Холодный весенний вечер дымной испариной первой листвы опустился на окраины города. Кое-где уже бледно-матовым светом зажглись фонари. Сергей Кученков, студент пятого курса автодорожного института, сидел один в небольшом кафе, около слегка приоткрытого окна. Он видел на фоне желто-зеленого неба силуэт Елоховской церкви, угол старинно-мрачной Кирочной улицы. От бокала выпитого красного вина приятно затуманилось в голове, тепло разлилось по всему телу, а мрачные мысли уходили куда-то, уступая место другим - беззаботным, нарядным и весёлым. Неуверенность, скопившаяся в душе за последние дни, словно рассеивалась, а внутренняя опустошённость наполнялась музыкой и огнями радостных воспоминаний. И обшарпанное кафе не казалось теперь столь убогим, а скорее уютным и даже в чём-то изысканным. Может быть, из-за того старого барельефа, который украшал верхнюю часть потолка с лепниной.
В последнее время в его жизни произошли два значительных для него события, в которых он не мог до конца разобраться. А это нарушало и привычный уклад его жизни, и ход мыслей, не давая возможности последовательно планировать свои действия, на чём-то сосредоточиться. Во-первых, его будущая работа. Восемь месяцев назад была чёткая договоренность с руководством одной организации о том, что в ближайшее время он будет работать у них. Были определены и сроки начала этой работы, и должность, и даже зарплата, которую он должен был бы получать у них в течение года. Причём они сами вышли на него, сами предложили ему данную работу, радужно обрисовав при этом все будущие выгоды и перспективы такого сотрудничества. И вдруг, без объяснения видимых причин, особенно не расшаркиваясь, - ему фактически "указали на дверь", мимоходом сославшись на нехватку каких-то фондов, неразбериху в кадрах и на грядущее сокращение штата. Это вносило неприятные коррективы в его жизнь. Он гордился тем, что из большого числа будущих специалистов они выбрали именно его, работа здесь должна была стать базисом, основой его будущей диссертации. Да и зарплата тут была на два порядка выше, чем в других подобных заведениях. И он очень рассчитывал на неё, считая, что ему крепко повезло. Сергей рассказал о случившемся своему давнему знакомому, к советам которого всегда прислушивался и которого уважал за умение спокойно и разумно "разложить по полочкам" логически любую ситуацию. Тот внимательно выслушал его и, иногда переходя на полушёпот и тыкая пальцем в потолок, высказал Сергею некоторые из своих соображений по этому поводу. Из его слов выходило, что в общественной жизни намечаются какие-то значимые перемены, что времена грядут непростые, если не сказать более. Основания не верить сказанному у Сергея не было. Но это никак не успокаивало, а, наоборот, вносило в его душу ещё большую тревогу.
Второе... нет, это по значимости для него, пожалуй, являлось главным, заключалось в том... Но об этом ни рассказать, ни посоветоваться ни с кем было нельзя. Настолько это было личностным, интимным. У него была девушка, с которой они были знакомы около двух лет. Татьяну (так звали его девушку) он считал своей невестой, был по-настоящему влюблён в неё. Только она представлялась ему будущей женой. Кроме красивой внешности, Сергею особенно нравилась та задумчивая нежность, печаль и целомудренная скромность, которые скользили в её движениях, в тихой улыбке, во взгляде, в умении держаться с людьми и сохранять чувство собственного достоинства даже в непростых, с житейской точки зрения, ситуациях. Он однажды даже написал стихотворение, мысленно обращаясь к ней:
Мечтал я встретить девушку печальную, -
С улыбкой ясной, светлою душой.
И подарить кольцо ей обручальное,
И к ней приехать раннею весной,
Когда шумит листвой ольха венчальная...
И эта девушка... его чистая, светлая и скромная девушка оказалась совсем не такой, какой виделась ему всё это время. То, о чём он так долго мечтал втайне от себя, что казалось ему недостижимо-прекрасным и загадочным, о чём он никогда бы не признался никому и что должно было произойти только после их свадьбы... случилось несколько дней назад. Но можно ли было это назвать счастьем, о котором он так мечтал? Конечно же, он испытал и восторг, и радость, и гордость. Но... это было совсем не то, чего он ожидал, о чём с замиранием сердца думал ночами. Ему хотелось быть для неё другом, мужем, хранителем её самой светлой и чистой девичьей тайны. Но она оказалась не только не девушкой, а страстной и опытной женщиной. Интуитивно он чувствовал, знал, догадывался, что не он вызвал этот порыв, прилив её страсти. И поэтому этот встречный, страстный и, может быть, искренний порыв испугал его, остудил его пыл. И дело было даже не в том, что она - уже не девушка, что до него у неё кто-то был. А в том, что, видимо, и продолжал быть рядом с ней. Неужели, она так долго обманывала его и притворялась? "Вот тебе и "девушка печальная"..." - с горькой иронией думал он. Его продолжало тянуть к ней. Но не так, как прежде. С чем можно было сравнить это чувство? Ему раньше хотелось, словно ранней весной, обнять её, как нежную, чистую и девственную, только что распустившуюся черёмуху. Уловить её тонко-пронзительный, кружащий голову, мысли и желания запах - позднего вечера, дыма, холодного ветра, грядущего счастья. А теперь... теперь она манила так, как манит в жаркий, душный, раскалённый летний полдень зелёно-прозрачный ледяной и страшный омут. Когда уже нет сил терпеть изнуряющую жару. И хочется лишь одного - броситься в этот омут головой, чтобы хоть на миг испытать восторг обновления тела и души. И, ни о чём не думая, даже сгинуть навеки в его смертельно-ледяной таинственной глубине.
Через два дня они увиделись снова. Она сама начала разговор, на который он, из боязни обидеть её, никогда бы не решился. Она, видимо, почувствовала, что что-то изменилось в его отношении к ней и в нём самом.
- Что, не ожидал? Да, не девушкой оказалась... клёваное яблочко.
- Таня, я не понимаю, о чём ты.
- Перестань...
- Ты сказала, что клёваное яблочко... кто же тебя клевал?
- Да нашёлся один... рябчик. А ты - что? Поклевал... и больше не хочешь?
- Я не рябчик... и клевать яблочко, как ты говоришь, вместе с кем-то, по очереди, мне не хочется. Таня, можно говорить с тобой откровенно... не я начал этот разговор. Скажи, у тебя кто-то был или кто-то есть? Скажи честно.
- Ты так ставишь вопрос... а вот если был... был ещё вчера... а сегодня я поняла, что есть только ты. А он... он не нужен, и память о нём не нужна. И ты мне теперь ответь - если любишь по -настоящему, разве это так важно? Разве нельзя всё начать как с чистого листа и сделать только сегодняшнее точкой отсчёта? Ответь и ты мне.
- Я, значит, сегодняшний, более свежий рябчик... а тот...
- Прекрати, я говорю серьёзно.
- Я, знаешь, тоже...
Ему вдруг с новой силой захотелось провалиться в её гибельный омут. Испытать то же чувство боли и сладкого отчаяния, - как в тот вечер, когда её длинные и стройные ноги умело и легко обхватывали его спину, а руки обнимали шею...
***
Для того чтобы попытаться понять психологию наших героев, мотивы их поступков, образ мыслей да и весь поведенческий настрой, давайте перенесёмся примерно на три десятилетия назад. Может быть, незримо и не так явно, но и судьба страны, поступки её лидеров так или иначе формируют наше объективное или субъективное восприятие действительности и представление о жизни. Вся наша новейшая история зачастую курьезна и анекдотична, нелогична и абсурдна, случайна и непоследовательна. Очень часто случается так, что поступки людей планетарного масштаба диктуются не осмысленной необходимостью, а лишь необъяснимыми порывами, уязвленным самолюбием, алогичными поступками, нереализованным мелким тщеславием. Путь страны... этапы её развития. Периоды процветания и упадка. Годы возрождения, а иногда и окончательной гибели. По каким законам всё это происходит: природы, диалектики, чьего-то гениального предвидения или Божьего промысла? А, может быть, на жизнь общества действуют в различные периоды его развития и видоизменяются некие новые экономические тенденции? Историческая предопределённость... и кто её определяет? Какие закономерности или, наоборот, случайности влияют на внешне несвязанную между собой череду событий, дат открытий, потрясений, изменений, определяющих судьбы государств и народов, различных общественных формаций и идеологическую направленность целых поколений? В какой исторический промежуток времени складывается наша мировоззренческая основа, наша жизненная философия, которая даёт нам моральное право кого-то осуждать и поддерживать, совершать или не совершать те или иные поступки? А может быть, всё гораздо проще: звенья случайных эпизодов и обстоятельств выводят наши судьбы на некую самостоятельную орбиту познания бытия? На некоторые из этих вопросов мы попытаемся ответить в этом, не претендующем на строгую фундаментально-научную основу повествовании. Иногда, казалось бы, не связанные между собой события таинственным образом, подобно далекому эху или вечернему колоколу за рекой, находят отзвук в наших душах...
***
Генералиссимус не совсем уверенной, слегка шаркающей, раскачивающейся, уже почти что старческой походкой прошёлся по своему кабинету. Но, скорее почувствовав, чем услышав шорох открывающейся двери, решительно и скоро, как и в былые годы, обернулся навстречу входившему. Его глаза, слегка прищуренные, выразили то ли приветливость, то ли скрытую насмешку и досаду. Но он тут же, словно моментально надев иную маску некоей то ли приветливости, то ли задушевности, преобразился и с чуть наигранной теплотой в голосе обратился к вошедшему:
- Ну, как дыла... Гыоргый Канстантиныч... Как живошь, дарагой... ны обыдылся на нас? Ны засиделся, ны заскучал там, у сыбя, в своей Одессе?
- Товарищ Сталин! Товарищ генералиссимус! Иосиф Виссарионович! Я горд и счастлив тем, что живу в эпоху Сталина, что готов отдать жизнь за Вас, за дело Партии, за коммунизм!
- Мыладэц! Вот так и нада быть готовым служить дэлу Партыи... Мы далы вам, товарищ Жюкав, атдахнуть нимнога... но международный импириалызм ны дремлыт... он вновь гатов разжечь пажар вайны... апять, панимаишь, паднымает голову. Я - што? Я - нычиго... мы - можим смалчать. А - завтра? Што завтра? Новый фашистский сговор, интервенция и Антанта. Мы можим дапустыть это? Я вас спрашиваю, таварыщ Жюкав?
- Товарищ Сталин! Разрешите мне ответить вам честно, с предельной откровенностью... Как коммунист коммунисту!
- Мы вас слушаем, товарищ Жюкав.
- Ждать ни в коем случае нельзя, товарищ Сталин! Промедление - смерти подобно. Мы должны немедленно, своими решительными действиями разрушить преступные замыслы международного империализма. Это не только моё мнение, товарищ Сталин.
- Как я понял, товарищ Жюкав, военные тоже считают, что медлить больше нельзя?
- Так точно, товарищ Сталин! Я вот тут... пока отдыхал... составил план... возможной предстоящей операции по блокированию и уничтожению основных центров поджигателей новой мировой войны - сил международного империализма... Позвольте...
- Мы вас оччынь вныматылна слушаим...
- Таких центров, на мой... на наш взгляд, четыре, товарищ Сталин, два - в Европе, один - в Америке и ещё один - в Азии. А именно - Лондон, Западный Берлин... Нью-Йорк и Сеул...
- Харашо, товарищ Жюкав. Аснавныи ариинтыры ви апридылылы вэрна... пачти верна...забылы только Стамбул и Парыж...
- Простите, товарищ Сталин!
- Прыдалжайты...
- Во-первых, товарищ Сталин, следует локализовать, вывести из строя все основные промышленные центры, включая названные. Для этого я... мы считаем целесообразно использовать ядерное оружие в комплексе с воздушно-десантными силами и сухопутными войсками.
- Ны плоха. Прадалжайты.
- Во-вторых, товарищ Сталин, нужно создать свою глубоко эшелонированную оборону по всей территории Советского Союза с несколькими поясами ПВО, исключающую даже минимальную возможность прорыва стратегической авиации противника. Я предлагаю...
Полтора часа маршал развивал свой стратегический план ядерной бомбардировки крупнейших городов предполагаемого врага с одновременной высадкой десантных соединений в Западном Берлине и Южной Корее. Сталин все больше добрел, но хотел казаться строгим.
