Аннотация: Третье место на КОР-3. Если понравилось, заглядывайте.
Брызги на стекле
Проснулся от звуков моря. Ещё во сне различил его ворчание; дом будто дышал и подрагивал в унисон. Настолько блаженное(!) ощущение, что в первый момент не поверил... И даже капли на стекле принял за дождевые... Но нет: тяжелые капли лениво ползли по стеклу, и это были капли прибоя; порыв ветра сорвал пену с волны...
Резко распахнул окно. На миг задохнулся от ворвавшегося ветра, от вкуса соли, от влаги в воздухе.
Вал истово ухнул в камень и распался на брызги; я невольно отпрянул. По поверхности скользила гондола. Гондольер правил на меня, потом резко развернул и, подрезая волну, пошел прямиком на восход. На носу гондолы стояла девушка; я очень хорошо разглядел её; разглядел черты лица, волосы и даже - когда она обернулась и махнула мне рукой - различил цвет глаз... Странно, почему я не видел её раньше?
Лодка ушла в маленькую точку, пятнышко на фоне малинового солнца.
- Будет шторм. - От звука собственного голоса я вздрогнул.
Впервые почувствовал досаду оттого что мне двадцать один... В сущности, ещё мальчишка... Эх, добавить бы ещё десяток! или хотя бы лет пять!.. И всё равно я ей понравился. Определённо.
Вечером писал дневник. Перо легко скользило по бумаге, переворачивались линованные страницы... Закончил далеко за полночь. Правильнее не закончил - оставил. Вдруг сообразил, что могу писать до утра и... прекратил.
Назавтра поехали гулять в Город. Утренняя роса только-только просохла, и на теневой стороне улиц ещё дышал парок над мостовой. Но тепло. В парке прогуливались парочки, было необычно людно. Итальянская речь удивительно мелодична. Михей смешно копировал лошадь; потом показал корову. У него оказались искривлённые мизинцы, и когда он делал ими рога, было удивительно похоже. Хохотали до упаду. Наконец, Михей сам расхохотался и, утирая слезину пробасил:
- Вот помню мичман на "Гремячьем"...
Когда он произносит это "мичман" - с непременным ударением на втором слоге, - душа моя сжимается в маленький комочек, и я жадно жду продолжения: "Я-то служил на Балтике, вот был случай..." Но мама делает Михею круглые строгие глаза и он тут же замолкает.
Ели вишнёвое мороженое. От парка прошли через Центральную площадь. Мама пыталась отвернуть по бульвару, но я настоял идти через площадь, сказав, что хочу зайти в Карачаровскую булочную. Теперь непременно нужно будет есть приторный пряник. Зато у витрины книжного попросил купить альбом. Альбом репродукций. В магазин мама вошла одна и вынесла свёрток. Раскрыть разрешила только дома. Неужели купила?.. Надеюсь!
Пряник попался безобразно-сладкий, но, глядя на свёрток, попросил ещё один.
Шишкин... Шишкин... Первое мгновение ненавидел его и намеревался выкинуть альбом. Хорошо, что сдержался. Отличный художник. Смотрел репродукции, потом читал биографию. На двадцать второй странице чёрно-белая фотография "Девятого вала" Айвазовского; вероятно для сравнения. Удивительно!! Волшебно!! Рассматривал под самой лампой; да так и заснул.
Гондола прошла очень близко. Я и проснулся от её скользящей тени. Бросился к окну. Она... странно, мне кажется в ней какой-то порок... да зачем лукавить? очевиден порок распутства, и всё же... всё же... влечёт. Огонь для мотылька. Ну вот, скатился до банальностей!
Вода сегодня сине-зелёная. Даже нет; тёплые изумрудные оттенки неведомым образом смешиваются с сине-фиолетовыми холодными - в этом чувствуется глубина и мощь чудовищная. Волны идут ровными бесконечными рядами, как на доске прачки; макушки закручиваются и пенятся. Баранчики. Я назвал их баранчиками. Смешно.
