Денисов Андрей Борисович : другие произведения.

Меч отточен Ч.3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Весной 1915 года в Главное управление русского Генерального штаба поступают сведения о подготовке немцами к использованию нового совершенно чудовищного оружия. Секретная лаборатория находится на одном из островов в шведских территориальных водах. На остров направляется диверсионная команда капитана Иванова...

  
   меч отточен ВОЗДУШНЫЙ ИСТРЕБИТЕЛЬ.
  
   []
  
   Свинцовый край горизонта вдруг задрожал мелко в переплёте остекления кабины, и гул четырёх стосильных "Аргусов" сразу переменился. Вибрация от работающих моторов стала заметнее, а сам их звук стал иным.
   Одетый в крытую защитным сукном бекешу-"уланку"; за спиной - верблюжий башлык, со смешною кисточкой на хохле; офицер, с усталым и маловыразительным лицом, с некоторой тревогой посмотрел на сидящего в плетёном кресле пилота. Тот боковым зрением заметив это, сделал успокаивающий жест, показывая на рукоятку миниатюрного машинного телеграфа. Стрелка прибора указывала " малый ход".
   - Сейчас только два двигателя в работе,- сообщил офицеру пилот, он же командир самолёта - истребителя. - Будем экономить масло и бензин.Скорость нам уже не нужна, пожалуй начнём поиск.
   Он нажал ногой на левую педаль и, закладывая вираж, повернул влево же, очень похожий на автомобильный, руль-штурмвал. Огромный аэроплан медленно наклонил нос. Пробив пелену низкого облака, клонясь левым бортом, заскользил вниз - туда, где свежий ветер выдувал на поверхности серых волн белые барашки пены.
  
   Иванов, вцепившись в подлокотники, удерживая в кресле вдруг ставшее невесомым тело, затаив дыхание, следил за стремительно приближающейся поверхностью моря. Мысли его, как ни странно, были далеки от настоящего момента. Ему было не впервой с немыслимой скоростью нестись по воздушному пространству, и он невольно сравнивал свой первый воздухоплавательный опыт и настоящее, ни с чем не сравнимое удовольствие от полёта на этой удивительной и совершенной машине.
  
  
   Их было в настоящее время в наличии всего два - воздушных истребителя созданных инженером Гаккелем для специальной цели - быстрого перемещения в воздухе с большой скоростью и на большие расстояния двух морских самодвижущихся мин по 500 кг весом каждая, или большого количества малых бомб общим весом в 1000 кг. Самолёты были заложены на Балтийском судостроительном и механическом заводе в июне 14 года практически перед самой войной, когда уже прозвучал Сараевский выстрел.
   Ввиду того, что воздухоплавательное отделение завода в это время уже приступило к
   производству первого русского дирижабля - гиганта, и из-за начавшейся войны, работы шли
   медленнее, чем задумывались. Вместо четырёх месяцев, постройка истребителей
   растянулась, и лишь недавно они были введены в строй.
   Таких машин до сих пор не было ни у одной из воюющих сторон. Как и "Илья Муромец"
   Сикорского, аэроплан Гаккеля представлял собой новое слово в военной авиации.
  
   Тело самолёта - истребителя, названного так по аналогии с вооружёнными торпедами его морскими собратьями - скоростными кораблями с турбинной силовой установкой, имело рыбовидную форму, обеспечивающую наименьшее сопротивление воздуха. В носовой части имелось открытое место для сиденья наблюдателя и для управления прожектором. Далее шли три закрытых помещения: первое - отделение управления, длиной около двух метров внизу которого помещаются минные аппараты. За отделением управления находилось машинное отделение. В нём - 4 мотора, связанных для наилучшего обеспечения непрерывности полёта, коническими зубчатыми передачами между собой, и двумя тихоходными пропеллерами. Каждый из моторов соединяется с приводом фрикционной муфтой, благодаря которой, он может быть выключен для остановки и ремонта во время полёта аэроплана, причём оба пропеллера будут продолжать работать с равными нагрузками, с уменьшением лишь на одну четверть мощности. Выхлопные трубы моторов, весьма короткие, были выведены наружу по обе стороны аппарата. Радиаторы водяного охлаждения располагались вблизи своих моторов на наружных стенках машинного отделения. Безиновые резервуары, числом 4 были подвешены под потолком машинного отделения над моторами, не стесняя прохода между ними. Запасное отделение самолёта - истребителя, заднее - служит для входа в аэроплан, оно имеет боковую дверь и используется в зависимости от выполняемой аэропланом задачи. Для дальней стратегической разведки в отделение устанавливался безпроволочный телеграф. Это отделение предназначалось также для обстрела назад преследователей истребителя, для этой цели в крыше был предусмотрен открывающийся вверх люк.
   У аэроплана - три несущих поверхности. По конструкции это триплан. Верхняя поверхность приподнята над телом машины. Для увеличения активности при планирующем спуске, применено их ступенчатое расположение. В хвостовой части аэроплана расположен стабилизатор трёхугольной формы к которому прикреплён руль глубины. В вырезе последнего помещается мощный вертикальный руль направления. Два громадных винта истребителя были помещены по сторонам тела, позади несущих поверхностей, причём нижняя, третья поверхность, благодаря ступенчатому расположению, прикрывает снизу пропеллеры и защищает их от повреждений.
   Шасси самолёта - истребителя состоит из двух пар главных пневматических колёс, оси которых скрыты для уменьшения лобового сопротивления в теле аппарата и одной пары малых колёс, предохраняющих нос аппарата от зарывания в землю при посадке.
   Впрочем, в самолёте, в котором сейчас находился капитан Иванов, колёсное шасси было заменено двумя огромными герметическими поплавками. Аэроплан был предназначен для морских боёв в варианте совершенного воздушного оружия нападения на надводные корабли противника, а также для уничтожения его выплывших глотнуть воздуху субмарин, для этого на носу его была установлена полуторадюймовая (37мм) револьверная пушка Нордельфельда.
   По дальности полёта с ним могли равняться лишь германские "цеппелины", да в какой-то степени наш тяжёлый четырёхмоторный "Илья Муромец". При крейсерской скорости в 90 вёрст он мог находиться в воздухе до десяти часов с полной боевой нагрузкой - двумя торпедами Уайтхеда и с пятью человеками команды (два механика, два пилота и один минёр). При уменьшении вооружения на одну мину, длительность полёта увеличивалось до 14,5 часов, а следовательно истребитель мог пройти дистанцию почти в полторы тысячи километров.
   Длительность постройки этих самолётов Гаккеля отразилось на их судьбе самым необычайным образом. Вначале они предназначались, как новое оружие в морское министерство. После первых месяцев войны флот, будучи слабым изначально, мало что мог противопоставить немцам в их военно-морской и торговой деятельности на Балтике. Моряки расчитывали при помощи воздушных истребителей основательно пощипать германцев в их близлежащей к русской границе морской базе Мемель, и пресечь доставку в Германию железных и никелевых руд из Швеции, что сразу бы подорвало преимущество немцев в артиллерии, для производства которой требовалась легированная сталь.
   После испытаний первых двух самолётов, морское ведомство потребовало постройки нескольких эскадр воздушных истребителей. Но вопрос повис в воздухе, так как в России не было двигателей для этих аэропланов. Дело в том, что по конструкции, самолётам Гаккеля требовались моторы автомобильного типа мощностью не менее ста лошадиных сил. Стосильные ротативные авиационные моторы "Калеп" и "Гном" производились в Риге и Москве, но особенности конструкции (цилиндры вращаются вокруг неподвижного вала) позволяли устанавливать их лишь на лёгких машинах.
   Имевшийся на случай войны, некоторый стратегический запас германских моторов "Аргус" быстро иссяк - его вычерпал Сикорский для своих бомбовозов, перешедший сейчас на французские моторы, доставлявшиеся окружным путём и с большими трудностями.
   По сравнению с остальными великими державами, сейчас Россия имела меньше всего выходов к морям. Это была ахиллесова пята русского колосса. После вступления в войну Турции, как и предсказывал когда-то, в бытность Иванова в академии генштаба, профессор Головин,- " Россия уподобилась крепко заколоченному дому, в который можно попасть только через дымовую трубу..."
   Поскольку двух истребителей морскому ведомству было явно недостаточно, оно, после некоторых колебаний, уступила машины Разведывательному Отделу Главного управления Генерального штаба. Разведывательный Отдел сразу же наложил лапу на все сведения об этих неординарных машинах, имея свои виды на их использование. Об производстве истребителей знал лишь очень узкий круг посвящённых. Об их наличии в русской армии не знала ни германская разведка, ни тем более, так называемая, "широкая авиационная общественность".
   Помятуя о предвоенной газетной шумихе вокруг перелёта первого четырёхмоторного самолёта Сикорского из Гатчины в Киев и обратно, который стал впоследствии грозным воздушным бомбардиром "Ильёй Муромцем", капитан Иванов был того же мнения, что и разведывательный отдел. Проведи тогда свои испытания Сикорский в тайне, какой неожиданностью для немцев стала бы, например, бомбёжка логова кайзера Вильгельма в первые дни войны. " Ильи Муромцы" вполне могли тогда долететь до Берлина и вернуться назад из русской Польши. А если бы того? "Кончили" бы удачно усатого таракана? Могла и вся европейская война тогда пойти по- другому, если не закончилась, сразу же бы.
   В подобных предположениях была огромная доля фантастики, но капитан Иванов за почти год войны узнал твёрдо: на войне случается всякое, в том числе и превышающее любую человеческую, да и не только - фантазию.
   На своём собственном опыте он неоднократно убеждался, что Провидение следует своим, известным лишь Ему, законам и логике. Как иначе объяснишь, что неминуемая гибель не раз явившись капитану, овеяв его своими ледяными крылами, внезапно исчезала прочь. Оставив лишь недоумение: - не мог, ведь остаться в живых, никак не мог, да вот - дышу, цел телесно, лишь на душе всё больше незарубцевавшихся ран. Погибшие на его глазах, всё чаще приходят во снах - зовут ли в свой мир, просят ли о чём?... Мёртвые - немы и, ныне находящимся на земле, понять их не дано...
   Необъяснимо: почему ты - здесь, а их уж нет. Почему судьба всё ещё даёт тебе шанс. Почему разорванный шрапнелью вклочья, воздушный шар падает в реку. И почему предохранительная скоба револьвера вдруг оказывается отличным гаечным ключом, при помощи которого удаётся открыть спасительный люк? Неисповедимы пути Господни, не видит их смертный человек...
  
  
  
  
   Иванов встал с кресла и условившись с пилотом, что в экстренном случае тот даст сигнал в три звонка машинным телеграфом, направился к своей команде в хвостовое отделение аэроплана. Он открыл маленькую дверцу со скруглёнными краями, ведущую в машинное отделение, и шагнул внутрь.
   За порогом находился совсем другой мир - мир резких запахов и громких звуков. Духота в машинном отделении стояла необыкновенная: пахло одновременно бензином, сгоревшей смазкой и раскалённым металлом. Круглый корабельный иллюминатор на потолке еле - еле пропускал свет ненастного балтийского вечера сквозь припылённое парами гаргойля (машинного масла), тусклое стекло.
   По засаленному пробковому трапу лежащему на полу, капитан двинулся было дальше, но внезапно качнуло самолёт. Он, потеряв равновесие, боднул головой висящую вдоль прохода под потолком огромную, спаянную из листовой меди сигару - один из четырёх бензиновых резервуаров воздушного истребителя. Капитан тёр ушибленный лоб - судя по звуку, в баке ещё полно бензину и боль - чепуха по сравнению с этим приятным открытием.
   - Где ж механик? - он негромко свистнул.
   - Я здесь! - сквозь моторный вой, голос за спиной.
   Механик в одной нательной фуфайке трёт ладони о промасленную ветошь, серое утомлённое лицо. Трудно, видать, одному справляться с четырьмя моторами.
   -Как дела?
   -Вашими молитвами. Вот пока в экономическом режиме идём на двух моторах, решил на третьем свечи проверить - с перебоями один из цилиндров работает, слышно. А так, вообще - немецкие моторы много надёжней французских. И дольше ходят и совершеннее. Я в авиации давно, раньше всё больше с французскими "Клеманами" дело имел ну и с "Гномами", ясное дело. Сравнить есть с чем. Германцы медных поршневых колец на свои моторы не ставят - у них всё из отличного металла.
   - Ну ладно, я своих проверить, в хвост.- капитан зашагал дальше по проходу.
   - Нашли уже ваш чёртов остров?
   Иванов остановился, внимательно посмотрел механику в воспалённые, разъеденные бензиновым угаром глаза.
   - Нет ещё.
   - Ясно.- и пошёл дальше копаться с мотором.
  
  
   ОХОТНИКИ.
  
  
   Раскрыв следущую дверь, капитан попал в царство относительного покоя: его разведочная команда, завернувшись в короткие кавалерийские полушубки, поголовно спала. Бодрствовал лишь сидящий в брезентовой петле под самым потолком у открытого квадратного люка, охранявший хвост истребителя стрелок. Его широкогорлый пулемёт - новейшее изобретение американского полковника Льюиса висел рядом с ним, подвешенный на резиновом шнуре - амортизаторе, употреблявшемся в устройстве шасси аэропланов. Конец резины был привязан к изогнутому литерой "Г" металлическому колышку, к которому крепилась радиоантенна, и находящемуся для удобства обслуживания рядом с люком. И, таким образом, пулемёт имел свободный ход во все стороны, позволяя стрелку быстро переносить огонь в молниеносном авиационном бою.
   Иванов перед полётом, заинтересованный новым ручным пулемётом осмотрел его. "Льюис" делали англичане. Сама конструкция была хорошо продумана. В частности, для исключения перегрева ствола, на этом пулемёте была применена совершенно оригинальная система отвода тепла. Для этого на ствол пулемёта был одет аллюминиевый, с продольными рёбрами радиатор. Сверху на радиаторе - кожух в виде трубы с сужающимся горлом, придающий пулемёту ни на что не похожий, узнаваемый вид. Кожух работал, как воздушный насос. При стрельбе, исходящие из ствола пороховые газы, создавали разряжение воздуха на другом конце кожуха - трубы. Воздух непрерывным потоком засасывало, и, проходя через рёбра аллюминиевого радиатора с хорошей теплоотдачей, он эффективно охлаждал ствол пулемёта. Необычной, была у пулемёта "Льюиса" и возвратная пружина - скрученная спирально, наподобие часовой, и его барабанный вместительный магазин. Словом, "машинка, что надо", как заверял Иванова вооруженец авиаотряда, вольноопределяющийся из студентов - политехников, показывавший ему пулемёт и много щеголяющий при этом техническими терминами.
   Ну, если пулемёт и был так хорош, то в сидящем за пулемётом стрелке, у Иванова были резоны сомневаться. Ведь для того, чтобы взять на борт истребителя диверсионную команду, пришлось оставить на земле и второго пилота и второго механика, не говоря о стрелках - пулемётчиках. Сейчас - в брезентовой петле у "Льюиса, болтался радиотелеграфист, недавно призванный из торгового флота зауряд-прапорщик.
   Капитан тронул его за плечо - тот встрепенулся, захлопал ничего не понимающими, глубоко посаженными глазками.
   - Как вы неожиданно, право. Напугали.
   - Не спите?
   - Нет - нет,- стараясь подавить зевок, начал открещиваться сонный прапорщик.
   -Ну-ну,- не поверил Иванов,- не ровен час, ещё вывалитесь из сиденья. Слезайте, вас заменят.
   Телеграфист, с просиявшим лицом, не дал себя долго упрашивать - мигом соскочил из петли.
   Растолкав старшего унтер-офицера команды, капитан приказал назначить замену на пулемёт.
  
   Пулемётчик нашёлся быстро: белобрысый худощавый парень со странно-неподвижным лицом, между прочим, настоящий пулемётных дел мастер и имеющий два Георгия за своё страшноватое ремесло.
   Капитан Иванов знал немного его историю при ознакомлении с послужным списком героя. Ефрейтор Истомин, так его звали, был из Ивано-Вознесенских, ткач. В пулемётные команды и старались брать таких, в большинстве своём городских рабочих, знакомых с механикой и умеющих ладить сложные технические устройства.
   Последний раз Истомин отличился в знаменитом и страшном сражении в Августовском лесу зимой, когда прикрывая отход своего полка, он полдня сдерживал пулемётом атаки немецких егерей. За эти полдня он навалил их целую гору напротив своего окопа, потом подсчитали, что убитых германцев было едва ли менее полубатальона. Истомин в горячке боя этого не замечал, но после, чуть не сошёл с ума, увидев дело рук своих. Лечился в нервной клинике. Еврей-профессор в месяц поставил парню голову "на место" и тот вновь запросился на фронт, по случаю попав в команду Иванова.
   Тогда, в феврале ХХ корпус генерала Булгакова, в арьергарде 10 армии, окружённый тремя германскими корпусами героически умирал в лесах между Августовым и Гродно. При выходе из окружения погибли почти все, когда до Гродно оставалось всего несколько вёрст. Из леса вышла лишь одна пехотная бригада, но погибший корпус задержал немецкое наступление на десять суток, что позволило 10-й армии выйти из клещей двух германских армий.
   2 марта, спустя десять дней после поражения ХХ корпуса, 10 армия перешла в контрнаступление и вновь вошла в этот лес.
   Иванов, находясь в авангарде, среди кавалерийской разведки N- ского гусарского полка, хорошо запомнил свой неожиданный ужас от вида этой чудовищной бойни в ледяном, заваленом снегом и тысячами трупов лесу. Никогда прежде, за восемь месяцев войны, он не видел такого ожесточения. Это было, как адская мясорубка. Тела немецких и русских солдат тут покрывали землю слоями, словно начинка в пироге. По обеим сторонам дороги, по которой пугливо прядая ушами, а порою и трясясь всем крупом, храпя, шли, казалось привыкшие уже ко всему боевые кони, трупы лежали штабелями, как большие поленья.
   Пройдя дальше, гусары обнаружили немецкую погибшую батарею на огневой позиции. Картина была ужасна. Орудия стояли заряженными и готовыми к открытию огня. Впрочем, затворы двух из них были ещё не закрыты. Вся положенная прислуга - по пять человек на орудие, лежала на своих уставных местах, вернее на лафетах и около них. Сзади, в 30 шагах лежали, также мёртвыми, восемь шестёрочных лошадей и ездовые. Все деревянные части орудий были буквально изрешечены шрапнельными пулями. Гусары насчитали в спицах колёс по 30--40 пуль в каждой спице. Было очевидно, что батарея умерла мгновенно: на неё за 10-13 секунд обрушился поток в 10000 свинцовых шариков размером с вишню. То есть - 40 шрапнелей по 250 пуль.
   Затем, полностью погибшая наша пехотная рота, попавшая под шрапнели. Дальше - несколько носилок с немецкими солдатами. Раненые на носилках, санитары- носильщики, два медбрата: все заколоты штыками. Через несколько десятков шагов, на дороге стояли фургоны русского полка. Люди в фургонах, лошади, запряжённые в них - были мертвы и застыли на морозе, как камень. Лесная дорога пошла по мосту, перекинутому через заледеневший ручей. Под мостом лежала груда немецких солдат. Они прятались там, видимо от шрапнельного огня, но и там их настигла смерть.
   На пути лежала деревня. На окраине её Иванов увидел множество тел в синеватых шинелях.
   Кто-то посчитал их и сказал, что немцев больше четырёхсот. Судя по позам, солдаты строились в
   колонну в ожидании приказа, когда из леса их неожиданно скосили пулемётным огнём. Позже,
   когда капитан Иванов уже познакомился с виртуозом пулемёта Истоминым, он вспомнил этих
   четыреста немцев, расстреляных пулемётным огнём в одно мгновенье, так что никто из них не
   сумел спастись, и подумал тогда, что может быть, это была именно его: убийственно-точная
   профессиональная работа.
  
  
   И таким мастером смертельного дела был каждый из охотников, летевших сейчас с Ивановым к чёрту на рога. Всё это были люди БЕДОВЫЕ и ЛИХИЕ, и не от МIРА сего, потому как, состояние ЛИХА и БЕДЫ было им более по душе, чем МИР. Они не были душегубами от природы, они лишь полюбили войну - безответно. Её суровые законы, её странную и жуткую красоту...
  
   Трещащую песню поёт пулемёт
   И строчки кровавые пишет
   Кто грамоту смерти нежданно прочтёт -
   Тот песни уж больше не слышит...
  
   Есть люди рождённые только для войны. Вот - весь покрытый морщинами, с седою щетиною давно небритой бороды и добродушным взглядом серых глаз широкоплечий унтер - офицер Герасимов. С ним Иванов познакомился в запасной тыловой команде, где старший унтер - офицер находился после госпиталя, излечившийся от ранения полученного под Перемышлем.
   Это был, казалось, уже совершенно забытый тип солдата времён императора Николая первого. Капитан Иванов до встречи с ним никогда бы и не подумал, что в русской армии ещё существуют подобные мастодонты-ветераны. Герасимов участвовал уже в ЧЕТВЁРТОЙ войне! Вся грудь старого солдата в многочисленных крестах и медалях. Был отставлен вчистую сразу после Маньчжурской войны. Но вот, с началом нынешней, вновь под вражескими пулями, в одном полку с сыном и племянником. Пошёл добровольцем.
   Иванов задал вопрос: - Не страшно вам, Иван Трофимович, в атаку-то теперь. Возраст всё-таки, это у молодёжи безусой страха смерти нет, не понимают ещё.
   -На меня старика люди смотрят и поэтому мне надо всё время пример показывать. Ведь я с генералом Скобелевым - Геок-Тепе брал. В Китае под Пекином был, на японцев не раз в атаку ходил... Как подумаешь, сколько Господь привёл чужих народов посмотреть...
   -Ваше благородие, ведь живой всегда смерти боится, если о ней думать. А только, когда надо идти, вскочишь, и в мыслях держишь: - пожил достаточно, слава Богу, дай, Боже, ещё пожить, а только если судьба сейчас смерть встретить, подай, Господи, лёгкого конца...
   - Молодые как себя держат? Вы замечали?
   -Молодые опасаются вначале, пока в ожесточение не придут, ну а потом себя не помнят, идут вперёд и ничего не чувствуют. А только я примечаю и среди них есть такие, вроде, как бы истуканов - ничего они не опасаются, как дома за работой, так и в бою. ...
  
  
  
  
  
  
   ЗА ОБЛАКАМИ.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Три резких сигнала машинного телеграфа прервали размышления капитана.
   - Наготове будь, - крикнул он белобрысому пулемётчику и опрометью бросился в кабину пилота.
   Он мигом домчал до перегородки между машинным отделением, рывком открыл овальную дверцу.
   - Остров?
   - Нет...Показалось заметил кого-то . Там.- старший лейтенант указывал пальцем на потолок кабины. - Сейчас вверх вынырну, увидим наверное.
   Он дал звонок телеграфом в машинное отделение. Через пару секунд Иванов услышал как резко захлопали, застреляли, остановленные недавно двигатели. Как разъярённые быки заревели, добавив мощи истребителю. Машина задрожала мелкой дрожью, как будто, с великим трудом она сдерживала вновь обретённую силу. И в этот момент, капитан очередной раз поразился: настолько продуманной конструктивно оказалась эта созданная человеком чудо-птица. Чтобы запустить эти два мотора механик всего лишь ввёл в зацепление с двигателями их фрикционные муфты. Через общую кинематическую схему соединения всех моторов в одно целое, неработающие двигатели завращались. Их магнето "Бош" выдали на запальные свечи пучки искр. Уже остывшие "Аргусы" почти одновременно завелись.
   Сначала их звук заметно отличался от мерного гудения двух работающих собратьев, затем они спелись, влились в квартет, и общий голос всех четырёх завыл в унисон одну мотор - симфонию.
   Сейчас "Аргусы" взяли "Allegro" . Пилот тянул раму со штурвалом на себя и истребитель бешено рвало в облака.
  
  
   Во мгновение, стёкла кабины вспотели и покрылись мелкими каплями конденсата. В густом молоке облака перестало быть видно: и открытое всем ветрам место наблюдателя впереди, и плоскости самолёта, обычно хорошо просматриваемые через круглые иллюминаторы бокового обзора. Через несколько секунд истребитель, пробил белую пелену и выскочил, как пробка от шампанского, поверх облаков. Иванову пришлось крепко зажмурить глаза: до того ярок и ослепляющ был в синем небе за облаками, раскалённый солнечный диск.
   Он посмотрел на пилота - тот успел уже нацепить на нос жестяные очки с антрацитно-чёрными стёклами. Ему, как видно, не впервой видеть наше светило так неожиданно близко.
   Старший лейтенант, вытянув шею, уставился в какую-то неблизкую точку пространства, сквозь всё ещё мокрые стёкла. Помолчал некоторое время, словно сомневаясь, затем произнёс: - Вот он!
   - Где? Кто?
   - Глядите, пальцем укажу, - он протянул руку в перчатке немного выше и левее центрального бруса переплёта остекления кабины.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Иванов, щурясь от солнца, проследил указанную траекторию, от пальца до квадратного переплётного оконца. Действительно: на стекле, как муха сидела - маленькая тёмная, дрожащая точка. Он вынул из чехла свой уже изрядно потрёпанный за почти год войны, местами с истеревшемся до металла воронёным покрытием, морской бинокль Герца. Настройка потребовала некоторого времени, но он сразу же обнаружил продолговатый предмет висящий в небе поперёк курса истребителя. К сожалению, не зная хотя бы примерных размеров наблюдаемого объекта, никак не определить расстояние до него, даже с помощью дальномерной шкалы бинокля.
   - Как вы думаете, что это? - спросил он у пилота передавая тому бинокль. Тот долго всматривался, не забывая при этом крепко держать одной рукой штурвал самолёта. Наконец, произнёс: думаю - или сорванный, улетевший корректировачный аэростат, или аэростат же, но управляемый. Ну тогда это враг, наших здесь быть не может, иначе нас перед полётом предупредили бы. Немец - парсифаль* или цеппелин, - сказал он немного неправильно называя первый тип дирижабля.
   -Куда он?
   -Норд-остом летит,- ответил старший лейтенант, мельком взглянув на компас.- Может опять Либаву бомбить? Однако слишком на север забрался, вот что странно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Последний раз германцы бомбили Либавскую бухту с воздуха, где была главная стоянка русских подводных лодок на Балтике, в конце прошлого года. Тогда в декабре немецкий дирижабль был подбит с земли и упал на воду недалеко от берега. Моряки подошли к нему на нескольких кораблях сейчас же, взяли на борт семь человек оставшихся в живых экипажа, а цеппелин расстреляли на воде. []
С тех пор прошло уже несколько месяцев, и дирижабли германцев до сих пор не беспокоили самый ближний к Восточной Пруссии морской русский порт, но вот они летят снова? Так ли, это?
   Борьба между двумя морскими крепостями - германским Мемелем и русской Либавой продолжалась всю весну: 5-ого марта русский отряд численностью 4000 человек с налёта захватил Мемель, но долго удерживать город он не смог, и 9 марта отошёл на нашу территорию. Этот случай сопровождался большой шумихой в международной прессе. Германцы обвинили русскую армию в применении репрессий против гражданского населения Мемеля в ходе штурма города.
   Насколько знал Иванов, дело было в следущем: штатские немцы, как это уже не раз бывало и в ходе боёв в Восточной Пруссии, участвовали в обороне города. Проще говоря, имели склонность выстрелить в затылок русскому солдату, когда тот, не видя для себя угрозы от, казалось бы, мирного населения, поворачивался к ним спиной. В конце концов, это надоело и было произведено несколько орудийных залпов по окнам, из которых были сделаны предательские выстрелы.
   В ответ - германская эскадра в составе 7 больших судов и 28 миноносцев весь день 10 марта крейсировала на виду Полангийского побережья, обстреливая рыбацкие деревушки. 15 марта эскадра подошла к Либаве и выпустила по городу до 200 снарядов, среди мирного населения были жертвы. Ответить немцам по большому счёту было нечем. В 1910 году Либавская крепость была разоружена и её 11- дюймовые береговые орудия были отправлены в Севастополь. Тогда, видимо, решили, что войны с Германией в ближайшее время не предвидится, поэтому и защищать Либавскую бухту незачем. Это было время реформ Сухомлинова - решено было отказаться от крепостей, как таковых, их даже начали срывать. Трудно найти в Российской истории подобного военного министра - непонятно было, что он больше принёс делу обороны страны: пользы или вреда...
  