- Вы панимаиты, таварищ Жюкав, какую атветствынасть вы придлагаиты взять на себя нам - бальшивикам-ленынцам, членам Палытбюро? И паймёт, паверыт ли нам народ?
- Товарищ Сталин! Вы привели нас к победе в войне с фашизмом и гитлеровской Германией. Вы спасли народы мира от "коричневой чумы". Советский народ и все прогрессивное человечество в едином порыве, с величайшим счастьем пойдет за вами на последний и решительный штурм твердынь империализма...
"Что-то он забыл, - подумал Сталин. - Ах, да, кроме Стамбула, ещё, возможно, и Белград. В Стамбуле - военные базы империалистических держав, а в Белграде - преступная клика Тито, думающая уйти от возмездия и отсидеться за спинами поджигателей холодной войны. Мы не доставим этим господам такого удовольствия. Было бы политически неверно и даже преступно искать с ними мира".
Сознание генералиссимуса иногда прояснялось, и он вспоминал, вспоминал... Вот конница Будённого по его приказу сворачивает с указанного маршрута и идёт не на соединение с армией Тухачевского, чтобы затем совместно ударить на Варшаву, а неожиданно и непредсказуемо - на Львов. Эх, дали тогда жару польским панам, - только конфедератки да жупаны полетели. Правда, Ленин тогда высказал ему: "Кто ж на Варшаву через Львов ходит...". И он вдруг представил: а хорошо бы было, - после нескольких локальных ядерных ударов по Европе, когда дым рассеется, взять да и пустить туда конницу Сёмы Будённого. И вот уже несётся по выжженным равнинам красная лавина, сметая всё оставшееся на своем пути. Можно было бы потом и с Америкой так же. Да вот, понимаешь, незадача: небоскрёбов много, негде коннице разбежаться. Да и как столько лошадей переправить через океан?
Он внимательно посмотрел на Жукова. Этот справится, этот людей не пожалеет, этот ни перед чем не остановится ради своей маленькой славы, ради новой звёздочки или награды. Вон, в последний день войны, чтобы первому захватить Берлин бросил на Зееловские высоты, в самую топку, не задумываясь, по сути две лучшие армии. Бросил без поддержки танков и артиллерии. Не мог подождать один день. Почти четыреста тысяч своих солдат положил в последний день войны, чтобы первым отрапортовать ему: "Товарищ Сталин, Берлин взят!". Э-эх! Вон как землю копытом роет, - застоялся жеребец. И как цинично пошутил, подлец, пьяный, наверное, был, - плохо соображал: "Ничего. Русские бабы ещё нарожают..." Он на миг закрыл глаза и увидел нищую, разрушенную, полубарачную страну с искусственным названием СССР. Ради этого всего за несколько лет на алтарь победы, на алтарь социализма им были брошены миллионы жизней. А нужна ли вообще добытая такой ценой победа и такой вот социализм? Нищий, расстрельный, полуподвальный. Интересно, о таком ли социализме мечтал Ленин? О таком ли думал Троцкий? Стоило ли вообще все это затевать? И не обогнала бы, не вмешайся тогда они, та бывшая царская Россия нынешнюю зажравшуюся Америку? Что мы, большевики, такое сделали, сотворили и во имя чего? Теперь- то уж точно ясно, что не ради человека, людей, нового общества. Нужен разве его согражданам, простым советским людям, этот строй - с его сплошной принудиловкой: коллективизацией, индустриализацией, с вечными войнами, кампаниями по искоренению, процессами над всевозможными вредителями, с нищими колхозами, арестами и расстрелами? С вечным страхом в любой момент быть арестованным и сосланным куда-нибудь на север или Соловки? Тогда во имя чего все это создавалось? Неужели только во имя той всепоглощающей и необъятной власти, которой он сейчас обладает?..
Но что будет тогда со страной, с его народом, с его детьми и внуками, после его ухода, физического исчезновения, смерти? Останется ли всё так, как есть, или рассыплется, развеется в пыль? Эх - эх... как не хватает сейчас Ильича... да и Троцкого тоже - что ни говори, умный был человек! Сели бы сейчас за стол втроём... выпили бы хорошего душистого чаю да и обсудили бы все, обо всем бы поговорили, повспоминали... Ведь есть о чём вспомнить! Только с ними он смог бы поговорить как с равными, излить душу, внять мудрому совету. Сталин наморщил лоб, словно ловя какую-то ускользающую, улетающую мысль. Ах, да - США... Нью-Йорк...именно там свил себе гнездо, обустроил логово всемирный еврейский банковский капитал. Именно оттуда начал опутывать он своей паутиной весь мир. Постепенно, словно паук, высасывая жизненные соки из организма других стран. Пройдёт какое-то количество лет - и до СССР, когда его самого уже не будет на свете, доберётся. Реставрируют капитализм, сволочи, присвоят, прикарманят все национальные богатства и начнут жировать. Выберут себе удобного президента, назначат мэра и начнут беззастенчиво грабить страну. Да, еврейский банковский капитал, пожалуй, наиболее страшная сейчас сила. Может быть, даже более опасная, чем фашизм. Ибо своими невидимыми нитями он опутывает весь земной шар, высасывая кровь из стран и государств, диктуя свою коммерческую волю правителям-марионеткам. Он обогащается, а народы нищают и вымирают. Ничего, мы им устроим - паукам... насосались крови трудящихся масс. Разыграем свою партию. Придется, конечно, своих евреев чуть-чуть потрепать. Ну да ничего, а то стали смотреть всё больше туда - за океан, на землю обетованную. Голду им, понимаешь, Меир подавай.
В его затуманенном мозгу вдруг мелькнула какая-то ускользающая мысль. А кто, собственно, из своих евреев его понимал, шёл с ним в ногу к торжеству социализма, к победе первого в мире пролетарского государства? Конечно же, железный Лазарь - самый главный после него самого, железнодорожник в СССР, Лазарь Моисеевич Каганович. Молодец, ради великой идеи от родного братца-уклониста отрёкся! Кто ещё? Конечно же, Мехлис. Этот тоже всегда шёл рядом с ним. Не боялся всяких там "уклонистов", троцкистов и бухаринцев. Не смотрел на чины да звания - всегда резал правду-матку в глаза этому меньшевистскому отродью, уклонистам всех мастей. А кто из интеллигенции? В основном, Эренбург... А ещё этот, как его... Левинсон... хотя этого, кажется, Фадеев в своем романе придумал...А Пастернак? Жидковат (вот каламбур получился: жидковатый жид!). Спросил его, понимаешь, про сотоварища его Мандельштама, хороший ли тот, дескать, поэт? А что ответил Пастернак! Нет, чтобы за друга заступиться с пеной у рта! Так начал что-то мямлить в ответ невнятное: "Надо бы встретиться, Иосиф Виссарионович, надо бы встретиться..." Тьфу, слабак!.. А кто был против?.. Конечно, хитрый народ. Как говорится: "У каждого Абрама - своя программа". Всех их перечислять можно долго. Но самые главные, конечно, Троцкий, Зиновьев и Каменев. Тоже мне, вожди! Соратники Ильича! Крепко с ними пришлось повозиться! Были кто и помельче. Взять, к примеру, Михоэлса - этот вообще сотрудничал с английской разведкой "Джоинт", дружил с американскими банкирами. Просил американцев в Крым пустить, хотел возглавить новое государство советских евреев! Мало ему Биробиджана было! Король Лир хренов! Да ещё вместе с ним выискался этот перец... Перец Маркиш! Тоже мне деятель, понимаешь! И ещё... как их... кажется, какой-то Фефер, Квитко и этот... уродец с лошадиными зубами, губастый такой... рот до ушей... поэт Галкин! Вот-вот! Шут гороховый, кривляка, пародист хренов, любитель старых баб! Одним словом, физический и нравственный некрофил! Его первого надо было к стенке поставить. А Бабель... этот Исаак. Наглый, жидяра! Оклеветал, понимаешь, Первую Конную! Хорошо тогда Будённый ответил буржуазным писакам, когда те спросили его:
- А как вам Бабель?
- Это смотря какая бабель...
Дал понять им, что никакой это не писатель, а так, болтун, литературный двурушник. А Пильняк... вот уж кто клеветник так клеветник! В своей жалкой повестушке навёл самый настоящий поклёп на товарища Сталина. Дескать, это по его указанию угробили на операционном столе главвоенмора товарища Фрунзе! Ерунда! Полная чушь! Товарищ Фрунзе сам помер... как говорят матросы: "Ласты склеил". Видно, потому, что сам понял: старые большевики должны сами, без лишних напоминаний уходить с политической арены, уступая дорогу молодым...
Арон Сольц? Когда-то Дзержинский( и чёрт бы только побрал этого "железного" Феликса!) назвал Сольца "совестью партии". Правда, и он сам одно время благоволил Сольцу, - тот приютил его у себя на квартире, когда будущий вождь приехал в Питер из туруханской ссылки. Даже спали они тогда, помнится, вместе с Сольцем на одной узкой, скрипучей железной кровати "валетиком". Смешно вспомнить: он тогда пинал ногой Сольца, когда тот ночью сильно храпел. Потом он порекомендовал Арона в Судебную коллегию, в "тройку", в ОСО ("Особое совещание"). И тут старый еврей возомнил о себе чёрт знает что, начал, что называется, "чудить" по полной программе. Одних к "стенке" ставил ни за что, ни про что, других (кого не следовало) - оправдывал начисто. В общем, вёл себя чересчур непредсказуемо. Что ж... пришлось и его самого отправить в вечную ссылку. Правда, не в Туруханский край, а в солнечный Казахстан, в Джезказганскую долину, что на семи ветрах, - на вечное поселение. Там принципиальный правдолюбец благополучно и отдал Богу душу...
Наших знаменитых евреев дёрнем, взлохматим, - так их соплеменники за океаном такой хай и вой поднимут из-за своих единоверцев. Достанут неправедно нажитые миллиарды и новую интервенцию организовывать будут. Вот тогда и схлестнёмся со всем капиталистическим миром! А то привыкли - все чужими руками... исподтишка лбами сталкивать.
А Мейерхольд? Плохой еврей, неискренний еврей. Клянется в верности делу Ленина-Сталина, а сам в двадцать третьем году поставил пьесу "Мандат" с эдаким посвящением: "Товарищу Троцкому, красноармейцу номер один, создателю Красной Армии". Пришлось отправить этого театрального новатора в ведомство товарища Берии. И что же? Признался-таки этот режиссер, что был ни много ни мало многие годы...японским шпионом, работал на самураев. А они, между прочим, нашего Сергея Лазо в паровозной топке сожгли! Вот и верь после этого людям! Нет, что ни говори, мало, мало по-настоящему преданных и отзывчивых людей - и среди евреев, и среди русских.
Сталин нахмурил лоб, словно что-то мучительно вспоминая: кто ему был предан в этой жизни безоговорочно, до конца, всеми фибрами своей души? Да, никто! Разве только ... дворовый пёс Тишка, который был всегда рядом с ним во время туруханской ссылки. Он один служил ему беззаветно, бескорыстно, преданно. Ловил каждый его жест и взгляд, стараясь всем своим собачьим нутром угадать любое его желание. Вот к этому самому Тишке испытывал привязанность и даже некую любовь и он, Коба, Иосиф...а ныне гениальный вождь и учитель, продолжатель дела Ленина товарищ Сталин. Интересно, а кто же из его нынешних и прошлых соратников более всего похож на Тишку: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Мехлис, Маленков, Ворошилов, Хрущёв? Да никто...Пожалуй, только уж совсем немного, - один Поскребышев да начальник дачной охраны Власик. Он, вождь мирового пролетариата, даже самолично приучил Поскребышева слегка подвывать и скрестись в дверь, как пёс Тишка, когда тот приходил в его кабинет за бумагами. Даже наказывал Поскребышева, как и Тишку: несильно шлёпал кулаком по лысине или пинал коленом под зад...
