Б е з с л а б о с т е й, б е з п р е д р а с с у д к о в
Коричневая масса - это толпа. Это безликие.
Имя им - легион. Nomen illis legio.
Посмотрите, кто едет с вами в одном автобусе,
загляните в глаза случайному попутчику,
прислушайтесь к разговору бродяг.
Обратите внимание на знаки, указатели,
которыми провидение щедро усыпает ваш путь.
Ваш путь к последней остановке.
С самого раннего утра Киру начали посещать странные мысли. Тревожные? Ничуть. Скорее забавные. И всё из-за Империи, которая ждала своего героя. В герои же настырно просился, лез довольно-таки нахально, бесцеремонно, какой-то, прости господи, Пепелац. Ну что ж, Пепелац так Пепелац. По идее, Кире нужен был именно такой герой: ни в коем случае не эпический и которого если ещё не придумали, то непременно следует придумать. Как же, не придумали. Второй, третий, многоточие, энный Уленшпигель, герой сердца, рыцарь души, защитник слабых и угнетённых. Друг всех тех, кого в Империи называют неудачниками, лузерами, пинают в прямом и переносном смысле. Он должен быть простым, весёлым, острым на язык и с целым арсеналом дурацких шуток. И, конечно, пепел Клааса стучит у него в груди. Пепел - основное для Пепелаца. Без пепла не то что бы неинтересно, нельзя без пепла. Никак нельзя.
Хм... Пепелац - это даже не имя, а летательный аппарат в незабвенной Кин-дза-дза. Нет, Пепелац не то, не подходит. Вернее, начинка, сущность - та, а имя не тО, потому что занятО. Имя у такого героя должно быть хлёстким, живым, забавным. Например, Прац. Да, в самом деле, почему бы нет? Свободно ли, не занято ли, о гугл всемогущий?
Имя герою найдется. А вот хватит ли у него духу?
Конец лета. С утра холодина. Ещё позавчера Кира преспокойно ходила в платье и босоножках. Сначала, правда, будто обжигало холодным воздухом, но от ходьбы она быстро согревалась. Сейчас не помогает даже кофта с длинным рукавом. Люди-то все в куртках. И что? Люди всегда в куртках.
В автобусе сразу нашлось место у окна, рядом с выходом. Холодные монеты обожгли ладонь кондукторши. Почему-то Кира не сомневается в этом. Она даже специально коснулась мизинцем тёплой ладони, чтобы дать почувствовать разницу, сказать, что на улице сейчас холодно и холодно в сердцах. Руки и в самом деле у Киры холодные как лёд. Лёд... Что-то чистое, синее, гордое. Лучше уж так.
На галёрке без конца дребезжит, поёт тревожно. Случайно Кира видит своё отражение прямо перед собой, в щитке из оргстекла. Нет, случайно не надо. На сиденье сзади мужчина средних лет. Что-то в его лице такое... Будто он и есть тот демон-искуситель, в противовес которым должны существовать Пепелацы. Но внешность обманчива. Этот мужчина с лёгкостью может быть чем-то совершенно противоположным, не тем, чем кажется замёрзшей с утра Кире.
На остановке, между грязными ларьками, Кира замечает маленького, чёрного человечка с жестоким, хитрым лицом. Слуга какого-то господина из Империи, не иначе. Даже так - раб. Грязный, сверлящий своими глазками любого, кто случайно обратит на него внимание. Кира испуганно отворачивается. Этого ещё не хватало, свят, свят, свят... Краешком глаза смотрит снова. Урна. Большая чёрная урна для окурков. Покажется же.
Автобус дребезжит всё сильнее, нагоняя тревогу. Что-то елозит глаза, мешается как соринка (лучше - как бревно). Ах, вот оно что: надпись. Маленький бумажный прямоугольник, приклеенный к щитку из оргстекла. "Без слабостей, без предрассудков" - написано вверху на тёмном фоне. Похоже на газетный заголовок. Ниже, наискосок, газетными же буквами: "Нет - справедливости, нет - мира". О, люди-простаки, глотатели пустот, кем бы вы ни были. Сказали явно не то, что собирались. Отказали справедливости, сказали "нет" миру, а ведь хотели по-другому? Кира представила, как в опустевшем автобусе молодой человек приглаживает листовку к стеклу. Сзади, наверное, никого, иначе бы он не стал этого делать. Почему ему стыдно?