   Иванов напряжённо раздумывал. Сейчас же он вспомнил одно из агентурных донесений относительно предстоящего дела: в нём говорилось о том, что необходимые материалы Бергеру иногда в спешном порядке доставляют и на дирижаблях. Кайзер ему ни в чём не отказывает. Может это тот самый случай? Ведь и квадрат поиска: примерно тот самый. А если проследить летящий аэростат? При удаче он может привести прямо в логово доктора...
   Он обратился к старшему лейтенанту: - Оскар Артурович, можем на хвост германцу сесть незаметно? Он - нас приведёт.
   Пилот удивился, бросил смотреть вперёд и обернулся к капитану.
   - Алексей Николаевич, с чего вы взяли, что приведёт, может, действительно, на Либаву летит.
   -Есть такая уверенность, старший лейтенант.
   Пилот взглянул пристально, но спорить больше не стал:- Коли так, приказывайте. За ним, так за ним.
   - Только незаметно надо.
   - Я понял. Он нас и так не видит - солнце сейчас у нас за спиной. Но для надёжности снова нырнём под облака, а время от времени, будем подыматься.
   Он отжал штурвал от себя и самолёт начал проваливаться сквозь пышное брюхо большой белой тучи. Под облаками пошёл дождь.
  
   Через час полёта, очередной раз поднявшись сквозь облака, они потеряли дирижабль. Уже начинало смеркаться, и багровый свет уходящего на морском горизонте под воду огромного, словно раздутый огненный пузырь, солнца, слепил и не давал никакой надежды вновь отыскать в чернеющем небе воздушный корабль германцев.
   Иванов растерянно смотрел на старшего лейтенанта:- куда он пропал?-
   Тот, ободряюще блеснув ровным рядом отличных зубов под щегольской щёточкой, так модных у морских офицеров английских усов, сказал: - некуда пропасть ему, когда последний раз взлетали - висел, это всего двадцать минут назад было. Стало быть, или курс изменил, или..., а скорее всего он там!- пилот энергично потыкал указательным пальцем вниз. - Смотрите! -
   В просвете внезапно открывшихся облаков, в двух милях от них стал виден снижающийся воздушный корабль. На дирижабле были зажжены опознавательные бортовые огни. Капитан увидел три цветных фонаря справа налево: зелёный, белый, красный.
  
  
  
  
  
  
   СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕ ДЕЛО.
  
   Вся эта история началась в марте, когда прибыв очередной раз в Петроград с Северозападного фронта из-под осаждённого немцами Осовца, Иванов был вызван в Разведывательный отдел Главного управления с докладом. Его сообщение посвящалось новейшим тактическим приёмам германцев при взламывании нашей обороны.
   В докладе он сравнил германскую армию с громаднейшим зверем, которая подползала своими передовыми частями к нашим окопам, но лишь настолько, чтобы приковать к себе наше внимание. И в тоже время быть готовою немедленно после очищения окопов занять их. Затем этот зверь - гигант подтягивал свой хвост - тяжёлую артиллерию. Последняя - становилась в районы малодоступные для нашей лёгкой артиллерии, часто даже вне достигаемости её выстрелов, и с немецкой методичностью начинала барабанить по нашим окопам. Она молотила по ним до тех пор, пока они не сравнивались с землёй и защитники их не были перебиты. После этого, "зверь" осторожно вытягивал свои лапы - пехотные части - и занимал наши окопы. В это же время тяжёлая артиллерия держала под жестким огнём расположение наших батарей и наш тыл. А выдвинувшаяся немецкая лёгкая артиллерия и пулемёты охраняли пехоту от наших контратак.
  
  
   В последнем случае, так называемые, "потери атакующих" выпадали на нашу долю - немцы же отсиживались в воронках изрытой снарядами местности и расстреливали нас в упор. Закрепившись на захваченной у нас позиции, "зверь" опять подтягивал свой хвост, и германская тяжёлая артиллерия с прежней методичностью начинала молотить по нашей новой позиции.
   На докладе присутствовали и приглашённые - профессора Николаевской академии, обсуждение началось довольно энергично, но и закончилось вскоре ничем. Никто не мог предложить какого - либо действенного средства против этой германской тактики при том снарядном голоде, который начался уже с начала 15 года. Кроме того, нечего было и противопоставить тяжёлой дальнобойной артиллерии противника. Ведь, как теперь стало вполне понятно, господствующее перед войной в высоких штабах, и не только русских, мнение, что полевое орудие с шрапнельным снарядом вполне исчерпывает потребности современной войны, оказалось роковой ошибкой. На немецкие, так называемые "чемоданы", - снаряды калибра 150-210мм, русским полевым артиллеристам ответить было почти что нечем: шестидюймовок, 48-линейных и 42-линейных орудий было крайне недостаточно. Без артиллерийского подавления оставалось лишь одно средство против германского "зверя"- вцепиться ему в глотку. Это ближний штыковой бой, в котором русским никогда не было равных. Да крепче зарываться в землю - строить блиндажи во много накатов - вот что мог предложить армии сам Иванов, много размышляя над своим докладом.
  
   Выходя из зала, он обнаружил поджидающего его подполковника Н.- сотрудника Разведывательного Управления.
   - Вы, меня?
   - Вас.
   - Слушали?
   -Присутствовал. Занятно изложили. Я, собственно, к вам. Пройдёмте в Управление, на ходу и поговорим.
   Они пошли по гулким коридорам Главного Штаба: подполковник чуть спереди. Начал он издалека: - Капитан, вы знаете, что-нибудь в химической промышленности? Германии, например? Девять из десяти химических заводов Европы находятся в Германии. Моё мнение - немцы не начали бы эту войну не имея таких предприятий. Наши учёные эксперты говорят, что имея угольные копи Лотарингии и залежи железных руд, германцы, при помощи своей развитой химии и металлургии, могут воевать сколь угодно долго на два фронта. Из угля они вырабатывают практически все необходимые им взрывчатые вещества, причём в неограниченном количестве. Немецкую же сталелитейную промышленность - также не обошёл ещё никто. Вот поэтому и засыпают они, как вы правильно заметили в докладе, "чемоданами" нашу матушку-пехоту, что с такой промышленностью, им сам чёрт не брат.
   - К чему это я, капитан. А вот - к чему: некоторое время назад, стали поступать нам от агентов интереснейшие сведения. Будто бы в окружении кайзера или у самого кайзера, начинает вырисовываться, так сказать, новая стратегия войны. Мол, традиционные методы ведения войны себя исчерпали, зашли в тупик.
   В самом деле, что мы видим на фронтах европейской войны: на западном фронте всякое движение войск, практически остановлено. Идёт позиционная война. На Северо-западном фронте у нас - несколько живее, но вобщем-то, недалеко и мы ушли. И мы и немцы топчемся в относительно небольшом районе Русской Польши и Восточной Пруссии, вот уже без малого девять месяцев. Я несколько упрощаю, на Юго- западном у нас - поживее, даст Бог, возьмём Перемышль, и ещё поживее будет. Но в общем, картина такова...
   Возникает вопрос: что же дальше? Сколько будет длиться этот военно - стратегический тупик, и что нужно для того, чтобы переломить ситуацию и выйти из неё победителем.
   Умные головы из Германского Генерального Штаба подсказывают кайзеру: нужна, мол, новая концепция войны. Какова же эта концепция?- спрашивает он. А вот какова - отвечают умники.- Применяем в самом широком маштабе новейшее оружие, невиданное доселе средство вооружённой борьбы. Что же это за чудо - оружие?,- вопрошает Вильгельм .
  
   Это боевые ядовитые газы, - отвечают ему, - надо начинать тотальную химическую войну. У наших противников нет такой химической индустрии, как в Германии, поэтому им нечем будет ответить. При помощи химии мы перевернём все представления о современной войне. Мы начнём её первыми, поэтому перевес в этой войне будет на нашей стороне.
   -И что, кайзер?- задал вопрос Иванов.
   -Согласился. В общем, приготовления уже идут...
  
   Пока шли по длинным и весьма запутанным коридорам, он думал о кайзере. Волею странного случая, когда в очень краткий промежуток времени, сразу умерли один за другим, и его дед и отец, он стал верховным вождём Германии. По отчётам наших агентов и рассказам людей из Главного Управления, непосредственно наблюдавших этого незаурядного человека, он обладал умом весьма разносторонним и мог говорить кстати о всевозможных предметах, при этом излагая свои мысли в ясной и безаппеляционной манере. По-видимому, он был страшно самонадеян и считал себя способным выполнять всякую роль. Говорили, что на своей яхте "Гогенцоллерн" он по воскресеньям выполнял роль пастора и говорил проповеди. Он писал картины, считая себя художником, сочинял музыкальные пьесы, в качестве композитора. Несомненно считал себя великим полководцем, что бросалась в глаза на маневрах, где он в высшей степени самостоятельно руководил войсками и разбирал их действия с необыкновенным апломбом.
   Всякому здравомыслящему нет причин или оснований считать Вильгельма чуть ли не единственным виновником войны. И не один из них не станет утверждать, что война возникла из-за убийства в Сараеве австрийского наследника и его жены. Всякому ясно, что это повод, к которому привязались, и не будь этого инцидента, нашёлся бы какой-либо другой предлог объявить нам и французам войну. Кому-то она, это видно, была нужна...
   Обвинять Вильгельма за эту войну крайне не справедливо и с той точки, что он лишь - продукт своего народа и своего времени и исполняет лишь своё предназначение.
   Что мог сделать он, когда уже в течении полувека, со времени победы Пруссии над Францией, немецкий патриотизм лишь укрепляется и расширяется. И, как говорят: даже немецкие социалисты, когда затрагиваются вопросы о мировом значении Германии, сразу превращаются в тигров, яростно требующих для своей страны всемирного владычества. По их мнению, Германия -страна, предназначенная самим Богом для всемирной гегемонии, а остальные народы, в особенности славяне, пригодны лишь унавоживать собой ниву, на которой немцы будут возделывать германскую культуру.
   Если же винить кого-либо, то следует считать виновными всех немцев, а не одиночных людей, как бы высоко они не стояли. По заключениям сведущих людей, Вильгельм ни в коем случае отменить назревшей войны не мог, и не позже 1915 года обязан был начать её, или же сам слетел бы с престола...
  
   Они уже пришли в крыло здания, где находился разведывательный отдел, разговор продолжился в кабинете.
   - Тут вот, какая петрушка, Алексей Николаевич,- подполковник достал из массивного сейфа тоненькую картонную папку.- Вот ознакомьтесь. Всё, что мы имеем, из сведений, применительно к будущей германской химической войне, на сей день.
   - А предложение такое: как вы увидите из донесений одного из наших лучших агентов, ему удалось почти невероятное. Получить сведения о секретной лаборатории немцев, где создаются и испытываются их новейшие отравляющие газы. И самое невероятное: лаборатория эта находится, оказывается, почти под самым нашим носом. У руководства Отделом возникла идея: нанести визит в это осиное гнездо. Решено создать специальную диверсионную команду и хорошенько ПРОШЕВЕЛИТЬ там, на этой чёртовой кухне.
   Беря во внимание ваш предыдущий опыт, мне поручено предложить вам возглавить это предприятие. Не тороплю с ответом, подумайте. Но всё-таки прошу - недолго. В любом случае, хорошо бы было, если б изложили все ваши соображения по поводу этого дела на бумаге. Всегда хорошо знать мнение ВИДАВШЕГО ВИДЫ опытного человека, а то мы тут, штабные крысы,- подполковник ухмыльнулся,- нафантазируем...
  
   В особой комнате для чтения совершенно секретных бумаг Иванов задержался до глубокой ночи. Сведения, находившиеся в картонной папке имели самый разбросанный и неопределённый характер. Часть материала была посвящена некому доктору химии Бергеру, являющемуся, как понял Иванов, отцом-основателем германского химического оружия. Он был евреем, однако же имел женою немку, ортодоксальным иудеем его назвать было трудно. Перед войной выполнял исследования в частных лабораториях для известных германских химических фирм, главным образом создавал искуственные красители. С началом войны был мобилизован, получил чин полковника, и теперь занят разработкой различных ядов, ядовитых газов и методов их применения на поле боя. Обласкан самим кайзером - ему предоставлены практически ничем не ограниченные средства и огромные полномочия.Как было видно из донесений наших заграничных агентов, которые, судя по всему, давно уже наблюдали за Бергером, тот полностью оправдывал надежды руководства Германской Империи. Его успехи превосходили самые лучшие ожидания: было создано несколько типов ядовитых газов и отработаны методы их боевого применения.
   []
  
   Им был создан аппарат для выпуска газов. В материалах Иванов нашёл небольшой чертёжик. Сам аппарат состоял из двух баллонов, наполненных: один - хлором (Cl2), другой азотноватым ангидридом (NO2), которые подогреваются на огне до давления пара в 15 атмосфер. Открывая винтили, выпускают оба газа через трубку и таким образом получают очень хорошо стелющееся облако, чрезвычайно едкого и ядовитого хлористого нитрозоля. Само выбрасывание газа происходит на расстояние несколько сотен шагов от атакуемых окопов.
   В записке, прилагаемой к чертежу, составленной военными инженерами и русскими специалистами по химии предлагались методы противодействия необычному оружию германцев. Для начала предлагалось при появлении ядовитого облака попытаться его разогнать сосредоточенным орудийным или ружейным огнём. Это должно было дать эффект, если выбрасывать сотни пудов металла в минуту, обычно же практикуемый, даже очень сильный огонь может лишь слегка рассеять облако.
   Предлагалось также, зажигать перед окопами костры двух типов: большие с сильным пламенем и малые - дымовые. При этом пламя больших костров влечёт за собой усиленное поднятие воздуха вверх и отвлекает кверху холодные струи отравленного воздуха. Малые костры действуют химически, так как, выделяемые вместе с дымом вещества нейтрализуют хлор.
   Одними из самых действенных мер признавались канавы с водой, вырытые возле окопов, так как вода весьма жадно поглощает хлор, указывалось желательность, как можно более широких канав. Действие воды значительно можно усилить, если растворить в ней соду, поташ или древесную золу.
   Так как не один из приведённых способов не мог считаться вполне радикальным, то получалось выгодным применять их одновременно, но в известной последовательности. Так если впереди окопа устроить канаву с водой, а за нею разложить костёр, то может случиться, что в следствие жара выделяемого последним, снова освободится хлор, поглощённый водою. Поэтому была приложена схема, согласно которой предлагалось сначала разводить сильно горящие костры, за ними небольшие дымовые, а уже перед самими окопами выкапывать канавы с водой.
   Для индивидуальнеой защиты предлагались очки, типа автомобильных и респиратор. В отсутствие оных, советовали обернуть голову намоченной водой шинелью или полушубком. Наскоро можно сделать респиратор, набив мешок каким либо пористым веществом, например углём и при появлении газов, засовывать в него голову.
   Иванов мысленно представил эту процедуру и не без содрогания, но в тоже время подумал, что жажда жизни заставляет человека переносить и ещё более неприятные вещи.
  
   Но всё же главное в разрозненных записках, посвещённых подготовкой германцами тотальной химической войны, капитан Иванов нашёл в самом конце тоненькой стопки бумаги. По сообщению русского агента, особенно внимательно следившего за доктором Бергером, недавно этот высоколобый учёный муж испросил разрешения проводить свои опыты, используя человеческий материал. А именно - военнопленных. Но опасаясь до поры обвинений в нарушении подписанной и Германией в конце прошлого столетия Гаагской конвенции, в которой прямо запрещалось использовать в войнах ядовитые вещества, немцы решили проводить опыты в совершенной тайне. Для чего предполагалось вести их в каком-то дальнем уголке земли, по предположению агента, скорее всего в принадлежащей Германии Новой Гвинее.
   Но последнее сообщение того же агента говорило обратное: для убыстрения работы опыты уже проводятся около месяца, недалеко от морских границ Германии в Балтийском море. Давался примерный квадрат нахождения безымянных островков в радиусе сотни морских миль.
  
   Неожиданным было то, что архипелаг находился, по всей видимости, в территориальных шведских водах.
   Поразмыслив, Иванов решил, что данное обстоятельство никак не могло быть случайностью. Формально нейтральная, Швеция уже давно тайно поддерживала Германию. Она никоим образом не забыла свои территориальные потери, которые понесла в ходе войн с Россией. Ждала своего часа целый век, надеясь теперь, что этот час пробил в ходе большой европейской войны.
   В первые дни войны, Швеция, хотя и заявила о своём нейтралитете, тем не менее, по имевшимся сведениям провела частичную мобилизацию армии и сосредоточила весь свой флот у острова Готланд. Тогда, сопоставляя эти сведения с полученными ранее сообщением от начальника Морского генерального штаба о том, что шведское правительство взяло на себя обязательство выступить против России, командующий флотом на Балтике адмирал Эссен принял решение нанести внезапный удар по шведскому флоту и не допустить его соединения с германским.
   Всё было готово для нападения, и на рассвете 10 августа Эссен вместе с эскадрой вышел к шведским берегам с целью осуществить атаку. Но в последний момент, приказом Верховного главнокомандующего операция была остановлена. Видимо, вопрос о вступлении Швеции в войну удалось как-то разрешить по дипломатическим каналам.
   Скандинавское королевство так и не выступило открыто против России, Франции, Бельгии и Англии, но чем могло, помогало их противнику. И, пожалуй, главной услугой, было снабжение Германии стратегическими материалами, основными из которых, было шведское железо и норвежский молибден.
  
   Ещё в начале войны, английской разведке удалось установить, что заводы Круппа при выделке некоторых сортов специальной стали, предназначенной для изготовления брони, снарядов и целого ряда других военнных материалов, применяют редкий металл - молибден.
   Как оказалось, из дальнейшего расследования стало ясно, что Германия загодя готовясь к большой войне и приобретая молибденовую руду в Норвегии и Японии, тщательно маскировало назначение молибдена.
   Немецкие агенты распространяли версию, что молибден со многих точек зрения якобы непригоден для производства высококачественных сталей. В подкупленных агентами некоторых американских технических журналах перед войной печатались специальные статьи, в которых доказывалось, что будущее ферро-молибдена проблематично и сомнительно и что этот редкий металл не будет фигурировать в списке тех ответственных материалов, которые имеют большое значение для промышленности специальных сталей и сплавов.
   Когда выяснилось обратное, Англия, для того, чтобы максимально сократить поступления этого металла в Германию, скупила на несколько лет вперёд всю добычу молибденовых рудников в Норвегии. Но молибден всё же продолжал поступать немцам именно через шведов, которые пользуясь прикрытием нейтралитета, на своих кораблях перевозили его до портов Германии на Балтике.
   Англичане поделились этими сведениями с русским правительством. Было назначено следствие. И через некоторое время, наша контразведка выяснила вопиющие вещи.
   Известно, что недра Германии чрезвычайно бедны рудами редких металлов. Это хорошо знала и серьёзно учитывала немецкая промышленность, которая с начала ХХ века начала подчинять себе мировые рынки вольфрама, молибдена, сурьмы, ртути и других редких металлов.
   За несколько лет до войны, Германия достигла почти абсолютной монополии в мировой вольфрамовой промышленности. Этот металл сейчас признан одним из основных военных металлов. Это объясняется тем, что эффективность обработки сталей, осуществляемых при помощи инструментов, выполненных из вольфрамовых сталей, в 3-5 раз выше, чем обычных, из углеродистой стали. Кроме того, вольфрамовая сталь широко применяется для изготовления бронебойной шрапнели, судовой брони и орудийных затворов.
   Германия перед войной скупала вольфрам, где только можно, или ставила его добычу под свой контроль, как это она сделала в Аргентине. Здесь немцы до сих пор контролируют всю добычу вольфрама на известных месторождениях Sierra Cordoba.
   Как выяснилось, в своё время Германия делала попытки использовать и наши сибирские месторождения. В 1913 году в Нерчинский район приезжал представитель крупповских заводов, который, осмотрев месторождение вольфрама, пришёл к выводу, что " руда очень богатая".
   Далее, русской контрразведке стало известно, что немцы долгое время не публиковавшие никаких данных о применении кобальта для изготовления высших сортов быстрорежущей инструментальной стали и для присадки в стали, идущей на выделку броневых плит; с середины прошлого века и до самой войны широко разрабатывали кобальтовые руды на Дашкесанском месторождении на Кавказе. Этот рудник принадлежал немцу-концессионеру Сименсу, который из добытой руды выплавлял кобальтовый шпейз. К моменту объявления войны, Сименсом было вывезено 627 тонн кобальтового шпейза.
   Тоже и с ванадием. Этот металл применяется как легирующий компонент в особых сталях, режущих инструментах и специальных стальных отливках, предназначенных для изделий, обладающих высоким сопротивлением. Добывавшиеся в России "Ферганским обществом по добыче редких элементов" обогащённые ванадий и уран из комплексных радиоактивных руд Тюя-муюнского месторождения в Туркестане, полностью экспортировались в Германию.
   Известно, какое большое значение в изготовлении боеприпасов играет ртуть. Она употребляется для изготовления подземных и подводных мин, торпед и вообще взрывчатых снарядов. Достаточно хорошо известна гремучая ртуть, незаменимая в детонаторах и в сильнодействующих взрывчатых веществах.
   В России ртуть в значительных количествах начала добываться с конца ХIХ столетия в Никитовском руднике на Донце.
   Незадолго до войны Никитский рудник и металлургический завод были остановлены, вследствие затопления шахты, как об этом сообщали владельцы. Однако выяснилось, что прекращение выплавки ртути было связано подрывной работой германских агентов в России.
   Подобное же произошло и с месторождением сурьмы. Сурьма является необходимым сырьём для изготовления шрапнельных пуль. Кроме того, трёхсернистая сурьма применяется в смеси с бертолетовой солью и гремучей ртутью для начинки капсюлей и запальных трубок для артиллерийских орудий, а также для осветительных ракет.
   Вследствии недостатка своей сурьмы, России пришлось теперь скупить на рынках Америки 75% всего наличного металла.
   Все эти факты говорили о следущем: в идущей великой войне редкие металлы приобрели поистине стратегическое значение. Роль их для всех воюющих стран, и особенно для Германии, всё возрастает. И Швеция, поставляя врагу России необходимые стратегические военные металлы, и всё более втягиваясь в орбиту Германии, сама уже становится нашим прямым врагом. От желания погреть руки на пылающем костре войны, до сотрудничества с одной из сторон конфликта - только один шаг. И похоже Швеция его уже делает, предоставляя территорию своих островов для германских "научных" опытов.
  
  
   Для подготовки к предстоящей операции выделялось крайне ограниченное время - немцы уже проверяли своё новое оружие, как против союзных, так и против русских войск.
   Первое применение его обнаружилось совершенно случайно. 28 декабря на правом фланге 55 дивизии, занимавшей оборону в районе Боржимовицкого леса в Восточной Пруссии после сильного артиллерийского обстрела, германцами были совершенно легко, к изумлению начальника нашей дивизии, захвачен ряд траншей. Вызванными дивизионными резервами примерно в три часа ночи германцы были выбиты из леса. Одновременно генералу Гурко донесли, что отбитые траншеи буквально завалены трупами русских и германских солдат, ввиду чего в других местах начато рытьё новых окопов. Старые траншеи закопали, использовав их в качестве братских могил. В то время ещё не было морозов и за ночь работа была закончена. Однако на следущее утро в лесу были обнаружены тела около двухсот солдат, находящихся в бессознательном состоянии и почти не подающих признаков жизни. В тоже утро, но много позднее, большинство из этих людей наконец пришли в сознание. Естественно, встал вопрос: какова была причина столь необычного происшествия и не может ли оказаться, что некоторые из погибших солдат в момент погребения были ещё живы, но находились в таком же состоянии. Одновременно офицеры медицинской службы доложили, что от одежды доставленных им в полубессознательном состоянии людей исходит отчётливый запах формалина. Уцелевашие в бою подтвердили, что во время артиллерийского обстрела запах был намного сильнее, чему они не придали значения, думая, что так пахнет какое-то новое взрывчатое вещество. Германские солдаты, укрывшиеся в захваченых русских траншеях от нашего огня, по всей видимости, также подверглись действию удушающего газа, в результате чего Боржимовицкий лес остался в наших руках.
   Уже в начале текущего года германцы вновь попытались его использовать именно на русском фронте. И только от агентурной разведки стало известно, что это произошло у Болимова 15 января. Не замечено это было лишь потому, что, выпущенный газ, названный немцами для секретности - T-Stoff, на морозе превратился в кристаллы и не имел никакого действия.
   В дальнейшем, после этих сообщений, на место его применения была послана особая команда, которая, после долгих поисков, смогла обнаружить остатки ядовитой измороси, и тщательно собрать их в специальные сосуды. После анализа в Петрограде, выяснилось, что T-Stoff - это чрезвычайно ядовитый ксилилбромид. Затем, обстрелы снарядами, содержащими ядовитые газы на основе хлористых соединений, были зафиксированы и на Западном фронте и на русском Северо-западном. Пока эти обстрелы не принесли войскам держав, ведущих боевые действия против Германии, серьёзных потерь. Применялись ядовитые снаряды в малом количестве и не давали должного эффекта. Германцы, судя по всему, лишь "пристреливались", это были лишь испытания, в "научных", так сказать, целях. Меж тем, агенты Главного Управления и союзнические разведывательные бюро сообщали: немцы ускоренно готовят химическое наступление, и для этого брошены колоссальные средства.
  
  
   АНГЕЛЫ СМЕРТИ. И воистину светло и свято
   Дело величавое войны
   Серафимы ясны и крылаты
   За плечами воинов видны...
   []
  
  
   Для капитана Иванова вновь наступали горячие дни. С раннего утра до глубокой ночи он передвигался по Петрограду и его окрестностям, стараясь, по возможности успеть закончить подготовку в тот минимальный отведённый Отделом срок. Слава Богу, подполковником Н. ему был выделен автомобиль и это обстоятельство очень помогло ему в дальнейшем. Дел же было, действительно - невпроворот. Во-первых, и самое важное, это - люди. Говоря лапидарным канцелярским языком,: человеческого материала, с соответствующими предстоящему серьёзному делу бойцовскими кондициями, найти в тыловом Петрограде сейчас было далеко не просто. Но всё же он находил их, часто случайно: излечившихся от ранений в госпиталях, командированных с фронта для обучения в юнкерских училищах и школах прапорщиков.
   Всё это были ветераны идущей вот уже девять месяцев Великой европейской войны, обожжёные её пламенем и закалённые в боях, как самая лучшая сталь. Всех их объединяло одно: независимо от предшедствовавших войне их штатских профессий и занятий - это были прирождённые бойцы. И истинным их человеческим призванием было, как бы цинично это не звучало, - с блеском уничтожать себе подобных. Природа их была такова, что в мирное время эти люди скорее всего, так и не проявили бы заложенных в них боевых качеств. Герой в спокойное мирное время, бывает совсем незаметен, ведёт себе, часто бессмысленную, тихую растительную жизнь. Бывает среди русского народа, что это - пьяницы и лентяи, словом, "лишние люди".
   Но лишь только запахло в воздухе порохом и кровью, появились, как ниоткуда, эти " ремесленники войны"; и невообразимым образом выясняется, что лучшее, что они могут - это воевать. Что под спудом мирных дней, лежавшие доселе их качества, освобождены необходимостью убивать самому и не быть убитым другим.
   Бой, как никакое другое действие человека, выявляет в нём истинное. Или подсекает его волю и делает из него лишь удобную для противника мишень, или из неведомых глубин души выводит наружу её суть: железное бесстрашие, молниеносную реакцию, а для русского человека и часто наплевательское отношение к собственной жизни. И так бывает, что выявляются все эти качества бойца совершенно неожиданно и для него самого. Впрочем, для нашего человека пострадать "за други своя" - это святое...
   Все эти "люди войны" были самых различных сословий: бывшие мастеровые и крестьянские парни, приказчик модного магазина и представитель хулиганов Лиговки. Интеллигенцию представлял недоучившийся студент, а кадровую довоенную армию - лишь старший унтер-офицер.
   Надо сказать, что от кадровой армии сейчас, весной 1915 года мало, что осталось. Потери в людском составе, особенно это касалось офицерского корпуса, были огромны.
   В секретных сводках Генерального штаба, Иванов прочёл, что кадрового офицерства в пехоте осталось от 1/3 до 2/5. Лишь батальонные командиры и большая часть ротных командиров сейчас - кадровые офицеры. Основная же часть младших офицеров теперь - это, так называемые, офицеры военного времени. Как ни странно, армия много выиграла от нового пополнения офицерского состава бывшими студентами и разночинной молодёжью, имевшей определённый образовательный ценз. Профессиональная подготовка их была намного ниже заменяемого ввиду потерь кадрового офицерства. Но при всём при том, эти люди представляли патриотически настроенную часть русской интеллегентной молодёжи и армия качественно очень выигрывала.
  