А осталась ли сейчас здесь у него "пятая колонна"? Наверняка, осталась - раз была. В его голове вдруг ясно выстроилась чёткая схема их действий: его арест, захват власти, реставрация капитализма... ОГПУ с Ягодой во главе - военные с Тухачевским - некоторые члены Политбюро - часть недовольного населения. Всё ведь это было накануне гитлеровского нашествия. Правильно он тогда сделал - опередил их, Ежова натравил на всю эту свору. Молодец Николай Иванович! Настоящий большевик, сталинский нарком! Хотя и росточком не вышел. Дал им всем просраться! Не посмотрел на чины да звания: и маршалов, и министров, и членов ЦК - всех к стенке поставил. Маленький, очень маленький "неистовый Марат" большой революции. А, вернее, маленький-маленький Робеспьер, - большой Революции! Пить ему, правда, меньше надо было... да перед делегатами семнадцатого съезда не оправдываться. А то растерялся, как баба, разоткровенничался: "Это все не я, это мне товарищ Сталин поручил..." Тоже мне, нашел перед кем оправдываться. С Серёжи Кирова всё началось тогда. Хотя, конечно, не троцкисты и зиновьевцы его угробили, а просто не с той бабой связался. Мало ему шлюх, видите ли, нормальных в Питере было! Тоже хорош трибун партии! Оратор, Цицерон! Демосфен доморощенный! Мужа её, этого Николаева, до белого каления довёл! Можно понять мужика - в Грузии бы за такое... Не полез бы к той бабе - сидели бы, Серёжа, сейчас с тобой вдвоём, "Хванчкару" бы пили. И ведь частушку, сволочи (наверняка кто-нибудь из замаскировавшихся троцкистов), сочинили: "Эх, огурчики-помидорчики! Сталин Кирова убил в коридорчике..." Народ сейчас совсем не тот пошёл. Шуток не понимают! А гонору и амбиций у всех - хоть отбавляй! Вот старые заслуженные большевики! Вознеслись, понимаешь! Как будто только они одни в царских тюрьмах и на каторге сидели! А что те тюрьмы и каторги? Почти что санатории были. И деньги платили ссыльным, и мясом каждый день кормили. А те ещё и недовольны были. Зато теперь: это мы, это мы революцию делали... Совсем оборзели, страх потеряли. Попросил недавно одного поэта, чтобы он сатиру на всю эту заслуженную компанию сочинил. Дескать, дал бы понять этим старым большевикам, что гордиться-то особо нечем, что не одни они такими смелыми и решительными были, что до них ещё, между прочим, существовали разночинцы и народовольцы. Которые, кстати, о своих подвигах на каждом углу не кричали. Хотя и в тюрьмах тоже сидели, да не на общем режиме по полгода, а в одиночках - по двадцать лет. Ну и что поэт? Написал, написал смешно. Все тогда хохотали. И самому пришлось от души посмеяться. Назвал свою поэму "Большевик и борщевик". И вот ведь с самого начала рубанул:
Какой-то старый большевик
Сел голой жопой в борщевик.
Когда же начало гореть -
Он "Марсельезу" начал петь...
А что? И впрямь смешно! Но одного не учёл поэт - замахнулся не только на старых большевиков, но и на всю Партию в целом! А это - политически неверно! Это уже - оппортунизм! Ревизия марксистско-ленинского и его, сталинского, учения! Неискушённый читатель ещё может подумать, что этот старый большевик - сам товарищ Сталин! И что это он, самолично, с голой жопой забрался в этот самый борщевик! Пришлось расстрелять рифмоплёта. Хотя, по совести сказать, жалко было. Не перебрал бы - и дальше бы сочинял свои опусы. Да, интересы дела превыше всего... Чтобы построить социализм, идти дальше к коммунизму, следовало сплотить, повязать всех единой целью, круговой порукой - леденящим душу ночным страхом. Чтобы он, этот страх ночных расстрелов и арестов, заставлял идти всех вместе, не сомневаясь и не оглядываясь, четко чеканя шаг в едином строю, к новым, доселе невиданным стройкам века. Заставлял возводить, созидать, разрушать, рапортовать. И бояться только одного - выпасть из общего потока, отстать от колонны (или от стаи), стать чужим и ненужным. Хорошо тогда, в тридцать седьмом году, в Кремле пошутил артист Смирнов-Сокольский ( Сталин считал его своим личным шутом и многое ему прощал). На вопрос Сталина, обратившегося к группе артистов:
"Как дела, как живёте, товарищи?", тот ответил: "Живём, товарищ Сталин, как в автобусе: половина сидит, другая половина трясется..." Нет, прав, прав был царь Иван Васильевич Грозный, когда говорил: "Надо почаще перебирать людишек!"
Точно так же, как "смертию смерть поправ", - страхом страх поправ... Бояться ядерной войны с Америкой тоже не стоит. Не могут, ну никак не могут две антагонистические по своей сути политические системы, социалистическая и капиталистическая, мирно сосуществовать. Это все бредни продажных западных демократов. Одна система в конечном итоге должна неминуемо сожрать другую. Так стоит ли прикидываться, любезничать, наводить какие-то мосты? Не лучше ли сразу попытаться решить этот вопрос самым кардинальным образом и определиться раз и навсегда: кто имеет право на существование? Нет, бояться войны не следует. И если суждено в ней погибнуть, значит, такова диалектика, воля исторического процесса. Или мы - их, или они - нас. В конце концов хоронили же скифских вождей вместе с их воинами, слугами, челядью, жёнами. Оттого и остались до сих пор в знойных южных степях молчаливые и загадочные вечные могилы - поросшие бурьяном скифские курганы. Если уж на то пошло, то пусть вся Земля превратится в один обугленный и мёртвый курган. Но социализм неминуемо в конечном итоге победит...
А как шутят его ближайшие соратники? Из года в год всё одно и то же: то Кагановичу, когда он в белых брюках, на стул спелый помидор положат, то Хрущёва в бассейн столкнут. И гогочут, как жеребцы! Тоже мне, шутники! Вообще уровень культуры, если его сравнивать с дореволюционным, значительно упал. Вот недавно делал доклад главный его Маршал, первый красный офицер и самый верный соратник, Клим Ворошилов. Ко дню начала Отечественной войны. И с чего начал? Что и как сказал? О чём поведал? А вот о чём: "Когда на нас напал товарищ Гитлер, то у нас из техники были исключительно только кони и лошади..." Вот так! Хоть стой, хоть падай! Хорошо, что выпускники академий ничего не заметили... А то бы - вселенский скандал! И ведь как выразился, подлец: "Товарищ Гитлер"! Тоже, нашел себе товарища! А как понимать, что из техники у нас были "только кони да лошади"!? Ну что тут скажешь...
"А что русские?" - подумал генералиссимус. Великая и жалкая нация одновременно. В сущности, об этом ещё и Чернышевский говорил: "Жалкая нация. Снизу доверху - все рабы". Прав, прав был этот разночинец и большого ума человек... Русь к топору звал. А что потом? Запутался, разочаровался в своём народе, с горя "Что делать?" написал.
Сталин прошёлся по комнате. Его мутный взгляд пытался, подобно лучу прожектора, пробиться через завесу времени. История Руси, России... по сути это не только энциклопедия великих и малых дел, высоких порывов человеческого духа, но и хроника самого гнусного предательства. Вот русские князья вместе пировали, клялись в вечной дружбе. И тут же ехали с доносом "стучать" друг на друга в Золотую Орду. За ярлык на княжение не жалели ни отца, ни брата. Сто раз прав был царь Иван - никому не верил, калёным железом искоренял измену. Видел своих бояр-княжат насквозь. Чуял, аки зверь, все их подлые помыслы. И правильно, очень мудро говорил: " Следует почаще людишек перебирать..." Оттого и звал его народ Грозным - боялся и уважал. Жаль, что не решился или не успел дорезать до конца несколько боярских семей. А что замысливали те? Ослабить, расчленить Русь - вместе с Новгородом и Псковом перекинуться к свеям, отойти под власть ливонцев. Народ замутили - дескать, жить будете как у Христа за пазухой. Пришлось царю Ивану опричнину утвердить. А потом с опричным войском изничтожать ту, свою "пятую колонну". Как и ему во время войны, кроме "кремлёвских" бояр - ещё чеченцев с ингушами да татар крымских с балкарцами.
Справедливое мужицкое царство? Полная ерунда! Кого, чьё? Пугачёва, Болотникова, Разина? Бред и утопия! Только страхом, только силой, только хитростью можно держать эту тупую и тёмную массу в повиновении. Преданность идее, престолу? Тоже не сходится. Вон отец первого царя из династии Романовых - патриарх Филарет Романов, - присягал на верность и Борису Годунову, и Лжедмитрию I, и второму Самозванцу. Бегал из Кремля в Тушино и обратно, возил подарки мнимым царям. А после окончания Смуты - героем стал. И землёй русской правил вместо Михаила Романова... Вся история Руси, России - нелепа, случайна, печальна, абсурдна, смешна и трагична. Какую страницу ни открой. Вот, например, Крещение Руси - князь Владимир насильно загоняет в Днепр язычников: баб, мужиков, детей. И выходят они уже оттуда не язычниками, а христианами. Или взять "Слово о полку Игореве" - неизвестным певцом-баяном прославляется человек, который и предавал, и своевольничал, и привел войско своё к полному поражению, а сам попал в плен к половцам. А знаменитая эпоха Петра! Маньяк, садист, эпилептик, сыноубийца, сифилитик и алкоголик разорял, жёг, пытал, насиловал свою страну, свой народ, прорубая "окно в Европу". Строил европейский город Петербург на костях и крови. А сколько частных примеров! Взять хотя бы войну 1812 года. Полководец Кутузов в памяти народной - герой. А какой он герой!? Клялся и царю, и жителям, и полководцам своим, и графу Ростопчину, что никогда и ни за что не отдаст Москву супостату. А сам взял да и бросил столицу - с жителями, с сокровищами Кремля, со всеми национальными святынями - на поругание французам. И вот, поди ж ты - великий полководец, национальный герой! Баловаться любил с девками крепостными... несовершеннолетними. Не одну обрюхатил. Последнему фавориту Екатерины Второй сам лично с утра в постель кофе подносил: "Чего изволите-с, вашество?" Вот как бывает в истории.
Генералиссимус нахмурился и вновь вспомнил что-то: "Сын... ах, да... сын Яков..." Мог, ведь мог он обменять его на какого-нибудь немецкого генерала, вытащить из плена и спасти от смерти. А не стал. Почему не стал? Потому что нельзя было. Народ, его собственное окружение не поняли бы и не простили этого поступка. Поступка большевика, наследника Ленина. Здесь важна была его железная воля, сила коммунистического духа, жест объединителя всех интернациональных прогрессивных сил. Вот за Эрнста Тельмана, томившегося в то же время в немецком плену, он не глядя отдал бы, не задумываясь, дюжину любых своих военачальников. Политическая воля выше человеческих чувств и всякой сентиментальности. Иван Васильевич Грозный сам посохом сыну своему голову проломил, когда заподозрил в измене. А Петр I и вовсе - сыну своему, наследнику царевичу Алексею Петровичу голову отрубил только за то, что тот с любовницей своей хотел к римскому кесарю бежать... Измену надо искоренять в самом зародыше, а может быть, и тогда, когда она ещё только собирается пустить первые ростки в чьей-то душе. И правильно поступил он всё-таки тогда... нет, не с Зиновьевым и Каменевым - эти предавали и его, и Ленина, и Троцкого... нет, не с Бухариным - этот тоже шарахался то туда, то сюда... А с Тухачевским и всей его компанией - эти могли бы, не разгляди он тогда их замыслы, весь СССР столкнуть с пути строительства социализма в пучину капитализма, отдать народ снова в рабство, под невидимое иго международного еврейского капитала. Он этого не допустил тогда и не допустит впредь. Потому что у него есть Власть. Власть... абсолютная власть. Чем она, собственно, является для него и для других? Абсолютная власть, с одной стороны,- это высшая форма собственного самовыражения, своей духовности, своего видения мира, понятной и нужной тебе идеологии. Она, власть, позволяет не только выражать и декларировать собственные принципы, отстаивать их в жизни, но и считаться с ними других. Чем больше власть, тем большее число людей живёт по твоим "солнечным часам". Что ещё даёт большая, если не сказать, бескрайняя власть? Наверное, самое главное - иллюзию счастья, бессмертия и любви. Может быть, ещё и иллюзию собственной гениальности и незаменимости. Иногда обладателю абсолютной или большой власти начинает казаться, что его собственные духовная мощь, интеллект, подкрепленные реальной силой многих преданных тебе людей, готовых выполнить любое твое желание, приказ и, не задумываясь, отдать за тебя жизнь, - не подвластны законам физического и биологического старения. И неосознанно верится, что импульсы твоего мозга не зря посылают скрытые сигналы во Вселенную - обитель Вечной жизни, Мирового разума. И, в конце концов, будет ответ, видимый одному тебе, - сигнал оттуда. Найдется та спасительная нить, держась за которую пройдешь через холмы старости в долину бессмертия и вечной молодости. Что-то ведь, на самом деле, есть там за невидимыми барьерами времени и человеческого осязания. И вдруг, может статься, именно ты как раз и будешь тем первым из когорты избранных, кому удастся преодолеть законы земного бытия, перешагнуть через завесу времени. Власть подобна природе. Сам он достиг той высоты власти, когда теперь уже не надо было оправдываться перед кем-то и кому-то чего-то доказывать. На окружающих его людей, на те события, которые происходили в жизни, - он мог равнодушно и спокойно смотреть только сверху вниз. Такая власть, которой достиг он, воплощает в себе и разрушительное, и созидательное начало. В первом случае она выражает известный принцип "Государство - это я". Всё делается только ради себя, ради удовлетворения всех своих желаний и амбиций. А во втором... во имя высших общественных интересов в своей деятельности отказаться от себя, даже от самой памяти о себе. Даже от того, чтобы через сотни лет кто-то из живущих смог оценить силу твоей самоотверженности, всю трагическую глубину твоего одиночества и готовности к самопожертвованию. В мировой истории такое было по силам лишь единицам. Александр Македонский... Юлий Цезарь... Кромвель... Лютер... Наполеон Бонапарт... в каком-то смысле Николай II. Весь парадокс заключается в том, что высшая форма духовной свободы - это способность добровольно отказаться от безграничной власти во имя всеобщего блага. Отступая - победить, убить в себе раба и подняться на ту невиданную нравственную высоту, которая сильнее смерти. А что, если вдуматься, есть смерть? И существует ли бессмертие души?
