Дешабо Альфред Николаевич : другие произведения.

Круг

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Он медленно приближался к кругу...из этого круга еще не кому не удалось выйти...

  
  
  
  
  Круг
  А. Дешабо
  
  Озеро
  
  
   К пятнице у нас с Бобом все готово. Уложены вино - закусочные ресурсы, увязана палатка с несложной туристической утварью. Рабочий день тянется дольше обычного и от этого производительность труда, кажется выше.
   Я занимаюсь экспертизой смет. Это несложное дело. В нужных местах необходимо поставить галочки, сделать вкладки и написать в объяснительной, что на шестой раздел, пункт "В", разработаны новые технические условия, которые высланы вам письмом. Ссылка на номер и дату письма обязательна.
   Потом на балансовой комиссии встанет начальник отдела Николай Иванович и скажет - я вам урезал смету на двадцать тысяч. Вы что? - он минуту будет молчать, и оглядывать присутствующих - не читаете наших писем, работаете по старинке.
   Потом он сядет на своего любимого конька и будет говорить долго, убеди-тельно и нудно. Поэтому начальник отдела любит, когда я ему приношу проверенные сметы с найденными в них ляпсусами. Сегодня их было несколько, опять применили плиты, снятые с производства, с устаревшим ГОСТом, не включили в смету стоимость перевозки спецоборудования и в одном разделе завысили стоимость работ почти вдвое. Николай Иванович доволен, есть, о чем сказать с высокой трибуны.
   В половине пятого я выхожу в коридор. Дверь в отдел Боба открыта.
   - Боб, - говорю я - пойдем покурим по этому поводу.
   Я угощаю его сигаретой, - как ты думаешь, что предпримет международная федерация, если Фишер откажется играть?
   - Пустяки - говорит он - это его проблемы. Ты знаешь - неожиданно
  добавляет он - мне не хочется брать эту машинисточку в турпоход.
   К туристам мы себя не причисляем, к этим корсарам ХХ века. У нас просто, иногда, возникает неодолимое желание вырваться из тисков жаркого, перенаселенного людьми и насыщенного газом города, под прохладную тень лесов и шепот озер.
   Желание это вполне естественное, недремлющее проявление атавизма, которое почему - то крепнет с погружением в глубины цивилизации. И все это мероприятие называется турпоходом по неизведанным местам родного края. Наша компания насчитывает четыре души: я, Боб, Катенька и Лариса.
   Про Ларису Боб сочинил песенку и довольно часто исполняет ее на закопченной котелке:
   Говоришь ты привет мне с кисточкой,
   Хоть и пошло это и банально,
   Но люблю я тебя машинисточка,
   Ах, люблю я тебя капитально.
   Мои мысли перебивает Боб:
   - Понимаешь, корчит она из себя старую французскую даму, говорит
  с прононсом и все время вздыхает- "Ах, Париж, ах, дом моделей Диора,
  Монмарт, бульвар Руже". Я ей говорю - ружье, потому что в начале этого бульвара установлен бронзовый Людовик XIY с двустволкой шестнадцатого калибра.
   - Да - соглашается она удивленно - он же был ужасным охотоманом.
   Я ей говорю - Ларисочка, вы страшно отстали от жизни. Париж - это провинция. Сейчас в моде Лас-Вегас и военные перевороты.
   - Боб! Ты много начал трепаться - перебиваю я его - слышал, свирепствует страшная болезнь века, недержание речи. Если ты заболеешь, будет ужасно.
   - Не беспокойся, Вик, - говорит он - я однажды, по системе йогов молчал 72 часа 36 минут.
   - Опять за свое - я его легонько бью по спине.
   - Клянусь старым котелком - божится он и щелчком бросает сигарету в урну - тебе звонила Катенька.
   Катенька моя подруга. Я познакомился с ней три года назад на улице (статистики считают это знакомство сомнительным, оно дает малый процент брака, всего несколько десятых. Но к трехгодичному сроку знакомства, те же самые статистики, в поисках корней разводов, относятся благожелательно). Месяца два назад я сказал Бобу, что решил жениться на Катеньке.
   - Зачем? - спросил он.
   - Все женятся, а я что лысый?
   - Нет, ты, конечно, кучерявый - говорит он - но для женитьбы нужна любовь или солидная теоретическая база. При всем обили цифр статистики не учитывают, сколько рождается Ромео на тысячу мальчиков и сколько Джульет на тысячу девочек. И не известно, как бы повел себя Ромео, попав на улицы современного города, где каждая третья Джульета, а каждая четвертая Дульсинея Тобосская. Но какова не была бы эта величина, ты в нее не попал. А раз так - заявил он торжественно - я беру на себя роль электронной свахи. Учитывая небольшой объем информации, мы не будем прибегать к помощи машины, а воспользуемся листком из школьной тетради.
   Боб расчертил лист на клетки и стал заносить потенциальных претенденток на звание мисс Топоркова.
   Катенька шла под номером один, но он умышленно поставил вперед Людку из планового отдела. Кроме них он включил еще Аннушку, мою старую знакомую и стал вписывать машинисточку.
   - А это зачем? - спросил я.
   - Для счета.
   Я хотел возмутиться, но он сказал, что предоставит мне уже обработанные данные.
   Потом он долго чесал в затылке, видимо его беспокоила малочисленность претенденток и, наконец, решительно записал Сапожкову Веру Осиповну.
   - Ну, это ты загнул - не выдержал я - ей же далеко за сорок.
   - Тогда, что бы не было нарушено равновесие, мы добавим сюда Аллку из нашего подъезда, ей еще нет семнадцати.
   - Может, ты меня спросишь о подборе кандидатур?
   - Говори, - милостиво разрешил, он.
   - Танцевальный ансамбль "Березка".
   - Жюри отвергает.
   Боб закурил и по вертикали вписал двадцать пунктов, коими качествами должна обладать будущая жена: интеллект, красота, манеры, юмор, хозяйственность... Потом он долго пыхтел, проставляя двойки, тройки, четвертки и редкие пятерки.
   Катенька набрала 81 бал из ста возможных и далеко вырвалась вперед.
   Боб купил букет ярких цветов, пластмассовую сахарницу и торжественно вручив Катеньке, поздравил ее с завоеванием почетного титула мисс Топоркова. Мне он вколол в петлицу пиджака красную гвоздику.
   Потом он произнес небольшую речь о двух кораблях, житейском море, розах, шипах, о вреде курения и о пользе бега трусцой.
   Я открыл традиционную бутылку шампанского и наполнил всем бокалы. После официальной части мы приступили к составлению плана свадебного путешествия.