  
  
  
  
   С одним из таких представителем воюющей интеллигенции Иванов имел странное удовольствие беседовать в начале марта, во время лихорадочных сборов.
   Подпоручик Михайлов, свежеиспечённый офицер военнного выпуска, был одет, с соответствующим представлениям военной молодёжи шиком: отличной кожи куртка с бархатным воротником; серо-синие, очень узкие рейтузы; на ногах верховые, с козырьком сапоги. Конечно - высокий скошенный каблук, специально для того, чтобы падающая с него шпора позвякивалала при ходьбе особым "мелодическим" звоном. Офицерское кожаное снаряжение с поясом, наплечными и вспомогательными ремнями и даже футляр для бинокля, укреплённый на поясном ремне: всё окрашено в " модный" защитный цвет. Казачьего образца шашка без гарды, в обтянутых резиной ножнах, по примеру англичан, подвешена при помощи двух пасиков на пояс; с другой стороны ремня - трофейный шестнадцатизарядный Штейр в деревянной приклад-кобуре. В великолепии своей экипировки, Михайлов выглядел вполне воинственно, но на вкус капитана, несколько оперетточно.
   На фронте с конца лета четырнадцатого. С началом войны, бросил курс и добровольно отправился вольноопределяющимся в казачий полк. Попросился в разведочную команду и совершал рейды в глубокий австрийский тыл. Отличился несколько раз в деле, был награждён. Теперь, после получения офицерского чина, был в отпуску перед тем, как вновь отправиться на фронт.
   Иванову был интересен этот молодой человек прежде всего, как представитель нового поколения офицеров - непрофессионалов, волей случая ставших в ряды великой русской армии.
   Воззрения подпоручика были столь оригинальны, что разговору с ним Иванов без сожаления посвятил весь вечер. Беседа имела характер больше теоретический и философский. Разговаривали о смысле войны, месте её в человеческой истории, рассматривали древние примеры.
   Теория войны, теория боя, как душевного акта, ещё со времён учёбы капитана Иванова в Николаевской академии, вызывала у него самого какой-то необычайный, быть может даже, болезненный интерес.
   И в самом деле: если глубоко задуматься, то сам акт войны - бой, представляет из себя величайшую драму в мире. И эта драма проходит в душе бойца, захватывая всё его существо. Ведь человек ставит в бою на карту свою жизнь - это самое драгоценное, что у него есть. Во имя чего, какой ради цели, боец жертвует своей жизнью? Разве это ему легко даётся и разве то, что переживает он во время боя, не есть величайшая на Земле драма?
   Человек идёт в бой с жаждой победы. Он желает её. Но вся обстановка поля боя, с присущей ей опасностью, стремится заставить его отказаться от победы и уйти из боя. И конец боя выражается в том, что одна из сражающихся сторон не выдерживает и отказывается от боя. Таким образом, победителем является тот, кто более хотел победы, то есть тот, у кого сильнее воля.
   Подпоручик Михайлов был вполне с этим солидарен:
   - Вы ухватили самое главное, капитан. Победа в бою - это торжество воли. А война есть- лишь только одно из выражений борьбы за существование. Жизнь всего мира прежде всего это - борьба. Вечный мир - возможен лишь на кладбище. Жизнь и борьба - суть два слова равнозначащие. Борьба за существование руководится железным законом выживания сильнейшего. Победа принадлежит не физически более сильному, а сильному энергией и волей. Таким образом, - война не есть пережиток варварства, а одно из великих орудий всемудрой природы, ведущей мир к светлому идеалу совершенства. Гибнут дряхлые народы, гибнут нации недостойные жить, и на их развалинах, закаляясь в борьбе, расцветают их более достойные противники - победители. Их наградило Провидение, за то, что они сумели сильнее желать...
   Подпоручик закончил свой гимн войне, побледнев. Он дышал, как после долгого бега. Огромные расширенные зрачки его с вызовом впились в глаза капитану.
   Ницше изволите увлекаться, Михайлов? - неожиданно вырвалось у Иванова.
   Тот уж остыл: - философию войны - вообще-то немцы изобрели. Вам что-то не нравится в моих мыслях, капитан?
   - Оставим это. Не хотите ли подпоручик...
   И капитан, не касаясь деталей, вкратце обрисовал предстоящее дело. []
  
   Иванов знал и истинного философа войны. Это был случайно встреченный им в декабре на австрийском фронте полковник генерального штаба С. Как слышал Иванов, он был одним из наших ценнейших агентов на востоке, и вот теперь, совершенно неожиданно для офицера такой квалификации, командовал полком. Немного знакомые по службе в Главном Управлении, они провели вместе целый вечер. Говорили, главным образом о идущей войне, её цели и выше - сущности вооружённой борьбы, как таковой. Иванова поразила тогда выведенная полковником жёсткая формула: - Главная цель войны - убить дух: сначала отдельного бойца, потом массы, а затем и всей нации. И для этой единственной цели нельзя ничего забывать, нельзя делать перерывов или уступок, нужно жать непрерывно и всюду...
   Совершенно неожиданно, в разговоре о цене победы, Иванов узнал, что С. был другом покойного Панаева. Это сблизило их ещё больше.
   - Борис был мне больше чем друг, мы были - единомышленники, - грустно произнёс полковник. Он много думал, его суждения отличались остротой и законченностью мысли. Это он говорил мне, что победа даруется тем, кто искренне готов купить её ценой собственной жизни. Он объяснял, и за этим чувствовалось его личная и твёрдая убеждённость, что: "Стремление вождя на победу либо смерть всегда чувствуется подвластными, заражает их и неудержимо тянет вперёд, даже когда никакие приказания, никакие карательные меры уже не действенны...
  
  
  
   Летели быстрые весенние дни. За две недели особая команда была набрана. Вспоминались последние дни, посвящённые подбору вооружения и оснащения диверсантов. На дачном поезде Иванов, в сопровождении семерых посвящённых, утром пятнадцатого марта выехал в недалёкий от Питера Сестрорецк, маленький курортный городок на берегу Финского залива. И лишь немногим в Российской Империи было известно, что на Сестрорецком оружейном заводе в одной из мастерских, под тщательной охраной, создаётся принципиально новое оружие для русской армии. Опережающее своими боевыми возможностями, по свидетельству маститых специалистов-оружейников, иностранное, на целые десятилетия. Создатель оружия полковник Фёдоров и сам затруднялся определить тип созданного им ружья. Оно включала в себя, как свойства известных доселе автоматических ружей, перезаряжавшихся без помощи ручной силы стрелка, так и возможность вести огонь очередями, как это делает ружьё-пулемёт. Сам Фёдоров называл созданный им огнестрельный механизм - " автоматом", показывая его приехавшим, в своей лаборатории.
   Господа, - гудел он из-под пышных усов, разобрав на основные части небольшой изящный карабин.- Надеюсь, боевые испытания, которые вы проведёте первыми в русской армии, покажут мощь нового оружия. И докажут некоторым высокопоставленным невеждам.- Он многозначительно обвёл строгим взглядом присутствующих,- необходимость его принятия на вооружение.
   -Вот смотрите: магазин вмещает двадцать пять патронов от японской 2,5- линейной винтовки "Арисака". Патроны эти, как вы видите, значительно меньше размером и калибром русского винтовочного патрона. Выигрыш в количестве, при том же весе боекомплекта очень значительный, а так как моё ружьё может также стрелять очередями, то посудите сами, насколько увереннее будет чувствовать себя боец, вооружённый " автоматом". Особенно, если он имеет при себе значительный запас патронов.
   Японский патрон взят к "автомату" не случайно, по моему мнению, в настоящее время он наиболее близок к "идеальному" патрону для ручного автоматического оружия. Калибр - 2,5 линии, по другому- 6,5 мм, весит он в полтора раза меньше, чем наш, от трёхлинейки. Я сконструировал для своего ружья и патрон, такого же калибра, но ещё более совершенный, чем японский. Но как мне сказали в главном артиллерийском управлении, постановка его в производство в условиях военного времени невозможна,- Фёдоров поморщился.-Ну, да ладно, и японский совсем не так уж плох, тем более, - он заговорщицки понизил голос, обращаясь главным образом к Иванову. - Говорят, что в Японии закуплено большое количество винтовок и уже вскоре целые дивизии будут вооружены винтовками нашего теперешнего союзника и бывшего врага. Своих-то не хватает, оказывается,- с горечью закончил он.
   - Заканчиваю, на том, что мой "автомат" весит всего шесть фунтов, и по сравнению, даже с кавалерийским карабином, который, как известно весит ровно девять фунтов, - это пёрышко. А теперь, господа - на полигон, там вы всё и увидите.
   На заводском полигоне ружьё полковника Фёдорова вело себя безупречно. Всем очень понравилась едва ощутимая отдача оружия, его прикладистость и сильный, безупречный бой. Фёдоров показал: для чего на цевье автомата перед магазином находится удобная деревянная рукоять:- эту рукоятку я придумал, для удержания автомата при пулемётной стрельбе. Смотрите: он перевёл маленький рычажок сбоку на пулемётную стрельбу, держа левой рукой за рукоятку перед магазином, выпустил недлинную очередь по ростовой мишени.
   - Посмотрите в бинокль капитан, видите: довольно кучно.
   Иванов подтвердил. Мишень переменили.
   - Теперь держу оружие, как обычно держат, ладонью за цевьё.
   Дал короткую очередь. - Теперь смотрите, капитан: удивлюсь, если хоть одна в молоке. А стреляю я довольно неплохо...
  
  
  
   Через день Иванов присутствовал при испытании новейшего оружия, созданного профессором Таганцевым. Испытания проходили в подвале Технологического института, где и находилась лаборатория профессора. Таганцев, бородатый, почтенный свиду учёный, был увлечён своим детищем, как мальчишка новой игрушкой. Показывая Иванову, как он называл его - "прибор", профессор не скупился на словесные гиперболы, превосходные степени и всяческие восторженные междометия.
   - Идея прибора для метания горящей жидкости, признаюсь, не моя, германская. Однако же мой имеет явные преимущества перед немецким аналогом. Дело в том, что "Flammenwerfer" - германский аппарат для метания огневой смеси имеет электрический поджиг форса пламени, что ненадёжно. А также смесь у них выбрасывается при помощи сжатого воздуха. Поэтому германский прибор громоздок - имеет два резервуара: один для сжатого воздуха, другой, собственно, для огневой смеси, а также электрическую батарею довольно внушительных размеров. Само огнеметательное ружьё - брандспойт у немцев, также, весьма габаритная штуковина.
  
   Я, как вы изволите видеть, решил проблему кардинально. Мой прибор имеет весьма малые размеры. Резервуар - один; в нём, созданная в химической лаборатории профессора Бутлерова, самовозгорающаяся на воздухе огневая смесь. Внутри резервуара помещается ещё один металлический сосуд, из которого смесь, при помощи поршня, на который давит пороховой газ, собственно, и подаётся в брандспойт. Прибор снабжён системой клапанов. После выстрела в маленьком резервуаре создаётся разряжение, клапан открывается и новая порция смеси наполняет сосуд малый, переливаясь из-за разниц давлений из большего. Давление в приборе создаётся при помощи холостого револьверного патрона. Барабан от нагана - на ружье-брандспойте. Стрелять, следовательно, можно - семь раз. Затем, присоединяете к брандспойту новый резервуар с жидкостью, снаряженый готовой смесью в фабричных условиях, заряжаете снова барабан патронами и ...
   - Не угодно ли испытать, - внезапно предложил профессор, закончив свой бурный спич.
   Ассистент профессора соединил стальной резервуар с брандсбойтом резиновой трубкой в металлической пружинной оплётке и зарядил барабан. Капитана облачили в доспехи для защиты от случайного попадания горючей жидкости, состоящие: из грубой кожи халата до пят, застёгивающегося на спине и, того же материала, похожих на шофёрские краги, рукавиц. Профессор настоятельно посоветовал надеть на лицо и специальную защитную маску, с приклёпаннными к ней большими круглыми очками с затемнёнными стёклами. Иванов одев всю эту аммуницию, обернулся к зеркалу, зачем-то присутствующему в лаборатории: перед ним стоял фантастический персонаж из романов Жюль-Верна, воин, может быть, не такого уж и далёкого будущего.
   Ассистент, тем временем, крепил ремни прибора, сделанные, как у военного ранца, на плечах капитана.
  
   - Готово, открываю вентиль, можете стрелять.
   Профессор с ассистентом отошли вглубь подвала. Иванов, прицелившись, выстрелил в соломенное чучело, употребляемое в пехоте, для отработки штыковых уколов. Хлопок. Брандспойт выплюнул из широкого горла огненную струю. Чучело вспыхнуло мгновенно, пламя, шкворча, как масло на разогретой сковороде, скоро справилось с соломенной фигурой. Через полминуты на бетонном полу подвала осталась лишь жалкая кучка лёгкого пепла.
   Ну, как впечатления?- суетился возле разоблачающегося от защитных доспехов капитана, Таганцев. - По секрету скажу вам, что сейчас я работаю над новым аппаратом. Он предназначен для обливания противника концентрированной серной кислотой, по образцу таких же германских. Австрийцы уже применили их против наших войск в осаде Перемышля - страшное оружие...
   Что могу вам сказать, профессор... Кажется, теперь я начинаю понимать, почему французы никогда не берут в плен германских пламяметателей, расстреливают их прямо на месте...
  
   Буквально через день, опломбированный почтовый вагон, мерно покачиваясь, уносил особую команду на юго-запад от Петрограда. Раньше в таких вагонах по железным дорогам огромной империи перевозили лишь корреспонденцию, да денежные суммы. Специальный вагон удобен: всего лишь два зашторенных окна, раздвижная широкая дверь. Никому и не догадаться, кто внутри вагона с эмблемой почтового ведомства - двумя скрещенными рожками. Места в вагоне много, даже и слишком - команда свободно разместилась на полках, предназначенных для писем, Иванов с подпоручиком Михайловым заняли купе почтовых инкассаторов. Подпоручик вольно расположившись на диване у окна покуривал тонкую дамскую пахитоску и, словно продолжая давешний свой разговор с Ивановым, сказал:
   -Не тот ли остров ищем о котором мне как-то сотник Унгерн рассказывал.
   -Роман Фёдорович? Унгерн фон Штернберг?
   -Да. Вы с ним знакомы?-изумился подпоручик.
   - Он мне однажды жизнь спас.
   -Интересно. Расскажите.
   -Рассказывать, подпоручик вобщем-то нечего. В начале войны это было. Он выловил меня из реки, я был без чувств, без него бы захлебнулся.
   Михайлов, выпустив изо рта очередь дымных колец, значительно вымолвил:
   -Кажется, знаю я вашу историю, барон как-то её рассказал. Не вы ли в реку на аэростате германском упали?
   Капитан подтвердил.- Свои же и сбили.
   -Унгерн красочно этот эпизод представил:- Мол, только вырвались с остатками армии Самсонова из германского окружения, переправились через речку, дай Бог памяти...
   -Река Нейда.
   - Точно так. Город Нейденбург на ней стоит, если не ошибаюсь.
   -У вас в гимназии пятёрка по географии, я думаю, была.
   -Была, была,- не дал себя сбить подпоручик.
   -Окопались, говорит, ждём немецкого наступления. Вдруг, что за оказия! С германской стороны появляется этакая серая колбасина. Ну, артиллеристы наши - молодцы, сразу её на прицел. Ведь немецким батарейным корректировщикам только того и надо, чтобы весь наш тыл с высоты просмотреть. Быстро - нужную трубку и, очередь шрапнели по аэростату. Шар немецкий съёжился, да и летит в реку вместе с корректировщиками в корзине. Из корзины выпали двое: один из них страшно по матушке кричит, а второй, как труп, понесло его по течению. Унгерн в воду бросился за "языком", а это оказался, как я сейчас догадался, вовсе не немец, а - вы. Правильно?
   -Правильно. А вы, при каких обстоятельствах с фон Унгерном познакомились?
   -Не при таких романтических как вы, но всё же... Вобщем, началась война, бросил я курс, наука при таких обстоятельствах, что-то не впрок...Попадаю вольноопределяющимся на Юго- Западный, записался в кавалерию, куда ж ещё...Вот тут-то с Унгерном и познакомились - самый боевой офицер в полку. Неделями в австрийском тылу с несколькими казаками пропадает, как не вернётся, так с "языком", трофеями. Раз как-то, один забрался на дерево, над самыми австрийскими окопами, с полевым телефоном, австрийцы так и не догадались, почему русская артиллерия с первого выстрела их батарею смела. Лез всегда в самое пекло. Полковой командир - барон Врангель уж не знал как его и унять. Мне его адъютант рассказывал, что как только Унгерн к нему с новыми планами вылазок, тот сразу под стол прячется, а штабным приказывает говорить, что командира в штабе нет, так он ему надоел с его авантюрами, право...
   Словом, уговорил я Романа Фёдоровича в его охотничью команду меня принять. Подружились мы с ним, в каких только переделках вместе не побывали, но - всегда сухими из воды. Унгерн - мистик, говорит, что знает свою судьбу, мол, в эту войну его точно не убьют - в следущую. И до того серьёзно это вам говорит, что веришь ему. В роду у него - все мистики и аскеты. Род древний - один из Унгернов сражался вместе с Ричардом Львиное Сердце и был убит под стенами Иерусалима. Рассказывал мне о своих предках барон много. Бывало в тылу у австрийцев сидишь с ним, где-нибудь в секрете, ждёшь. Делать нечего, да и разговоришься с бароном. Он человек бывалый, и уж точно - авантюрист ужасный. Рассказывает: то как он в японскую ещё, гимназистом на войну сбежал, через всю Империю пробирался. То как, в Монголию экспедицию снарядил, без продовольствия, снаряжения и выжил. То про своих предков начнёт, слушаешь, как роман!
   Барон Ральф Унгерн был пиратом, барон Вильгельм - известным в 18 веке алхимиком и прозван был "братом Сатаны". Так вот, с чего мы начали: один из его предков, тоже рыцарь- пират, по-моему, Пётр Унгерн, имел замок на каком-то из островов Балтики. И из своего разбойничего гнезда он господствовал над всей морской торговлей в Прибалтике. Вот я предполагаю - не тот ли островок нам надо. И название у него какое-то странное - Даго или Таро...
   - Подпоручик, по-моему, вы что-то путаете - это карты такие: Таро...
  
   Курьерский пролетел отрезок пути до Ивангорода за три часа. Пейзаж за окном изменился, поезд пересёк номинальную границу Петербургской губернии. Скоро и Ревель - столица Эстляндской губернии, крупнейшая военно-морская база российского флота на выходе из Финского залива.
   Здесь центр подводных сил флота, здесь на заводе "Вулкан" построено большинство новейших русских субмарин. Отсюда и должна стартовать совершенно секретная миссия Особой диверсионной команды, названная в документах Главного Управления - "Удар молнии".
   По первоначальному плану Разведывательный отдел решил нанести "Удар" с ближайшей точки - из Либавы, используя для этого секретнейшее оружие - гидро- вариант знаменитого воздушного дредноута "Ильи Муромца" с шасси на поплавках. Но случилось несчастье: огромный самолёт, стоивший для казны таких же огромных денег - 150000 рублей был бездарно сожжён собственным командиром, завидившим на горизонте, якобы дымы вражеской эскадры.
   Операция высадки была срочным образом перепланирована. Запасной вариант предполагал доставить на место и высадить команду на одной из подводных лодок. Для этой высадки была даже приобретена какими-то сложными путями надувная гутаперчевая шлюпка - новейшее изобретение французской фирмы Сосьете Зодиак, до этого делавшей, как известно, лишь воздушные суда. Её малые полевые дирижабли Зодиак-1 и Зодиак- 2 под именами "Чайка" и "Коршун" состояли на вооружении русского воздушного флота аж с 1911 года. И вот сейчас, эта шлюпка, упакованная в зелёный армейский ящик, подрагивала под стук колёс на полу почтового вагона приближающегося к конечному пункту - Ревелю.
   []
В Ревель прибыли лишь ночью. Почтовый вагон отцепили от экспресса и долго таскали по маневровым путям, наконец он встал, толчок - отцепили маневровый локомотив. Паровоз пронзительно свистнул и фыркнув отсечкой пара, загромыхал по рельсам, удаляясь. Наступила тишина. Через некоторое время в закрытую дверь вагона тихо постучали. Иванов сам открыл вход: внизу, прямо на промасленных, блестевших при свете тусклого вагонного фонаря рельсах, стоял офицер, судя по погонам с гусарским зигзагом, кавалерист. Обменялись условленными приветствиями. Иванов дал команду к выгрузке.
   На грузовом авто с натянутым тентом они через полчаса прибыли в ту часть порта Петра Великого, где находилась стоянка подводных лодок. Там их уже неделю дожидалась "Акула", новейшая крейсерская субмарина русского Императорского флота.
  
   Против ожидания, немедленно выйти в море оказалось невозможно. Прибыв к коменданту порта, Иванов обнаружил, что здешним представителям морского ведомства совершенно неизвестны ни он, не секретная операция Главного Управления, в которой флот был должен принять самое существенное участие.
   Невидимые канцелярские пути Разведывательного Отдела и соответствующего управления Главного Морского Штаба, каким-то образом не пересеклись, и "Акула" ещё вчера вышла в боевой поход, никоим образом не подозревая о существовании относительно её абсолютно иных планов.
   Иванов дал зашифрованную телеграмму в Петроград, но ржавые шестерни бюрократического механизма прокрутились вхолостую ещё несколько дней. С трудом ему удалось добиться разрешения говорить с Главным Управлением по прямому проводу.
   Запалённый голос на другом конце, несмотря на отличное качество связи, бросал отрывками:
   -Иванов! В ГУ решено прекратить все дрязги с флотом, мы лишь упускаем время. Сегодня же переправляйтесь через залив на остров Эзель. Там на авиастанции Кильконд дожидайтесь прилёта одного из наших сверхсамолётов. Доберётесь до цели по воздуху.
   Из Германии передают: по всей видимости, немцы скоро начнут грандиозные химические атаки на одном из наших фронтов. Поступили сведения, что негодяй Бергер уже заканчивает на острове последние опыты. Большая партия военнопленных отправлена ему морем. Для чего - можно только догадываться, но берлинские наши информаторы предполагают самые немыслимые вещи. Так что - время дорого, может вам повезёт, Иванов, кого-нибудь из них спасти...
  
  
   ЗАТЕРЯРЯННЫЕ ОСТРОВА.
  
   Дирижабль вновь закрыло пеленой облаков - до него было с версту. Иванов с пилотом, пытаясь определить тип германского аппарата, быстро перебрали все возможные варианты: Корабль явно не был цеппелином. Те познаются по удлиннённому цилиндрическому корпусу, обёрнутому в серую материю, имеют под килем две корзины, а в хвосте несколько направляющих плоскостей или рулей. "Парсевали" имеют форму сигары, обёрнутой в жёлтую оболочку, корзина одна, руль имеет четыре поверхности. Тип М. или дирижабли Вох имели также жёлтую оболочку, спереди на них была расположена командирская будка, а сзади по обе стороны расположены двигатели. А этот - серый.
   Снижающийся немецкий аэростат был скорее всего Шутте - Ланц (Schutte-Lanz). Старший лейтенант успел рассмотреть характерную для этого типа форму корпуса, очертаниями напоминавшего рыбу и сложную систему горизонтальных и вертикальных рулей, расположенную сзади. Шутте - Ланц имел множество корзин. Их было пять, три из которых, были расположены под килем, а две сбоку с каждой стороны.
   Снова поднырнули под облака - немецкий дирижабль куда-то пропал. Впереди, до самого горизонта расстилалась серая гладь Балтийского моря. Они повернули, делая круг: позади в начинающихся сумерках - еле заметная группа островков: оказывается, пролетели. Теперь ясно было, куда мог исчезнуть германец.
   []
Сделали ещё круг. Уже совсем стемнело, и было решено начинать снижение и садиться. Милях в трёх - четырёх от островов старший лейтенант перевёл самолёт в режим посадки. Моторы перестали надсадно реветь, заработали тише.
   Капитан вылез через люк в носовую открытую часть аэроплана, чтобы управлять прожектором. Снаружи свистел рассекаемый воздушным кораблём солёный морской воздух. Было прохладно и в тёплой бекеше. Он, перегнувшись через борт, посмотрел назад. Огромный винт слева едва лениво шевелил лопастями, а вдоль по борту - другая картина : фантастический фейерверк розово-голубых огней из выхлопных патрубков "Аргусов".
   Иванов оглянулся на пилотскую кабину: сквозь стекло кивнул ему старший лейтенант: ---мол, включай.
   Зашипел карбид в ацетилен - генераторе фонаря, вспыхнула жёлтым солнечным светом калильная сетка. Бледный луч заплясал на приближающихся серых волнах. Пятно света было саженей десять в поперечнике - вода совсем рядом. Моторы заработали ещё чуть тише, зашумело под поплавками, коснувшимися воды. Истребитель запрыгал по волнам, подымая целое облако водяных брызг. Моторы рыкнули напоследок, и заглохли. Аэроплан ещё какое-то время шёл по инерции, преодолевая мощное сопротивление воды, но скорость быстро падала и вскоре он встал, покачиваясь на волнах.
   Капитан погасил прожектор, прислушался: тихо шумело море, уже совсем темно, но вдали над островками вдруг мелькнул белый электрический луч. Что-то происходило там, на удалённом на сто морских миль от суши, клочке земли.
   Гуттаперчевую шлюпку "Зодиак" надули из воздушного резервуара, используемого для запуска моторов пневматическим стартером. На истребителе их было четыре, по одному на каждый из "Аргусов". А так, как для пуска всех моторов, было достаточно завести лишь один из двигателей, старший лейтенант, пожертвовал два из них, снабдив команду, на всякий случай и ещё одним резервуаром на обратный путь.
   В лодку споро погрузили имущество, команда расселась по местам. Темнота всё сгущалась. Сверившись с аэропланным компасом, Иванов, стоя на гулком фанерном поплавке самолёта, попрощался с командиром воздушного истребителя. Условились, что как только капитан с командой отойдёт на шлюпке на порядочное расстояние, старший лейтенант сразу начнёт взлетать.
  