Слева от надписи, так опрометчиво говорящей "нет" миру, схематичное изображение мужчины с мускулистым торсом, слегка склонённой головой без лица, без глаз. Кулак сжат, на кулаке крест. Рядом латиницей "Resist_Verm". Резист - это хорошо, это защита. К чему-то призывают, думает Кира, только вот к чему? Там, где у мужчины хорошо бы быть сердцу, красуется маленький круг с красным и чёрным флагами внутри. По кромке круга надпись. Вот и разгадка (основное всегда мелким шрифтом). Кира вытягивается, пытаясь прочитать надпись. "Антифашисты, объединяйтесь". Вот в чём дело. А что, уже пора? А что, уже коричневая зараза лезет? Ползёт со всех сторон? В правом углу листовки адреса сайтов.
(Безликость и бессердечие имя им? Имя им легион?)
Пониже листовки, на щитке, кто-то разместил план антитеррористических действий. Не "кто-то", а - кто. Понятно, кто: слуги Империи. (Играем дальше в эту игру?). Кира читает: "Постарайтесь встать в центре салона, держитесь руками за поручни. (А чем ещё можно держаться?). Обратите внимание на расположение аварийных и запасных выходов". Взгляд перебегает с "Без слабостей, без предрассудков" на "Постарайтесь встать в центре салона". Автобус дребезжит, в щитке из оргстекла отражается странное, порочное лицо мужчины. Где-то завыла сирена. Без слабостей, без предрассудков, обратите внимание на расположение аварийных и запасных выходов...
Почему люди чувствуют, что на них смотрят, если даже просто скользить по ним взглядом? Дело во взгляде или людях? Видят они краем глаза или всё же чувствуют? Такие же они, как Кира, или другие?
Внезапно дребезжание заканчивается. Автобус плавно выруливает на широкий проспект (пришло - "большому кораблю большое плавание"), несколько кварталов и Кира на месте. Зря были все эти предупреждения - без слабостей, без предрассудков - теперь можно и расслабиться.
Оказывается, с утра в голову лезет всякий бред, думает Кира и уже собирается вставать, как вдруг что-то происходит, стремительно, в одно мгновение. Киру ослепляет яркий свет, она едва успевает зажмурить глаза, нагнуться. Следом, почти сразу, мощный толчок, сотрясение. Руки впиваются в поручень, не разожмёшь. Что происходит? Глаза открывать нельзя. "Без слабостей, без предрассудков", - стучит в мозгу.
Но уже в следующую секунду всё стихает, так же внезапно, как и началось - ни шума, ни грохота, только мерное дребезжание. "Стыдно-то как! Да что на меня нашло?" Интересно, смотрит кто-нибудь сейчас, видел ли, как Кира зажмурила глаза, вцепилась в поручни, даже костяшки пальцев побелели?!
Кира уверена, что стоит ей сейчас осмелиться и открыть глаза, она увидит, что всё-всё по-старому: отражение мужчины с порочным лицом, щиток из оргстекла, дорога за окном. И уже пора выходить.
Она открывает глаза. Всё по-прежнему, разве что в салоне чуть темнее и за окном посерело: туча набежала. Автобус катится по дороге. Кира смотрит в окно и ужасается. Мало того, что темень, так ещё какие-то обляпанные грязью кусты. Куда я еду? Куда меня везут? В ад? Кира готова поклясться, что всего минуту назад автобус ехал по широкому, светлому проспекту в центре города. Что-то пошло не так. Она встаёт и идёт по салону. Люди на сиденьях. Тишина. Вот что необычно - тишина. Жуткая, давящая, оглушающая. Кира, перехватываясь за поручни, доходит до кабины водителя. "Куда мы едем?". Она должна выяснить это, хоть и глупо такое спрашивать, ведь ответ очевиден: туда же, куда и раньше. Но почему тогда... Справа от водительской кабины, на сиденье, бесформенная туша. Кондукторша, с непонятно откуда взявшейся неприязнью думает Кира.
В салоне душно. Холодно и душно одновременно. Воздух неподвижный. Здесь всё застыло. Но изнутри готов вырваться крик. "Значит, не всё застыло, значит я - жива, ещё жива". Жива?! А остальные? В полутьме Кира протягивает руку к кондукторше и натыкается на что-то твёрдое, неестественное, в ужасе отшатывается назад.
