Аннотация: Это веселые байки о деревенской ведьме и ее кошке
Байка о сильном обереге
С холма вниз, среди буйного разнотравья, вилась узкая, но нахоженная тропинка. Жители деревни Высокие Квыкачи, говорили, что ходить по ней только лихо тревожить. Но почему-то дорожка не зарастала травой летом, да и зимой она как-то сама собой протаптывалась в высоких сугробах. Лихо лихом, но всяко в жизни бывает, что не хочешь, а пойдешь. Как припечет.
Сегодня по тропинке, позвякивая крупными бусами на пышной груди, шла известная всей деревне вдова Милица. Надо сказать, была она женщиной широкой души. Настолько широкой, что ее с трудом удерживал вырез рубахи. И ни один мужской взгляд долго оторваться не мог от этой душевной красоты, когда Милица проходила по улице. Тем паче, что, если поглядеть Милице вслед, становилось ясно: вдова - человек со всех сторон хороший.
Милица потопталась у перекошенной калитки, заглядывая во двор: пестрые куры степенно скреблись в пыли, серая коза меланхолично жевала сено, поблескивая янтарными глазами. На крыльце спала кошка.
'Тьфу!' - Милица мысленно плюнула через плечо на кошкину черноту.
Кошка услышала, открыла глаза, и вдове захотелось вернуться восвояси: уж больно скверные были у этой твари глаза - один ярко-зеленый, а второй - черный, как провал в Пустыню. Но кошки бояться к ведьме не ходить.
И Милица толкнула калитку, та душераздирающе скрипнула, куры заквохтали и сыпанули в разные стороны, коза перестала размеренно жевать, мотнула лобастой головой, проверяя прочность привязи. Кошка плавно села, раздраженно дернула спиной, словно интересуясь:
'Зачем пришла? Без тебя дел невпроворот. Ходют тут...'
Но кошка на лесть падкой не была - вздыбилась спиной, фыркнула и проскользнула в приоткрытую дверь.
Милица засунула руку под фартук, скрутила там дулю, потом вздохнула и потянула дверь на себя.
Прижимая корзинку с яйцами к бедру, а крутобокую кринку с простоквашей к груди, Милица еле-еле втиснулась в неказистое жилье. Дверь избы не рассчитывалась на настоящую женскую красоту. Вдова поставила корзинку на стол, и снова тяжко вздохнула. В крынке, прижатой к груди, гулко ухнула простокваша.
- Я - вот! - только и нашлась молодуха.
- Ну, садись, коли пришла, - отворачиваясь от печи, скрестила на груди руки хозяйка. Милица уперлась взглядом в пол, опасаясь смотреть в хозяйке в глаза: ничуть не лучше, чем у клятой кошки. Один живой, зеленоватый, другой -страшный, мертвый. И ожог бугристый через всю щеку. Лохмы пегие платком кое-как перевязаны. Спина - колесом, ведьма она и есть ведьма. Ой, не от хорошей доли принесло Милицу по тропинке в избушку. Нет другого выхода - все перепробовала.
- Да я только... вот гостинцев вам принесла, матушка Марушка, - неловко сказала Милица.
- Угу. Гостинцев она мне принесла. Пришла бы ты просто так, держи карман шире! - сказала зловредная бабка. - Или сказывай, зачем тебя беси принесли, или проваливай и гостинцы свои забирай!
Милица свела брови к переносице и, распялив и без того широкий рот, зарыдала. Плакала она самозабвенно, раскачиваясь и прижимая к себе кринку, как ребенка. Простокваша угрожающе хлюпала в такт ее завываниям. Марушка слушала-слушала, и не выдержала.
- Цыц! - рявкнула она на вдову, отобрала простоквашу и подвинула ногой к Милице лавку. Женщина рухнула на нее и замолчала.
- Ну!
- Помоги, а?
- Так расскажи, а?
Дело было с одной стороны простое, а с другой... А с другой стороны, жрец Ратинор справиться с ним не мог. Хоть это и была его прямая обязанность - нечисть мелкую гонять.