В следующий раз напрямик попрошу альбом маринистов.
На завтрак подавали яичные тосты с охотничьим сыром. В прекрасном расположении духа, мама позволила Михею завтракать с нами. Тонко спросил о маринистах. Мама сделал вид, что не расслышала моего вопроса, но тень пробежала по её лицу и, добавляя соус, несколько капель она пролила на скатерть. Видимо от волнения. До чая молчал, кратко отвечая на вопросы; а когда внесли самовар, уже напрямик попросил альбом репродукций. Мать ответила резко; я вспылил в ответ. Не умея ясно выразиться, я по-мальчишески наговорил дерзостей. Конфуз и скандал.
Меня заперли в комнате, отказав в прогулке. Ну и пусть! Читал биографию Шишкина; елабужский хлопец. Через лупу рассматривал "Девятый вал".
Вечером мама привезла работу NN; поцеловала меня в макушку и велела Михею повесить картину в моей комнате.
Первый час был буквально без ума; только что не расплакался. Волшебный, удивительный, неповторимый морской пейзаж.... NN - волшебник, просто волшебник.
... плохо. Очень плохо... небрежный штрих, детали... детали просто нагло переврал и, самое главное, неверные тона... бездарность этот NN, бездарность и халтурщик. Малюет свои пейзажики не выходя из мастерской. Наверняка неплохо продаётся. И я-то хорош: как сразу не разглядел посредственности? Завтра же попрошу Михея перевесить её в гостиную. Или нет: в людскую, на кухню, дальше... в сарай!
Встречал рассвет. С вечера выспался, взвёл будильник и, чтоб не тревожить домашних, вложил его под подушку... Проспал! Ах ты Боже мой! проспал на полчаса! Горизонт уже расцветился. Чёрт!! Завтра попробую ещё раз - это необходимо видеть с самого начала, с первой минуты, с первого луча света. Ветра не было ни-ни, и вода медленно превращалась из антрацитово-глянцево-матовой в обычную глубоко-синюю. Нашел в энциклопедии репродукцию Айвазовского. Что вы думаете? Тютелька в тютельку! Репродукция маленькая, но краски! Держал книгу перед окном и удивлялся. Айвазовский - гений. Заполучу его альбом, во что бы то ни стало.
Опять пробежала гондола. Она стояла гордо подняв голову, сосредоточенно смотрела далеко вперёд, будто искала кого-то глазами. Потом обернулась, скользнула взглядом, на миг задержалась на мне - взгляд превратился из разочарованного в насмешливый, - и расхохоталась. Расхохоталась сверкающим смехом. Нашел, что она похожа на русалку... или на лебедя.
Напомнило Чайковского. Слушал "Лебединое озеро".
После обеда явился учитель. Долго стоял на крыльце, говорил с Михеем. Говорящих мне видно не было, но я приоткрыл дверь своей комнаты и отчетливо слышал фразы. С простых мелочей (о погоде, о ценах на рынке) учитель перешел к какой-то научной проблеме; заговорил длинно и путано - видимо сам плохо разбирался в предмете, - Михей скоро потерял нить и только поддакивал, с каждым разом всё более жалобно: "Да-да", "Вы правы", "Наверное". Его выручила мама; она пригласила учителя войти.
- Боан Жур! - Учитель обычно здоровался по-французски.
Говорил он со страшным акцентом и мама, отвечая на приветствие, комкала язык, считая, вероятно, неудобным отвечать чисто.
В огромном кожаном тубусе учитель принёс карту мира. Мы разложили её на столе - края бумажного листа свисали; - я принялся водить пальцем по голубым жилам рек, а учитель читал главу учебника "Реки, моря и океаны". Четыре часа пролетели мгновенно. Я очнулся, только когда позвали к ужину.
- Попав в океан можно добраться куда угодно. - Сказал я в полголоса, обернувшись к окну.
- Н-да! - Подтвердил мой учитель со значением. - Вода опоясывает землю едино...