Он снова задумался. С точки зрения марксисткой теории материализма - нет. Всё имеет своё начало, продолжение, взлёт, расцвет и увядание. Даже дерево может цвести сотни лет, но и оно потом всё равно умирает. Или планеты - они рождаются и гибнут. Само солнце не вечно. И оно когда-нибудь погаснет. По атеистической теории бессмертие заключено в памяти людской. Оно в том, когда о тебе или твоих делах вспоминают не только при жизни, но и спустя триста - пятьсот лет те люди, которые тебя никогда не видели и не знали.
Он вновь подумал об Александре Великом, о Юлии Цезаре, о Грозном царе, о Наполеоне. В этом смысле и он, наверное, как и они, обеспечил себе подступ к пьедесталу бессмертия. И о нём будут помнить потомки. И не только как о продолжателе дела Ленина. Его будут помнить как Мессию, несущего свет новой веры и нового учения. Приведшего всё человечество в иное светлое царство - царство Коммунизма. И он будет, как и Ленин, вечно покоиться в стеклянном саркофаге - Мавзолее. И через сотни лет его будут видеть иные поколения трудящихся, для которых лозунг "Равенство, Братство" будет не пустым звуком, а смыслом их жизни. И он никогда не будет забыт. Разве это не бессмертие? Человеческая душа... Существует ли она? Он попытался осознать это понятие как марксист, большевик и атеист. С этой точки зрения, душа - это остывающее тепло твоего тела, сгусток нервной и духовной энергии, в последний миг, уходящий в никуда. Но что значит в никуда? Ничто не пропадает и не исчезает бесследно. А лишь переходит в иное количество и качество, становится частью чего-то необъяснимого, частью какой-то иной невидимой материи. Но ведь из такой материи соткан мир, Вселенная, пространство Мирового Разума, который ведает движением звёзд и планет, непостижимыми законами Галактики и мироздания. Значит, с материалистической точки зрения, твоя душа (тепло твоего тела, импульсы ума) становится пусть крохотной, но частью невидимой мировой души. И она уже начинает жить по каким-то иным, никому неведомым законам. И, значит, она будет существовать до тех пор, пока существует и сама Вселенная, то есть сама материя. Выходит, душа - бессмертна?! Примитивно, конечно, но факт. Самым тяжелым было бы, наверное, то, что человек, исчезнув физически, не терял бы способности думать, чувствовать, страдать. И вот здесь - самое главное. Невольно понимаешь, что земная жизнь всё-таки и есть высшая ценность, дарованная человеку Богом или природой. Ибо она - телесна физически, осязаема во всём: в любви, в скорби, в радости и печали. Без неё пустым звуком, блефом, миражом являются все материальные блага и богатства мира.
Он снова отвлёкся - его мысли, словно создаваемые им великие каналы, потекли в иное измерение. Ему вспомнился далекий весенний день, - какой-то весёлый, радостный, светлый. Не такой, как обычно, когда хотелось уже с утра надавать кому-то по жопе за нерадивость, сентиментальность или мягкотелость. Для себя он всегда понимал, что только работа - каждодневная, изматывающая, последовательная и методичная - способна принести видимый, осязаемый результат. Только так: работая на износ, не жалея ни себя, ни других, - можно воплотить свою волю и желание в жизнь, заставить окружающих беспрекословно слушаться, уважать и бояться себя. Не обсуждая выполнять все твои приказы, подчиняться только твоей воле. Сталину вспомнился тот редкий день, когда он мог позволить себе на какое-то время отвлечься от политической борьбы и просто отдохнуть со своей семьей на природе.
Он, словно наяву, увидел молодую Надю - счастливую и веселую. Маленькую Светланку и ещё совсем маленького Ваську. Его лучший друг в ту пору (а точнее соратник) Клим Ворошилов - круглолицый, румяный, озорной - смешил всю их компанию, рассказывая что-то заразительно веселое. Все смеялись. Горел костёр, на шампурах жарилось мясо, а в больших жестяных кружках уже пенилось холодное красное вино. "Э-эх, - подумал он, - как быстро отшумела молодость: ссылки, побеги, революция, гражданская война, борьба с оппозицией, коллективизация и индустриализация, потом снова война... " Нормальной-то жизни и не было. Вернуть бы всё назад - сколько бы ласковых слов, не сказанных тогда, прошептал бы он Наде сегодня. Она бы родила ему ещё двоих детей. Он бросил бы к чёртовой матери всю эту канитель: и мышиную возню в Политбюро, и склоки с оппозицией, и свору всех своих нынешних опричников. Всё бы оставил - уехал бы с семьей в Гори, к матери. Работал бы скромным учителем в маленькой сельской школе. Занимался бы только семьёй - женой и детьми. А в свободное время писал стихи.
Он снова задумался, что-то вспоминая. От напряжения сеть глубоких морщин избороздила рябой, желтоватый лоб. Он вдруг отчётливо вспомнил свои юношеские стихи:
Когда луна своим сияньем
Вдруг озаряет мир земной
И свет её над дальней гранью
Играет бледной синевой,
Когда над рощею в лазури
Рокочут трели соловья
И нежный голос саламури
Звучит свободно, не таясь,
Стремится ввысь душа поэта,
И сердце бьётся неспроста:
Я знаю, что надежда эта
Благословенна и чиста!..
Жуков не только говорил, но тоже думал... думал о своём. На невидимом уровне самой глубокой отметки своего подсознания. Он вдруг отчётливо вспомнил начало войны. "Тоже мне, вождь гениальный... величайший стратег всех времен и народов... гениальный полководец". Когда на пятый день войны немцы захватили Минск и были уже на подступах к Смоленску, в логове "кремлевского горца" началась паника. Все бегали из угла в угол, словно крысы на тонущем корабле, и искали виноватых. Хотя всё случилось именно так, как он предупреждал их всех ещё за полтора года до этого. После больших манёвров, где он командовал "синими", а Павлов - "красными". Тогда он разбил войска противника в пух и прах. А они, вместо того чтобы сделать правильные выводы - укрепить линии обороны границы, подготовить к подходу к ней скрытые резервы из второго и третьего эшелона, - начали заниматься самой настоящей хернёй. Демонтировали всю линию обороны и начали подписывать пакты о ненападении, всячески задабривая Гитлера. А ещё - расстреливать своих. Тех, кто, по их мнению, сеял панику, распространял ложные слухи и тем самым провоцировал вооруженный конфликт с дружественной Германией.
Забегали, забегали они тогда, после начала войны. И сразу нашли виноватых, козлов отпущения - командующего западным округом командарма Павлова и его заместителя начальника штаба Климовских. И сразу - к стенке. Думали, что это остановит немцев. Сколько горьких минут и унижений испытал он тогда. Он - Жуков, полководец, разгромивший японцев на Халхин-Голе. Он, который всё это предвидел, предчувствовал и знал. О чём неоднократно предупреждал всех их.
Мысленно он перенесся в те горькие дни и ночи. Позор... Он видел колонны своей армии, своих красноармейцев. Нескладные, задастые, какие-то непородистые, приземисто-кривоногие или, наоборот, длинно-нескладные, похожие на отощавших, отбившихся от стаи журавлей, - в немыслимых гигантских ботинках с обмотками и в гимнастерках цвета лошадиной мочи. И это было его войско! Его армия, с которой надо было идти навстречу немцам, останавливать их и бить. Воевали его бойцы их рук вон плохо. Это надо было честно признать. Без приказа оставляли боевые позиции и в беспорядке отступали после первых выстрелов противника. За первые полтора месяца в плен к немцам попало больше двух миллионов человек. Это была уже почти катастрофа. Вопрос стоял: или - или... Надо было любой ценой сначала навести порядок в частях. И он сам начал ездить по соединениям - вначале просил, убеждал, уговаривал. А когда это не помогло - начал расстреливать нерадивых, как ему казалось, командиров и трусливых бойцов... А эти? Так называемые члены Политбюро? Собрали свои манатки и собрались бежать вместе со своим "продолжателем дела Ленина" в Куйбышев. Будь у него тогда хотя бы две надежные роты без стукачей и энкаведешников! Показал бы он им, где раки зимуют! А то ведь и в те дни глаз с него не спускали - следили за каждым шагом... боялись, чувствовали. В чём-в чём, а в этом Сталина не упрекнёшь. Интуиция и подозрительность - страшные. Словно читает твои мысли. Поэтому лучше и сейчас не смотреть ему в глаза, а только на карту. Иначе - догадается, поймёт, уничтожит. Да, была бы в те дни хотя бы рота надёжных и отчаянных ребят. Взял бы тогда и арестовал всю эту шоблу во главе со Сталиным, Берией и Молотовым. А потом - расстрелять их всех к чёрту около Ближней дачи в каком-нибудь кунцевском овраге вместе с прихвостнями-пидарасами, всеми этими Власиками да Паскрёбышевыми. И после этого объявить по радио всей стране, что улетели лечиться в Куйбышев, поправлять своё драгоценное здоровье. Сделать номинальным главой правительства этого старого пердуна, любителя молоденьких балерин, тверского козла Мишку Калинина. Взять управление всей армией и фронтами в свои руки. И воевать, воевать... Почему-то вдруг снова вспомнилась битва за Москву - самая значимая, на его взгляд, за весь период войны.
С пятнадцатого октября, в течение всей недели, в столице царила настоящая паника. Пустые госучреждения, тысячи беженцев, уходящих на восток. В общем, полный паралич власти. Брось тогда немцы на столицу усиленный десант - взяли бы Москву голыми руками. И кто знает, как бы тогда сложились дальнейшие события. Повезло, конечно, нам тогда. С чем можно было сравнить ту страшную по накалу драку? Немцы тогда стояли от своей цели даже не в двух шагах, а ближе. С минимальными потерями, как на прогулке или параде, они прошли тогда сотни километров нашей территории за считанные недели, разрезая её на части без усилий насквозь, словно остро отточенный нож - слиток сливочного масла. Ничто, казалось, их уже не может остановить.
А мы? Практически не осталось ни техники, ни вооружения. Про себя Жуков недобрым словом помянул маршала Тухачевского. Тоже мне, нашелся великий полководец, выдающийся тактик военного дела современности! Ведь именно его долгое время слушал Сталин, именно ему доверил переустройство всей Красной Армии. Пижон! Бонапарт местечковый! Бабам нравился, на скрипочке в свободное время играл! Умник! "Только наступательная доктрина. Бить врага на его собственной территории..." Закупил у англичан и американцев быстроходные легкие танки, наладил их массовое производство. А на хера они, какой от них толк? По нашему бездорожью ходить не могут, вооружение слабое, вспыхивают даже от бронебойной пули, как коробок спичек. Немцы их с самолетов, как мишени в тире, расстреливали... Жуков на миг вспомнил статного маршала с надменно-красивым лицом. Чем тот ещё прославился? Тем, что подавлял мятеж в Кронштадте, расстреливал там своих же - братишек-матросов из рабочих. Тем, что бросил свою армию под стенами Варшавы. А ещё подавлял крестьянские восстания - лупяжил с бронепоезда по мужикам снарядами с ядовитыми газами... Да, наломал маршал дров. А когда не нужен стал - самого поставили к стенке...
