Единственная и неповторимая автобиография Люсиль Болл . . . Величайшая телезвезда всех времен TV Guide

С любовью, Люси это валентинка, которую Люсиль Болл оставила своим поклонникам теплые, мудрые и остроумные мемуары, написанные самой Люсиль.

Легендарная звезда классического ситкома Я люблю Люси была на вершине своего успеха, когда села записывать историю своей жизни. Ни одна комедийная актриса, ни одна телевизионная актриса не заставляла Америку так смеяться, и не совершала прыжок с радио и фильмов категории B, чтобы стать одной из самых любимых исполнительниц в мире. Это ее история ее собственными словами.

История инженю из Джеймстауна, Нью-Йорк, решившей отправиться на Бродвей. Ей суждено было произвести большой фурор, обязательно выйти замуж за своего Валентино, Деси Арназа.

В своем собственном неподражаемом стиле она рассказывает об их совместной жизни как театральной, так и бурной; воспоминания об их детях и друзьях; замечательные закулисные истории; империя, которую они основали; распад их брака. И, с искренним счастливым концом, ее прочный брак с Гэри Мортоном.

Вот потерянная рукопись, которую ее поклонники и близкие будут хранить как сокровище. Вот смех. Вот жизнь. Вот Люси...

С любовью, Люси ЛЮСИЛЬ БОЛЛ

Предисловие Люси Арназ

Мы наблюдали за ней, мы любили ее, теперь ее дочь позволяет нам читать о ней... Поклонники Люси найдут книгу увлекательной.

Detroit News

Ее история история триумфа... победителя.

New York Newsday

Невероятно трогательная автобиография... сверкает остроумием и неизменной жизненной силой Люси.

San Francisco Chronicle

Действительно, это действительно и по-настоящему мемуары Люсиль Болл... Люси относится ко всему обыденно, и, кажется, именно так она на самом деле и относилась к жизни... трогательно.

New York Daily News

Теплые, разговорные мемуары, наполненные светом и смехом... Люсиль Болл умерла в 1989 году, поэтому для меня стало шоком услышать радостный, бесхитростный голос любимой рыжей Америки, звучащий с такой жизненной силой в автобиографии.

The New York Times Book Review

Это как читать искреннее письмо от симпатичной, женственной подруги по колледжу.

USA Today

Спустя семь с половиной лет после своей смерти Люси наконец рассказывает свою историю... С любовью, Люси неожиданный подарок.

Rocky Mountain News

Читатели получат удовольствие... Люси долго и пристально смотрит на свое прошлое и рассказывает свою историю с проницательностью и сухим остроумием, которые полюбили ее поколения поклонников... С любовью, Люси потрясающая история, запоздалая валентинка от великой звезды сцены и экрана. Наполненный закулисными историями.

Хочется только, чтобы, как и бессмертные ситкомы О Люси, он продолжался вечно.

Flint Journal

Голос Люси и неподражаемая синхронность звучат громко и отчетливо... С любовью, Люси обязательная книга для всех, кто влюблен в легенду Люси.

The Virginian-Pilot

Мы любим Люси, а теперь и ее книгу... Это восхитительная прогулка по воспоминаниям Люси от ее детства в Джеймстауне, штат Нью-Йорк, до ее ранних лет в Нью-Йорке, фильмов категории B в Голливуде, жизни с Деси и, наконец, жизни с Гэри Мортоном, ее мужем на протяжении более 20 лет.

San Antonio Express-News

Живой взгляд на забавную звезду... захватывающий.

Atlanta Journal & Constitution

Свежий, хорошо написанный... С любовью, Люси наполнена интересными анекдотами (вы знали, что Вивиан Вэнс спасла Болл от утопления во время съемок шоу?), воспоминаниями о голливудской дружбе и интимными историями из жизни семьи Болл. Написание идет так хорошо, что вы почти можете услышать голос Люси, рассказывающей все это.

The Forum

Развлекательно... Недавно выпущенная автобиография Люсиль Болл С любовью, Люси это счастливый сюрприз для ее поклонников... Самым захватывающим элементом этого тома является то, что он написан в настоящем времени в начале 1960-х годов.

The Star-Ledger

Чрезвычайно интересное чтение... Это способ узнать из первых рук, что было самым важным для Люси например, Деси, ее мать, ее семья и дети, карьера, ее наставница Лела Роджерс и что нет. Она была подлинной. Как и эта книга.

РОБЕРТ ОСБОРН, The Hollywood Reporter

Слово переводчика.

Эту книгу, я обнаружил случайно. Просто спросил у Гугла существуют ли мемуары Люсилль Болл. Ведь их работа над сериалом Я люблю Люси вошла в историю, и даже сейчас по прошествию стольких лет, это шоу до сих пор востребовано.

А вообще советую по мимо этой книги прочитать еще произведение Деси Арназа под названием Книга. Вы узнаете эту историю с двух сторон и еще много чего интересного Там, где Люси умалчивает, многое чего раскрывает Деси.

Приятного чтения.

Предисловие

Одним из любимых занятий моей матери, когда небольшая группа людей была вовлечена в какой-то обычный разговор, было дождаться, пока кто-то из них выйдет из комнаты, и как только она вернется, убедительно выпалить: Вот она! Почему бы тебе не сказать нам это в лицо?!!

За этим всегда следовала ледяная тишина, а затем она смеялась. Чтобы увидеть выражение лица бедняжки, которая в этот ужасный момент подумала, что кто-то сказал о ней какие-то ужасные вещи, пока ее не было.

Я не уверена, почему, вспоминаю об этом сейчас, когда сажусь, чтобы познакомить вас с этим сокровищем.

* * *

Я потеряла отца в пять минут после полуночи 2 декабря 1986 года, а мать на рассвете 26 апреля 1989 года. Для моего брата Деси и меня это был трудный и сложный период траура.

Обычно, думаю, когда взрослый ребенок теряет своего первого родителя, есть супруг родителя, который берет на себя управление; принимает все решения, хоронит и завещает.