   Боб сразу заявил, что на Багамские острова ехать нет смысла. После испытания китайской бомбы, там повысился фон радиоактивности на две тысячных рентген - часа.
   Мы отвергли Кижи, Китеж и Соловецкие острова и остановили свой выбор на банальном Кавказе. Правда, я пытался вставить слово о поездке в Чунгурли Каракумские, но Катенька решительно возразила, сказав, что там, фу гадость, скорпионы, чьи линии тела не эстетичны и не отвечают современным требованиям дизайна.
   Опять заговорил Боб - до Сочи вы летите самолетом, а дальше вдоль побережья на автобусе Икарус-люкс с откидными сидениями и гигиеническими пакетами. Как председатель благотворительного общества "Боб-Вик и
  компания" вношу в свадебный фонд 100 рублей из средств, отложенных мною на покупку магнитофона "Соня".
   Мы с Катенькой закричали ура и подняли бокалы с шампанским. Помолвка состоялась.
   В конце июня мы взяли билеты на самолет. До вылета оставалась одна неделя, до регистрации брака четыре дня и все два выходных мы решили провести на лоне природы.
   В коридоре прозвенел звонок. Конец рабочего дня. Раскрылись двери отделов, выпуская по два три человека. Здание наполнилось шумом спешащей толпы. Мы переоделись у Боба в отделе и взвалили на плечи рюкзаки.
   В вестибюле нас догнал Васин, из сектора главного механика.
   - Куда ребята?
   - За город, подышать, на небо посмотреть.
   - С палаткою?
   - Угу...
   - Возьмите меня.
   - Прямо так, без подготовки?
   - Так.
   - Идем.
   Жена у Васина улетела на сессию, сдавать экзамены за последний курс института.
   У фонтана в скверике Маяковского нас уже ждала Катенька и машинисточка.
   - Чароу, девочки!
   - Салют!
   - Двигаем?
   Мы оживленно разговаривая, вваливаемся в переполненный трамвай.
  Ехать нам три остановки. Кто-то лег на мой рюкзак, и у меня подогнулись ноги. Кое-как мы вываливаемся на свежий воздух. К кассе пристани невозможно пробиться. Боб три раза нырял, прежде чем вынырнул с билетами. Уже на небольшом речном катерке, засунув под деревянную скамейку рюкзаки, мы с наслаждением вытянули ноги, и начали предаваться отдыху.
  Напряженность трудового дня и городской сутолоки медленно рассасывалась по нашим мускулам, уступая состоянию расслабленности и покою.
   Через час катерок урча двинулся неуклюже к дебаркадеру, который натужено скрипнув, подставил свои бока, увешанными старыми автопокрышками. Мы высыпали на берег.
   Лес шумел где-то высоко величественно и сдержано. Тропинка вильнув несколько раз, вывела нас на неширокую лесную дорогу. Боб достал закопченный котелок, служивший нам там - тамом и дробным ударом ладони возвестил о начале похода.
   Идти было легко, мы часто останавливались, валялись по траве, ду-рачились, играли в осла. Между прочим, Катенька причисляет себя к типу Джульет. Поэтому я забегаю вперед, прячусь в кустах и ору что есть мочи:
   - Джулия! Джулия! Ты куда запропастилась, негодница?
   Она находит меня, счастливо смеется и говорит:
   - Когда нам дадут двухкомнатную квартиру, с лоджией, на девятом этаже, мы заведем пойнтера-суку по имени Джулия. Каждый вечер мы будем ее водить на прогулку.
   - Да, да - добавляю я - мы будем поить ее только боржоми и кормить черной икрой из глубокой тарелки деревянной ложкой.
   Она - ее грудь будет украшена золотыми медалями!
   Я - за отвагу на пожаре!
   Она - за спасение утопающих!
   Я - за помощь слаборазвитым странам!
   Она - родословная у ней будет лучше, чем у Людовика XYI!
   Я - ее генеалогические корни упрутся в динозавра по кличке Ко - ко!
   Она - это будет самая лучшая сука в мире!
   Я - самая лучшая в окружности на сто триллионов световых лет!
   Ах, Катька - думаю я - до чего же я тебя люблю. Я буду тебя охранять, как сторожевой пес, я буду следить, что бы даже бровь твоя не изогнулась капризно.
   Я кричу, кричу до сумасшествия громко - Кать...ка...а... я счастлив, что наша будущая собака пойнтер-сука по имени Джулия.
   - Уия - отвечает мне эхом лес.
   - Почто шумите, робята? - спрашивает Лариса.
   - Это у него стресс - говорит Боб - пройдет, если не трансформируется в благоприобретенный идиотизм.
   - Ты сам идиот, Боб! - кричу я - вы все идиоты и я тоже.
   Я кручу Катеньку, хватаю Боба и все мы валимся в кучу мала. Мелькают спины, руки, ноги. Где-то внизу пыхтит Васин.
   Потом мы все лежим и курим. Васин пытается рассказать анекдот.
  Его перебивает Боб.
   - Вик, давай многозначительно молчать.
   - Давай - говорю я, и мы садимся, скрестив ноги, что-то похожее позу лотоса и начинаем молчать. Катенька хохочет и толкает нас с Бобом, мы падаем.
   Потом мы идем. Дорога уходит круто вправо, и мы продолжаем путь едва заметной тропинкой. Еще несколько десятков метров и открывается озеро. Солнце на половину скрылось за горизонт, его огненная дуга прочертила нестойким лучом водяную гладь и спряталась в прибрежных камышах. На озеро начали опускаться сумерки.
   Мы поставили палатку и попрыгали в озеро. Вода за день нагрелась и была теплой и приятной. Мы весело кричали, ныряли, играли в догонялки. Лучше всех плавал Васин. Его стройное тренированной тело сигарой уходило под воду и через продолжительное время голова Васина показывалась в самых неожиданных местах. Катенька любовалась им, не скрывая своего восхищения и хотя, в искусстве плавать, почти не уступала ему.
   Потом мы с Бобом разожгли костер. Катенька поплыла с Васиным на ту сторону озера, пообещав доставить свежей рыбы. Машинисточка занялась приготовлением ужина. Она сварила картошку, почистила селедку, порезала колбасу и лук. Мы с Бобом окунулись еще раз, поиграли в волейбол и, закурив, подсели к костру.
   - Не кажется ли тебе, Вик - сказал Боб - что рыбалка несколько затянулась?
   - Да - говорю я - охота и рыбная ловля пуще неволи.
   Однако, вскоре Васин и Катенька вернулись радостные и оживленные. Мы сели за стол, вернее за кусок холстины, на которой был установлен отменный ужин.
   Я люблю есть на воздухе, в этом всегда есть какая-то праздничность. За столом звучит веселье, шутки, вино позволяет или без умолку болтать или упоенно, многозначительно молчать. Впрочем, молчат в двух случая, когда нечего сказать или некому.
   После ужина мы закурили сигареты. Темнота обступила палатку. Машинисточка помыла и убрала посуду, я почистил котелок.
  
