Аннотация: Он медленно приближался к кругу...из этого круга еще не кому не удалось выйти...
Круг
А. Дешабо
Озеро
К пятнице у нас с Бобом все готово. Уложены вино - закусочные ресурсы, увязана палатка с несложной туристической утварью. Рабочий день тянется дольше обычного и от этого производительность труда, кажется выше.
Я занимаюсь экспертизой смет. Это несложное дело. В нужных местах необходимо поставить галочки, сделать вкладки и написать в объяснительной, что на шестой раздел, пункт "В", разработаны новые технические условия, которые высланы вам письмом. Ссылка на номер и дату письма обязательна.
Потом на балансовой комиссии встанет начальник отдела Николай Иванович и скажет - я вам урезал смету на двадцать тысяч. Вы что? - он минуту будет молчать, и оглядывать присутствующих - не читаете наших писем, работаете по старинке.
Потом он сядет на своего любимого конька и будет говорить долго, убеди-тельно и нудно. Поэтому начальник отдела любит, когда я ему приношу проверенные сметы с найденными в них ляпсусами. Сегодня их было несколько, опять применили плиты, снятые с производства, с устаревшим ГОСТом, не включили в смету стоимость перевозки спецоборудования и в одном разделе завысили стоимость работ почти вдвое. Николай Иванович доволен, есть, о чем сказать с высокой трибуны.
В половине пятого я выхожу в коридор. Дверь в отдел Боба открыта.
- Боб, - говорю я - пойдем покурим по этому поводу.
Я угощаю его сигаретой, - как ты думаешь, что предпримет международная федерация, если Фишер откажется играть?
- Пустяки - говорит он - это его проблемы. Ты знаешь - неожиданно
добавляет он - мне не хочется брать эту машинисточку в турпоход.
К туристам мы себя не причисляем, к этим корсарам ХХ века. У нас просто, иногда, возникает неодолимое желание вырваться из тисков жаркого, перенаселенного людьми и насыщенного газом города, под прохладную тень лесов и шепот озер.
Желание это вполне естественное, недремлющее проявление атавизма, которое почему - то крепнет с погружением в глубины цивилизации. И все это мероприятие называется турпоходом по неизведанным местам родного края. Наша компания насчитывает четыре души: я, Боб, Катенька и Лариса.
Про Ларису Боб сочинил песенку и довольно часто исполняет ее на закопченной котелке:
Говоришь ты привет мне с кисточкой,
Хоть и пошло это и банально,
Но люблю я тебя машинисточка,
Ах, люблю я тебя капитально.
Мои мысли перебивает Боб:
- Понимаешь, корчит она из себя старую французскую даму, говорит
с прононсом и все время вздыхает- "Ах, Париж, ах, дом моделей Диора,
Монмарт, бульвар Руже". Я ей говорю - ружье, потому что в начале этого бульвара установлен бронзовый Людовик XIY с двустволкой шестнадцатого калибра.
- Да - соглашается она удивленно - он же был ужасным охотоманом.
Я ей говорю - Ларисочка, вы страшно отстали от жизни. Париж - это провинция. Сейчас в моде Лас-Вегас и военные перевороты.
- Боб! Ты много начал трепаться - перебиваю я его - слышал, свирепствует страшная болезнь века, недержание речи. Если ты заболеешь, будет ужасно.
- Не беспокойся, Вик, - говорит он - я однажды, по системе йогов молчал 72 часа 36 минут.
- Опять за свое - я его легонько бью по спине.
- Клянусь старым котелком - божится он и щелчком бросает сигарету в урну - тебе звонила Катенька.
Катенька моя подруга. Я познакомился с ней три года назад на улице (статистики считают это знакомство сомнительным, оно дает малый процент брака, всего несколько десятых. Но к трехгодичному сроку знакомства, те же самые статистики, в поисках корней разводов, относятся благожелательно). Месяца два назад я сказал Бобу, что решил жениться на Катеньке.
- Зачем? - спросил он.
- Все женятся, а я что лысый?