Две пары вёсел довольно дружно опустились в воду. Лодка сразу же показала неплохие мореходные качества, и хоть гребцы и не имели достаточного опыта, всё же за минуту они отогнали "Зодиак" от самолёта примерно на двадцать саженей. Капитан мигнул электрическим фонарём. Это был условленный сигнал: сразу же заревели, заводясь один за другим двигатели самолёта. Тёмная, казавшаяся огромной в ночи, масса, сначала потихоньку, а затем всё быстрее и быстрее разгоняясь, заскользила по ночному морю. В тот же миг показалась луна: и стало видно в её фантастическом свете, как истребитель, оставляя за собой фосфорицирующий след, бежит по блестящей мелкой волне. Но вот он задрал нос, на прощанье чиркнув по воде хвостовым поплавком, стремительно унёсся в чёрное небо. Его силуэт, уже маленьким крестиком, мелькнул через некоторое время на фоне холодного шара луны, а затем совсем исчез из поля зрения. Через пару минут пропал и звук моторов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Иванов, сидя на корме шлюпки, правил складным рулём с лопастью из толстой каучуковой пластины. Ему было легко управлять маленьким резиновым кораблём: блестевшая, словно ртуть, лунная дорожка показывала точный курс. Она, словно указательная стрелка невиданного небесного прибора, упиралась остриём в неразличимые в ночной мгле острова. Он очередной раз сверился с компасом на руке и подумал: - через час луна, пролетев в ледяном пространстве эфира, вероятно, не одну тысячу вёрст, уже не будет так точно указывать путь и сдвинет его вправо. Но к этому времени он надеялся быть недалеко от островков - так, чтобы можно уж было и увидеть их.
   И точно: примерно через час подпоручик, сидевший на носу, зашипел в сторону Иванова: - вижу что-то. Стали грести потише, мерно плескалась вода о гуттаперчевый скользкий борт, и, вдруг капитан отчётливо увидал огромный тёмный объект, занимающий всё видимое в ночи пространство. Шум мелкой волны, разбивающейся о скалистый берег, подтвердил очевидное: - впереди земля!
   Они причалили к суше, и через полчаса обследования в темноте, оказалось, что этот скалистый островок был, пожалуй, одним из самых мелких, наверное самым маленьким из тех, которые он видел накануне из иллюминатора истребителя. Иванов решил найти на островке укромное место и дождаться там рассвета, для того, чтобы поутру произвести разведку и определить: на какой из островов опустилась зловещая длань ЧЁРНОГО АГГЕЛА.
   Они устроили на скалистой вершине острова временное прибежище, оставив лодку на берегу под присмотром двух человек.
  
   А поутру подморозило, и хоть полностью отсутствовал ветер, капитан, стоя на скалистом выступе самой верхней точки островка, обозревая в бинокль бескрайние морские дали, зябко поёживался, несмотря на подбитую мехом бекешу, туго стянутую ремнями до последней дырочки. Он видел на горизонте около пяти островов. Часть из них - совсем крошечные, наподобие того, что был у них под ногами. А к двум - трём следовало присмотреться внимательнее. Но несмотря на почти часовое наблюдение, он не заметил ничего, хотя бы отдалённо напоминающее какую-то деятельность немцев.
   Меж тем, начинался рассвет. Солнце показало свою огненную гриву из-за ближайшего острова, находившегося всего в двух милях. Оно всходило довольно быстро, и вскоре смотреть в сторону островов стало совсем тяжело: яркие лучи " дневного светила" слепили Иванова, усиливаемые линзами и призмами бинокля почти до невозможности. Он отвёл заслезившиеся глаза. У его ног примостился по старой солдатской привычке на ранце Иван Трофимович. Бережёт, свои немолодые уже кости, от ледяного холода гранитной скалы, хотя и одет в полушубок и тёплые ватные шаровары. Он тоже глядит на острова, натянув козырёк защитного картуза на самый лоб, да ещё продлив заслон от солнечных лучей, широкой каменной ладонью. Через минуту он удивлённо хмыкает:
   - Не пойму я, ваше благородие, что за чёрт!
   - Что-то увидели, Иван Трофимович?
   - Блестит там.
   - Где?
   - Прямо на солнце.
   Капитан ещё раз, прижмурив веки, недолго взглянул на огненный шар, но так ничего и не увидел. Он обернулся: у унтера глаза, совсем не по-стариковски: прозрачно-серые, со льдом. Зрению Ивана Трофимовича мог бы позавидывать любой. До сих пор у себя на родине, в алтайской тайге, белку бьёт только в глаз-бусинку.
   Лишь минут через пять, когда солнце поднялось уже достаточно высоко, он снова навёл бинокль в сторону островов и внутренне похолодел: далеко над островами, сияя аллюминированной оболочкой медленно всплывал аэростат.
  
   SHUTTE-LANZ.
  
  
   Через некоторое время, уже стал слышен далёкий заунывный звук его моторов. Дирижабль, поднявшись на небольшую высоту, стал медленно кружить над островами, очерчивая, раз за разом, круги всё большего диаметра. Он явно что-то искал и, исходя из худшего, надеяться было не на что: немцы никогда не были дураками. Обнаружив ночью подозрительные вспышки света в море, может быть, и расслышав звуки моторов русского аэроплана, они поутру начали поиск, благо с высоты просмотреть все необитаемые острова маленького архипелага можно достаточно быстро.
   Германские аэронавты подошли к делу со всей свойственной их нации тщательностью. Они зависали минут на пять над маленькими островками и кружили не менее двадцати минут над островами побольше. Неумолимо приближалась развязка - аэростат уже обыскивал с высоты соседний остров в миле от них. Спрятаться на маленьком скалистом островке было совершенно негде: ни пещер, ни растительности здесь не было - лишь кое-где, покрытые лишайником замшелые валуны.
   Затаившись за ними, команда готовилась принять бой. Выбора не было, и всякий другой вариант был исключён.
  
   Иванов, осторожно высунувшись из-за огромного, в человеческий рост, покрытого трещинами гранитного камня, рассматривал медленно подплывающий к ним германский аэростат. Он был похож на сильно растянутое к полюсам огромное яйцо, увешенное под килем множеством корзин-гондол. Это был, как ещё вчера определил его опытный старший лейтенант, дирижабль фирмы Шутте-Ланц, довольно редкая воздушная машина, сам капитан впервые воочию видел подобный тип. В двух гондолах, расположенных сбоку, стояли моторы: от них тянулись струями дымные ленты выхлопных газов. В других же трёх, прикреплённых под килем, по всей вероятности, находилась команда воздушного корабля или же грузовые отделения. Руль направления дирижабля был совершенно необычным - прикреплён не внизу у хвостовой части, а наверху, в конце "спины" корпуса аэростата, совсем как рыбий плавник. Оболочка корпуса выглядела тоже не совсем обычно: она была сшита не вдоль, как на всех дирижаблях, а по диагонали крест- накрест, вся составленная из ромбовидных полотнищ, как-будто рыбья чешуя. Блеснули глаза бинокля в открытом оконце передней рубки воздушного корабля: кто-то внимательный, уже осматривал их островок.
   Капитан стремительно присел за камень: - не дай Бог, обнаружат раньше времени.
   Как всегда мучительно, еле-еле, тянулись последние минуты перед боем. Рядом - Иван Трофимович, хмуря седые брови, прикрепляет на ствол своей пехотной длинноствольной винтовки - во всей команде только у него одного - такая, гранатную мортирку. Ставилась она просто, как штык: надел на ствол, попадая коленчатой прорезью соединительной трубки на мушку ружья, повернул влево и закрепил пружинной защёлкой. Готово. Винтовка эта была знаменита тем, что предназначалась для самого государя. Из первой установочной партии трёхлинеек сделанных для испытаний, перед принятием винтовки Мосина на вооружение. Эта - была самая лучшая из всей партии по меткости, собрана наилучшими мастерами-лекальщиками, тщательно отстреляна и подготовлена в подарок царю. Но Александр Третий в 94-м году безвременно скончался, и министерство двора, по какой-то причине забыло про царское имущество. С тех пор она и пылилась в маленьком музее Сестрорецкого завода более двадцати лет, пока не попала в команду охотников вместе с автоматами полковника Фёдорова. Иванов выпросил её у директора Сестрорецкого завода для лучшего стрелка команды, а им, несомненно, был старший унтер-офицер Герасимов. Там же на заводе для этого выдающегося ружья было изготовлено особое, глушащее звук устройство - "звукоумеритель",
а в охотничьем магазине был куплен отличный оптический прицел.
  
  
И вот: тот поднял глаза на капитана, ободряюще, совсем чуть-чуть, рот его дёрнулся в усмешке:- Мол, где наша не пропадала...
  
  
  
  
  
  
  
  
   Гул всё нарастал.
   - Может ещё и не заметят?- Мелькнула трусливая мыслишка.
   Иванов, не дыша, высунулся сбоку камня. Дирижабль был на подлёте к острову. Он шёл очень низко, примерно на высоте трёхэтажного дома, и это было на руку.
   -Иван Трофимович, заряжай зажигательной!
   Герасимов, кивнув, полез в брезентовую сумку, висевшую у него на плече, и вытащил оттуда снаряд от мортирки. Судя по красной полоске вокруг головки, это было именно то, что нужно - граната начиненная термитным составом. Канавки на ведущем пояске гранаты были уже заранее сделаны при изготовлении, и она легко скользнула в нарезной ствол мортирки.
   - Огонь!
   - Хлопнул холостой выстрел, выбивший гранату из ствола и одновременно поджёгший зажигательный состав снаряда. Огненным шаром она вмиг домчала до дирижабля и с шипением впилась в его мягкое брюхо. Пробила тело корабля, и вылетев с другой стороны корпуса, поднялась дугой; оставляя дымный след, ушла в сторону островов.
   С самим Шутте - Лангом происходило нечто странное: в оболочке, в месте попадания гранаты вздуло огромный пузырь. Он тут же лопнул, выпустив огромный клуб бесцветного пламени - это загорелся наполняющий аэростат водород. Прорезиненная ткань оболочки в этом месте вспыхнула чёрным копотным огнём и стала стремительно расходиться к полюсам огромного яйца. В считанные секунды жадное пламя охватило весь дирижабль. Тросовая подвеска гондол не выдержала огромной температуры, и висящие на ней корзины, одна за другой стали отрываться и падать вниз.
   Огонь добрался до мотогондол, и одна из них, оторвавшись от корпуса, осталась висеть всего лишь на одном тросе, привязанном к хребту аэростата. Мотор этой гондолы работал - винт продолжал вращаться. Сначала её, сразу после отрыва от оболочки, качнуло в сторону хвоста, затем, как гигантский маятник, она полетела прямо в середину тела объятой пламенем машины. Вращающийся винт довершил начатое огнём: вспорол Шутте-Ланцу брюхо и гондола, как огромный снаряд, пробила оболочку. Дирижабль, разорванный надвое, стал падать. Вниз посыпались какие-то части, хвостовое оперение, оторвавшись, стало планировать отдельно от корпуса. Всё это падало в море совсем вблизи островка, а частью и на каменную гряду, спускавшуюся от острова в воды Балтики []
.
   Не прошло и полминуты времени с тех пор, как дирижабль приблизился к острову, а мало, что напоминало теперь о летающем чуде "мрачного германского гения" инженеров и мастеровых фирмы Шутте-Ланц. В маленьком заливчике у острова дымились, догорали жалкие остатки оболочки, да стоял почему-то вертикально в воде, как парус, оторвавшийся плавник руля направления.
   С удивлением глядя на дело рук своих, привстал из-за камня Иван Трофимович, из широкого горла мортирки на конце его длинноствольной винтовки, ещё продолжал выходить лёгкий сизый дымок.
   -Да... после некоторого молчания, сумел вымолвить Иванов.
   -Доводилось всякого зверя стрелять, но чтоб такого, да с первого разу добыть...- старик-унтер с уважением потрогал гранатную мортирку и недоуменно глядел на капитана. - Сильная штуковина это, ваше благородие, хорошо, что с собой её взяли!
   Иванов был того же мнения, образец нового пехотного оружия, ещё и не начавший поступать на фронты, при первом же применении показал свою потрясающую эффективность.
  
Меж тем, зоркий глаз старого охотника уже обнаружил нечто существенное среди разбросанных на акватории маленькой бухты обломков воздушного корабля. Его корявый, похожий на сучок старого дерева палец указывал на какой-то объект среди разного плавающего мусора. Это была голова человека.
   Абсолютно безумные, вытаращенные в диком ужасе, огромные, в пол-лица глаза бешенно вращались.
   -О мой бог! Помогите!- по-немецки вопил спассшийся.
   Иванов заспешил к берегу. За ним, отставая, по-стариковски заковылял унтер.
   Когда они подбежали к берегу, там уже была значительная часть команды. Было видно: чудом спассшийся немец наглотался воды и вот-вот пойдёт ко дну. Его голова уже несколько раз на мгновения погружалась в воду, но он, видать из последних сил, выныривал, отчаянно борясь за жизнь. Так долго продолжаться не могло и шлюпка, как на зло, находилась на другой стороне островка.
   -Эх! Придётся искупаться.
   Иванов оглянулся. Подпоручик Михайлов, сбросив сапоги и свою щегольскую шведскую куртку, прыгал на одной ноге, стягивая ужасно тесные фасонные бриджи. Наконец, освободившись от верхней одежды, он бросился в воду, подняв фонтан высотой, пожалуй, в человеческий рост. Подпоручик плыл с быстротой самодвижущейся мины Уайтхеда, оставляя за собой белый кипящий бурун.
   Он достиг немца, когда тот очередной раз погрузившись, больше почему-то не выныривал. Михайлов, покрутившись на одном месте и не увидев германца, нырнул. Его долго не было на поверхности, и капитан, в волнении, начал считать секунды. Но больше, чем через минуту, с шумом и криком на поверхность выскочили сразу две головы. Одна - немца, с совершенно сумашедшими глазами, другая - голова подпоручика. Лицо его выражало крайнюю степень ярости, до Иванова донёсся и ряд нецензурных выражений в адрес спасаемого. Михайлов, держа немца за волосы, плыл к берегу.
   У берега их вытащили. Германца рвало водою, лицо его стало багрово-синее. Его опустили на прибрежную каменную отмель, он какое-то время ещё корчился в судорогах рвоты, наконец затих, видимо совершенно обессилив.
   Он лежал на животе, из рукавов его кожаной куртки аэронавта струями вытекала мутная морская вода, расслабленная поза его говорила о том, что немец, чудом переживший гибель своего аппарата, и сам сейчас находится недалеко от смерти.
   Через некоторое время немец зашевелился, слабо стоная, приходя в себя. Помогая себе дрожащими руками, кое-как перевернулся, попытался подняться на ноги. Но у него это не получилось и он остался сидеть на каменной плите, глядел на окруживших его русских, видимо с трудом понимая, что с ним произошло и где он находится.
   Михайлов, уже с накинутой кем-то шинелью на плечах, на правах спасителя, взялся его допрашивать. Его немецкий был довольно неплох и спасённый, услышав родную речь, встрепенулся, стал отвечать.
   Фрегаттен-капитан Венке, командир дирижабля SL-2. Уяснив, что вокруг русские, он замедлил с ответами на вопросы, посыпавшими на него с двух сторон: и от подпоручика и от включившегося в допрос Иванова. Но его воля была сокрушена катастрофой, и не без труда, но из него удалось вытянуть следущее: остров зловещего доктора действительно находится здесь - в пяти милях норд- норд ост. На месте ли Бергер, или он находился сейчас на материке: на этот счёт у фрегаттен- капитана сведений не имелось.
   Гарнизон острова, по его словам состоял из нескольких десятков человек, причём, он не мог ответить, кто из них были кадровыми военными, а кто был из персонала химической лаборатории. Все обитатели острова носили одинаковую одежду: обычную германскую полевую "фельд-грау".
   На вопрос о военно-пленных, Венке ответил, что он ничего не знает об этом, так как, на остров он прибыл лишь вчера и совершенно не осведомлён о местных порядках.
  
  
  
  
  
   НОЧНОЙ ДЕСАНТ.
  
  
   Огромная серебристая луна низко висела над бескрайним водным пространством. И видны были тёмные пятна - моря, занимающие едва ли не две трети этой вечной спутницы земли. Изредка, словно ракеты над передним краем, небесный свод чертили падающие звёзды. Но: ни выстрелов, ни пулемётных очередей, в отличие от суши. Не верилось даже, что на огромной территории Евразии и сейчас, в тёмное время суток, идёт беспощадная война на уничтожение одной частью цивилизованного человечества - другой. Здесь же, больше, чем в ста морских милях от ближайшего берега Европы казалось, что война эта: где-то далеко - далеко, может быть и на другой - незнакомой и страшной планете...
   И только мерный плеск вёсел "Зодиака" заставлял Иванова время от времени возвращаться к действительности. В которой: гуттаперчевое судёнышко, отталкиваясь от волны двумя парами лёгких бамбуковых вёсел с резиновыми лопастями, курсом на север, неуклонно продвигалось к главному острову архипелага.
  
  
  
   Решено было ещё вечером, после допроса фрегаттен-капитана, что необходимо сегодня же ночью, не мешкая, высадиться на чёртов остров. Заметили ли на острове катастрофу "Шутте-Ланца" - неизвестно, но то, что немцы теперь настороже, после пропажи дирижабля, можно было предположить. Иванов вначале думал даже отложить на сутки-двое нападение, но времени уже не оставалось, тем более, что эвакуация команды тем или иным способом, была назначена на послезавтра.
   Весь этот путь - около пяти морских миль, занял шесть часов. До рассвета оставалось ещё довольно времени, когда на горизонте, подсвеченные луной, которая уже успела завершить над морем свой круг, показались близкие скалистые вершины. До берега ещё было пол-мили, как лодка, вдруг, встала, уткнувшись во что-то.
   -Стой, не греби! - с носа шлюпки прошипел подпоручик.
   -Что там, Михайлов?
   -На мину наехали...
   -Мину?
   -Да смотрите сами!
   Он, свесившись через борт, осторожно перебирал руками.
   Лодка закрутилась на месте, пошла боком, и тут Иванов увидел возле себя масляно блестевший, тёмный рогатый шар. "Зодиак" тёрся мягким боком о морскую якорную мину. Опасности не было, лишь бы не ударить веслом о торчащий рог. Под его мягкой свинцовой оболочкой - стеклянная ампула с кислотой. Тресни она - и тогда мгновенно: кислота, наполнив банку аккумулятора мины, даст импульс, накалит маленькую спиральку электрокапсюля, взорвав его, а затем и все двадцать пудов влажного пироксилина адской машины.
   Иванов оттолкнул руками мокрый чугунный шар - лёгкий "Зодиак" отскочил на целую сажень от мины.
   -Как она здесь?
   -Михайлов, оторвало её откуда-то?
   -Непохоже. Смотрите, как стояла, так и стоит, наверно привязана к якорю. А вот ещё одна, видите?
   Он указывал вправо. Капитан теперь смотрел, куда показывал подпоручик. Саженях в десяти - действительно: блестела ещё одна рогатая голова.
   -Похоже это минная банка, Алексей Николаевич.
   -Вот как! Германцы, оказывается, предприняли все меры против десанта. Мины стали видны лишь потому, что сейчас - штиль и отлив. При ветре и приливе их скрывает вода, и не одно десантное судно не сможет пройти к острову. Погибнет здесь же, в полумиле от берега. Значит им есть, что скрывать... Впрочем, никогда немцы не отличались излишней беспечностью и надеяться на то, что их удастся застигнуть врасплох - почти никогда не сбывающаяся мечта идиота...
   Капитан смотрел на недалёкий и тихий берег. Если бы не сведения, полученные от Венке, можно было бы думать, что остров, лежащий перед ними - необитаем. Ни огонька, ни звука в чуткой тишине, лишь мягко шелестят отходящие от берега волны.
   - Поехали дальше,- и он снова сел на своё место рулевого: похожую на кислородную аптечную, резиновую подушку. Гребцы опустили вёсла, и лодка, осторожно обогнув колыхающуюся на волне мину, вновь направилась к тёмному берегу.
   В ста саженях от берега было уже достаточно мелко, и двое гребцов, бросив вёсла и залезши по пояс в воду, повели осторожно "Зодиак" к берегу, стараясь не создавать лишнего шума.
   Вскоре причалили. Вынули пробки из надувных аппендиксов лодки. "Зодиак", зловеще шипя, сдулся, и через минуту, свёрнутый, превратился в безформенную, мокрую "штуку" резинового полотна. Вместе с воздушным резервуаром и кое-каким снаряжением он был притоплен в маленькой незаметной с берега бухточке, под заросшей лишайником скалой.
   Покончив с лодкой, команда двинулась в путь к основанию обросшей кустарником скалы. Иванов ещё с давешнего маленького островка, на который они высадились с гидроплана-истребителя, разглядел в свой мощный бинокль её двухглавую вершину. Она резко возвышалась над островом, и для того, чтобы произвести разведку, а затем и контролировать отсюда весь остров, лучше этой скалы трудно было что-нибудь найти.
  
Шли следущим образом: в головном дозоре - подпоручик Михайлов с Истоминым, который, весь опоясанный пулемётными лентами, тащил на плече облегчённый, переделанный по германскому образцу "максим". На пулемёте был снят водяной кожух, направляющая ствол труба с надульником была оставлена, и в ней, также как и в одном из германских вариантов, было просверлено множество круглых отверстий для охлаждения воздухом. Рукоятки управления огнём с казённика пулемёта были сняты, а заместо них был прикреплён, напоминающий мадсеновский, приклад. У надульника были приделаны мадсеновского же образца, лёгкие сошки.
   Пулемёт был изготовлен в опытных мастерских Тульского императорского завода, как подражание германским лёгким пулемётам, появившихся на фронте с начала этого года и уже показавшим достаточную эффективность. В самом деле: он весил намного меньше, чем станковый "максим", всего - пуд, с небольшим, а по боевым качествам почти ничем не уступал. Конечно он не мог вести огонь с такой же точностью, такой же интенсивностью и так долго, как охлаждаемый водою станковый пулемёт. Но это уже было оружие по всем статьям превосходящее ружья-пулемёты, в том числе и такие новейшие, как Льюис и Шоша.
  
   На расстоянии в десяток шагов от них, следовало ядро команды вместе с капитаном Ивановым. Все с винтовками Фёдорова наготове, в хвосте этой группы шёл здоровенный солдат - ефрейтор Корнилов, с пламенемётом за плечами.
   Это был мужчина уже в годах, с необычной и тяжёлой судьбой. Капитан, наметив его, как кандидата в команду, в своё время долго не мог разговорить заслуженного, судя по "георгию" и двум медалям солдата. О своей службе, особенно предыдущую, японскую компанию, Корнилов почему-то стеснялся говорить. Присутствующий при разговоре в канцелярии маршевой роты писарь, вмешался: - Что ж ты, Корнилов, расскажи, расскажи его благородию, как в каторжном батальоне служил.
   - В каторжном?- удивился Иванов.
   -Да, ваше благородие, пришлось послужить в сахалинском батальоне.
   -Ну, расскажи...
   -А чего рассказывать. Как началась война с японцами, был я каторжным на острове Сахалине. Вышло в то время от царя указание, кто, мол, добровольно в дружину запишется, тому срок на шесть лет скостят, а кто геройство покажет и будет к награде представлен, тот после войны и от каторги освободится. Я и пошёл.
   -А за что сидел?
   -За убийство супруги своей законной.
   -Что ж так?
   -А так, ваш бродь, сердце не выдержало...
   -Сейчас, на службе - добровольцем?
   -Точно так, добровольно, как началась эта война, так и записался.
   -Чего ж дома не сиделось?
  
Солдат долго молчал, затем вымолвил: - А вольно мне на войне, ваше благородие. Дух здесь, совсем что - другой, лёгкий...опять же, и о пропитании забот - никаких...
   Иванову тогда показалось, что он понял Корнилова.
   Завершал шествие Иван Трофимович, конвоировавший пленного. Тот шёл, по выражению старшего унтера, "стреноженный". Руки и ноги его при том, оставались свободными, но все пуговицы брюк его были срезаны многоопытным старым воякой. И теперь, тому приходилось постоянно держать свои штаны за пояс руками. Идти Лепке, таким манером, было очень неудобно. С непривычки, штаны, то и дело падали, внезапно открывая в темноте, неожиданную белизну его кальсон. Он на секунду останавливался, подхватывая брюки, и тут же унтер легонько колол немца штыком в мягкое место, поддерживая в том неудержимый порыв двигаться вперёд.
   Иванов, как-то обернувшись и увидев это, решил прекратить мучения фрегаттен-капитана, услав Ивана Трофимыча в голову колонны. А сам пошёл сзади Лепке, шёпотом расспрашивая того об острове. Немец же ничего нового не говорил, и Иванов вскоре умолк, задумавшись вдруг почему-то о странной привязанности русского солдата к холодному оружию.
  
   О ШТЫКЕ.
  
   С тех пор, как Пётр ввёл в пехоте прообраз штыка - багинет, он стал, пожалуй, главным оружием русской армии, причём, оружием победы. Хрестоматийным стало: "пуля дура... и так далее... Почему это случилось именно так? Объяснимо ли это пристрастие русской пехоты тем, что с малых лет, любой крестьянский мальчишка легко управляется вилами. Или на это была другая причина? Быть может - для победы, русскому и в век огнестрельного оружия, необходимо видеть в упор глаза умирающего врага...
   Так или иначе, и в нынешнюю войну тактика пехоты, как завершающий аккорд атаки, подразумевала сближение с противником на дистанцию штыкового боя. И тогда русская победа была предрешена. Враг уже ничего не мог поделать против страшного оружия русских - четырёхгранного жала штыка. Кадровая армия 14-го года, вообще, владела штыком столь виртуозно, что приёмы фехтования на штыках, вся русская техника боя с применением этого оружия, как хорошо помнил Иванов по предвоенным маневрам, вызывала восхищение у зарубежных военных, присутствующих в то время на учениях русской армии. Да и сейчас в запасных полках перед отправкой на фронт, новобранцев натаскивают бою на штыках прошедшие массу рукопашных, многоопытные пехотные унтера. Считалось, что эта дисциплина, едва ли не важнее прочей солдатской науки: приёмов самоокапывания и меткой стрельбе.
   Видимо так это и обстоит в действительности. Стоит только взглянуть в любую из газет, каждый день печатающих сообщения с описанием подвига того или иного пехотного офицера. Частенько можно было прочесть: довёл роту, взвод до штыковой атаки. Дальше этого факта уже ничего не приводилось, так как, всем было ясно, что после штыкового боя, противник, естественно, был разбит.
   Долго ли продержится эта тактика? Ведь до противника, до "штыка" - с каждым месяцем войны становится всё труднее добраться. И австрийцы и германцы поняв, что их пехота почти никогда не выдерживает русского штыкового удара, стараются сейчас по возможности не допускать русских пехотинцев до победного для них и гибельного для врага, боя накоротке. Для этого их оборона всё больше насыщается пулемётами, позиции опоясываются многорядьем колючей проволоки. Русской пехоте без поддержки артиллерии, всё реже удаётся ворваться на позиции врага, где при встрече с глазу на глаз, прекрасная маузеровская винтовка уступает нашей, механически менее совершенной, но более длинной. Ведь в яростном рукопашном бою, современная винтовка с примкнутым штыком становится не более, чем пикой - "царицей оружия" средневековой пехоты. И победа зависит, как от умения ею пользоваться, так и от конструкции и прочности её.
   В десятилетие после японской войны, не раз, многочисленные комиссии обсуждали судьбу нашего игольчатого штыка. Ставился вопрос: не будет ли правильным заменить его на подобный принятым в большинстве европейских армий штык-тесак? Ведь тогда, кроме своего прямого назначения, его можно использовать и для различных хозяйственных нужд: рубка сучьев на бивуаке и тому подобное. Коренным встал вопрос о ношении штыка. Всегда примкнутым к ружью, пристреляным вместе с ним, или, как в иностранных армиях, носить его на поясе.
   Выяснилось, что примкнутый справа штык уменьшает деривацию, к тому же, при правильно примкнутом штыке, радиус круга, вмещающего все пули, получается меньше. Утяжелённый штыком ствол при прицеливании меньше дрожит и пуля получает более однообразное исправление. Поэтому решение принятое в русской армии стрелять на все дистанции с примкнутым штыком, с которым винтовка и пристреливается, может быть названо более правильным.
   Имелся и ещё один резон. Определить заранее моменты, в которые войска должны иметь штыки примкнутыми - невозможно. Необходимость обращаться к штыку в сражении может появиться внезапно в то время, когда войска не ожидают штыкового боя. Примыкание тесаков при сближении сближении с противником с 300 - 400 шагов влечёт за собой самые неблагоприятные последствия. В этом периоде боя люди находятся в таком возбуждённом состоянии, что могут и совсем не примкнуть штыка. При этом, чем ближе к противнику будет производится примыкание штыка, тем суетливие и медленнее оно будет исполняться.
   Вывод же иностранных военных специалистов, при помощи статистики доказавших на опыте первых войн ХХ века, что процент пострадавших от холодного оружия теперь очень невелик, опрокидывался тем фактом, что цель войны заключается вовсе не в том, чтобы перебить, как можно больше народу, но в том, чтобы заставить неприятеля сдать нам. Убедить его наглядно, что он не может нам сопротивляться. Этой последней цели штык - достигнет всегда, один же огонь никогда её не достигнет, если противник мало-мальски стоек. Значение оружия, требующего столь высокой доблести никогда не умалится; отвергать это могут только те, кто не понимает нравственной стороны в боевых столкновениях. В большей части случаев высказанного желания сойтись на штык бывает достаточно, чтобы противник дал тыл. Но этого желания подделать нельзя, нужно действительно быть готовым сойтись на штык, только тогда противник ему подчинится. Поэтому, как бы редко не случались сейчас штыковые свалки, к ним нужно готовить войска, как к высшему и труднейшему подвигу. Штык решает дело. Он есть представитель воли, нравственной энергии, на которой зиждется всё в боевом деле. Четырёхгранное лезвие русского штыка всего больше напоминает стилет и легко пробивает любой толщины и плотности одежду. Бывало, при нанесении штыкового укола, наши пехотинцы случайно попадали в патронные подсумки, закреплённые на поясном ремне неприятельского солдата - и что же? Русский штык пробивал клапан, обе стенки сумки: всё толстой бычьей кожи, несколько рядов патронов в подсумке, и наносил смертельное ранение. Немецкому и австрийскому штыку с их ножевидным лезвием, такое было неподсилу. Иванов знал о случае, совершенно на первый взгляд невероятном: ему рассказали о нём пехотные офицеры на Северо-Западном фронте. В бою на Млавском направлении был эпизод поражения штыком германского офицера, одетого в стальную кирасу. Златоустовской стали лезвие проткнуло золингеновскую броню, расчитанную на защиту от пули. Причём, офицеры специально испытывали потом этот панцырь из русского револьвера - наган его не пробил.
   Капитан вдруг вспомнил, как работали штыками сибирские стрелки из разведочной команды полка, с которыми он как-то осенью прошлого года, в лесу, внезапно вышел прямо на немецкий дозор, неожиданно для обеих сторон. Немцы не успели и пикнуть, как были до единого - восемь человек, переколоты штыками. Иванов до сих пор помнил этот звук: хрусткий, разрезаемого капустного кочна, когда лезвие входило в человеческое тело до упора в соединительную трубку штыка... []
  
  
   TELEFUNKEN.
  