   Мы стояли у огромного костра. Так бывает всегда, чем позднее вечер, тем все больше гаснут огоньки, но один разгорается все ярче и ярче. К нему тянутся знакомые и незнакомые люди. Образуется элита доморощенных массовиков-затейников и толпа. Слышится смех, веселые остроты и анекдоты сменяются песнями: "Веселится бабка, веселится Нюрка", старыми как туристический мир и новыми, иногда, весьма интересными.
   К костру мы не пробились и стояли, вытянув шеи. Катенька стояла рядом с Васиным. Он поднялся на носки и положил ей на плечо руку. Она не замечала этого и продолжала искренно смеяться. Потом Васин и Катенька отступили в глубь леса. Багровые отблески пламени едва достигали их фигур. Он обнял Катеньку, и они поцеловались.
   - Пойдем, Боб, не будем им мешать - сказал я.
   Мы возвратились на старое место к нашей палатке. Я расшевелил красные угли и подбросил охапку сухих сучьев. Несколько небольших язычков неуверенно затрепетали на ветру.
   - Ты видел? - спросил я Боба.
   - Видел - ответил он мрачно.
   Мы закурили. Меня заполнила пустота. Наш мозг состоит из 14 миллиардов клеток и вот часть из них заполняется положительной информацией. Она накапливается в какой-то период времени и, вдруг, поступает информация с отрицательным зарядом. Они взаимно уничтожаются и вот в этих клеточках образуется пустота, в бесконечно малом пространстве, но она заполняет собой весь мозг человека, все его тело до кончиков пальцев, до ногтей, весь мир, всю Вселенную.
   Попыхивая огоньками сигарет, мы погрузились в молчание. Проходили секунды, минуты, часы, но мне казалось, что внутри меня биологические часы отсчитывают века, тысячелетия.
   Потом Боб поднялся и плеснул в алюминиевые кружки херес из недопитой бутылки. Вино разлилось по телу теплом, изгоняя пустоту.
   - Как ты считаешь Боб, прав ли Жак Эллюль, рисуя ужасное технологическое общество, в котором человечество выродится в исполнительные холодные автоматы? - спросил я.
   - Ерунда - говорит он - никогда цивилизация не пойдет по этому пути. Раздвигая горизонты науки и искусства, человек не утратит сенсорные качества, а наоборот в процессе эволюции они приобретут еще более тонкую восприимчивость и более острую ранимость.
   - А как же защита от перегрузок?
   - Ты хочешь установить реле-защиты?
   Мы начали с ним спорить и в пылу не заметили, как раскупорили три бутылки хереса. Потом спор утих. Повисло гнетущее молчание, вернувшее нас к действительности. Пламя костра металось красными языками под порывами ветра. С озера потянуло предутренней прохладой. Где-то плеснулась рыбешка и вновь наступила тишина.
   Потом появились они. Они думали, что мы наверно должны спать. Но мы сидели с Бобом прямые, наши лица не выражали никаких мыслей и в отблесках костра казались сошедшими со страниц Майн Рида, в образе молчаливых индейцев.
   - Вы чем занимаетесь? - спросила наигранно весело Катенька, но в ее голосе зазвучали нотки тревоги.
   Повисло неловкое молчание.
   Боб повернул голову - трансцендентальной медитацией.
   - А что это такое? - этот вопрос Катенька обращала ко мне, в обнаженной тревоге, без следов свести разговор к заурядной шутке. Я стряхнул с себя напряженность и тоже повернулся к ней - пророк Махариши Манеж Йоги предлагает копаться в собственных мозгах, словно в куче дерьма и извлекать неприятную информацию.
   - До него то же самое предлагал психоаналитик Фрейд - добавил Боб.
   В воздухе повисла настороженность.
   - А вы, Васин, - Боб обратился к нему - давайте сюда пять рублей.
  И хотя, нам намедни граф не предлагал четвертную, но с вас мы сдерем.
   - За что? - недоуменно спросил Васин.
   - За прокат - ответил Боб.
   Его слова хлестнули Катеньку по лицу, у нее задрожали губы и слезы выкатились из уголков глаз, - вы...вы... подлецы - выкрикнула она отдельные слова между всхлипываниями.
   - Ага... мы подлецы - согласился я, стараясь говорить спокойно - а вы милая, честная девушка за три дня до регистрации брака решили заблудиться с другим. Темно в лесу, все человечки черны, произошла ошибка. А может это условность, которой вы выше? Луч света в темном царстве. А мы подлецы, ставленники Кабанихи.
   Ее плечи начали вздрагивать сильней, она закрыла лицо руками, и облокотясь о сосну и громко всхлипывая, неудержимо заплакала.
   Боб стоял напротив Васина и говорил ему - А вы, Васин, ублюдок, вам следовало бы дать по морде, но я не буду пачкать руки. Но вы запомните, Васин, вы ублюдок и дерьмо. Я на вас не обижаюсь, я могу обижаться только на своих друзей. Вы...вы сейчас уйдете отсюда - его голос зазвучал угрожающе.
   Васин отступил назад и сел на пенек недалеко от палатки.
  
  
  
  
  
   Серый рассвет прорезал прибрежные том берегу поднимался туман. Заросли камышей расходились по ту и другую сторону, обнажая озеро. Оно стояло не шелохнувшись, словно сладкий предутренний сон сковал его воды и казалось кощунством, неслыханным преступлением в это мгновение бросить камень в него или громко крикнуть. Но вот откуда-то из прибрежных зарослей мелькнула тень черной птицы и рассыпался по камышу ее клокочущий крик, будто дьявольский смех и в ответ зашумели сосны, заквакали лягушки, раздался плеск рыбы и защелкал, зазвенел соловей, исполняя гимн проснувшейся природе. Начался новый день.
   Боб подошел к палатке и выдернул колья. Мы начали укладывать рюкзаки, делая это подчеркнуто медленно, основательно развязывая и завязывая каждый узел. Катенька продолжая всхлипывать, подошла ко мне:
   - Ну, ударь меня, Вик, ударь, виновата я, ударь, прошу тебя.
   - Зачем - говорю я - не вижу в этом никакой необходимости.
   К нам подошел Боб - Дорогая Катенька, человек привык выражать свои чувства языком, а не по морде, это пережиток прошлого. Я лишаю вас почетного титула мисс Топоркова - он достал сигарету - и вы никогда не будете иметь пойнтера - суку по имени Джулия и открывать новый мир в автобусе Икарус-люкс с откидными сидениями.
   - Не надо, Боб - говорю я устало - это хорошо, что сейчас, хуже было бы через пять лет. Нетрудно разрушить то, что не устоялось.
   - Ты прав, Вик - говорит Боб и обращаясь к Ларисе добавляет - идем.
   Мы уходим втроем. Катенька и Васин идут сзади, соблюдая интервал, который держат обычно автомобили на скоростной трассе.
   Мы идем быстро, интервал растет. Со временем он видоизменится, но так и останется жить неясной тревожной мыслью.
   Горький. Июнь 1967 год
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Две зубные щетки
   (новелла)
  