Не хватило немцам тогда для взятия Москвы всего чуть-чуть - дивизий пять-шесть. Впервые столкнулись они с нашим серьезным сопротивлением под стенами Смоленска, в перелесках Вязьмы. Был приказ: не отступать, стоять насмерть! Он сам ездил туда, руководил обороной. Уперлись... первый раз дали немцам в зубы. Было так, словно наглый и уверенный в своей безнаказанности блатарь, подкараулив во дворе после летних каникул интеллигента-школьника, - не напрягаясь, ради своего удовольствия, хотел, как прежде до этого много раз, избить того в кровь. И начал избивать. Методично и жестоко - то с правой, то с левой руки. Казалось, ещё чуть-чуть, и школьник, измочаленный и окровавленный, окончательно загнётся. И тут его уже можно будет, так же спокойно и методично, добить ногами. Но, оказалось, что и школьник времени даром не терял, а готовился к так называемой встрече: в течение всего лета брал уроки бокса у местного физрука. И, вместо того чтобы просить у обидчика пощады, собрав в кулак остатки своей силы и воли, вдруг неожиданно (в том числе и для себя) сам наносит удар своему наглому обидчику. Сначала изо всех сил в челюсть, а затем в нос. И через какой-то промежуток времени снова в челюсть...
Немцы потеряли в тех боях убитыми около шестидесяти тысяч человек. Таких потерь они ещё не знали. Для них это тоже был настоящий шок. Сам Жуков в тот период был особенно жесток по отношению ко всем. Никого не жалел - ни себя, ни других. Воевать приходилось во главе позорно-необученного войска, с полуграмотными командирами. Сам себе в то время он напоминал карточного игрока. Когда на руках скопилась несколько колод самой мелкой и ненужной масти, а козырей почти нет. У противника же всё наоборот - самый выгодный и удачный расклад. И поэтому нужно попытаться не только отбиться, но и выманить у того как можно больше козырей. Ради этого не жаль отдать и целую колоду своей мелкоты пусть за одну, но значимую фигуру противника. С той лишь разницей, что картами в этой смертельной игре были его солдаты и офицеры, полки и дивизии. Вновь прибывающие пополнения - заново сформированные части из ополченцев-добровольцев, - сразу кидались им в печь, в топку той смертельной битвы. И они, почти все, тотчас моментально там сгорали. Но всех человеческих дров безотказная и раскалённая до предела, хваленая всепоглощающая немецкая печь уже перерабатывать не могла. И оставалось лишь ждать, когда её забьют до отказа, под завязку новыми нескончаемыми человеческими поленьями. Чтобы она, сначала дав сбой, начала гаснуть.
Жуков научился на том первом, самом страшном этапе войны главному - на равных бороться с неудержимыми танковыми клиньями, которые взрезали сотни километров нашей территории, рассекали армии, соединения и группы от наиболее важных коммуникаций, а затем методично уничтожали их. Он понял, что главное в этой борьбы с клиньями - взаимодействие всех воинских частей с теми укрепрубежами, которые должны были "лоб в лоб" встречать танки. И если эшелонированная оборона выдерживала, не рассыпалась сразу, с первого удара от напора стальной армады, то эту самую армаду можно было, в свою очередь, попытаться тоже уничтожить, разрубая по частям. Подобно тому, как разрубает острым топором охотник, притаившегося в траве удава.
Труднее всего было вычислить направление их главного удара. И поставить на его пути надёжный глубокий заслон. Ради этого приходилось не жалеть ни сил, ни боевых средств, ни людских ресурсов. Он вспомнил, как для того, чтобы задержать на какое-то время неизвестно откуда прорвавшиеся танки и успеть залатать дыру в обороне, - ему пришлось бросить, в буквальном смысле под гусеницы танков, вновь сформированное ополчение из студентов, аспирантов, профессоров и других научных работников. У тех была одна винтовка на пятерых да ещё, может быть, и то не у всех, - саперные лопаты. Не было ни гранат, ни противотанковых ружей, а лишь небольшое количество стеклянных бутылок с зажигательной смесью. Как их тогда ещё называли - "коктейль Молотова". За полчаса немецкие "пантеры" и "тигры" искрошили, сравняли с землёй всё это несуразное войско - будущий и настоящий цвет нашей науки. Но не дрогнули, не дрогнули ребята... Всё же задержали немцев. Конечно, это можно было бы назвать преступлением. Преступлением перед их родителями - отцами и матерями. Преступлением перед наукой. Но он это делал не для себя, не ради своего личного блага. А ради той страны, во имя которой он и сам, не задумываясь, отдал бы свою жизнь.
И наконец, после долгих мытарств и страданий, нескончаемой серии неудач и поражений, такой момент в сражении наступил. Сначала ударили сорокаградусные морозы, и безотказная немецкая техника не выдержала - остановилась среди русского бездорожья. А наши новые пополнения всё прибывали и прибывали откуда-то с востока. Именно тогда их всепожирающая печь уже была не в силах перерабатывать всего того количества дивизий, полков соединений, частей, мехкорпусов, которые нескончаемым потоком всё забивали и забивали её горловину, её ненасытное всепожирающее нутро. И, испепелив дотла, до черного угля большую часть из них, она всё же и сама не выдержала, задохнулась, в какой-то момент дала сбой и, поперхнувшись, окутавшись ядовитым облаком, погасла...
Перед ним всегда, каждый день, каждый час, в течение всех этих четырех лет стоял только один вопрос: "Или мы - их, или они - нас". Поэтому он и не думал о человеческих потерях, о принесённых жертвах. Ведь речь шла о том, исчезнет ли русская, славянская нация с карты мира навсегда, превратившись в покорное стадо рабов, или сможет отстоять своё право на существование, на счастливую и достойную жизнь. То, что он сказал тогда в запале члену Военного совета Хрущёву, что русские бабы нарожают еще, было не полной правдой, а лишь частью её. Это была скорее та жестокая, безжалостная необходимость, которая тогда не оставляла ни ему, ни другим никакого иного выбора... А когда, уже в конце войны, после всех этих унижений: бесконечных отступлений, оборонительных боев, вечной нехватки резервов, техники, боеприпасов, орудий, - наши войска были в Берлине, в логове зверя, оставалось нанести последний удар. Взять Зееловские высоты и Рейхстаг, водрузить на нём Красное Знамя Победы. Война была практически выиграна. Можно было бы повременить несколько дней. Но он не хотел ждать. Настала и его пора рассчитаться за всё: добить коричневую гадину в её гнезде. И он бросил туда свои лучшие резервы, свой неприкосновенный запас, свою "старую гвардию". И они, пройдя почти всю войну, выйдя живыми из многих сражений и боёв, - почти все полегли там, на тех высотах. Всего лишь за два дня до окончания войны и подписания немцами капитуляции. Но коричневая гадина с черной свастикой на липкой чешуе была раздавлена...
В крупномасштабную ядерную войну Жуков не верил. Сейчас для него было важно уцелеть. Сосредоточить в своих руках военную власть. А затем, если повезёт, сделать то, что он так хотел сделать со всеми ними и не успел в 1941 году...
Он закончил доклад и после слов "Вы пока свободны...", резко повернувшись через левое плечо, чётким солдатским шагом, чеканя поступь, вышел из кабинета генералиссимуса. Он старался ни о чём уже не думать, ни малейшим движением не выказать и тени сомнения. Жуков знал, что в эти секунды Сталин, не отрываясь, затаенно-угрюмо, словно залёгший у тропы старый тигр-людоед, смотрит ему в затылок. Именно в эти мгновения он, как правило, и решал для себя: что делать с тем или иным человеком. Оставить жить или предать смерти...
***
Всё началось ровно два года назад. Тогда Татьяна опоздала на лекцию и, постучав в дверь аудитории, попросила разрешения войти. Перед ней стоял человек несколько странного вида. С первого взгляда облик его показался ей уродливым. Это был старший преподаватель с кафедры интегральной кибернетики Феоктистов Антон Евгеньевич. Крупная голова с редкими, гладко прилизанными волосами, длинноватый и некрасивый нос, глаза - небольшие, цвета выгоревшей синьки. Всё это сидело на худой, жилистой шее, которая плавно переходила в непропорционально вытянутое тело, и оканчивалось кривовато-короткими ногами. Правда, изрядно поношенный, но опрятный костюм когда-то ярко-синего цвета в черную полоску несколько сглаживал недостатки его фигуры. "Проходите, садитесь", - ровным голосом предложил он Татьяне.
Речь Антона Евгеньевича была правильной, четкой, ровно-спокойной, убедительной и лишенной чрезмерных эмоций (чем, кстати, злоупотребляли и пользовались без надобности многие преподаватели). Татьяну поразила логика его умозаключений, сила математических выкладок, подтверждённых цифрами, и аналитический склад ума. Он выщёлкивал формулы, словно ядреные орехи из скорлупы, и складывал их легко и просто в корзину своих математических выводов. По всему чувствовалось, что это очень сильный и думающий преподаватель. Его голос, артикуляция, аргументация подействовали на Татьяну как сеанс гипноза. А ещё ей и впрямь по- настоящему было интересно слушать то, о чём он рассказывал...
Прошло несколько его лекций, вовсю шла подготовка к коллоквиуму и семинару. Антон Евгеньевич уже отличал Татьяну из общей массы слушателей. Выстраивая логические цепочки своих сложных математических умозаключений, он смотрел только на неё. Она иногда с места задавала ему вопросы в тех местах его лекций, которые казались ей в чём-то не до конца понятными. Он удивлённо вскидывал брови: её вопросы были серьёзны, продуманны. Чувствовалось, что она подходила к его тематике не формально, не поверхностно, а глубоко и творчески. И ещё ему было ясно, что у неё хороший, цепкий, математически-рациональный, острый склад ума. Ему с ней было интересно общаться скрытым от посторонних глаз языком математических формул, где роль слов выполняли интегралы и сложные функции.
Такие же чувства (взаимный интерес и желание общаться) Татьяна начала испытывать и к нему. И вот странное дело: исчезло куда-то его некрасивое лицо, худая жилистая шея, короткие кривоватые ноги. Перед её взором предстал интересный мужчина - талантливый кибернетик с незаурядным, ярким складом ума, человек, нестандартно и оригинально мыслящий, будущее светило науки и, возможно, ученый с мировым именем. С ней что-то произошло. Она потеряла покой и сон. И даже еда, что называется, не лезла ей в горло. Она похудела, её глаза лихорадочно блестели. А потом она поняла, что её неудержимо тянет к нему физически. Как женщину к мужчине. Всё, что случилось потом, она помнила как во сне. За два дня до нового года, оставшись с ним наедине в аудитории после того, как закончились последние предэкзаменационные консультации для вечерников, - во всём призналась ему. Антон Евгеньевич внимательно и настороженно смотрел на неё (уж не провокация ли это или насмешка?). Ему никто, никогда раньше не говорил таких слов. Да и сам он хорошо знал, что никак не может претендовать на роль секс-символа, кумира молодых студенток. Сам он давно был женат на полной, некрасивой женщине, которая была старше его на десять лет. Кроме своей внешней дурноты и истеричности, она была к тому же и маниакально подозрительна: ревновала своего мужа даже к телевизору. И даже не найдя никаких оснований и подтверждений для своей ревности, все равно рыдала дурным голосом полдня в маленькой смежной комнате или в ванной. У них были дети - две девочки, удивительно похожие на мать. Казалось, что в его жизни уже всё устоялось, сложилось по раз и навсегда установленному укладу, определилось окончательно и бесповоротно. И что уже не будет больше никогда ничего красивого, романтического. Того, что захватывает человека целиком и бесповоротно, заставляет терять голову и совершать безумные поступки. И вдруг - Татьяна.