- Нет, ты, конечно, кучерявый - говорит он - но для женитьбы нужна любовь или солидная теоретическая база. При всем обили цифр статистики не учитывают, сколько рождается Ромео на тысячу мальчиков и сколько Джульет на тысячу девочек. И не известно, как бы повел себя Ромео, попав на улицы современного города, где каждая третья Джульета, а каждая четвертая Дульсинея Тобосская. Но какова не была бы эта величина, ты в нее не попал. А раз так - заявил он торжественно - я беру на себя роль электронной свахи. Учитывая небольшой объем информации, мы не будем прибегать к помощи машины, а воспользуемся листком из школьной тетради.
Боб расчертил лист на клетки и стал заносить потенциальных претенденток на звание мисс Топоркова.
Катенька шла под номером один, но он умышленно поставил вперед Людку из планового отдела. Кроме них он включил еще Аннушку, мою старую знакомую и стал вписывать машинисточку.
- А это зачем? - спросил я.
- Для счета.
Я хотел возмутиться, но он сказал, что предоставит мне уже обработанные данные.
Потом он долго чесал в затылке, видимо его беспокоила малочисленность претенденток и, наконец, решительно записал Сапожкову Веру Осиповну.
- Ну, это ты загнул - не выдержал я - ей же далеко за сорок.
- Тогда, что бы не было нарушено равновесие, мы добавим сюда Аллку из нашего подъезда, ей еще нет семнадцати.
- Может, ты меня спросишь о подборе кандидатур?
- Говори, - милостиво разрешил, он.
- Танцевальный ансамбль "Березка".
- Жюри отвергает.
Боб закурил и по вертикали вписал двадцать пунктов, коими качествами должна обладать будущая жена: интеллект, красота, манеры, юмор, хозяйственность... Потом он долго пыхтел, проставляя двойки, тройки, четвертки и редкие пятерки.
Катенька набрала 81 бал из ста возможных и далеко вырвалась вперед.
Боб купил букет ярких цветов, пластмассовую сахарницу и торжественно вручив Катеньке, поздравил ее с завоеванием почетного титула мисс Топоркова. Мне он вколол в петлицу пиджака красную гвоздику.
Потом он произнес небольшую речь о двух кораблях, житейском море, розах, шипах, о вреде курения и о пользе бега трусцой.
Я открыл традиционную бутылку шампанского и наполнил всем бокалы. После официальной части мы приступили к составлению плана свадебного путешествия.
Боб сразу заявил, что на Багамские острова ехать нет смысла. После испытания китайской бомбы, там повысился фон радиоактивности на две тысячных рентген - часа.
Мы отвергли Кижи, Китеж и Соловецкие острова и остановили свой выбор на банальном Кавказе. Правда, я пытался вставить слово о поездке в Чунгурли Каракумские, но Катенька решительно возразила, сказав, что там, фу гадость, скорпионы, чьи линии тела не эстетичны и не отвечают современным требованиям дизайна.
Опять заговорил Боб - до Сочи вы летите самолетом, а дальше вдоль побережья на автобусе Икарус-люкс с откидными сидениями и гигиеническими пакетами. Как председатель благотворительного общества "Боб-Вик и
компания" вношу в свадебный фонд 100 рублей из средств, отложенных мною на покупку магнитофона "Соня".
Мы с Катенькой закричали ура и подняли бокалы с шампанским. Помолвка состоялась.
В конце июня мы взяли билеты на самолет. До вылета оставалась одна неделя, до регистрации брака четыре дня и все два выходных мы решили провести на лоне природы.
В коридоре прозвенел звонок. Конец рабочего дня. Раскрылись двери отделов, выпуская по два три человека. Здание наполнилось шумом спешащей толпы. Мы переоделись у Боба в отделе и взвалили на плечи рюкзаки.
В вестибюле нас догнал Васин, из сектора главного механика.
- Куда ребята?
- За город, подышать, на небо посмотреть.
- С палаткою?
- Угу...
- Возьмите меня.
- Прямо так, без подготовки?
- Так.
- Идем.