   Он много работал, гораздо больше, чем предусматривалось трудовым законодательством. Она удивлялась, он же ничего не получает за сверхурочные часы. А он и не обращал внимания на свою зарплату, его интересовали какие-то частицы, он все время ловил и искал их. Она часто слышала от него их названия, они были трудными и непонятными. Нейтрино ей казалось надо ловить в Италии, а кварки напоминали зажаренные шипящие куски сала. Она не любила сала, не любила и эти частицы, они отнимали его, лучше бы их не было совсем.
   А еще он часто ездил в командировки. Наверно в их городе этих частиц было совсем мало и чем дальше от города их становилось все больше и больше, потому что из командировок он приезжал радостным и возбужденным. Постепенно у него характер становился ровнее, а командировки длиннее.
   Сначала он всегда звонил с работы:
   - Лидунчик, это ты?...
   - Да, я. Опять?...
   - Опять - вздыхал он.
   Потом она привыкла к этому. Привык и он. И они уже больше не вздыхали.
   Она ему часто говорила:
   - Дорогой, хорошо, когда ты со мной, но это бывает так редко. И поэтому, когда ты приезжаешь, я всегда радуюсь.
   - Ты права, милая, - отвечал он ей с нежностью - но в природе все ужасно рационально. Чем больше радостей при встрече, тем больше огорчений при расставаниях.
   Но время, увы, как сказал одни поэт и чувствам неподвластно. Она заскучала. Она довольно часто садилась в скверике, недалеко от своего дома, раскрывала старинный французский роман и читала.
   Какие только подвиги не совершал герой во имя любви. Злая судьба (она и не подозревала, что это дело рук автора) разлучала их на каждой десятой странице. Казалось уже все. Она должна погибнуть, но в этот миг появлялся он и освобождал ее из рук злодеев. В тот самый миг, когда кинжал почти касался ее бледной красивой шеи.
   - Пардон, мадмуазель, пройдите по трупам своих обидчиков.
   О, как он был галантен. Изредка они менялись ролями, и спасала она его. Но никогда, никогда он не пропадал в этих дурацких командировках.
   Потом она приходила домой, включала музыкальный центр и, слушая музыку, долго лежала с открытыми глазами и не могла уснуть. Она казалась себе одинокой, обманутой и покинутой.
   Однажды, на скамью к ней подсел молодой человек. Она сидела с по-лузакрытыми глазами, на коленях у нее лежала раскрытая книга. Он скользнул взглядом по страницам и заговорил:
   - Мадмуазель, если вы хотите проучить этого подлого аббата Лоренса, то лучше всех это сделаю я.
   - О, - удивилась она - вы его знаете?
   - Еще бы, он столько несчастий принес этой крошке Лесси.
   Они зашли в кафе, заказали по чашке черного кофе с коньяком и он рассказал ужасную трагедию из жизни кардинала Ришелье. Ах, как она понимала своего собеседника, он будто был очевидцем тех странных событий. Потом она привела его к себе домой, и перед нею раскрылись чудовищные преступления всех восемнадцати Людовиков.
   Расстались они утром, ей нужно было идти по делам. Заспешил и он.
   - Ты куда? - спросила она.
   - Назад - пожал он плечами и грустно добавил - в средние века.
   Она помахала ему рукой. Больше они не встречались.
   Теперь она читала книги на три столетия ближе к современности. Он подошел и попросил разрешения сесть. Это был высокий, худощавый молодой мужчина, подстриженный под Гулливера. Он сказал, что снимает фильм. Да, он важная птица на съемках - статист. Связывающее звено между автором сценария и режиссером. Маршируют солдаты, бьют барабаны, грохочут пушки, строчит камера, проносятся всадники. Просто и интерес-но. Но это еще что. Вот у Феллини любовь, отчаянная безысходная любовь. Итальянский секс лучший в мире. Италия экспортирует секс во все страны земного шара. Кинофабрики Италии самые крупные фабрики секса в мире. Итальянцы задыхаются, у них простаивают мощности, что бы их заг-рузить нужно импортеров больше в три раза, чем их имеется на всем земном шаре. Поэтому итальянцы усиленно ищут внеземные цивилизации. Если они их не найдут в ближайшие десять лет, то наступит кризис секса, перепроизводство. Это будет ужасно. Многие не вынесут, а кинозвезды покончают жизнь самоубийством.
   В кафе они не пошли. У него в кармане оказалась бутылка коньяка.
   Ах, как она его понимала. Расстались они утром. Он оказался сексуальным маньяком. Они больше не встречались. Теперь она читала современные книги.
   Потом был толстый рыжий мужчина, служащий какой-то конторы. Нет, нет, он был перед этим, что с усиками, с кавказским акцентом. А после него был симпатичный круглолицый. Он еще не выговаривал букву р. Нет р не выговаривал тот, что в синем плаще. Зато тот, что в кожаной куртке, как он хорошо пел - "если ты и не друг и не враг".
   Она уже давно ничего не читала.
   Однажды, вечером она сидела у себя дома. На столе стояла недопитая бутылка водки. Он, тот, что с подбитым глазом и в серой рубашке, рассказывал ей какую-то непонятную и странную историю:
   - Чиво, чиво, ты щенок, а ну вали отседова, говорю я, гад, небось следишь. А тот повернулся и бежать...ха...ха...
   В это время раздался щелчок дверного замка и вошел муж. Он остановился посреди комнаты, растерянно оглядывая их лица.
   - Ты же уехал - сказала она испугано и удивлено.
   - Нет - ответил он спокойно - я не уезжал. Я даже не брал зубную щетку, посмотри.
   Он вошел в ванную и вынес пластмассовый стакан. В нем торчали две
  зубные щетки.
   - Но ты же уехал. Ты звонил, что уехал, улетел, уплыл в свою противную командировку.
   У него по лицу пошли красные пятна, они залили шею, руки.
   - Я не уехал, не уехал - закричал он в истерике и набросился на нее с кулаками. Его крупные, узловатые руки били по белой коже лица, шеи, груди, оставляя ужасные следы. Она не защищалась и не плакала, а смотрела как-то бессмысленно и покорно. Он ни разу не появился в нуж-
  ный миг, чтобы спасти ее. А когда она пала, он пришел, чтобы совсем втоптать ее в грязь.
  
