Запах крови смешивался с шелестом ветра и привкусом боли. Протрубил рог, приказали отступать. Медленно, словно бы нехотя, потянулись вереницы, десятки, единицы. Еле живых, израненных отчаявшихся уже-не-врагов. Тускло заблестели разгорающиеся костры, запахло смолой, в последний раз летящей вниз с каменных стен, послышались посвисты разрезающих воздух стрел, посыпались проклятья. Да и те, кто стрелял в спину, другого обращения не заслуживали.
Стоны сменились тихими вздохами, искры пламени заменили новорожденные звезды, потер усталые ладони лекарь и прилег на лапник. Никто не вечен и ничто, а тем, кого уже не вернешь, не будет большой беды, если лекарь на лучинку смежит веки.
Разгоралось лиловое небо, лунный луч уводил за собой за грань, в треске костров чудились последние слова, которым так и не суждено быть услышанными. Ветер подхватывал обрывки фраз и, казалось, что он точно донесет послания до тех, кому они предназначались.
Снег алел, немым укором в темноте казались зубцы крепостных стен, каплями крови виделась застывшая смола, а мертвые впервые были почти что друзьями. Смерть не выбирает, для нее все равны.
Менестрель тихо перебирал струны. Лютня плакала в ночи, напоминала о чем-то сокровенном и помогала забыть то, что уже невыносимо было помнить. Лютня пела, менестрель молчал. Он играл в последний раз. Изломанный меч валялся в траве, костер поедал еловые ветки, амулет в форме звезды лежал на коленях менестреля, накрапывал дождь. Дождь смоет кровь, но останется боль да еще, пожалуй, слезы. Певцам не положено плакать, и вряд ли кто-то спросит, почему льется такая грустная песня. Они очевидцы величайших сражений, у них другая роль.
Не называй имя, не надо.... Насмешливым огоньком мелькнули карие глаза, стрелой в сердце вонзилась тоска. Песня сплеталась с серебристым перебором, звучала в дожде, тихонько плакала с ветром, отражалась от звезд, чтобы тут же вновь взмыть к небесам, чтобы именем прозвенеть в ночи и навеки остаться печалью в душе. В душе, которая никогда не обретет покоя.
Песня о ней и об одиночестве. Песня менестреля, которого вновь зовет дорога, менестреля, проклятого богами, давшими любовь в дар.
Ты вынес меня на руках.... Не зови лекаря, пусть спит....
Магия бывает бессильна перед судьбой, а судьба складывает оружие, сражаясь со смертью. Отблеск клинка отразился в глазах менестреля, горечь победы совой понеслась над полем сражения. Поржавевший от крови меч насмехался над своим проигравшим хозяином, а тот смотрел в огонь, так похожий на ее рыжие волосы с серебристыми нитями совсем не по возрасту. А ведь когда-то думалось, что ведьмы бессмертны....
В лесу заплакали волки. Все праздновали свободу, а менестрель всё перебирал струны нежеланного отныне счастья, на коленях все так же блестела серебряная звезда.
Белый флаг порвали на лоскутки, а баллада о любви так и не облачилась в слова. Они были врагами, но в те хрупкие минуты прикосновений и молчанья им было даровано право на любовь. Не зови лекарей, мне ведь не выжить... как же холодно.
Он подарит ее имя грозе, так разбушевавшейся в эту проклятую ночь, и непогода унесет его туда, где больше никто не потревожит. Менестрель пил вино, а чувствовал на губах привкус полыни, рассыпались свитки, порвались струны. Я не вернусь, мне некуда возвращаться....
Дождь смывал последние следы.
Медленно догорала бережно отданная пламени лютня, прощальной сонатой звенели серебристые струны. Любовь обрывалась, и желание быть любимым умирало вместе с неспетыми песнями.
Менестрель нес ее душу на руках, губы шептали: "Прости", последняя память таяла в алом рассвете, а рог радостно трубил о победе.