Жена у Васина улетела на сессию, сдавать экзамены за последний курс института.
У фонтана в скверике Маяковского нас уже ждала Катенька и машинисточка.
- Чароу, девочки!
- Салют!
- Двигаем?
Мы оживленно разговаривая, вваливаемся в переполненный трамвай.
Ехать нам три остановки. Кто-то лег на мой рюкзак, и у меня подогнулись ноги. Кое-как мы вываливаемся на свежий воздух. К кассе пристани невозможно пробиться. Боб три раза нырял, прежде чем вынырнул с билетами. Уже на небольшом речном катерке, засунув под деревянную скамейку рюкзаки, мы с наслаждением вытянули ноги, и начали предаваться отдыху.
Напряженность трудового дня и городской сутолоки медленно рассасывалась по нашим мускулам, уступая состоянию расслабленности и покою.
Через час катерок урча двинулся неуклюже к дебаркадеру, который натужено скрипнув, подставил свои бока, увешанными старыми автопокрышками. Мы высыпали на берег.
Лес шумел где-то высоко величественно и сдержано. Тропинка вильнув несколько раз, вывела нас на неширокую лесную дорогу. Боб достал закопченный котелок, служивший нам там - тамом и дробным ударом ладони возвестил о начале похода.
Идти было легко, мы часто останавливались, валялись по траве, ду-рачились, играли в осла. Между прочим, Катенька причисляет себя к типу Джульет. Поэтому я забегаю вперед, прячусь в кустах и ору что есть мочи:
- Джулия! Джулия! Ты куда запропастилась, негодница?
Она находит меня, счастливо смеется и говорит:
- Когда нам дадут двухкомнатную квартиру, с лоджией, на девятом этаже, мы заведем пойнтера-суку по имени Джулия. Каждый вечер мы будем ее водить на прогулку.
- Да, да - добавляю я - мы будем поить ее только боржоми и кормить черной икрой из глубокой тарелки деревянной ложкой.
Она - ее грудь будет украшена золотыми медалями!
Я - за отвагу на пожаре!
Она - за спасение утопающих!
Я - за помощь слаборазвитым странам!
Она - родословная у ней будет лучше, чем у Людовика XYI!
Я - ее генеалогические корни упрутся в динозавра по кличке Ко - ко!
Она - это будет самая лучшая сука в мире!
Я - самая лучшая в окружности на сто триллионов световых лет!
Ах, Катька - думаю я - до чего же я тебя люблю. Я буду тебя охранять, как сторожевой пес, я буду следить, что бы даже бровь твоя не изогнулась капризно.
Я кричу, кричу до сумасшествия громко - Кать...ка...а... я счастлив, что наша будущая собака пойнтер-сука по имени Джулия.
- Уия - отвечает мне эхом лес.
- Почто шумите, робята? - спрашивает Лариса.
- Это у него стресс - говорит Боб - пройдет, если не трансформируется в благоприобретенный идиотизм.
- Ты сам идиот, Боб! - кричу я - вы все идиоты и я тоже.
Я кручу Катеньку, хватаю Боба и все мы валимся в кучу мала. Мелькают спины, руки, ноги. Где-то внизу пыхтит Васин.
Потом мы все лежим и курим. Васин пытается рассказать анекдот.
Его перебивает Боб.
- Вик, давай многозначительно молчать.
- Давай - говорю я, и мы садимся, скрестив ноги, что-то похожее позу лотоса и начинаем молчать. Катенька хохочет и толкает нас с Бобом, мы падаем.
Потом мы идем. Дорога уходит круто вправо, и мы продолжаем путь едва заметной тропинкой. Еще несколько десятков метров и открывается озеро. Солнце на половину скрылось за горизонт, его огненная дуга прочертила нестойким лучом водяную гладь и спряталась в прибрежных камышах. На озеро начали опускаться сумерки.
