Над рекою быстрой Йоки, что течет через долину, на обрыве невысоком над излучиной нависшем, свесив вниз босые ноги, глядя в небо голубое, думу думал некий парень именем Ракаставайнен.
Чуть в сторонке от обрыва, рядом с рощицей зеленой, белая паслась корова - беззаботное создание. Что, вы спросите, такого, что пасется здесь корова, разве есть табу какое травку кушать возле рощи? Даст ответ Ракаставайнен, ничего скрывать не будет, ведь он сам привел корову в это место на рассвете.
Непростая эта травка, ведь известно даже детям, что ночами происходит в этом месте у леска.
В темноте из речки Йоки под луною прогуляться выползают водяные, кто не верит - тот дурак. Вот они гуляют, черти, криком редким забавляясь, и до рощицы доходят, ну а дальше - ни ногой.
Дело в том, что за лесочком вдаль раскинулось болото, мхом поросшая трясина - там кикиморы живут. Те кикиморы несчастны - ликом слишком некрасивы, и никто не хочет с ними в отношения вступать. И кикиморы звереют, чувства им совсем не чужды, и наброситься готовы на любого мужика. Потому-то и не ходят мужики сквозь то болото, чтобы не пропасть в трясине и не сгинуть навсегда. Только девки на болото могут шастать без боязни, их кикиморы не тронут, как-никак, все же свои. Потому-то только девки собирают мох и клюкву, знают тайные тропинки, ходят даже через топь.
Хотя рылом водяные тоже не совсем уж вышли, но и им, зеленопузым, неохота пропадать. Оттого-то и доходят лишь до этого до места, и давай плеваться в небо, чтобы как-то отдохнуть. Но плевки летят недолго, падают они обратно, на зеленую на травку аккурат возле леска. Потому-то эта травка и считается особой, оттого-то и гоняют иногда сюда коров. И когда корову кто-то вдруг решит продать кому-то, то сюда ее приводят напоследок пожевать.
Потому Ракаставайнен и пригнал сюда корову, оттого она пасется возле рощицы зеленой. Только вот какая штука - не его это корова, не ему монеток кучу за корову отдадут. Он - бедняк, работник честный, ничего нет за душою, лишь свирель, да голос звонкий - все имение его.
Но не то его печалит, что удел его не роскошь, не поэтому слезами его полные глаза. Воспылал он чистым чувством к дочери Ратапохатты, что хозяин той корове, что пасется у леска.
Знают все в окрестных селах, кто такой Ратапохатта, человек могучий телом и хозяин хоть куда. У него свиней без счета, ну а кур - в два раза больше, даже мерин и кобыла есть на хуторе его.
Ну, и главное богатство - дочь, прекрасная, как Солнце, или даже попрекрасней, что уже довольно редко. Высока, стройна, как елка, круглогруда и ногаста, и работница отменна - чем, скажите, не мечта? Ее имя Каунотар, означает что красотку, и нежнее это имя даже трели соловья.
Потому Ракаставайнен и грустит жестокой грустью, что пленила та красотка сердце юное его. Оттого он и страдает, утирая нос украдкой, что жесток Ратапохатта, что суров ее отец. Никому не разрешает он дружить с дочуркой нежно, и запрет свой подкрепляет иногда и кулаком. Невдомек ему, что дочка для любви уже созрела, словно яблоко литое, глух и слеп к тому отец.
Но вот сам Ракаставайнен не страдает слепотою, и отлично замечает взоры страстные ее. Это душу ему греет, радость в сердце поселилась, и живет теперь парнишка исключительно мечтой.
