Все дни рабочей недели похожи друг на друга, как снулые карпы в пруду.
Андрей Самохин порезался при бритье, надел несвежую рубашку, сжёг яичницу, разболтал в кружке хлопья растворимого кофе, который, как и все в его жизни, пах лучше, чем был на вкус. Побросал второпях в компьютерную сумку попавшееся под руку барахло и отправился на службу. Его ждал квартальный отчёт, вернее два: один для большого начальства, и один правильный. Ждал плоский, как бульдожья морда, монитор и коварная секретарша начальника Аллочка, не желавшая отвечать ни "да", ни "нет" на неловкие попытки Самохина за ней приударить.
Все как обычно: тошнотворноe утро понедельника ничем не отличалось от такого же утра среды, и четверга, и пятницы, и позапрошлогоднего вторника.
Однако на улице дружелюбно, словно в субботу, светило майское, доброе ещё солнце, сочно зеленела трава, вертели идеальными задиками пробегающие мимо девушки, и настроение Андрея постепенно выбралось из-под плинтуса и медленно стало набирать высоту.
Так, без приключений, Самохин дошагал до угла и там резко остановился - словно влетел в невидимую стеклянную стену.
По Большому Проспекту шли клоуны.
Много клоунов.
Море клоунов.
Легион.
Шли паскудно виляющие задами гаеры в растрёпанных рыжих париках и широченных штанах, вздёрнутых к мокрым подмышкам.
Тоненько звеня колокольчиками на рогатых шапках переваливались гнусно ухмыляющиеся шуты в цветастых новеньких лохмотьях.
Клоуны плыли на ходулях, вырастая из толпы беспардонно яркими балахонами. Шлёпали по асфальту башмаками-калошами с квадратными носами. Катили на моноциклах, мелькая бесстыдно волосатыми лодыжками. Сверкали давлеными помидорами улыбок и жарко-золотыми зубами.
Андрей попытался вытереть пот с холодного лба. Лоб оказался горячим и сухим, а происходящее - нелепым и диким. В поисках ответа он оглянулся на прохожих, неподвижно и немо глазевших на чудовищную колонну. Ему захотелось оказаться как можно дальше отсюда - лучше всего проснуться дома, под пропотевшим от абсурдности сна одеялом. Но сделать этого Самохин не успел.
Из толпы скоморохов вынырнула бледная веснушчатая ручища в зелёном раструбе манжета и рывком сдёрнула с его плеча сумку. Андрей покачнулся и потянулся за своей вещью, так нахально стыренной у всех на виду. Течение цепко ухватило его, втянуло в поток, закрутило, перевернуло и выплюнуло в середине колонны.
Кто-то сзади, смачно дохнув перегаром, ловко напялил ему колючий, тошнотворно пахнущий псиной парик. Тощий арлекин справа, сжимая под мышкой потёртый портфель, натянул ошалевшему новобранцу круглый красный нос на резинке, а пышная, оклеенная рыжими веснушками клоунесса слева, зажав Андрея между огромными жаркими грудями, туго затянула на его шее жёлтый галстук-бабочку в чёрный горошек.
Рядом неумело отбивалась от липких настырных рук, прилаживающих ей заячий хвостик, молодая женщина в розовых кружевных штанишках. В кулаке у неё была зажата и примотана скотчем связка воздушных шаров, на голове криво торчали длинные ушки, а щеки и нос щедро размалевали красной помадой.
Старорежимную бабушку, выползшую утром на свою беду за творожком, волокли два крепких Арлекина в двуцветных трико, обтягивающих рельефные тела, с огромными гульфиками и в тапочках с помпонами на босу ногу. В редких волосах старухи самолётным пропеллером крутился красный бант.
Пронзительно бибикая, пронёсся клоун на роликовых коньках, толкая перед собой обвешанную хлопушками коляску с орущим младенцем. В толпе мелькнул начальник Андрея в балетной пачке и лифчике поверх пиджака. Из-под накрахмаленного тюля торчали семейные трусы в клеточку и тощие синюшные ноги в высоких белых носках.
- Не забудь - завтра сдавать отчёт! - прокричал начальник, сделал книксен и исчез в пёстром водовороте.