Мы поставили палатку и попрыгали в озеро. Вода за день нагрелась и была теплой и приятной. Мы весело кричали, ныряли, играли в догонялки. Лучше всех плавал Васин. Его стройное тренированной тело сигарой уходило под воду и через продолжительное время голова Васина показывалась в самых неожиданных местах. Катенька любовалась им, не скрывая своего восхищения и хотя, в искусстве плавать, почти не уступала ему.
Потом мы с Бобом разожгли костер. Катенька поплыла с Васиным на ту сторону озера, пообещав доставить свежей рыбы. Машинисточка занялась приготовлением ужина. Она сварила картошку, почистила селедку, порезала колбасу и лук. Мы с Бобом окунулись еще раз, поиграли в волейбол и, закурив, подсели к костру.
- Не кажется ли тебе, Вик - сказал Боб - что рыбалка несколько затянулась?
- Да - говорю я - охота и рыбная ловля пуще неволи.
Однако, вскоре Васин и Катенька вернулись радостные и оживленные. Мы сели за стол, вернее за кусок холстины, на которой был установлен отменный ужин.
Я люблю есть на воздухе, в этом всегда есть какая-то праздничность. За столом звучит веселье, шутки, вино позволяет или без умолку болтать или упоенно, многозначительно молчать. Впрочем, молчат в двух случая, когда нечего сказать или некому.
После ужина мы закурили сигареты. Темнота обступила палатку. Машинисточка помыла и убрала посуду, я почистил котелок.
Мы стояли у огромного костра. Так бывает всегда, чем позднее вечер, тем все больше гаснут огоньки, но один разгорается все ярче и ярче. К нему тянутся знакомые и незнакомые люди. Образуется элита доморощенных массовиков-затейников и толпа. Слышится смех, веселые остроты и анекдоты сменяются песнями: "Веселится бабка, веселится Нюрка", старыми как туристический мир и новыми, иногда, весьма интересными.
К костру мы не пробились и стояли, вытянув шеи. Катенька стояла рядом с Васиным. Он поднялся на носки и положил ей на плечо руку. Она не замечала этого и продолжала искренно смеяться. Потом Васин и Катенька отступили в глубь леса. Багровые отблески пламени едва достигали их фигур. Он обнял Катеньку, и они поцеловались.
- Пойдем, Боб, не будем им мешать - сказал я.
Мы возвратились на старое место к нашей палатке. Я расшевелил красные угли и подбросил охапку сухих сучьев. Несколько небольших язычков неуверенно затрепетали на ветру.
- Ты видел? - спросил я Боба.
- Видел - ответил он мрачно.
Мы закурили. Меня заполнила пустота. Наш мозг состоит из 14 миллиардов клеток и вот часть из них заполняется положительной информацией. Она накапливается в какой-то период времени и, вдруг, поступает информация с отрицательным зарядом. Они взаимно уничтожаются и вот в этих клеточках образуется пустота, в бесконечно малом пространстве, но она заполняет собой весь мозг человека, все его тело до кончиков пальцев, до ногтей, весь мир, всю Вселенную.
Попыхивая огоньками сигарет, мы погрузились в молчание. Проходили секунды, минуты, часы, но мне казалось, что внутри меня биологические часы отсчитывают века, тысячелетия.
Потом Боб поднялся и плеснул в алюминиевые кружки херес из недопитой бутылки. Вино разлилось по телу теплом, изгоняя пустоту.
- Как ты считаешь Боб, прав ли Жак Эллюль, рисуя ужасное технологическое общество, в котором человечество выродится в исполнительные холодные автоматы? - спросил я.
- Ерунда - говорит он - никогда цивилизация не пойдет по этому пути. Раздвигая горизонты науки и искусства, человек не утратит сенсорные качества, а наоборот в процессе эволюции они приобретут еще более тонкую восприимчивость и более острую ранимость.
- А как же защита от перегрузок?
- Ты хочешь установить реле-защиты?
Мы начали с ним спорить и в пылу не заметили, как раскупорили три бутылки хереса. Потом спор утих. Повисло гнетущее молчание, вернувшее нас к действительности. Пламя костра металось красными языками под порывами ветра. С озера потянуло предутренней прохладой. Где-то плеснулась рыбешка и вновь наступила тишина.