Её появление взбудоражило весь его устоявшийся быт и уклад. Впервые в своей жизни он был охвачен каким-то новым, доселе не испытанным им и неизведанным чувством. Татьяна была не только красива. Ему с ней было ещё и очень интересно общаться. Она была компетентна и талантлива именно в тех профессиональных вопросах специальной тематики, которые и его самого очень интересовала. В ответ на её признание он (надо отдать ему должное) сам рассказал ей и о жене, и о детях. Татьяна опустила голову, а потом вновь посмотрела на него. Какой-то жар, вперемешку с холодом, пронизывал её с головы до пят.
Было уже восемь часов вечера. Институт окончательно опустел. "Для меня ваше семейное положение не имеет никакого значения..." - только и произнесла она. Антон Евгеньевич, плохо соображая, что он делает, закрыл на ключ дверь аудитории изнутри. Безумная страсть, словно какие-то ранее дремавшие в нём бесы разожгли её, вспыхнула в его душе с невиданной силой. К своей жене он давно относился равнодушно. А формулы, функции, интегралы, таблицы чисел не имели телесных оболочек. С Татьяной творилось примерно то же самое. Она подошла к столу, опустила голову и, облокотившись на локти, широко расставила ноги в английских замшевых сапогах на высоких каблуках. Сама лихорадочно расстегнула блузку, повернулась к нему спиной. С больших портретов, висящих в аудитории, на неё укоризненно смотрели великие математики прошлых веков, словно качали головами, вздыхая: "Что же ты, девонька, делаешь..." Её лоб невольно уперся в шероховатую деревянную кафедру. Антон Евгеньевич дрожащими пальцами сам судорожно расстегнул ей юбку. Скосив чуть в сторону глаза, она лишь видела устаревшего фасона трусы "в горошек" и, казавшиеся в них совсем короткими, кривоватые ноги своего преподавателя, окутанные золотисто-нежным пушком. Пробудившаяся в нём страсть была подобна обрушившейся плотине, разверзшемуся долго спящему Везувию, излившемуся вдруг с высоты всеми своими водами Ниагарскому водопаду... Она стала тайно регулярно встречаться с ним. А через некоторое время Татьяна познакомилась с Сергеем. Ей он сразу понравился своей открытостью и добротой. Она была покорена его чуть смущённой, застенчивой улыбкой. И тем, как он умел слушать. И в то же время чувствовалось, что за его плечами есть уже и непростая судьба, и определённый жизненный опыт. Он хорошо и застенчиво ухаживал за ней, вероятно, считая её скромной, чистой и непорочной девушкой. Первое время он даже боялся поцеловать её, думая, что это может оскорбить, испугать её и тем самым прервать их знакомство.
Если бы он сразу проявил решительность, напор, желание - она бы и сама не отказала ему и в более тесной близости. Тем более ей уже и самой было интересно сравнить своего нового партнера с Антоном Евгеньевичем. Кто же их них лучше? Хотя умом она понимала, что сейчас вряд ли кто-нибудь сможет так увлечь её, доставить ей столько тайного удовольствия, сколько её преподаватель. Один его вид почему-то необыкновенно волновал и возбуждал её. Да и пробудившаяся вдруг страсть в тридцатишестилетнем преподавателе была выходящей за рамки обычных норм и представлений. В своем вожделении он был подобен неутомимому гидравлическому компрессору, который может работать сутками, не ведая усталости. Сергей был более сдержан, закрыт от неё и от окружающих его людей. Видимо, у него была какая-то своя жизнь, свой мир, в который он не хотел допускать посторонних. И ещё она не знала, как он отреагирует на то, что она - не девушка. Как поведет себя после этого.
У Татьяны, несмотря на её внезапные порывы, был холодный аналитический ум: трезвый и расчетливый. Поэтому, не признаваясь в этом самой себе, она строила планы. Выбирала и прикидывала: кто из них двоих лучше, кто подходит ей больше? Да, в настоящее время Антон Евгеньевич всецело поглощен ею. Он был даже уже готов оставить свою семью - жену и двух дочерей- и уйти с ней в "свободное плавание". Для этого ему пришлось бы оставить институт, преподавание и кафедру (в те времена такие аморальные проступки не прощались) и уйти работать простым преподавателем в школу или техникум. Попутно подрабатывая по объявлениям занятиями с нерадивыми студентами. Им пришлось бы наверняка искать и снимать квартиру или скитаться по углам. На подходе у Антона Евгеньевича была почти уже написанная докторская диссертация о новом методе интегральных исчислений. Защиту, скорее всего, пришлось бы отложить на неопределенное время. И как там у них всё сложится дальше - неизвестно. Конечно, один вид этого новоявленного Казановы будоражил её, как женщину. Но постоянно находиться в обществе этого неутомимого Квазимодо, бывать с ним на людях, ездить в гости к подругам... на это нужно было решиться. Когда Антон Евгеньевич, с длинной вытянутой шеей и несколько неподвижным взглядом слегка выпуклых глаз, устремлённых в одному ему видимые заповедные дали научных тайн и открытий, шёл по коридору института, то порой казалось, что это плывет куда-то по своим неотложным делам Лохнесское чудовище. Хотя Антон Евгеньевич уже во многом состоялся как личность, как ученый-кибернетик. Останавливало её ещё от принятия окончательного решения и мысль о двух его дочерях, о которых он ей иногда рассказывал.
Сергей нравился ей тоже. Но не так, как Антон Евгеньевич. Стремление к нему было не плотским, обжигающе-безумной страстью, охватывающей всё её тело, а каким-то спокойным, ровным, светлым. Но будущее Сергея было ещё слишком неясным. И хотя учился он хорошо - это не являлось залогом его будущего, успешной карьеры. И сколько в дальнейшем у него уйдет на это времени? Не уйдут ли на это долгие годы? Не до конца понятным оставался для неё и его характер, образ мыслей. Вроде бы и открыто-доброжелательный, но в чём-то главном непонятный для неё самой. И в то же время где-то в глубине души понимала она, что так хорошо ей, как с Антоном Евгеньевичем, не будет ни с кем. "Верно говорят бабы в деревне: один раз дашь - замучаешься портки снимать", - с горечью думала Татьяна.
***
Никита Сергеевич был доволен - восторженный прием в Америке превзошёл все его ожидания. Но это было ещё не полный триумф. Полный триумф случился бы... если бы удалось закадрить какую-нибудь известную бабу, желательно мировую знаменитость. Ну, например, флиртануть или... даже того... Мэрилин Монро. Вот тогда бы и утёр он нос всем своим завистникам и критиканам. А те сказали бы: "Да, наш Никитка, оказывается, не только кукурузой махать умеет...". Вот-вот, показать им всем, и молодым и старым, что и мы "мух не ноздрей щелкаем..." И он приложил все свои усилия, чтобы осуществить эту грандиозную, как когда-то говорил грузин-мясник и он же товарищ Сталин, "ыдею".
Никита Сергеевич устроил колоссальный прием в советском посольстве: икра черная и красная, фаршированная белорыбица в сливах, свежие кабачки в маринаде, чесночок маринованный, свежий молодой рассыпчатый картофель, малосольные огурчики с пупырышками, мясная мякоть кабана, печень изюбра и студень из молодого молочного поросёнка, сёмга, осётр и лосось. И... конечно же, ледяная русская водка - крепкая, холодная, вкусная, без запаха. Всё, то есть по-русски: широко, гостеприимно, с размахом. Одним словом, со всей душой. В спинку стула, на котором должна была сидеть Мэрилин, "железный Шурик", нынешний главный чекист страны Саша Шелепин, со своими молодцами вмонтировал портативный "жучок"-микрофон. Расчёт был прост: когда Мэрилин "созреет", "железный Шурик" даст знать. А он потом под благовидным предлогом уведёт её в тайную комнату посольства, о которой мало кто знал. Там уже был сервирован столик на двоих: армянский коньяк, шампанское, шоколадные конфеты в дольках ананаса. Была застелена заранее самым дорогим парчовым покрывалом шикарная кровать (разумеется, тоже на двоих). А на заранее приготовленных двух витых, из красного дерева венских стульчиках, а именно на их спинках, висели, так сказать, "приборы" для любовных утех: огромная, похожая размерами на парашют, шелковая, просторная пижама Никиты Сергеевича, с огромным гульфиком без пуговиц и сексапильный, коротенький, с широким вырезом, дабы созерцать все выдающиеся женские прелести, халатик с вьющейся, возбуждающей ленточкой у талии - для Мэрилин Монро. И ещё прозрачный, невесомый бюстгальтер, больше похожий на два огромных розовых воздушных шара, запущенных в безоблачное небо. Тот халатик и бюстгальтер, между прочим, по личному указанию первого секретаря привёз Громыко аж из самого Парижа, когда там проходила конференция стран Запада и Востока по фронтальному и полному разоружению. Но сам Никита Сергеевич был не намерен разоружаться. Что ни говори, возбуждала, возбуждала эта заморская коза Никиту Сергеевича. "Погоди, погоди - устрою я тебе Пирл-Харбор... а там - гуд бай, Америка!", - довольно думал он.
Тот же самый портативный "жучок"-микрофон и должен был фиксировать перепады в настроении этой белокурой бестии с симпатичной родинкой на левой щеке. И в конце концов известить Никиту Сергеевича о том ожидаемом моменте, когда она "созреет" окончательно...
Вечер проходил великолепно. Но одно смущало - Мэрилин почти не пьянела и не отводила влюблённых глаз от красавца президента Кеннеди. А Никите Сергеевичу лишь равнодушно-вежливо улыбалась. "Но ничего, - думал он, - ты у меня скоро созреешь...". И самолично незаметно подливал в её бокал с водкой - шампанское. Говоря по нашему, делал "ерша". Это, видимо, и развязало ей язык. Да не в ту, видно, сторону. Она, уже в состоянии сильного подпития, когда он, прижимаясь к ней и поглаживая своей ладонью её бедро, пригласил посетить Мэрилин лучшую здравницу в СССР - Пицунду... вдруг презрительно засмеялась ему в лицо, слегка оттолкнула и показала при всех своим безымянным пальцем "фак". "Джонни, Джонни, - хохоча, обратилась она к президенту Кеннеди, - я сейчас умру от смеха... эта противная жаба решила закадрить меня... увези меня отсюда к себе домой...".
Никиту Сергеевича как током ударило. Надсмеялась, паскуда! Да не над ним одним! Тут было уже и политическое дело! Надсмеялась не просто над человеком, плюнула в душу не просто мужику, который к ней, что называется, со всей душой... Надсмеялась над коммунистом номер один, лидером международного коммунистического рабочего движения, движения всего прогрессивного человечества против колониальной политики империализма в странах Европы, Азии и Африки! Надсмеялась тем самым фактически над всем социалистическим строем, над Партией, представленной в его лице! Этот её паскудный смех, показанный ему при всех палец - есть насмешка самой натуральной буржуазной вырожденки над всей марксистско-ленинской философией. Над Великой Октябрьской социалистической революцией, которая делалась, между прочим, и для таких, как она. Не он ли проводил "чистки" и коллективизацию на Украине, беспощадно боролся с всякими оппозиционерами, националистами и космополитами для того, чтобы открыть этой лярве глаза на гнилое нутро капитализма и преимущество нашего строя? Испортила, испортила эта буржуазная профурсетка вконец такое благодушно-радостное и щедрое настроение Никиты Сергеевича. "Эх... случись это в Союзе... получила бы ты у меня по жопе... вырожденка и стриптизерша... агентка международного империализма и троцкистка! Вейсманистка-морганистка проклятая! Дрозофила буржуазная!" Никита Сергеевич свирепел всё больше и больше. "К тебе, можно сказать, со всей душой - Катьку Фурцеву и то так никогда не уговаривал. А ты?! Оппортунистка заморская, продукт разложившегося и загнивающего строя! В конце концов, просто - голливудская шалава! Наверняка ведь (товарищи из ЦК подтвердят) пробы негде ставить! А строит из себя - тьфу! Чарли Чаплин - вот тот и правда гений, и то себя так не ведёт! А эта! Товарищ бы Сталин (тьфу, какой он мне теперь товарищ, если я же его и разоблачил!) отдал бы тебя на пару дней товарищу Берия с его нукерами. Посмотрел бы я, как ты бы им свой палец показала... А могло бы такое быть! От такой карьеры отказалась! Дали бы орден тебе, как Абделю Насеру или Полю Робсону! А может, поставили бы даже возглавлять международный фонд мира или Большой театр, присвоили звание народной артистки СССР, сделали бы заместителем министра культуры Катьки Фурцевой. Да мало ли ещё чего... эх! Одно слово - дура набитая, хоть и Мэрилин Монро! И кого взамен предпочла?! Какого-то Президентика США - мальчишку, чистоплюя, молокососа! Вон он как обделался, бедняга, во время Карибского кризиса! Ха-ха, даже на Кубу не сунулся. Хотя... мужик молодец. Вон как смотрит осуждающе на эту белокурую овцу. Словно говорит ей: "Могла бы быть поласковей... и, так сказать, могла бы - дать! Ради сближения и мирного сосуществования двух мировых систем".
