похожей.
   - Поглядеть на это чудо можно? - спросил Микаэль с плохо скрытым недоверием в голосе.
   - Для человека Междумирье - верная гибель, оно похоже на вечно голодного хищника... Нет, даже не так. Оно как желудок хищника - если туда попал, уже не выберешься, переварит заживо.
   - Хм... А по тебе не скажешь.
   - Я - странник. Мы умеем выдерживать в Междумирье дольше других, да и не задерживаемся там никогда, - поколебавшись, Перегрин добавил словно бы нехотя: - Впрочем, оно и с нас снимает стружку.
   Он стал рассказывать, медленно подбирая слова, и Микаэль сперва подумал, что этот странный бродяга раскрывает им свои тайны против желания. Потом вдруг понял: нет, дело в другом, Перегрин лишь пытается объяснить то, что и сам понимает плохо. И в самом деле, как представить себе хищный туман, жадно вбирающий... что? Неужто же самою душу путника?! Сдирает, точно ветер лохмотья со старого пугала, обрывки воспоминаний, клочья мыслей, лоскуты чувств; точно злой колдун вынимает оставленный след, запоминает промелькнувший образ... сто, тысячу, десять тысяч следов и мимолетных смутных образов! И если странник ходит через Междумирье достаточно долго, однажды оно отражает его. Ничто порождает нечто. Тень странника...
   - Как ты исцелил меня? - внезапно спросил Кристиан.
   - Влил немного жизненных сил. Это нетрудно, ты тоже такое сможешь: видеть потоки жизни и пользоваться ими по своей надобности.
   - Но ведь так делает... Ворг?
   Перегрин помедлил с ответом - было похоже, что вопрос юноши чем-то поразил ночного гостя.
   - Нет, - ответил тот, наконец. - Тень отнимает жизненную силу у живых созданий. Внутреннюю силу. Я пользуюсь потоками жизни, пронизывающими мир вокруг нас. Они столь обширны, что мое вмешательство в их течение не способно осушить даже самый слабый из них. Мы похожи с Тенью, но это схожесть противоположностей. Я черпаю знания о мире из естественных хранилищ этих знаний, она - поглощает память своих жертв. Я могу создавать иллюзорный облик, она - принимает облик тех, кого убила и остаётся неузнанной среди живых. Мне доступны чужие чувства, я их вижу и читаю как книгу, а она...
   - Как нам прикончить тварь? - перебил Микаэль, которому всё меньше нравилось то, что он слышал.
   - Я не знаю, - Перегрин развел руками. - Потому и пришёл к вам. У меня нет готового решения, но, быть может, общими силами...
   - Чушь! - отрубил нюрнбержец. - Ты знаешь о ней больше, чем любой из нас. И сумел ранить её - я сам это видел. Помощь, говоришь, нужна? Не поверю. Тогда зачем ты здесь?
   Он знал почти наверняка: ночной гость не ответит. Вопреки всему сказанному про доверие и правду - либо промолчит, либо попытается увильнуть, либо солжёт.
   - Из-за него, - Перегрин одним лишь взглядом указал на Кристиана, и юноша задохнулся от этих слов. - Тень не случайно напала сегодня на вас. И я уверен: нападёт снова, как только решит, что сможет добиться своего.
   "Проклятье! - подумал Микаэль. - То же самое и Девенпорт полагал! И ведь оказался прав..."
   - Зачем ему Кристиан?
   - Ты знаешь.
   - Что? Не мели ерунды!
   - Знаешь, - теперь Перегрин смотрел прямо на него, и серый взгляд, казалось, проникал в душу нюрнбержца. - Ты видел, что случилось, когда закончился бой. Не мог не видеть.
   Откуда взялся меч - Микаэль так и не понял: показалось, будто гость вытянул узкий клинок прямо из складок плаща. Тело само напружинилось, готовое ответить на удар, но разум укротил первый порыв: от замершего перед столом Перегрина совсем не веяло угрозой.
   Между тем, отточенная сталь описала плавную дугу и застыла в неподвижности - впору было позавидовать крепости руки странника. Миг промедления... и Микаэль мысленно охнул: в полутёмной комнате было отчетливо видно, как по всей длине лезвия пробежало бледное голубоватое свечение. Перегрин не ударил, всего лишь повёл слабо светящейся сталью сверху вниз. С глухим стуком медный подсвечник развалился на две аккуратные половины, а потом меч, словно не встретив сопротивления, насквозь прошёл дубовую доску в два пальца толщиной.
   - Пресвятая Богородица! - прошептал потрясённый Кристиан. - Это... как же?!