Потом появились они. Они думали, что мы наверно должны спать. Но мы сидели с Бобом прямые, наши лица не выражали никаких мыслей и в отблесках костра казались сошедшими со страниц Майн Рида, в образе молчаливых индейцев.
- Вы чем занимаетесь? - спросила наигранно весело Катенька, но в ее голосе зазвучали нотки тревоги.
Повисло неловкое молчание.
Боб повернул голову - трансцендентальной медитацией.
- А что это такое? - этот вопрос Катенька обращала ко мне, в обнаженной тревоге, без следов свести разговор к заурядной шутке. Я стряхнул с себя напряженность и тоже повернулся к ней - пророк Махариши Манеж Йоги предлагает копаться в собственных мозгах, словно в куче дерьма и извлекать неприятную информацию.
- До него то же самое предлагал психоаналитик Фрейд - добавил Боб.
В воздухе повисла настороженность.
- А вы, Васин, - Боб обратился к нему - давайте сюда пять рублей.
И хотя, нам намедни граф не предлагал четвертную, но с вас мы сдерем.
- За что? - недоуменно спросил Васин.
- За прокат - ответил Боб.
Его слова хлестнули Катеньку по лицу, у нее задрожали губы и слезы выкатились из уголков глаз, - вы...вы... подлецы - выкрикнула она отдельные слова между всхлипываниями.
- Ага... мы подлецы - согласился я, стараясь говорить спокойно - а вы милая, честная девушка за три дня до регистрации брака решили заблудиться с другим. Темно в лесу, все человечки черны, произошла ошибка. А может это условность, которой вы выше? Луч света в темном царстве. А мы подлецы, ставленники Кабанихи.
Ее плечи начали вздрагивать сильней, она закрыла лицо руками, и облокотясь о сосну и громко всхлипывая, неудержимо заплакала.
Боб стоял напротив Васина и говорил ему - А вы, Васин, ублюдок, вам следовало бы дать по морде, но я не буду пачкать руки. Но вы запомните, Васин, вы ублюдок и дерьмо. Я на вас не обижаюсь, я могу обижаться только на своих друзей. Вы...вы сейчас уйдете отсюда - его голос зазвучал угрожающе.
Васин отступил назад и сел на пенек недалеко от палатки.
Серый рассвет прорезал прибрежные том берегу поднимался туман. Заросли камышей расходились по ту и другую сторону, обнажая озеро. Оно стояло не шелохнувшись, словно сладкий предутренний сон сковал его воды и казалось кощунством, неслыханным преступлением в это мгновение бросить камень в него или громко крикнуть. Но вот откуда-то из прибрежных зарослей мелькнула тень черной птицы и рассыпался по камышу ее клокочущий крик, будто дьявольский смех и в ответ зашумели сосны, заквакали лягушки, раздался плеск рыбы и защелкал, зазвенел соловей, исполняя гимн проснувшейся природе. Начался новый день.
Боб подошел к палатке и выдернул колья. Мы начали укладывать рюкзаки, делая это подчеркнуто медленно, основательно развязывая и завязывая каждый узел. Катенька продолжая всхлипывать, подошла ко мне:
- Зачем - говорю я - не вижу в этом никакой необходимости.
К нам подошел Боб - Дорогая Катенька, человек привык выражать свои чувства языком, а не по морде, это пережиток прошлого. Я лишаю вас почетного титула мисс Топоркова - он достал сигарету - и вы никогда не будете иметь пойнтера - суку по имени Джулия и открывать новый мир в автобусе Икарус-люкс с откидными сидениями.
- Не надо, Боб - говорю я устало - это хорошо, что сейчас, хуже было бы через пять лет. Нетрудно разрушить то, что не устоялось.
- Ты прав, Вик - говорит Боб и обращаясь к Ларисе добавляет - идем.
Мы уходим втроем. Катенька и Васин идут сзади, соблюдая интервал, который держат обычно автомобили на скоростной трассе.