Но проблемы - вещь такая, им несладко в одиночку, и стремятся навалиться сразу с нескольких сторон. Привлекательным для девок родился Ракаставайнен, и поделать с этим свойством он не может ничего. Вот петрушка и выходит, что других парней девчонки, если есть Ракаставайнен, не хотят любить совсем. Он и рад бы отвязаться, он душой и телом верность сохраняет Каунотар, как единственной мечте. Но к большому сожаленью все отвергнутые парни постоянно обещают ему ребра посчитать. В их числе рябой Лаллюкка, младший сын Ратапохатты, брат прекрасной Каунотар, рыжий, словно из огня. Он однажды попытался преподать урок серьезный, темной ночкой у сарая, у загона для свиней. Но хотя Ракаставайнен парень с виду худощавый, кулаки его, однако, сделаны не из соломы. И поэтому вопросы и остались без ответа, и Лаллюкка не истратил свою искреннюю злость.
И сидит Ракаставайнен, думой горькой опечален - неприятно, что имеет сразу несколько врагов. Ведь недавно на базаре подходил к нему селянин, Кельми всеми прозываем, и бесчестно предлагал увести ему корову со двора Ратапохатты, и сулил за то мешочек, полный маленьких монет. Но в ответ Ракаставайнен лишь презрительно скривился - не такое воспитание, чтоб корову воровать. Ничего не молвил Кельми, только поглядел угрюмо, но обиду однозначно с той поры он затаил. Но потом с Ратапохаттой все ж договорился Кельми, чтоб продал ему корову тот по выгодной цене.
Оттого Ракаставайнен и привел сюда корову, чтобы травку пожевала напоследок перед сделкой. И сидел Ракаставайнен на обрыве над рекою, глядя в небо голубое, размышляя о своем.
И настолько был задумчив молодой Ракаставайнен, что не сразу он услышал за спиной своей шаги. Он не знал, что эта поступь очень много означает - но для парня это было приближением Судьбы.
2.
По дороге через поле, из села в село другое, своим мыслям улыбаясь, седовласый шел мужчина. За спиной его болтался сундучок со всяким скарбом, что решил он взять с собою в этот солнечный денек. Очень быстро утомившись, он присел в траве высокой, все ж давно уже не мальчик, и выносливость не та.
А по той же по дороге, иногда скрипя осями, шла обычная телега, запряженная кобылой. Трое были в той телеге, и с прохожим поравнявшись, поздоровались с почтением, свои шляпы приподняв. Знают все в окрестных селах, что за знахарь Нерапатти, первый умник всей округи, необычный человек.
Как родится месяц в небе, и куда уходит лето, как поймать форельку в речке, если даже нет крючка - это знает Нерапатти, а попросишь, так расскажет, ничего скрывать не будет, ибо что же тут скрывать? Сделать крепкую настойку, излечить жену от дури, ну а мужа от зазнайства - для него это пустяк. Если кто простыл случайно - даст елового отвара, и совет, чтоб в пьяном виде под забором не лежать. Всем поможет Нерапатти, до всего ему есть дело, ведь считает, что на свете интересно ему жить.
Вот проехала телега, проводил ее он взглядом, заодно себе отметив, что он знает всех троих. В кузове - Ратапохатта, со своим сынком Лаллюккой, а возница - это Кельми из соседнего села. Видно, есть какое дело вместе им куда поехать, видно, выгоду какую захотели заиметь. Ну да ладно - Нерапатти отдохнул еще немного, и тихонько вслед пошел он по дороге с сундучком.
Вдруг глядит - бежит навстречу с перекошенной личиной рыжий увалень Лаллюкка, неразборчиво крича. Подбежал и в ноги рухнул, пыль подняв столбом с дороги, и внезапно Нерапатти за колено он схватил. Тот немного испугался - неожиданно все как-то, и спросил, так, ненароком, мол, случилось ли чего?
Закричал в ответ Лаллюкка, неразборчиво и громко, что случилось, ой, случилось, Господи, помилуй нас! Нерапатти долго слушал, ничего не понимая, потому что нес Лаллюкка откровеннейшую чушь - про коров и про кикимор, и про место возле рощи, где плюются водяные в предрассветные часы.