  
  
   Мысль его угасла также быстро, как порой сгорает и трассер пули, улетевшей на предельную дистанцию. Тревожный шёпот вдребезги разбил досужие размышления.
  
   - Ваш бродь, подпоручик прислал сказать...
   - Что там?
   - Чудное что-то...
   - А именно?
   - Как пожарная каланча. Вышка.
   - Маяк?
   - Не ведомо мне. Подпоручик за вами прислал...
   Оставив Венке под присмотром подошедшего Ивана Трофимовича, Иванов поспешил вперёд. Через небольшое расстояние он вышел на залёгшую команду. Оружие было приготовлено к бою. Рассредоточились поперёк ведшей к вершине тропы. Капитан прошёл вперёд ещё и наткнулся на стоявшего, замершего Михайлова. Иванов, увлекая того присел.
   Говорили, сблизив головы почти вплотную, наклонившись низко к земле. Так звук не распространялся дальше десяти шагов.
   - Вот, смотрите, капитан, похоже на маяк.
   Действительно, высокое сооружение во тьме очень напоминало маячную вышку, каких на мелкой Балтике разбросано великое множество. Но - странное дело: фонарь на его вершине не горел, маяк не работал, а из пристроенной к вышке небольшой каменной будки доносилось странное стрекотание, из маленького окошка, сквозь неплотно задвинутую ставню проходил яркий электрический луч.
   Капитан послал за пленником. Его привели.
   - Что это, Венке?
   - Функен.
   - Искровая станция. Понятно...
   - Охраняется?
   - Я не знаю...
   - Подпоручик. Отправьте двоих, пусть проверят, если чисто, то пусть вламываются, только, чтоб тихо...
   Две неясные тени скользнули вдоль белой стены и растворились за углом здания. Иванов рассчитывал на долгое ожидание результата, однако ж развязка наступила удивительно быстро. Буквально через пять минут, свистнула ночная птица. Это был сигнал. Капитан вместе с подпоручиком, мягко, почти на цыпочках подошли к будке. Там их уже ждал разведчик:
   - На счастье наше по нужде вышел немец, нежданно...Он там щас, внутри, один, больше никого не было...
   - Жив, надеюсь, немец-то?
   -Ваше благородие, обижаете, нешто мы не понимаем...
   -Ну, ладно, ладно, веди...
   Вошли в ярко освещённую комнату, тут, видимо, когда-то было жильё смотрителя маяка. В глаза бросилась железная кровать, с огромными никелированными шарами на спинке. Но сейчас, здесь - станция безпроволочного телеграфа. Радиотелеграфные приборы занимают почти всё помещение: реостаты, ящички полированного дерева с огромными циферблатами и множество других, неведомых Иванову электрических устройств. Телефункен. Капитан уже видел точно такую германскую станцию радиотелеграфа, захваченную нашими казаками вблизи Перемышля. Она осуществляла связь с цеппелинами, бомбившими русские войска, которые осаждали австрийскую крепость.
   - Очень похожа...Ну что же...Посмотрим, что скажет телеграфист...
   Помятый разведчиками оператор радиотелеграфа был подведён к Иванову. Нескольких его фраз, хватило понять, что немец не очень-то и трусит. Он не отводил взгляда, отвечал с напряжением, но капитан не чувствовал дрожи в его голосе, какая бывает у внезапно схваченных в плен и поэтому смертельно испуганных людей.
   На вопрос о лаборатории доктора Бергера, телеграфист отвечал, что ничего не знает об этом и занят лишь своим делом: передачей по радио сводок погоды с местной метеостанции.
   -Может и действительно не знает, а скорее, он не хочет об этом говорить,- подумал капитан,- крепкий орешек. Впрочем мне он нужен не за этим.
   У Иванова уже имелась, казавшаяся ему сейчас, едва ли не гениальной, идея использовать германский радиотелеграф для победы русского дела.
   Тоном не терпящим возражений, он приказал немцу: - включайте станцию.
   Тот недоумённо пожал плечами, с видимой неохотой встал и медленно задвигался вдоль приборов. Зашумели реостаты, засветились электрическим светом приборы.
   Иванов имел представления о радиотелеграфии весьма приблизительные. Он лишь помнил объяснения петербургского инженера из военного ведомства, приехавшего посмотреть захваченный под Перемышлем трофей.
   -Кажется, вот по этому прибору определяют волну...
   Он подошёл к аппарату, представлявшему собой квадратный ящичек. В центре его - полукруглая стеклянная пластина. Под стеклом находился разградуированный циферблат, тонкая стрелка прибора легонько подрагивала. Под циферблатом - чёрный костяной маховичок. Крутя его определяют частоту передачи, и капитан надеялся проконтролировать это. Он знал частоту на которой работала Ревельская радиотелеграфная станция морского ведомства. Запомнил её, при прочтении приказа, передаваемого через него командиру "Акулы". Это была частота 337,5 герц. Теперь, как заставить передать сообщение этого непугливого немца, который, конечно же не знает русского языка.?
   Недолго думая, капитан написал текст по-русски, но латиницей. В донесении он сообщал, что место рандеву представляет опасность. Оно переносится на милю западнее, на тот же час. Он подписался своим именем, надеясь, что в разведывательном отделе поймут откуда пришло незашифрованное и неожиданное радиопослание.
   Иванов внимательно смотрел на немца. Тот угрюмо делал своё дело: подводил стрелку прибора к заветной цифре. Молча показал:- Сделал.
   -Теперь, передавайте... []
   Телеграфист взялся за рукоятку искровой машинки. Он застучал ключом чрезвычайно быстро, за минуту закончив.
   Иванов, с недоверием спросил: - Это всё?
   - Да, всё, господин офицер.- Лицо его было непроницаемо.
   -Может быть, такой квалифицированный радиотелеграфист?- подумал капитан, всё ещё сомневаясь. -Но что делать? Я всё равно в этом ни черта не понимаю...
   Он оставил телеграфиста и вышел из помещения станции. Следовало оглядеть местность, чтобы решить, как действовать дальше. Вместе с подпоручиком, они осмотрели площадку на которой стоял маяк с пристроеным домиком. Она была небольшая, почти круглая, примерно десять на десять саженей. В центре её стоял решётчатый железный столб, от него тянулись провода к домику. В другую сторону - провода шли вниз, под гору. Видимо где-то там, внизу, были и другие столбы, но во тьме ночи их не было видно; туда же ныряла и тропинка, берущая своё начало у порога дома.
   Капитан и подпоручик стояли на краю этой тропинки и смотрели вниз, когда из домика, вдруг раздались крики, русская безпощадная брань, а через мгновение и сдвоеннный резкий хлопок.
   Они ворвались на порог дома, в секунду проделав путь от обрыва до двери. В комнате ещё плавал пороховой дым, и Иванов сразу же понял, что дело - дрянь. У порога, кривясь от боли, няньча перебитую руку, сидел один из разведчиков. Под ногами его валялся автомат - карабин. Напротив лежал немец. В одной руке он сжимал побелевшими пальцами увесистую каминную кочергу, другая его рука, запачканая кровью - мелко подрагивая, шарила по животу. По форменной серой тужурке немца быстро расплывалось, мокло пятно.
   Иванов наклонился к телеграфисту. Тот что-то не вполне внятно бормотал.Отрывисто, словно выталкивая из себя застревающие слова, он вдруг быстро заговорил:
   - Русский, я обманул тебя, ты ничего не понимаешь в радио... Я передал не твоё сообщение, а сигнал опасности нашим, скоро они придут... Ты поверил, что я всего лишь передаю метеосводки...Так знай - эта станция наводит наши цеппелины, которые летят бомбить проклятую Англию...Я,..я - он умолк., на губах запузырились кровавые хлопья.Телеграфист устало закрыл глаза.
   - Умер,- подумал Иванов. Из руки немца внезапно выпала, звякнув о каменный пол, кочерга. Все вздрогнули.
   - Идёмте, подпоручик.
   -Эх, ты,- процедил он у порога всё ещё сидевшему там разведчику.
  
   Прошло полчаса. Внизу под горой блеснул луч. Он качался и подрагивал, словно в такт шагу, временами пропадал и вовсе. Было ясно, что к маяку кто-то поднимался. Вскоре Иванов услышал недалёкий шум осыпающихся по горной тропе камней. Неясный говор, а затем, всё на какое-то мгновение затихло.
   Он послал двух человек. Они пошли тихо вниз, но не по тропинке, а возле неё, в двадцати шагах справа. Эти двое бойцов должны были пропустить поднимающихся врагов мимо себя, для того чтобы зайти к ним с тылу, а затем и отсечь им возможность отступить. Иванов надеялся решить дело без шума.
   -Кажется их совсем немного, - думал он, - стоя на краю тропинки и заглядывая вниз. И он снова услышал шуршание на тропинке.
   Внезапно со спины вспыхнул ярчайший свет, и тут же над его головой, словно майский жук, со звоном и шипением, промчала, судя по звуку, довольно увесистая пуля. Вслед за этим бабахнуло, и очень громко. Он бросился в сторону, одновременно, обернувшись. Стреляли с верхней площадки маяка, и, кажется, из ружья, весьма внушительного калибра. На железном решётчатом столбе, вырывая из темноты фигуры затаившихся по краю площадки бойцов, слепил глаза, вдруг включённый кем-то фонарь.
   Меж тем, снизу также стали палить: сухо защёлкали несколько маузеровских ружей.
   Разведчики ответили без команды. Скороговорка "автоматов" сразу же заглушила резкие, отрывистые звуки немецких винтовок. Рядом с капитаном басовито зарокотал пулемёт Истомина. Из ствола вырвался язык пламени, длиной в полсажени, задрожали, запульсировали маленькие язычки по всей окружности у среза надульника.
   Иванов упал рядом с пулемётчиком. Проревел ему на ухо: - Фонарь, сзади притуши! Там кто-то наверху, на маяке, по нам бьёт.
   Истомин прекратил стрелять вниз, сделал какой-то ловкий финт, мигом обернувшись теперь уже в другую сторону вместе с пулемётом. Он лежал на спине, уперев приклад, как показалось капитану, себе в живот. Ствол пулемёта задрался к небу и вновь выплюнул полусаженный форс огня.
   Фонарь, с железным колпаком наверху, напоминающим старинную шляпу, отрезанный пулемётной очередью от проводов, полетел вниз. Промелькнула малиновой искрой и растаяла у земли, накалённая спираль его огромной электрической лампы. Сразу же стало темно и те несколько секунд, пока глаза Иванова не привыкли, он ничего не видел. Однако, Истомин, похоже, обладал исключительным зрением. Он продолжал стрелять, перенеся огонь на маяк. Зазвенели стёкла маячного зеркала. Израсходовав остаток ленты, на последок громко клацнув пустым замком, пулемёт замолк. С маяка уже не стреляли.
   Иванов поднялся на ноги и заглянул вниз. Далеко под горой отчаянно метался из стороны в сторону, удаляясь, одинокий электрический луч: кому-то всё же удалось вырваться.
   Через минуту поднялись, посланные вниз разведчики. Они запалённо дышали.
   - Троих положили, ваш бродь, а один, как сиганёт через кусты вниз, прыткий чёрт...упустили его...
   Подошёл Михайлов. Засовывая в кобуру, висящий, по-кавалерийски, на шейном шнуре револьвер, мрачно произнёс: - так ведь и не нашёл того, кто с маяка палил. Куда он пропал, ума не приложу, всё обыскал, там и деваться-то некуда. Вот только и нашёл...
   Он показывал что-то, тускло заблестевшее, при свете вышедшей из облаков луны.
   Капитан взял странный предмет. Это была огромная, десятого или даже восьмого калибра латунная гильза от охотничьего ружья.
   - Что же это за оружие?
   - Не знаю, похоже - слоновье.
   - С чего вы взяли.
   - Или китобойное ружьё.
   - Откуда на Балтике киты.
   - Согласитесь всё же, необычно большой калибр...
   - Куда же всё-таки подевался этот китобой...Ладно, искать его уже некогда и чувствую, это не последняя загадка острова. Другое, подпоручик: осиное гнездо мы разворошили, кажется. Теперь бы не упустить время, надо быстрее - вниз, на плечах противника попробуем, пока не сообразили они, что к чему. Собирайте людей.
  
  
   .
  
  
   АЭРОСТАНЦИЯ.
  
  
   Через полминуты они начали движенье. Шли быстро, почти бегом. Через несколько сот шагов тропинка завернула влево и за поворотом открылась между гор подсвеченная серебристым светом луны широкая лощина. На самом дне лощины светило несколько ярких огоньков - окошки каких-то строений.
   - Вот он! - отрывисто выдохнул подпоручик, - убежавший.
   В направлении горящих окон, значительно ниже места, где сейчас находилась команда разведчиков, стремительно двигался белый электрический луч.
   -Бегом! - скомандовал Иванов.
   Беглец свой фонарь не выключал, и несясь вприпрыжку с горы, капитан всё время наблюдал его рыскающий по сторонам, временами пропадающий, но затем вдруг снова ярко вспыхивающий луч. Тропа, по которой команда двигалась вниз, вскоре расширилась. Теперь это была уже неузкая, посыпанная мелким песком дорожка. Как только это произошло, из-за спины Иванова выскочил и побежал рядом почти в плечо, подпоручик.
   Он что-то хотел сказать, но капитан остановился и сделал ему знак молчать. Они уже были довольно близко от длинного, похожего на казарму одноэтажного здания, в котором горели два окна.
   В этот момент беглец уже добежал до порога. На фоне тёмной стены возник внезапно ярко освещённый прямоугольник дверного проёма. Внутрь метнулась человеческая фигура и дверь прихлопнулась.
   Прошло некоторое время. Команда, окружившая сложенный из дикого камня сарай ждала. Все окна были под прицелом, за каменным срубом колодца лежал Истомин, направив жало своего пулемёта на единственный выход из здания. Но внутри его, похоже, ничего не происходило: ни звуков тревоги, ни признаков какой-либо жизни. Свет из узеньких окошек всё также покойно освещал маленький ухоженный палисадник под стеной.
   Подождав минут десять, Иванов озадаченный таким поворотом событий, послал двоих к окнам. Разведчики долго крутились под окнами, пытаясь так или иначе незамеченными заглянуть в них. Видимо это не удавалось, так как, вскоре один из них, хорошо видный под окном в луче света, обернувшись, стал широко разводить руками и мотать головой, показывая, что ничего не удаётся рассмотреть.
   Капитан, почти не таясь, сам подошёл к окну. Оно плотно завешено, ни единой щели. Он помедлил некоторое время, надеясь увидеть мелькание какой- нибудь тени в окне. Но тщетно - никакого движения он так и не заметил. Он очень осторожно приблизился к двери, стволом нагана легонько толкнул её выше щеколды. Она без малейшего скрипа начала медленно открываться внутрь. Поток яркого света едва не ослепил его. С секунду помедлив, он шагнул внутрь. Шорох сзади - мягко, как кот, через порог перепрыгнул подпоручик. Ствол его карабина зигзагами быстро ощупал все углы длинной комнаты: пусто. В комнате лишь грубый досчатый стол у окна, да пара лавок возле него. Высоко под потолком на блоке - лампа "молния".
   - Пс-ст, - Михайлов, приложив палец к губам, качнул стволом в угол.
   Там, куда не достаёт свет "молнии", полумрак и маленькая, почти незаметная дверь.
   - Он там! - беззвучно шевельнулись его губы. У порога валялась маленькая жестяная коробка ручного фонаря, вокруг него блестели осколки разбитого стекла.
   - Осторожно!
   Подпоручик, став сбоку проёма, прижавшись спиной к косяку, пяткой, толкнул дверцу. Подождав, быстро заглянул за дверь, затем ещё раз. Согнувшись в три погибели, чуть ли ни на корточках, проскользнул внутрь.
   - Капитан!
   Иванов, наклонив голову, протиснулся в узкий проём маленькой каморки.
   - Отойдите от света, - Подпоручик, наклонившись, что-то рассматривал в тёмном углу.
   - Вот он, дохлый, кажется.
   Иванов достал из полевой сумки фонарик, включив его, подошёл к подпоручику.
   Луч фонаря белым пятном выхватил из полумрака, ничком лежащее тело в серой тужурке. Михайлов, за руку, грубо перевернул немца. Тускло блестнул полуприкрытый тёмный зрачок покойника, и его голова безвольно закатилась подмышку. Поза была самая странная, и она говорила о том, что немец - мертвее мёртвых.
   -Непонятно, как он сумел пробежать более версты, - нарушил тишину подпоручик.
   - И умер здесь,- Иванов внимательно осматривал мундир немца, - ведь должен же быть след от пули.
   Он нашёл его в самом неожиданном месте: на жестяной пуговице мундира немца, в районе пупка, крохотное отверстие от японской 2,5 линейной пульки. Крови почти не было, она, видимо разлилась внутри тела, что и позволило германцу так далеко уйти от места боя. Таково было действие малокалиберного высокоскоростного патрона: он не сбивает с ног и не наносит страшных рваных ран. Как оказалось, поражение им, позволяет человеку довольно долго двигаться, унося свою смерть внутри себя. Нетрудно было понять, что чувствовал этот немецкий солдат, уходя подранком от преследования. Скорее всего, им двигал древний, как мир, инстинкт раненного зверя: забиться поскорее к себе в нору и там, в относительной безопасности, постараться переждать опасность и зализать рану.
  
   Они вылезли из каморки и обследовали каменный сарай. В противоположном конце его нашли целый склад оплетённых огромных бутылей с кислотой, там же стоял какой-то химический аппарат в виде огромного перегонного котла. Назначение его было непонятно капитану, он крикнул, чтобы подвели Венке. И из его объяснений быстро понял, что это, так называемый, "полевой завод" для приготовления водорода. На вопрос: - Зачем он здесь? - Венке ответил, что ему знакомо это место, и именно сюда приземляются дирижабли прилетающие на остров. Как специальные, доставляющие сюда грузы, так и цеппелины "Кайзермарин" - германского флота, несущие патрульную службу на Балтийском море. Здесь они могут всегда заправиться бензином, водяным балластом, а при необходимости и водородом. Эта небольшая станция, как оказалось, обеспечивает все операции германских воздухоплавателей, как над Балтикой, так и над Северным морем - сделал вывод Иванов, вспомнив слова слова умершего радиотелеграфиста, там, на маяке. []
   - Зачем же находящиеся здесь, на относительно спокойной службе солдаты пошли на маяк, да и кто их направил туда?
   Он всё понял, увидев коробку полевого телефона, стоящую на земляном полу, прямо у стола. Это означало, что был звонок с маяка. Вероятнее всего, его сделал тот, кто затем стрелял из необычного оружия. Где он сейчас?
   Капитан на секунду задумавшись, понял, что сейчас он всё равно не найдёт ответ и приказал выступать.
   По словам Венке, главные учреждения на острове находились на другом его конце и из защищённой от ветров долины, где находилась причальная станция для дирижаблей, туда вела дорога. Она начиналась прямо у порога станции и, при свете высокой луны, хорошо просматривалась, белея, вплоть до ближайшей горы. Капитан, выйдя из здания, некоторое время колебался: не пойти ли прямо по ней. Однако, благоразумие взяло верх - на дороге свободно можно было наткнуться на тщательно приготовленную засаду, и он, решив зря не рисковать, направил команду вдоль линии электрических столбов. Линия эта, шла совсем в другую сторону от дороги, насколько он мог видеть, подымаясь резко в гору и уходя значительно правее. Иванов резонно подумал, что раз столбы поставили именно так, то значит, тот, кто их воздвиг, сумел пройти через гору и без дороги, напрямик.
   Он взглянул на циферблат наручных часов: зелёные светящиеся стрелки показывали, что с момента высадки на главный остров архипелага прошло уже четыре часа. До рассвета ещё оставалось пара часов и они, скорее всего, застанут его в пути через гору. Иванов приказал поторопиться, и команда вновь построившись в свою боевую колонну - с подпоручиком и пулемётчиком во главе и Иваном Трофимовичем сзади, спешно покинула воздухоплавательную станцию, беззвучно растворившись в тени близлижайшей скалы.
  
  
   НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА.
  
  
   Полчаса они двигались, довольно успешно преодолевая уклон , подымающейся вверх скалы. Пока
   идти было не тяжело. Здешние горы напоминали капитану Карпатские, которые он хорошо помнил,
   так, как совсем недавно побывал там, во время неудачной попытки прорваться в Венгерскую долину.
   Было это всего лишь несколько месяцев назад, поэтому, и сам тип ландшафта напомнил ему недавние
   события.
  
  
  
  
   Тогда 48-я пехотная дивизия, под командованием генерала Корнилова, сбив противника с перевала, увлёкшись преследованием, перешла Карпатский хребет. Но уже внизу, у села Гуменного, дивизию на узком пространстве окружили превосходящие силы австро-венгерцев. Из кольца пришлось выбираться козьими тропами. Тогда тоже, вот так же взбирались ночью на верх горы. Иванов шёл с последним арьергардом - командой охотников из дивизионной кавалерии. С ними была пулемётная двуколка. Время от времени они останавливались, снимали с неё пулемёт и устраивали засаду, чтобы дать отстрастку наглеющим преследователям. И это помогало, хотя и совсем не надолго. Австрийские горные части были серьёзным противником, и почти до самого перевала, они не отставали и буквально висели на хвосте у отступающей дивизии...
  
  
  