Началось все в конце месяца трав. В день Огня, когда красят яйца, водят в лесу хороводы, жгут костры, да танцуют до упаду. Всем ведомо, что на праздник, вместе со смертными, гуляют в среднем мире и неугомонные громовицы. Четыре раза за год спускает с поводков свое отродье Темная хозяйка. И плохо заканчиваются для людей те хороводы да пляски, где поучаствуют охочие до развлечений дочки Морны. Вслед за хозяйками-громовицами, чтоб им ни дна, ни покрышки, притаскивается и всякая мелочь - моры, ночницы, шишиги - всех и не перечислишь. И вот, с того самого дня, одна паскудная шишига, в Пустыню так и не убравшаяся, повадилась учинять беспорядок в Милициной коморе. Колбасу, стерва, надгрызла, кувшины побила, кадушку перевернула. Да это все ерунда. Хуже всего вот что: прямо в земляной пол вкопала запасливая Милица две здоровенных бутыли с буряковкой. Известное дело, вдова без буряковки - кому нужна? Так вот, в одной бутыли буряковки больше нет. А вместо нее... и сказать стыдно, что! И запах такой, что с души воротит! А другая бутыль на половину пуста. Точно знает о том Милица - палочкой промеряла. Колбасы не жалко, кадушки тоже. Но бутыли...
И опять зарыдала вдова так, будто детей малых роммы со двора свели. Даже лавка под ней от жалости заскрипела.
- У, сырость развела, - буркнула ведьма, толкая Милицу в бок, - чего это ты сразу - шишига, шишига. Может, вор какой повадился, обычный человек?
- Не, - шмыгнула носом вдова, - не мог, поганец. Вот он, ключик от коморы, - из недр души извлекла она и показала Марушке ключ. - Всегда при мне. И потом, бутыли я так вкопала, что, не выкопав их, ничего не нальешь. Горлышки узенькие! Не то, что голова - рука не пролезет. А кувшины никто не выкапывал. Точно, шишига! Еще и по дому шастает, половицами скрипит. Я ее даже видела мельком, - оглядываясь по сторонам, зашептала вдова, - лохматая, кривоногая, страх! И сколько Ратинор молитвы свои не читал, сколько комору водой талой ни кропил - ничего не помогает.
- Ладно, пойдем, поглядим на твою шишигу, - сказала, вставая, Марушка. - Только, вот что: был у меня тут где-то оберег от нечисти. Сильный. Погоди - найду.
Бабка погремела чем-то в дальнем углу, и показала Милице тщательно начищенную медную сковородку на длинной ручке. На такой сковородке пекли на Новый год священные лепешки в честь Солнца.
- Сильная вещь. Огнем солнечным прокаленная, - сказала Марушка, - ни одна шишига не устоит.
- И что с ней делать? Над дверью вешать, вместо подковы, в коморе?
- Над дверью лучше ведро с водой приспособить. Больше пользы будет в поимке. А оберег покамест под поневу спрячь. Иди, Милька, я тебя догоню.
Вдова быстренько и убралась вон из ведьминой избушки. А Марушка сняла с головы замызганный платок, перебросила на плечо две сивые, но толстые косы, перебирая вплетенные в них подвески. Кошка вынырнула из-под стола, тернулась спиной по Марушкиному подолу, вспрыгнула ей на колени:
'Зря! Нет там никой шишиги! Хвостом чую'.
- Сама знаю! Но береженого Хозяйка бережет. Пойдешь со мной?
'Вот еще! Больше делать нечего! Лучше за ухом почеши', - но ведьма невежливо столкнула кошку на пол и поднялась:
- Как знаешь. Только когда тебе чего понадобится, я тоже скажу: 'больно надо!' - и вышла во двор.
- Чего ждешь, Милька, солнце уже почти село, скоро твоя шишига появиться.
Так и пошли они по тропинке - впереди Милица с оберегом. За ней семенящая бабка с клюкой, а вслед и кошка увязалась, по своей кошачьей надобности, а может от любопытства. Кошка сама себе хозяйка: взбредет что в голову - уйдет, есть захочет - вернется. К ночи дело было. На темном покрывале неба уже проклюнулись звезды. Самое время ловить всяких шишиг и отправлять их к громовой матери.
