В начале XVIвека Италия, озаренная закатным светом Высокого Возрождения, в политическом отношении представляла собой жалкое зрелище. На ее территории размещались десятки небольших государственных образований, без конца враждовавших друг с другом. Коварный и хитрый папа Александр VIБорджиа правдами и неправдами расширял пределы своих владений, поставив во главе папской армии своего сына Чезаре, герцога Валантинуа. Летом 1502 года ситуация накалилась до предела: Чезаре задумал захватить город Болонью, не входивший в Папскую область, и владетельные князья Италии замерли в ужасе...
***
Бешеный ветер, налетевший с севера, пронесся над всей долиной Валь-ди-Кьяна, вырвал с корнем несколько десятков деревьев, сорвал черепицу с сотен крыш, вздыбил воды мелких озер. В городе Монтепульчано, славном своим благородным вином, ветер, однако, не успел натворить больших бед: лишь разбросал фрукты у уличных торговок, да сорвал с петель плохо державшийся ставень одного из окон постоялого двора старого Занотти. Через минуту из окна, потерявшего ставень, выглянул постоялец -- мужчина средних лет с умным некрасивым лицом, желая понять, что случилось. В то же мгновение его почти оглушил необыкновенно сильный удар грома. За громом последовала огромная, на полнеба молния. А затем хлынул ливень -- сплошной серой и ледяной стеной.
Постоялец успел отпрянуть от окна до начала ливня, но лишь для того, чтобы увидеть, как из лишенного ставня окна на стоящее у окна изножье кровати течет дождевая вода. Пробормотав под нос несколько нелестных слов в адрес старика Занотти, слишком бедного или слишком жадного, чтобы застеклить окна в своем заведении, постоялец пошел к двери. Ставень не мог улететь далеко, его надлежало подобрать и вернуть на место.
Через десять минут постоялец вернулся в комнату вместе с хозяином, Лукой Занотти, и его единственным слугой Пьетро, на которого было жалко смотреть: бедный малый промок так, что его впору было выжимать, как губку, хотя и он пробыл на улице всего несколько минут -- ставень, который он держал в руках, валялся у стены соседнего дома. Оставляя грязные следы на сухом полу, Пьетро подошел к окну и долго, так что у постояльца едва не закончилось терпение, прилаживал ставень. Наконец сложная операция была завершена, ставни заперты. В комнате сразу воцарился полумрак. Постоялец хотел дать два карлино слуге, но седобородый Занотти перехватил монетки с проворством юноши, пообещав прислать горничную вытереть пол.
Горничная так и не появилась, но постоялец и не заметил этого. Он зажег свечу и целых полчаса после ухода хозяина и слуги он рылся в своем дорожном мешке, вынимал какие-то документы из шкатулки для бумаг, даже заглянул под кровать. На его выразительном лице можно было наблюдать смену чувств от недоумения и недоверия к разочарованию и отчаянию. Не найдя желаемого, он сел за стол и обхватил голову руками. За окном ревела гроза, и казалось, что преступления и грехи людей снова переполнили чашу терпения Господа, и разверзлись хляби небесные. Посидев так минут пятнадцать, постоялец внезапно поднял голову, как человек, которому померещилась надежда, вскочил и почти выбежал из комнаты в длинный темный коридор, отсчитал две двери от своей и постучал в третью.
Когда дверь наконец отворили, на пороге показался пожилой мужчина в простом темном платье. Длинные седые волосы, расчесанные на прямой пробор, делали его похожим не то на древнего пророка, не то на апостола.
- Прошу прощения за внезапный визит, мессир Леонардо, - поклонился неожиданный гость. - Мое имя Никколо Макиавелли, я посол Флорентийской республики и волею случая ваш временный сосед.
Леонардо молча поклонился в ответ.
- Я никогда не посмел бы нарушить ваш покой, посвященный умственным трудам, если бы не чрезвычайное обстоятельство.
Словно подтверждая слова Макиавелли, раздался оглушительный раскат грома.
- Входите, - просто ответил да Винчи и посторонился, впуская гостя.
Комната Леонардо почти ничем не отличалась от комнаты Макиавелли - разве что тем, что была чуть меньше. На столе лежала раскрытая тетрадь, ее страницы были покрыты какими-то вычислениями. Да Винчи предложил гостю присесть, сам сел напротив. Несмотря на не прекращающуюся бурю за окном, в комнате царило углубленное в себя спокойствие. Если личность жильца способна повлиять на ауру жилища, то в этой бедной простой комнате ощущалась спокойная сила гения.
