Альтернативная личность
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
А был ли мальчик?
|
АННОТАЦИЯ
Бывает, что мозг заглушает воспоминания и стирает их из прошлого. Индивидуумы, уживающиеся в пациентах, страдающих раздвоением личности, могут существенно отличаться друг от друга эмоционально и физически. Этот феномен нашел отражение и в повседневном языке, иногда мы говорим: "Я вышел из себя..." У человека, страдающего расстройством личности, формируются две или более различные личности, часто называемые субличностями (или "АЛЬТЕРНАТИВНЫМИ ЛИЧНОСТЯМИ"), каждая из которых обладает уникальным набором характеристик памяти, поведения, мышления и эмоций. В тот или иной момент времени одна из субличностей начинает играть главенствующую роль. Обычно одна из них, ведущая личность или хозяин, обнаруживает себя чаще, чем другие. Переход от одной субличности к другой, называемый переключением, часто происходит внезапно. Переключение бывает спровоцировано каким-то событием. Некоторые не верят в раздвоение личности и полагают, что пациенты играют в ролевую игру или обманывают.
Сергей Берггольц частным образом ведет расследование убийств пяти, оказавшихся полными тезками, но незнакомых друг с другом женщин. Каждое убийство совершается один раз в году, в декабре. В течение пяти лет Берггольц пытается вычислить убийцу. Накануне новогодних каникул он ожидает пятое, последнее убийство. То что убийств будет пять, Берггольц не сомневается, - в Москве проживает лишь пять женщин с подобным именем: три из них внесены в телефонный справочник столицы. Берггольц отправляется в Снежин, где обнаружено тело пятой жертвы. В его отсутствие в офисе остается помощница - Соня. Девушка случайно обнаруживает, что Сергей Берггольц погиб несколько лет назад при задержании опасного преступника.
* * *
- Тук-тук, кто к вам пришел? - Андрей приоткрыл дверцу, протиснул в нее картонного мальчика. Мальчик зашуршал валенками по коробке, смялся в пояснице, пнул бумажную урну. Урна выскочила за коробку, упала на ватный снег: - Дзинь, - сказал Андрей.
- А знаешь, - предложила Катька, - пусть он будет хулиган.
- Хулиган? - спросил Андрей. - Он уже какой хулиган! - Андрей прижался к супруге, погладил тугой живот, заелозил ухом.
- Балуется? - спросила Катька и засмеялась.
- Еще как! - Андрей улыбнулся. В животе не было слышно ничего.
- Погаси свет, - шепнула Катька.
На елке перемигивались пластмассовые свечи. Счастливо пахло хвоей. Через несколько дней закончится год, и новый они встретят втроем. Теперь втроем. И бабушка придет. И будет помогать. C нее станется. И уже приготовлены мягкие теплые пеленки, и тонкие - из ситца, и распашонки, и чепчики со швом наружу, и одеяла байковое да ватное теплое с голубой лентой - везти из роддома. И детское мыло земляничное тоже ждет. И - конечно же! - уголок с шитьем по двум сторонам. Андрея в нем получали. Андрейку. А бабушка привезет бутылочки и соски. Плюс кроватка. Вон она, кроватка, в детской. Дожидается розового мальчика. А потом - не сразу, через некоторое время - станет шумно в этих трех замечательных комнатах.
- Погладь меня, - попросила Катька.
Андрей погладил. Поцеловал две пуговицы на животе. Подумал, облобызал третью.
Это будет их последний выход. Бездетный, в смысле. А на неделе нужно будет ехать в больницу. Там ждут. И направление дали.
Андрей перенес супругу на диван, укрыл пледом, прошел к окну. Пять часов, а уже темно. Ночь, в застывших лужах полыхают рекламные огни, дробятся, рассыпаются в бисер, скачут по троллейбусным проводам, непрошеные ломятся в жилища, умирают на потолке. Андрей поежился. В приоткрытую форточку тянуло поздним декабрем: нужно проветрить комнату впрок, на полгода - мальчику потребуется свежий воздух. Да, мальчику.
- Не опоздаем? - спросила Катька.
- Ветлины все равно придут последними.
Андрей включил свет, бросил в коробку картонные санки, картонного мальчишку, раскрыл стенной шкаф - запах лаванды скользнул из трикотажного сумрака, занервничал, на цыпочках метнулся к дивану, поплыл к окну. Катька потянула носом.
Нужно собираться.
- Поднимайся, - Андрей погладил Катькино колено.
- Еще минутку, - отозвалась она под пледом, поджимая ноги. - Который час?
Андрей не расслышал. Сирень, два смешных зуба, травинка, кружевной воротничок, челка на левом глазу - на правом, если на фотографию смотреть по эту сторону. Школьница. Снял с гвоздика, дунул, отер рукавом стекло. Красивая.
- Знаешь, он шевелится... - просипело под пледом. - Пяткой уперся... А давай не пойдем. - Плед порхнул на спинку дивана. - Опять Ветлины поругаются... Вот здесь потрогай, чувствуешь?
Бодро каталось под пуговицей - мальчику передалось Катькино волнение. Или предчувствие? Андрей готов был согласиться и не идти - черт с ними. Но...
- Вставай, - сказал он. - Обещали, нужно быть.
- Минутка кончилась? - Катька протянула руки. - Поднимай...
Хлопнула, задребезжала кабина лифта. Держась за руки, они вышли в ночной воздух. "Как колотится, - испугалась Катька, - как колотится!"
- Я перчатки забыл, - сказал Андрей, и Катька вздрогнула: мальчик побежал далеко-далеко куда-то. - Постой здесь, я сейчас... Нет, не пойду - не буду возвращаться!
- Сходи, сходи, - настояла Катька. - И в зеркало глянь... - Мальчик затрясся, будто сошедший с рельсов локомотив. Катька запустила руку под шубу, погладила живот. Мальчишка замер, прислушался. Пнул, пошел в обратную сторону. Легко пошел. Остановился. Прилег на лужайку. Задремал, подрагивая ножкой.
Вернулся Андрей. Они нырнули в арку, пересекли Дежнева.
- Глянул? - спросила Катька на остановке. Андрей поднял бровь. - В зеркало, - напомнила она.
- А, понял... - бровь скользнула на место. - Забыл.
Мальчишка вскочил с травы и затрясся в предчувствии.
* * *
Длинный, бесконечный мост. Бескрайняя, заснеженная река. И шорох шин. И никого. Дома, крыши, столбы - все закончилось, осталось позади. Или не начиналось, ждет впереди? Только этот каменный мост, и только река эта. Андрей посмотрел на часы: и время как будто остановилось. То ли ранний вечер, то ли позднее утро. И машина как будто не бежит, а стоит на месте. Не заканчивается мост. Покажись встречная машина, Андрей удивился бы, сильно удивился. Но на мосту никого. И позади - ни единой души. Одинокое пространство, небо до земли. Птиц нет! - вот что: нет птиц. И ветра. Будто нереально все, и все не с ним. Сейчас закроет глаза и... Нет, Андрей этого делать не будет: не сон это. И он не снится. И зима настоящая. И мост, висящий между небом и землей, будто без опоры, реален. И человек за рулем. Худой человек, упершийся головой в крышу. А впереди и горизонта не видно - стена - то ли снег, то ли белый лес, вросший в небо. Холодный мост, пугающий. Бетон - железо, бетон - железо. По бетону - узор выпуклый: линии, углы. Архитектор - чудак. Женщина? Придет же такое в голову. То ли ромашка, то ли солнышко. И снова: линии, углы, солнышко-ромашка. В глазах мельтешит.