Мои родители развелись в конце пятидесятых, и оба были женаты на других более двадцати лет. Жена моего отца, Эди, умерла от рака за год до него, поэтому мы были его единственными наследниками. А после смерти моей матери ее муж, с которым она прожила двадцать семь лет, и наш отчим, Гэри Мортон, узнали от ее душеприказчиков, что его очень любяще и заботливо обеспечивали, но что она поручила Деси и мне ухаживать за ним, и присматривать за ее имуществом.

Для любых детей забота о поместье нежелательный и болезненный процесс, независимо от того, когда наступает потеря. Быть тем, кто несет ответственность за принятие всех важных окончательных решений, может оказаться большим бременем и мгновенным процессом взросления одновременно.

Одна только организация подавляет... от нелепых деталей, вроде того, кому достанется соусница, и до продажи дома, а потом, куда вы собираетесь положить все вещи, с которыми просто не готовы расстаться, и до выбора того, какой вид услуг, по вашему мнению, нужен вашим родителям (даже не поговорив с ними об этом).

Что ж, мы делали это не один раз, а дважды, в течение трех лет, и это были не обычные родители. Старая шляпная коробка с ржавой молнией, наполненная серо-белыми перчатками без кончиков пальцев, которые вы бы сочли выкинуть, становится бесценным музейным экспонатом, когда понимаете, что эти перчатки носил персонаж Профессор, которого моя мать увековечила в шоу Я люблю Люси. Каждое платье или сумочка, каждая, казалось бы, тривиальная вещь, на которой случайно была гравировка, мгновенно становились памятными вещами. Нам приходилось дважды думать, прежде чем положить ее куда-либо.

Мой брат Деси и я обсуждали важность сохранения этих вещей, и (учитывая наше тогдашнее расположение духа) этот процесс часто превращался в многочасовые дискуссии о судьбе человека и извращенных приоритетах потенциальных мусорщиков, часто доводя нас обоих до слез тоски и оцепенения, или давая волю истерическим фантазиям о создании скульптур Vitameata-vegamin в натуральную величину из всех остатков ополаскивателя для хны. (После того, что случилось с поместьем Жаклин Кеннеди Онассис, я хотела, чтобы мы продали все это по частям, а вырученные средства пожертвовали на исследования СПИДа!) Странно, но в некотором смысле после всех этих лет жизнь продолжается так, как будто они все еще здесь; просто где-то далеко, возможно, на съемочной площадке, и не могут добраться до телефона.

Каждый день мы получаем десятки запросов на видеоклипы, памятные награды, памятные вещи для благотворительных организаций, документальные фильмы, телевизионные передачи, киносделки и бесчисленные лицензии на права на товары... которые мы стараемся направлять изящно.

К сожалению, некоторые из них создают проблемы, с которыми ни Деси, ни я не любим иметь дело.

Я действительно ненавижу приходить в свой офис утром и находить на своем столе полный набор маленьких кукол с качающимися головами, которые выглядят как какая-то интерпретация Хичкока Люси Рикардо с макияжем Сальвадора Дали. Это просто ужасно.

Иногда хочется жить своей жизнью и не быть вынужденным тратить так много времени на разговоры о своих покойных родителях; постоянно нести ответственность за принятие каких либо решений от их имени; научиться слушать и расшифровывать всех магов-сплетников, которые тратят бесконечное количество полезной энергии в пустую, плетя все более и более странные способы, чтобы урвать свой собственный кусочек легенды Люси.

И так много раз вы хотели, чтобы они все еще были здесь, хотя бы на несколько мгновений, просто чтобы вы могли обернуться и спросить: Это нормально? Вы не против, если они сделают это? Но вы быстро понимаете, что голоса, которые когда-то могли и успокоить ваши страхи, и свести вас с ума, действительно замолчали навсегда. Пока...

Однажды, пытаясь разобраться в некоторых сложных юридических вопросах управления поместьями, мы с Деси попросили бывшего адвоката нашей матери, Эда Перлштейна, перебрать некоторые из ее старых коробок с документами в поисках нужных нам контрактов, и произошло нечто замечательное!

Там, в пыльной коробке с конвертами и лентами, он обнаружил то, что оказалось никогда ранее не публиковавшейся автобиографической работой нашей матери. На посылке, проштемпелеванной в 1966 году от Бетти Ханны Хоффман, Лос-Альтос, Калифорния, было просто написано: ЛЮСИ. Рукопись была написана от первого лица и, казалось, охватывала всю жизнь мамы до 1964 года.

Я была ошеломлена. Когда я ее прочитала, и заплакала. Так много людей, включая меня, пытались рассказать эту историю, но до этого момента я не знала, что моя мать писала о своей собственной жизни. Когда мой брат Деси прочитал рукопись, его переполнили эмоции. Он сказал: Мне она очень понравилась. Мне понравилось ее читать! Чудесная энергия, которая идет через... огонь в ее животе, как у маленького ребенка, чувство приключения. Например, Я хочу немного пошуметь. Ее связи из прошлого в настоящее... Я приветствую ее способность мыслить в терминах чему я научилась из прошлого?

И есть несколько замечательных советов, идущих от сердца. Мне нравится, как она писала о своих чувствах к отцу. Для меня было очень важно услышать о том, как она впервые его встретила. Некоторые люди продлевают свое несчастье, драматизируя его, что, как говорил мне Вернон Ховард, было как ожидание аплодисментов из-за головной боли. Мама так не делает. Вместо того, чтобы чрезмерно драматизировать то, что произошло в ее жизни, она, кажется, пытается понять, в чем смысл ее жизни, научиться любить по-новому. Вот что я нашла самым милым в этой автобиографии то, как она смотрела на жизнь.