   Сочи. 17 мая 1972г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Круг
  
   Сам по себе я несмелый, застенчивый и говорить не умею красиво. Поэтому я больше молчу и думаю. Мама говорит, что у меня комплекс Мартина Идена, но все родственники считают, что это со временем пройдет, а может и нет. Но об этом я должен рассказать, у меня нет больше сил скрывать.
   Он взял себе кличку барон. Лешка-барон. Его знала вся наша улица.
  Ему пацаны льстили и перед ним заискивали. А он широко расставив ноги,
  заглядывал прохожим в глаза и бренчал на гитаре блатные песни о красотках, которые первое время сопротивляются таким парням, как он. Песни у него я впрямь хулиганские, но голос был поставлен хорошо. В нем была большая организаторская сила, но это была улица, с вытекающими отсюда последствиями: хулиганством, дракой, выпивкой. Особенно Лешка любил бить парней на глазах девушек. Идет какая-нибудь парочка, он навстречу, ватага смотрит со стороны, подзуживает, хихикает. Кладет он руки на плечи девушки и говорит гадости, крошкой называет, предлагает с ним пойти, а этого хлюпика - говорит он - мы немного полечим. Это было сигналом и вся орава набрасывалась и жестоко избивала парня только за то, что он волей случая оказался здесь, в это время.
   Я слышал об этом разговоры, слышал что у него много приводов в милицию и всегда находилось алиби. А Лешка-барон почувствовал, что над ним зажглась звезда, охраняющая его, он почуял безнаказанность. Избивая очередную жертву, он как бы утверждал себя, получал моральное удовлетворение, выглядел маленьким царьком. Эта была власть, которая горячила ему кровь, кружила голову. Он мог заставить свою жертву петь, прыгать на одной ноге, валяться в грязи, в луже. Лешка-барон веселился. О нем говорили. Я не особенно верил и не придавал этому большого значения.
   Но как-то я увидел своими глазами. В этот день мы были в кафе. Велся диспут о проблемах молодежи. Много говорили о хулиганстве. Все пришли к мнению -хулиганству объявить войну. После диспута мы долго не расходились, а продолжали спор на самые разные темы: является ли Одри Хепенберн голливудской звездой и скоро ли в каждой семье будет голографический аппарат, и как он будет называться? Сейчас говорят "телик", а тогда будут говорить "голографик".
   Домой я возвращался в двенадцать часов ночи. Сначала я спешил. Меня всегда ругает мать, когда я поздно возвращаюсь домой. А тут весна, вечерок такой отличный. Вздохнешь вот так грудью и кажется мало, еще набираешь воздух, еще. Кажется, весь воздух вдохнул бы, какой есть на земле. Такой он свежий, весенний, теплый, ну не такой совсем теп-
  лый, а самый цвет. Наша улица мало оживленная, но и не глухая. Бывают в большом городе такие улицы, рядом проходят шумные магистрали, а парал-лельно им или перпендикулярно много таких улочек, асфальт, свет есть, а огненных реклам уже не сыщешь. Так и на нашей, неширокая, огни на одной стороне, другая в тени. Я иду по теневой стороне. По светлой, чуть-чуть впереди идет парочка. Весна действует на них здорово. Посмотрят, никого вокруг нет и целуются. И, вдруг, перед ними вырастает
  Лешка-барон. В руках у него гитара. Он поет песню про свою красотку. В подворотне мелькают огоньки сигарет, шушукается его орава. Они не прячутся, просто считают, что им рано появляться на сцене. Пара пытается его обойти. Но Лешка-барон поднаторел в таких делах и сделать это невозможно. Он закинул гитару за спину, небрежно мазнул парня по лицу и начал приставать к девушке - ну что, крошка, давай поцелуемся для зна-комства - тон у него издевательский и наглый.
   - Уйдите, уйдите, вам говорят - девушка напугана. Парень говорит что-то тихо и непонятно. По одному выходят из подворотни, остаются только девчонки. Первым бьет долговязый, бьет в живот, парень нагибается и получает удар сзади, настолько сильный, что пада-ет. Мои ноги приросли к асфальту, спина к каменному забору. Меня им не видно, но я вижу их как - будто на ярко освещенной сцене и все это похоже на спектакль, где каждая роль отрепетирована и привычна актеру. Бьют одного, девушка в ужасе стоит рядом, парализованная страхом. Они его бьют лениво, как бы нехотя, не по призванию, а по обязанности. На парне появляется кровь, они оживляются. Бьют ногами. Парень потерял сознание и не приходит в себя. Они продолжают бить, каждый метит в голову. Я вижу все до мельчайших подробностей. Лица тупеют, звереют и появляется в них что-то угрожающее, человеконенавистное. Глаза суживаются, подбородок выдается вперед. У меня в мозгу вспыхивают кадры "Приключения Вернера Хольта", фашистские молодчики, их лица мне знакомы по экрану, лица фашистов. Они продолжают свое дело. Долговязый кричит:
   - Это еще что, надо так, отойди! Бью пенальти! - разгоняется и бьет. Раздается глухой удар. Голова подскакивает и неестественно ложиться на правую сторону. Я закрываю глаза. Девушка вскрикивает и падает в обморок. Кто-то истошно кричит, бежит тетка с веником, раздается трель милицейского свистка. Орава исчезает.
   Я иду по теневой стороне улицы домой. Меня трясет. В дверях меня встречает мать, она встревожена - что с тобой?
   - Простудился наверно - говорю я и прохожу в свою комнату. Я забиваюсь под одеяло и плачу, плачу от того, что я трус. Я долго не могу прийти в себя. - Я трус, трус - сжав зубы, шепчу. Потом наступает то ли забытье, то ли сон.
  