   А странник "погасил" меч и пояснил:
   - Представьте, будто дерётесь железным прутом с тем, у кого ушибы и переломы заживают мгновенно. Можно избивать врага и умереть от истощения, но так и не причинить ему малейшего вреда. Если же прут раскалить в огне, ушибов по-прежнему не будет, но от горячего железа появятся ожоги. Я могу напитать сталь своей жизненной силой. Тень питается чужой жизнью, но при этом она и уязвима для неё... в какой-то мере.
   Микаэль молча поднял обломок подсвечника, пощупал срез - тот оказался гладким и словно отполированным. Своё изумление постарался скрыть.
   - Добрая ухватка. Научить можешь?
   Перегрин устало вздохнул.
   - Не знаю. Никогда такому не учил. И это - не самое верное средство против Тени. Сил уходит слишком много, стану биться подобным способом - меня надолго не хватит. В переулке сегодня выручила неожиданность: тварь меня встретить не ожидала. Возможно, она не так спешила бы покинуть поле боя, если бы знала, чего мне стоил один-единственный удар.
   "Вот тебе и волшебство, - Микаэль почувствовал разочарование. - Чуть помедлишь врага срубить, и собственный меч жизнь из тебя выпьет, как похмельный бражник - пиво из кувшина".
   - Так вот что с тобой стряслось...
   Под взглядом Микаэля Кристиан нахмурился, в глазах его появилось недоумение.
   - Что? О чём ты?
   - Этот малый, похоже, не единственный, кому такой трюк по плечу.
   - Я не понимаю.
   Микаэль объяснил, и удивление послушника быстро сменилось испугом. Юноша вскочил с постели, словно подброшенный неведомой силой.
   - Я?! "Зажёг" к-кинжал?! Но как бы я сумел?! Меня уж точно никто такому не учил!
   - Меня тоже, - негромко произнёс Перегрин. - Странник многое постигает через опыт, учится на ошибках, но есть умения, которые приходят к нему сами собой.
   - С... странник? Я?!
   Кристиан осёкся и снова сел на кровать. Лицо у него сделалось совсем растерянным, и Микаэль с тревогой увидел, как на щёки юноши возвращается бледность. Он взглянул на Перегрина, но тот успокаивающе покачал головой: ночной гость и впрямь с лёгкостью читал чужие чувства.
   - Он потому и нужен твари?
   - Ты умён, - Перегрин кивнул. - Это меня радует. В легенде о Тени есть ещё кое-что. Говорят, самая желанная цель для чудовища - отыскать странника-"родителя" и присвоить его силу. Но чтобы преследовать "отца" на Тропе, нужно самому обладать даром прокладывать пути через Междумирье. Этот дар Тень может получить от другого странника.
   Двигаясь плавно и точно, Перегрин спрятал клинок, подошёл к открытому окну. С улицы тянуло зябкой ночной прохладой.
   - Умение открывать двери в Междумирье не даётся извне, ты живёшь с ним всегда. Другой странник лишь подбирает ключ к твоему замку, и то, что ждало своего часа от самого рождения, вырывается и заполняет тебя до краёв. Так было и так будет - во всех обитаемых мирах есть свои странники, дремлющие до поры. Большинство проживает недолгую жизнь и умирает с запертой внутри силой. Но иногда "ключик" и "дверца" встречаются в нужное время и в нужном месте.
   - А ну-ка, хватит об этом, - проворчал Микаэль, покосившись на потрясённого Кристиана. - Любо тебе бродяжить - ну и бродяжь на здоровье, а парню голову не морочь. Он тут на своём месте, чужое ему ни к чему.
   - Странник - это судьба, - Перегрин качнул головой. - Если Тропа позовёт, ни я, ни ты его не остановим.
   Внезапным порывистым движением он повернулся спиною к окну и быстро заговорил:
   - Сюда идут. Я вернусь позже, и мы условимся, что станем делать. Пока - будьте настороже, не оставляйте друг друга надолго, и если нападёт Тень...
   - Ворг, - сказал Микаэль, - тварь называет себя Воргом.
   Он внимательно следил за Перегрином и не ошибся: тот не изменился в лице, но едва заметно вздрогнул. О чём-то недоговаривал их нежданный союзник, что-то определённо скрывал от новых друзей. Что же?
   - Ворг и означает "тень", - почти прошептал им гость. - На языке, который когда-то был для меня родным.
   Не дожидаясь ответа ошарашенных людей, Перегрин опрокинулся через подоконник спиной вперёд и исчез в разливающемся по улицам Шаттенбурга тумане.
   Миг спустя дверь в комнату отворилась и на пороге показался вернувшийся отец Иоахим, за спиною которого маячил слуга барона Хорст.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"