   Кто-то легонько тронул его за рукав. Иванов оглянулся и увидел Ивана Трофимовича - тот делал ему весьма таинственные знаки.
   - Надо же, как я увлёкся воспоминаниями, не услышал, как он и подошёл. Хотя, ведь так тихо подкрадывается, старик...
   -Что, Иван Трофимыч, говорите...
   - Идёт за нами кто-то, ваше благородие.
   - С чего вы взяли?
   - Точно, меня не омманешь, я его слышу. Сторожко идёт, тихонько, да только я его давно почуял, почти сразу, как увязался за нами. Я их, этих, кто сзаду напасть хотят, прости Господи, одним местом...Да!... Как зверь словно... в тайге, тех тоже всегда сзаду причуивал, потому и жив до сих пор...
   Старый солдат слишком разболтался, но кажется, говорил дело. Кому - кому, а ему, проведшему в чуткой тишине бескрайних сибирских лесов почти всю свою жизнь, ему ли не слышать крадущихся со спины. И поэтому, капитан сразу же поверил старшему унтер-офицеру и дал знак команде остановиться. Тут же прибежал Михайлов с вопросами, но они остались не высказанными, так, как едва открыв рот, он был остановлен нетерпеливым жестом Иванова, мол подожди, не до тебя...
   - Иван Трофимович, сколько их?
   - Да то и дело, ваше благородие, что один он. Знамо, отчаянный, не боится против нас...
   - Так, один... Надо его взять. Живьём...
   - Прищучим, господин капитан, мне б только одного человечка оставьте в помощь, а сами подымайтесь выше, вроде как и не заметили мы его. Ступайте, а то он, не дай Бог, раскумекает...
   - Кого в помощники, Иван Трофимыч?
   - Абрамку оставьте, никого боле. Этот, пожалуй, самый толковый, будет...
   Команда двинулась дальше в гору, а со старым унтером остался коренастый и черноусый солдат, который строго говоря, и Абрамом-то не был, а был Иосифом Могилевским, одним из самых странных представителей еврейского племени в русской армии.
   Он был из кадровых, и воевал с начала кампании. Трижды был ранен и каждый раз возвращался в строй. Охотником - разведчиком десятки раз побывал во вражеском тылу, брался за самые рискованные и опасные разведки, всякий раз, результативно. Был награждён четырьмя Георгиевскими медалями и тремя Георгиевскими крестами. Заслужил и четвёртый, но ввиду запрещения производства евреев в подпрапорщики, его не получил, так как, первая степень креста была сопряжена с обязательным получением этого чина. По наградам, он давно должен быть унтер-офицером, но всё ещё состоял рядовым. На несправедливое к себе отношение, он, казалось, не обращал никакого внимание, впрочем, так же, как и на награды. Его, как и многих, из особой команды капитана Иванова, увлекал, казалось, лишь сам процесс войны...
   Команда успела пройти лишь две-три сотни шагов, громыхнуло внизу, и пошло кругом гулять, многократно отражённое от гор эхо: -Ба-бабах-ба-ба....
   Капитан остановил команду и стал ждать. И вскоре, шум раздвигаемого кустарника и невнятное бормотание донесли:- идут!
   Он послал двух человек навстречу. Через минуту, он их увидел внизу на открытом месте возле электрического столба: четверо несли нечто похожее на большой тёмный мешок. Когда они подошли, он увидел, что несут безжизненно обмякшее человеческое тело. Но даже в темноте, он понял, что принесли чужого.
   Человека положили на прошлогоднюю траву. Иванов спросил: - Это он?
   - Да, ваш бродь, здоровый кабан, не допёрли бы, коль вы б подмогу не прислали...- обтирая вспотевшее лицо углом башлыка, отвечал Иван Трофимыч.
   Капитан достал хитрый трофейный фонарь, с переменными цветными стёклами, двинул одним из рычажков находящимся на передней крышечке. На фонарный объектив наползла абсолютно непрозрачная пластинка с узкой щелью. Он включил фонарик: сквозь щель проходило достаточно холодных лучей, чтобы видеть вблизи, но издалека свет фонаря был совершенно незаметен.
   Он светил незнакомцу в лицо - пожилой, мясистый нос, странная, без усов, растительность на шее. Волосы его были всклочены, глаза закрыты. - Без чувств.- решил Иванов. Что бы два таких "крупных специалиста по языкам" принесли ему труп, он и думать не смел...
   Лежащий, до странности был на кого-то похож. Кто-то из разведчиков кинул ему на грудь, как видно принадлежащую тому, кожаную морскую шляпу.
   - Он в ней, наверняка похож на кого-то из героев Жюля-Верна: китобоев и капитанов полярных шхун, - Иванов мысленно одел принесённую шляпу на голову лежащему - очень похоже получилось. Ещё и эта необычная шкиперская борода в стиле середины прошлого века...
   Рядом вежливо кашлянул Иван Трофимович. С ним сейчас, непременно нужно было поговорить. Иванов отвёл унтер-офицера в сторону.
   -Ну, что там у вас, Иван Трофимыч случилось, почему стреляли?
   - Не мы, это, ваше благородие...
   -Да я понял. Как же вы так, дали ему выстрелить?
   - Ох, не простой этот немец, господин капитан, ой бойкий, несмотря, что старичок, ой, уватистай, - запричитал старший унтер. Мы с Абрамкой договорились - он на живца. К этому немцу близко не подойти, смекаю, что - опытный, охотник должно быть. НАС - учуял! И издалёка! Ружьишко - сразу на изготовку, идёт. Ну, а мы по кустам круги вокруг режем. Приждали миг. Абрам, как условились, голову из кустов высунул, рожу сделал, ну, что б удивить-напужать. Старичок, однако, непужливый попался. Сразу, как шёл, не прикладываясь, - бац! Хорошо Абрамка нырнуть успел, тоже молодец! Ну, я тут сразу и подскочил, портянкой с песком - его по головушке, он, стал быть - в обмороку. Хочу доложить, Абрамка - толковистый мужик, в воинском деле сноровистый. А говорят: яврей плохой солдат, да наш-то, любого русского за пояс... Вот, ружьецо старичка, оцените, ваше благородие.
   Унтер стряхнул с плеча, висящее на широком кожаном ремне ружьё необычной толщины и веса. Это, судя по всему, был настоящий слоновий штуцер, страшно убойное и страшно дорогое оружие. Иванов взял его, взвесил на руках: - кто, он, хозяин этой необычной двуствольной охотничьей винтовки, стреляющей, - он понюхал ствол (пахнуло тухлым яйцом) - чёрным порохом? Зачем он гонится за нами и чего добивается?
   -Надо бы его допросить. Воды дайте, кто-нибудь.
   Он протянул руку, и на ладонь легла обшитая шершавой шинельной материей фляга, поданая кем-то из расторопных разведчиков.
   Иванов вылил её на лицо немца всю без остатка, пока старик-шкипер не начал хлопать красноватыми, почти без ресниц веками. Он сразу же рванулся вставать, но тут же был остановлен многоопытным с пленными унтером, как оказалось, бывшем настороже на всякий случай. Иван Трофимович довольно грубо заставил германца снова сесть наземь. У лица пленного, блеснул чёрным жалом, снятый с винтовки штык.
   Немец зашипел, ругаясь. - С норовом, - решил капитан и неожиданно спросил: -Вы убили из этого ружья хотя бы одного слона?
   Немец, с чуством превосходства, вздёрнул подбородком: - Неплохо говорите по-немецки. Что ж, господин русский, я вам отвечу. - Ноздри старика хищно затрепетали. - Из этого ружья я убил в наших провинциях в Африке четыре слона и три носорога и большое количество другой крупной дичи. Жаль в вас не попал, - он с вызовом посмотрел Иванову прямо в глаза, - годы берут своё...
   - Занятный старикан, - думал Иванов, - забытый тип колониального охотника за приключениями.
   - Вы смотритель маяка?
   Старик начал смеяться. Он даже повизгивал, по седой щетине его щёк побежали вдогонку друг другу, переливаясь при свете фонарика, две маленькие блестящие капли.
   -Ох и насмешили вы меня, не знаю, кто вы по чину, господин русский. Я - маячник? Я - Манфред фон ШТЕРНБЕРГ! Да, вы, в своём уме! Я - хозяин этой земли. Остров принадлежит мне, как принадлежал моему роду всегда!
   Иванов переглянулся с подпоручиком: на лице того удивлённо - восторженное выражение. Михайлов немного запинаясь по-немецки, спросил:
   - Вы имеете какое - нибудь отношение к роду Унгернов?.
   - Самое прямое, я и есть барон Унгерн. Почему вы спрашиваете?
   - Ваш, видимо родственник, мой хороший знакомый, он - русский офицер.
   Старик не удивился:- очень может быть. Род Унгернов разбросало по свету и сейчас, к сожалению, они, возможно, и стреляют друг в друга. Да и что говорить, Россия с Германией не воевали полтораста лет, проросли друг в друга родственными связями, а сейчас вот... Это нас поссорили английские евреи! Не смотрите так удивлённо, господа русские, я так говорю не потому, что боюсь вас. Я никого не боюсь. Я с симпатией отношусь к русским, потому, что воевал вместе с ними плечом к плечу. Да, господа, первый раз это было в Трансваале, и среди волонтёров воевавших на стороне буров, было несколько ваших отчаянных парней. Второй раз - это было в Китае, я присутствовал там при штурме Пекина, где русские и немцы вместе, всего двумя батальонами взяли столицу проклятых желтолицых язычников.
   - Мир странно тесен,- вымолвил капитан. Вы наверно удивитесь, барон, но: - вот эти двое, захватившие вас в плен. Человек, который сторожит каждое ваше движение, он взглядом указал на Ивана Трофимовича, - участник штурма китайской столицы и возможно, вы там с ним бились локоть к локтю. А тот в которого вы выстрелили и, слава Богу, не попали - еврей.
   - Еврей? В вашей армии служат евреи? Впрочем, где их только нет, у меня на острове тоже однажды появился еврей - пробурчал себе под нос фон Штернберг.
   - Бергер? Он здесь? - быстро спросил Иванов.
   Старик внимательно посмотрел капитану в глаза. - Вижу, вы по его душу, не так ли? Не удивлён, не удивлён...- протянул он. Вдруг внезапно замолчал, как будто задумался о чём-то. Затем он, словно очнулся: - Зачем вам этот господин, это сущий дьявол, боюсь он вам не по зубам... Хотя, я не был бы против, если кто-нибудь, всё равно кто, даже, русские, выпустил бы из него кишки. Он лишил меня моего острова, проклятая, питающаяся падалью гиена. Пуская его сюда по просьбе кайзера, я и не подозревал, чем это может кончиться. Он оттяпал у меня большую часть островной территории. Я теперь даже не могу пройти в свой замок! У этой крысы, видите ли, там теперь его вонючая лаборатория. И он отгородился от меня колючей проволокой...
  
  
   УТРО ТУМАННОЕ.
  
  
  
   Штернберг задохнулся от гнева и замолчал. Наступал рассвет. Словно на проявляющейся фотографической пластине на фоне бледнеющих звёзд выступили зубчатые вершины скал. До верхней точки горы было ещё далеко и трудно было сказать, сколько ещё продлится восхождение. Следовало торопиться. Иванов дал сигнал к началу движения, и команда вновь зашагала вверх. Пропуская всех, он стоял и ждал хвоста цепочки, в конце которой - старый унтер и два германца под его конвоем.
   Иван Трофимович поравнявшись в капитаном приостановился.
   - Ваше благородие, как дальше с немцами-то быть. Стреножут они нас. А как в бой пойдём, так совсем свяжут. Один человек, я иль кто, за ними должон всегда наблюдение иметь. А старичок этот, боевой старичок, за ним - глаз да глаз. Чуть что - утекёт, а то и зашибёт ещё кого...
   -Ты, что хочешь-то, Иван Трофимович, ты говори прямо...
   -Господин капитан, Алексей Николаевич, дозвольте я их тут прирежу тихонько, да и пойдём налегке...
   Иванов знал этот обычай охотников и разведчиков: пленнные, не представляющие собой ценности, как языки, в тылу врага обычно уничтожались, ибо незачем и опасно их было тащить с собой через линию фронта, рискуя провалить всю разведку. Обычай этот противоречил всем международным конвенциям о военнопленных, тем не менее, это было так, и так поступали не только русские, но и немцы и австровенгерцы. Предложение унтер-офицера коробило его душу, хотя он знал, что с точки зрения железного закона войны - закона выживания, Иван Трофимович был совершенно прав.
   Вообще, в передовых и траншейных разведках было много такого, что с точки зрения европейской гуманности, было дикостью и кровожадным варварством. Иногда, для того, чтобы доставить "языка" без помех, его просто-напросто "подкалывали" кинжалом либо штыком. Обессиленный раной, он, таким образом, не мог уже оказать никакого сопротивления...
   Он колебался некоторое время, кляня себя за свойственную русскому интеллегентному классу мягкотелость и нерешительность в подобных делах. Тихо сказал: - пригодятся ещё, веди пока...
   - Слушаюсь, ваше благородие, - с неодобрением, козырнул унтер и повёл мимо Иванова, связаных в пару Венке и фон Штернберга.
  
   Они добрались до вершины горы лишь к восьмому часу утра. Почти рассвело, и солнце на горизонте уже полоскало своё огненное тело в морской купели, медленно подымаясь на свою привычную небесную дорогу. Нынешний рассвет показался капитану совсем необычным: что-то зловещее было в этом неспешном движении кроваво-красного диска в абсолютной утренней тишине. Тревожно и протяжно, вдруг загудели тронутые ветром провода, протянутой через гору электрической линии. Утро наступало, словно последний акт какой-то страшной и таинственной пьесы.
  
   Он стоял и смотрел вниз. Под горой, в долине слался волнами густой туман. Он уже начинал медленно расеиваться, подымаясь кверху серой стеной, и сквозь его завесу, вдали стали постепенно проступать неясные контуры. Трудно было понять, что это: отдельные ли скалы изломаного горного рельефа или это были произведения рук человеческих. Через некоторое время, туманная дымка почти исчезла, и поднимающееся над горами солнце, шаг за шагом убирая из долины причудливые тени гор, рисовало на огромном полотне фантастический пейзаж. []
   Это была почти пастораль. Окаймлённая подковообразной горной грядой долина, заканчивалась на севере выходом к морю. С высоты перевала Иванову в бинокль была видна бухта, которая глубоко входила внутрь острова сквозь ограждённые скалами естественные ворота. В бухте у берега он заметил несколько небольших судёнышек, судя по высоким мачтам, это скорее всего были рыболовецкие шхуны. Рядом с причалом находились какие-то низкие строения - с виду обыкновенные сараи для хранения пойманной рыбы и снастей. За ними, не более, чем в миле, стоял мрачный средневековый замок средних размеров. На одной из его башен трепыхалось полотнище флага. Цвет флага был неясен, но Иванову показалось, что - чёрный. От замка хорошо просматривалась, выходящая от самых его ворот дорога, шедшая дальше вглубь долины наискось к горному выступу. Она подходила почти к самому порогу горы на которой сейчас находилась команда капитана Иванова. Эта была та самая посыпанная белым песком дорога, ведущая в окольцованную горами лощину на воздухоплавательную станцию.
   Капитан наблюдал ещё около пятнадцати минут. Никакого движения, ни по извилистой дорожке, ни вокруг замка он не заметил. Над всей долиной господствовал какой-то странный мёртвый покой. Совершенно безлюдная, каменистая площадь длиной около двух вёрст, с кое-где встречавшимися островками изумрудных сосновых вершин и поперечником в одну версту, лежала у него под ногами.
   Солнце поднялось ещё выше, и вдруг краем глаза он уловил какое-то движение на фоне ослепляющего его золотого диска. На горе слева от входа в бухту, Иванов видел теперь, почему-то не замеченное им сразу, циклопическое сооружение. Ажурная, на четырёх ногах, совершенно Эйфелевская, башня - поднимается высоко в небо, и заканчивается огромным колесом. Колесо потихоньку вращалось. В бинокль хорошо видно: на гиганском круге - два ряда напоминающих аэропланные пропеллеры лопастей. К колесу был прикреплён решётчатый, значительных размеров хвост, а к хвосту, почти в рост колеса, перепончатый киль. Сооружение напоминало огромных размеров аэроплан без крыльев, с какой-то неведомой целью, нанизанный на гиганскую спицу.
   По всей видимости это была огромная ветровая динамо-машина. Внимательно присмотревшись, Иванов увидел и опускавшиеся от ветряка под гору, всё те же металлические решётчатые столбы, с натянутыми между ними проводами. Германцы, как всегда наиболее рационально использовали здесь возможность получить даровую энергию электричества. Ветра над Балтийским морем дуют в любое время года...
  
  
   КАИНОВ ДЫМ.
  
  
   Он опустил бинокль. План нападения уже почти сложился в его голове. Для этого следовало подобраться к ветряку по вершине гряды окаймляющей долину. Это было возможно: какое-то подобие тропинки вдоль железных столбов электропередачи существовало. От ветряка, спускаясь с горы вниз можно было подойти к самой большой из готических башен, по всей вероятности, она была воротной. Как они будут прорываться в сам замок, Иванов ещё не решил, но надеясь на удачу, думал, что непременно найдёт какую-либо возможность проскользнуть в мрачное логово Бергера без длительной осады.
   - Только бы он был там, и мы прихватим этого дьявола за хвост, - не сомневаясь подумал он.
   Перед тем как выступать, он ещё раз с высоты оглядел долину и прислушался: очень тихо и никакого заметного глазу движения.
   Через два часа они достигли ветряка. Подойдя к огромной, двадцатисаженнной махине, капитан почуствовал, как дрожит под ногами каменистая почва. Вибрации от крутящегося колеса с лопастями передавались через железную конструкцию четырёх ног-опор, и он ощутил гиганскую мощь энергетической ветровой машины. Звуков же, кроме лёгкого посвистывания рассекающих воздух лопастей, почти никаких. Всё отлично смазано и отрегулировано.
   Тропа ведущая вниз была довольно пряма, она извивалась лишь, огибая кое-где встречающиеся здесь замшелые огромные валуны. Команда растянулась. Крутизна горы заставляла людей суетливо перебирать ногами, стараясь замедлить слишком быстрое движение вниз. Со стороны это выглядело, наверное, довольно смешно...
  
   Они прошли-пробежали уже достаточное расстояние, когда пронзительное шипение над головой, заставило Иванова невольно вздрогнуть.
   Глухой удар сзади. Он быстро обернулся: выше на тропе неестественно медленно начинало расти облако разрыва, поразившее его своим цветом. Грязно-зелёное, спелого гнойного оттенка, оно вспухало, расширялось, захватывая собой всю большую площадь.
   Свист и шипение в вышине продолжались. Снаряды, с периодичностью в несколько секунд, продолжали падать. Разрывы их, весьма негромкие по звуку хлопки, ложились всё кучней, создавая сплошную стену зловещего зелёного дыма. Стена эта пошла медленно растекаться под гору, дым, видимо был настоль тяжёл, что отдельные его языки стали отделяться от общей массы и поплыли вниз. За языками следовали тягучие и плотные волны, заполняя всё видимое пространство.
   Капитан приподнялся на локте: он уже давно, повинуясь инстинкту, лежал на тропе, впрочем, как и вся команда, давно приученная войной, что только вжавшись в землю, уменьшив таким образом, площадь своего тела до возможного минимума, можно как-то спастись от артилерийского огня.
   Меж тем на тропе лежали не все. Не было Ивана Трофимовича с пленными. Замыкающие колонну, они оставались за зелёной, колышащейся стеной на вершине тропы.
  
   Крики и проклятья раздались внезапно из зелёного облака. Кричали и по-русски и по-немецки, крик этот переходил на высокой ноте в животный вой. Из клуба дыма выкатился визжащий человеческий комок. В нём не без труда угадывались унтер и двое привязанных к нему пленных.
   Длинная верёвка, которой были связаны Венке и Штернберг, оплела всех троих. Они не могли уже идти и передвигались, перекатываясь рывками, стараясь вырваться из смертельного облака.
   Через мгновение, Иванов был уже на ногах. Неведомая сила подняла и бросила его на помощь к отравленным газом людям.
   Он находился ближе всех к зелёной дымовой стене и сразу подбежал к спутанной верёвкой, стонущей троице. Но ядовитый дым не хотел отпускать. Он неотвратимо двигался, нагоняя несчастных, спускаясь всё ниже по тропе.
   Капитан наклонился, пытаясь их распутать, и сразу почуствовал, как миллион адских иголок, с глотком отравленного воздуха, вонзились ему в гортань и лезли всё дальше, заполняя лёгкие мучительной смертью.
   Он задохся, собрав все силы, резко выдул из себя отраву и попытался выпрямиться. Почернело в глазах. Внутри черепа, как молотом: - Бух!-
   Его зашатало, из глаз ручьём потекли слёзы. К счастью, подоспели разведчики, подхватили и потащили куда-то вниз всех четверых.
  
  
  
   Будто смилостивился над командой, кто-то на небесах... Накрапывавший с ночи редкий брызгами дождик, вдруг превратился в настоящий ливень. Стена дождя прибила ядовитую зелень к земле. Облако дыма быстро растаяло, словно и не было его...
   Обстрел прекратился, как и начался - внезапно. Все собрались под защитой огромного валуна. Распоряжался Михайлов. Он поставил двоих наблюдателей и находился теперь возле капитана. Иванова уже дважды вырвало желчью, из воспалённых глаз его, ещё струился безпрестанно поток слёз, но ему, всё же, было уже немного легче. Но страшная сухость во рту и раскалывавшаяся от боли голова, говорили о том, что зелёный яд сделал своё дело.
   Хуже обстояло дело с тремя другими отравленными. Их пришлось раздеть почти догола, так как, яд пропитавший одежду, жёг несчастных, причиняя им дополнительно невыносимые страдания.
   Венке уже еле подавал признаки жизни. Он не кричал, лишь слабый хрип доносился еще некоторое время из его груди, потом пропал и этот звук.
   На Ивана Трофимовича было тяжело смотреть - зелёный газ выжег ему глаза: на месте их, лишь зияющие сырым мясом, страшные ямы. Он безпрестанно просил пить, широкая грудь его, сильно заросшая густым седым волосом, толчками вздымалась. Он забормотал что-то неразборчиво. Иванов понял лишь: -"братцы... и... Господи, прости...". Похоже было, что старый солдат закончил свою последнюю войну...
   -Офицер!- еле слышно позвал Штернберг.
   Иванов, преодолев слабость, подполз к нему.
   -Я вас предупреждал, что это - дьявол. Вот что...я хочу чтобы вы добрались до этой проклятой змеи...
   Он закашлялся, в его груди, как-будто что-то оборвалось. Из угла рта потянулась липкая кровавая нить.
   - Чувствую, мои лёгкие сожжены, и вот-вот я их выплюну...- сдавленно прошептал старик.
   Он замолчал, наконец справился и продолжил: - В замок можно пройти под землёй. Ещё немного спуститесь и смотрите влево. Где-то рядом должен быть старый колодец. Ход начинается там...
   Он делал титанические усилия, чтобы сказать всё.
   Кровь широким потоком хлынула внезапно из его рта на грудь. Он завалился ничком, плечи вздрогнули, медленно поползла к голове рука, словно старый барон собирался отдать честь. Рука остановилась на полпути и безвольно замерла. Потомок пиратов Балтийского моря умер.
  
  
  
   ВОЛШЕБНЫЙ ОРЕХ.
  
  
  
   Иванов попытался встать и едва не упал от слабости. Отравленый организм протестовал против всякого движенья.
   -Сейчас же привести себя в порядок,- думал он,- но каким образом? Зелёный яд растворился в крови, нужно противоядие. Но ведь оно, кажется, есть...
   Дрожащими руками, он с трудом открыл клапан своей офицерской сумки. Она достаточно плотно набита. В ней, кроме карт и полевой книжки, в особых отделениях: раскладывающийся портативный гелиограф, ручной фонарь с запасной батарейкой, дорожный бритвенный прибор, перевязочный пакет и две коробки револьверных патронов. И вот, что сейчас необходимо: на самом дне - плоская серебряная фляжка с настойкой африканского ореха.
  
   Он получил её в подарок после одного из тех, совсем немногих весенних вечеров, когда мог позволить себе отдых от ежечасных забот, связанных с приготовлениями к рискованной экспедиции.
   Обычно он проводил свободное время среди своих молодых родственников и их многочисленных друзей. Эти вечерние собрания были настоящей отрадой для Иванова. Молодые люди, в основном интеллигентных профессий весело проводили свой досуг, несмотря ни на какую войну. Обычно после ужина (по нынешней новой моде совсем без вина), появлялась гитара, и вместе с пианино составлялся аккомпанемент для нескольких совсем недурных голосов. Звучали модные романсы, играли в фанты, позднее составлялась карточная партия, словом каждый имел занятия по душе. Иванов обычно забивался в какой- нибудь уголок с шашечной доской. Он, найдя себе достойного партнёра, мог просидеть за русскими шашками хоть до утра.
   В один из таких вечеров, его визави был молодой приват-доцент университета Михаил Леонидович Ямпольский. Собеседником он был хорошим, а игроком довольно слабым. И посему Иванов, не видя для себя интереса в игре, больше развлекался разговорами с приват-доцентом, чем следил за собственной игрой. Речь шла о запрете на продажу спиртных напитков с началом военных действий. О его, как положительных, так и отрицательных сторонах.
   Ямпольский говорил о том, что правительство само подрубило один из финансовых столпов государства, что могло в будущем аукнуться: "весьма и весьма..."
   -Кроме всего прочего, я осмеливаюсь утверждать, что некоторые из существующих во множестве возбуждающих веществ, а именно - этиловый алкоголь, иногда бывают и чрезвычайно полезны.
   Да - да, не улыбайтесь, в некоторых уголках земли без них белому человеку весьма трудно обойтись. Там, где свирепствуют неизвестные науке смертельные болезни, там, где чудовищные для европейца, жара и влажность, только алкоголь и спасает путешественника от опасности подхватить ту или иную заразу. Это проверено уже столетиями колонизации белой расой и чёрного континента и Южной Америки. Так что, в некоторых случаях, как говаривал небезизвестный Билли Бонс, - Ром - лучшее лекарство.
   Приват-доцент лукаво подмигнул Иванову.
   - Впрочем, я признаю, что известный нам этиловый алкоголь - не самый лучший, да и не самый сильный из существующих возбуждающих веществ. Поверьте мне на слово, они давно занимают меня с точки зрения науки. Некоторые из них, недавно открытые для цивилизации, но издавна известные диким народам, по своим удивительным свойствам по всем статьям превосходят этиловый спирт.
   Возьмите, хоть орехи дерева кола: с ними я познакомился в Западной Африке в Сенегамбии. Внешне орехи этого дерева очень напоминают обычные плоды каштана. Химический состав зёрен очень сложен и богат различными алкалоидами, впервые открытыми в этом орехе. Действие орехов на организм человека замечательно и разнообразно: они вызывают бодрость, хорошее самочуствие, подъём деятельности, уничтожает сонливость и усталость. В отличие от других алкалоидов, сильное возбуждение нервной системы не имеет вредных последствий для организма при соответствующей, конечно, дозировке...
   При употреблении орехов кола можно обходиться без сна двое-трое суток и больше, при сильном напряжённом труде. Они утоляют голод и жажду, поддерживают силы при чрезмерном напряжении мускулов, подкрепляют во время длительных трудных переходов, подъёмов и восхождений в горы большой крутизны и высоты, при переносе больших тяжестей.
   Я был неоднократным свидетелем того, как негры в условиях тропической жары, без пищи и питья проходят расстояния с малыми передышками до 80 вёрст в день, неся на себе тяжести до ста фунтов. Кола являются незаменимым средством от холеры, кровавого поноса, помогают при головокружениях, мигрени, морской болезни, останавливают кровотечение ран. Имеются опыты применения для лечения нейрастении и некоторых душевных болезней. Я использовал настой кола и с успехом, для лечения психозов с уклоном в меланхолию. Я продолжаю опыты и нахожу, что эти орехи ничто иное, как описанная в трудах Парацельса и арабских медицинских источниках - панацея, средство от всех известных болезней. Любопытный результат получился от введения в настой орехов кола некоторого количества экстракта листьев южноамериканского кустарника коки. Опыты ещё не закончены, но первые применения явили сногсшибательные, удивительные во всех отношениях перспективы...
   Ямпольский ещё долго развлекал капитана рассказами об своих африканских экспедициях, проигрывая партию за партией. Кончил тем, что проиграв, пятый раз, взглянул на жилетные часы и заторопился домой. Прощаясь, пообещал Иванову прислать тинктуру ореха: - И не благодарите, знаю вам она пригодится на фронте, сообщите как-нибудь о результатах...
   И не обманул, прислал с почтой на следущий же день.
  
   Иванов скрутил винтовую крышечку фляги и сделал пару глотков. Вкус был - хорошего коньяка с необыкновенным приятным привкусом. Скоро началось действие панацеи: прошла тошнота и головная боль, необыкновенный прилив сил стал заметен уже через несколько минут. Капитан уже твёрдо стоял на ногах и отпил из серебряной фляжки ещё немного.
  
   Теперь он чувствовал себя почти богом. Зрение его стало орлиным и усилилось до того, что он теперь и без бинокля видел так далеко, что это казалось нереальным. Мысли приобрели необыкновенную ясность, грудь распирало от сознания своей потрясающей мощи и желания эту силу немедленно применить. И он подумал, что неплохо бы было поделиться этой чудесной силой с порядком уставшей уже командой. Взболтнул флягу - там оставалось ещё вполне достаточно необыкновенного снадобья и приказал разведчикам отхлебнуть по глотку. Те глотнули, и почуствовав вкус спиртного, выпили её всю. Он стоял и смотрел, как глаза охотников вдруг загорались странным и весёлым огнём. Снадобье начинало действовать и на них, он ничего не сказал, лишь махнул рукой: " Вперёд!".
   Они оставили трупы, как есть, за огромным куском скалы, и двинулись вниз. Проливной дождь не прекращался. Низкие серые облака облепили всё обозримое пространство над островом, и казалось, что кружа над ним, они старались вылить на жалкий клочок земли все мыслимые запасы небесной влаги. Ранние сумерки окутали всё, и замок еле был виден за дождевой стеной.
   Тропа совсем раскисла. Ноги людей скользили и разъезжались, они нередко падали, чертыхались, но поднявшись, отряхивались, как собаки и бодро продолжали движение.
   Иванова в такие моменты, так и подмывало рассмеяться, и он относил это к действию алкалоидов кола. Его настроение сейчас было на такой точке подъёма, которого он не ощущал никогда в жизни. Ему казалось, что сам он находится в какой-то хрустальной оболочке, через которую, до него не долетают капли дождя, и весь окружающий мир, преломляясь в ней, был неожиданно симпатичным...
   Через несколько десятков шагов, они рассыпались редкой цепью и пошли намного медленнее. Прошло четверть часа, прежде, чем Истомин, шедший крайним слева, крикнул: - Нашёл!
  
   У груды покрытых древним мохом камней вскоре собралась вся команда. Иванов подошёл и удивился: сам он никогда бы не подумал, что эта невысокая кучка дикого камня и есть тот колодец, о котором говорил фон Штернберг. Как видно у Истомина было редкое чутьё: колодец давным-давно развалился, но среди разбросаных камней виднелся неправильной формы глубокий лаз. Капитан достал фонарь - слабый луч не доходил до самого его дна, колодец был необычайно глубок.
   Произвести разведку вызвался Михайлов. Вход расширили, убрав лишние камни. Верёвки не было, но зато была целая бухта зажигательного английского шнура в крепкой оплётке из индийского джута. Решено было сплести его вдвое, навязали для удобства узлов. Теперь, он должен выдержать не только субтильного подпоручика, но и самых тяжёлых людей из команды.
   - Ну, с Богом...
   Михайлов, шутливо перекрестившись, вставил ногу в петлю шнура: - Опускай!
   Опускать пришлось недолго, вскоре из дыры донёсся его сдавленный подземельем голос: - Стой!
   Иванов заглянул в колодец: луч фонаря подпоручика кружился на одном месте.
   -Что там, Михайлов, нашли ход?
   - Передо мной, узкий, чёрт...
  
