Аннотация: Рассказ занял 3-е место на конкурсеНелинейное Счастье
и опубликован в журнале Порог
ДОРОГА НА ВОСХОД.
...я вывел заключение, что забыть невозможно для
человека. Тысяча предметов могут и должны скрывать таинственные начертания души от
совести, так сказать, настоящей; те же предметы могут раздирать сей покров; но в
обоих случаях начертание остается неизменным, подобно как звезды, кажется, исчезают
перед лучами солнца; но между тем свет его, подобно покрову, только скрывает их от
наших взоров, и они снова являются при наступлении темноты.
Томас Де Куинси.
А потом он вдруг исчез. Невероятно, безнадежно, бессмысленно исчез. Не стало вдруг звездных ночей, не стало весны, не стало поэзии, а прекрасная музыка сменилась ворчанием радиоприемника на облезлой кухне. Я бродил по промокшим улицам и не узнавал их, столь ослепительны они были прежде, и столь жалкими казались сейчас. Я пытался улыбнуться своему отражению, но оно хмурилось мне в ответ. Я бездумно выключал и снова включал свой компьютер. Я спал, но не видел снов, а сигаретный дым струился привычно и скучно. Я зарастал. Весь этот дивный счастливый мир исчез, как исчезает солнце за горизонтом - неуловимо медленно и, в то же время, мгновенно.
Вместе с тем, я осознавал, что люди вокруг меня по-прежнему счастливы, по-прежнему приветливы и отзывчивы, и все так же ходят, слегка пружиня, словно в такт музыке. Невыгодную метаморфозу претерпел лишь мой мир, лишь для меня не стало звезд, весны, поэзии и музыки, а единственное, что мне осталось - воспоминания о том счастливом мире, в котором человечество, пройдя эпоху непонимания, вступило на путь добродетели и любви; в котором все чаще людям удается понимать друг друга, действительно понимать, а не просто слышать, все чаще люди говорят на одном языке, а не переводят услышанное при помощи врожденного словаря. И как когда-то давно, на заре цивилизации, первому человеку не нужно было говорить для того, чтобы его поняли, ему достаточно было и жестов, так и сейчас люди понимают друг друга с полуслова. Пока группы людей все более обосабливались, отделялись друг от друга, образовывая этносы, народности, нации и накапливая свое коллективное знание, непонятное другим людям, между ними все более росло непонимание, и когда француз говорил "непрямой", англичанин переводил это как "кривой", русский как "косвенный", а китаец - как "лицемерный". Непонимание выливалось в неверие, из неверия вытекало несогласие, а несогласие шумным водопадом низвергалось в неприязнь. Это была несчастная эпоха, полная горечи и разочарований, скорби и мести, слез и расставаний. Те редкие случаи, когда между людьми возникало понимание, когда неуловимая судьба сводила в одной точке земли людей с одинаковым набором архетипов, были лишь каплями в океане ненависти и отчуждения, и могли на время придать миру лишь иллюзорность счастья. Единственные счастливцы той эпохи сбежали из городов и уединились со своими друзьями или возлюбленными в одиноких домиках, затерянных в горах, или в лесу, или в бескрайности пустыни. Но безжалостные города наступали, домики теснились все ближе друг к другу, пока, наконец, не слились с городами в единую бесформенную массу, опутанную проводами и смогом. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что человечество, не смотря на свой лицемерно нарядный вид, не смотря на свои фейерверки и праздники, принимая свой детский гудок за трубу богини Славы стоит на краю гибели. На мгновение этому любопытному показалось бы, что он отчетливо видит страшную картину недалекого будущего, когда человечество, опротивев себе и разочаровавшись, покончит свою несчастную жизнь самоубийством. Однако случай распорядился по-другому. Благодаря той же глобализации, благодаря той огромной человеческой свалке, которой казалась современникам Америка двадцатого века и в которую превратилась вся планета в веке последующем, архетипы людей разных народностей перемешались настолько, что их набор у отдельно взятого человека перестал заметно отличаться от коллективного знания любого другого человека, к какой бы расе он ни принадлежал. Заметив эту тенденцию, ученые-фелицитологи, давно склонявшие свои головы перед неразрешимостью проблемы счастья для всего человечества, пришли к выводу о возможном благотворном влиянии такого смешивания и бросили все силы на помощь случаю. Под их влиянием были открыты границы между странами, а метисация пропагандировалась и приветствовалась. Вскоре, благодаря столь нечасто встречаемому в истории сотрудничеству человека и Вселенной, представители разных наций и разной наследственности перетасовались, как карты в колоде, и достигли, наконец, той степени понимания, когда достаточно подумать "ночь", а друг уже говорит "нежна". Люди теперь были искренне веселы, и не нужно стало пытаться убежать из общества, как не спешит лист на дереве покинуть своих товарищей. Каждый понимал, уважал и любил другого, и находил в людях такой же отзыв. А потом этот мир исчез.
Было мучительно холодно. Было бездвижно, безмолвно, безумно мучительно холодно. Я пытался найти свой счастливый мир. Я пытался спастись.
