Как теперь помню тот день и даже ту самую минуту, когда я впервые услышал об этом. Впрочем, если быть более точным, то сначала я кое-что увидел - кое-что "наводящее", но совершенно для меня, пятилетнего, непонятное. Распираемый любопытством, я стал приставать с расспросами к старшей сестре. Она долго отнекивалась, отшучивалась, пряталась за штампами - мол, подрастешь, тогда сам всё узнаешь, - но в конце концов сдалась и... рассказала. Рассказала об этом.
Я не поверил. В первую минуту я заподозрил в ее рассказе нелепую, чудовищную ложь. Ведь в самом себе, в своих ощущениях, фантазиях, мыслях я не находил абсолютно никаких соответствий тому, что, по словам сестры, рано или поздно, происходило со всеми.
- А ты? - спросил я сестру, надеясь хотя бы во взгляде ее прочитать признание во лжи. - Неужели ты... тоже?
- Да, - сестра слегка покраснела, но это не было краской стыда от уличения во лжи, скорее, что-то совсем другое. - Я тоже, представь себе. Но только не следует об этом говорить. И не смей - слышишь? не смей! - обсуждать это с мамой или папой! Они сами с тобой об этом заговорят, когда... когда придет время.
Я едва не задохнулся от ужаса и отчаяния.
- И мама с папой тоже? Скажи, что хотя бы они не...
- Мама с папой тоже. Как все... Да пойми ты, дурачок, в этом нет ничего такого особенного. Так устроено природой. Так придумал Бог...
"Зачем, о, Господи, зачем ты придумал - так?" - шептал я, вернувшись в свою комнату и со слезами на глазах в клочья разрывая ту картинку из какого-то журнала, которая и послужила поводом для приставания с расспросами к сестре...
Шли годы. Вооруженный информацией, полученной от сестры, я едва ли не каждый день сталкивался с подтверждениями ее правоты - и удивлялся, как удавалось мне раньше не замечать их. Со временем отчаяние и ужас в моей душе уступили место сначала смиренной покорности, а потом... Потом начался новый этап моей жизни, и то, что прежде меня пугало, стало казаться мне любопытным и в чем-то даже привлекательным...
Как и обещала сестра, родители однажды заговорили со мной об этом. И удивились моей подготовленности. Я не выдал сестру, но признался, что кое-что об этом уже знаю. И соврал, что разговор на эту тему мне неинтересен. На самом деле, чем дальше, тем более интересовало меня всё, так или иначе связанное с этой темой, и в каждом фильме, в каждой книге, в каждой беседе я надеялся почерпнуть какие-либо новые сведения, детали, подробности - до тех пор, пока очередной этап моей жизни не вынудил меня сосредоточить внимание на иных явлениях...
Теперь уж я редко задумываюсь об этом. Но когда задумываюсь, то всякий раз невольно вспоминаю своё мальчишеское возмущение и свой, исполненный отчаяния вопрос: "Зачем, о, Господи, зачем ты придумал - так?" И повторяю его, но уже совсем с другой интонацией - и с коротким дополнением: "Какой же всё-таки во всём этом смысл?" И еще я вспоминаю ту картинку из какого-то журнала, изображавшую открытый гроб и лежащего в нем человека. И слова сестры, так меня тогда напугавшие: "Да, малыш, мы все умрем. Каждый из нас". И свою первую реакцию - стойкое убеждение, что мне лгут. И вот хоть режьте меня, но я и теперь думаю, и на смертном одре, наверное, буду думать, что какая-то примесь вранья в этом действительно есть. Такой уж я безнадежный оптимист.