Постучал рукой легонько Нерапатти по макушке отпрыску Ратапохатты, и с улыбкою сказал:
- Для начала поднимись-ка, ибо мне немножко сложно слушать, что ты там бормочешь моей скрюченной ноге. Успокойся, не волнуйся, соберись и будь почетче - что случилось, кто виновник, и с чего ты это взял?
Хоть не сразу, но Лаллюкка, постоянно в крик срываясь, объяснил, в чем суть проблемы, так волнующей его. Свою белую корову на мешок монеток звонких возжелал Ратапохатта непременно обменять. И нашелся покупатель, всеми прозываем Кельми, и приехать он был должен завтра прямо поутру. Суть да дело, но Лаллюкка, возвратившийся с рыбалки, вдруг увидел, что приехал Кельми именно сейчас. На вопрос Ратапохатты, что ж ему совсем неймется, тот ответил - ехал мимо, заодно и заглянул. Но на хуторе коровы в этот час не оказалось, ведь паслась она в заветном месте около реки, ведь такая есть примета - если продаешь корову, ее надо напоследок к этой рощице сводить.
Улыбался Нерапатти, бреду этому внимая, он не верил ни в приметы, ни в чертей, ни в водяных. И про травку возле рощи тоже сказочку он слышал, и над ней смеялся раньше снисходительно всегда.
- Этот хмырь Ракаставайнен, - продолжал рассказ Лаллюкка. - Ту корову на рассвете к этой рощице пригнал. И папаша вместе с Кельми, порешили вместе ехать, прям на месте рассчитаться, чтоб два раза не ходить.
Но приехав к тому месту, не нашли они коровы, и пропал Ракаставайнен, как и не было его. Лишь нашли его котомку, посох сломанный в середке, но не это поразило, но не это потрясло. На обрыве, что над речкой, где валялся этот посох, был разбросан и навален клочьями болотный мох. Знать, кикиморы решились выйти все же из болота, чтоб тоску свою развеять и похитить мужика.
- Все, пропал Ракаставайнен, - всхлипнул горестно Лаллюкка. - Хоть скотина, все же жалко, пел красиво, и вообще...
- Жалко, значит... - Нерапатти покосился на Лаллюкку, но свои соображения ненадолго придержал.
3.
Если кто-нибудь когда-то где-то за каким-то лешим вдруг решит Ратапохатте неприятное сказать, то, смотря по обстановке, может выбирать свободно между фонарем под глазом или сломанной рукой.
Тем не менее, торговля потому и процветает, что живет своим порядком, одинаковым для всех. Если ты продать чего-то вдруг решил и взял задаток, а потом это чего-то у тебя пропало вдруг, то уж будь, мил друг, любезен, сам испить сию досаду, никому не наливая, и задаток возвратить.
Это знал Ратапохатта, оттого и был печален, и поэтому Лаллюкку он за знахарем послал, чтобы тот нашел корову, эту белую заразу, ну, и заодно узнал бы, что случилось с пастухом. Коль кикиморы в болото парня утащили силой с целью жизнью насладиться и тоску свою унять, то при чем же здесь корова - пусть расскажет Нерапатти, для того ему смекалка, между прочим, и дана.
Ну, а Кельми из телеги уж закашлял многозначно, мол, неплохо бы о деле нам уже поговорить. Посмотрел Ратапохатта на него тяжелым взором, но в ответ ему вернулся чистый взгляд невинных глаз.
- Мне ужасно неприятно, - Кельми был предельно вежлив. - Что приходится об этом нам с тобою говорить, но поскольку нет коровы, то не может быть и сделки. Значит, заплатил задаток я буквально не за что.
Промолчал Ратапохатта, только подошел к телеге, взял за заднюю рессору и немного приподнял. Подержал ее недолго, и сказал не очень громко:
- Будем ждать, - и аккуратно вниз телегу опустил. Удивительное дело - хоть он был немногословен, собеседник согласился, что не надобно спешить. Ведь давным-давно в народе вывод сделан однозначный: суетливость, это свойство, нужное при ловле блох.