Это спокойствие помогло Макиавелли собраться с мыслями.
- Мессир, - начал он почти обычным своим голосом, - у меня похитили письмо, в котором Флорентийская республика, которую я имею честь представлять, предлагает Венеции наступательный союз против Чезаре Борджиа. Это письмо представляет собой государственную тайну. О нем знают лишь семь членов магистрата и я. Если оно попадет в руки Чезаре Борджиа, последствия для всей Италии страшно даже представить. Я долго думал, каким образом похититель сумел до него добраться, и пришел к выводу, что за мной шли по пятам с момента отъезда из Флоренции. У Чезаре повсюду шпионы, в том числе и в нашем городе. Один из этих шпионов заметил, что окна магистрата светятся в неурочный час, и понял, что происходит нечто необычайное. В половине второго ночи письмо было дописано. Решено было, что я выеду из города через час, глубокой ночью, дабы остаться незамеченным. Но наши расчеты не оправдались, и люди Борджиа следовали за мной по пятам.
- Вы рискнули отправиться в столь опасное путешествие один?
- Нет, со мной был Джакомо - мой верный слуга, одинаково хорошо владеющий дубиной и кинжалом. Но на рассвете он начал жаловаться на недомогание: тошноту и резь в желудке. В конце концов ему стало так дурно, что нам пришлось остановиться в Монтепульчано. Полагаю, это была часть ловко задуманного плана: слугу отравили.
- Где он сейчас?
- В лечебнице при монастыре. Монах-лекарь подтвердил мое предположение и велел Джакомо съесть угля. По его словам, уголь помогает при ядах. Утром я оставил беднягу в лечебнице и снял комнату на этом постоялом дворе. После обеда я навестил Джакомо. Ему и впрямь стало легче, но он был еще слаб. Лекарь сказал, что полностью он восстановится к завтрашнему утру. Я вернулся сюда, заперся в своей комнате и вытащил из дорожной шкатулки для бумаг, с которой не расставался, то самое письмо. Тут началась гроза, сорвала ставень, в комнату хлынула вода. Я спрятал письмо в шкатулку, запер ее, запер дверь и побежал на поиски хозяина. Старик Занотти был в своих покоях вместе со слугой Пьетро - тот передвигал стол подальше от окна.
Беспрерывные молнии за окном заставляли вспыхивать контуры ставней белым светом, а ливень молотил с такой силой, что их задвижки дрожали.
- Занотти велел слуге Пьетро забрать с улицы ставень, - продолжил Макиавелли, переведя дыхание. - Слуга сделал это с быстротой молнии. Мы вернулись в комнату самое большее через четверть часа. Слуга вернул ставень на место и ушел вместе с хозяином, а я хотел вернуться к письму, но в шкатулке его уже не было. Шкатулка была незаперта. Письмо похитили в эту четверть часа!
И знаете что, мессир Леонардо? Кто бы это не сделал, этот человек пришел не с улицы, потому что пол был совершенно сухой! Я обратил на это внимание, когда увидел, какие грязные следы оставляет на полу Пьетро. Письмо украл кто-то, находящийся в гостинице. И оно еще здесь: надо быть безумцем, чтобы отправиться в путь в такую бурю. У меня есть время до ее окончания, чтобы вычислить, кто же из постояльцев старика Занотти является шпионом Борджиа и похитителем письма. И я прошу вашей помощи. Я знаю, что нет тайны, которую не мог бы разгадать ваш гений....
Завершив этот монолог, Макиавелли вытер пот со лба и вопросительно взглянул на собеседника, но лицо Леонардо оставалось бесстрастным.
- Вы полагаете, - спросил он после долгого молчания, - что люди Борджиа отравили вашего слугу, дабы вы остались один и без защиты? А сам отъезд был внезапен?
- Да. Голоса членов магистрата разошлись, и решение было принято в последний момент. Более того, я даже жене не сказал, куда отправляюсь.
- В дороге вы останавливались где-либо, чтобы перекусить или выпить?
- Нет. Мы планировали сделать первый привал сегодня в полдень.
- Тогда недомогание Джакомо вне сомнений имеет случайный характер и никак не связано с делом. Ведь чтобы отравить человека перед путешествием, надо знать, что он в это путешествие отправится. А если ни вы, ни ваш слуга не знали этого до глубокой ночи, откуда это могли знать агенты Борджиа?