Глухое дребезжание автобуса немного успокаивает. Как всё переменчиво в этом мире, ещё недавно именно этот технический гул выводил её из себя, нагонял безотчётную тоску, тревогу. Кира набирается храбрости и заглядывает за перегородку. За рулём сидит грузный мужчина (грозный и грустный), его руки лежат на руле, взгляд направлен вперёд. Кира тоже смотрит вперёд. Минуту назад только небо затянуло, а сейчас беспроглядная ночь и ни одного огонька. Впрочем, нет, один всё-таки виднеется, маленький, красный, вот-вот потухнет. Кира сглатывает сухую слюну и поражается: её горло будто онемело, застыло. Так бывает от заморозки, в кабинете у стоматолога. "Куда мы едем?!" - изо всех сил кричит она, но из груди вырывается только хриплый, надсадный шёпот. Что-то давит на грудь, теснит, не даёт дышать.
Автобус плавно тормозит и останавливается. Распахиваются двери. Кира делает шаг к выходу, но это не её остановка. Снаружи ночь, деревья, лес. Нет, только не туда, не в эту беспроглядную темень. За дверью огонёк - тот самый, который Кира заметила издалека. Огонёк приближается. В салон входит человек, отбросив сигарету под колёса автобуса. У Киры перехватывает дыхание, она внезапно узнаёт: тот самый! Тот самый карлик с тёмным, очень загорелым лицом и хитрым, сверлящим взглядом. Раб, слуга своего господина.
"Выходишь?" - спрашивает он как бы между прочим.
"Нет, не моя... не моя остановка," - едва лепечет Кира.
"Как хочешь, - отвечает карлик, - но это была последняя. Последняя остановка".
(Передразнил?)
Двери мягко захлопываются.
"И всё? Никто не поможет? Даже Пепелац?"
Кира смотрит в лицо карлику, ищет ответа. Ничего, никакой надежды, только обреченность и равнодушие. Она сама виновата: при чём тут Пепелац? Она явно не в себе. А, понятно. Это мысли. Кира понимает вдруг, что говорит мыслями. Карлику всё равно, он делает работу. И он не сказал "обязательно" так, как сказала та дама. Та дама...
Кира закрывает лицо руками и вспоминает давний сон. Как вскочила на ступеньку уходящего поезда, как шла по вагону, искала. Вместо обычных сидений в поезде были домашние кресла, диваны, стулья. Вот - женщина. Грустное лицо, безысходность, но - смирение, ни капли отчаяния... Услышала ли она Киру? Неизвестно, важно было сказать, прокричать, остаться рядом. Тогда какая-то пожилая дама, сидевшая в кресле (обычное, слегка потрёпанное кресло в цветочек), обернулась к ней и сказала: "Девочка, ты должна обязательно выйти на следующей остановке". И всё. Слово "обязательно" женщина произнесла с нажимом. Кира тогда всё поняла. Тогда она решила выйти.
Сейчас же сделать это невозможно: последняя остановка уже позади.
Кира смотрит вперёд по курсу. Теперь не просто ночь, а непроглядная чернота, куда со всего маху летит автобус вместе с пассажирами и карликом. Уж он-то знает, куда.
"Что ж это я? Так же, со всеми? Они мертвы, но я-то - нет!". Кира понимает, что если она сожмёт руки в кулаки и побежит изо всех сил в другую сторону, противоположную движению автобуса, и если поверит безо всякой оглядки, что сможет выбежать, то она и сделает это. Так быстро, как только может, как человек-молния и даже быстрее. Намного быстрее. И ни секунды сомнений.
Кира поворачивается, делает первый шаг и натыкается на что-то в темноте. Это мужчина, который сидел сзади. Оказывается, он высокий... Взгляд неподвижен, смотрит прямо перед собой. Ещё не очухался, думает Кира.
"Вы тоже живы? Тут одни мертвецы. Нам надо спаса..." - говорит Кира, но слова замирают у неё в горле, а сердце ледяным осколком срывается вниз.