   Через некоторое время подпоручик крикнул наверх: -Спускайся по одному!
   За полчаса, торопясь, в лаз с оружием и снаряжением опустились все. Больше времени ушло на то, чтобы дать возможность спуститься последнему, которого держать было некому. Для этого пришлось загнать в расщелину между камней штык и привязаться к нему.
   Иванов, уходя под землю последним, несколько раз, упёршись, подёргал за провод: -Кажется, вполне крепко.- Всматриваясь сквозь дождь, он попытался определить расстояние до смутно сереющей глыбы замка. Получалось, что пробираться под землёй придётся более полуверсты.
   Втиснувшись в окно колодца он начал спускаться, медленно кружась вокруг оси. Добравшись до входа в лаз, поднял голову, посмотрел вверх. Из далёкого светлого пятнышка над головой, ему брызнуло в лицо. Он ухватился за протянутую кем-то крепкую руку и оказался в подземной галерее.
   Иванов включил свой фонарь и огляделся: лаз был, действительно очень узким. Протиснуться в него двоим было немыслимо. Вся команда стояла в проходе, тесно прижавшись друг к другу: ждали Иванова. Где-то впереди горел фонарик подпоручика Михайлова, отбрасывавший причудливые острые тени на низкий каменный потолок.
   - Что впереди, подпоручик, можем идти?
   Михайлов доложил, что всё в порядке, можно выдвигаться.
   -Что ж, тогда, вперёд...
  
   Как ни странно, первые сто шагов прошли без особых затруднений. Иванов несколько приотстал и выключил свой фонарь, чтобы поберечь батарейку. Шёл ни о чём не думая, слушая, как изредка позвякивает случайно задетое в темноте оружие, да как чертыхается кто-нибудь, набивший очередную шишку о низкий, с уступами потолок.
   Подземная штольня в этом месте была суха, воздуха пока хватало. Каменистый грунт, в котором она была прорыта, за сотни лет нисколько не осыпался, и капитан надеялся быстро пройти оставшийся путь.
   Но вскоре движение замедлилось. Иванов от неожиданности уткнулся в спину идущего впереди.
   - В чём дело, Михайлов?
   - Сужается проход, дальше придётся на четвереньках.
   Дальше продвигаться было уже тяжелее. Высота подземной галереи постепенно понизилась до трёх-четырёх футов. Приходилось передвигаться именно "на четвереньках", обдирая колени и ладони, которые в таком положении неизбежно становились, наряду с ногами, опорными точками движения.
   В таком положении они ползли около часа. Иванов, имевший давнюю привычку отмерять время, отметил это, взглянув как-то на светящийся циферблат своих авиаторских наручных часов. По его расчётам, они вот-вот должны были достичь выхода, но узкий проход всё не кончался, а наоборот, кажется стал ещё и уже...
   А дышать становилось всё труднее. Воздух в этом конце тунеля был совсем испорчен. Пахло не просто погребом или столетней затхлостью, он имел совершенно особенный и мерзкий запах.
   Как видно, имел место и кислородный голод, понемногу разведчики стали выбиваться из сил, движенье ещё более замедлилось. Иванов дал команду остановиться. Он включил свой фонарь, и где боком, а где и по спинам подчинённых протиснулся вперёд к Михайлову. Тот, кажется, даже обрадовался его появлению.
   Освещённый фонарём капитана, он выглядел довольно странно: щегольская кожаная куртка - в паутине и грязи, фасонная фуражка выпачкалась и замялась и держится на голове лишь при помощи подбородочного ремня, кавалерийские синие рейтузы были порваны на коленях, а лицо подпоручика, всё в разводах смешанного с пылью пота, почему-то довольное и улыбающееся.
   - Алексей Николаевич, почему остановились?
   - Пускай отдохнут люди, не все же такие двужильные, как вы.
   Подпоручик опять заулыбался и Иванов невольно ему ответил тем же, подумав одновременно, что Михайлов, в сущности, совсем ещё мальчик. Вот как, по-детски непосредственно радуется, что его похвалили.
   -Чем это так пахнет, как будто - падалью?
   -Действительно, запах гнуснейший. Ничего не сказал вам Штернберг, куда этот подземный ход выходит, может быть в нужник?
   -Не сказал. Он быстро умер, вы же видели.
   -Да, - протянул подпоручик, - жаль беднягу, благороднейший, ведь, в сущности человек был, несмотря на то, что немец.
   - А ваш друг Роман Фёдорович, кто?
   - Роман Фёдорович - русский, - серьёзно ответил Михайлов.
   -Как это, русский? Они ведь, родственники с нашим Штернбергом, хоть и далёкие.
   -Я, всё же думаю, что он русский, Алексей Николаевич. Наша Россия - такая земля, что всех переваривает в русских: и варяг и греков. Через поколение становятся русскими и дети пленных петровских шведов и потомки сбежавших к нам от якобинцев французских аристократов. Да и эфиопы - тоже, вспомним Пушкина. А наша столбовая аристократия - сплошь ведь, потомки татарских мурз. Об остзейцах и говорить нечего: все они уже давно русаки. Заметьте: война идёт уже почти год, но ни один наш немец, свою родину - Россию не предал, не было ещё таких случаев. Известный шпион полковник Мясоедов - русский. Ну, жиды, те частенько шпионят в прифронтовой полосе и поляки в плен очень часто сдаются. А немцы - никогда. Железный народ - раз родились в России, служат в русской армии: праматерь Германия - побоку! Они более, чем кто бы то ни было, заслуживают уважения. Да ладно...- перескочил он, совершенно, как ребёнок, - вот всё хочу вас спросить, да времени всё нет. Чем это германцы нас так приложили, что за оружие?
   -Снаряды с газом. Мы же перед экспедицией с вами об этом говорили...
   -Алексей Николаевич, что это были газовые гранаты, я, конечно, понимаю. Но только: снаряды-то свистели у нас над головами, разрывались, а выстрелов я так и не услышал. Вы слышали?
   - Странно. Вы правы, звук выстрелов и я не расслышал.
  
  
  
   Иванов замолчал: - не из катапульты же, били немцы, хотя, чем чёрт не шутит. Не так давно,
   просматривая материалы об окопной войне на западном фронте, он встретил поразившую его
   фотографию. На снимке: французы, для обстрела германских траншей ручными гранатами,
   использовали внушительных размеров арбалет. Почему бы и немцам не изобрести что-нибудь
   подобное? Задуматься было о чём. Вероятнее всего, мы столкнулись здесь с каким-то абсолютно
   новым оружием, не применявшемся войсками кайзера доселе нигде.
   Впрочем, сама начинка газовых снарядов, врядли представляет что-нибудь особенное. Запах газа, до странности, был знаком Иванову. Так пахло во всех отхожих местах всех русских гарнизонов. Такой запах имела хлорная известь, которую, без счёта сыпали интенданты в армейские нужники. Ясно было, что применённый газ, имел в основе хлор, только в сотни раз более концетрированный, о чём свидетельствовал более едкий, чем у хлорной извести, но всё же, такой узнаваемый "аромат"...
   Его мысли прервал жест подпоручика, который, зажав крепкими молодыми зубами мундштук папироски, готовился её зажечь при помощи новомодного зажигательного прибора - механического огнива, работающего на бензине.
   -Не вздумайте, Михайлов...
   -Почему?
   -Здешний запах мне очень напоминает запах метана. Это, так называемый, шахтный газ. Скапливается под землёй, в горных выработках, при этом чрезвычайно взрывоопасен. От случайной искры, бывает разносит в пыль целые шахты с массой народа. Так что, вам придётся потерпеть...
   Подпоручик широко раскрыл глаза и слушал, как дитя. Глядя на него, Иванов вдруг вспомнил себя, только закончившего юнкерское училище. Такой же был наивный, чистый и желторотый, свято веривший всякому слову старшего товарища. Впрочем, была и существенная разница: тогда, после недавней японской кампании, ещё и не пахло новой войной. А этот мальчик, в свои двадцать, уже опытный воин...
   -Наверное нам пора, - после минутного молчания, сказал подпоручик.
   -Да, засиделись...
   -Я - впереди?
   -Как хотите...
   Этого можно было и не говорить. Михайлов всегда рвался, хоть на полшага, но впереди всех.
  
  
   КРОВЬ НЕВИННЫХ.
  
  
   Прошло ещё полчаса и подземный ход вдруг стал расширяться. Все уже встали в рост и по всему, их подземному путешествию приходил конец. Проход всё увеличивался, потолок становился всё более высоким. Это была теперь не просто галерея, пробитая в земле: она внезапно перешла в довольно широкий коридор, с выложенным из камня саженным сводом.
   Запах гнили всё усиливался. Невозможно было идти не закрыв нос: офицеры - своими сомнительной чистоты платками, остальные - кто чем, главным образом, дышали в рукава полушубков.
   Через несколько десятков шагов, оказалось, что коридор заканчивается. Дальше - вход в какую-то большую камеру. Оттуда понесло совсем уже невыносимо, и капитан понял: это смрад разложения.
  
   Он не успел остановить подпоручика, который нёсся впереди, как на крыльях, как мотылёк на пламя свечи. Михайлов подбежал к расширившемуся проёму, шагнул вперёд и исчез из пятна света фонаря капитана.
   Раздался звук падения и сдавленый, глухой вскрик. Через секунду, Иванов уже был на краю, обрывающегося куда-то вниз, прохода. Держась за выложенные слизистым камнем края стен, он глядел в преисподнюю:
   Там, в глубине, беспорядочно метался слабый луч фонаря.
   - Вы целы, Михайлов?
   В ответ - невнятное бормотанье.
   Капитан светил своим фонарём: почти квадратное помещение было завалено грудами полуразложившихся тел. Десятки, может быть, сотни трупов в обмундировании различных армий мира лежали разными по высоте кучами. Иванов различал форму русских, французских и бельгийских солдат. Попадались и чёрные сенегальские стрелки в широких красных шароварах и чалмы индийцев из английских колониальных войск. Чёрные дыры разинутых в немом крике ртов - и никаких видимых повреждений.
   -О, Боже! Капитан, помогите, наконец-то!
   У самых его ног - бледная рука, в отчаянии скребущая край каменного порога.
   Иванов нагнулся, ухватил офицера за плечи, рывком вытащил его в проход.
  
  
  
  
   Михайлов сидел на каменном полу, обессилено прислонившись головой к стене. В его глазах - недоумение, вперемежку с детским испугом.
   - Алексей Николаевич - это...что же? Это - гетакомба,...это - ад... Кто же - это сделал?
   Иванов молчал, не выпуская из руки фонаря, продолжал рассматривать ужасающее зрелище.
   - Этот ад сделал человек...
   -Кто же мог, такое!
   -Думаю, тот, за чьей жизнью мы пришли. Я почти уверен, что это - Бергер.
   -Кто же ему разрешил! Неужто их кайзер?
   -Не думаю. Вильгельм: какой - никакой, но всё же христианин. Это - он сам себе разрешил, вернее - его извращённый, учёный ум. Для него, я думаю, это всего-навсего опыты...
   -Опыты! Вот - это! Научные опыты?
   -Да. Видите: погибшие - различны. Различны их расы, возраст, антропологические типы. Рядом и юноши и почти старики, ну и прочее: все эти люди родились и жили в различных климатических поясах, питались различною пищей и так далее. Всё это - безусловно интересно для такого учёного, как Бергер. Его холодный мозг берёт в расчёт только это: как быстро умирают эти отличные друг от друга человеческие существа под действием его ядов.
   Таков наш новый век, мой друг. В двадцатом веке учёные уже не ставят опасные опыты на себе, как Луи Пастер. Мировая война, в которой гибнут сотни тысяч, если не миллионы, даёт им основание предполагать, что людей можно использовать, как подопытный материал, как крыс...
   -Как крыс!
   -Да, таковы их понятия о морали. Один из их философов сказал не так давно, что Бог - умер, а следовательно, можно всё...
   -Что же это за люди? Да и люди ли вообще?
   -Думаю, это люди, подпоручик, хотя...Не знаю...- он замолчал.
   Замолк и Михайлов. Разведчики уже заглядывали из-за их спин вниз. Людей брала оторопь, некоторые и блевали. Дальше так продолжаться не могло. Надо было что-то предпринимать.
   Подпоручик вновь заговорил: - скажите ваше мнение, капитан: какой казни достойны подобные представители рода человеческого за всё,... вот это?
   Иванов криво ухмыльнулся: - подпоручик, с этим мы мудрить точно не станем: пулю в лоб, или штык в пузо, да и достаточно. Мы, ведь, с вами - гуманисты, не правда ли?
  
  
   КЛЮЧ ОТ БЕЗДНЫ.
  
  
   -Давайте о другом: где выход наверх?
   -Я не заметил, вернее и не искал, ошарашило меня всё это...
   -Выход где-то рядом. Как тела попадают сюда? Чудес не бывает, где-то должна быть дыра. Давайте же искать.
   Они спустились в камеру, и холодные лучи фонарей заскользили по стенам склепа, временами перекрещиваясь. Подпоручик внезапно выкрикнул: - Смотрите!
   Отверстий было несколько и все они находились на стене, примыкающей к галерее, под самым потолком. Все они были примерно на одной линии, на высоте превышающей два человеческих роста.
   Иванов обошёл груды тел и стал светить в одну из дыр: это был наклонный лоток, выложенный всё тем же необработанным камнем. Жёлоб был довольно глубоким, но всё же луч фонаря достал до места, где он заканчивался. Капитан смог разглядеть, что выход из узкого туннеля крест накрест перекрывают склёпанные из железных полос воротца. Тоже было и во второй и в третьей тунели.
   Он неопределённо хмыкнул и опустил фонарик. Встретился взглядом с подпоручиком.
   - Задачка не из лёгких...Как добраться до лаза? Лестницы нет, стена гладкая, без выступов, даже оштукатурена. Вероятно, камера эта - цистерна и была когда-то устроена для того, чтобы иметь запас воды на случай долгой осады. И вот теперь доктор Бергер устроил здесь преддверие в ад...
  
   Есть мысли, подпоручик, - окликнул он задумавшегося Михайлова.
   - Алексей Николаевич, мысль есть, только...
   -Говорите.
   -Только придётся покойников тревожить, да и тела в таком состоянии...
   -Что вы предлагаете? - прервал его рассуждения капитан.
   -Вобщем, идея такова: придётся построить пандус из тел...
   -Вы правы, вы умница, Михайлов. А что касается покойников, то думаю, они нас простят, если их останки послужат возмездию. Отмщенье аз воздам...
   -Тащи, ребята, трупы посвежее, - крикнул он охотникам.
   Через полчаса пирамида из мёртвых тел была выстроена.
   Первым на лестницу из людских останков, перекрестившись, ступил подпоручик. Как наиболее лёгкому из всех, ему предстояло добраться по наклонному жёлобу до железной решётки и попытаться её открыть.
   Его узкое тело проскользнуло в лаз, ноги в высоких кавалерийских сапогах некоторое время болтались безпомощно в воздухе. Затем подпоручик, видимо нащупав какую-то опору, исчез в жёлобе.
   В трубе гулко зашуршало, из неё посыпались какие-то мелкие предметы. Иванов посветил: из лотка выкатились пуговицы от куртки Михайлова.
   Через некоторое время, опять послышались звуки из каменной трубы - подпоручик возвращался.
   Иванов помог ему выбраться из лаза и сразу же взялся распрашивать.
   По словам подпоручика, он попытался, но не смог открыть задвижку на решётке.
   - На ней висит замок с той стороны. Фонарь я на всякий случай не включал, но замок нащупал. За решёткой, такая же темнота, как и здесь, думаю, там - тоже какое-то закрытое помещение без окон, иначе хоть какой-то свет был бы да и виден, ведь сейчас ещё день,- словно сомневаясь, сказал он.
   Четверть третьего по-полудни,- мельком взглянув на светящиеся стрелки, подтвердил капитан, и с мрачным сарказмом добавил: - Доктор, наверное, нас совсем заждался. Думаю, что уже пора нам предстать во всей красе перед этим малосимпатичным господином... Что же, подпоручик, полезайте снова, открывайте замок, мы очень спешим!
   -Да как же я его открою, Алексей Николаевич. Замок-то закрыт, а ключа у нас нет.
   -Вы ошибаетесь, Михайлов, - чему-то веселясь, сказал капитан. - У каждого офицера есть такой ключ. Вот он, у вас - на поясе.
   Подпоручик нерешительно тронул огромную деревянную кобуру своего " Штейера".
   - Да, да, подпоручик - это револьвер, я с его помощью, как-то даже болты выучился откручивать. А какой-то замок, да для вашей автоматической машинки - это вообще пустяк. Ну, а если без шуток, то про фонарь не забудьте, а то промажете, - крикнул он вслед, уже было собравшемуся опять нырнуть в жёлоб подпоручику.
   В трубе громыхнуло.
   -Готово, Алексей Николаевич.
   - Слава Богу. Михайлов, выбирайтесь сами и ждите нас там...
  
   Один за другим, разведчики полезли через каменный жёлоб и перебрались в какой-то мрачного вида зал. Капитан, выбравшись из трубы последним, вдохнул тяжёлый, застоявшийся воздух: подозрительно пахнуло всё тем же хлористым газом. Он светил фонарём, обходя помещение по периметру. Все три забранные решётками дыры, в которые сбрасывали тела, находились на уровне выложенного из огромных каменных плит пола. Зал был пуст, только возле одного из отверстий он заметил железную тачку, вроде тех, что используют для подвозки угля в котельных. Эта, как видно, использовалась совсем для других целей.
   Дверь для выхода из помещения была не совсем обычна: она овальной формы и явно была снята с какого-то корабля. Иванов в тщетной надежде, сильно толкнул её ногой - она и не вздрогнула.
   Подошёл Михайлов. Он тоже сделал попытку: угрюмая складка пересекла его по-юношески чистый лоб. Иванов заметил это и весело-зло сказал: - Не сомневайтесь, мой милый, мы не в мышеловке, это только вам кажется. А на самом деле: уже близок финал этой пьесы и впереди - наш блистательный выход. Итак, я начинаю...
   []
Он подозвал разведчика с волосатым австрийским ранцем, и жестом фокусника достал из ранца внушительных размеров ручную бомбу. Это была пятифунтовая граната Новицкого, предназначенная для разрушения проволочных заграждений, увешанная, как рождественская ёлка игрушками, тросиками с свинцовыми грузиками на конце. При помощи этих тросиков, граната, будучи брошенной, запутывалась и повисала на стальной паутине колючих заграждений. Сейчас же они тоже очень пригодились: вблизи засова торчала небольшая шестерня, видимо открывавшая стальную пластину засова каким-то механизмом с другой стороны двери. Иванов накрутил один из тросиков на шестерню. Выдернув чеку, взвёл за кольцо ударник.
   - А теперь, распределим роли: впереди пойдут с пулемётом Истомин, и Корнилов с пламенемётом, за ними все остальные. Держимся кучно и поддерживаем друг друга огнём. Все цели поражаете, как только они появятся, без моей предварительной команды. Хочу заметить особо: здесь - праведников не осталось, а если и были когда, то они мертвы. Поэтому и пленные нам не нужны...
   Он приказал охотникам улечьтся вдоль стен и прикрыть головы. Когда это было выполнено, нажал кнопку на рукоятке гранаты, сухо щёлкнул пистон, из отверстия кнопки показался дымок. Всё. Теперь, через двенадцать секунд - взрыв. Он опрометью бросился от двери...
  
  
   []
ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ.
  
   Взрыв подбросил капитана от пола. Всё тело его заныло от крепкого удара воздушной волны, но в следующую секунду, он был уже на ногах и бежал вместе со всеми к растерзаной взрывом двери. И первое, что он заметил во дворе замка: словно стая напуганных крыс - серые, мечущиеся фигурки.
   Сухо закашлял пулемёт, его поддержали звонкие трели автоматических карабинов. Фигурки стали разбегаться в стороны, куда-то исчезать, некоторые упали.
   Иванов на бегу завертел головой: вот каменная лестница, ведущая наверх крепостной стены: - Туда!
   Разведчики, продолжая постреливать по прячущимся в углах двора немцам, заспешили наверх. Через минуту все уже были на верхней площадке стены.
   Когда-то, эта боевая площадка шедшая вдоль зубцов стены, имела продолжение по всему периметру замка. Периметр прерывался лишь невысокими угловыми башнями, сейчас все они были полуразрушены и имели явно нежилой, запущенный вид. И лишь одна из башен замка, самая огромная, вероятно это была цитадель, выглядела несколько более ухоженной.
   Иванов снизу двора сразу заметил эти отличия, и надеясь, что в этой башне и есть самое главное, направил команду туда.
   Выбивая подкованными сапогами искры, охотники бежали по каменной площадке к цитадели, примериваясь ворваться туда сходу.
   В башню с площадки вела забранная железной решёткой дверь. Над нею висел каменный сплошной балкончик, и в нём копошились две растрёпанные фигуры: прилаживают к треноге станка хищное тело пулемёта и вот-вот вставят ленту.
   Корнилов с пламенемётом в руках, в обрезаном для удобства по колена, негнущемся, сыромятной кожи балахоне, похожем на фартук мясника, покрутил совершенно лягушачьей башкой в маске с огромными круглыми очками - заметил пулемётчиков. Приостановился на бегу, и с десяти саженей дал первый, пробный выстрел.
   Из короткой медной трубы брандспойта, подобно шаровой молнии, вырвалась светящаяся, раскалённая масса. Огненной кляксой ударила в стену ниже балкона и, пылая, стала стекать вниз. Второй выстрел сразу же достиг цели: горящая струя накрыла пулемётчиков огневой волной.
   Они отскочили от пулемёта живыми факелами и бросились внутрь башни. Уже там они жутко взвыли. Один из них, совершенно слепой от огня, беспорядочно махая руками, вновь показался на балконе, перемахнул невысокое ограждение и полетел вниз, пылая, как головня.
  
  
   ПРИХОДЯТ АНГЕЛЫ.
  
  
  
   Решётчатые ворота вдруг распахнулись рывком, и из них, словно стая голодных волков вырвалось около десятка германцев с угрюмыми, но решительными физиономиями. Иванову и первого взгляда на их свирепые лица хватило, чтобы понять: это настоящие траншейные штурмовики, бойцы "sturm truppen" - немецких команд для ведения окопной борьбы.
   Их вёл артиллерийский фельдфебель, борт мундира которого, украшала выцветшая ленточка железного креста.
   - Странно...- успел заметить капитан, - ни у кого из них, нет ничего огнестрельного...
   У фельдфебеля: в одной руке - широкий, похожий на короткий меч, тесак - сверху заточенный как пила, в другой - короткий орудийный лом. У остальных были штыки и сапёрные лопатки - лучшее оружие для убийства в тесноте траншей. Последний в их ряду держал в руке - заступ, с кривым и хищным клювом.
   Фельдфебель пролаял: - Форвертс!- и германцы бросились вперёд молча, с решимостью людей, не раз участвовавших в жестокой окопной резне.
   Расстояние между врагами не превышало и десяток шагов, а рывок немцев был столь стремителен, что выстрелить никто из охотников не успел. На узком помосте крепостной стены закипела рукопашная свалка.
   Иванов тотчас же заметил на себе внимательный и тяжёлый взгляд фельдфебеля. Тот, определив в капитане главного, стремился к нему , чтобы разделаться с ним первым.
   Своим страшным ножом он ударил стоявшего на его пути разведчика, и шагов с пяти, ощерив редкие зубы, метнул в Иванова ломом.
  
   Пространство и время, вдруг странно растянулись для капитана: словно в кошмарном сне, вращаясь вокруг своей оси, лом летел ему прямо в лоб. И вдруг, замедлил: у самых глаз Иванов ясно увидел его гранёное, отполированное в работе остриё.
   Сознание на мгновение отступило. В следущую секунду он обнаружил себя на земле, под ногами у сцепившихся в рукопашной. Лом, каким-то чудом не рамозживший ему голову, звенел, прыгая по выложенной булыжником площадке, где-то далеко позади.
   Он вдруг увидел подпоручика, с мёртвым лицом: тот снопом валился на землю - в груди его торчал загнанный по рукоять заступ.
   Затем, он почуствовал себя уже на ногах. Успев ухватить ладонью лезвие, направленного прямо в печень кинжала, он ударил пытавшегося его зарезать светловолосого человека рукояткой нагана в лицо. А когда тот, обмякнув, рухнул, переступил через него и не глядя, выстрелил вниз.
   И немцы и русские уже осатанели. Не обращая внимания на раны, они терзали друг друга с яростью диких зверей. Слышался лишь бешенный топот тяжёлых сапог, животные взвизги, да глухой стук падающих тел.
   Охотники уже давно бросили ненужные в тесноте свалки карабины. В руках у них теперь: выхваченные из голенищ ножи.
   В центре беснующейся толпы, неуязвимый в своей кожаной броне, неуклюже топтался с пламенемётом Корнилов. Не смея применить его посреди своих и чужих, он старался выхватить из кучи дерущихся немца, и когда это удавалось, держа противника обеими руками, бодал его своей бычьей головой в страшной маске и оглушённого сбрасывал со стены вниз.
  
  
   Через секунды, которые в сознании капитана длились, как вечность, смертельная сшибка закончилась.
   Для троих разведчиков это был последний бой. Их тела, ещё тёплые, расбросанные среди серых убитых немцев, плавали теперь в ярких, пока ещё не застыла кровь, лужах.
   Из десятка германцев, выбежавших минуту назад из башни, на ногах держался лишь один. Это был всё тот же фельдфебель с суровым лицом римского гладиатора. Зажатый в угол между цитаделью и стеной, он всё ещё отмахивался тесаком от плясавшего вокруг него в нетерпении Могилевского.
   Тот, в искромсаном немецкими ножами в лоскуты полушубке, с изрезаным, залитым кровью, и от этого, казавшемся особенно зловещим лицом, быстро перебрасывал из руки в руку, тускло поблёскивающий кинжал. Он старался нанести верный удар, отвлекая фельдфебеля ложными выпадами.
   Неизвестно, сколько ещё длился бы, этот дьявольский танец, но Иванов прекратил его, застрелив немца из револьвера.
   Пуля попала фельдфебелю в сердце, но в последнее мгновение, его бесстрашные стальные глаза поймали прицельно прищуренный взгляд капитана, и тому показалось, что жёсткое лицо его врага вдруг приняло какое-то странное выражение, и германец загадочно усмехается уходя в вечность ада...
  
   Сзади сухо защёлкали, в два ствола, фёдоровские карабины. Это разведчики, обходя поверженых германцев, достреливали ещё живых.
   Иванов со злостью обернулся: - Прекратить!
   Охотники неудоуменно переглянулись: по их мнению, они делали то, что должно: - Про пленных, ведь, сам сказал...
   - Мне нужен один живой...
   - Внизу живой должен быть,- пробормотал Корнилов, показывая ручищей под стену.
   И точно: внизу под стеной, волоча перебитые при падении ноги, пытается уползти куда-то, сброшенный вниз германец.
   Капитан заторопился вниз, подбежал к немцу и встал на его пути. Тот прекратил ползти и поднял голову. В его глазах читалась лишь мука отчаянной боли, однако он не стонал.
   - Хотите жить? - тихо спросил капитан.
   -Да, - облизав сухие губы, промедлив, ответил искалеченный.
   -Где Бергер?
   -Там! - немец приподнялся на локте и указывал куда-то вверх.
   Иванов поднял голову: в сереньком небе ничего, кроме непонятного назначения чёрной нити. Вероятно это был скрученный из стальной проволоки трос. Один его конец заканчивался на крыше цитадели, другой, пересекал квадратный двор замка и уходил в вышине куда-то дальше, за стену.
  
