В октябрь, когда слепли ночи,
а ветер знобью лаял на стекло,
и кто-то умер вроде... 
Умер. Точно.
Но кто... 
На мысли - копоть: намело.

В тот час, подпепленный луною,
чью душу сумрак жадно убивал,
я у огня сидел.
Кто был со мной - не скрою:
смрадная трубка, дымчатый бокал.

Я ждал кого-то
или что-то.
Камин в тон ветру подвывал мне зло.
Я сгреб в огонь карт старую колоду:
не вышло. 
Только копоть в душу: намело.

Тот час запомнился мне смутно,
и нет прощенья памяти поныне, 
что прозевала рока миг,
когда из тьмы безмолвной нутра 
в холодной комнаты унынье, 
разбив стекло, чужак проник.

Мне кажется, я перед тем соснул,
и потому смотрел без удивленья,
как разлеталось брызгами стекло, 
как, опрокинув с ходу стул,
чужак тот загасил поленья,
и как на лоб мне пепел: намело.
 
Ночь с комнатой единым стали домом.
Лицо встряхнув, я не стряхнул виденья:
чужак был тут, проем оконный - взломан,
в камине - индевевшие поленья.
И лишь тогда умом постиг,
что то - не сон, а рока миг.

Я встал.
Чужак не сделал шага,
лишь фиолетом душу мне сверлил.
Я снова сел,
обмякший, как бумага,
чью плоть ручей соленый окропил.

Немели мысли.
Горло надорвавши,
я хрипом одуревшим рёк -
'Ты от нее? Не так ли?' -
в нервной блажи.
Чужак - сквозь сумерки - 
кивок.

'Она жива?' - 
вопросы стали злыми,
от мысли, что знаком он с ней.
Silentium.
'Скажи мне свое имя!'.
Чужак ногою шаркнул:
'Звездовей'.

Я смолк.
Гнев угасал от боли.
Усталым голосом осведомился я:
'Чего же хочешь ты?
Как будто все устроил:
на берег дальний отошла моя семья. 

От сих до сих - всегда, без церемоний! - 
приходишь этот сумрак нагонять.
Забыть хочу, забыть! Не понял?'
'Так ведь затем я и пришел опять' - 
мне молвил темный Звездовей,
затем бокалу рёк:
'Налей'.

 И - словно черти кубок тот держали -
поплыл бокал к губам моим тотчас,
наполнил рот, упал, 
и в сверке темной стали
открылся мир безумий и - 
погас.

'Еще! Еще!' - 
бокал не возразил мне,
вино лилась потоком - шло и шло.
Фиозелепестков 
торнадо зимний
завыл, закуражился: замело.

И только тут шепнул мне Звездовей,
длань темную на темя положивши:
'Навеки не увидишься ты с ней,
ты - свою смерть не вовремя проживший.
Звезде ее теперь не будет гида - 
навеки скроет то светило горизонт.
Из хладных стран никто ее не видит,
а ей подавно твой не слышать стон.
Да, да, я истину вещаю,
и пусть услышат люди за версты,
пусть слышат все, от края и до края:
она жива, а умерший здесь - ты!'.

Но не внимало гласу мое нутро -
в тот миг, когда он темени коснулся,
мне веки смежило. 
Наутро
я в этом мире больше не проснулся.