Я лично прочитала сотни рассказов о жизни моей матери за эти годы и думала, что знаю все. Но в этом было так много подробностей, особенно касающихся ее ранних воспоминаний и того, что произошло в ее самые формирующие годы, что повлияло на то, какой женщиной, актрисой и матерью она стала. Я только хотела бы иметь доступ ко всей этой бесценной информации в 1993 году, когда снимала Люси и Деси: Домашний фильм, так как это сэкономило бы мне много времени на исследования и дало бы мне гораздо более глубокое понимание боли, которую ей пришлось пережить в детстве, и глубины ее борьбы за достижение того успеха, который она в конечном итоге добилась. Теперь, вместе с Книгой, увлекательными, наполненными фактами воспоминаниями нашего отца о его жизни, написанными в 1976 году, мой брат, я и наши дети, а также весь клан Болл-Арназ, имеем одну из самых замечательных, всеобъемлющих семейных историй, когда-либо задокументированных. Еще одним замечательным открытием стало то, что миссис Хоффман записывала все свои интервью с мамой, так что, хотя это автобиография как сказано, в отличие от некоторых других, которые читала, могла слышать голос моей матери в формулировках. Позже, когда у меня появилась возможность прослушать двадцать с лишним часов оригинальных интервью, поняла, что это потому, что впервые в жизни мою мать цитировали точно!

Конечно, время от времени во время редактирования мне хотелось вставить примечание Смотрите книгу моего отца, чтобы узнать его версию этой же истории! Но даже тогда было приятно знать, что у каждой истории всегда есть две стороны, и воспринимать рассказ каждого о том, что с ними произошло, с долей сальсы!

Так что же произошло тогда, что положило эту книгу в ту коробку?

Я позвонила давнему секретарю мамы, Ванде Кларк, чтобы узнать, помнит ли она, что работала над чем-то подобным, но Ванда была потрясена не меньше меня. Рукопись, должно быть, была спрятана незадолго до того, как она пришла работать к маме.

Я позвонила своей тете Клео, которая продюсировала радиошоу моей матери примерно в то же время, и которая поначалу была так же озадачена, как и Ванда, но в конце концов сказала: Знаешь, у меня есть воспоминания о том, как твоя мать много говорила в диктофон. Я позвонила своему отчиму Гэри, брату моей матери Фреду Боллу и давним друзьям семьи, таким как Марселла Рабвин, но никто ничего об этом не знал. Поэтому отправила им все копии, чтобы помочь оценить законность и точность рукописи.

Несмотря на то, что они знали ее дольше, чем кто-либо другой, каждый по-своему находил ее автобиографию увлекательной, интригующей и проясняющей и восхищался ее яркими воспоминаниями и богатством деталей. И каждый из них говорил что-то вроде: Боже, в ней действительно слышен ее голос!

Наконец, после многих недель сыска, мы смогли связаться с миссис Хоффман, которой сейчас за семьдесят и которая живет в Северной Калифорнии, и, пытаясь собрать воедино все как, где и когда, мы обнаружили некоторые из почему.

По-видимому, в начале 1960-х годов, вскоре после того, как моя мать вышла замуж за Гэри Мортона, ее близкий друг и наставник, покойный доктор Норман Винсент Пил, посоветовал ей записать свои мысли о ее драматичной и сложной жизни. Он, знал, что мама в тот момент снималась в телесериале, управляла студией и одновременно пыталась воспитывать двух подростков непосед, и, вероятно, не смогла бы выполнить эту задачу сама. Он предложил ей поработать с кем-то и написать автобиографию типа как велено. Я уверена, он убедил ее, что это будет историческим и исцеляющим.

Миссис Хоффман работала с моей матерью около двух лет, записывая и расшифровывая интервью. В дополнение к этим сессиям она ездила в родной город мамы Джеймстаун, штат Нью-Йорк, брала интервью у ее друзей детства, а затем придавала форму и порядок информации.

Как только им сообщили имя миссис Хоффман, люди из окружения моей матери начали вспоминать, как эта работа проводилась, и вспоминали ее как сложный процесс. Тетя Клео рассказала мне об одном эпизоде, в частности. Я помню, как Бетти приходила ко мне за помощью, чтобы найти способы расслабить вашу мать и заставить ее сказать правду.

Я уверена, что одним из мотивов моей матери написать это было желание прояснить ситуацию. Даже к 1964 году о ней и моем отце было написано много неправды. Но я думаю, что вначале она боялась, что все, что захочет сделать миссис Хоффман, это остановиться на словах на букву Х (пьянство, дамы и развод), и мама была глубоко обеспокоена тем, что может навредить некоторым людям, которые все еще были живы, особенно моему отцу, о котором она все еще очень заботилась.

Тетя Клео помнила, что всякий раз, когда Бетти пыталась получить более глубокий ответ, мама говорила: Черт, если я буду говорить обо всем этом, я потеряю свой имидж General Foods! и остроумный ответ Бетти: Твой имидж General Foods это желе, а я не пишу желе!

Бетти была права. Это не желе. Я была заворожена. Так зачем же писать что-то настолько хорошее, а потом не давать людям это читать?

Мой отчим, Гэри, помнит, как однажды ночью моя мать повернулась к нему в постели и сказала, что книга, над которой она работала, ее расстраивает, что она просто не может закончить ее прямо сейчас, потому что это может навредить Деси.

Роберт Осборн из Hollywood Reporter работал с моей матерью в Desilu Workshop и недавно сказал мне, что помнит, как она работала над книгой. Он вспоминает, что ей было некомфортно писать автобиографию так скоро, потому что это заставляло ее чувствовать, что остальная часть ее жизни не будет казаться такой важной.

Каковы бы ни были ее причины, все стороны помнят, что проект был отложен с пониманием того, что все просто забудут о нем, что, по-видимому, и сделало большинство людей.

Даже в начале апреля 1989 года, когда мой муж, Лоуренс Лакинбилл, я, и наши трое детей проводили пасхальные каникулы с мамой и Гэри в Палм-Спрингс, она рассказывала нам, как наконец-то согласилась начать работу над как велено автобиографией для Патнэма со своим другом и уважаемым журналистом Бобом Томасом. Либо она забыла о трехстах страницах форы, которые у нее где-то валялись, либо она решила, что будет проще начать с нуля с кем-то совершенно новым. Правда это мы никогда не узнаем, но я помню, как сильно она боялась 1 апреля, начала работы с Бобом.