Никита Сергеевич был вне себя от ярости и возмущения, как и тогда на выставке в Манеже, когда он в неистовом большевистском запале, увидав своё же отражение в зеркальном стеллаже с картинами буржуазных передвижников, воскликнул, не разобравшись: "А это что ещё за жопа с ушами!?".
Случались, бывало, конечно, и до этого курьёзы и казусы. Так, однажды Никита Сергеевич услыхал случайно, что какой-то Лёня (уж не Брежнев ли? Слава Богу, выяснилось потом, что не он) с еврейской фамилией дружил с Гитлером. Мало того, что дружил, так ещё и снимал о нём фильмы. Вот сволочь! Его соплеменников в концлагерях гноили, а он, жид порхатый, про Адольфа фильмы снимает! И приказал гэбэшникам срочно разыскать этого Лёню-одессита, чтобы самолично взглянуть в бесстыжие глазёнки этого "безродного космополита". Так и сказал министру Серову: "А ну-ка, доставь сюда этого Лёню с ярко выраженной еврейской фамилией и внешностью, да побыстрее... Где искать? Да шут его знает... скорее всего в Одессе... уж больно фамилия того, как у одессита!". Та операция так и пошла под кодовым названием "Лёня-одессит". И что же? Искали этого самого Лёню по всем агентурным связям чуть ли не год! Начали, естественно, по указанию Никиты Сергеевича с Одессы. Прошерстили сей славный город вдоль и поперёк.
Но тут возникли некоторые трудности. Лёнь с еврейскими фамилиями оказалось там хоть пруд пруди. А того самого, нужного, единственного Лёню как корова языком слизала. И тут вдруг - на тебе! Нашелся наконец-то тот самый Лёня. Да только не в красавице Одессе. Да и не совсем к тому же, чтобы Лёня... А что в итоге? Лёня оказался самой натуральной бабой! Да ещё не с еврейскими, а чисто арийскими корнями. Именно бабой, а не трансвеститом или каким-нибудь гермафродитом. Да ещё и известным режиссером - Лёни Рифеншталь. Кто-то во время банкета брякнул Никите Сергеевичу "Лёни", а ему послышалось "Лёня". Был он тогда в крепком подпитии. Ну и естественно, что фамилия та, после бурного застолья, напрочь вылетела из его головы. Помнил только - что-то очень такое типичное, ярко выраженное, еврейское. Никиту Сергеевича чуть "кондратий не хватил", когда к нему в кабинет доставили этого самого Лёню, точнее, эту Лёни. Подумал даже в тот миг, что ненароком "белку поймал", до белой горячки допился. Вот, а вы говорите: "Лёня..." И уже совсем жалобно Никита Сергеевич горько выдохнул: "Все - пидирасы!..."
На следующий день в специальной записке для членов ЦК, в стенографическом отчёте о своей поездке по США, Никита Сергеевич диктовал своей машинистке: "Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв чуть не подвергся насилию и провокации на приеме в Советском посольстве со стороны полностью разложившейся в нравственном и моральном отношении американской сриптизёрши Мэрилин Монро. Но, как первый секретарь, коммунист и руководитель нашей партии, - устоял, не поддался на гнусную провокацию, продемонстрировав при этом высокий моральный дух и идейную закалку настоящего большевика-ленинца"... Никита Сергеевич не знал и даже не мог предположить, что через каких-нибудь полтора года по Москве вовсю будет гулять песня-частушка:
Товарищ, верь! Придёт она -
На водку прежняя цена!
И на продукты будет скидка, -
Ушёл на пенсию Никитка!...
***
Сергей вышел из кафе. На вечерней улице становилось по-весеннему зябко и неприкаянно. Он прошёл мимо нескольких старых домов, сложенных из красно-бурого кирпича и, перейдя через трамвайные пути, свернул налево. Миновав небольшой сквер, чтобы срезать довольно длинный отрезок пути до метро, зашёл в арку незнакомого дома, где начинался двор, через который и можно было выйти к нужному месту. Проходя мимо большого стального контейнера для строительных отходов, он машинально опустил руку в карман своей ветровки. С тем, чтобы достать оттуда и выбросить несколько старых автобусных билетов и затертый листок бумаги с перечнем книг, необходимых для написания курсовой работы по специальности. И, когда скомканные бумаги полетели вглубь контейнера, он обратил внимание на какой-то странный сверток, который лежал здесь же рядом, недалеко от забора на вытоптанном газоне. Незнакомый предмет был перетянут крепкой бечевкой крест-накрест. Точно так же, как на почте перевязывают перед отправлением ценные бандероли. "Интересно, что там? Как он попал сюда?" - подумал он.
Сергей наклонился и поднял неожиданную находку. Она оказалась слишком легкой. Никого рядом не было. Только какой-то человек, по-видимому, изрядно набравшийся, широко раскинув руки, неподвижно распластался в глубине двора. Держа в руке свёрток, Сергей отошёл от места находки на метров двадцать. "Зря, наверное, я взял его... Вдруг там анаша или что-нибудь ещё... потом в милиции ничего не докажешь... надо выкинуть, пока не поздно... а отпечатки пальцев?" - быстро пронеслось у него в голове.
И, вдруг, словно резкий удар, где-то совсем рядом ударило и разорвало тишину чье-то властное: "Эй, парень! Подойди сюда! Только спокойно, не дергайся, ты понял... а то - хуже будет...". Двое незнакомых людей медленно и осторожно подходили к нему из глубины двора. "Видели... или же их вещь?" - мелькнуло в голове. "А вдруг оперативники... возьмут с наркотой - потом не отмажешься... в лучшем случае из института на улицу без диплома вылетишь..." Всё по-любому складывалось на редкость неудачно. "Вот идиот... сам подставился...". Он уже хорошо различал их лица. Настороженно-напряженные, с жёсткими складками морщин на лбу и в углах сжатых губ. Медлить было нельзя. Резко развернувшись и словно выпрыгнув из колодок, он рванул в противоположную сторону. "Стоять!" - услышал он где-то уже совсем рядом. Но его было уже трудно остановить. Правда свёрток, который за минуту до этого он спрятал за тугой ремень, несколько сковывал движения и не давал свободно дышать. Сергей интуитивно чувствовал - для того чтобы уйти от преследования, скрыться здесь, в городе, надо, ни на секунду не останавливаясь, резко менять направление своего бега. Пробежав метров сто, он резко свернул налево, а ещё через некоторое время - направо. А затем, уже в полную силу - прямо. Он не оглядывался назад - это бы существенно замедлило скорость его бега. Шаги, которые отчётливо слышались за его спиной вначале, теперь стихли. Значит, ему удалось оторваться от тех двоих. К незнакомой остановке, у которой он остановился, чтобы перевести дыхание, на его удачу сразу подошел автобус. Стараясь быть более или менее спокойным, он поспешно зашёл в открывшуюся дверь. И уже в салоне, собираясь расплатиться за проезд, к своему ужасу обнаружил, что потерял студенческий билет. Если бы свой - это ещё было бы полбеды. Потерянный билет принадлежал его товарищу по группе и был взят им, что называется, напрокат, для покупки единого льготного. А его собственный лежал на переоформлении в деканате.
Его сокурсник, Андрей Савкин, был в это время в отъезде: гостил у родителей где-то во Владимирской области и должен был вернуться в Москву только через несколько дней. Точного адреса Сергей не знал: ни предупредить, ни сообщить о возникшей опасности было нельзя. Оставалось только надеяться - вдруг как-нибудь обойдётся...
Холодным ранним утром Андрей, с большой спортивной сумкой и туристическим рюкзаком, закинутым за спину, пешком поднимался на третий этаж к квартире, где уже почти четыре года жил у своей дальней родственницы - двоюродной сестры матери. Двое незнакомых парней выросли перед ним, словно из темноты нежить. "Здорово! Куда торопишься? Притормози...". Андрей поставил сумку, но снять наплечный рюкзак не успел. В голове невнятно пронеслось: "Кто - эти? Что им нужно? "Гопники", или просто "отмороженная" шпана?"
"На, взгляни, не твоя ксива?" - ухмыльнулся один.
"Вроде моя..." - озадаченно ответил Андрей.
"А не вспомнишь, братан, где посеял её?" - спросил с угрозой второй.
И, озадаченный таким неожиданным поворотом дела, он уже хотел объяснить им, что не терял свой студенческий билет, а просто отдал на время сокурснику по группе. Но тут второй, резко сделав шаг вперёд, с нескрываемой угрозой, бросил в лицо: "Говори правду, падло! Не финти и не гони фуфло, а то здоровье потеряешь!".
Андрей год отслужил в Афгане. За время службы видел много разных людей. В том числе и разной швали. По армейской привычке он знал, что такое "глотать нельзя". Сейчас он понял одно: что-то случилось у Сергея. Поэтому оправдываться, а тем более выкладывать какую-либо информацию этим "отморозкам" он не собирался. "Чего молчишь, гнида? Давай, рассказывай всё, что знаешь! А заодно и сумочку открой, усёк?" - с нарастающей угрозой продолжал второй. "На кого работаете, подонки?" - с неестественно спокойной улыбкой в тон ему ответил Андрей.
В ту же секунду свинцово-тяжелый кулак со стальным кастетом, рассекая воздух, просвистел совсем рядом с его лицом, чуть не задев висок. Андрей едва успел всем корпусом отклониться вправо и уйти в сторону. В следующую долю секунды он уже сам ударил изо всех сил ногой во что-то неразличимое и плотное, тупо надвигающееся на него. А затем ещё и с левой руки, но не так сильно - слишком мешал, тянул назад и сковывал все движения рюкзак за спиной. И уже отталкиваясь от кого-то руками и слыша сдавленный стон, почувствовал, что напор почти что ослаб. Но в это же самое мгновение, что-то неуловимо-быстрое и беспощадно-безжалостное откуда-то сбоку обрушилось на его голову и пронзило болью до последнего нерва...
Они стояли над ним и тихо переговаривались. На полу в беспорядке валялись скромные съестные припасы, завернутые в целлофан, и старые газеты, раскатившиеся по углам стеклянные банки с домашними соленьями, не новые, но тщательно отутюженные родителями носильные вещи, которые ими же были минуту назад вытряхнуты из сумки и рюкзака. Но именно того, чего они искали и ради чего пришли сюда, здесь не было. "А кажется, этот, в натуре, был не при делах. Может, пустышку тянем?... Больно шустрый оказался пацан, не "сыкло"... вел бы себя спокойно - не попал бы под замес... надо теперь быстрее ноги делать, а то этот и впрямь вроде ласты склеил, уходим!" - торопливо говорил второй, ещё не окончательно пришедшему в себя первому.
***
Начинать Гапич приходилось с малого. Это потом уже за умение масштабно мыслить, просчитывать все ходы, варианты и расклады в грядущих делах подельники окрестили его "Игроком". "Проба пера" начиналась с обирания пьяных. "Наколоть бухаря" - святое дело. Он с приятелями уже знал, в какие дни работягам выдают получку на самом известном в Союзе заводе грампластинок. В остановке от знаменитого завода находилась хорошо знакомая и любимая многими жителями города пивная "Иван и Жар-птица", ласково именуемая ими "курятник дяди Вани", потому что вышеупомянутая Жар-птица была и впрямь, один в один, похожа на обыкновенную курицу, только другого цвета. Вот обычно туда и направлялся после получения праведного заработка за текущий месяц рабочий люд. С собой работяги, как правило, прихватывали ещё одну-две, а то и более бутылок "Русской", ибо одно пиво, как известно, употреблять неинтересно. Оставалось только терпеливо ждать, когда особенно перебравшие, "насисярившиеся" уже ближе к вечеру выйдут из пивнухи и направятся домой. С такими они разбирались быстро и решительно. Обычно били в темечко или по затылку специальной резиновой кувалдой, применяемой автослесарями-жестянщиками для ремонта машин. А после этого обирали незадачливого пролетария до нитки. Или "делали Варшаву": подходили к подвыпившему гражданину всей толпой, окружив, запугивали и угрозами отбирали все нажитое непосильным трудом. Это давало до поры, до времени неплохой доход. Как правило, потом еле очнувшийся и пришедший в себя человек мало что помнил, да и был в состоянии тяжелого похмелья, усугубленного сотрясением мозга.