  
   Школу я окончил в прошлом году и теперь работаю на аппарате "Эра". Есть такой аппарат. В мою каморку приносят всевозможные титульные листы, бланки, карты, чертежи и просят - Коля, размножь, пять, десять, двадцать экземпляров. Я настраиваю свой аппаратик, чик и пошел
  штамповать, одна экспозиция - четыре экземпляра, а когда хороший уголь, то выдаю и все шесть. Работа мне нравится, голова свободная, руки заняты. В будущем таких машин не будет, все процессы автоматизируют и тогда будут свободные руки и голова.
   О том случае я вспоминаю все реже и реже. Лешка-барон по - прежнему властвует на улице, но вроде немного потише. Мы так же ходим с ребятами в кафе, спорим, только теперь я хожу с Катей. Катька красивая девчонка, этим летом она собирается поступать в театральное. Однажды, она разрешила себя поцеловать. Я тоже ей нравлюсь. Девчонка она мировая, с ней интересно. Темы споров у нас широкие, от эволюции конструкции чайника до квазаров.
   В тот вечер я был с Катькой, были и наши ребята, Витька и Борька. Мы много говорили, потом раздавили бутылку сухого. На девять поперлись в киношку. Смотрели "Прожигатели жизни". Железный фильм. Хохотали не знаю как. Потом Катька говорит - ты провожать меня пойдешь?
   - Пойду - говорю я - только домой заскочу, пиджак накину, а то по утрам сыро бывает, но я не для себя, тебе.
   - Неужели ты думаешь меня до утра провожать?
   - Нет - говорю я - так, на всякий случай.
   Пошли мы сначала ко мне домой. Дорогой я рассказываю про Жоржа Сименона, да так увлечено, что когда очнулся, стоит перед нами Лешка-барон и говорит Кате:
   - Ну, что, крошка, молчать будешь или заговоришь?
   А меня он оттолкнул в плечо, небрежно, легко так. Стали выходить по одному из ворот, обступили меня. Кто-то сзади ударил. И тут я пригнулся, оттолкнулся что было силы локтями и бросился бежать. За мной погнались, но быстро отстали. Я пробежал три квартала и заскочил в свой подъезд.
   Предки смотрели телик. Я прошел в свою комнату и как в прошлый раз сразу разделся и залез под одеяло. Меня трясло, жгучие слезы обиды застилали мое лицо, мне было нестерпимо жалко себя из-за своей трусости и беспомощности. Я себя ненавидел и презирал. Я не спал всю ночь
  и думал, думал. Задремал только перед утром. Потом, вдруг, я неожиданно почувствовал себя уверенным и спокойным. Будто кто мне внушил, так надо. Я даже эту фразу повторил несколько раз, так надо, так надо.
   Утром я встал, оделся, выпил кофе и пошел на работу. Со мной что-то произошло, я не знаю что, но события, даже незначительные, я стал воспринимать реально-выпуклыми, подмечая мельчайшие детали, на которые я раньше не обращал внимания. Уже придя на работу, я вспомнил как дворник тщательно подметал асфальт, как не хотел идти в детский садик мальчик, одетый в красные резиновые сапожки и серое пальтишко.
  Мама спешила, дергала его за руку, потом она дала ему розовый глазированный пряник и он пошел.
   С утра, как на зло, повалили заказы, особенно из отдела фондов. Работа не клеилась, а к обеду аппарат и вовсе забарахлил. Он начал дергаться, заедать. Я пошел к начальнику бюро оформления Лидии Александровне и сказал, что опять нужно вызывать наладчика из НИИгаза, та
  же история, что и в прошлый раз. Она принялась звонить, а я вернулся к себе и начал протирать спиртом оптическую систему. Через час заглянула Лидия Александровна. Она всунулась, на половину приоткрыв дверь, нашла меня глазами, сказала:
   - Коля, занимайся профилактикой, я договорилась на понедельник.
   - Хорошо, Лидия Александровна, - говорю я, оттирая руки ветошью от графитового порошка.
   Я повесил объявление "Эра не работает" и занялся уборкой и профилактикой. Сегодня была пятница. Пользуясь поломкой аппарата, в три часа я незаметно смылся с работы.
   Домой я не пошел, а медленно побрел по улице, заглядывая во дворы. В один из них я свернул. Внутри двор был похож на заасфальтированный колодец, посредине торчало несколько кривых деревьев. Низким забором была огорожена площадка, примыкавшая к ТП. Во дворе было безлюдно, если не считать четырех пенсионеров, рубивших в домино и шестилетнего бутуза, который качался на бревне. Я присел на низкую скамейку и поманил к себе малыша. Он проворно соскочил с бревна и подбежал ко мне.
   - Что, садик на капремонте?
   - Нет, к нам приехала бабушка, а мама забрала меня и сказала, пусть тети воспитательницы месяц без меня отдохнут - выпалил он скороговоркой, запыхавшись от усердия.
   - А, вы пожарник...?
   - Нет - говорю я.
   Интерес в его глазах потух, он от меня отвернулся и стал следить за большой рыжей кошкой.
   - Послушай, парень, - говорю я ему - я летчик-космонавт, командир корабля и живу на другой планете и в другом подъезде.
   Но он не обратил на мои слова ни малейшего внимания, а продолжал следить за кошкой. Я дернул его за рукав.
   - Ты Лешку-барона знаешь?
   - Фи... а кто его не знает, мама говорит он хулиган, а я пожарников люблю.
   - Где он работает? - задаю я быстро вопрос.
   - В магазине.
   - В каком?
   - В ба...а...ль...шом - он разводит руками.
   - Чем там торгуют?
   Он морщит лоб, вспоминает. Я подсказываю ему: хлебом, молоком, телевизорами, ботинками. Но, вдруг, он поднимает указательный палец и тыча мне в грудь, говорит по слогам:
   - По...ли...ро...ва...нной ме...бе...лью!
   - Держи - я достаю из кармана конфету, встаю и быстро ухожу. Малыш, что-то кричит вдогонку, но я не слышу. Я иду быстро, шаги гулко стучат по асфальту. Это недалеко отсюда, квартала четыре, мебельный магазин "Уют". Он занимает низ, большого пятиэтажного дома.
   Через десять минут я рассматриваю тумбочки под телевизор, кровать-диван полутора спальную, обшитую красным материалом. Наконец, вижу его, он щиплет молоденькую продавщицу, та смеется и легонько его отталкивает. Рядом пожилая женщина что-то ему говорит, он поворачивается к ней, хлопает ее по плечу и скалится.
   - Все будет в ажуре, мамаша, у нас фирма железная.
   Она сует ему в карман черного халата скомканную купюру. Он быстрым движением ощупывает деньги, опять скалится и говорит:
   - Веди, мамаша, к своему глубокоуважаемому шкапу, полированному чуду двадцатого века.
   Я смотрю на него, наши взгляды встречаются. Я спокоен, уверен, что меня он в лицо не запомнил и не знает.
   Когда смотришь на него лицо, как лицо, тысячи таких. Но стоит мне закрыть глаза, как я вижу совсем другое, зрачки у него суживаются, выражение приобретает звериную обтекаемость, губы становятся тонкими, подбородок выдается вперед и я слышу слова - "это еще что, надо так,
  отойди, бью пенальти!" и глухие удары. Я вздрагиваю, видение исчезает.
   Я снова спокоен, выхожу из магазина. Ярко светит солнце, блестят лужи после косого дождя. Перехожу улицу наискось, передо мной небольшой магазин канцтоваров. Покупаю записную книжку в зеленой обложке и шариковую недорогую ручку. Прохожу один квартал и сажусь на свободную скамейку в скверике. На первой странице я аккуратным почерком вывожу слово "операция", ставлю с одной стороны кавычки и долго думаю над названием. Феникс? Нет. Клеопатра? Нет. Я тогда ставлю икс. Название придумаю потом. На второй странице я тщательно вывожу в столбец: фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы и домашний адрес. Перевернув еще одну страницу я пишу: рост, вес, привычки... Пока у меня
  заполнена одна строка, место работы - мебельный магазин "Уют".
   - Я ищу глазами телефон-автомат, размениваю пятнадцатку на несколько двушников. Потом набираю ноль, девять.
   - Алло, алло, девушка, мне мебельный магазин "Уют".
   - Какой? Говорите быстро, у нас их несколько.
   - На улице Кирова.
   Она диктует номер, я записываю против слова "Уют". Потом мгновение подумав, набираю этот номер и слышу женский голос:
   - Мебельный слушает.
   - Девушка - я пытаюсь вложить в разговор, как можно больше солидности - мне человека, который занимается у вас комсомольскими делами.
   - Минуту - она кричит - эй, комсомольцы, Ася, иди сюда, поговори.
   Слышу через трубку как Ася пытается отдышаться, я ее опережаю.