Учитель остался ужинать с нами; он много говорил и только к десерту, к облегчению остальных, вспомнил о неотложном деле и спешно откланялся.
Вечером, сказав, что сыро, мама распорядилась затопить камин. Березовые чурки легко и охотно разгорелись. С любопытством рассматривал языки пламени; в них есть что-то от океанских бурунов, исключая, конечно, цвет... Чем не единство противоположностей?
- Прочти что-нибудь. - Попросила мама.
Зимой я часто читал вслух по вечерам, у камина. К лету эта привычка обычно сходила на нет, чтоб к следующей зиме вновь возникнуть.
Рискуя гневом матери, я принёс "Морские рассказы" Станюковича. Раскрыл - и с первых строк зачитался. Читал долго и с увлечением (по-моему, даже в лицах); и только утомив язык оторвался от книги. Взглянул на мать. Она плакала; старалась это скрыть, и всё же в свете камина блестели дорожки слёз на щеках.
Наверное, впервые в жизни почувствовал силу слова. Станюкович - талантище!
Легли поздно. Боюсь, моя завтрашняя затея встречать рассвет не состоится. Но будильник завёл.
Проснулся за минуту до сигнала. Когда вытащил часы из-под подушки: тёплые, тикающие вдруг сообразил, что жду более эту девушку в гондоле, а совсем не рассвет. Чувства на миг смешались-спутались, но... не нашел в этом ничего постыдного. В конце-концов я мужчина... а она женщина...
Разозлился!! на себя, на неё, на... на всех! Залез в кровать и укрылся одеялом до макушки.
Заснуть, конечно, от волнения не удалось, и отчетливо различил за окном её смех. Это из-за погоды: в сыром хмуром воздухе слышимость прекрасная.
... А вода сегодня невразумительная. Вялая. Как дохлая вчерашняя рыба.
Читал лёжа в постели. Два раза поднималась мама; я отнекивался, ссылаясь на мигрень. Потом пришел Михей; кашлянул перед дверью, нерешительно постучал и, получив разрешение, вошел. Я к тому времени уже поднялся и, после утреннего туалета, глядел в окно. Михей молча подошел к книжному шкафу, громыхнул стеклом. Ему нравились мои книги. Не глядя, я представлял себе, как он ведёт шершавыми пальцами по корешкам.
Было уже около двух. "Интересно, сколько это склянок?" - Я уже хотел повернуться и спросить, когда увидел корабль. Налитые ветром паруса кренили его к воде, но он упрямо сопротивлялся и только наддавал ходу.
- Михей! К нам в бухту вошло судно.
Михей раскрыл книгу и только буркнул кратко:
- Погодка-то не очень для швартовки.
- Двухмачтовый, паруса прямые, кливера, бизань... - На судне спустили два паруса, сбавляя скорость.
- Бриг. - Не отрываясь от книги, определил Михей. - Имени не видно? Фигуры на носу?
Я вытянулся и изо всех сил напряг зрение. Страстно захотелось прочесть название первым.
- Паллада! - воскликнул. - Это Паллада!
- Да? - Михей отложил том и подошел к окну: - Действительно.
Я рассматривал судно и не заметил, как Михей вышел.
По реям Паллады метались матросы, и боцман резко свистел в свою дудку, и капитан... Я сразу решил, что это капитан; он держался левой рукой за леер, свисая над водой; и распахнутая белая рубаха развивалась на нём не хуже паруса. Капитан что-то кричал, обращаясь вверх; нетерпеливо взмахивал правой рукой. Потом он сорвался с места и с ловкостью пантеры взобрался на мачту...
Наконец паруса были убраны, якоря отданы, команда выстроилась на верхней палубе; и бриг, галсируя, помалу сдавал назад, чтоб якоря взяли грунт. Капитан оставался на рее, на самом верху, потряхивая головой и наслаждаясь свежим ветром.