- Архитектор женщина? - крикнул Андрей.
А водитель не ответил, гукнул только и в потолок показал. Начальство, что ли?
- Вы строили? - догадался Андрей.
А тот опять гукнул. Не разберешь его. Всю дорогу молчит.
В самом деле, птиц нет, ветра, машин встречных. А оно Андрею нужно? Не шибко, но ведь это признаки правдоподобия. Реальность, на чем она держится? - на правдоподобии и держится. Если что-то похоже на правду - пусть даже не сама правда - мы уверены, оно и есть реальность: лишь бы узнаваемость из-под ног не ушла, тогда скажем, все окей. А чуть что-то не так, на копейку незнакомое, кричим: "Это не правда! Это не со мной!" Да правда это, и - с тобой. Может быть, этот мост - самый действительный на свете. Кто его знает, пропадет реальность, закончится все, а мост так и будет стоять, как напоминание о себе самом. Только кому напоминание, если закончится все? Кому-нибудь... Эх, мысли мрачные, невеселые, низким небом без ворон навеянные.
Не было этого долгого стояния у обочины или на остановке, когда торчишь под бесконечно падающим снегом и не знаешь, остановится кто или нет. Андрей закрыл глаза и когда открыл, он уже был тут: новенький-готовенький. А снег колотил в стекло и теперь сам никак не мог достучаться до Андрея. Будь Андрею пять лет, он показал бы язык - мол, чего, съел? А не нужно так высокомерно сыпать и сыпать, не нужно себя выставлять.
Андрей поинтересовался, как называется эта река, и водитель сказал, что никак. Доброжелательно, правда, сказал. Шутник, однако. Такая широкая и без имени? - сроду не бывает - любой дадут, любую пронумеруют, захотят еще и прошнуровать да штемпель поставить... У нас могут. Только разве она дастся? Но имя-то положено. Хочешь не хочешь, а имя выдумай.
Эта дорога, эти мост и профиль водителя - один долгий приступ дежавю. И ухабы, до ломоты в спине, и рябь в глазах от бесконечных солнышек-ромашек, и далекий, лишь угадываемый, горизонт.
Ведь он мог называться "Мостом самоубийц". Вполне сходная высота. Но только не у нас: это в тех странах существуют "Мосты самоубийц", в сентиментальных, у нас такое не предвидится. Самоубийства как раз предвидятся - мосты не предвидятся. Интересно, скольким самоубийцам нужно шагнуть в эту реку, чтобы в их честь назвали мост? Тысяче? Миллиону? Ну, скажете тоже - меньше! И прямо на лед, прямо на занесенный снегом лед. И распластаться на нем, если лед солидный, или уйти в воду и никогда не появиться, никогда. Эх, мысли мрачные, невеселые, зимой и простуженной рекой навеянные. "Поплачь о нем, пока он живой, люби его таким, какой он есть..." Чтобы в их честь назвали мост... Какая же тут честь? Тут прямое и какое хочешь нарушение порядка, ничего больше. Вот если б отсюда шагали в историческом контексте, скажем, декабристы или революционеры девятьсот пятого и семнадцатого годов, причем в массовом порядке, мост давно бы носил соответствующее имя. А коли смогли б поднапрячься, то и река. Фиг ли? А так... Приходит неизвестно кто, прыгает неизвестно зачем. Очевидно, что идеологически чуждо прыгает. Фиг им, а не название.
Высоченный мост, на стальных тросах в столб толщиной висит, а столбы те в тучах где-то прячутся, далеко - река, будто два ремня Землю охватили, чтоб сподручно Земле вес поднять собственный было, чтоб не надорвалась, и пупок не развязался, да чтоб грыжа наружу не вывалилась... И никого - словно началось только все, и потопа даже не было.
* * *
"А снег идет, а снег идет. И все вокруг чего-то ждет. За все, что есть в моей судьбе, спасибо, снег, тебе!" - Марине хотелось простора, свершений хотелось. Кто мог дать Марине просторы и обеспечить свершения? Да никто! - не было его. Не проявился такой человек - не вышел из тени. Или прячут его где-то, кто знает. И приходится самой все делать. Самой, самой.
Потому Марина определилась, что личность она уникальная, можно сказать штучная, капитальная личность, то есть твердо стоящая на земле и с прочными намерениями. "Или наоборот - с твердыми и прочно стоящая? Не важно!" Марина мотнула головой так, что машину вынесло на соседнюю полосу. Правда, пока никто к ее "определению" примкнуть не спешил. Из тех, конечно, кого она хотела. Но это лишь начало? Начало. Какие у нас годы, завтра "жызынь" начинается! "Я сильная, - нашла новое определение Марина, - я им понадоблюсь!" Кому "им", она не уточняла.
Ей нравилось нестись сейчас вот так по заснеженному шоссе, по встречной полосе - поперек жизни, на краю, по обочине. Испытывать судьбу, проверять ее на вшивость. "И пусть все идет к черту! Пожелаю - брошусь в снег. Захочу - крикну. Или сяду... - а хоть бы и на дороге! - и пусть вороны шарахаются в стороны. И другие бараны".
Да уж, очень многого она добилась уже сейчас. И сама. Сама! Так надежней: потом никому не нужно будет возвращать. Внимание почтенной публики! - лот номер один: на чьи деньги куплена машина? Лот номер два: на чьи деньги куплена шуба? Вот тебе, вот! И ногой, и ногой. Для полного комплекта нет третьего лота. Марина оглянулась. Да если нужно будет... Да если нужно будет, она и мужика этого купит! Бинго! Стук колотушки. Продано! А вы говорите... Она опустила стекло, щедро сплюнула на дорогу, прищурилась на соседа поверх непроницаемых черных линз: он не обернулся. Не мужик - сфинкс. "Де Голль! - догадалась она. - И не моргнет ведь". Марина щелкнула пальцами у его носа.
- Эй, уснули?!
Он в ответ что-то прокаркал, но головы не повернул.
И в Москву возвращаться не хотелось. Как же все надоело! "Козлов так много холостых, а я люблю женатого..." Вот куда она сейчас тащится? А куда глаза глядят! Марина дернула руль, - хотелось ощущений, шумного праздника хотелось. "И ведь не придет никто, не даст никакого праздника. Силантьев не придет, не протянет первым руку, не помирится. Ау, люди! Я-вас-всех-не-на-ви-жу. И в ответ разрешаю ненавидеть меня. Да, разрешаю. Широким жестом. Только не говорите мне об этом". Марина откинула полу шубы, почесала коленку, бросила взгляд в зеркало. Не реагирует. Де Голль! А не увести ли его в лес? - и гори все синим пламенем. Мужчина полез в карман пальто, вынул синюю с желтыми узлами веревку. "Змея", - подумала Марина.
- Что это? - спросила Марина, не глядя в его сторону.
- Веревка, - пожал плечами Де Голль.