Я спрашивал совета у своих бывших друзей, знакомых, у первых встречных. Одни из них вспоминали названия лекарств, каких-то антидепрессантов, вышедших из употребления еще в прошлом веке; другие благоговейно произносили имя Бога; третьи добродушно предлагали свои услуги в качестве сводника. Все они улыбались, все сочувствовали, все старались помочь, но я не верил им, ибо видел, что несчастье этим людям неведомо, что никто из них не в силах представить всю полноту моего отчаяния, всю глубину моего падения, и, следовательно, бессилен и помочь.
Однажды я встретил человека, которому поверил, поверил без всякой на то причины, а значит, безоговорочно, как верили апостолы в божественность Иисуса, как слушал Говинда слова Сиддхартхи, как следовал император Мин-ди советам Конфуция. Я просто глядел в его глаза, опутанные трещинами морщинок, и ловил каждое его слово. Этот человек сказал, что мой мир спрятан в картине одного забытого художника, но где эта картина, он сказать не мог, он знал лишь, что, если идти все время на восток, навстречу свету, навстречу чуду, то можно найти ее. Я поверил ему и отправился на поиски картины.
Это было долгое путешествие. Подошвы на моих ботинках стерлись, и я шел босиком. Солнце уже клонилось к закату, но я не сворачивал и продолжал путь, веря, что после темной беззвездной ночи светило снова взойдет на востоке. Я везде искал свой мир и не находил. Не было его за углом моего дома, не было его на сверкающих проспектах города, не было в глухой подворотне. Ветер из других городов ничего не слышал про него, а вековые деревья хранили упрямое молчание.
Временами мне казалось, что дождь, поливая мой путь, указывает верное направление. Я доверялся ему и подолгу брел по мокрым дорогам, пока на очередном витке расходящихся тропок не заходил в тупик. Тогда я возвращался к последней развилке и продолжал поиски.
Секунды сменялись минутами, минуты часами, часы днями и ночами и я потерял счет времени. Я упрямо шел по дороге на восток, как идет по следу усталая гончая. Горы городов появлялись на горизонте и исчезали, реки людских лиц проносились мимо шумным потоком, лужайки пушистых облаков служили мне ночлегом. Я искал свою картину. Я верил, я отчаялся, я грезил.
Однажды, выбравшись из бамбукового леса, я попал на берег широкой и полноводной реки. Когда-то давно, задолго до того, как мой счастливый мир исчез, я уже был в этом месте. Помню, как я тогда наслаждался мерным течением желтоватой воды на фоне недвижных и спокойных гор, помню, как любовался синеющим вдалеке лесом, облаками, образующими причудливые фигуры. Теперь же я прошел мимо, равнодушный и безучастный. Но краем глаза я заметил какое-то движение и повернулся; тогда горы вдруг показались мне двумя глазами, бамбуковое дерево между ними - носом, а река вдруг растянулась в улыбку и прошептала, едва слышно и оглушительно: "Я была той картиной!". Я бежал от видения и не остановился, пока не добрался до первых домов ближайшего города. Долго бродил я, пытаясь отдышаться, по его туманным улицам. В беспамятстве я забрел на городскую свалку. В перевернутом мусорном контейнере шебуршал маленький котенок, промокший и тощий. Он теребил лапкой бумажный пакет, надеясь, видимо, найти что-нибудь съедобное. Заметив меня, котенок подбежал. Голод придал ему смелости, и он не боялся. Я наклонился и потрепал его черное ухо, а потом пошел прочь. Котенок мяукал и бежал за мной, догоняя, путаясь в ногах, отставая и снова мяукая. "Да отвяжись ты!" - прикрикнул я и ускорил шаг. Тогда я отчетливо услышал, как кот промяукал: "Я был той картиной!". Последней пропала его улыбка.
Растерянный, я пришел в себя не скоро, уже где-то в центре города, на автобусной остановке, среди суетящихся бабушек и голубей, выклевывающих семечки из снега. Автобус подъехал и остановился. Я увидел ее мерцание в серой толпе пассажиров сразу, как только дверь автобуса плавно отъехала в сторону. Девушка смотрела на меня, словно и она выделила меня из других людей, словно и ей на мгновение показалось, что она узнала меня.
Я хотел подать руку, чтобы помочь девушке спуститься. Так странно было бы в незнакомом городе чужого мира прикоснуться нежной коже. Было бы забавно прикоснуться к ее руке, и в линиях на ладони, как на карте, отыскать на ощупь свой путь и этот перекресток, на котором так обычно и так чудесно сошлись наши дороги. Было бы так прекрасно отыскать свой счастливый мир именно здесь.
Поглощенный размышлениями я стоял, кутаясь в пальто и грея руки в карманах, и ждал, когда можно будет войти в автобус.