Мы идем быстро, интервал растет. Со временем он видоизменится, но так и останется жить неясной тревожной мыслью.
Горький. Июнь 1967 год
Две зубные щетки
(новелла)
Он много работал, гораздо больше, чем предусматривалось трудовым законодательством. Она удивлялась, он же ничего не получает за сверхурочные часы. А он и не обращал внимания на свою зарплату, его интересовали какие-то частицы, он все время ловил и искал их. Она часто слышала от него их названия, они были трудными и непонятными. Нейтрино ей казалось надо ловить в Италии, а кварки напоминали зажаренные шипящие куски сала. Она не любила сала, не любила и эти частицы, они отнимали его, лучше бы их не было совсем.
А еще он часто ездил в командировки. Наверно в их городе этих частиц было совсем мало и чем дальше от города их становилось все больше и больше, потому что из командировок он приезжал радостным и возбужденным. Постепенно у него характер становился ровнее, а командировки длиннее.
Сначала он всегда звонил с работы:
- Лидунчик, это ты?...
- Да, я. Опять?...
- Опять - вздыхал он.
Потом она привыкла к этому. Привык и он. И они уже больше не вздыхали.
Она ему часто говорила:
- Дорогой, хорошо, когда ты со мной, но это бывает так редко. И поэтому, когда ты приезжаешь, я всегда радуюсь.
- Ты права, милая, - отвечал он ей с нежностью - но в природе все ужасно рационально. Чем больше радостей при встрече, тем больше огорчений при расставаниях.
Но время, увы, как сказал одни поэт и чувствам неподвластно. Она заскучала. Она довольно часто садилась в скверике, недалеко от своего дома, раскрывала старинный французский роман и читала.
Какие только подвиги не совершал герой во имя любви. Злая судьба (она и не подозревала, что это дело рук автора) разлучала их на каждой десятой странице. Казалось уже все. Она должна погибнуть, но в этот миг появлялся он и освобождал ее из рук злодеев. В тот самый миг, когда кинжал почти касался ее бледной красивой шеи.
- Пардон, мадмуазель, пройдите по трупам своих обидчиков.
О, как он был галантен. Изредка они менялись ролями, и спасала она его. Но никогда, никогда он не пропадал в этих дурацких командировках.
Потом она приходила домой, включала музыкальный центр и, слушая музыку, долго лежала с открытыми глазами и не могла уснуть. Она казалась себе одинокой, обманутой и покинутой.
Однажды, на скамью к ней подсел молодой человек. Она сидела с по-лузакрытыми глазами, на коленях у нее лежала раскрытая книга. Он скользнул взглядом по страницам и заговорил:
- Мадмуазель, если вы хотите проучить этого подлого аббата Лоренса, то лучше всех это сделаю я.
- О, - удивилась она - вы его знаете?
- Еще бы, он столько несчастий принес этой крошке Лесси.
Они зашли в кафе, заказали по чашке черного кофе с коньяком и он рассказал ужасную трагедию из жизни кардинала Ришелье. Ах, как она понимала своего собеседника, он будто был очевидцем тех странных событий. Потом она привела его к себе домой, и перед нею раскрылись чудовищные преступления всех восемнадцати Людовиков.
Расстались они утром, ей нужно было идти по делам. Заспешил и он.
- Ты куда? - спросила она.
- Назад - пожал он плечами и грустно добавил - в средние века.
Она помахала ему рукой. Больше они не встречались.
Теперь она читала книги на три столетия ближе к современности. Он подошел и попросил разрешения сесть. Это был высокий, худощавый молодой мужчина, подстриженный под Гулливера. Он сказал, что снимает фильм. Да, он важная птица на съемках - статист. Связывающее звено между автором сценария и режиссером. Маршируют солдаты, бьют барабаны, грохочут пушки, строчит камера, проносятся всадники. Просто и интерес-но. Но это еще что. Вот у Феллини любовь, отчаянная безысходная любовь. Итальянский секс лучший в мире. Италия экспортирует секс во все страны земного шара. Кинофабрики Италии самые крупные фабрики секса в мире. Итальянцы задыхаются, у них простаивают мощности, что бы их заг-рузить нужно импортеров больше в три раза, чем их имеется на всем земном шаре. Поэтому итальянцы усиленно ищут внеземные цивилизации. Если они их не найдут в ближайшие десять лет, то наступит кризис секса, перепроизводство. Это будет ужасно. Многие не вынесут, а кинозвезды покончают жизнь самоубийством.