Заложив несколько виражей и размазав крайний ряд об ограду моста, поток перевалил через реку и затормозил, разлился шевелящимся полукругом у Дворцовой площади. Забравшись на гранитный выступ клумбы, Андрей увидел, что колонна не одна, что со всех сторон - с Невского, из-под арки Главного Штаба и с Миллионной - уже стоят, не заходя на площадь, такие же разноцветные толпы.
Он представил эти бесконечные, живые, бешеные ручьи, стекающиеся сюда со всего огромного города, и чувство сопричастности чему-то ещё непонятному, жуткому, но определённо великому, наполнило его пузырящейся гордостью братского единения. И в этом новом для себя состоянии души Андрей не слишком удивился и огорчился, увидев с высоты клумбы, что площади нет. На её месте, повторяя формой полукружие Главного Штаба и прямую линию Зимнего, разлёгся огромный, с шершавыми бетонными стенами, Котлован. Глубина его была ясна по утонувшей Александровской колонне, женственный ангел которой жил теперь на уровне земли и, уткнувшись в дно Котлована печальным невидящим взглядом, волок свой католический крест к воротам Эрмитажа. Вокруг Котлована вилась жёлтая полицейская лента на аккуратных пиках-стоечках.
- Не дрейфь. Держись за нас, не пропадёшь, - толкнул Андрея в бок упитанный кривоногий карлик в распахнутом красном плаще с остроконечным капюшоном и протянул ему плоскую металлическую фляжку.
Самохин, не задумываясь, жадно глотнул, поперхнулся дрянным бренди и пропустил момент, когда из пронзительной бирюзы неба густо повалили картонные колпаки в перхоти золотого конфетти, бумажные пищалки, многоцветные флажки, серпантин и всякая другая, так необходимая сейчас дребедень. Невысоко над площадью бодро выписывал восьмёрки крошка-самолётик с огромным баннером "Голосуйте ЗА". Вместо прописного "А" в конце ухмылялась растянутой улыбкой клоунская рожа в высоком колпаке.
Голос. Мощный, неземной голос, от которого хотелось встать на колени, плакать и размазывать по физиономии слёзы счастья, смешивая потёкшую тушь и белила щёк, торжественно поплыл над мгновенно замолкшей площадью.
- Дорогие мои! Родные! Мы сделали это! Мы строили, строили, и, наконец, построили! Мы рыли, рыли и всех урыли. Эники-беники ели вареники. Раз, два, три, четыре, пять! Мы собрались поиграть. Да!
Клоуны одобрительно взревели. Оказавшаяся рядом с Андреем давешняя бабка с творожком стала заваливаться на бок. Её шустро оттащили в сторону. Девушка в розовых штанишках бросилась на шею соседу-арлекину, впилась ему поцелуем в размалёванный рот.
Начальник Самохина сорвал с себя пачку, замахал ею над головой, повизгивая и высоко подпрыгивая.
Вокруг Андрея дудели в дудки, свистели в свистульки, били в барабаны, гремели медными тарелками и визжали на нечеловеческих высотах паяцы и арлекины, шуты и скоморохи, великаны и карлики. Площадь захлёстывал клоунский ураган.
В руке у Самохина откуда-то оказался судейский свисток. Андрей сжал его так, что побелели костяшки пальцев, втянул пьянящие испарения толпы и изо всех сил засвистел.
Как по мановению дирижёрской палочки, наступила тишина. Самохин перевёл дух и с облегчением выплюнул свисток из занемевшего рта.
- А теперь, дорогие мои, - задушевно загремел голос, вдавливаясь в нутро каждого. - Вам выпала великая честь пойти дальше! Вперёд, милые мои. Вы замостите дорогу в Будущее. Великое будущее, которое будет гордиться вами, как мы гордимся ими... теми... которые... нам... нас, - что-то сбилось, речь поплыла, искажаясь, взвизгнула перемоткой и поправилась.
- Вперёд! Вперёд, дети мои!