Мужчина медленно тянется одной рукой к Кире, а другая его рука, окровавленная, висит, болтается безжизненной плетью. Слева лицо будто срезано, снесено вместе с ухом неведомой силой, на этом месте должна быть кровь, мозги, всё, что угодно, но там что-то другое - чёрное, шевелящееся. "Он к выходу торопился, а это несовместимо с жизнью", - думает Кира и отступает, поворачиваясь к карлику. Тот снова успел закурить, его лицо подсвечивается снизу тлеющей сигаретой. Теперь он смотрит не просто безучастно, в его глазах рабское торжество. Не прекращая сверлить Киру взглядом, правой рукой он совершает какие-то манипуляции, щёлкает пальцами. Бесформенная туша кондукторши медленно шевелится и, шатаясь, поднимается на ноги. Тотчас из развороченного живота вываливаются на пол чёрные, смердящие кишки, выплёскивается тлетворная жижа, заливая пол в автобусе. Карлик брезгливо морщится, отодвигается, но снова делает нетерпеливый жест, и кондукторша медленно, боясь поскользнуться на собственных внутренностях, движется к Кире. С другой стороны поднимается ещё одна фигура. "Семнадцатилетний подросток, - почему-то думает Кира. - Вон, наушники, пацанский прикид". Он поднимается и тут же падает на колени, дальше ползёт на руках, волоча за собой обрубки. И вот уже со всех сторон на Киру надвигаются покалеченные мертвецы, идут, хватаясь за поручни, тянутся руками. Кто-то, с места, хватает Киру за запястье, больно, не вырваться. Седой старик, с виду интеллигент. В другой руке, жилистой, натруженной, держит чью-то голову как величайшую ценность, прижимает к туловищу. Кира со злостью вырывается. Старик пошатывается, неловко, неестественно, качается в разные стороны как манекен и выпускает свою добычу. Голова падает на пол, пару раз подскакивает и подкатывается к карлику. Тот ставит на неё свою ногу. Череп трещит, как скорлупа ореха. Сзади чья-то холодная рука неловко, как плетень, падает ей на плечо, чьи-то холодные пальцы слепо нащупывают горло.
Кира с омерзением откидывает руку. Тошнота подкатывает к самому горлу, живот скручивает, она наклоняется вперёд, содрогается, на какое-то мгновение приходит в себя, отчаяние сменяется отчаянным желанием жить. Бежать, иного не дано. Так быстро, как только может, как человек-молния и даже быстрее. Она срывается с места, отталкивает мертвеца, мгновение буксует, но всё-таки находит твёрдую опору, пытается разогнаться... В лодыжку тисками впиваются чьи-то холодные пальцы, Кира падает на колени, снова поднимается, выдёргивает ногу, бежит. В воздухе тошнотворный запах тления, а сзади Киру настигает какая-то коричневая, сплошная масса из лиц, рук.
"Почему я вижу это, я ведь бегу в другую сторону?" - думает Кира и понимает с холодной, ледяной ясностью, что не может не видеть, пока на спине у неё глаза. Ах, вот почему люди всегда чувствуют, когда на них кто-то смотрит, даже если просто скользить по ним взглядом. Кира понимает ещё кое-что. Она понимает, что для того чтобы спастись, ей нужно чем-то пожертвовать, ей нужно сорвать маску со спины, потому что глаза, прорезавшиеся там, болят, воспаляются, истекают гноем, видят то, чего не следует. То, что тянет назад.
Кира напрягает всю свою волю, воображение, стискивает зубы и представляет, как огромный пласт кожи со спины вместе с глазами отрывается от её тела, падает на грязный пол. Уродливая маска прошлого, того, что осталось позади. Того, от чего следует избавиться навсегда, скинуть, как рабские, сдерживающие путы.
Киру обжигает чудовищная боль, но она знает, что это боль освобождения, и ничто её больше не удержит. Словно отголоском такой решимости откуда-то сверху, с потолка, ударяет молния. Ветвистые разряды её, как живые, прокатываются по полу, сиденьям, поручням, по протянутым рукам мертвецов, увечным телам их, заострившимся лицам. Монструозная масса плоти застывает в движении на короткое мгновение, а потом осыпается скорбным снегом. В миг обращается в прах то, чему и так суждено истлеть. И вдруг, о чудо, из пепла восстает человек-молния, точно в таком виде, как его увековечили в музее мадам Тюссо. "Ну что же ты, беги", - говорит самый быстрый человек планеты, Кира отталкивается и бежит. Ни секунды сомнений. Без слабостей, без предрассудков.
Страшно открыть глаза. И не нужно. Через веки видно, что вокруг свет - яркий, мутно-белый, как молоко. И холод, пронизывающий насквозь. Холод - не страшно. Лучше уж так, если нельзя по-другому. Но неужели никто не укроет? Что за глупость, сама себя одёргивает Кира. Самое-то главное!.. "Получилось?!" - кричит она изо всех сил, так громко, как только может.
- Получилось, - говорит кто-то рядом. Громко, аж по ушам бьет. - Спину-то ей разворотило, как только кости целы...
Ладонь чувствует слабое тепло. Очень маленькое, как пушинка, но всё-таки тепло. "Оно разойдётся", - думает Кира и плачет. Ведь главное, что получилось.