Она была полностью подавленной задачей, и не могла представить, как или с чего начать. Ей больше не нужно было бояться причинить боль моему отцу, так как он умер два с половиной года назад, но она боялась всего остального: что ее память уже не так остра, что никто не захочет слышать ничего из этого! Все эти воспоминания напоминали ей, что многих друзей и близких, к которым она хотела бы обратиться за помощью, больше нет рядом.

К сожалению, больше никто не смог помочь ей вспомнить. Она умерла менее чем через три недели. Помню, тогда подумала, как грустно иронично, что мой отец получил шанс рассказать свою историю при жизни, но мы никогда не услышим мамину историю не увидим ее жизнь такой, какой ее видела она. Грустно для семьи; грустно для мира.

Но поскольку моя мать и мой отец всегда настаивали на счастливом конце, я должна была знать... . . .

Мой брат, Деси, и я решили поделиться этим с вами сейчас, потому что мы верим, что именно этого она бы хотела, и написали это для всех вас так, как она бы подписала это просто, С любовью, Люси.

Итак, после всех этих резиновых репродукций, повторов и надписей на тряпичных листах, после всех этих анемичных имитаций, и с ее безупречным временем, она вернулась... чтобы говорить сама за себя... своим собственным голосом.

ЛЮСИ АРНАС

ПЕРВАЯ

Я Лео. Родилась в воскресенье, 6 августа 1911 года. К сожалению, все знают дату моего рождения, потому что я сказала правду, когда впервые приехала в Голливуд.

Выросла не на улицах Нью-Йорка, как думают некоторые, а в прекрасной курортной зоне озера Чатокуа, штат Нью-Йорк, недалеко от зеленой лесистой местности Аллегейни.

Раньше говорила, что родилась в Бьютте, штат Монтана, и думала, что это звучит более гламурно, чем западный Нью-Йорк. Была зачата в Монтане, когда мой отец работал на своего отца линейным монтером в Independent Telephone Company в Анаконде.

Но родилась в квартире моих бабушки и дедушки на Стюарт-стрит в Джеймстауне, штат Нью-Йорк, где меня вырастила моя бабушка Флора Белль Хант.

Моя мать, Дезире Хант или ДеДе, как мы ее называем была французско-английского происхождения, с ирландской кровью по отцовской линии, что проявилось в ее фарфорово-тонкой английской коже и в каштановых волосах.

ДеДе была настолько талантлива в музыке, что могла бы стать прекрасной концертной пианисткой, но в семнадцать лет она познакомилась и вышла замуж за местного парня из Джеймстауна, моего отца, Генри Даррелла Болла. Как только после моего рождения моя мать смогла путешествовать, она настояла, чтобы мы вернулись в Монтану к Генри.

Генри был высоким, с пронзительными голубыми глазами. Он являлся замечательным парнем, по словам всех, кто его знал: полный веселья, с хорошим чувством юмора.

ДеДе говорит, что я унаследовала свое чувство юмора от него.

Люди всегда называют меня, Болл мое настоящее имя. Будучи молодой моделью, некоторое время пыталась быть Дайан Белмонт, но такая фальшивая элегантность была не для меня. Все, что знаю о линии Болл в моей семье, это то, что они произошли от английской семьи, которая владела домами и землями в Херефордшире в какой-то ранний период. Были моряки Болл, охотники, священники и бароны, но, похоже, ни одного актера. Что касается американской ветви семьи, то в Джордже Вашингтоне была кровь Болл; девичья фамилия его матери была Мэри Болл. Семейные записи Болл указывают их в Нью-Йорке, Пенсильвании, Вермонте и Массачусетсе, и я нашла надгробия нескольких Боллов на ферме Артура Годфри в Вирджинии, когда мы навещали его прошлой весной.

Почти четыре года была единственным ребенком. Мои молодые родители осыпали меня лаской. Была в центре внимания, как жаворонок.

ДеДе пыталась наряжать меня в ленты и банты, но я бунтовала, против, того, чтобы быть чопорной куклой.

Мой отец грубо обращался со мной, как с мальчиком, подбрасывая меня к потолку и ловя в нескольких футах от пола, он катал меня на спине. Я кричала от восторга, пока ДеДе беспокоилась о девчонке-сорванце, которую она растила.

Меня знают среди комедианток как каскадершу, которая сделает все, что угодно.

Ред Скелтон льстит мне, говоря, что у меня храбрость тигра. Не думаю, что это вопрос храбрости; просто делала то, что у меня получалось естественно.

Знаю, что, если у актрисы есть хоть малейшее отвращение к пирогу в лицо или к оплошности, камера немедленно это зафиксирует. Зрители не будут смеяться, а наоборот начнут сочувствовать.

Возможно, моя готовность быть сбитой с двадцатифутового постамента или сбитой в трубу парохода восходит к моим самым ранним, самым счастливым дням с отцом. Я знала, что он поймает меня, и я не пострадаю.

ДеДе говорит, что я обожала своего молодого отца. Когда мне было около трех лет.

Она устала от 40-градусных зим в Монтане и затосковала по мягким зеленым холмам родного дома, поэтому мы отправились на восток, в Уайандотт, штат Мичиган, пригород Детройта, где мой отец стал бригадиром бригады телефонной линии.

Однажды поздно вечером следующего января мой отец подхватил грипп и лег спать. Несколько дней спустя на Детройт обрушился сильный мокрый снег. Будучи очень добросовестным парнем, мой отец собрался, чтобы вывести бригады и получить зарплату. Несмотря на сильный кашель и лихорадку, он взбирался на столбы в мокрый снег пытаясь закрепить спутанные, упавшие провода. Он продолжал это делать, пока окончательно не свалился, на этот раз с бушующей лихорадкой.

