Продолжая давешний спор с самим собой, мой оппонент в левом мозжечке вдруг начал новый цикл бесконечной дискуссии: "А что значит писать просто?"
Я же, как более умная часть самого себя, мудро констатировал: "если кем-то замечено, что простота хуже воровства, то логично предположить, что многоуровневые композитные субстанции крадут ваше время, которые вы вынуждены тратить на понимание запутанной парадигмы. Простая вещь, как истинный объект в себе, не требует повышенного внимания релятивистского наблюдателя. Этот наблюдатель может скользнуть взглядом по данной вещице, перемещаясь в параллельном направлении со скоростью v=c, и не почувствовать никаких неудобств. Простая фиговина не просит, чтобы взгляд был четко сфокусирован на уровне ее первой координаты по оси абсцисс. Она не претендует на то, чтобы довольно занятой наблюдатель прервал свои наблюдения и удостоил ее особым расположением.
Она попросту предпочитает босса этого наблюдателя, порой сгодится и клерк из патентного бюро, ведь только нон-комформистский мозг может вместить в себя те несколько нелинейных измерений, которые удобно расположились на чистой незамутненной поверхности простого булыжника.
Как говорится "it is general test of the omnipotence of a god that they can see the fall of tiny bird. But only one god makes notes, and a few adjustments, so that next time it can fall faster and further.*
We may find out why". **
Относительность любого творения, нашептанного нам музами, состоит в том, что сложные формы прелюбодействуют с эксгибиционизмом и наказываются за грех абортным содержанием. Простая вещица проста, как валенок, но при удачном стечении обстоятельств внутри этого валенка может оказаться не потная нога в портянке, а семейка полевых мышек, устроивших там гнездо. И в первом выводке вдруг окажется помет белого окраса, который не узнает ужасов лабораторных инъекций. И потому проживет белый мышь дольше положенного срока, и сам на досуге обоснует соответствие своего полигенома циклическому строению мозговых извилин м.н.с В.И.Гемгольца, в качестве компенсации пробела в триста семнадцатой серии опытов на белых мышах.
"Ты утрируешь!" - восклицает мой оппонент, - "Что за привычка, все упрощать!"
"Эскузи муа, шер амии" - извиняюсь я. И правда, я ж собирался поговорить о конкретном лице...
На романах Терри Пратчетта значится "юмористическая фантастика". Досужий читатель проведет приятные часы, погрузившись в развеселые истории плоского мира.
Студент мехмата, наткнувшись на хроники незримого университета, обнаружит в авторе родственную душу. Он будет радоваться полунамекам, в которых будет угадывать новейшие теории метафизики, он постарается получить максимальное наслаждение, вникая в смысловые наслоения простых фраз, каждый раз обнаруживая новый скрытый пласт.
Приват-доцент кафедры философии религии, даже будучи снобом, лениво проглядит пару страниц и вдруг увидит, что все то, что он изучал семь-восемь лет в пыли библиотек, становится легким стёбом в устах самого непризнанного философа нашего времени.
И лишь выпускник филологического фака надменно резюмирует: "ах, что за попсовое убожество!". Разве что, оказавшись структурным лингвистом, лениво поковыряется в двух-трех главах, да отметит, стараясь быть справедливым, интересные фразеологические обороты и лексические построения. Но это при хорошем раскладе.
Повторюсь: все относительно. Как говорится: "this is butterfly in the storms.
See the wings, slightly more fagged than those of common fritillary. In reality, thanks to the fractal nature of universe, this means that those ragged edges are infinite - in the same way that the edge of any ragged coastline, when measured to the ultimate microscopic level, is infinitely long - or, if not infinite, than at least so close to it that Infinity can be seen on a clear day...
This is butterfly in the storms.
It flaps its wings".**
Собственно говоря, это все, что я хотел сказать об авторе Entony Bear (он же Леонид Терех) и о его стихах.
