Следующий текстадресован моей корреспондентке, живущей на самом западе Германии, по поводу ее доклада немцам о "Шинели".
А ход моих занятий выводит меня уже и к ХХ веку. Моя неприязнь смотрения через барьеры и заборы прояснила мою давнюю настороженность в отношении поэтичности Пастернака. Мне всегда казалась очень нелепым сочинением поэма Пастернака о лейтенанте Шмидте, после которого он еще себе очень долго искал настоящего героя, вполне живаго. Под конец я вчитался даже в интерент-материалы о лейтенанте, который оказался совершенно вздорным персонажем. Я понял, почему вскоре за поэмой о нем в его детей так весело вцепились Ильф и Петров. Тогда было очень злободневно высмеивать таких героев начала века, так называемого Серебряного .
Апока я помашу тебе ладошкой, искусанной котом.
Твой Ю.
Дорогая Белла Михайловна!
Я последние два месяца возвращался постоянно в мыслях своих к мотивам Вашего замысла озадачить Веймарских немцев сугубо российской притчей об Акакии Акакиевиче. На мой рассеянный взгляд, у немцев никогда не получалось такой мрачной картины, как в нашей "Шинели", разве что у Генриха Манна. И вот под конец я напомнил себе финал гоголевской повести, такой неожиданный при общей картине петербургского чиновничьего быта, выдержанной в таком сентиментальном тоне по поводу человека, не получившего в наследство ничего лучше имени Акакий от родной матери и от Господа Бога ничего, кроме таланта каллиграфа-переписчика; и вдруг понял, что Гоголь все-таки под конец очень весело смеется, выводя его мертвую душу с того света в наше бессмертие.
Все гоголевские каллиграфы-переписчики очень схожи друг с другом, но только Поприщин додумался стать реинкарнацией испанского короля. Преображение простой мелодрамы в веселый фарс удалось в конце концов вполне только Достоевскому. Начиная с "Села Степанчикова" и включительно до его гипертрофического варианта в "Идиоте", где представлено уже множество типично русских утопистов, какими их видел Достоевский, начиная с фигуры Чернышевского. Помните "Пассаж в Пассаже"?
Наша мечта о безумно героичном утописте завершается на князе Мышкине и предположении, что Алеша Карамазов может перерасти в прототип народника-террориста.
Я позавидовал немецким русистам, которым Вы, по-видимому, так щедро дарите такой богатый материал о злоключениях русских социал-утопистов. Задумывая сам некую работу о началах нашей литературы, я в "Онегине" выделил себе строчки пушкинского упрека не то недавнему Чацкому, не то недалеким уже авторам середины Х1Х века:
"Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?"
"Вот хотя бы наш современник Крылов пишет басни под позднего Канта (комментарии к "Практическому Разуму"). А Вы? Есть ли хоть у Вас доля этого Практического?".
А Вы, Белла Михайловна, может быть, возразите мне, что дело шло все время через Нечаева и Каляева к срыванию шинели и бунту мертвых душ в 17-ом году?
Или Вам покажется, что я слишком жестко схематизирую сквозную тему, разгаданную у Гоголя Розановым уже задолго до меня? Если даже это так - не сердитесь на меня. Я человек, как Вы, наверно, слышали, изрядно битый, и знаю шуточкам их мрачную тему.
Остаюсь с глубоким почтением к Вам,
Ваш Юрий Д.
ПОЯСНЯЮ: самые лучшие в мире новеллы от Чосера до Чехова имплицитно представляют собой результат раскадровок больших романов, сливать которые в единые завершенные тексты было, очевидно, лень авторам и недоубочитаемо их почитателям.
Вот если бы ты не был так ленив, я бы тебе показал насколько Россия остается еще дохристианской страной, тоскующей о своей матерщине и материзме, вопреки своей же вере в то, что она благодаря умолчанию о своей топонимике, остается мнимо интеллигентной. А в глубине души почитает только свои тупонимические детали своего тела без всякого понимания их одушевленности, в результате чего тело это все время побаливает и дает себя тем знать, что выявили лучше всего всякие экзистенциалисты эпохи нашей юности - вспомни Сартра и того, который написал "В ожидании Годо", ну, друг Джойса, и даже хотя бы вспомни Брехта или Ионеско.
Лена настаивает на том, чтобы я пояснил тебе, что Холопову мы разыскали в интернете как источник сведений о Шнитке, которого вздумали вдруг травить на радиостанции "Орфей" за угождение Дьяволу-Мефистофелю, Томасу Манну и Вольфгангу Гете. Может быть, тебе и это будет интересно, что советские музыканты верят, что Бог наказал Шнитке за сочувствие к Фаусту.
Можем как-нибудь поговорить, если хочешь, о том, как раскадрована Гомером "Одиссея", после того, как была уже написана еврейская серия Книги Царств, которую мы сейчас читаем.
Если ты, Лев, не избалован знакомством со Шнитке, то сравни фамилию Сниткина -фамилию жены Достоевского, который стал писать много лучше, когда начал диктовать ей свои сочинения. Фамилия Шнитке и Сниткина не зря перекликаются внешне, они от представлении о нарезании чего-то, от немецкого глагола schnitten - schneiden. Наверно, предки Сниткиной были Снетки, а Шнитке - какой-нибудь портной, который раскраивал - schneiden ткань, закройщик, обрезатель лишнего, вроде Резника.
Твой Юрий
Дорогой мой Извергилий!
80 лет не понимал я, что такое еврей, и вдруг пришло такое понимание - от Пушкина опять-таки, конечно, и от побочных событий наших на сегодняшний день. Но эти события - это особая тема, достойные особого изложения. У Пушкина же об этом всего две строки или три: "Теперь позволь тебе вручить Чем можно верного еврея От православных отличить".
Оказывается, обрезание совершается для воспитания в достойном человеке уверенности, что он может прекрасно прожить и без всего лишнего, как все самые первые христиане. Они все были обрезаны. Но греческие прозелиты не поверили, что что-то может им оказаться лишним и решили все сберегать, - будто бы ничто для них не лишне, - как сказал Ивану Карамазову черт: "Hominesumetnihilhumanumamealieneputo". А еврейство, видимо, чуждается чего-нибудь человеческого. Я, например, - всего челябинского.
Один наш почти сосед ругается словом ЧМО -" человек мало образованный или человек морально опустившийся". Так бывший русский язык сейчас преобразуется, почти все косвенные падежи утратив, например, даже по радио он допускает: "учить русский язык", вместо "учиться русскому языку".
Дорогой мой Из-Вергилий!
Ты чего-то забыл и опасно шутишь опять по поводу моего "веселого гласа". Прежде всего ты забыл о моем порнографическом понимании нашей государственной топографии. Была когда-то Россия, о которой сумел сказать только Мандельштам вполне эротично, а не порнографично: "И так устроено, что не выходим мы Из заколдованного круга. Земли девической упругие холмы Лежат спеленутые туго". А еще даже сам Пушкин не сумел сказать проще и целомудренней в разных случаях то: "Зима. Крестьянин торжествуя...". Знаем мы какова рифма этого самого "торжествуя"! Вот так до сих пор наш патриот смотрит на великую Российскую равнину: торжествуя. И я не могу видеть иначе пространство на восток от Петербурга: "Какого черта!"
Ты меня провоцируешь на разглашение самого обширного исторического факта. За девическими холмами шел Батый с востока и обматерил всю эту девическую равнину холмистую. И все топонимы пошли дальше женского рода: как Челяба или Уфа, по крайней мере до Волги. И я не могу говорить не о чем без ощущения порнографического конфуза и, глянув вверх, думаю: вот опять понеслись над нами рваные ...уякли - все небо в похабствах.
Вот как ты меня искушаешь, черт с тобой. Пока мне напоминают об "Улиссе" Джойса публикации книги "Сумерки "Сайгона"". Приезжает по этому поводу милая Юлия Мелисовна, а я думаю: где же это я видел то, что у нас изобразилось? Ну, конечно же, при чтении Джойса! И тот же примерно язык, что и у меня или Димы Лурье - тот же самый Блумдей. Совершенный Даблин был этот "Сайгон" в свое время.
Ну, хватит, дорогой мой, с тебя моих мираклей
P.S.: Чуть не забыл ответить сыну Тони Дзевановской, которую я упоминал в одном (Шестом, кажется) из наших Разговоров, очень жалею, что не осуществил свою тогдашнюю блестящую идею установить более глубокие отношения с ним, потому что помню его маму необычайно красивой, а не только блистающей фамилией. И скромно тогда подумал, что я могу только чрезмерно осложнить ее биографию, но ни на что ей пока больше не нужен, от чего у нее в глазах иногда мелькает лукавая понятливая искра. И я пронесся тогда мимо нее, как бы падая кувырком вверх тормашками куда-то сверху вниз. Рядом где-то был в этот момент еще со мной юный А.Рогинский, теперь один из вождей "Мемориала". Это я помню по ассоциации моих двухдневных ухаживаний за Тоней и разговоров с Арсением о моих лагерных приключениях. Потом промелькнул еще совсем юный Гарик Суперфин, который тоже брал у меня интервью.
Напомни мне, что я еще хочу отдельно поговорить о фривольностях понимания Пушкина, в частности, в связи с начальным замыслом "Онегина".
Твой Ю.
P.S. от Лены:
Юлия Мелисовна - это составитель сборника "Сумерки "Сайгона"" в 850 страниц, где и Юрины три странички о "Сайгоне" тоже теперь существуют в бумажном варианте (тоже напечатаны). Она нам привезла на днях в подарок этот том.