   Так ничего и не поняв, капитан крикнул охотникам, чтобы поднимались на башню. Сам же, отойдя по двору на значительное расстояние от цитадели, попытался заглянуть на плоскую крышу башни. Там он увидел нечто вроде флагштока, на котором вилось чёрное знамя с черепом и костями. Он отдал должное извращённой фантазии того, кто его повесил, но ниже пиратского флага была прикреплена заинтересовавшая его проволока. На проволоке каким-то образом было подвешено совершенно непонятное устройство в виде большого плоского ящика. Оно заметно раскачивалось, как видно, из-за поднявшегося внезапно ветра.
   И странное дело, пока он осматривал этот диковинный механизм, его ни на миг не оставляло абсолютное чувство, что за ним также наблюдают. Капитан никого на крыше не видел, но был готов поклясться, что его внимательно изучают чьи-то злые, холодные глаза...
   Это острое чувство, сигнализирующее об опасности появилось не вдруг. Но за последние месяцы войны, Иванов стал угадывать это смертельное дыхание судьбы.
   Практически всегда, как-то по особому перехватывало дыхание. Глаза начинали мгновенно фокусировать, вычленять из общей картины, какие-то самые важные на данный момент предметы. Через некоторое время, он без труда стал угадывать место падения летящего в него вражеского снаряда, что не раз спасало его, и до смерти пугало и удивляло находившихся с ним людей.
   Тревожное чувство всё росло. Он уже хотел уйти со двора, чтобы наконец подняться в башню, как на крыше стало что-то происходить.
   Мелькнул неясный силуэт, заскрежетало, заскрипело металлическим звуком. Ящик вдруг сорвался с крыши и заскользил по натянутому проводу.
   Набирая скорость, он промчался над головой Иванова, как огромный пушечный снаряд.
   Провиснул и застонал под тяжестью, туго натянутый трос. Мгновение, и пролетев над двором замка, ящик скрылся за крепостной стеной.
   []
Всё сжалось внутри его, от чёрного предчуствия неудачи. Он, задыхаясь, взбежал по лестнице на площадку перед стеной и вылез на стену между зубцов. Встал во весь рост. Стена выходила к морю, и с неё открывался великолепный вид бухты, со стоящими неподвижно у берега двумя небольшими посудинами. Трос, подвешенный на всём протяжении пути к кривым металлическим мачтам, прямиком вёл туда.
   Воздушная тележка, покачиваясь, быстро удалялась. Она уже пробежала большую часть пути, составляющую не более версты.
   Иванов оглянулся: на крыше цитадели он увидел безпомощно переминавшихся разведчиков: - Упустили!
   Он махнул им рукой: - Мигом, вниз!
   А сам подбежал к воротной башне. Тяжёлые ворота массивного старого дерева были опущены. Он в отчаянии двинул рукой по толстым, морёного дуба доскам.
   Дверь поднималась присоединённым сверху винтовым домкратом, и пока его нашли и сообразили, как он действует, время, конечно же, было упущено. Иванов проскользнув в приоткрывшуюся щель, лишь мог в бессилии наблюдать, как выбрав якоря и развернувшись кормой к берегу, шхуны, подняв паруса, двинулись к выходу из бухты.
  
   Иванов оглядел своё поредевшее воинство: теперь их было трое. Истомин, с испитым, совершенно серым лицом, едва держался, опираясь вместо костыля на свой пулемёт. Он серьёзно пострадал в свалке: его правая нога, много выше колена, была туго перехвачена ремнём, пропоротая германским штыком. Несмотря на это, кровь продолжала сочиться, полностью пропитав штанину ватных шаровар, и тягучими густыми сосульками уже наплывала на покрытый пылью сапог.
   Могилевский - весь в кровяных брызгах: лицо, руки, вся одежда и спереди и сзади. Чья эта кровь: своя ли, чужая, непонятно: но держится уверенно. Карабин в полной готовности висит на ремне у него под рукой, и сам он, кажется, готов к дальнейшему, чтобы там ни было впереди.
   Лучше других смотрелся каторжный солдат Корнилов. Халат из бычьей кожи хорошо сберёг его от ударов холодного оружия немцев. Лицо его без лягушачьей маски имело свойственный жителям Сибири, здоровый розовый цвет. Лишь огромная багрового цвета шишка на лбу, свидетельствовала о том, что Корнилов бился, как лев.
   Капитан, потупив взор, стоял в задумчивости, хотел что-то сказать, но опять замолк на полуфразе. Затем всё же спросил Могилевского: - Хорошо ножом владеешь, откуда такой опыт?
   Еврейский воин русского царя смутился, что-то промямлил совсем непонятное: вроде того, что опыт - из посещения одесских таверн. Распространяться не стал, и стало ясно, что у Могилевского - тёмное прошлое и, вероятно такое же, не совсем ясное будущее впереди. Впрочем, боец он был отменный.
  
   АДСКАЯ КУХНЯ.
  
  
   Достав комплекты для оказания первой медицинской помощи, в которых находились стеклянные трубочки с иодом и розовые пропитанные сулемой марлевые подушечки, солдаты, довольно умело перевязали друг друга, и в этом чувствовался огромный печальный опыт войны. Внезапно вспомнив, капитан осмотрел свою левую руку: она, схватившая остриё немецкого кинжала была совершенно цела - ни единой, хотя бы самой малой царапины. Всё это было похоже на чудо.
   Под предводительством Иванова, они опять зашли в замок, чтобы обыскать страшную мастерскую, а затем, чтобы разгромить её и сжечь.
   Обыск замка дал лишь немногое: кое-какие бумаги Бергера, из тех, что он не успел или не захотел уничтожить. Главное, он, наверняка, взял с собой. Иванов обнаружил их в сейфе с открытой в спешке дверью в кабинете доктора. Интерес представлял лишь журнал с описанием опытов с различными концентрациями и порциями ядов. Пролистав, капитан взял его с собой.
   На одной из башен замка была обнаружена артиллерийская позиция и необычное орудие,
   обстрелявшее их на горе. Это было действительно, что-то новое в артиллерийской технике.
   Скорее всего это - бомбомёт довольно крупного калибра. Секретом его являлось то, что
   бомбические нарезные снаряды выпускались из него при помощи сжатого воздуха. Отсюда и
   отсутствие звука выстрела, которое сразу заметил погибший Михайлов. Металлические
   трубы с воздухом были здесь же у орудия, но удивительным было то, что не осталось ни
   одного газового снаряда. Выходило, что германцы выпустили по ним весь свой запас.
  
  
  
  
   Тщательно осмотрев цитадель, Иванов теперь имел полное представление о том, как была устроена лаборатория Бергера. Больше всего это напоминало какую-то скотобойню для людей. Имелись комнаты, где содержались пленные, связанные коридором с камерой, где совершались чудовищные аутодафе. Газ пускался из лаборатории, находившейся на этаж выше: отсюда, от стальных цилиндрических ёмкостей с газом были проложены медные трубки, незаметно выведенные в нижнее помещение и прикреплённые там к потолку. Газ лился на несчастных сверху высокого потолка, и ни заткнуть смертельной трубы, ни сделать что либо, они не могли.
   Имелось и что-то подобное операционной, рядом с кабинетом Бергера. Наличие цинковых столов с ремнями для рук и ног, предполагало, что здесь, также проводились какие-то адские вивисекции. В медицинских стеклянных шкафчиках были аккуратно уложены шприцы Люера и весь инструмент для вскрытия. Видимо здесь занимались тем, что впрыскивали различные яды в организмы подопытных людей. Здесь отвратительно пахло хлороформом и находилось множество медицинских и лабораторных приборов.
   Разведчики не без удовольствия разбили, эти непонятные для них и страшные апппараты. Затем, свалили их остатки в кучу вместе с какими-то бумагами, и облив всё, найдеными тут же горючими жидкостями, зажгли.
   Они выбежали во двор. Моментально схватились деревянные перегородки внутри здания, что-то ухнуло, взорвавшись, добавив мощи огню. Пламя загудело, вырываясь длинными языками из узких бойниц на внешней стороне башни.
   Зарыв своих мертвецов у стены замка, разведчики уходили внутрь острова по посыпанной белым песком дороге. Иванов, идя последним, несколько раз оборачивался: над замком поднимался всё выше густой чёрный столб дыма. Но вскоре дорога завернула за гору, больше он не оглядывался, твёрдо зная, что никогда не увидит больше этого загадочного и страшного места. Путь их теперь лежал к противоположному берегу острова, где спрятанный у скалы, их ждал маленький гуттаперчевый кораблик.
  
  
  
  
   ОКОПНИКИ - ШТУРМОВИКИ.
  
  
  
   Он впервые узнал о них из предоставленных французами сведениях о новой тактике окопной войны на Западном фронте. Это были недавно созданные особые подразделения специализирующиеся на атаке укреплённых позиций и технике траншейного боя. Такие группы создавались во французской армии главным образом из состава наиболее боеспособных "цветных" колониальных войск. Негры,( во французской армии их называют "гоби"), вооружённые специальными ножами, имеющими вид мясных топориков, которыми разрубают кости в мясных лавках, врывались в только что обстреляные артиллерией немецкие окопы и быстро приканчивали не успевших прийти в себя, ошалевших от обстрела германских пехотинцев. Эти ножи, так называемые "coupe-coupe", негры носят в кожаных футлярах за поясом.Французы прозвали этих чёрных солдат "траншейными чистильщиками".
   Эти команды окопных бойцов появились и у немцев в виде, так называемых, "штурмовых" подразделений. Иванову пришлось наблюдать их совсем недавно в Лесистых Карпатах на позициях одного из пехотных полков. Русские позиции были на этом участке оборудованы совсем плохо: проволочные заграждения в одну полосу, в 2-3 ряда кольев. Немецкие окопы находились в 800 шагах, был довольно глубокий снег. После полудня немцы начали артиллерийский и миномётный обстрел участка одного из батальонов полка. Как потом выяснилось, огонь вёлся с целью пристрелки для последущей изоляции намеченного участка атаки и для создания укрытий в виде воронок атакующему германскому подразделению.
   Поле боя заволокло пеленой от разрывов, через синеватый дым пробивались яркие лучи горного солнца, слепили глаза, делая наблюдение за позициями противника почти невозможным.
  
   Меж тем, бомбы не переставали с характерным звуком утюжить передний край русских окоп. Метко названные нашими пехотинцами "кряквами", они действительно пронзительно крякали перед тем, как вонзиться в землю и взорваться.
  
   Внезапно Иванов заметил: словно юркие мыши, какие-то серые фигурки перебегая и перекатываясь от воронки к воронке, от камня к камню, стремительно стали приближаться к нашим передовым окопам. Прошло не более полминуты и первые несколько германских солдат в каких-то ещё невиданных Ивановым глубоких шлёмах, целиком закрывающих не только голову, но и шею сзади почти до самых плеч, со стальными забралами, уже впрыгивали в нашу траншею. В бинокль он хорошо разглядел: эти шлёмы больше всего похожи на средневековые каски германских копейщиков, какими их рисовали в старых немецких гравюрах. Солдат в них хорошо защищён от любого направления удара, а сама форма шлёма с закрытым металлом лицом производит странное впечатление: как буд-то и не человеческая голова находится в нём, а маска какого-то фантастического: зловещего и холодного, непобедимого существа.
  
Около двух десятков германцев уже были в окопе. Они разделились на две примерно равные половины, и с невероятной быстротой двинулись по нему во фланги. Стали видны лишь плоские головы в сером железе, да частые взмахи их рук.
   Германцы начали гранатную атаку. Послышался треск гранатных разрывов, окоп на всём протяжении стало быстро заволакивать белым дымком. Хлопки револьверных выстрелов говорили о том, что немцы уже добивают оставшихся в живых, оглушённых и раненых последних защитников окопа.
   Всё это длилось не более минуты, спустя совсем небольшое время стало видно, как всё те же серые, напоминающие смертельно жалящих насекомых, фигурки, очень быстро рассыпавшись опять в редкую линию, тащат к себе на позицию захваченый наш тяжёлый пулемёт.
   Через секунды всё стихло. Иванов, находившийся всё это время вместе с батальонным командиром на передовом наблюдательном пункте с недоумением смотрел на германские позиции.
   -Что это было?
   Поручик, командовавший батальоном, отвёл глаза.
   - Второй раз вижу этих жуков. На прошлой неделе: вот эдак же выкатились, но успели тогда их отбить. Отогнали пулемётом, да из ружей - пачками стреляли всем батальоном. Теперь - вот, прошляпили! Эх!
   Он с досадой швырнул на бруствер свою видавшую виды, измазанную окопной глиной фуражку.
   Вечером, в довольно сомнительном для защиты от артиллерии, блиндажике батальонного командира Иванов беседовал с начальником команды разведчиков, не по годам серьёзным, подпоручиком N. Подпоручик не смог ничего пояснить, насчёт необычных германских солдат.
   - Австрийцы передали этот участок немецким войскам совсем недавно. Разведчики уже несколько дней изучают подходы к заново укреплённым германцами позициям. Может быть, завтра ночью он отправит команду в поиск, с целью взять языка. Но это в лучшем случае будет завтра, и то не точно. С появлением германцев, проходы в заграждениях стало делать совсем не просто. Немцы разбросали перед колючей проволокой "дистанционные огни". Вчера ночью при разведке проходов мои люди наступили на один из них, обнаруженные , были обстреляны из пулемётов. Двое раненых, один очень тяжело.
   -Что это - дистанционные огни? - спросил Иванов.
   -Да вот, извольте. Один такой они мне доставили.
   Подпоручик расстегнул клапан своей полевой сумки, из "патронташа" для карандашей вынул стеклянную трубочку - дюйма 3-4 длиной и протянул её капитану.-Осторожно!
   Трубочка, толщиной с карандаш, до половины наполнена каким-то серым порошком. Подпоручик продолжал пояснять: - Если трубку раздавить, порошок вспыхнет. Притом, огни - разных цветов. Немцы цветом огня указывают пулемётчику дистанцию. Отсюда и точность огня ночью. Придумали же, - то ли восхищённо, то ли с сожалением, - сказал подпоручик. - Так что, господин капитан, не раньше послезавтра, - твёрдо повторил он.
   - А если заставить их снова прийти сюда, -внезапно вступил в разговор командующий батальоном поручик.
   -То есть?
   -Им, как я понял пулемёты наши нужны. Слышал, у них железный крест полагается за захват пулемёта. Ну так вот: приманим их пулемётом, а когда они до окопов наших доберутся, тут их уже будет ждать команда подпоручика. Там ребята у него отобранные, крови не боятся. Разделают их, как овец, ну и языка возьмём... Как вам мой план? Коля, как ты находишь? - обратился он прежде к подпоручику. Тот согласно кивнул: - Хорошо...
   На том и порешили.
   Поутру всё было готово. В передовом окопе был ещё с вечера установлен трофейный австрийский "шварцлозе", из которого ночью производилась усиленная стрельба по германским окопам.
   Когда рассвело, а это произошло лишь около 9 часов, можно было наблюдать картину вполне соблазнительную для германцев - охотников за пулемётами.
   Две серые солдатские папахи разведчиков изображавших пулемётный расчёт, постоянно маячили у пулемёта, при этом стараясь быть неприменно замеченными с германской стороны. После 10 часов одна папаха пропала. Предполагалось таким образом внушить немцам, что один из номеров отправился на кухню, благо время было как раз к завтраку и германские наблюдатели это знали. Наступил момент самый удобный для захвата русского пулемёта.
  
Иванов наблюдавший за немецкими окопами из блиндажа в цейсс-трубу, одолженную на батарее полка, через пять минут заметил какое-то подозрительное движение в германской передней траншее.
   Наконец они высыпали к кольям своего проволочного заграждения. Проходы в нём немцы сделали ещё ночью, о чём Иванову своевременно донесли наши передовые наблюдатели. Их было всего человек десять. Артиллерийского обстрела сегодня не последовало, видимо немцы для маскировки и защиты решили воспользоваться давешними воронками от разрывов. Тихо, но с той же, что и вчера примерной быстротой, стали приближаться к пулемётному окопу.
   Они впрыгнули в передовой окоп почти одновременно на протяжении десяти саженей, так по крайней мере, показалось капитану Иванову. Он находился в ста шагах от окопа и напряг весь свой слух.
   Он всё же услышал, хотя и приглушённые, но от этого не менее страшные звуки рукопашной борьбы в траншее: лязг металла о металл, отрывистая русская брань, а затем, словно из-под земли, по-немецки: - Muter!... Muter...
   Через несколько секунд трое разведчиков, с непостижимой быстротой, уже тащили по ходу сообщения жилистого немецкого лейтенанта: без шапки, в измазанной глиною кожаной траншейной шинели, по направлению блиндажа батальонного командира. Лейтенант что-то мычал, пытался слабо сопротивляться, но был заранее, ещё в окопе избит разведчиками до такой степени, что ничего уже поделать не мог и вынужден был подчиняться силе.
   Его отборные бойцы остались лежать в русском, залитом их кровью окопе. Заколотые огромными артиллерийскими кривыми кинжалами - бебутами и зарубленные сапёрными топорами. Подпоручик - начальник команды разведчиков выбрал именно это оружие, как соответствующее русскому обычаю. Кроме того, по его мнению, только топор и мог расколоть новую немецкую стальную каску.
   Задыхающегося лейтенанта втащили в блиндаж. При нём оказалась его офицерская сумка. В ней обнаружился любопытный документ, и капитан немедленно начал переводить.
   Это была инструкция о подготовке и тактике штурмовых батальонов.
   Штурмовые батальоны комплектовались опытным, "обстреляным" составом. Они обучались в ближайшем войсковом тылу на специально оборудованных под укреплённые позиции учебных городках. В основу подготовки бойца было положено доведение до совершенства приёмов движения на поле боя, преодоления искуственных припятствий и технике гранатного боя в траншеях. Инструкция требовала от рядового солдата умения наметить для себя заранее весь путь движения в атаку, с учётом всех мелких укрытий: воронок, ложбин, пунктов передышек, технике самого движенья. При такой подготовке атака проводилась стремительно и почти не нуждалась в управлении со стороны командиров. В метании гранат требовалось достигать такого исскуства, чтобы находясь в одном из изломов окопа или хода сообщения, точно бросить гранату в следущий излом обороняемый противником. Полученная инструкция была ценнейшим материалом по новой пехотной тактике германцев. Иванов немедленно переправил её в соответствующие управление генштаба со своей запиской, в которой предлагал немедлено учесть немецкие нововведения и применить их в подготовке наших штурмовых команд. Ответа он так и не получил.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "ДРАКОН".
  
  
  
  
  
   Утро следущего дня было на удивление ярким и щедро-солнечным. Оно разительно отличалось от всех предшествующих дней апреля: мглистых и сумеречных, наполненных нервной дрожью и дождём, пальбой и кровью. И ясно было, что уже скоро, с каждым днём всё быстрее, весна окончательно загонит в могилу первую зиму великой войны.
   Четверо полусонных людей в резиновой шлюпке грелись в неожиданных лучах, вяло плескали вёслами, крутясь возле одинокой скалы в миле от покинутого острова. У торчащего из воды куска гранита они провели почти бессонную ночь в томительном ожидании. Субмарина так и не пришла, и напрасно Иванов всё тёмное время, до тех пор, пока не разрядилась батарея, подавал в условленном направлении двуцветный сигнал фонаря. И теперь, он с трудом подавлял в себе отчаянное желание упасть на дно лодки и, хотя бы на некоторое время забыться во сне. Надежда ещё оставалась, но его всё чаще посещали дурные мысли о том, что ничего хорошего уже не произойдёт, и что подводная лодка наверняка наверняка не сумела пробиться сквозь минные поля, установленные немцами. И так, или иначе вскоре ему предстоит на что-то решаться.
  
   К полудню море, покрытое мелкой рябью волн, представляло собой самое фантастическое зрелище. Мириады солнечных зайчиков, поселившихся среди безграничных водных полей, безпрестанно шевелились и прыгали среди волн. Казалось, что это какие-то необычные живые существа ведут свою странную, чудную, ни на что не похожую в этом мире, жизнь.
   Иванов, время от времени, поднимая бинокль к глазам, вскоре был почти ослеплён этой массой отражённого солнечного огня. Наблюдать за морем, находясь так низко у воды становилось совершенно невозможно.
   Они вновь приблизились к скале. Капитан решил попытаться забраться на торчащий из воды камень, чтобы осмотреть всё водное пространство с высоты. После нескольких попыток, это удалось; оседлав гранитный гребень скалы, он вновь принялся за наблюдение.
   Прошёл полдень, внезапно стая чаек, вдруг взлетевшая в полумиле, заинтересовала его.Он стал рассматривать это место самым тщательным образом.
   -Наконец-то! - крохотный тёмный предмет, внезапно появившийся среди волн и вспугнувший птиц, мог быть и перископом субмарины.
   Иванов опустил бинокль, оставив его висящим на ремешке, и полез в полевую сумку. Вот и дождался своего часа, уже почти неупотребляемый никем, складной полевой гелиограф. Обращению с ним в своё время ещё учили в юнкерских и военных школах. Иванов застал то время и он умел им пользоваться, в отличие нынешних молодых офицеров, которые не знали никаких других видов военной связи, кроме полевого телефона и теперь уже - радио.
   Поймав визиром тёмную точку в волнах, он начал посылать короткие сигналы. Проделав это несколько раз, он вновь взялся за бинокль.
   Через некоторое время, в том месте забурлила вода, потом выскочили внезапно кончики двух тонких радиотелеграфических мачт, с натянутой между ними антенною - проволокой. Показалась клёпаная круглая башня и, через полминуты, подводная лодка уже вышла вся, покачиваясь на сделанной ею же волне и сияя мокрыми стальными боками. На башне Иванов видел выведенное вязью название подводного корабля: "Дракон".
  
  
   В ходовой рубке лодки - мягкий полумрак. Дальше, вплоть до входа в машинное отделение: узкий коридор, где матовые электрические полушария льют снежные лучи, освещая выкрашенные в белое кривые стены с рядами заклёпок, переплетение медных труб под потолком, привинченные к стенам провода. Рядом - коленчатые стальные тяги. Гудят вентиляторы и поток тёплого воздуха, подаваемый откуда-то снизу, проносясь над головой, шевелит сосульки давно немытых волос капитана, а затем, оставляя сладковатый запах гаргойля, всасывается через решётку в сферическом потолке.
   Рядом с Ивановым очень серьёзный и очень вежливый молодой командир "Дракона". Тесно сблизившись головами, они наклонились над зеркальным перископным столиком, где на квадратном футе стеклянной поверхности, световой поток из перископной трубы, словно "волшебный фонарь" из детства, проецирует уменьшивший в десятки раз, почти игрушечный мир. Несмотря на кажущую нереальность, кукольность: море на поверхности зеркального стола - живое. Ходят крошечные волны с белыми барашками пены, по низенькому небу плывут, похожие на комочки ваты малюсенькие облачка.
   Иванов с трудом отрывает взгляд от чудесной живой картинки и смотрит на серьёзного лейтенанта. Тот рассказывает, как сегодня рано утром на пути к острову, встретились две рыбацкие фелюги. Флаги - германские, коммерческие, идут зюйд-зюйд-вест.
   - Я почти уверен - это они. Возможно их нагнать, лейтенант?
   - Что ж, догоним. Рыбацкий парусник идёт всего: два-три узла, притом, ветер слабый. Пойдём в надводном положении. На "Драконе" хоть машина и не новая, но десять узлов - она выдаст, так что не успеют они дойти до Мемеля, завтра поутру их и перехватим. []
   Но следущим днём, как только рассеялся густой утренний туман, " Дракон" был замечен немецкими кораблями, тралившими минные поля между Богшером и Дагеррортом. Находившийся с тральщиками миноносец, на мачте которого реяло знамя с чёрным орлом, немедленно пошёл на сближение и засемафорил "Дракону" прожектором. Пришлось нырять. Погружение старой субмарины шло довольно медленно, и на миноносце, поняв, что лодка не германская, открыли огонь ныряющими снарядами.
   Немцы стреляли довольно неметко, мешала большая скорость взятая миноносцем и отсутствие фонтанов разрывов, не дающее германским комендорам взять верный прицел. Ныряющие снаряды не давали никакого всплеска воды на поверхности: после их падения, лишь еле заметно вздрагивали рябью волны, да звук подводного разрыва глухо бил в железный борт "Дракона".
   Когда до шедшего на таран миноносца, оставалось около двух кабельтовых, русская лодка наконец-то провалилась под воду. Через несколько времени, в лодке услышали вой турбин миноносца наверху.
   Иванов и не подозревал, что звуки войны так хорошо распространяются в водной среде. Находясь в глубине, в тесной стальной коробке, у него было чувство, будто он сейчас стоит под мостом, а по нему на всех парах, сейчас вот, промчал сверхбыстрый экспресс, быстро удаляясь.
   В рубке, из лабиринта конструкций и причудливо изогнутых труб, появился лейтенант. Он мерно дышал: - Огорчу вас. Возвращаемся, сами видите, не пробиться...
  
  
  
  
  
   ТРУБНЫЙ ЗВУК.
  
  
   В пустой глубине ледяного неба, над морем, кружит как хищная птица, небольшой чёрный аэростат. Свежий утренний ветер то и дело сносит устаревший тихоходный М IV с выбранного пути, но германский дирижабль, упрямо завывая моторами, выправляет свой курс: он упорно что-то ищет в бесконечной водяной пустыне.
   В остеклённой почти до пола, квадратной кабине - пять закутанных в кожу аэронавтов. Но лишь двое из них, по-настоящему при деле: стоящий у руля направления пилот и наблюдающий за ним, хмурый, осунувшийся капитан корабля. Он, посасывая давно погасший окурок сигары, не вынимая рук из карманов своей подбитой мехом, блестящей, хромовой кожи, шинели, меряет шагами узкое пространство гондолы. Изредка он подходит к окну, прижимается лбом к холодному стеклу и долго смотрит немигающим совиным взором. []
Затем, снова начинает ходить, недовольно поглядывая на трёх остальных членов экипажа: бомбардира, моториста и штурмвального руля глубины. Те, сбившись для тепла в тесную кучку, сидят в конце кабины на парусиновом гамаке и равномерно клюют носами. Под строгим взглядом капитана, они таращат пустые глаза, пытаясь бороться со сном. Но когда командир поворачивается к ним спиной, они вновь впадают в оцепенение, пока один из них не стукнет нечаянно другого, безвольно упавшей головой в круглом авиаторском шлёме.
   С большой высоты морская вода - прозрачна.
   -Капитан! - внезапно кричит рулевой, - вижу пятно.
   Угрюмый офицер бросается вперёд к штурмвальному и смотрит вместе с ним в лобовое, углом окошко. На поверхности моря - небольшая с такого расстояния, блестит многоцветная лужа розлитого масла.
   - Ага, вот она, спаржа! - показывает он на появившийся среди ряби волн, тонкий росток перископа.
   Русская субмарина, за которой они охотятся вот уже вторые сутки, выдала себя течью машинного масла из прохудившихся сальников гребного винта.
   -Все по местам!
   Команда, ещё не окончательно проснувшись, забегала, стуча тяжёлыми меховыми ботами по аллюминиевому полу. Наконец затихли, каждый у своего места: второй рулевой у малого штурмвала высоты, бомбардир - у оптического прицела. Механик, открыв люк ушёл в моторный отсек, отравив воздух в гондоле отвратительной смесью бензиновой гари и жжёного моторного масла.
   -Высота - 300, - командовал капитан, не отрывая горящих, теперь уже, глаз от стрелки альтиметра. -Ещё снижаемся...
   Дирижабль делал круг, словно готовился клюнуть. Он почти остановился в воздухе: до расплывшегося ещё шире пятна - каких нибудь семьдесят метров, и в глубине, теперь уже хорошо видна, скользящая под блестящей поверхностью моря веретёнообразная тень.
   Бомбардир прильнул к окуляру. Теперь воздушным кораблём командует он.
   -Пять градусов - влево...Так держать!
   Он дёргает рычаг бомбосброса. Рывок, и аэростат заметно подбрасывает вверх. Две головастые, с кольцевыми стабилизаторами гидростатические бомбы, стальными грушами наперегонки устремились вниз. Достигнув поверхности моря, они, как хорошие ныряльщики, без всплеска и брызг, пронзили толщу холодной воды.
   От сдвоеннного взрыва дирижабль заболтало в воздухе и откинуло ещё выше. Вся его команда, прильнув к иллюминаторам, наблюдала, как зелёные водяные столбы вздыбились на огромную высоту и, словно нехотя, медленно опадали, оставив в воздухе два черных дымных кольца сгоревшего тротила. Вслед за взрывами, из морских глубин выдуло на поверхность огромный воздушный пузырь. Он тотчас лопнул, оставив после себя на взбаламученных серых волнах, радужное озеро солярового масла.
  
  
   Через неделю после этого события, незамеченного почти никем в буре всеевропейской войны; чудесным солнечным днём, к северу от бельгийского города Ипр, над участком траншей, охраняемым двумя французскими и африканской дивизиями, как зловещий мираж, вдруг появилось жёлто-зелёное облако высотой с шестиэтажный дом. Немцами было распылено в этот день 6 тысяч цилиндров, содержащих 160 тонн хлорина, и они продвинулись вперёд на три километра.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"