"Я была той картиной", - сказала девушка, когда ее миндалевые глаза, чуть улыбаясь, поравнялись с моими. От черных волос повеяло свежим, как ночь, ароматом. Я вдруг понял, что это не мираж, не греза, не сводящая с ума призрачная надежда, а явь, отрезвляющая и неподдельная. Я нашел свой мир, но он ускользал. Понял я и то, что, исчезни он снова, на поиски, возможно, потребуются годы. Я рванулся и попытался схватить девушку за руку, но зачерпнул лишь клубок вечерних сумерек. Девушка исчезла, бессмысленно и безнадежно, а автобус уезжал.
Тогда я стал, как ярость и ненависть. Я рвал и поджигал, ломал и сокрушал, уставал, отдыхал, а потом снова неистовствовал. Я сходил с ума от этого рока, от несправедливости гнева, обрушившегося на мою голову, а случайные прохожие сторонились меня, безумца, вторгшегося в их безмятежный мир, счастливый мир любви и лунных ночей. Это было нечестно, чудовищно нечестно, и я безумствовал до тех пор, пока силы мои не источились, и я не упал в изнеможении на скамейку у подъезда одного из домов. Отдохнув, я поднялся и побрел по проспекту, пообещав себе прекратить бесплодные поиски и вернуться домой. Я проклинал свою неудачу, проклинал это жалкое путешествие, проклинал свою надежду и человека, пообещавшего мне эту бессмысленную надежду. Когда я проклял неизвестного художника и его неуловимую картину, мое внимание привлекла витрина ресторанчика, мимо которого я проходил. Я подошел к витрине и стал разглядывать пейзаж за ее стеклом.
Это был традиционный китайский пейзаж, каких много как в самой Поднебесной, так и в картинах ее художников - несколько бамбуковых стволов на переднем плане, из-за них выныривает речка, от речки начинается пологий склон, неуловимо переходящий во взмывшие к небу массивные горы с заснеженными вершинами. Но взор зрителя приковывал причудливой формы бирюзовый дракон, горделиво распахнувший крылья в изящном полете. Он направлялся к сосновому лесу в левой части картины. Странно, но я не сразу заметил над деревьями леса сотканный из облаков силуэт лица девушки. Теперь казалось, что дракон летит именно к ней, выглядывающей из-за деревьев.
Через мгновение я понял, что девушка лишь отражение в витрине ресторанчика. Я не заметил, как она подошла и встала за моей спиной. Я услышал ее голос.
"Открыты мне Небесные врата,
Из перьев птиц я надеваю платье;
Взнуздав дракона, мчусь я в никуда,
Туда, где ждут меня мои собратья.
Я линчжи рву в восточной стороне,
В краю бессмертных, у границ Пэнлая;
Ты снадобье прими, сказали мне,
И будешь вечно жить, не умирая".
"Чьи это стихи?" - спросил я у отражения.
"Одного китайского поэта" - ответила девушка. - "Человек летит на бирюзовом драконе на восток, к деревьям, к извечному возрождению, извечному началу. Туда, где ждут его другие люди, те, кому он дорог, те, кому он был дорог или мог бы быть, те, кто любит его и кого он полюбит сам. Ведь только любовь может подарить человеку счастье на мгновение стать бессмертным"
"Но я не вижу здесь человека", - сказал я.
"В любом китайском пейзаже есть человек, - был мне ответ. - Нужно лишь приглядеться и ты найдешь его".
И действительно, приглядевшись, на драконе, прямо напротив моих глаз, я увидел человека. Он ловко управлял драконом и направлялся к девушке, чье отражение таяло, как неуловимо тает рисунок на запотевшем от дыхания стекле. И все же я успел разглядеть знакомые черты.
Это была она. Та, чью руку я почти успел подхватить в сумерках уходящего дня, божественно легкий и непринужденный мазок на картине моего счастья, та, кого искал я так долго, и найти которую уже отчаялся. Это была она, я узнал музыку ее голоса, хотя слышал ее только однажды, узнал по запаху, которого никогда не встречал прежде. Я стоял спиной к ней и не видел ее, но представлял ароматные губы, чуть тронутые улыбкой, глаза, спокойные и бездонные, как звездное небо, черные волосы, струящиеся волшебными сонетами, представлял так, словно они были перед моим взором. Я повернулся. Девушка улыбалась, искрясь звездочками чернильного неба бездонных глаз и чуть смущенно поправляя непослушный рыжий локон.
Туше. Это была не она. Минуту я стоял молча, потом присел на бордюр и закурил. Девушка тоже села и спросила сигарету. Я дал. Мы сидели рядом и курили. Черный кот торопливо перебежал пустынную дорогу и остановился напротив витрины ресторанчика, сторонясь нас, но без тени страха. Он с таким умным и самодовольным видом смотрел на картину в витрине, что я улыбнулся. Девушка чуть слышно свистнула, и кот повернул к нам свою мордашку с пушистыми усами и серьезными глазами. Мне вдруг показалось, что кот подмигнул нам, но он тотчас отвернулся и потрусил по дороге. А потом он вдруг исчез, но чудесная музыка и звездная дорога на небе остались.