- Есть еще одна возможность. Я не могу отделаться от этой мысли. Измена! Что, если среди членов магистрата есть тайный агент Чезаре? Это страшный враг! Настойчивость и отвагу льва он соединяет с коварством и хитростью лисицы. Его цель - подчинить себе всю Италию и стать ее королем, я уверен в этом... Изменнику хватило бы времени, пока я собирался в дорогу, поднять своих людей и дать указания.
- Но не хватило бы времени отравить слугу, не говоря о том, что проще было бы отравить вас, а не Джакомо. Вы видели людей, которые вас преследовали?
- Нет. Это профессионалы высокого класса. Они идут за мной по пятам, но они незаметны, не отличимы от окружающего пейзажа. И кто-то из них сейчас здесь, на этом постоялом дворе, возможно, за стеной...
- За стеной никого нет. Я живу здесь уже два дня, и не слышал ни единого звука. В комнате, смежной с вашей, вчера вечером поселились два торговца из Пизы. В угловой комнате уже неделю, по словам хозяина, живет бродячий лекарь весьма подозрительного вида. Вот и все постояльцы.
- Любой из них может быть агентом Чезаре или, еще вернее, орудием в руках его агентов. Из страха или корысти они могли украсть письмо и передать его слугам герцога Валантинуа. Кстати, это могли сделать и слуги. Это могли сделать все, кроме Занотти, Пьетро и вас, мессир.
- Наоборот, вы должны подозревать меня в первую очередь. Я знал, кто вы, еще до того, как вы постучались в мою дверь. Зная, кто вы, нетрудно догадаться о вашей миссии, а вот этот инструмент откроет любой замок - и на дверях, и на шкатулке.
Леонардо да Винчи встал, подошел к стоявшему на лавке у стенки дорожному мешку и вытащил оттуда длинный тонкий предмет, похожий на шило, но с приплюснутым прямоугольным окончанием.
- Я назвал его сacciavite*, и этот инструмент весьма пригодится механикам.
- Верю, мессир, но воры открывают замки и без диковинных инструментов, простыми ножами. А вы, даже если и могли отпереть замки, не стали бы похищать письмо: зачем вам это?
- Из страха или корысти. Из любопытства. Могу предположить еще десяток мотивов.
- Но зачем, мессир?
- Чтобы вы поняли: подозревать надо всех - или же никого. Вы позволите осмотреть вашу комнату?
- Конечно.
В комнате секретаря Флорентийской республики Леонардо первым делом внимательно осмотрел ларец для бумаг. Он запирался на серебряный замок простой работы, без всяких украшений.
- Вы говорите, что когда обнаружили исчезновение письма, шкатулка была незаперта. Однако на замке нет ни малейших следов царапин, - заметил Леонардо. - Стало быть, шкатулку отперли не ножом или иным приспособлением, а ключом.
- Очень странно. Ключ от него я ношу на шее под одеждой, ни на секунду с ним не расставаясь. И он весьма непростой формы.
- Значит, вы оставили шкатулку не запертой, - убежденно ответил Леонардо.
- Это невозможно. Я никогда не оставляю ее незапертой, это уже привычка.
- Не торопитесь, пусть отвечает ваша память, но не самолюбие. Смотрите: воротник вашей сорочки застегнут затейливой фибулой: чтобы она держалась в горизонтальном положении, ее иголку нужно пропустить через ткань несколько раз. Позвольте взглянуть... так и есть, фибула застегнута весьма аккуратно.
- Вы хотите сказать, что для того, чтобы извлечь цепочку с ключом из-за пазухи, я должен был расстегнуть сорочку, а потом в спешке заколоть ее кое-как?
- Да. Чтобы столь аккуратно заколоть фибулу, нужна спокойная рука и лишние полминуты. В условиях потока воды из окна, заливающей постель, ее у вас не было. Ведь вы "побежали", а не "пошли" или "отправились" за хозяином.
- Черт возьми... О, простите, мессир... Я отчетливо помню, как расстегивал ворот сорочки и вытаскивал ключ, отпирая ларец. Вслед за тем я снова спрятал цепочку с ключом под одеждой и застегнул фибулу, уколов палец - игла в ней очень острая. Я часто колюсь ею, но фибулу мне подарила жена на годовщину свадьбы и я ношу ее, чтобы ей было приятно. Гм... Да, если бы я застегивал ее в спешке, то снова уколол бы пальцы и точно бы это запомнил. Неужели я в спешке забыл запереть шкатулку?
- Похоже на то.