Нерапатти и Лаллюкка ждать себя не заставляли, и пришли довольно скоро в это место у реки. Просиял Ратапохатта, потому что он корову со счетов еще не сбросил и надеялся найти. Слов не тратя понапрасну, внешне будучи спокойным, он поведал Нерапатти, как он сильно огорчен, что украдена скотина, и пастух пропал вдобавок, что конечно, не так важно, коль пошла речь о корове.
- Вот, что мы нашли на месте, где сидел Ракаставайнен, - произнес Ратапохатта, Нерапатти подведя прямо к самому обрыву и, нагнувшись, поднял посох, что, разломанный в середке, чуть в стороночке лежал.
- Парень, видно, защищался, - встрял взъерошенный Лаллюкка. - Не хотел идти в болото, даже посохом махал. Но кикимор было много - вот, смотри, что накидали - и они его, заразы, за собой уволокли.
Нерапатти пнул ногою мха болотного сплетенье, что кругом здесь был разбросан и на мысли наводил. Недоверчиво вгляделся, и отметил между прочим, что, действительно, мох свежий, словно только из болота. Мысль мелькнула и исчезла, потому что в это время Кельми пискнул из телеги что-то о своем задатке.
- Это дело непростое, - сообщил всем Нерапатти. - Мнится мне, что задурили голову вам всем троим. Ваша вера в эту нечисть кой-кому явила способ, как отвлечь внимание наше от случившегося здесь. Знайте ж, вы, кто легковерен, что за всем потусторонним есть простое объяснение... я доступно говорю?
Зачесал в своем затылке рыжий увалень Лаллюкка, загрустил в телеге Кельми, пряча глазки от людей. Отрыгнул Ратапохатта, недоверчиво сощурясь, и спросил, что Нерапатти вот сейчас имел ввиду. Поднял тот демонстративно мха болотного немного, указав другой рукою в направлении лесочка.
- Где, - заметил Нерапатти, - по пути ваших кикимор, что несли в болото парня, хоть немножечко еще? Неужели отряхнули со своих плечей зеленых мох лишь здесь, вот здесь, и только, ну а более нигде? Мыслю я, что для того лишь мох к обрыву был притащен, чтоб по ложному по следу преднамеренно пустить. Ну, а если поразмыслить, то сомнений быть не может - здесь свершилось преступление, я доступно говорю?
Все молчали потрясенно, слово вымолвить не в силах, и продолжил Нерапатти свою вдумчивую речь.
- Было так примерно дело... Здесь сидел Ракаставайнен, ноги свесив вниз с обрыва, и подвоха он не ждал. Может, речкой любовался, иль мечтательно на небо он глядел, жуя травинку, может, в ухе ковырял. Может, думал он о бабах, может, дул в свою свирель он, но вокруг что происходит, нипочем не замечал. И подкрался кто-то сзади, незаметно и коварно, и столкнули парня в реку, бессердечно и жестоко. А потом, предполагаю, сей злодей мха накидал тут, чтоб свалить все на кикимор и мозги запудрить нам. После этого, цинично взяв корову за веревку, бессловесную скотину он от рощицы увел.
Тут вскричал Ратапохатта, словно сел на муравейник, сильно топнул он ногою, а потом еще разок:
- Значит, это была кража? Кто-то спер мою корову? Вот уж я его поймаю и сверну в бараний рог. Заодно Ракаставайнен был утоплен между делом, что, конечно, не так важно, коль пошла речь о покраже. Кто же этот пес поганый, этот подлый гад ползучий, этот (пи-и-и!!!)? - сказал он грубо. - Нерапатти, назови.
Не ответил сразу знахарь, сел задумчиво на землю, сундучок открыл дорожный, вынул трубку и кисет. Оглядел он строгим взором всех троих и слово молвил, что подумать не мешало б, да и трубку покурить.
4.