Моя мама была на пятом месяце беременности, когда мой отец заболел. Чтобы держать меня под контролем, она посадила меня на привязь, как собаку на нашем заднем дворе. Каждый раз, когда кто-то проходил по тротуару, я умоляла отпустить меня. Должно быть, была довольно убедительна, потому что часто отпускали. Затем бедной ДеДе приходилось лихорадочно искать меня по всему району.

Моя мать наконец договорилась с нашим любезным владельцем продуктового магазина на углу, мистером Флауэром. Он позволил мне скакать вверх и вниз по его прилавку, изображая каких-либо животных, которым меня научили родители. Больше всего мне, по-видимому, нравилась лягушачья поза, где я подпрыгивала и квакала. Затем с радостью принимала пенни или конфеты, которые мне давали клиенты мистера Флауэра, мое первое профессиональное выступление!

Состояние моего отца так и не улучшилось. Его грипп перешел в брюшной тиф. Он умер вскоре после той бури. Ему было всего двадцать восемь, а моей матери почти двадцать три. Мне еще не было четырех, но я отчетливо помню момент, когда она сказала, что папы больше нет.

В тот момент могла сказать, где были столы, окна, куда они выходили, где стояла кровать. Помню, как со стены внезапно упала картина. И я заметила на кухонном подоконнике кормящихся маленьких серых воробьев.

С тех пор суеверна по поводу птиц. Слышала, что птицы, влетающие в окно, приносят неудачу. Я не имею ничего против живых птиц, но фотографии пернатых меня зацепили. Я не куплю ничего с изображением птицы и не остановлюсь в гостиничном номере с изображением птиц или обоями с птицами.

Из Уайандотта холодным мартовским утром мы вернулись в Джеймстаун с гробом моего отца, и ДеДе сказала, что в тот момент я не проявляла никаких эмоций до самой похоронной службы. Когда они опустили его гроб в землю и начали засыпать могилу, говорит она, я издала душераздирающий крик, который она никогда не забудет и не останавливалась, пока она не унесла меня.

После этого мы с мамой вернулись в дом ее родителей в Джеймстауне. Следующие несколько лет были очень трудными для ДеДе. У нее практически не было денег, а у ее родителей было мало свободных денег. Думаю, она была немного ошеломлена своим несчастьем.

Помню, как она покачала головой и тихо сказала: Вышла замуж до восемнадцати лет, стала матерью до девятнадцати и овдовела до двадцати трех.

Будущее, должно быть, представлялось ей очень мрачным. Она была глубоко влюблена в моего отца. Я знаю, что она очень скучала по нему.

Родители ДеДе, мои дедушка и бабушка Хант, тогда жили в маленьком местечке на Буффало-стрит в Джеймстауне. Их единственный сын, мой дядя Гарольд, умер от туберкулеза всего несколько лет назад, когда ему было всего восемнадцать. Они еще не оправились от этой потери, поэтому, когда ДеДе родила прекрасного мальчика через четыре месяца после смерти моего отца, они были вне себя от радости.

Мой брат родился в субботу, 17 июля 1915 года, и был окрещен Фредом Генри в честь дедушки Ханта, который в тот день раздавал сигары на мебельной фабрике и хвастался всем своим прекрасным мальчиком Фредди. Он действительно считал Фредди своим собственным.

Меня в основном игнорировали, и я стала очень ревнивой. Всегда трудно перейти от положения единственного ребенка к появлению в доме младшего брата или сестры. Так как мой отец только что умер, уверена, что была особенно чувствительна к большой суете, которая поднялась вокруг нового ребенка.

ДеДе, должно быть, помнила это, потому что в 1953 году, когда друзья хлынули в наш дом с подарками для маленького Деси, она стояла у входной двери и напоминала им обязательно поздороваться с маленькой Люси в первую очередь.

Помню, как позавидовала Фредди. Но это, конечно, была не его вина он был спокойным и уравновешенным мальчиком, послушным и трудолюбивым. Хорошо заботился обо всех своих вещах и никогда ничего не ломал у меня. Он никогда не уходил далеко от дома и не доставлял никому беспокойства или волнений. Я была сорванцом и сорвиголовой, а не Фредди.

К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, а Фредди восемь, я обожала его и никогда не меняла своего мнения.

После рождения Фредди моя мать все больше и больше впадала в депрессию, поэтому в конце концов было решено, что она должна отправиться в Калифорнию для полной смены обстановки. Фредди остался с родителями моей матери, а меня отправили жить к моей тете Лоле, младшей сестре моей матери.

Лола была пухленькой, пышногрудой, общительной женщиной, которая управляла лучшим салоном красоты в городе. Она только что вышла замуж за грека по имени Джордж Мандикос.

Джордж родился и вырос в Греции и говорил с интригующим акцентом. Он был первым средиземноморским типом в моей жизни, и он очаровал меня. После смерти отца и разлуки с матерью я, естественно, безумно влюбилась в дядю Джорджа. Мои тетя и дядя в это время все еще проводили медовый месяц. Отвлекаясь друг на друга, они не могли меньше заботиться о том, пойду ли я в школу или нет. Поэтому большую часть времени я проводила в салоне красоты моей тети или следовала за дядей Джорджем. Снова была единственным ребенком, с матерью и отцом, и это казалось для меня такое счастливое, спокойное время.

Однако ДеДе было тоскливо вдали от своих детей, поэтому примерно через год она вернулась в Джеймстаун. Она была вдовой около трех лет, когда вышла замуж за большого уродливо-красивого шведа по имени Эд Петерсон. Он был полировщиком металла, который любил свое домашнее пиво в субботние вечера и гордился своим красивым гардеробом. Эд был известен как модник, и когда он выходил, то выглядел как король Швеции. Эд был приятным парнем, но, несмотря на его брак с нашей матерью, он никогда не думал о себе как об отце для меня и Фредди.

Помню, в день свадьбы ДеДе я пошла к новому жениху, и схватив его за руку спросила. Ты наш новый папочка? и улыбнулась.

Эд удивленно посмотрел на меня. Зови меня Эд, коротко ответил он, и выдернул руку.