   - Здравствуйте, Ася, вас беспокоит инструктор Балашов,- эта фамилия пришла мне в голову только сейчас, мы решили выдвинуть от вашего коллектива пару человек в один руководящий орган. Нам нужны девушка и юноша.
   Она все время пытается меня перебить, наконец, это ей удается.
   - Вы знаете - говорит она - секретарь у нас в отпуске, за нее, собственно говоря, никто не остался. А это срочное дело? Может, вы подождете?
   - Срочное - говорю - безотлагательное.
   - Ну, я даже не знаю, кого вам рекомендовать. Может Лиду?
   - Давайте Лиду - я уже спокоен и не тороплюсь, стараюсь вести разговор деловито и обстоятельно.
   Она шуршит бумагами - вот нашла, записывайте - диктует данные. Я пропускаю все это мимо ушей. Ася на время умолкает и неуверенно тянет -
  а юношу я не знаю, у нас нет подходящего.
   Я опять начинаю торопиться - вас есть парень, такой длинный, в черном халате, он еще вот так скалится - я показываю как.
   Ася смеется - да это же Лешка, нет, он не подойдет, у него приводы в милицию.
   - Мы его перевоспитаем - я опять тороплюсь - нам герои нужны.
   Она наверно долго копается в бумагах, до меня доносится шелест. Похоже она не находит нужную. Я затаил дыхание.
   - Пишите - слышу ее голос - Черняк Леонид Остапович, год рождения 1954, место рождения город Магадан - издалека его занесло, северянин, проносится у меня в мозгу - домашний адрес, улица Перекопская... Я все записываю самым тщательным образом. Потом я слышу ее удивленный голос
  - постойте, постойте, да он не союзная молодежь.
   - Какая жалость - мое восхищение получается искренним - ничего, мы оставим одну девушку, будьте здоровы, - я вешаю трубку и перевожу дыхание.
   Потом я прикидываю свой рост и его, и заполняю еще одну строку: метр, восемьдесят сантиметров. После этого я иду домой.
   По дороге я опять заглядываю в тот двор, Перекопская, 42, это старое семиэтажное здание из красного кирпича. Вечером я снова вышел на улицу и начал внимательно изучать обстановку. От угла до входа в подворотню сорок второго дома 115 шагов. Это расстояние состоит из домов, заборов и ворот. Мое внимание привлекло одно место. Говорят здесь раньше был игорный дом. Двери парадного подъезда сделаны подковой. Ворот нет, остались два толстых шестигранных столба. Их верхушки увенчаны каменными головами близнецов, похожими на доктора Фауста. Забор широкий, на нем удобно сидеть. С улицы тебя не видно, с одной стороны загораживает та самая колонна, с другой густые ветки акации. Стоит чуть вытянуть шею, как ты всю улицу простреливаешь взглядом. Лучшего места придумать было нельзя. Я сидел долго, смотрел на звезды и не о чем не думал. Прохожих было мало. После двенадцати пробежали две девчонки. Примерно, без четверти час появился он. Я его узнал сразу. Лешка-барон не торопился, шел один, в развалку, слегка покачиваясь. Может у него была такая походка, а может он выпил. Я следил за ним взглядом, пока он не скрылся между домами. Потом я пробрался незамеченным к себе в комнату и тут же заснул.
   На другой день была суббота. С утра я валялся на пляже. После обеда меня предки попросили купить им на вечер билеты в кино. Я взял деньги и выскочил на улицу. Около кинотеатра я встретил Катю. Она сделала вид, будто не знает меня. Я закусил нижнюю губу, покраснел и опустил глаза вниз. Потом я купил билеты, съел мороженное за девятнадцать копеек и вернулся домой.
   Вечером я опять был на своем посту. Я еще раз исследовал забор и колонны. Головы Фаустов покоились на круглых каменных стержнях, которые вырастали из шестигранного основания. Переходом служил венец из шести пиленных ракушечников желтого цвета. Раствор, скрепляющий их, давно выветрился дождем и временем, они шатались. Один из них я легко столкнул вниз. Он упал на асфальт с высоты пяти метров и разбился на несколько крупных и множество мелких кусков. Я спрыгнул вниз и увидел
  мелок, брошенный ребятишками после игры в классики. Я поднял его и очертил круг, он получился почти правильной формы. Я убрал куски, смахнул ветками пыль и хотел перенести такой же камень с другой колонны, что бы положить на пустое место, но он оказался слишком тяжелым.
  Тогда я передвинул камни на колонне таким образом, что пустота оказалась во дворе. Потом я долго смотрел на круг. Я пытался его запомнить, не замечая меловых границ.
   Дома я нашел небольшую палку и привязал к ней несколько нитей капроновой лески. В блокноте я зачеркнул икс напротив слова операция и написал печатными буквами "Круг".
   На другой день пошел дождь. Вечером небо прояснилось и я сидел на своем месте. Камень я подвинул к самому краю. Между ним и другими продел палку с таким расчетом, что бы потянув за леску, камень падал.
   Я принялся ждать. Домой вернулся в час ночи. Лешка-барон не проходил. Не проходил он и на следующий день, но я продолжал сидеть на своем посту. Мне казалось, я там провел целую вечность, я не о чем не думал, только ждал.
   В среду он шел по середине улицы, в четверг не было совсем. А в пятницу он показался, держась за угол дома. Он шел прижимаясь к стене, его качало, он был сильно пьян. Я затаил дыхание. Лешка-барон медленно приближался к кругу. У меня сердце поднялось к горлу и неистово застучало. Потными, слабыми руками я натянул леску. Он подошел, остановился
  в центре круга, оперся рукой о колонну и громко начал икать. Я дрожащими руками потянул леску и почувствовал, как палка освобождается от груза. Я закрыл глаза, дернул, что было силы и, спрыгнув с забора, побежал. Я быстро пересек двор, перескочил через палисадник и вышел на параллельную улицу. Я пошел вдоль трамвайных линий, сначала быстро, по-том все медленней и медленней. Примерно, на пятой остановке я сел в трамвай, через двадцать минут вылез, пересел в другой и приехал домой с обратной стороны.
   Предки не спали, устроили мне дикую сцену по поводу моих поздних возвращений. Отец отпустил мне подзатыльник и пообещал еще. Заснул я
  сразу.
   Утром меня разбудило солнце. Мне снился хороший сон, как будто мы были вместе с Катей, она смеялась, и когда я открыл глаза, у меня на губах еще была улыбка. Из кухни доносился разговор родителей. Первое слово, которое будто ударило меня и расслабило мои мускулы, было - убили! Потом кухонная дверь открылась, и явственно раздался возмущенный голос отца - ни за что, ни про что, убили парня. Бандитов этих развелось много, расстреливать надо таких подлецов.
   Мать ему возразила - он сам, говорят, был хорош.
   Я сжался под одеялом. Потом пришел Витька.
   - Вставай, Коль, пойдем ко мне телик смотреть, мультяшек будут показывать. А у меня вчера пахан ящик "сенатора" приволок. Пошли. Ты слышал Лешку-барона убили. Милиции полно, с собаками ищут. Найдут - уверено говорит Витька - сейчас такие аппараты есть, что по запаху находят всех, чувствительность выше в тыщу раз, чем у собаки.
   - Нет - говорю я Витьке - не пойду, голова болит и готовиться надо, скоро вступительные.
   Он уходит. Меня начинает трясти. Сейчас раздастся звонок, они войдут и возьмут меня. Я смотрю в учебник стории и вижу сплошные черные линии, лишенные смысла. Может меня не расстреляют, а дадут пятнадцать лет. Когда я выйду, мне будет тридцать три. Меня остригут наголо, дадут мне ватную фуфайку. В университете будет учится другой и он сделает то открытие, которое должен был сделать я. Катька станет известной актрисой и выйдет замуж за настоящего мужчину. А я буду курить ма-хорку, греть руки у костра, переносить и укладывать что-то тяжелое. Меня будут учить смирению профессора в погонах. Постепенно во мне что-то угаснет и я буду скалится как Лешка-барон. Увижу мир другими глазами реальный, выпуклый, с водкой, с женщинами, с пьяными драками, примитивный одноклеточный мир станет моим новым домом навсегда.
   А если они все- таки не узнают? Тогда есть комплекс вины, им здорово страдал американский летчик, сбросивший "Малыша" на Хиросиму. Из этого круга никуда не уйдешь, как не ушел из него Лешка-барон. Еще наверно никто не выходил из этого круга. Выход один, плыть по течению.
  Но они, конечно, узнают. Сейчас раздастся звонок, и придут они, что бы взять меня. Они уже близко.
  