- Тогда я жалкий глупец, заслуживающий все, что с ним произошло. Но нет! Я уверен, что запер ее, хотя и не помню, как это произошло. Видимо, я сделал это механически.
- Теперь осмотрим дверной замок, - предложил да Винчи, ничего не ответив на последнюю реплику собеседника.
Леонардо и Макиавелли со свечами в руках вышли в темный коридор и склонились над железным дверным замком. Его внешняя сторона которого была покрыта множеством царапин, поставленных несколькими поколениями обитателей постоялого двора, открывавшими дверь в полумраке или же рукой, дрожащей от усталости или вина. Старые и новые царапины перепутались, и прочесть эту клинопись не смог даже Леонардо да Винчи.
- Вернемся к ларцу, - предложил он, и Макиавелли, погруженный в свои мысли, покорно кивнул.
За окном снова прогрохотал гром, и в его раскатах флорентийскому секретарю померещилась дьявольская насмешка.
Леонардо открыл шкатулку, и, спросив позволения хозяина, вынул лежащие там бумаги. Это были копии договоров, счета и некая рукопись.
- "Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого. Военное искусство наделено такой силой, что позволяет не только удержать власть тому, кто рожден государем, но и достичь власти тому, кто родился простым смертным", - прочел он вслух.
- Я пишу книгу, - несколько смущенно ответил Макиавелли. - Она еще далека от завершения, это лишь наброски.
- Вы пишете о Кире, Александре или Цезаре?
- И о них тоже. Но я не дерзаю сравниться с Плутархом или иными великими умами древности.
- "О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу. Какие бы средства для этого ни употребить, их всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни..." Вы в самом деле думаете так?
- Да, - твердо ответил Макиавелли. - Таков наш мир.
Леонардо закрыл рукопись, аккуратно положил ее обратно в шкатулку, затем вернул туда остальные бумаги.
- Как выглядело похищенное письмо?
- Обыкновенно, - пожал плечами Макиавелли. - Внешне оно ничем не отличалось от других бумаг в ларце.
- А какова ваша цель, сеньор Никколо? - внезапно спросил Леонардо, поднеся свечу к лицу собеседника. Тот удивленно взглянул на него.
- Почему вы спрашиваете об этом?
- Потому что книги, подобные задуманной вами, не пишут для развлечения. Моя цель - познать замысел Творца. А ваша? Зачем размышлять о тайных пружинах власти тому, кто никогда не будет властвовать? Чего вы жаждете?
- Не говорите более ничего, я все понял, - предостерегающе поднял правую руку Леонардо. - Идемте в зал. Скорее всего мы застанем там всех обитателей постоялого двора. Люди страшатся грозы, как всего, чего не понимают, а страх перед неведомым легче переносится сообща.
Да Винчи не ошибся: в большом зале со сводчатым потолком собрались все: Занотти, Пьетро, горничная, судомойка, повар, два купца из Пизы, лекарь и еще какой-то субъект, забившийся в угол и старавшийся привлекать к себе как можно меньше внимания.
Занотти, как подобает хозяину, восседал во главе длинного стола, на котором стояло несколько кувшинов с вином. Судя по его раскрасневшемуся лицу, он успел хорошенько приложится к винам из собственного погреба. По его правую руку сидели пизанские купцы - еще молодые, с длинными, до плеч волосами, как носят дворяне, в бархатных камзолах - один в оливковом, другой в темно-синем. Лица их были гладко выбриты, на шеях висели массивные золотые цепи, в прорезях рукавов сверкали ослепительно белые сорочки. Если бы не прицепленные к поясу увесистые кожаные мешочки с деньгами - вместо мечей - их можно было бы запросто принять за благородных господ.
Чернявый и смуглолицый лекарь в черном одеянии сидел по левую руку руку хозяина и вертел в руках какой-то пузырек подозрительного вида. В конце стола примостился Пьетро, вынужденный завернуться в простыню, пока его единственное платье сохло.
Румяный повар и женщины - долговязая растрепанная горничная и низенькая усатая судомойка, - молились на коленях перед иконой святой Девы, вздрагивая при каждом ударе грома.
- Похититель письма здесь, - шепнул Леонардо Макиавелли. - Садитесь и говорите с хозяином, а я попробую его вычислить.
Появление двух новых лиц вызвало некоторое оживление.
- О, мессир Леонардо, мудрейший из смертных! - воскликнул лукавый старик Занотти. - Вы впервые посетили общий зал за те два дня, что живете у нас. Что привело вас к нам, простым малограмотным людям?
- Я хочу помолиться с этими добрыми женщинами и поваром, - просто ответил Леонардо и подошел к горничной и судомойке.
Макиавелли удивленно поднял бровь, но, памятуя о договоре с Да Винчи, сел рядом с купцами и попросил налить ему вина.
- Надо же, - пробормотал один из купцов, проследив взглядом за Леонардо, - а я слыхал, что он безбожник.
- И безбожнику надо заботиться о репутации, - заметил другой купец.
Тем временем Леонардо вытащил из кармана небольшой листок и показал его повару и женщинам.
- Это молитва, сочиненная Франциском Ассизским, о спасении душ и тел во время бедствий земных и гроз небесных. Давайте читать ее вместе.
Горничная и судомойка растерянно переглянулись, повар пожал плечами. Потом горничная, как более бойкая, ответила:
- Мы все не умеем читать, сеньор - и я, и Аннунциата, и Лука. Но если вы будете читать вслух эту хорошую молитву, мы станем повторять за вами.
- Тогда уж помолимся все вместе! - воскликнул Занотти. - Прошу вас, мессер Леонардо, читайте, а мы будем вторить вам.
Леонардо стал читать своим ясным, хотя и чуть глуховатым голосом, слова молитвы, а все собравшиеся вразнобой вторили ему. Макиавелли, как ни был взволнован, не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за окружающими. Слуги и старик Занотти молились искренне, купцы равнодушно повторяли слова, лекарь всем видом демонстрировал набожность, а на лице странного типа, прячущегося в затененном углу, отразилось удивление. Этот субъект чем дальше, тем сильнее привлекал внимание Макиавелли, и на то были причины. Хотя в зале с закрытыми ставнями было не только тепло, но и душно, он не снял шапки - старой, потертой, украшенной оловянными бляхами. А вот плащ на нем был новый, из недурной шерсти, но чересчур длинный, болтавшийся на нем, как на огородном пугале. Не требовалось острого ума Макиавелли, чтобы понять: плащ явно с чужого плеча, да шапку этот тип нахлобучил неспроста.
- Аминь! - молитва закончилась, и все осенили себя крестным знамением.
Когда Леонардо сел рядом с Макиавелли, тот шепотом посоветовал ему обратить внимание на подозрительного типа. Да Винчи кивнул и заговорил с пизанскими купцами.
- Судя по всему, господа, вам не удалось полностью избежать этой ужасной грозы.
- Да, - с некоторым удивлением отозвался купец в оливковом камзоле, - мы уже подъезжали к постоялому двору, когда хлынул дождь. Трех минут хватило, чтобы промокнуть. Но как вы догадались?
- Ваши длинные волосы до сих пор влажны, - просто ответил Леонардо. - К тому же на вас вещи из дорожного сундука: складки на них еще не расправились.
- Потрясающе! - воскликнул лекарь, с интересом рассматривавший Леонардо. - Вы настоящий кудесник, сеньор да Винчи!
- Не более, чем вы, - слегка поклонился Леонардо. - Ведь вы изобрели средство, восстанавливающее мужскую молодость.
- Черт побери! - не сдержался Занотти. - Он пытался мне его впарить аккурат перед тем, как вы вошли! Неужели вы подслушали? Ха, ха!
- В этом не было нужды. Какое еще снадобье можно предложить столь крепкому на вид пожилому человеку? Вы, сеньор Занотти, явно не страдаете ни несварением желудка, ни чахоткой, ни французской болезнью.
- О да. Пьетро, принеси из погреба лучшего вина для нашего дорогого гостя! Вы позволите угостить вас, мэтр?
- С условием, что вы нальете и другим гостям. Я пью весьма мало и охотно откажусь от своей доли.
Пока Пьетро, отдаленно напоминающий в своей простыне древнего римлянина, бегал за кипрским, Леонардо весьма любезно разговаривал с лекарем о его чудодейственном элексире. Лекарь, назвавшийся Карло Фетаччи, был родом из Неаполитанского королевства, но уже много лет странствовал по республикам и герцогствам Северной Италии, торгуя лекарствами собственного изготовления. В Монтепульчано, по его словам, он лечил некую сеньору, задолжавшую ему изрядную сумму. Сегодня она расплатилась, и он намеревается уехать сразу после грозы.
Когда Пьетро принес вино, да Винчи предложил угостить и сидевшего в своем углу подозрительного типа, но Занотти воспротивился:
- Этот человек не мой гость! Он умолил меня, чтобы я пустил его переждать грозу, но это не делает его желанным гостем.
- Тогда я угощу его сам.
Леонардо поднялся, взял кубок с вином, из которого так и не успел пригубить, и подошел к незнакомцу в шапке, демонстрировавшему явные признаки беспокойства, так как к нему оказалось приковано общее внимание.
- Edite, bibite, post mortus nulla voluptas**, - обратился да Винчи к нему с улыбкой и подал кубок. - Или все же не mortus, а mortem?
- Mortem, - механически ответил странный человек, явно думая о другом. Однако он принял угощение, как надлежит, поклонился и выпил. Но Леонардо не торопился возращаться за стол.
- Господь своевременно привел вас к дверям этого постоялого двора.
- Да, - согласился незнакомец. - Я почти не промок - успел забежать в помещение, едва упали первые капли дождя. К сожалению, мне нечем отблагодарить хозяина за его любезность, кроме молитв.
- Искренняя молитва - лучшая благодарность, - ответил Леонардо, но старик Занотти вряд ли был с ним согласен. - А кто впустил вас - горничная?
- Да, дверь отворила одна из женщин.
- Тогда я б на вашем месте помолился и за нее.
Странный тип пробормотал что-то невнятное, а Леонардо обратился к присутствующим со следующими словами:
- Господа, с вашего позволения я хотел бы вернуться к своим ученым занятиям. Я не привычен к большому обществу, хотя беседы с вами были истинной усладой для ума.
После чего Леонардо да Винчи поклонился и вышел из зала.
- Удивительный человек! Во всем не похож на других! - с умным видом отметил купец из Пизы, одетый в темно-синий бархат, и все согласились с ним.
Меж тем гроза за окнами наконец-то пошла на убыль. Раскаты грома стали тише, барабанная дробь дождя ослабела. Макиавелли с трудом выждал несколько минут для приличия, после чего под благовидным предлогом вышел из залы и направился к Леонардо.
Тот сидел в своей комнате за столом, все так же освещенном одинокой свечой, и все та же атмосфера мудрой сосредоточенности царила в этих стенах.
- Я уверен, мессир, что вы уже знаете, кто украл письмо! - выдохнул Макиавелли чуть ли не с порога.
Леонардо поднял лицо.
- Я знаю, кто его не крал. Его не крали ни повар, ни горничная, ни посудомойка - они неграмотны, так что не смогли бы отличить договор от других бумаг с печатью в вашем ларце. Его взял тот, кто хоть немного знает грамоту.
- Это они сказали, что неграмотны! А на самом деле...
- Дело не в их словах.
Леонардо протянул листок, который он показывал слугам, Макиавелли, и тот с удивлением увидел, что это тщательно выписанные на латыни цитаты из Плиния Старшего, а не молитва.
- Если бы они понимали, что на нем написано, они выдали бы свое недоумение хотя бы взглядами, не говоря о выражении лиц. Я наблюдал за ними и не увидел никаких признаков неискренности: их мимика полностью соответствовала их словам. А вот странный незнакомец был весьма удивлен, хотя и не мог видеть из своего угла, что написано на листке.
- Крайне подозрительный тип! Он явно что-то скрывает.
- Это монах, недавно сбежавший из монастыря. Он не снимает шапки, чтобы скрыть тонзуру, он в плаще с чужого плеча, он хорошо знает творчество Франциска Ассизского и удивился, услышав придуманную мною на ходу и приписанную ему молитву. И когда оказалось, что он владеет латынью, последние сомнения отпали. Беглецу не до чужих интриг: он сам пытается уцелеть. Не говоря о том, что он оказался на постоялом дворе после грозы, хотя и разминулся с ней на секунду.
- Это-то как вы узнали?
- На его запыленных башмаках остались следы от первых упавших капель. Нет, к письму он не имеет никакого отношения, как и купцы. Они и впрямь прибежали через три минуты после начала ливня, как вы узнали из нашего разговора, и волосы у них влажные.
- Но если посчитать время, то у них было несколько минут, чтобы зайти в мою комнату.
- Не было. Мокрыми, прямо с улицы они зайти не могли - вы сами указали, что на полу не было влажных следов; а пока они переоделись и переобулись, вернулись вы с хозяином и слугой.
- Кто же тогда остается? Лекарь! Мерзкий шарлатан. Борджиа охотно пользуется услугами подобных людей, безжалостно убирая их, как только надобность в них проходит. Теперь я знаю, что делать!
- И что же?
- Потребую от хозяина позвать городскую стражу и задержать этого субъекта. Монтепульчано - добрый союзник Флоренции, и я уверен, что власти городка пойдут мне навстречу.
- Не стоит беспокоить власти: лекарь не при чем. И я не назвал бы его шарлатаном: у него нет патента на лекарскую деятельность, но в фармакологии он смыслит не меньше, чем те, кто учился в университетах. Вероятно, он служил помощником аптекаря, пока не сообразил, что есть более прибыльный способ зарабатывать на жизнь. Впрочем, это неважно: он приехал сюда не только до вашего появления в Монтепульчано, но и до рокового заседания флорентийского магистрата. Он не мог ждать вас на этом постоялом дворе, потому что не мог знать, что вы здесь остановитесь, понимаете? А он сидит здесь неделю, стало быть, дело не в вас.
- Кто же тогда?
- Когда вы с хозяином и Пьетро вернулись в комнату, где стоял Занотти? А где вы?
- Я у стола, а Занотти - по другую сторону двери. Он не подходил к столу - я помню это совершенно точно.
- Значит, это не он.
- Полно, Леонардо, это лекарь! Теперь я убедился в этом. Гроза стихает, осталось совсем мало времени.
- Погодите, Никколо, - начал было да Винчи, но Макиавелли уже выбежал из комнаты. Вздохнув, Леонардо вернулся к своим вычислениям, которыми занимался до прихода нежданного гостя.
Через два часа раздался стук в дверь.
- Это я, Никколо! Можно войти?
- Конечно.
У вошедшего Макиавелли был грустный и обескураженный вид, точно у охотника, у которого из-под носа ускользнула дичь.
- Он или съел письмо, или передал кому-то, или куда-то так запрятал, что никто не смог найти. Только что закончился обыск в комнате лекаря - хозяин по моей просьбе задержал его до прихода городской стражи. Начальник стражи был со мной весьма любезен, и дал приказ обыскать как комнату лекаря, так и его самого - и что же? Нашли пять фальшивых дукатов и склянку с аква тофана - но ни следа письма!
- Как видите, я не ошибся, назвав его неплохим фармакологом: аква тофана весьма сложен в изготовлении.
- Вы шутите, но мне не до смеха! Хорошо хоть, что отравителя задержали, и начальник стражи, правда, обещал допросить его с пристрастием. Хотели взять и беглого монаха, но он успел улизнуть. Но что делать мне? Кто скажет, где сейчас письмо!
- Полагаю, валяется где-то под окнами. Ветер его понес, но ливень мгновенно прибил к земле, не дав улететь далеко. Идемте.
После грозы воздух был настолько свеж и напоен благоуханиями, что его хотелось пить. Монтепульчано, вымытый ливнем, сиял, как новый дукат. Щедрое солнце, уже клонящееся к закату, окрасило в золотой цвет высыхающие лужи. Растущие под окнами кусты шиповника изрядно пострадали от тяжелых капель, но на смену убитым стихией цветкам уже поднимались новые бутоны, и пчелы с упоением кружили над ними.
- Как мудра природа и как неразумны мы, люди, - со вздохом и затаенным страданием тихо сказал Леонардо, как произносят мысль, не выдуманную, но выжитую, оплаченную тяжкими опытом.
Под одним из кустов шиповника валялся размякший, слипшйися комок бумаги, украшенный тяжелыми печатями. При его виде из горла Никколо Макиавелли вырвался невольный крик.
- Это оно!
- Использовать письмо по назначению теперь невозможно, - заметил Леонардо, - но его остатков достаточно, чтобы вернуться во Флоренцию и оправдаться перед магистратом. И, главное, оно не попало в руки Чезаре Борджиа.
- Но кто его выбросил?
- Вы. Письмо никто не крал.
Макиавелли был уверен, что ослышался, но Леонардо повторил:
- Письмо не украли: вы выронили его случайно, а ветер подхватил. Я полагаю, дело было так: перед началом грозы вы сидели в глубокой задумчивости с письмом в руках. Из состояния задумчивости вас вывел порыв ветра, сорвавший ставень. Вы бросились к окну с письмом в руках, на миг забыв о нем -- такое случается с людьми, склонными погружаться в свои мысли. Ветру хватило мгновения, чтобы вырвать письмо из ваших пальцев. Но вы не заметили этого: ваше внимание отвлекло зрелище потока дождевой воды, заливавшей кровать. Вы бросились прочь из комнаты, не желая ночевать в мокрой постели, а когда вернулись и вспомнили о письме, то были уверены, что положили его в ларец. И, не обнаружив его там, впали в отчаяние.