В коморе Марушка с загадочным видом понюхала надкушенную колбасу и бутыли, пошуршала клюкой за бочонками, постучала по стене. И решила:
- Тут западню на шишигу и устроим. Держи, Милица, оберег покрепче. Долго ждать не придется.
Засаду на нечисть устроили по всем правилам. И ждать долго не пришлось. Вскоре что-то засопело и закашляло за стеной сарая. Потом лохматая белая голова просунулась в окошко под потолком, что-то, пыхтя, полезло сквозь узкое окошко и кулем свалилось на землю. Было оно и впрямь все лохматое, как и утверждала Милица. Из-под белой кудрявой шкуры шишига вытащила длинную трубку - полый, гибкий стебелек водяной лилии, и засунула его, как бабочка хоботок, в узюсенькое горлышко бутыли. И стала со смаком втягивать буряковку! Тут уж душа Милицы не выдержала, с победным кличем выскочила она из-за бочки и со всего маху ударила шишигу по лохматой голове. Та упала на спину, ногами кверху. Белая 'голова' с нее слетела, оказавшись бараньей шапкой. Марушка зажгла лучину. И тут Милица завизжала на всю деревню:
- Аглай! Я ж швагера прибила!
Потому как на полу действительно лежал брат покойного мужа Милицы, Аглай, зачем-то одетый среди лета в овечий тулуп мехом наружу.
Марушка наклонилась над телом и, хмыкнув, сказала:
- Не боись, не пришибла. Дышит.
И правда, Аглай застонал и сел. Глаза у него косили к носу.
- Он же, чтобы тебя напугать, шапку и кожух напялил, - пояснила Марушка. - Чтобы, если уж увидишь, испугалась и решила, что это шишига. Шапка-то его и спасла.
- Ты чего ж это, братец, творишь? - тихо, но грозно спросила Милица. Аглай прошамкал что-то невразумительное.
- Ты чего ж делаешь, стервец! - заверещала вдова, снова замахиваясь сковородкой. Но Марушка удержала ее и важно сказала:
- Больше не бей - это ж громадной волшебной силы оберег. Одного раза достаточно.
- Точно?
- Точно, - сказала бабка, - говорю же - дюже сильный оберег. И буряковку спасли, и беса поймали, и этого непутевого от пьянства вылечили. Поверь, он с сегодняшнего дня ни капли в рот не возьмет.
- Навсегда вылечился? - с надеждой спросила Милица, - вот ведь Алушка обрадуется!
- Нет, - бабка поглядела на сковородку и на съехавшие к носу глаза Аглая. - Так что б навсегда - мало. Но до Темной ночи продержится. Ну, вы тут разбирайтесь по-родственному.
И степенно пошла вон из дома.
На крылечке перед домом сидела кошка, она зыркнула на Марушку неодобрительно, в зеленом глазу отразился лунный свет и укор:
'Делать тебе нечего, таскаться по ночам! Лучше б молока в миску налила'.
За дверью слышались семейные разборки:
- Ну, старый гриб... - дальше неразборчиво из-за шума ударов, - я тебе покажу шишигу! Я тебе покажу буряковку! Я еще и Алушке расскажу! А уж она тебе покажет...
Кошка встала, потянулась, дернула хвостом и, не желая выяснять, что покажет жена Аглаю, спрыгнула с крыльца и растворилась в темноте.
- А что, - сказала Марушка темноте, - хоть какое развлечение. Будет тебе молоко - утром.
Байка о верной примете
С утра день сулил быть ясным и жарким. А потому грядки Марушка взялась полоть на рассвете, чтобы управится, когда солнышко поднимется к зениту. Работа спорилась, репа обещала уродить на славу, птички чирикали, и только кошка, улегшись на ворот колодца, мрачно, не мигая, глядела на то, как ловко и быстро двигается сапка, как ложатся аккуратными кучками сорняки.
Марушка разогнулась, вытерла вспотевший лоб и спросила кошку:
- Чего у меня над душой стоишь? Что, тебе другого места нет?
Кошка оскорбленно дернула спиной:
'Сама, можно подумать, не чуешь!' - и посмотрела вверх, где в утреннем небе таяла почти полная луна.
- Слышу, - опираясь на сапку, ответила ведьма, - и что? На полнолунье у Переправы всегда так. Но им не перейти.