"Веревка... Альпинист что ли? - Марина мысленно повертела пальцем у виска. - Дурак!" Все они такие. Не нужна она им, ой не нужна. Им успех ее нужен, блеск. Я-вас-всех-не-на-ви-жу.
Точно, в лес нужно его вести. И пусть подчинится...
- Давайте, пройдемся, - предложила Марина и, бросив джип через кювет, съехала к ближайшей просеке, углубляясь в лес.
Де Голль не ответил - распахнул дверь, ступил в снег. Среди толстенных берез петляла едва угадываемая дорожка. Марина пошла вперед, подбрасывая из шубы тонкие ноги в лакированных армейских ботинках, обернулась: на пустынной просеке, вспоровшей лесной массив, огромной каплей крови алела ее "Божья коровка". Де Голль, опустив голову, вышагивал следом. Марина подхватила шубу, сошла в чащу. "Ничего, можно будет шубу постелить, - подумала она, - и пальто имеется..."
Внезапно, сильный, нечеловеческий удар в спину бросил Марину в снег. Перед глазами мелькнула веревка. "Что вы де..." - второй удар пришелся в лицо. Звякнули черные непроницаемые стекла. Марина почувствовала - хрустнула рука. Де Голль натянул веревку: Марина захрипела, показалось, что сейчас лопнет голова, взорвется на сотни оскол... Засучила ботинками, забилась, выгнула спину, уставилась багровым лицом в небо, но нависшего над лесом мертвенно-бледного покрова уже не увидела.
Де Голль метнулся от тела, остановился: в ране на правой руке застрял кусок стекла. Поддел ногтем. "Черт! - Вынул из кармана платок, укутал ладонь. Побежал прочь. - Раз-два, раз-два... Жили-были дед и баба... Бежала мимо мышка, хвостиком махнула - яичко упало и разбилось. Раз-два, раз-два..."
* * *
Коробка манила Матвея. Открывая ее, всякий раз он представлял, как оттуда тотчас выскакивает курочка Ряба. Но курочка не выскакивала. И яичко не выкатывалось. Пусть даже битое. Матвей потряс коробку. Из нее просыпались картонные фигурки людей, маленькие санки, валенки. "Ку, г-го, че, ка, г-г, я, ба", - прочел он боковушку коробки. А на "Волшебный мир" - на это сил не хватило. И на год - "1914" - тоже не хватило. Мальчик погладил курочку ладошкой. Нетронутые временем изображения хохлатки в сарафане, лисицы, закинувшей лапы на виноградную лозу, козлика с голубым колокольчиком. О времени Матвей ничего не знал - не знал, что оно течет и даже утекает. Зато он знал, что в коробке хранятся живые фигурки людей из картона, и что ими можно играть. Проволочные сочленения в локтях и коленках делали фигурки подвижными. Матвей потряс одной из них - дядькой - и тот замахнулся на Матвея палкой. За дядьку можно произносить слова. "Догоню", - сказал Матвей.
Тете почему-то не нравились игры Матвея с картонными фигурками. Ей многие игры Матвея не нравились, а в идеале - все. Она была убеждена, что игра с картонными фигурками папы - это нехорошая игра. Что ж, не будет Матвей приглашать тетю к игре...
Тетя входила в детскую, заслоняла собою окно, колыхалась большим овальным телом. От нее пахло картошкой. Или стиральным порошком - в зависимости от того, чем она только что занималась. Тетя любила войти внезапно.
- Где ты это взял? - спросила она несколько дней назад, кивнув на "Курочку Рябу".
- В шкафу, - показал Матвей на стенной шкаф, - за чемоданами.
Тетя поморщилась, но предложила отереть коробку от пыли. Она посоветовала быть с "Курочкой" осторожным. Потому что отец делал - фигурки эти. Память, одним словом. И попросила Матвея обещать. Матвей кивнул, и тетя уплыла к себе, как броненосец с рейда - грузно и неторопливо - превозмогая пространство и собственный вес. Матвей показал корме язык.
Вчера она искала тапки, и весь день шлепала по дому босиком. Тапки нашлись в духовке. Матвей, приложив ухо к щели стенного шкафа, тревожно вслушивался в ворчание. Часовой "арест" закончился приглашением к ужину...
Матвей подкрался к двери, выглянул из детской - броненосец смотрел телевизор - прицелился пальцем в кресло, выстрелил. Вздрогнул корпус броненосца, подался вперед. Невидимая пуля вырвалась из пальца, ударилась в спинку кресла, отлетела к стене, шлепнулась под телевизор. Матвей улиткой втянулся в детскую, дунул на ствол револьвера и почувствовал себя победителем.
"Так, что у нас здесь? - Мальчик поднял коробку. - Дядя в пальто и тетя в шубе. Хогошие. А это нам не нужно. - Дядя держал резную трость. - Тепегь без палки будешь, так удобней. - Матвей дернул загогулину. - Не хгомай!" Палка полетела под стол. "А ты чего деггаешься? Машину хочешь? На тебе машину. - Матвей раскрыл попавшуюся под руку книжку в алой глянцевой обложке. - И дядю посади, не жадничай. Вж-ж. - Машина понеслась под елку, ввинтилась в ватный снег. Из-под обложки захлопала глазами пара картонных физиономий с акварельным румянцем на щеках. Машина увязла в снегу. - Идите, погуляйте. - Матвей поднял обложку: первой выскочила тетя, за нею - дядя. - Идите, идите. - Тетя запрыгала по вате, оглянулась. - А, дядя нгавится? А ты ему нет, - заявил мальчишка. - Не нгавишься и все тут. И он тебя... тебе... - Матвей задумался. Что делать дяде с тетей он не знал. - Убьет! - придумал он. - Иди, иди, сама виновата!" - Дядя стремительно приближался к тете, та безмятежно скакала под искусственной елкой, а на обложке книги-автомобиля весело перемигивались пластмассовые свечи. Дядя замахнулся. Матвею вдруг стало жарко, он оглянулся: за спиной стоял броненосец.
- Играешь?
- Иггаю, - сказал Матвей.
- Ну, играй, играй. Что-то телевизор перестал показывать...
Матвей пожал плечами. Броненосец повернул форштевень, выплыл из детской. За кораблем, как телок за матерью, потянулся запах стирального порошка. "Раскинулось море широко..." - вспомнил Матвей. Он вернулся к фигурам на ватном снегу. Одновременно с этим, молчаливый дядя вынул из кармана синюю с желтыми узлами веревку. Матвей толкнул его вперед. Тетя в шубе закричала.
- А-а-а! - донеслось из соседней комнаты, - вот в чем дело...
Тетя заелозила шубой, закричала в последний раз и тут же осеклась. Березки, березки, кое-где сосна. Картонный дядя лежал на картонной тете. Тетя дернула ногой и потеряла ботинок... Матвей вынул из коробки очки, швырнул в вату. Очки явно не подходили ни к одной из картонных кукол. "Все равно, пусть это будут ее очки".
Дядя поднялся с тети, отряхнул пальто. Сейчас ему пригодилась бы та палка - пробираться через снег, - но Матвей поленился лезть под стол. "Так выйдешь!" - приказал мальчик, и дядя побежал от елки. "Раз-два, раз-два... Жили-были дед и баба... Бежала мимо мышка, хвостиком махнула - яичко упало и разбилось. Раз-два, раз-два..."