Долгое время все происшествия с пропажей зарплат списывались на неумение пить самих пострадавших. Но потом (видимо, по совокупности накопившихся жалоб и заявлений) местными оперативниками совместно со столичными была проведена спецоперация городского масштаба. Было задержано несколько человек из той самой команды, куда входил тогда ещё не достигший своего совершеннолетия Игрок. Ему тогда чудом удалось, что называется, "соскочить" и не попасть на зону.
После этого не сразу, а исподволь он с оставшимися на свободе, переключился на другое поле деятельности - грабежи местных дач. В окрестностях Апрелевки их было множество: и садовые товарищества, и кооперативы, и просто дачи, оставшиеся от прошлых, ещё сталинских времен. Выбирали обычно наиболее богатые и хорошо отстроенные дома. По очереди следили за тем, когда хозяева этих дач уезжали в город за продуктами или же покидали свою фазенду до следующих выходных. Аккуратно фомкой взламывали дверь или же выдавливали стёкла в окнах, предварительно оклеив их старыми газетами, дабы не было лишнего шума от выбитого стекла. Забирали в основном бытовую технику - магнитофоны, телевизоры. Были они тогда в страшном дефиците. Не брезговали и хорошим инструментом: электродрелями, фрезерными пилами, перфораторами. Это тоже пользовалось спросом. Забирали с собой и посуду, когда брать было особо и нечего. Всё награбленное реализовывалось через одного хорошего знакомого, работающего в местном телеателье. Он находил покупателей и имел за это свой твёрдый процент. Но это был, так сказать, сезонный промысел. И не того масштаба. А хотелось настоящей, большой работы, чтобы можно было, не задумываясь, легко отстегивать, отслюнявливать в столичных кабаках на свои растущие запросы и нужды в компаниях с белокурыми девушками красненькие червонцы, сиреневые четвертаки, зеленые полтинники и мышиного цвета, с лысым "дядей" посередине большой купюры - заветные сотенные.
С новой компанией подельников стали выбираться в Москву, благо ехать было недалеко, а электрички ходили часто. В столице поле деятельности было куда как больше: и перекупщики, и спекулянты всех мастей, и фарцовщики, и первые сутенёры. На Арбате, на Калининском - у них уже была своя территория. Упираясь, не сразу, но им начали платить сначала "отступные", а затем и за "крышевание". Того, кто был несговорчив и хотел вести свою игру, находили потом в какой-нибудь подворотне с проломленной головой еле живого.
А потом Гапич познакомился с одним "серьёзным" человеком. У того уже были за плечами три "ходки" на "зону", и вернулся сюда он из мест, "где семь гудков - и все на обед". В известных кругах он имел немалый вес и пользовался заслуженным авторитетом. Присмотревшись к Гапичу (тогда ещё не Игроку) и, видимо, оценив его организаторские способности и потенциальные возможности, он предложил тому своё покровительство и деловое сотрудничество. А чуть позже свёл и с нужными людьми. Местом их нового обитания в ту пору стал Переведеновский, бывший Девкин, переулок в Бауманском районе города Москвы. Именно туда, а точнее в один ещё из дореволюционных домов прошлого века, сложенный из красного крепостного кирпича, а ныне состоящий из гигантских многокомнатных "коммуналок", в которых не составляло труда перекантоваться и вообще потеряться на какое-то время, они "подтянули" Игрока и одного из его подельников. Дабы те не тратили слишком много времени на поездки из Апрелевки в Москву и обратно. С тех самых пор он стал почти что москвичом, настоящим "бауманцем" (только не путайте со студентами МВТУ им. Баумана). Оттуда, собственно говоря, и начала своё "триумфальное" шествие по криминальному миру Москвы знаменитая "бауманская" группировка...
Неделю назад оперативники (всё же умеют работать "легавые"!) через своего агента, "засланного казачка", подсадного фарцовщика, почти что вышли на след их "общака", так называемой "партийной кассы". И шли буквально по пятам, что называется, "дышали в затылок". А ценности в "общаке" были немалые: советские деньги, рублевые облигации, валюта, золото, антиквариат, старинные иконы, монеты. Одним словом, что отбиралось, воровалось и накапливалось не один день и не два. И по оценкам барыг тянуло, по "совковым" биркам на сумму, близкую к запредельной. Игорян с Максом как раз и должны были спрятать, раскидать по надежным местам все имеющиеся у них в "заначках" ценности. Там, где они были бы укрыты от посторонних глаз и ждали своего часа. Оставлять все это "грелово" и "рыжье" на "хатах"и "малинах" было нельзя,-а вдруг они уже "засвечены"? Поэтому их местонахождение лучше всего перенести на крупномасштабную карту области с указанием всех подробных пометок и примет. Собственно, те места были знакомы им всем троим с времен "героического" детства и отрочества - в основном, где-то в окрестностях их горячо любимой Апрелевки, где находился ностальгически любимый "курятник дяди Вани". Чтобы в любой подходящий момент можно было извлечь спрятанные ценности из только им одним известных "запасников", для скорейшей реализации.
А такой момент, кажется, был уже не за горами. Под лежачую жопу портвейн, как известно, не течёт. Нужно было самому правильно разложить ситуацию, просечь её до самой маленькой детальки. По одному из своих многочисленных криминальных каналов он и вышел на особенно нужных ему сейчас людей из Прибалтики. Те, по договоренности, готовы были за валюту и кое-какой антиквариат доставить в Москву по своему каналу первую партию оружия: пистолеты и несколько автоматов. Время нынче тревожное, мутное, одним словом, какая-то "непонятка". И не сегодня-завтра грядет "великий передел", когда со своими бывшими борцами, каратистами и боксерами, большую кашу не сваришь, серьёзного дела не замутишь. Новые границы Москвы и области можно будет перекраивать только с этим арсеналом. И уже другим языком разговаривать с нынешними "владельцами" авторынка в Южном порту, ипподрома на Беговой, барахолки на "Луже", то бишь в Лужниках. Да и со многими другими из тех, кто считает своей постоянной вотчиной рынки в Черемушках, на Тульской, в Чертаново. Власть, настоящая власть и большие деньги будут у того, кто сможет за минимально короткий отрезок времени в любой момент выставить как главный аргумент в споре, как самый весомый козырь в игре по-крупному - пятьдесят, семьдесят, а то и сто вооруженных "бойцов", готовых по первому сигналу своего "бригадира" порвать в клочья, как грелку, изрешетить, уничтожить любого, кто встанет у него на пути. Нынешние коммунистические вожди все как один дышат на ладан. Им не удержать страны в социалистическом стойле. Скоро им на смену придут другие. Те, у кого собраны и припрятаны в надежных местах значительные капиталы. Им давно надоело рядиться в личины скромных советских руководителей. У них одна тайная мечта - уничтожить Советскую власть и с головой окунуться в сладкий мир капитализма, вкусить все прелести заокеанской жизни. Скоро, уже совсем скоро придут другие. Да и жизнь скоро станет совсем иной. И главенствовать будет единственный жизненный принцип: "Кто сильнее, тот и прав..."
И надо же такому случиться, что когда уже всё было, что называется, "на мази", кто-то сделал ему такую "подставу", " кинул подлянку". Во-первых (а такого ещё никогда не было), после вооруженного нападения неизвестныхубит один из его ближайших сподвижников, а другой - тяжело ранен. А самое главное, исчезла та самая карта-"потайнушка", на которой Игоряном и Максом были отмечены места, куда они раскидали "общаковое грелово". Сейчас самое главное было понять: откуда ветер дует? Кто первым начал эту необъявленную войну - "залетные", "пиковые", "солнцевские" во главе с Сильвестром или чеченские "беспредельщики"? А может быть, это какая-то замысловатая комбинация "оперов"? Нет, страха пока не было. Но вся ситуация явно,выходила из под контроля. И кто будет следующим, уж не он ли сам? Относительное затишье, установившееся пару месяцев назад, было вновь нарушено. И нарушено таким образом, что приходилось очень крепко думать об этом. Если до сего дня выяснения с конкурентами могли закончиться избиением, в крайнем случае увечьем, то теперь такие "разборки" приобретали совсем другой характер и оттенок. На людей из его "команды" напали почти что в самом центре Москвы и использовали при этом оружие. Даже в их многочисленной бригаде на этот день было всего два ствола: старый револьвер системы "Наган" и обрез винтовки "Мосина". Кто же начал первым, да не просто начал, а сразу с места - в карьер? В его безжалостной голове чёткой цепочкой выстраивались различные расклады, комбинации и варианты. Важно было нащупать, найти какую-нибудь зацепку. А затем, словно за край ниточки, начать распутывать весь клубок.
За неделю до этого они взяли "на хате" у одного барыги приличную сумму денег. Нужно было проверить и эту версию. К настоящему часу было известно только то, что какой-то незнакомый парень почти что в момент нападения убегал от его людей. И, по-видимому, с той самой картой, которая была им сейчас нужна, как воздух. Был найден студенческий билет. Но принадлежал ли он тому человеку, - это нужно было срочно выяснить. Да, есть отчего голове пойти кругом. Ведь та самая карта - это не просто кусок бумаги, а конкретные большие деньги и ценности, которые он собирал всеми способами не один день. А самое главное - это ещё и сделка, которая должна окончательно расставить все точки над "и", определить, кто станет в скором времени полновластным хозяином Москвы... "Ну, что там у вас?" - делано равнодушным голосом, подняв телефонную трубку, процедил Гапич. И, выслушав то, о чем ему говорили на другом конце провода, после минутной паузы добавил: "Приезжайте ко мне... найденную ксиву прихватите. Всё, здесь перетрём..." И бросил трубку.
***
Кто, как и почему, исходя из каких обстоятельств определяет будущее страны, её историю? На это нет точного ответа. Возможно, всё это лишь цепь случайных совпадений, соотнесённых с нашими ассоциативными восприятиями. Попытаемся понять это, вернувшись на несколько десятилетий назад. Самое яркое воспоминание отрочества... Вероятно, пусть даже в каких-то туманных и не совсем ярких картинах, оно есть у каждого. У Паши же оно было не только необычайно ярким, но и по прошествии многих лет казалось, что произошло только вчера.
Начало пятидесятых. Ещё был жив 'мудрейший и гениальнейший'. И, судя по временному затишью, вновь готовил что-то страшное. Видимо, чуя свою неминуемую кончину, связанную с биологическим старением, или же находясь в состоянии шизофренического бреда, придумывал для всего прогрессивного человечества невиданный сценарий мирового апокалипсиса. Больное, агонизирующее сознание вождя пульсировало в непредсказуемых направлениях. И никто до конца не знал, в какой час и чем всё это может закончиться. Ибо, любая его, пусть даже самая бредовая мысль или высказывание тот час же объявлялись новым гениальным открытием. Чего стоили только его 'Вопросы языкознания' и 'Основы экономического развития в СССР'. Многие ученые-лингвисты, ознакомившись с этим державным бредом, который был объявлен краеугольным камнем отечественной науки,- накладывали на себя руки или уходили на пенсию. А во второй работе великий экономист провозгласил, что 'денежная система в Советском Союзе изжила себя'. Что деньги теперь не нужны. А рабочие должны всего- навсего обмениваться своей продукцией с колхозниками. Это и будут новые товарные отношения в стране победившего социализма... С генетикой обстояло не лучше, хотя этот вопрос был решен как всегда кардинально и просто. Почти всех 'вейсманистов-морганистов' расстреляли или сослали в лагеря. Исподволь уже готовились 'дело врачей' и компания против 'безродных космополитов'. Страна жила как старая полубольная дворняга в ожидании того, что в любой момент может получить от сумасшедшего хозяина ни за что, просто так чувствительный или же смертельный удар увесистой дубиной по изношенной хребтине. Короткое установившиеся затишье ещё ни о чём не говорило. Но сам хозяин с занесенной для удара дубиной был где-то уже совсем рядом. Оставалось только ждать.
![Обложка []](/img/d/derzhirukow_d_b/ostalnoemolchanie/2-1_1.jpg)