И так оно и было. Эд никогда не был подлым и никогда не унижал, но его присутствие в доме раздражало меня. Мы едва успели познакомиться с ним, как он и ДеДе уехали в Детройт искать работу, оставив меня и Фредди.

Мой брат остался с нашими любящими бабушкой и дедушкой, в то время как меня отдали родителям Эда, Петерсонам.

Ничто не могло подготовить меня к таким суровым, кислым, унылым людям, как Петерсоны. Оба были довольно пожилыми и консервативными, уверена, что они были примерно так же довольны мной, как и я, моими новыми жилищными условиями.

Бабушка Петерсон родилась в Швеции, и ее отношение к свободным и легким путям Америки было недоверчивым и подозрительным. Будучи набожной христианкой, она стремилась сохранить свою и мою жизнь свободной от потакания. Все, что доставляло удовольствие, превращалось в один из семи смертных грехов и, следовательно, было приманкой дьявола. Ничем в этой жизни нельзя было наслаждаться, только терпеть. Бабушка Петерсон регулярно водила меня в воскресную школу, и я помню много разговоров об огне и сере там.

Наказания были частыми и, на мой взгляд, необоснованными, поскольку я никогда не получала удовлетворительного объяснения своих преступлений. Моя бабушка жаловалась Хантам, что я была трудной и упрямой. Она говорила мне, что я очень тяжелый ребенок, и очень глупая.

А почему бы и нет? У меня было так мало выхода для моей физической энергии. Моим обычным наказанием являлось одиночное заключение в комнате или отправка спать до захода солнца летом, когда я могла слышать радостные крики других детей, играющих на улице.

Бабушка Петерсон следила за тем, чтобы Сатана не нашел зла для моих праздных рук. Она покупала льняные полотенца на ярды и заставляла меня вручную сворачивать края кропотливая работа, от которой мне хотелось выпрыгнуть из кожи.

Еще одной обязанностью была штопать чулки Петерсона, которые были толщиной с лошадиную попону. Меня учили вязать спицами и крючком, и мне это понравилось. Я до сих пор с большим удовольствием вяжу крючком все, от детских пинеток до покрывал для кроватей.

Мытье посуды стало ежедневной обязанностью, и как я это ненавидела! Кухня была маленькой и темной, а раковина такой высокой, что мне приходилось вставать на ящик, чтобы до нее дотянуться. Единственный свет исходил от одной слабой газовой горелки; вода нагревалась на плите и вскоре становилась теплой и жирной.

После того, как бабушка Петерсон осматривала готовую работу, она часто заставляла меня начинать все сначала.

Оглядываясь назад, можно сказать, что изучение этих домашних навыков, конечно, не повредили мне, и позже моя собственная мать заставляла меня заниматься домашними делами, пока я не стала делать их правильно. Но если Петерсоны делали домашнюю работу суровой обязанностью, то у Хантов мы, дети, получали чувство уютного единения, внося свой вклад.

Были некоторые небольшие преимущества в суровой, изолированной жизни, которую я вела с Петерсонами. Радовалась дождливому дню. Тогда мне разрешали играть с моими куклами-прищепками в углу заднего крыльца. Я могла закрыть глаза и все равно видеть свинцовое небо, капли дождя, падающие с крыши крыльца, ярко-зеленые кленовые листья, слипшиеся, как мокрая гофрированная бумага, и слышать свои запутанные разговоры с этими куклами.

Как ни странно, у бабушки Петерсон был большой опыт садовода, и я должна поблагодарить ее за свою большую любовь к цветам, особенно весенним. Где-то внутри нее, должно быть, был источник материнской нежности, которая находила выражение в том, как она подрезала, молилась и ухаживала за своими розами, драгоценными георгинами, луковицами, которые она заносила в дом зимой и снова выставляла весной.

Я не думаю, что упорный труд, дисциплина и перфекционистское отношение к моей работе причинили мне какой-то вред. Они являются большой частью моего сегодняшнего образа, как вам скажет любой из моих коллег. И когда жизнь казалась невыносимой, я научилась жить в своем воображении и влезать в шкуры других людей незаменимые способности для актрисы.

С другой стороны, должна поблагодарить свою бабушку Петерсон за грызущее чувство никчемности и неуверенности, которое преследовало меня годами. Пуританская идея, что все приятное каким-то образом плохо, едва не разрушила для меня первые радости нашего большого успеха в I Love Lucy. Самым трудным для меня было привыкнуть к мысли, что я этого заслужила.

Я возвращалась к Петерсонам много раз позже, и наконец, поняла, что, как ни странно, мать Эда на самом деле любила меня, несмотря на ее строгие стародавние обычаи.

Когда ДеДе и Эд вернулись из Детройта, дедушка Хант решил купить дом в деревне, чтобы мы все могли жить вместе под одной крышей.

1 февраля 1920 года Фред П. Холл и Люси М. Холл передали Фреду К. Ханту и Флоре Б. Хант за сумму в 2000 долларов наш новый дом на Восьмой улице в Селорон. Боже, как мы были рады!

Я была так благодарна, что у меня снова есть мать. Никогда не проходила через критический этап О, мама! с ДеДе. Всегда знала, что она на моей стороне. Мне никогда не приходило в голову возражать или спорить. На протяжении многих лет всегда дорожила ее советами, которые были солеными, разумными и никогда не были односторонними.

Ее возвращение было едва ли не самым лучшим событием, которое когда-либо случалось со мной.

ДеДе все еще чувствует себя виноватой за то время, когда мы были в разлуке, но понимаю, что обстоятельства вынудили нас расстаться, и она, безусловно, компенсировала это неослабевающей преданностью с тех пор. Когда мы говорим о невзгодах нашего детства, трудно вспомнить, что часто люди изо всех сил старались сделать все возможное. Это знание приходит намного позже в жизни, конечно, когда уже появляются свои дети.

Как только мы снова были все вместе с бабушкой и дедушкой Хант, все чудесным образом наладилось.

ДеДе все еще приходилось работать полный рабочий день, но мои бабушка и дедушка были дома довольно часто. Должна поблагодарить их за большую часть счастливых моментов моего детства.