* * *
Сергей Арнольдович покачал головой: Соня, эта неряха, эта... - нужно еще потрудиться, чтобы отыскать подходящее слово - который день не листала календарь. То есть, совсем не дотрагивалась! Сегодня двадцать какое? Вот именно... А на календаре двадцать первое. Семь лишних листиков. Да, в офисе порядка не будет! Тем более - немецкого, образцового. "Я ее научу", - пообещал Берггольц, пожевал мундштук, перебросил за другую щеку и густо, от души, выдохнул.
Старорежимное пальто с каракулевым воротником, каракулевая же шапка в стиле ЦК, трость... Таков Сергей Арнольдович. Сороковник разменял: молод, а стар уже. Но бодр - внутри стар. И от несовершенства мира страдает. И от собственного несовершенства тоже. Правда, миру оно не заметно, потому что микроскопическое, невесомое - Сергей Арнольдович хромает. Во всем же остальном, полагал Сергей Арнольдович, он недосягаем для любого рода критиков и критикесс. А уж им, как известно, нет ничего святого, они и до того парня доберутся... ну, что изобрел колесико для мышки. То есть до того, кто изобрел тетрис. Или... Короче, до любого ангела, - чего уж говорить о нем?
Сергей Арнольдович повертелся в кресле. Нет, не мизантроп, он, не мизантроп. Это все злые языки. А людей он любит. Дисциплинированных и решительных любит. Что ж, прочие пусть подтягиваются. Нет, не он образец, вы превратно трактуете, образец - это Кант... Сергей Арнольдович задумался: кто еще? Ну, Ницше, Юнг... Кто просыпается в четыре, когда темно еще, и ложится в час, когда темно уже. Сергей Арнольдович оперся на трость, задергался к окну. Вон они! Никуда не спешат, не торопятся... Полыхала неоном вывеска "Блинная" - в утренних сумерках три молодых человека ждали открытия. "Только глаза продрали и сразу кушать!" Он погрыз мундштук. Не с этого нужно начинать, не с этого. А, пропади оно все пропадом!
Сергей Арнольдович отбросил трость, разоблачился до трусов, подхватил гантели. Так, тридцать приседаний делай раз, делай два... Нога едва слушается, ну ничего, ничего. Руки в стороны раз, на себя два... Отжимания: раз, два... Фу, вспотел. Сергей Арнольдович напряг бицепс, другой. Растеклась, поползла татуировка: исказились буквы "МСВУ", согнулась звезда, скривил физиономию Суворов, напряглись незабвенные "ПИ" и число четырехзначное. Хор-рошо! Хорошо оставаться в форме, когда тебе четвертый десяток. И пятый - тоже хорошо. И любой. Сергей Арнольдович пожевал мундштук. Ф-фу, жарко...
Он вышел из ванной комнаты, звякнул тростью по выключателю. Строен. Умен. Это важно. Важно человеку, занимающемуся поиском не философской, но юридической истины. Хитер? Пожалуй. По-хорошему хитер. Слежка за супругами обязывает, ой обязывает. На Ростика похож - Соня подметила верно - на Плятта. Нужно бросить ее на полы - ковер чистить. Офис в жилом доме? - хорошо; на третьем этаже? - замечательно; вдали от мусоропровода? - великолепно! Но нужно и честь знать. Развела тут, понимаешь... Сергей Арнольдович похлопал себя по ляжкам. "The garbage! - родного языка он не знал, но в суворовском училище когда-то сгибался под тяжестью английского. - Помойка..." В коридоре Сергей Арнольдович сунул трость под мышку, крякнул, поднял половик, прогнул торс, осмотрел подъезд - никого - тряхнул ковриком на лестничной площадке, по-шпионски стремительно и тихо притворил дверь.
Одевшись, Сергей Арнольдович сел за стол. На подоконнике вращалась малюсенькая новогодняя елка. Сергей Арнольдович потянулся, щелкнул кнопкой - елка остановилась. Не мешай! Он пыхнул дымком, глянул в окно: троица гуськом, затылок в затылок, входила в блинную. Снег на тротуаре ежеминутно менял окраску - мимикрировал за неоновым разноцветьем витрин. "Поехали! - сказал Сергей Арнольдович. - Восемь утра, что у нас? Старушка. Так... Пропала собака. Пудель? Не вписано. И ведь никто не разберет ее почерк. Эх, Соня, Соня". Он повертел листок. Глянул на обратную сторону. И ни хрена-то не отражено. Нет, не нравится ей работа, не нра-виц-ца. Встал. Стена улыбнулась завидным послужным списком. Симпатичные рамки, стекло. Розовая, голубая гербовая бумага. Аж дух захватывает. Две грамоты от управления, четыре от отдела - но уже за раскрытие. Фотографии героев прошлых лет. Газетные и журнальные вырезки - также в рамках. "С. А. Берггольц". Это он. Теперь частник. Одиночка. Одинокий. Сергей Арнольдович вздохнул. Мизантроп, чего уж там. Товарищ майор. Ранение, отставка, всякие тра-та-та... Нога вот... Он сел. И ведь просил же отказать. Вежливо отказать. Собачками будем заниматься! В графе "оплата" стоял прочерк. Эх, Соня, Соня...
Сергей Арнольдович вытянул ящик стола, извлек машинку для набивки сигарет, гильзы. Готовую тут же воткнул в мундштук, поднес спичку. Сама и поедешь! Под окном задребезжала тележка дворника. Собачка, собака... Болонка? Он не разделял мнения, что собаки похожи на хозяев. Миф, бабские сказки. Люди тянутся... Да нет, тянется все живое, к противоположному тянется. Но на этом пути встречает... находит все что угодно: от безупречного себе подобия, математически выверенного, до полной несхожести. И упрекает избранника за эту несхожесть, и мучит. Тянется и мучит, тянется и мучит. Сергей Арнольдович посмотрел на тень у стола. Вздохнул. Само себя и мучит - "все живое" это.
* * *
В коридоре заверещало. Сергей Арнольдович посмотрел на часы - половина десятого - прошел к двери. На экране, искаженное объективом, плавало лицо Сони. Сергей Арнольдович попросил представиться. Для порядка попросил, не для издевки. Динамик возмутился. Сергей Арнольдович переспросил. "А вы не видите?" - поступил вполне ожидаемый ответ. Чего жмет, карточка где? Открыл. "Входи!" - крикнул в микрофон. Где-то внизу щелкнул замок, скрипнула металлическая дверь. Сергей Арнольдович включил елку - деревце продолжило бесконечный свой путь. Войдет, будет ругаться. Мымра! Стукнула дверь. Шуршание. Сейчас поздоровается.
- Здрасьте! - раздалось из коридора. - Что это вы там делаете? - Из-за стены показалось строгое Сонино лицо. - Отойдите от дерева.
Дерева! Чего шуметь, лучшая защита - нападение? Опоздала на полчаса. Не дружит она с порядком, ой не дружит. А хуже всего, что не хочет дружить. Сергей Арнольдович принюхался. Вечно от нее тиной пахнет. Бардак, один бардак кругом. А в коридоре что делается! Повсюду следы ее Жорика!