  
  
  
  
  
  
  
   На заре.
  
  
  
  
   Я услышал два рассказа от разных людей, разных по возрасту и по мироощущению. Я постараюсь их передать, не искажая авторского восприятия. Итак, рассказ первый.
  
   На заре строительства социализма.
  
   В восьмидесятых годах, мы стояли с пчелами недалеко от поселка Пятигорский. Поля там огромные, просторные. Сначала расположились на кориандре, потом переехали на гречиху. Вечером вокруг костра собирались пчеловоды и травили разные байки. Подсел к нам как-то один дед и говорит:
   - Природа раньше была совсем другая, богатая, цветущая, мед качали, чуть ли не каждую неделю. Помню в двадцатых годах, начали у нас создавать коммуны. Каждый нес все, что мог. Один курицу, другой корову, а третий цинковое ведро. И вот собрали нас всех и говорят - все будет общее, и кормиться будем за одним столом.
   Поставили длинный стол, наспех сбитый из не струганных досок. На первый коммунарский ужин напекли блинов. Сели мы чинно за стол и начали вечерять. Только видим, каждый следит за соседом, кто сколько съел. Первой не выдержала Марфа и кричит: - Сидор, ты уже десяток сожрал, а я всего три. - А ты жри шибче - вступился громадный сутулый Федор. _ Ах, ты гад, - взбеленилась Марфа - ты еще меня учить будешь, как мне есть - схватила блин и ему в морду.
   Всю харю залепила. Федор руками машет, а кто- то ткнул еще пару раз кулаком. То ли блин глубже загнать, то ли наоборот помочь снять с хари. Не ожидал Федя такого оборота, развернулся и свой громадный кулачище послал в адрес Марфы. А та несмотря на то, что толстая, оказалась настолько верткой, в миг присела и все досталось Сидору. Впечатал ему Федя правую ноздрю в левый глаз. А тут поднялся муж Марфы, добавил Сидору, а заодно и Феде вмазал. И пошло, кто кого бил, за что, никто не знает. Только в суматохе ни одного блина не осталось на столе. Наутро парторг всех собрал и помирил. Люди то зла друг на друга не имели, а просто нашло какое- то затмение. А социализм мы все таки построили, как тогда говаривали - окончательно и бесповоротно.
   А вот второй рассказ:
  
   На заре строительства капитализма.
  
   В девяностых годах работал я в проектном институте. Восьмиэтажное здание из стекла и бетона служило украшением города, своя мощная база с складскими помещениями и автотранспортным предприятием. Работы было много, и наша фирма процветала пока не началась перестройка. Дела стали идти все хуже и хуже. Приезжают заказчики, а директор как заломит цену на договор, те пожимают плечами, крутят у виска и уходят с ни чем. Отделы сидят без зарплаты, кроссворды решают, прямо эпидемия кроссвордная какая, люди начали разбегаться, а мне Петрович наш ГИП и говорит:
   - Наш директор дурак, такой был заказ, а он лопухнулся. Соседи перехватили. Кличка директор - дурак так и прилипла к нему. Всю работу развалил. Полгода сидим без зарплаты, год. Конца и края не видно. Кто в челноки подался, кто в другие фирмы перешел, а кто на госслужбу нанялся. Кстати, госслужба плодиться начала, как саранча. Тут тебе и налоговая инспекция, и налоговая полиция, и таможня, и казначейство, и администрация на каждом углу, а ОМОН, СОБР, перечислять устанешь. И вот когда никого почти не осталось, собрал нас всех директор и говорит:
   - Пришла пора и нам акционироваться, так сказать, совершить акт приватизации. И пошло, поехало. Крутили, крутили они с главным бухгалтером. А когда подвели итоги, то оказалось, у директора семьдесят пять процентов акций, у главбуха 15, у остальных остальное, то есть 10 на всех про всех. Кроме этого, много транспорта, техники распродали, а куда деньги подевались, никто не знает.
   Тут и организовалась инициативная группа, и в суд на директора подали. А в суде адвокат- защитник и говорит: - Вы слышали, что сказал президент и премьер-министр тоже - передела собственности не будет! Вот и решайте, как быть. А директор помещение института сдал в аренду коммерческим предприятиям, "Волгу" поменял на "Мерс", за границу начал ездить, говорят, купил там виллу. Недавно он подарил детдому телевизор, шуму было много. Теперь его называют наш благодетель.
   Вот пойми, дурак он или не дурак. И капитализм строим какой-то дикий, как во времена золотой лихорадки на диком западе. Бандитский рынок. Две эпохи, что - то роднит их? Между ними пропасть в семьдесят лет. А люди, изменились ли люди? Можно ли их опять собрать на блины или опять разогнать кого куда, без спроса и без ответа?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание
  
  Озеро .................................1
  Две зубные щетки................23
  Круг.................................30
  На заре..............................54
  
  
  "Слово"
  Пятигорск
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"