Мой дедушка Хант начал жизнь как единственный сын зажиточного владельца отеля в Джеймстауне. Дедушка Хант работал в отеле своего отца, затем управлял продуктовым магазином в Джеймстауне, а также был почтальоном, производителем оптических приборов и мануальным терапевтом. Некоторые называли его Доктором из-за его краткого соприкосновения с этим последним призванием. Он сохранил свой старый кожаный диван мануального терапевта, и соседи вскоре узнали, как его сильные пальцы могут облегчить боль в спине. Он также был искусным токарем по дереву. Когда я была совсем маленькой, он работал на одной из прекрасных мебельных фабрик Джеймстауна.

У дедушки Фреда был веселый вид, яркие голубые глаза и песочные волосы, которые сохраняли свой цвет даже в семьдесят лет. Он был одновременно хитрым, милым, дерзким и удивительно добрым к нам, детям.

Он познакомился и женился на моей бабушке, Флоре Белль Оркатт, когда она работала горничной в отеле его отца.

Оркатты занимались фермерством в течение нескольких поколений в холмистой зеленой сельской местности вокруг Шарлотт-Сентера, перекрестка примерно в двадцати милях от Джеймстауна. Это были сильные, крепкие люди со здравым смыслом, которые ухаживали за животными и вспахивали почвы. Я до сих пор помню некоторые из тех замечательных обедов, которые мы проводили за большим столом Оркаттов.

Флора Белль была одной из пяти пар близнецов и осиротела в раннем возрасте. В какой-то момент детей собирались отправить в приют, и Флора Белль, хотя она и не была старшей, собрала всех своих девятерых братьев и сестер под одной крышей. Они все относились к ней с большим уважением.

Бабушка Флора Белль была очень красива, с хорошей структурой костей, вьющимися волосами цвета соли с перцем, подтянутой фигурой и хорошими ногами. Ее руки также были очень стройными, с длинными пальцами, но красными и грубыми от тяжелой работы и сильных растворов, которые она использовала как практическая медсестра. Она была едва ли не лучшей акушеркой в Джеймстауне и пользовалась большим спросом.

Флора Белль была преданной медсестрой с очень открытым, приветливым отношением к миру. Всегда готовила, убиралась, шила, она была солнечной, активной, энергичной женщиной, мечтательницей и планировщиком. Для нее не было ничего слишком сложного, никаких слишком долгих часов, которое она могла бы лучше потратить, чем сделать что-то для своей семьи.

У бабушки Хант не было особого формального образования, и она ловила каждое слово дедушки. Он был книжным типом, интересовался словами и их происхождением и любил читать вслух. Иногда это была поэзия, иногда политика или книга вроде Черной красавицы, которую он читал нам, детям.

Бабушка заходила в комнату и тихонько шила, слушая. Я помню царапающий звук, который издавали ее огрубевшие от работы пальцы, когда она перебирала лоскуты шелка для своих одеял. Иногда, если история, которую он читал, была грустной, слезы текли по ее мягким щекам, падая на шелк у нее на коленях.

У моих бабушки и дедушки было мало денег, но они обеспечили нам богатую и удовлетворяющую семейную жизнь.

Мне было восемь с половиной лет, когда мы все переехали в маленький дом с тремя спальнями на Восьмой улице в Селороне, в котором сначала жили две, а потом три семьи. Я любила каждый дюйм этого видавшего виды драночного дома. В нем было крыльцо и сарай сзади, а также маленькая темная гостиная, отделенная от холла портьерами. Это были занавески для наших бесчисленных постановок, пока мы росли с Фредди.

Моя спальня находилась в задней части дома, с видом на большой задний двор с высокой изгородью из фиолетовой сирени. В моем комоде находилось три ящика. Нижний был заполнен сценическими костюмами. Старые покрывала, выброшенные занавески, ленты и кружева все это нашло свое место в этом ящике и было с радостью использовано.

Как только обе семьи уютно устроились под одной крышей, тетя Лола родила дочь с помощью опытной бабушки Флоры Белль. Поскольку тете Лоле нужно было управлять салоном красоты, ее дочь Клео осталась с нами и стала нашей малышкой. У Клео были большие темные глаза, черные вьющиеся волосы, пухлые коленки с ямочками и хорошее настроение ее матери.

Как только она научилась ходить, ее добавили в нашу репертуарную труппу. Я одевала, делала ей макияж, потом репетировала с ней ее реплики.

Поскольку все взрослые члены семьи работали, я редко куда-либо ходила без Фредди, держащегося за одну руку, и Клео за другую. Поскольку я ревновала Фредди при его рождении, прошло совсем немного времени, прежде чем полностью взяла его под свое крыло. Он был не только уравновешенным и трудолюбивым маленьким мальчиком, но и дружелюбным партнером во всех наших домашних постановках.

Многие из вдохновений для наших сценических постановок пришли из прекрасных постановок, которые мы видели летними вечерами в парке развлечений Селорон. Он был всего в двух шагах от нашего дома через поле маргариток и железнодорожные пути.

Парк был построен владельцами камвольных фабрик Джеймстауна и уличных железных дорог на рубеже веков. Для нас он стал таким же уникальным и прекрасным, как Диснейленд сегодня, с его Каллиопой, колесом обозрения и каруселью.

Многие богатые семьи нефтяников Питтсбурга построили летние дома на озере Чатокуа, и ДеДе помнила, как они приезжали в парк, разодетые до зубов, разъезжая в блестящих экипажах с подобранными каштановыми и ливреями конюхов. Тогда был озерный пароход, который доставлял лодки из всемирно известного института Чатокуа на северном конце озера.

Суза выступал в оркестровой раковине, а Полин Маклейн летом выступала в мюзикле Миссис Виггс с капустной грядки. Она жила в арендованном доме в Селороне.

Я часто слонялась снаружи, надеясь мельком увидеть своего кумира. Однажды утром она распахнула окно и стояла там, отряхивая свои простыни и одеяла, в бигуди и пылезащитной шапочке. Это было разочаровывающее зрелище.