- Где? - Соня оглянулась. - Не вижу. Вы просто терпеть его не можете... А тиной от меня, к вашему сведению, не пахнет. Духи это. Еще скажите, болотом! А от вас... От вас - кровью. И машинным маслом.
- Жорика? Не люблю и не скрываю. - Сергей Арнольдович шагнул за стол, протянул бумагу. - Почему не заполнила? И почему без карточки? Я не секретарша, бегать на каждый звонок. И почему опоздала?
- Начинается... - выдохнула девушка.
Через полчаса все вернулось на свои места: пили кофе. Соня - обычный, Сергей Арнольдович - без кофеина: здоровье беречь чтобы. Из всех ВП - вредных привычек - он позволял себе лишь курение, оставил на память о тех временах.
- Ну, как отдыхала? - спросил Сергей Арнольдович примирительно.
- Хорошо. С Жориком на лыжах катались. - Соня показала синяк.
Сергей Арнольдович представил долговязого на лыжах... Дылду этого, шпалу. Этот кол, единицу эту. Вопросительный знак. Гусеницу. Бр-р... И фамилия соответствующая, Гусеницын. Смех!
- А вот где были вы? Звонила несколько раз - никто трубку не брал.
- Выходил, - сказал Сергей Арнольдович. - Не заговаривай мне зубы... Так, значит, твоя задача сейчас: езжай к своей старушке, тщательным образом ее расспроси. Кстати, как ее зовут?
- Жуля, кажется.
- Старушку!
- Баба Маня, кажется.
- Ты очень безалаберная, Соня!
- Вы уже говорили.
- Ничего, повторю.
- Я думала... вы по своим каналам пробьете. Собачку.
- Пробьете? Может, расскажешь мне, как собачек пробивают?
Соня пожала плечами.
- Подтвердить ей, что бесплатно?
- Подтверди. - Не хватало, чтобы старушка пошла жаловаться. - Все, езжай!
Соня обиделась. Ехать к старушке не хотелось. При таком подходе много не наездишься. Платит мало, занудничает. И чего она терпит? Соня пошла одеваться. Жорик, жалко, уехал - мог бы подбросить.
- Проездной на полке, - сказал Сергей Арнольдович, углубляясь в бумаги.
- Знаю, - отозвалась Соня и гордо хлопнула дверью.
Отправив Соню, Сергей Арнольдович тотчас сосредоточился на главном деле. Дело. Он задумался... Итак, кто у нас в списке? Имена. Абсолютные тезки. Все Марины и все Глуховы. Жуть. Три из них внесены в телефонный справочник Москвы. Так, где он? Куда она вечно все прячет? Помощи - никакой. Как с хрена дров. И обижается. Строже нужно быть к себе, строже... Сергей Арнольдович, наконец, увидел его. Вот кто его туда сунул?
Конечно, он не немец: выросший в детдоме сирота лишен национального признака, но ведь немецкости человеку придает самодисциплина, строгость. Нашему человеку не помешает добрая их доля. Непроницаемый взгляд, щепетильность в отношениях, дотошность в делах, рвение. И ты без пяти минут немец. А гены? Все-таки сказываются они, должно быть.
Сергей Арнольдович раскрыл справочник. Буква "мэ", буква "мы"... Тьфу ты! - полностью выбила из колеи - буква "гэ"! Так, "гла", "глу". Глухов, Глухова Александра, Глухова Анна... Вот она: Глухова Марина Петровна. Три штуки. Сергей Арнольдович посмотрел в окно. Четыре убийства. Четыре Марины. Две - уже закономерность, а четыре... Ежегодные убийства, декабрь месяц. На первое Сергей Арнольдович обратил внимание пять лет назад. Работая в отделе. Оно, так же как и последующие, по горячим следам раскрыто не было. Все женщины убиты в разных городах, в том числе и в Москве, но все были москвичками. Пять лет, четыре женщины. В Москве их пять, вернее - было пять. Теперь одна. И ведь не позвонишь ей, последней, не скажешь: "прячьтесь, по вашу душу идут". А что скоро, Сергей Арнольдович не сомневался. Эх, конец декабря, конец декабря...
* * *
На скамейку взгромоздилась, высокомерно каркнула ворона. "Смелая", - подумал Андрей и махнул рукой. Соседка не шелохнулась.
- Не видит она, - сказал незнакомец.
Безлюдная аллея, кованая ограда, дорожки, посыпанные песком. Андрею понравилось здесь. И собеседник хороший. Правда, Андрей все еще стеснялся спросить его имя. Ничего, как-нибудь.
- Ваш кофе. - Незнакомец протянул бумажный стаканчик. - Бутерброд хотите? С сыром. А с колбасой? Как знаете. Я с вашего позволения перекушу.
"Определенно хороший", - заключил Андрей. С ним можно было говорить. Обо всем говорить. Незнакомец не лез в душу. Хорошее это качество - уметь удержаться. Андрей вздохнул, спрятал руки в карманы.
Пошел снег. Андрей поднял голову. Небо было ясным. Слепой снег! Вот что иногда остается от жизни: слепой снег. Облако повертелось и ушло - умерло, а снег все еще летит к земле, живет. Как голос на пластинке. Да уж, пластинки. Андрей закрыл глаза. Одна коробка и всего одна пластинка. Боже, как давно это было. А потом в ней поселился домашний театр, и пластинка переместилась на книжную полку. А картонные фигурки, они были будто живые: иногда Андрею казалось, они шевелятся там, в коробке из-под пластинок. Катька называла их куклами. Смешно.
В коробке жили совершенно разные куклы - незнакомые люди. А друзей в коробке не было - руки не доходили. Но обещал многим. Делал наброски, расчерчивал на квадратики фотографии. Домашний театр. Приглашенные рассаживались на полу, супруга выносила "Шарлотку" - вплывал яблочный запах. Приглушался свет. Они и не думали становиться взрослыми. Да, взрослыми... Откуда пришло увлечение - Андрей не помнил. Раскрашивали фигурки акварелью, придумывали костюмы. Из дюжины сохранилось лишь несколько. Кажется, у мамы одна висит - на память. Да, висит. В детстве он сказал бы, что это игра девчонок. Ну что это такое? - клеить на картон кружева... "Кружева", какое старомодное слово. Старая коробка, старая пластинка, шершавый картон...
- А что за пластинка? - спросил незнакомец.
- Сказка. Очень древний выпуск. Кажется, четырнадцатого года.
А не пятнадцатого? "Курочка Ряба" - так назывался набор. Серия - "Волшебный мир". Отец и сыновья... Отец и сыновья... Фамилию не вспомнить. Подарок бабки его супруги. Прочие из набора, к сожалению, не сохранились. Еще был патефон, но без трубы - где он сейчас?
- Знаете, - сказал Андрей, - вы мне кого-то напоминаете. А вот кого - не могу вспомнить.
- Я многим кого-то напоминаю, - согласился незнакомец.
"Он мог быть многим похож на многих", - подумал Андрей, получилось что-то вроде афоризма. С натяжкой, конечно. Зато вот это "многим" Андрею понравилось. Двусмысленно получилось. С одной стороны - многим людям, а с другой - многим в себе. Андрей посмотрел на незнакомца. При высоком росте незнакомец довольно сильно сутулился и получался почти вровень с Андреем. Получался... Как будто он продукт какой-то. Джинсы, куртка на меху... Парни теперь повально отпускают косы. И этот туда же. А девчонки стригутся. "Лысая певица". Андрей улыбнулся.
Где-то над головой ударил колокол, второй. Шумно взлетела стая. "Отпевают кого-то", - сообразил Андрей. Он обернулся к церкви, перекрестился, не вставая со скамейки, глядя через плечо. Незнакомец сосредоточенно жевал бутерброд. Андрею показалось, что такое с ним уже было: скамейка, заснеженная аллея, звон колоколов... И поворот этот через плечо. Андрей поежился.
- "Курочка Ряба", говорите? - Незнакомец закончил есть, тряхнул с колен крошки.
- Да. А это имеет отношение к нашей встрече? И к тому, что вы мне... кого-то напоминаете?
- Прямое, - улыбнулся незнакомец. - Пойдемте, я замерз.
* * *
Андрей Борисович Воронин толкнул тяжелую дверь, выскользнул из вестибюля метро и сразу же услышал, как объявляют посадку на поезд. Значит, можно не спешить: до отправления остается минут двадцать. Андрей Борисович переложил портфель в левую руку, полез в карман, извлек билет. Так, "г. Снежин", "поезд пассажирский", "купе".
Вечерний Ярославский вокзал готовился к ночной короткой передышке: устало толкался у киосков с водой, пьяненько шумел, пах... Он пах! Андрей Борисович спрятал билет. Да, нужно купить воды! Отстоял небольшую очередь, расплатился. Так, нужно двигаться к вагону... В этот момент кто-то хлопнул Воронина по спине.
- Здорово, Палыч! Ты чего здесь?
Андрей Борисович оглянулся. Чуть навеселе, невысокий, в большой шапке мужчина лет сорока. На гриб похож, - пришло в голову. "Простите, вы меня с кем-то спутали", - хотел сказать Андрей Борисович, но вместо это почему-то улыбнулся и ответил: "Здорово!". И смущенно протянул руку.
- А я вот дочку встречаю... - сказал гриб. - Выпить хочешь?
Андрея Борисовича этот вопрос смутил еще больше.
- Нет, - ответил он.
- Бросил что ли? - гриб засмеялся.
От этого смеха Андрею Борисовичу сделалось не по себе. Он молча развел руками.
- Едешь куда? - спросил гриб и, не дожидаясь ответа, заговорил о хоккее. Сегодня, девятнадцатого декабря, как оказалось, "наши" играют с чехами. - И трахнут их по самые... дальше некуда! - Гриб рубанул рукой воздух и захихикал. Андрей Борисович посмотрел на часы - десять семнадцать - нужно спешить. - Ну ладно, побегу, - сказал гриб, будто прочитав мысли Андрея Борисовича, - дочка в машине. - Ты заходи, Палыч! - И безмятежно икнул, протягивая руку.
Щедро протопленный вагон встретил Андрея Борисовича запахом угля и дорожной пыли. Увидев Воронина, проводница широко заулыбалась, кивнула, проводила взглядом. Он прошел к своему купе "номер три", поздоровался, поставил на полку портфель, снял пальто, подсел к старушке. Напротив, взявшись за руки, сидя дремала молодая пара. Старушка повернула к Андрею Борисовичу маленькую голову, не решаясь что-то сказать. "Сейчас начнет приставать", - подумал Андрей Борисович. Старушка пожевала полупустым ртом. "Ну давай, давай!" - мысленно поторопил он старушку.
- В Ярославль? - наконец спросила она.
- Нет, - ответил Андрей Борисович. Старушка заелозила. - Хотите, чтобы я уступил вам полку? - спросил Андрей Борисович. Старушка кротко кивнула. - Пожалуйста, - сказал он и перебросил портфель наверх.
Где-то далеко громыхнул локомотив, волна дребезжания прокатилась по составу, и поезд тронулся. Андрей Борисович вынул тапки, снял пиджак, вышел в коридор.
- Если вам нужен график остановок, - сказала девушка в кителе, - он на двери проводников.
- Спасибо", - поблагодарил Андрей Борисович.
Снежин значился на маршруте как пятая станция. Напротив записи стояло время. 05:24. "Нужно попросить, чтобы разбудили", - подумал Андрей Борисович и вернулся в купе.
Через несколько минут в купе вошла проводница.
- Билетики, пожалуйста, - сказала она, окинула взглядом присутствующих и глазами улыбнулась Андрею Борисовичу. - Опять в командировку? - спросила проводница. Андрей Борисович кивнул и протянул билет. - Что-то вы не больно разговорчивый сегодня, - заметила девушка и, не взглянув на билет, положила его в кожаную папку.
- А мы знакомы? - спросил Андрей Борисович.
Девушка удивленно посмотрела на пассажира, пожала плечами и повернулась к старушке. Приняв билеты, она вышла из купе. "Нужно будет рано вставать" - подумал Андрей Борисович и взобрался на полку. Через секунду он вспомнил: забыл попросить проводниц, чтобы разбудили за полчаса до Снежина. "Ничего, - решил он, - сам как-нибудь".
В 05:24 он сошел с поезда на безлюдной, занесенной снегом платформе, поднял воротник. В этом городе он впервые. Но, случается же такое, был твердо уверен, что нужно обойти вот это низенькое кирпичное здание с надписью "СНЕЖ Н", спуститься на Ленина, миновать два трехэтажных розовых дома и выйти на Садовую. Здесь, занесенная сугробами, продуваемая всеми ветрами ждет его троллейбусная остановка. И номер он уже знал. Только... Нужно часок перекантоваться на вокзале: первый троллейбус придет никак не раньше половины седьмого. Андрей Борисович распахнул дверь, входя в зал ожидания...
Он не знал, где он встретит ее. Быть может, она сама найдется. Да, сама. В конце концов, он не будет предпринимать к этому ровным счетом никаких усилий. Спрячься он в другом городе - их пути пересеклись бы во что бы то ни стало. Непременно пересеклись.
Андрей Борисович сел в кресло. В соседнем зале зажужжала уборочная машина. Он спрятал ладони в рукава, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Какая она? Высокая? Печальная? Брюнетка? Бездетная? Андрей Борисович не знал эту женщину. Имя лишь: Марина Петровна... Он вздохнул. В бесконечном количестве вариантов она найдет его. Она летит к нему. А он ждет. Он привык ждать. А она находить. Или находиться...
* * *
- Ваше имя, - сказала сонная администратор. Андрей Борисович назвал его и протянул паспорт. - Не нужно, - отодвинула документ администратор, - не в Москве чай. Достаточно слов. Платить сразу будете?
- Сразу, - кивнул Андрей Борисович и вынул деньги.
Пять лет назад Андрей Борисович был просто Андреем. А теперь во как: по отчеству. В двадцать пять ты, получается, мальчик, а в тридцать - уже мужчина. И коллеги как-то быстро забыли, что он всего лишь Андрей. Борисович и Борисович. А потом вообще одно отчество останется - у стариков часто так - Петрович, Палыч. Сначала Андрейка, потом Андрюха, далее Андрей, Андрей Борисович и в конце незамысловато: Борисыч. А вне жизни - с фамилией - это для бумаг или поминок, например. Объективная данность, как пишут в учебниках.
Андрей решил, что сейчас уляжется в постель, будет спать, спать. В поезде разве выспишься? Хорошо, если б в номере не толклись, - он едва выносил присутствие незнакомых людей. А сходиться с ними он не умел. Зажимался, не знал что сказать и куда деть руки. Но, бывало, по вдохновению такое выдавал, что сам удивлялся. Точно парил над собой. И над зажатостью...
- За постель отдельно. - Женщина зевнула, и Андрей Борисович случайно увидел больной зуб.
- Отдельно? - удивился Андрей Борисович.
- А вы как думали, - подняла глаза администратор. - Многие со своей приезжают. Экономят. Поэтому, номер - отдельно, постель - отдельно. Не понятно, что ли?
- Все понятно, - миролюбиво сказал Андрей Борисович и взял квитанцию.
В номере оказалось холодно. За дверью свистел пылесос. Андрей Борисович сморщил нос: назойливо пахло пожилыми коврами. Не раздеваясь, он упал на кровать. Две соседние койки пустовали. Телевизор, три стула, по количеству предполагаемых постояльцев, низенький холодильник. "Богато", - подумал Андрей Борисович. Полежав с минуту, он поднялся и прошел к окну.
Издалека начинался очередной день. За стеклом кружило глупую рисовую крупу. Крупные зерна с разбегу плюхались на карниз, дробились, терялись в толпе себе подобных. Недобитый фонарь, склонив голову набок, дремал у табачного киоска. Взрезая девственную целину, одинокий прохожий крался к дороге. Андрей Борисович вздрогнул - в соседнем номере зашепелявило местное радио, где-то в трубах над головой пролилась вода. Он вернулся на кровать. Так и буду лежать до конца жизни, - подумал Андрей Борисович и повернулся на бок. - И пусть никто не ищет. Никогда. Ни за что. А через много-много лет в "Правде Снежина", на последней ее странице, в разделе "Происшествия" меленько-меленько напишут две строчки: иссохшая мумия мужчины, тридцати - тридцати пяти лет, обнаружена там-то, тогда-то. Имя неизвестно. И никто не вспомнит о человеке. Как будто и не было. А Марина Петровна и знать об этом не будет. Аминь и аллилуйя! Эх, Марина Петровна, Марина Петровна...
* * *
Соня опустила поскуливающую корзину на землю, сунула под мышку пластинку, вынула из сумочки карточку и прислонила ее к панели кодового замка. Цокнул языком электронный механизм. Соня взбежала на третий этаж, забренчала ключами, вошла в офис. Не снимая куртки, включила проигрыватель, опустила на него пластинку. Скрипнула игла, и помещение наполнилось Руслановой.
"По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах..."
Соня села на диван, расстегнула куртку. Вот он, кайф. Какой голос! А Сергей Арнольдович почему-то не жалует. Он вообще многое не жалует. И вкусы у него... "Ладно, не будем", - остановила себя Соня.
"Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбачью он лодку берет.
Унылую песню заводит,
Про Родину что-то поет..."
Вчера Соня рассказала Сергею Арнольдовичу о возникшей проблеме. Проблемка так себе, но из неприятных: собачка, которую Соня нашла на улице по требованию старушки, неожиданно оказалась не той. Нет, не породы - вообще не той. Мелочь, часть жизни, но неприятно. А Сергей Арнольдович целиком против старушки, со всеми ее проблемами, даже со всей ее жизнью: он халявщиков терпеть не может. Так и сказал. САБ, одним словом. И с собачкой пришлось распрощаться.
И вот она, то есть Соня, вторично отправилась к этой старушке - Соня вспомнила гремучую смесь запахов освежителя воздуха и нафталина - у стариков иногда такое бывает - бр-р! - и вновь внимательно выслушала старушку, после чего сделала подробную запись. И что? А ничего, нужно искать. Иначе старушка заболеет, сляжет, и родственники, возникшие на пороге офиса, обвинят Соню и Берггольца в черствости, халатности и прочая, и прочая, и прочая. Да, псина, в самом деле, не та. Поиски пришлось возобновить.
Утром она подобрала на улице другую, совпадающую с описанием, собачку. Ну, почти совпадающую.
Соня потрясла корзину.
- Молчишь? - Собачка высунула нос, к которому Соня приблизила губы и дистанционно чмокнула воздух. - Сейчас мыться будем. - Собачка заскулила, как будто поняла о чем идет речь. - Иди, иди. - Соня выпустила собачку на пол, пошла в ванную комнату: готовить необходимое. - Сиди здесь, - велела она собачке.
В ванной комнате зашумела вода. То ли от этого звука, то ли по другой причине, собачка растопырила лапы, приблизила живот к полу и... сделала лужу, оставив на ковре небольшой, но идеальный эллипс.
Приготовив таз, Соня вышла из ванной комнаты. Хвост собачки вилял так, что раскачивал обладательницу.
- Что же ты наделала! - возмутилась Соня. - Могла бы и в тазу.
Соня вынула из сумочки упаковку краски для волос. Цвет она подобрала что надо - в соответствии с описанием.
- Будем краситься, - обрадовала она собачку, и та вновь завиляла хвостом.
Соня выкупала повизгивавшую собачку в нескольких водах, нанесла на шерсть краску для волос и тщательно укутала на двадцать минут - следуя инструкции, содержащейся на упаковке. Через час, выкрашенная, высушенная и слегка подвитая феном собачка идеально совпадала с описанием. Ну, почти идеально.
В описании значился красный бантик. И об этом Соня позаботилась заблаговременно - приготовила. Соня развернула бумагу, на которой были записаны параметры собачки, пробежалась по нему глазами, перевела взгляд на собачку, снова в бумагу, улыбнулась: вроде учла все. Соне понравилась ее находчивая изобретательность.
- Девчонка с головой, - сказала она о себе.
* * *
Старушка, как и договорились, пришла во втором часу. Она развязала платок, тяжело опустилась на диван. Соня покосилась на войлочные ботинки, на подошве которых таял, стекая на ковер, нечистый городской снег. "Берггольц меня растерзает", - мелькнуло в голове, но Соня помолчала, решив оставаться максимально учтивой.
- Шубу снимите? - предложила Соня.
- Я на минутку, - отказалась старушка и посмотрела на девушку мутными глазами.
Старомодная шуба с потертым воротником, юбка времен Хрущевской оттепели - у Сони защемило сердце: она захотела сделать старушку счастливой.
- Может, чаю? - спросила Соня.
- Спасибо, - ответила старушка.
Отказывается, - сообразила Соня. Прелюдия затянулась, и нужно было показывать собачку. - А если она ее не примет? Примет. Ведь это ее собачка, - убедила себя Соня. Девушка жестом фокусника сорвала с корзины покрывало. Собачка вскочила.
- Жуля! - воскликнула старушка. - Жуля, милая... Иди ко мне. - Старушка протянула руки. Собачка завиляла хвостом, опрокинула корзину, выбежала к хозяйке. - Какая ты красивая, Жуля! - Старушка прижала собачку к груди и заплакала. - А это что у тебя? Я плохо вижу...