Кошка фыркнула одновременно ехидно и понуро, как у нее так получалось, Марушка не могла в толк взять.
- Вот и пойдем сегодня ночью, поглядим, кому там неймется, - Марушка снова взялась за работу. - Или боишься?
- Яууу?! - возмутилась кошка, встопорщила шерсть и стала похожа на маленькую грозовую тучу, в зеленом глазу блеснуло зарницей.
- Ну вот и договорились - как луна взойдет! - решила Марушка.
Кошкино ли недовольство, а может, северный ветер, стали тому причиной, но к полудню небо внезапно затянуло. Пошел сильный, но не долгий дождь. Крупные бульбашки на лужах набухали и лопались, и скоро ветер подхватил обрывки туч и снес их к лесу, а над холмом встала дугой радуга.
А за хвостом дождя к Марушке припожаловала Вирка.
Эту и просительницей назвать было сложно. Она, уперев руки в крепкие бока, высказывала свои жалобы без стеснения.
- Кому все, а кому и ничего, так? Правду, значит, болтают, что Орыска какой-то оберег у тебя выпросила. А остальным отказываешь, хорошей прикидываешься: порчу я, мол, не навожу, приворотов не делаю!
- Приворотов не вяжу! - рявкнула Марушка, - а про порчу, я могу и передумать.
Живой глаз ее блеснул в полутемной хате недобрым светом болотных огоньков. Куча тряпок на печи зашевелилась, из них выбралась кошка, мягко перепрыгнула на лавку, уселась там поудобней, широко зевнула, показывая острые клыки. Вирка отступила на шаг, но гонора не утратила:
- Так нечестно!
- Чем ты недовольна? Орыска - твоя соседка, так? Чем же она тебе не угодила?
- Так у Орыски, за что не возьмись - везде порядок, да хоть это: как белье не постирает - погода хорошая, а я - как не развешу, вечно дождь! И муж у нее добрый, а у меня, как шершень злой, - валила в одну кашу все наболевшее женщина.
- Ну, понятно, и масло у нее желтей, и конюшина на поле зеленей, - под стать Вире подбоченилась ведьма, и горбатость ее куда-то пропала. - Сядь, и горло даром не дери! Меня послушай.
Кошка с неудовольствием уступила Вирке место, снова перебравшись на припечек.
- Я на удачу никому не ворожу. Сестрам-пряхам нить путать - дурное дело, себе дороже. Сегодня на ломаную четвертушку повезет, а завтра - как бы на серебряную гривну не наплакать. Я только советы даю...
- Выходит, Орыске ты совет дала? - усмехнулась Виррка. - Я тоже хочу!
- Совет?! Так слушай: в зависти ни проку, ни радости. Ты б лучше, чем завидовать, поучилась у соседки толку. Вот Орыска - умная баба, и мужу угодит, и Солнцу. Солнышко оно тоже - мужик. А уж как подход найти, ты сама знаешь - небось не девка босокосая, двух детишек прижили.
- Ага! Муж с поля уставший приходит, поест и спать ложится, а дети еще по лавкам шуршат, хнычут, как спать ложиться, так срочно вспоминают, что до ветру надо, бабка старая бухтит. Пока все затихнут, мужу уже не угодить, седьмой сон видит.
- Меж мужем и женой встревать не стану. А вот с бельем помогу. Секрет большой расскажу, только ж ты гляди - ни пара изо рта! - Марушка воровато оглянулась по сторонам. Кошка отвернула голову, почти как сова, и ревниво дернула хвостом, всем своим видом показывая, что чужие секреты ей ни к чему. У нее и своих пруд пруди. Вирка аж с лавки приподнялась, через стол перегнулась и рьяно закивала головой, мол, я ни-ни, как истукан каменный молчать буду.
- Ты рано поутру, пока солнышко еще не поднялось, руку мужу под рубаху запусти и пощупай: ежели уд направо свесился - стирай, не сумневайся, дождя не будет, а вот как налево, лучше даже не начинай. Верная примета.
- Ага! Поняла! - только дверь хлопнула.
'Развлекаешься от скуки? Силу бездумно в расход пускаешь. А нам на Переправу идти, в темень'.
