Уже теперь, стремительно меряя раскисшие от весны тротуары, где солнце точно свинья, купается в грязи, я знаю, какой испытаю восторг, стоя над твоим остывающим телом. Как же странно смотреть в спину обречённого... Сколько уверенной силы, сколько жизни перекатывается сейчас под унылым драпом! Куда это всё уйдёт?! Кому (чему) родительно достанется?! Ведь не может же быть, что никому (ничему) и никуда. Но даже если может ( чур тебя чур), выбора ты мне не оставил... Луки натянуты, копья заточены, псы рвутся по следу... Зло должно и будет...!
Остро помню первую нашу встречу. То лето, определённо, ровнялось на ад. Лето кромешное... Ты вбежал с раскалённой улицы, потерял шлёпанец и долго возился в стеклянных дверях. Я видела, как над тобой стыдливо посмеивались девочки, крутившиеся у кассы для переводов. Конечно, абитуриентки с периферии, такие гладкие и скучные как садовые яблоки. У тебя же вид был невозмутимый, ты точно не признавал, что попал в идиотскую ситуацию. Тирольских троллей король. Пот обильно выступал на параллельно смятом лбу. Одна капля скатилась по крупному носу, сорвалась в неприлично распахнутый ворот рубахи и затерялась в жёстких тёмных волосках упрямо наползающих на крепкую шею. Я слышала, что мужчины с обильной растительностью на теле, страстны. Теперь очевидно, что всё это глупости. Впрочем, я даже рада, что ты не стал жертвой моей, воистину губительной, привлекательности. Однажды осознав её е действие, я приняла решение уйти в тень, дабы не калечить более судеб. Произошло всё на свадьбе бывшей подруги. Банкет проходил в... конечно же, в одном из лучших ресторанов города. Названия не помню, там ещё неплохо готовили куриный бризоль. К концу вечера отец невесты оттеснил меня к тёмной выбоине раздат... барной стойки. Его большие надутые руки, намертво пропитавшиеся завод... Впрочем, не важно... Так вот, руки его жадно накрыли мои нежные груди. Был он сильно пьян и оттого, неразумно смел.
- Не ломай... – да, так он и сказал – Не ломай жизнь! Стань моей здесь и сейчас! Пойми, время неумолимо. Ты теперь юна и свежа , а потому кажется, что судьба преподнесет ещё много восхитительных моментов. Но подумай, может именно это мгновение безудержной страсти, окажется самым ярким в твоей жизни и однажды, накручивая поседевшую прядь на усталый палец, ты именно о нём будешь вспоминать с тёплой улыбкой. Я тогда почему то подумала, что его пальцами нужно продавать сосиски, а у меня всё же происхождение и воспитание... А может причиной моего отказа стали и вовсе обывательские мелочи (увы, они иногда обнаруживаются даже в самых возвышенных умах) такие, как запах селёдки с луком или нитка слюны на подбородке. И я сломала ему жизнь... Через два с лишним года, его нашли замерзшим на трамвайной остановке. По слухам он крепко выпил с приятелями и не сумел дойти до дома. Но я-то знаю, как всё было на самом деле! А что же я?! Испытала лишь смутную горечь, как послевкусие от тёмного шоколада... Какое послевкусие останется от тебя? Не знаю. Только солгу, если скажу, что никакого. Черёмуха, быть может... Долгий вяжущий привкус зрелого июля?! А ведь я желала тебя... прошлой зимой... Желания накрывают нас, зачастую помимо нашего желания. В предновогодней сутолоке мы оказались настолько близко, что я сумела почувствовать твой полынно-лимонный запах. Рассмотреть рябые от укусов губы. Представить, как они горячие и сухие, похожие на поверхность луны с её кратерами, спускаются вниз от мочки (точно все соки стекаются в неё, оставляя само ухо сухим и хрустким) до ключицы (отмыкающей тело)... Гроздья грёз – грозы угроза. За всё нужно платить и за грёзы, и за хамство... И я приду за тобой!
Я приду сопливой ноябрьской ночью. Когда помутится солнце, деревья оскалятся каркасами, а неубранные листья примутся гнить. Ноябрь затачивает наши страхи, обнажает нас перед одиночеством, сухостоем на пустыре нашёптывает ему «фас»! Мы слабы в ноябре. Мы солоны на вкус и бескостны на ощупь. Мы так близки к краю, что если сравнивать жизнь с путешествием, ноябри – горные тропы над пропастью. И горе тому, кто не закалён. «От поздней осени воротит с души»! – небрежно бросил ты однажды в трубку, не мне, но я поймала и припрятала. Вот ведь, пригодилось...
А подготовлюсь я основательно! Волосы расчешу до зеркального блеска, надену пурпурное и атласное (мучительно тесное), густо и ало накрашу рот... Встану у шоссе, по которому ты обычно возвращаешься домой. Под фонарём, что крошит бледный чахоточный свет, делая черты ускользающе совершенными. Ты не должен проехать мимо... Не сможешь! Я сяду близко, дав почувствовать хрупкий жар нагого колена. И скажу. Прошепчу прямо в ухо, пачкая хрусткое и сухое помадой. Я скажу: «Ни одна женщина, ни одна, не заслуживает пренебрежения»! Ты недоумённо вскинешь брови, конечно... «Помнишь», улыбнусь я печально, «как ты однажды оскорбил скромную девушку в сбербанке?! Помнишь, как ты назвал её тогда за то, что она нечаянно наступила тебе на ногу?!» И когда глаза твои, миндальные глаза цвета мокко, заострившись узнаванием, подёрнутся мутью страха, я поцелую тебя прямо в лунный рот... Болезненно жарко. Так жарко, что сразу ты и не почувствуешь, как тонкая полоска стали, проскальзывая между рёбрами, пронзает твоё сердце...
-Куда прёшь, дурра?! – пробасила краснолицая тётка в «леопарде». Впрочем, орать так не имело смысла, они «едва соприкоснулись рукавами».
- Простите, простите Бога ради – пролепетала в ответ бесцветная дамочка, по-оленьи шарахнувшись в сторону и проваливаясь ногой в глубокую лужу. Попытка стряхнуть грязные брызги с пальто успехом не увенчалась и ей пришлось лишь зло всхлипнуть и направиться дальше.
«О, так значит, коня затопчем, избу заплюём?! Что ж, посмотрим, насколько хватит Вашей смелости, моя дорогая, когда я...»...