Плыли облачка по небу, вдалеке шумели сосны, и кобыла у телеги тихо хлопала глазами. Думу думал Нерапатти, вкруг него сидели трое, и пытались тоже думать, но не очень выходило. Так сидели и молчали, наконец встал Нерапатти, и промолвил вдохновенно очень умные слова.
- Я хочу на два вопроса отыскать себе ответы: кто, во-первых, это сделал, ну, а во-вторых -зачем? Ведь мы в точности не знаем, что за цель преступник ставил, может быть, украсть корову, ну, а может быть, и нет. Может быть, Ракаставайнен - это главная причина, может, его в реку сбросить некто страстно возжелал, а уже потом корову, бессловесное создание, он увел от этой рощи, чтоб добро не пропадало.
- Это грустно и печально, - возразил Ратапохатта, - что погиб Ракаставайнен в цвете юных своих лет, но кому, прости, он нужен - голодранец со свирелью, ни шиша нет за душою, кроме порванных штанов?
- Голодранец со свирелью, - усмехнулся Нерапатти. - Может, в этом и закрыто объяснение всему? Помнится, я был ребенком, так все старшие девчонки стадом бегали за парнем, что работал пастухом и обедал только хлебом с луком или сельдереем, а штаны его постарше были даже, чем он сам. Вот скажи, Ратапохатта, ты ж не мог того не ведать - ведь и наш Ракаставайнен был из этой же породы? У тебя ведь есть дочурка, ее помню с малолетства, а сейчас она, замечу, очень даже ничего. Неужель Ракаставайнен, в доме у тебя живущий, не глядел на твою дочку, словно пес на колбасу? Неужели Каунотар, дочь твоя прекрасноока, не бросала скромно, мельком, взгляды в сторону его?
Помрачнел Ратапохатта, на всех глядя исподлобья, и сказал высокомерно:
- Ну, а если это так? Я хозяин в своем доме, и любой, кто к моей дочке подойдет с понятной целью, тот получит по зубам. Да и дочке рано думать о таких вещах пока что, мне работница такая самому еще нужна. Мало ли, что дочка хочет, у нее свои причуды - тридцать весен не минуло, а туда же, хочет замуж. В моем доме каждый знает, что со мною не поспоришь. Хотя я, вообще-то, добрый, но могу и зашибить.
- Да, - промолвил Нерапатти. - Ты известен добротою, что служить примером может для любого человека. Но, возможно, в твоем доме кто-то мыслит по-другому, и ему Ракаставайнен был совсем не по нутру. Например, отбил девчонку у кого Ракаставайнен, и поэтому обида затаилась вдруг в душе. Это лишь предположение, но вот в том, что оно ложно, мне поможет убедиться только лишь один Лаллюкка. Помнится, что сообщил мне, как ходил он рыбалку... Не на речку ли случайно, не сюда ли, может быть?
Вздрогнул сын Ратапохатты, удивился, застеснялся, и в смущении он пальцем начал землю ковырять. Но, почувствовав внезапно добрый взгляд Ратапохатты, понял вдруг, что может скоро быть немножечко побит.
- Ничего я знать не знаю, - громко заявил Лаллюкка, внешне сильно возмутившись, но глаза вниз опустил. - Ну, а если я когда-то с кем-то в чем-то и повздорил, то какое ваше дело? Я тут явно не при чем.
- Сын, - сказал Ратапохатта, медленно с земли вставая, - мне хотелось бы услышать о твоих делах с утра, что ты делал на рыбалке, если, уходя с рассвета, ты принес лишь двух плотвичек и сопливого ерша. Я еще тогда подумал, что для кошки маловато то, что ты поймал на речке, что домой ты притащил.
- Было, было, подтверждаю, - с укоризной молвил Кельми. - Я не знаю, как для кошки, для котенка - в самый раз. На кукане у Лаллюкки с гулькин нос висело рыбы, у сопливого мальчишки было б в десять раз побольше. Неужели ты, Лаллюкка, обманул отца родного, и ходил не на рыбалку, а убийство совершить? Заодно украл корову... как не стыдно, право слово. Подождать не мог до завтра, сделку добрую сорвал.
Засмеялся вдруг негромко седовласый Нерапатти, и все трое посмотрели на него недоуменно. Красный, словно рак, Лаллюкка уж успел захлюпать носом, но услышав смех внезапный, удивленно перестал.
- Ну ты, Кельми, и хитрюга, - Нерапатти приподнялся, и слегка Ратапохатту он похлопал по плечу. - Про Лаллюкку все понятно. Он, видать, ходил к девчонкам, а удачно иль не очень, волновать нас не должно. Показательно другое - только лишь предположил я, что Лаллюкка в самом деле на рыбалку не ходил, Кельми враз подсуетился, ждать не стал он ни минуты, и Лаллюкку сразу в воры и убийцы записал. Коли байка про кикимор оказалась ерундою, коли начали мы думать и виновного искать, чтоб не быть ему раскрытым, обвинить решил другого, кто с покойным находился в очень сложных отношениях.
Ничего Ратапохатта не сказал в ответ на это, только подошел он к Кельми, грустно сверху посмотрел, и как будто между делом сжал кулак свой необъятный, что размером чуть поменьше, чем у Кельми голова. И случилось просветление в хитрой голове у Кельми, понял он, что неприятность может с ним сейчас случиться. Он хотел уж возмутиться, вновь потребовать задаток, но проклятый Нерапатти снова начал говорить.
- Если я все верно понял, эту сделку не сегодня совершить вы сговорились, а назавтра поутру. Отчего же ты приехал, Кельми, именно сегодня? Ведь ты мог сюда сначала от дороги завернуть. Для начала ты подкрался сзади к пастуху украдкой, и столкнул того с обрыва прямо в воды речки Йоки. Быстро сбегал ты к болоту, мха наскреб совсем немного, чтоб свалить все на кикимор и мозги нам задурить. И сломал пастуший посох, словно бил Ракаставайнен этим посохом кикимор, не желая пропадать. Ты затем увел корову, вероятно, через поле, и на тихой на опушке привязал ее к березе. Сделав дело, ты приехал, словно бы и ненароком, к хутору Ратапохатты, чтобы время не терять. Хоть тебя там и не ждали, но решили вы совместно, что чего два раза ездить? - и поехали сюда. Лишь одно ты не предвидел, случай план твой обесценил - недалече находился некий знахарь Нерапатти. Шел он мимо по дороге из села в село другое, с сундучком своим под мышкой... Хочешь что-то возразить?
Кельми прыгнуть попытался прям из положения сидя, чтоб успеть скорей к телеге и подальше ускакать, но рука Ратапохатты прервала его движение, и свалился Кельми наземь, прямо в ноги Нерапатти. Рыжий увалень Лаллюкка встал, и начал примеряться, чтобы треснуть в ухо Кельми сразу же, когда тот встанет. Это понял Нерапатти, и совет он дал полезный, чтобы Кельми оставался на земле сырой лежать. Он над плутом наклонился, и спросил предельно строго, где корова, и к тому же, есть ли вдруг у Кельми совесть.
- Я не знаю, где корова, - заявил вдруг громко Кельми. - Вы не правильно решили, я ее совсем не крал. И пастух Ракаставайнен не моей рукой убитый, я вообще боюсь насилия, даже в детстве я не дрался. И совсем не потому я раньше времени приехал, что хотел украсть корову уважаемых людей. Просто ехал из деревни, где живет скотина-мельник, у меня с его женою есть взаимный интерес. Но сегодня на рассвете мельник, сволочь, возвратился, раньше времени на сутки, нехороший человек. Мне пришлось скорей уехать, и нечаянно так вышло, что я захватил с собою у него пару мешков. Там в одном три поросенка, а в другом муки два пуда, в общем, мелочь, о которой и не стоит говорить. Но о том, чтоб красть корову, никогда я и не думал... И куда ее я дену, не за пояс же заткну?
Огорчился Нерапатти, зачесал в своем затылке, ведь в словах пройдохи Кельми не почувствовал он лжи. Значит, снова надо думать - что за вор украл корову, предварительно убийство между делом совершив.
Кельми же, который понял, что по шее не получит, осторожно сел и тонко, между делом, намекнул:
- Может, было все иначе? Ну, а вдруг Ракаставайнен сам похитил ту корову, нехороший человек? И теперь он уж не близко, плут, мошенник и ворюга, и продаст теперь корову где-нибудь в другом селе.
- Нет, - внезапно встрял Лаллюкка. - Это было бы возможно, если б не Ракаставайнен это был, а кто другой. Он, конечно же, скотина, и ему лицо поправить я б совсем не отказался, но могу о нем сказать, что чужое взять без спроса иль кому сказать неправду до сих пор он не умеет, потому-то и бедняк.
- Да, - кивнул Ратапохатта. - И еще одно замечу, что кикимор он боялся, как и нечисти другой, и чтоб сбегать на болото и набрать там мха хоть сколько, это нужно ему было б мухоморами объесться.
Словно громом пораженный Нерапатти тут же замер, мыслью светлой озаренный и понявший сразу все. И услышали все хохот, словно спятил Нерапатти, словно солнышко головку ему сильно напекло.
- Знайте, - молвил Нерапатти, за живот держась от смеха, - что как раз Ракаставайнен ту корову и украл. Это ж было очевидно, это же ежу понятно, даже пню или полену - ах, какой же я дурак! Нет, не зря в народе молвят, что седины с ревматизмом не равняются смекалке и великому уму.
5.
Поднял бровь Ратапохатта, приподнял затем другую, а поскольку третьей нету, то ее не смог поднять. Почесал макушку Кельми и, нащупав там случайно своей лысины начало, между делом огорчился. Посмотрел на них Лаллюкка, и подумал, что быть может, не один среди троих он ничего не понимает. Нерапатти палец поднял, и в такой мудреной позе начал объяснять народу, чем же вызван этот смех.
- Все ответы на вопросы очевидны были сразу, и ответить по-другому было просто невозможно. Мох болотный - вот разгадка, он указывает прямо, кто его набрал в болоте и принес его сюда. Ведь известно даже детям, что по нашему болоту ходят только одни девки, знают тайную тропу. А любой мужик боится и приблизиться к болоту, ведь страшатся все кикимор, что хватают мужиков. Ну, а девки ходят смело, собирают мох и клюкву, и для них легко и просто даже через топь ходить. Ведь без мха нам не построить избу теплую иль баню, мы его кладем на бревна, чтоб тепло не уходило. И поэтому мы девок очень даже уважаем, и не только уважаем, что порой бывает чаще.
- Ну и что тогда выходит? - вопросил Ратапохатта. - Значит, этот мох собрала девка некая с косой? И меня, Ратапохатту, обманула, как мальчишку, неизвестная девица, это хочешь ты сказать?
- Нет, - ответил Нерапатти. - Мне известна та девица, ведь пастух Ракаставайнен за любой бы не пошел. Здесь виновно одно чувство, что не каждому дается, и оно в подлунном мире называется любовь. Только если та девица дочь хозяина коровы, лишь тогда Ракаставайнен не считал бы это кражей. Знай же, о Ратапохатта, что сбежала твоя дочка с суженным своим любимым и с коровой заодно.
Захихикал тихо Кельми, хрюкнул увалень Лаллюкка, и кобыла у телеги тоже зубы показала. Помолчал Ратапохатта, и промолвил очень грустно:
- Подросла, выходит, дочка. День с утра не удался.
- Не грусти, Ратапохатта, - улыбнулся Нерапатти. - Наша жизнь, как речка Йоки, не возможна без течения. Все меняется, поверь мне, из цыплят выходят куры, а из кур - бульон вкуснейший, или шкварки можно сделать. Твоя дочка Каунотар перестала быть цыпленком, так зачем грустить об этом, лучше думать о другом. У тебя два варианта - иль сейчас домой вернуться, или все же попытаться этих голубков поймать. Мнится мне, через болото они путь свой проложили, все по тайным по тропинкам, чтобы никто их не поймал. Но с коровой на веревке долго им идти придется, и тогда их можно будет отловить в конце пути. Я советую объехать поскорее вам болото, там и ждите, когда выйдут, утомленные весьма. Не забудьте покормить их, этих глупых и усталых, коль еду они забыли по рассеянности взять.
- Не забыли, - буркнул хмуро рыжий увалень Лаллюкка. - У них мой кукан с рыбешкой, что поймал я поутру. Каунотар попросила - я отдал, ведь мне не жалко, лишь оставил я немного, чтобы кошку угостить. А чего, не надо было? Что вы смотрите так странно? Ну, отдал, и что такого? Могу снова наловить.
- Нет, не надо, лучше после, - произнес Ратапохатта. - Нам еще сегодня нужно отыскать корову нашу. Нерапатти, ты и вправду самый умный в наших селах. Коли к вечеру поймаем, то проси, что ты захочешь.
- Хорошо, - ему ответил, улыбнувшись, Нерапатти. - Я прошу одно лишь только, чтоб когда найдете их, ты послушал свое сердце, что под ребрами стучится, может, что тебе подскажет, может, что-то намекнет. Сердце - вечная загадка, для меня по крайней мере, ведь бывает, что у многих одинаково оно. И не важно, где стучится, хоть в мужской груди, хоть в женской, может дать совет премудрый... Ну, а может и не дать.
Вдруг внезапно осенился мыслью некой Нерапатти, и замолк на полуслове, словно громом поражен. Остальные ж, попрощавшись, вместе двинулись к телеге, ведь им надо еще было похитителей поймать.
Шел Лаллюкка, представляя, что он вечером сегодня сможет надавать по морде и по шее пастуху, чтобы знал Ракаставайнен, что нельзя морочить девок, люди ж с этого страдают, а особо по ночам.
Кельми думал, что затея с этим мхом не так наивна, и использовать он мог бы как-нибудь ее потом, жаль, что сам не догадался, и уж точно у него бы все прекрасно получилось... Ну, а может быть, и нет.
Мысли же Ратапохатты были чуть другого свойства, хоть и думал он примерно как его сынок Лаллюкка. Вот поймаем, рассуждал он, долго будем бить руками, чтобы знал Ракаставайнен, кто такой Ратапохатта. Два часа на то потратим, раза три дадим по шее, ведь у будущего тестя воровать нехорошо.
А в болоте, на тропинке, той, что знают только девки, раздавались очень громко неприличные слова. То ругалась Каунотар, на болото и корову, и свою Ракаставайнен тоже долю получал. Раз пятнадцать уж корова уходила с той тропинки, и естественно с мычанием начинала утопать, и уже Ракаставайнен весь замучился и падал, ведь вытаскивать корову приходилось лишь ему. Ну, а сам Ракаставайнен, голос слушая любимой, изумлялся откровенно изменениям в судьбе. Хоть душа поет и пляшет, хоть любимая под боком - удивительно, что счастье начинается в болоте.
А в то время у обрыва думу думал Нерапатти, ведь пришла ему внезапно удивительная мысль. Только он сказал про сердце, что в груди у всех стучится, и в мужской, а также в женской, как представил тут же он грудь своей младой соседки, и пришло вдруг откровение, что пропорция такая неспроста, ох, неспроста.
Если в круг большой мы впишем круг поменьше, даже очень, и касание их будет только в точке на краю, можем провести прямую мы из самой середины круга большего прям в точку, где касаются круги, и тогда неотвратимо центр маленького круга будет четко находиться именно на той прямой.
Потрясенно Нерапатти сел на самом на обрыве, свесил ноги аккуратно и на небо стал глядеть, а под ним несла неспешно свои воды речка Йоки, обновляясь постоянно, но собою оставаясь.