- Бант, - сказала Соня и опустила глаза.
- Бантик? Твой бантик? Милая моя. Как я рада, как я рада. Пойдем, пойдем... - Старушка направилась к выходу, но, сделав шаг, остановилась. - Чем я могу вас отблагодарить? Ведь у меня ничего нет.
- А ничего и не надо, - вздохнула Соня.
- Может... Может я все-таки напишу? У вас имеется книга отзывов?
- Книга отзывов? - переспросила Соня. Книги отзывов не было. Но Соне не хотелось разочаровывать старушку. Если уж делать хорошее, то до конца. - Да, сейчас подам.
Соня бросилась к столу, лихорадочно подыскивая что-нибудь похожее. Ежедневник!
- Вот, - протянула Соня ежедневник и ручку. - Садитесь здесь.
Старушка замялась:
- Вы знаете... Я ведь совсем не вижу... Может, я продиктую вам? А потом вы покажете, и я распишусь.
- Хорошо, - согласилась Соня, усаживаясь за стол.
Старушка опустила Жулю на ковер и принялась диктовать текст. Соня покосилась на Жулю: собачка растопырила лапы, опустила к ковру живот... Соня вздохнула, зашуршала по бумаге. Текст получился короткий, но добросердечный - старики это могут. Девушка передала ежедневник.
- Вот здесь, - показала Соня.
Хозяйка собачки расписалась, захлопнула ежедневник, и... на стол выпала фотография Берггольца.
- Ой, - сказала старушка, - фотография. - И близко-близко поднесла ее к глазам. - Кто это? - воскликнула старушка и повторила: - кто это?
- Сергей Арнольдович, - без интереса ответила Соня.
- Арнольдович? Боже, как похож на моего сына! - Старушка почему-то заплакала, и Соне вдруг захотелось заплакать вместе с ней. - Вы уверены, что это Сергей Арнольдович?
Соня удивилась:
- А как же.
- Простите, - сказала старушка и вернула фотографию, - простите. Слепая я... Жуля, пойдем!
* * *
Марина Петровна любила утопить педаль - скорость очень любила. И все у нее было на скорости: работа, любовь, скандалы. Все скоростное, опасное. И тридцать лет, и все не "еще спереди", а уже было, было! И сейчас она неслась... Она сама этого не знала, куда. А куда глаза глядят! Все надоело. Надоело все. До рвоты. "Я-вас-всех-не-на-ви-жу. И в ответ разрешаю ненавидеть меня!" Ей захотелось чего-то необычного, из ряда вон. Марина поправила темные непроницаемые очки, сжала руль, вдавила в коврик модным ботинком послушную педаль. "Божью коровку" вынесло на встречную полосу. Фары рассекли темноту, высветили стену леса. Кр-расота! Снег изо всех сил бил в лобовое стекло. Кр-расота! И тепло: шуба греет, печка работает. Кр-расота! И одна. Кр-расота! Она схватила с соседнего кресла неполную бутылку, пустила в себя глоток, поморщилась - кр-расота! - и тут же услышала телефонный звонок.
- Слуш-шаю, - ответила она и засмеялась.
- Прости меня, - сказал мужской голос. - Я, знаешь, не могу без тебя...
- Силантьев, пошел к... - Марина икнула, - к черту!
- Я тебя люблю... шепнул голос.
- А я тебя - нет! - Она нажала кнопку стеклоподъемника - в лицо ударил снежный воздух - швырнула телефон в окно. - Сволочь! - И потянулась к бутылке на соседнем кресле.
Впереди показался пост ГАИ. Офицер махнул жезлом. Марина сбросила скорость, обернулась назад:
- Спишь, кисочка? Ну спи, спи...
Офицер без приглашения полез в салон, повертел в руке бутылку, отбросил на заднее сиденье. Его внимание что-то привлекло.
- Кошка?! - настороженно бросил он - Мертвая?
- Не твое дело, лейтенант! - отрезала Марина и расхохоталась.
- Капитан, - сказал офицер, раскрывая водительское удостоверение.
- Значит, будешь... - пообещала Марина.
- Так, Глухова Марина Петровна... Техталон... - Он прищурил глаз. - А пройдемте-ка со мной.
- Вот это видел? - Марина показала средний палец.
- Много раз, - ответил офицер, ловко вынул ключи из замка зажигания и распахнул дверь.
Две минуты пьяного сопротивления, истерика с обещаниями сюда еще вернуться, имитация кино-драки...
- Садитесь вот сюда, - офицер предложил Марине стул и подсел рядом.
- Где я? - спросила Марина.
- Здесь, - ответил офицер.
- А именно? - Марина закрыла глаза.
- Вот тут. - Офицер вынул из портупеи карту, придвинулся к Марине, ткнул пальцем в черный кружок с надписью "Снежин".
- А именно? - повторила Марина сквозь сон и опустила голову офицеру на плечо.
- Я же говорю вам: вот тут...
* * *
- Странно, - сказал офицер, - мы проверили по картотеке - нигде не значится, ни она, ни ее машина. И вот что, - офицер закатал брюки, - видите? Это каблуком она меня. И вот здесь...
- Не нужно, не нужно, - остановил адвокат и полез в карман. - Возьмите еще.
Офицер спрятал купюру.
- Я могу ее забрать? - спросил адвокат.
- Можете. - Офицер кивнул на окно. - Машина на штрафной стоянке. Подать?
- Спасибо, мы сами.
Марина, безуспешно сдерживая дрожь, поджидала адвоката, прислонившись к столбу со знаком "40". Жизнь казалась еще более мерзкой, чем вчера. И не спасало яркое утреннее солнце, и не радовал красивый зимний пейзаж, и синие тени на снегу раздражали. Марина пошевелила иссохшим ртом:
- Ненавижу вас всех!
- Что? - спросил адвокат.
- Всех ненавижу, - повторила Марина и поцеловала адвоката в губы.
- Знаю, - сказал адвокат. И сплюнул. - Поехали.
- Ключи! - Марина протянула руку.
Ей захотелось продолжить этот дикий ночной путь. Безмятежный путь странника. Кр-расота! И путь этот манил с таинственной силой. Не кончались приключения, ой не кончались. Разве не в этом счастье: никого не видеть, знай себе мчаться по пустынному шоссе, потягивать из бутылки. Кр-расота! А когда приспичит, не тащиться в кусты, а сесть прямо на дороге... Кр-расота!
- Ключи! - повторила Марина.
- На! - адвокат подбросил связку. - Куда ты?
- Куда глаза глядят. Искать на жопу приключений.
- Тебе мало?
- Еще как. Поеду, может, убью кого-нибудь.
- Дура! - сказал адвокат.
Марина запустила мотор. Адвокат стукнулся в стекло, протянул телефон. "По-зво-ни", - пошевелил он губами. Марина не ответила, бросила телефон на соседнее кресло. Взревела "Божья коровка", рванулась вперед.
- Дура! - повторил адвокат и тронулся в противоположную сторону. - На двести баксов залетел... - Мимо замелькали деревья, столбы, знак "Москва" со стрелкой... И еще черт знает сколько километров обратного пути.