Толпа вновь взревела и, сметая ленты и столбики заграждения, тремя мощными потоками ринулась к Котловану. Изнутри, откуда-то снизу, должно быть, из души Андрея вновь вскипела и пошла горлом счастливая волна. Напитавшись, наполнившись этим счастьем, он соскочил с тумбы и бегом устремился вместе с бурлящей, разноцветной лавиной туда, к Ангелу.
Впереди послышались сначала редкие, как первые капли дождя, а после все учащающиеся и слившиеся в сплошной гул ливня удары мягких тел о дно Котлована. Как будто невидимый великан поливал из чудовищной лейки этот огромный, цветочный горшок с одиноким стеблем колонны внутри.
Девушка в розовых штанишках с разбега врезалась Андрею в в грудь острым локтем, угодила под ребро, оба вскрикнули. Резкая боль хлестнула, вытолкнула в реальность, и он очнулся. Внезапно спала пелена, исчез морок, и на пустое место забрался страх.
Вокруг неслись разгорячённые стада клоунов, увлекая всех в будущее.
- Что ты тут делаешь? - всплыл из глубины сознания тонкий голосок. - Вали, пока не поздно, с этого шабаша.
- Стой! Куда, дура! - неожиданно для себя закричал Самохин. Схватил девушку за руку, прижал к себе.
- Пусти! - заверещала та и, изогнувшись, тяпнула Андрея за запястье. Он дёрнулся, но девушку не отпустил.
- Слабак! - рявкнули рядом.
В трёх шагах от Самохина стоял кривоногий карлик и целился в него из револьвера, неприятно похожего на настоящий. Девушка завизжала.
- "Прикрыться бы ею", - тоскливо подумал Андрей и оттолкнул девушку в сторону, продолжая сжимать тонкую кисть.
- А ну, вперёд, контра, - процедил карлик и прицелился Самохину в грудь.
Андрей продолжал стоять. И держать визжащую девицу.
- Я не шучу. Считаю до трёх. Раз!
Самохин не двинулся с места.
- Два!
В глазах защипало. Умирать совсем не хотелось.
- Три!
Выстрел прозвучал неожиданно тихо. По трёхдневной свежести рубашке растеклось липкое пятно клубничного джема.
- Не отстирается ведь, - всплыла в голове ненужная мысль. Ноги подкосились. Рвануло из груди сердце, раздирая ломкие ребра. Самохин ещё увидел, как удирают с площади, вскидывая распиравшие их ягодицы, розовые штанишки. А потом мир вокруг опрокинулся, расплылся и перестал существовать.
Очнулся он, лежа на спине. Единственное крохотное облачко суетливо перебегало через раскалённое небо, плавясь и истаивая на глазах. В голове стуком и резкой болью перекатывался бильярдный шар. В груди жгло и рвалось наружу кислотной отрыжкой.
Приподнявшись на локте, Самохин оглянулся. Клоуны исчезли, исчез Котлован. Осталась лишь закатанная в свежий вонючий асфальт площадь, густо усыпанная конфетти, бумажными воротничками, красными носами и обрывками яркой ткани. И лишь женоподобный ангел, как и прежде, слепо и неподвижно цеплялся в вышине за свой крест, так и не приблизившись к Дворцу ни на пядь.
Кряхтя и постанывая, Андрей сел. Мир колыхался в разогретом воздухе площади, словно живот танцовщицы. Рядом остановился мальчишка лет пяти в джинсовых шортах на тощеньких исцарапанных ногах. Пацан подобрал с заплёванного асфальта клоунскую шапку с бубенцами и напялил на стриженую голову.
Самохин вскочил, дотянулся, сорвал с мальчишки колпак, швырнул на землю и начал остервенело топтать. Захрустели под подошвами остатки колокольчиков. Мальчишка обиженно заревел, размазывая сопли по чумазому лицу.
- Не трожь ребёнка! - визгливо заорала толстуха в обтягивающем коротком платье. - Витька, зараза, иди сюда, кому говорю!
Прокричав это, она наклонилась, подняла с земли растрёпанный рыжий парик, заботливо отряхнула, уложила в раздутую хозяйственную сумку.
Мальчишка показал Андрею язык, подтянул шорты и поскакал за толстухой.