- Нет, - замотал головой Макиавелли, - я не старик и не рамолик! Со мной никогда не случалось ничего подобного! Да, я мог забыть какую-то случайную, мелкую вещь - перчатки, перо, что-то маловажное, но не письмо, от которого зависят судьбы Италии!
- Но ведь вы думаете иначе.
Глаза Леонардо - серо-голубые, очень глубокие - внезапно посветлели и загорелись, точно в глубине их зажглись неведомые солнца, и это сияние породило в душе Макиавелли тревогу. Он не верил ни в чародеев, ни в мистику, но в да Винчи было что-то, резко отличающее его от других смертных. Эти глаза словно читали в его душе...
- Вы - дипломат - верите не в силу оборонительных или наступательных союзов, а в силу меча, и ваш герой - не городское собрание, а самовластный правитель, истинный il principe. Вы верите, что только государь, храбрый, как лев, и хитрый, как лисица, сможет изгнать чужеземных захватчиков и объединить Италию. Вы не хотели везти письмо, сеньор Никколо, не правда ли?
Макиавелли на миг опустил голову, как нашаливший школьник, но снова поднял ее и взглянул Леонардо прямо в глаза.
- Каковы бы ни были мои взгляды ученого, они не могли повлиять на выполнение моих обязанностей. А вы чуть ли не обвиняете меня в том, что я под влиянием своих теорий сознательно выбросил письмо!
- О нет, не сознательно! Я давно размышляю над тем, что душа человека - вопреки тому, чему учит нас церковь - не едина, что в ней есть часть, управляемая разумом, подобная светлому дню, и есть иная, ночная часть, руководимая темными и неясными побуждениями, в которых человек не признается сам себе. Ваша дневная часть искренне желала доставить письмо по назначению, а ночная предпочла не заметить, что оно улетело за окошко. Но я никак не могу оформить эти мысли в стройную теорию... Быть может, это удастся мыслителям будущего?
- Вы удивительный человек, мессер Леонардо! - покачал головой Макиавелли. - Не знаю, чего в вас больше - мудрости или наивности. Ну какая двойная душа? Да и как можно изучать душу - незримую, недосягаемую?
- Наивны вы, сеньор Никколо, полагая, что ваше сочинение, исполненное высокой мудрости, простят вам те, кому вы его предназначаете - государи и правители. Вы первый за всю историю человеческой мысли дерзаете писать о политике такой, какая она есть - и вас же обвинят в ее аморальности. Ах, сеньор Никколо, ваши помыслы исполнены возвышенного патриотизма, но потомки вас не поймут.
***
... Флоренции и Венеции так и не удалось договориться о совместных действиях: две самые могущественные республики отказались объединить свои силы против Чезаре Борджиа и поддержать заговор Маджоне. Но то, что не сделал меч, сделало коварство: 6 августа 1503 папа римский Александр VIБорджиа принял свою смерть из кубка с ядом. Чезаре Борджиа выжил, но, утратив папское покровительство и поддержку короля Франции, из завоевателя превратился в узника. Он бежал во Наварру, где через 4 года был убит в случайной стычке.
Никколо Макиавелли дописал свою книгу "Государь", заслужив на долгие столетия репутацию чудовищного имморалиста. Лишь в XXвеке его имя было реабилитировано, и ныне мы чтим секретаря Флорентийской республики как основателя практической политологии.
Леонардо да Винчи, записав в зашифрованном виде свои мысли о дневной и ночной душе, более не возвращался к этому предмету. Его записи затерялись во тьме веков, и в началеXXвека Зигмунд Фрейд развил свое учение о сознательном и бессознательном, ничего не зная о прозрениях да Винчи, опередившего в этом (как и во многом другом) свое время.
Италия была провозглашена единым государством в начале 1861 г., а реально стала им в 1870 г., после свержения светской власти пап. И доныне перед памятниками Джузеппе Гарибальди в итальянских городах лежат живые цветы - дань благодарности итальянского народа тому, кто поставил последнюю точку в истории раздробленности и междуусобиц.
*Отвертка. Ее изобретение относят к XVII веку, но мы позволили себе перенести его на сто лет ранее.
**Ешьте, пейте, после смерти нет никакого наслаждения! (лат.).