- Я про это не забываю. Не той темноты, что снаружи, а той тьмы, что внутри, бояться надо. Когда в семьях лад - злобы меньше, когда через соседскую межу без зависти смотрят - нет броду на эту сторону. А вот как начинает у людей в середке тьма клубиться, так и подступают Те - вынюхивают, выжидают.
'Каждой мелочью заниматься - на всех не хватит', - не сдавалась кошка.
- Все с малости начинается: и война, и мир. С каждого и начинается.
Кошка проигрывать в спорах не любила, даже если знала, что не права.
И она спрыгнула с припечка и просочилась в приоткрытую дверь, напоследок фыркнув, оставляя за собой последнее слово. До полуночи.
***
Всему приходит конец: и спорам, и полнолунию, и дождю. Только сорняки, кажется, бесконечны. Но и их можно на время победить, если хорошенько поработать. Седмица уж, как луна пошла на убыль, погода хорошая: щетинник и осот снова вымахали, забивая репу и морковь. Марушка, держа сапу в руках, осматривала поле боя. До полудня бы управится! Кошка спала на вороте колодца, свесив лапы по бокам.
- И удобно ж! В колодец гляди не свались, - буркнула ведьма, вступая в заросший огород.
'Удобно', - приоткрыла зеленый глаз кошка, - 'А ты начинай уже полоть, большое начинается с малого, я запомнила'.
- Язва, - беззлобно сказала Марушка.
- Яууу? - лениво переспросила кошка.
И тут калитка скрипнула, и во двор зашла Вирка:
- Я к вам, матушка.
Ведьма согнула спину колесом, оперлась на сапку. Вирка глянула на огород и предложила:
- А давайте, матушка, я вам на огороде отработаю.
- Нет уж, каждый свою работу должен сам выполнять, а ты в дом иди, не дело над порогом разговаривать.
'Правильно, каждый сам', - кошка спрыгнула с колодца и побежала за Виркой, принюхиваясь к свертку у нее в руках:
- Мяууусо?
- Вот, сальца вам, принесла, колбаски, - молодуха выложила гостинец на стол, кошка терлась о ножку лавки, и даже, в высшей степени одобряя подношение, мазнула хвостом по Виркиному подолу.
- Ну что? Работает примета? - поинтересовалась Марушка, по-хозяйски прибирая сверток со стола. - Сохнет-то белье?
- Белье?! - моргнула Виррка и залилась краской, - как-то не получилось у меня эту примету опробовать...
- Так за что сало?
Молодуха обмахнула рукой румяное лицо, помялась:
- Я собиралась проверить, только муж на животе спал, а я руку запустила, пока шуровала, - она шмыгнула носом, - ничто уже никуда не свешивалось: ни влево, ни вправо, стоит, как из стали... дети сопят, бабка храпит, до рассвета чуток времени осталось. Не до белья мне стало. А потом все утро у меня спорилось, во двор на рассвете выскочила за водой, за забор глянула, а там Орыска солому из кос вытряхивает, а муж ее - из рубахи. Я ее и спросила, чего они на сеновале ночуют. А она мне говорит: 'У тебя двое, а у меня пятеро, да свекровь со свекром - лето, жарко, так в хате надышут...'. Я и думаю - у умного и поучиться не грех. Так что - мы с мужем тоже на сеновал. А будет дождь или не будет, а... - Вирка махнула рукой.
Вирка ушла, а чуть погодя Марушка вышла и уселась на крылечко. Полоть не хотелось. Гром их разрази эти сорняки! Пряно пахло разгоряченной землей, полынной горечью. Над горизонтом пенились облака, два воробушка купалась в пыли двора. В приоткрытую дверь просочилась кошка - воробьи с писком взлетели на ветку сливы и оттуда с неодобрением поглядывая на кошку. Но той было не до птиц: она потянулась сначала передними лапами и замурчала:
'Лето. Жара'.
- Собралась куда? - поинтересовалась Марушка.
Кошка потянулась снова, теперь уже задними лапами, и муркнула:
'Неохота в душной хате спать'.
- Дождь будет, - предупредила ее ведьма.
Но кошка с независимым видом пошла через двор, и ее высоко поднятый изогнутый хвост давал понять: