![[]](/img/d/deviant/008_olle/ole.jpg)
Демон возник из угла, где раньше висела икона, которую я продал на прошлой неделе. Старая бабушкина икона с хорошим золотым окладом и святым со строгим, испытующим взглядом.
Черный клацающий демон.
Он разрастался словно чернильное пятно в воде. Беспокойный овал белого лица с окровавленными краями и лохмотьями черных волос сверху. Подобие скальпа. Будто некто выколол глаза у Пьеро, а затем срезал лицо его с частью черепа. За спиной у демона трепыхалась какая-то ересь из драных черных зонтов: то ли крылья, то ли импровизированный плащ. Руки оканчивались острыми спицами-лезвиями вроде многочисленных ножниц.
Оле Лукойе, подумал я, Оле Лукойе. Почему Оле Лукойе? Хрен его знает, но это точно был он.
Демон броуновски перемещался по всему сумрачному объему комнаты, изредка застывая на одном месте и маня стальными пальцами.
"Пойдем, пойдем со мной.
Пойдём, пойдем, пойдем".
Внезапно он наскочил и несколько раз ткнул меня прямо в живот. На ветхой футболке стали просачиваться красные капельки крови. Я взвыл от боли, схватил "Тошноту" Жана-Поля Сартра и начал отмахиваться от демона.
- Какого хрена лысого! - завопил я.
Никуда я с ним идти не собирался.
Но Оле Лукойе наскакивал и тыкал меня снова и снова.
"Пойдем, пойдем, пойдем!"
Сердце стучало, как швейная машинка. Вибрации холодного ужаса пробегали до пяток, затылка, натыкались на преграды ограниченной оболочки тела и возвращались обратно, с каждым разом становясь все гнуснее.
Не, ну его на хрен, подумал я.
И проснулся переполненный безысходностью.
Пять часов утра.
Шатаясь на сведенных ногах, зашел в ванную, плеснул холодной воды в рожу и поссал в рукомойник. В толчок ещё попасть надо.
Достал оставленную на опохмел заначку. Мало. А необходимо было бухнуть качественно.
Включил свет, поставил на полную громкость подборку Пи Джей Харви и замотался сырым одеялом. Некоторое время прозябал в отупелом алкогольном полусне. Временами очухивался и хватался взглядом за какой-нибудь твердый предмет, но не всё в комнате сохраняло устойчивость.
До открытия магазина я добрался короткими перебежками между явью и сном.
***
Дул ветер. Облака пикировали по небу, пытаясь выклевать блестящий глаз солнца. Прохожие клонились и прижимались тенями к серому грязному асфальту. Машины ядовито плевались бензиновым перегаром. Деревья с набухающими зелеными комочками весенней слизи врезались в землю когтями скрюченных корней, раскалывая город до самого сердца. Пи Джей всё еще пела у меня в голове A Place Called Home.
Слабая опохмелка быстро улетучивалась.
Колокольчик над дверью жалобно звякнул, и я ввалился в магазин.
- О, ранняя пташка! Что, трубы пылают? - приветствовала меня худенькая продавщица.
- Ну... - Запустил пятерню в волосы, задумавшись над правильным ответом.
- Ты хоть когда-нибудь причесываешься, бездельник? Лучше бы работу себе нашел.
Логические цепочки с треском перегорали.
- Марта! А, Марта, ну а ты-то, искусствовед, чего тут сидишь? - спросил я, манерно облокотившись о заляпанный прилавок. - Водила бы экскурсии разных японцев в галерее современной живописи.
- А она есть? Живопись.
- Ну, а я? Меня в Берлине выставляли... Вот, смотри, новая картина, концептуальная: человек, плывущий против течения собственных мыслей посреди мусорных облаков.
Я поднял палец к потолку, очерчивая облака.
Короткая футболка задралась, обнажив низ моего живота в мелких порезах.
Ой! - сказала Марта, прикрыв рот хрупкой белой ладошкой. - Да ты совсем больной!
Фигня какая-то. Расчесал? Но я уже был далеко.
- Парадоксальность в искусстве служит экзистенциальным стремлениям, преодолевающим ловушку слов в бесконечном поиске ускользающего смысла.
- Да, да... Абсурдные образы пробуждают астральные метания в фаустовской душе европейского человека... - Марта механически кивнула.
- И когнитивный диссонанс возникает не на уровне высказываний о действительности, а на уровне её сверхчувственного восприятия.
- Да, знаю...
- Марта, возьми, а? Отдам всего за пятьсот рублей сокровенный эйдос сновидческой реальности.
- Солить их мне чоли твои эйдосы, - она роняла слова так, будто всю жизнь просидела в сельпо. Моё интеллигентское нутро передернулось.
- С вами иначе нельзя... - Прочувствовала Марта. .- ...алкашами.
- Не надо обобщать! Это творческий допинг! - Возмущение кипело у меня в горле.
- Ладно, в последний раз. Новости читал? Депутаты приняли закон о тунеядстве...
- Художник я!
- Зайди в аптеку, зеленку купи! Художник... - Марта махнула рукой.
***
Солнце потухло. Моросил мелкий дребезжащий дождь. На зеленой металлической оградке у входа в магазин одиноко сидел мальчик с рыжеватыми кудряшками, лет шести-семи.
Ну, мля, в таком возрасте и без родителей. Подойти, не подойти. Сомнения кусали меня за кончики пальцев. Увидит кто-то из соседей - пойдут слухи, что я педофил.
Вытащил продукты и бутылку из мятого голубого пакета с золотыми бабочками, в котором притащил картину, и прикрыл им голову и плечи мальчика.
- Где твои папа и мама?
- В магазине.
- В магазине? - повторил я удивленно. Кроме меня и Марты там никого не было.
- Ты же читал у Жана-Поля, что всё на свете является только тем, чем оно кажется, а за ним... ничего, - печально произнес мальчик. - А на самом деле каждый сам создает свою реальность.
Хренасе. Я немного прифигел. Вот до чего доводит детей образование.
***
Некоторое время ходил по комнате, курил и думал о главном вопросе жизни, вселенной и всего такого. Затем сел рисовать новую картину: путешествие маленького мальчика между реальностями на оранжевом воздушном шарике.
Стемнело. Я сидел трезвый и рисовал. Холод сгущался.
Демон возник внезапно.
"Пойдем, пойдем со мной.
Пойдём, пойдем, пойдем".
Наскакивал он, клацая ножницами.
- Ну, пойдем, сука. - Поднялся и шагнул навстречу демону.
Голодная сталь погрузилась в брюшную полость и начала жадно кромсать мою печень и выворачивать кишки. Боли не было, только мерзкое давящее томление, как при наркозе.
Я схватил Оле Лукойе за маску, притянул к себе и заглянул в темные провалы его глазниц.
***
Там, в ночном небе на оранжевом воздушном шарике летел мальчик с чудесным голубым зонтиком, на котором золотые бабочки затеяли веселую игру.
|