В кафе они не пошли. У него в кармане оказалась бутылка коньяка.
Ах, как она его понимала. Расстались они утром. Он оказался сексуальным маньяком. Они больше не встречались. Теперь она читала современные книги.
Потом был толстый рыжий мужчина, служащий какой-то конторы. Нет, нет, он был перед этим, что с усиками, с кавказским акцентом. А после него был симпатичный круглолицый. Он еще не выговаривал букву р. Нет р не выговаривал тот, что в синем плаще. Зато тот, что в кожаной куртке, как он хорошо пел - "если ты и не друг и не враг".
Она уже давно ничего не читала.
Однажды, вечером она сидела у себя дома. На столе стояла недопитая бутылка водки. Он, тот, что с подбитым глазом и в серой рубашке, рассказывал ей какую-то непонятную и странную историю:
- Чиво, чиво, ты щенок, а ну вали отседова, говорю я, гад, небось следишь. А тот повернулся и бежать...ха...ха...
В это время раздался щелчок дверного замка и вошел муж. Он остановился посреди комнаты, растерянно оглядывая их лица.
- Ты же уехал - сказала она испугано и удивлено.
- Нет - ответил он спокойно - я не уезжал. Я даже не брал зубную щетку, посмотри.
Он вошел в ванную и вынес пластмассовый стакан. В нем торчали две
зубные щетки.
- Но ты же уехал. Ты звонил, что уехал, улетел, уплыл в свою противную командировку.
У него по лицу пошли красные пятна, они залили шею, руки.
- Я не уехал, не уехал - закричал он в истерике и набросился на нее с кулаками. Его крупные, узловатые руки били по белой коже лица, шеи, груди, оставляя ужасные следы. Она не защищалась и не плакала, а смотрела как-то бессмысленно и покорно. Он ни разу не появился в нуж-
ный миг, чтобы спасти ее. А когда она пала, он пришел, чтобы совсем втоптать ее в грязь.
Сочи. 17 мая 1972г.
Круг
Сам по себе я несмелый, застенчивый и говорить не умею красиво. Поэтому я больше молчу и думаю. Мама говорит, что у меня комплекс Мартина Идена, но все родственники считают, что это со временем пройдет, а может и нет. Но об этом я должен рассказать, у меня нет больше сил скрывать.
Он взял себе кличку барон. Лешка-барон. Его знала вся наша улица.
Ему пацаны льстили и перед ним заискивали. А он широко расставив ноги,
заглядывал прохожим в глаза и бренчал на гитаре блатные песни о красотках, которые первое время сопротивляются таким парням, как он. Песни у него я впрямь хулиганские, но голос был поставлен хорошо. В нем была большая организаторская сила, но это была улица, с вытекающими отсюда последствиями: хулиганством, дракой, выпивкой. Особенно Лешка любил бить парней на глазах девушек. Идет какая-нибудь парочка, он навстречу, ватага смотрит со стороны, подзуживает, хихикает. Кладет он руки на плечи девушки и говорит гадости, крошкой называет, предлагает с ним пойти, а этого хлюпика - говорит он - мы немного полечим. Это было сигналом и вся орава набрасывалась и жестоко избивала парня только за то, что он волей случая оказался здесь, в это время.
Я слышал об этом разговоры, слышал что у него много приводов в милицию и всегда находилось алиби. А Лешка-барон почувствовал, что над ним зажглась звезда, охраняющая его, он почуял безнаказанность. Избивая очередную жертву, он как бы утверждал себя, получал моральное удовлетворение, выглядел маленьким царьком. Эта была власть, которая горячила ему кровь, кружила голову. Он мог заставить свою жертву петь, прыгать на одной ноге, валяться в грязи, в луже. Лешка-барон веселился. О нем говорили. Я не особенно верил и не придавал этому большого значения.
Но как-то я увидел своими глазами. В этот день мы были в кафе. Велся диспут о проблемах молодежи. Много говорили о хулиганстве. Все пришли к мнению -хулиганству объявить войну. После диспута мы долго не расходились, а продолжали спор на самые разные темы: является ли Одри Хепенберн голливудской звездой и скоро ли в каждой семье будет голографический аппарат, и как он будет называться? Сейчас говорят "телик", а тогда будут говорить "голографик".
Домой я возвращался в двенадцать часов ночи. Сначала я спешил. Меня всегда ругает мать, когда я поздно возвращаюсь домой. А тут весна, вечерок такой отличный. Вздохнешь вот так грудью и кажется мало, еще набираешь воздух, еще. Кажется, весь воздух вдохнул бы, какой есть на земле. Такой он свежий, весенний, теплый, ну не такой совсем теп-
лый, а самый цвет. Наша улица мало оживленная, но и не глухая. Бывают в большом городе такие улицы, рядом проходят шумные магистрали, а парал-лельно им или перпендикулярно много таких улочек, асфальт, свет есть, а огненных реклам уже не сыщешь. Так и на нашей, неширокая, огни на одной стороне, другая в тени. Я иду по теневой стороне. По светлой, чуть-чуть впереди идет парочка. Весна действует на них здорово. Посмотрят, никого вокруг нет и целуются. И, вдруг, перед ними вырастает
Лешка-барон. В руках у него гитара. Он поет песню про свою красотку. В подворотне мелькают огоньки сигарет, шушукается его орава. Они не прячутся, просто считают, что им рано появляться на сцене. Пара пытается его обойти. Но Лешка-барон поднаторел в таких делах и сделать это невозможно. Он закинул гитару за спину, небрежно мазнул парня по лицу и начал приставать к девушке - ну что, крошка, давай поцелуемся для зна-комства - тон у него издевательский и наглый.
- Уйдите, уйдите, вам говорят - девушка напугана. Парень говорит что-то тихо и непонятно. По одному выходят из подворотни, остаются только девчонки. Первым бьет долговязый, бьет в живот, парень нагибается и получает удар сзади, настолько сильный, что пада-ет. Мои ноги приросли к асфальту, спина к каменному забору. Меня им не видно, но я вижу их как - будто на ярко освещенной сцене и все это похоже на спектакль, где каждая роль отрепетирована и привычна актеру. Бьют одного, девушка в ужасе стоит рядом, парализованная страхом. Они его бьют лениво, как бы нехотя, не по призванию, а по обязанности. На парне появляется кровь, они оживляются. Бьют ногами. Парень потерял сознание и не приходит в себя. Они продолжают бить, каждый метит в голову. Я вижу все до мельчайших подробностей. Лица тупеют, звереют и появляется в них что-то угрожающее, человеконенавистное. Глаза суживаются, подбородок выдается вперед. У меня в мозгу вспыхивают кадры "Приключения Вернера Хольта", фашистские молодчики, их лица мне знакомы по экрану, лица фашистов. Они продолжают свое дело. Долговязый кричит:
- Это еще что, надо так, отойди! Бью пенальти! - разгоняется и бьет. Раздается глухой удар. Голова подскакивает и неестественно ложиться на правую сторону. Я закрываю глаза. Девушка вскрикивает и падает в обморок. Кто-то истошно кричит, бежит тетка с веником, раздается трель милицейского свистка. Орава исчезает.
Я иду по теневой стороне улицы домой. Меня трясет. В дверях меня встречает мать, она встревожена - что с тобой?
- Простудился наверно - говорю я и прохожу в свою комнату. Я забиваюсь под одеяло и плачу, плачу от того, что я трус. Я долго не могу прийти в себя. - Я трус, трус - сжав зубы, шепчу. Потом наступает то ли забытье, то ли сон.