На траверзе показалась гондола; она шла прямиком к Палладе. Капитан радостно вскрикнул и, не мешкая, бросился в воду. В воздухе чиркнул белый флаг его рубахи. Он показался на поверхности далеко от борта; быстро поплыл, легко и уверенно отталкиваясь от воды; только изредка сбивая ритм движения, чтоб откинуть назад мокрые волосы. Гондола стремилась навстречу... Вот он уже взбирается в лодку и гондольер наваливается на противоположный борт, чтобы не перевернуться. И девушка бросается капитану на грудь, не опасаясь вымокнуть. Несколько минут они неподвижно стоят, прижавшись друг к другу, потом он на мгновение отстраняется, оглядывает её с ног до головы и вновь прижимает к себе...
Хмурое небо дало брешь и в щель между облаками выглянуло солнце; красновато-оранжевыми лучами оно осветило Палладу, капитана с девушкой, полоску воды и белую раму моего окна.
И в этот самый миг, именно с тёплым лучом солнца, понял, что я смотрю в прямоугольник окна, как на экран кинематографа. Да-да! И там в этом экране - за ним, - за распахнутым окном совсем другой мир. Иной мир. Мир линейных кораблей, корветов и бригантин; там красивые девушки и мужественные капитаны, там безумная мощь океана и его отеческая ласка... и там я. Там должен быть я! Там мой мир!
Завтра же... нырну прямо из окна, доплыву до Паллады и тайно уйду вместе с ней! Плевать на мозоли от лееров, плевать на слипающиеся после вахты глаза - я рождён чтобы жить в том Мире!
Опять говорю банальности - плевать на банальности и глупости!
Оставить матери записку? Нет, никаких записок. Из первого заграничного порта отправлю ей телеграмму; признаюсь во всём. Мама поймёт. И потом... я уже не мальчик. И потом она всегда учила меня быть сильным...
Смотрел, как на бриге зажигают огни, как ходит взад и вперёд вахтенный матрос, и не заметил, как уснул.
На сером камне брусчатки, пропитывая пыль, набухала лужица крови. Через минуту она колыхнулась и дала широкий отросток в сторону. Теперь очертаниями она напоминала Красное море.
Цокая копытами рванула в сторону лошадь, торговка выпустила корзину и судорожно покрывала лоб крестным знамением. Быстро собралась толпа; и когда из парадного с грудным воплем выбежала женщина, люди шарахнулись в стороны. Женщина наотмашь рухнула на мостовую и рыдала рядом с телом... жалкая... простоволосая. И никто из толпы не пытался её поднять или утешить - напряжение непонимания туманом висело в воздухе. И тяжелое молчание.
Подъехала карета скорой помощи; тело подняли с мостовой и положили на носилки, накрыв поверх простынёй. Когда больничная карета завернула за угол, прибежал Михеи. Затравленно косясь на кровавое море, он поднял маму и увёл её в дом. Появился хмурый мужчина в котелке и с тростью - дознаватель. Толпа пополнилась новыми участниками; и всё ещё стояла молча: робкие вопросы "А что случилось?" гасли во всеобщем безмолвии. И только через полчаса, с облегчением, как пароль прошелестело по толпе: "Больной... он был болен... мания..." Ропоток несколько раз пробежал из конца в конец; спасительный, хоть что-то объясняющий. Если вообще возможно объяснить смерть: "Мания... он был болен... бредил морем..."
А на следующий день, в кабачке Михей рассказывал подвыпившим мужикам про расписанные волнами стены в комнате, про океанские пейзажи, про книжки с морскими рассказами, которыми зачитывался парализованный мальчик. И про его видения океана за окном.
- Я как-то сидел у него в комнате. - Михей рассказывал, глядя в пивную кружку. - Говорили о чём-то... уж не упомню, вдруг он руку вскинул, в окно показывает и кричит: "Почтовые рыбы! Смотри Михей, почтовые рыбы!" Помолчал и прибавил тихо: "Знак кому-то понесли".
А после Михей клялся, что и сам в тот момент видел за окном океанские волны. Только никто ему не верил.