Вход в парк был бесплатным, и в любой летний вечер мы могли прогуляться и полюбоваться фонтанами цветной воды или захватывающим фейерверком, а также посмотреть Опасности Полин на мерцающем уличном экране.

Мужчина по имени Рекс, одетый в черные колготки, совершал восхождения на воздушном шаре в маленькой корзине. Повисев некоторое время, он спускался на парашюте в парк, а иногда, если дул сильный ветер, в озеро. Когда газ в шаре заканчивался, он спускался, и тому, кто его находил, полагалась награда. Я до сих пор помню, как он летел с неба, словно длинная черная сигара.

Селорон получил свое название от французского исследователя, графа де Селорона. В конце восемнадцатого века он проплыл по двадцатимильному озеру Шатокуа и высадился на южном конце озера, которое с тех пор стало известно как Селорон. Затем землю захватили британцы, а потом американцы. Большинство первых поселенцев в этом районе были выходцами из Новой Англии.

Это пуританское наследие глубоко у меня в крови; моя самая заветная мечта жить в маленьком белом домике в Новой Англии с кустом сирени у входной двери. Мой муж Гэри называет меня одной из эскимосов. Он обожает солнце и жаркую погоду и ненавидит снег и лед.

В Селороне у нас были настоящие метели; озеро замерзло на милю в ширину и было покрыто конькобежцами, буерами и рыбаками. Я бы хотела жить в Новой Англии, где был бы этот яркий чистый воздух, чистый снег и смена времен года.

У меня есть еще одна черта Новой Англии, и это сильная консервативная, пуританская черта. Я всегда отличала добро от зла и хотела бы знать, как я этому научилась, чтобы моих детей научить этому. Я самый консервативный член своей семьи.

Дедушка Фредди был прогрессивным и свободомыслящим; ДеДе верила в то, что нужно отпускать и выражать себя; бить кулаком и давать выход своим чувствам. Ей было наплевать, что говорят или думают другие люди.

Моя мать давала нам, детям, свободу и была в вседозволенности. Она говорит, что знала, из чего мы сделаны, и доверяла нам. Я знаю, что расти рядом с парком развлечений может быть очень плохо. Некоторые дети там резвились; и, хотя я оценила магию этого места и чары притворства, которые оно накладывало, трудно развить настоящее чувство ценностей, вырастая рядом с коммерческим карнавалом. Но, видимо, я извлекла пользу из этого опыта. Не поддаюсь легкому обману кого-либо.

Маленькое здание школы из красного кирпича Селорон, в которой мы учились с детского сада до средней школы, находилось всего в полу квартале от нашего дома. Мне повезло расти в обычной маленькой Организации Объединенных Наций: дети старого англосаксонского происхождения и дети, чьи отцы или деды приехали из Италии, Албании, Греции, Германии, Польши, Норвегии, Швеции и Дании.

Джеймстаун крупный центр мебели, и искусные плотники приезжали туда со всего мира, поэтому у многих моих одноклассников отцы были высококвалифицированными мастерами. Как и мой дедушка, они очень гордились своей работой.

У дедушки дома была небольшая мастерская, где он делал для нас всевозможные вещи. Он делал нам санки, повозки и тачки, ходули, пого-палки, качели и домики на деревьях. И специально для меня он сделал совершенно изумительную кукольную мебель, часть которой я до сих пор храню. Используя прекрасные кусочки дерева вишни, ореха, он вытачивал и закручивал крошечные столбики кукольных кроватей и ножки стульев.

Постепенно методы массового производства вытеснили старые медленные, осторожные, придирчивые способы изготовления прекрасной мебели. Мой дедушка научился работать на токарном станке, но ему не хватало удовольствия от превращения куска дерева в нечто элегантное и красивое собственными руками. Он оказался рабочим на фабрике еще до времен профсоюзов и видел много злоупотреблений властью. И поскольку он был идеалистом, искренним гуманистом, то стал последователем лидера социалистов Юджина Дебса, пламенного защитника всех неудачников.

Я помню славный день в Селороне, когда появилась ванна. У нас уже была ванная комната с туалетом, если говорить неделикатно, но не было ванны, так как у нас не было горячей воды. В субботу вечером мылись на большой железной дровяной кухонной печи. Когда мы были маленькими, я первой купалась в оцинкованном корыте, за мной следовал Фредди.

Летом дедушка не отпускал нас купаться в озере Чатокуа, пока не брал с собой кусок мыла для мытья головы и всего тела. Поэтому мы действительно хотели отпраздновать, когда наконец-то появилась горячая вода и ванна. Это была новая роскошь в уединении.

Мы, дети, всегда называли дедушку Ханта папочкой и продолжали называть его так до конца его дней. Он был нашим папочкой в том смысле, что он был мужчиной в доме, которого мы любили и которому подчинялись. Он являлся великим в вопросах дисциплины, и, если вы не прыгнули сразу, бац! вы получили ее.

Однажды я слишком долго медлила, пока шла к обеденному столу, и папа шлепнул меня ложкой для соуса с подливой на ней! Горячая куриная подливка была по всей столовой и на моем воскресном платье тоже.

Самое замечательное в моем дедушке Ханте было то, что он так хорошо заботился обо всем. Он научил нас той же гордости собственника.

Однажды я упала в подвале, порвала платье и испортила свои белые туфли угольной пылью.

Этот подвал был для меня завораживающим местом: таинственным и в то же время таким спланированным и упорядоченным. Там были пустые коробки, оставшиеся с одного Рождества, ожидающие следующего, аромат свежесрубленного дерева, ряды бабушкиных консервов, влажный запах земляного пола. Яйца хранились в глиняном горшочке.

Было немного жутко совать руку в холодный рассол. И эти чертовы пауки, как я их ненавидела! Иногда змеи тоже туда заползали.

Смотри, говорил папа, поднимая одного, это всего лишь подвязочный уж, разве ты не видишь? Он безвреден.

Конечно, в округе водились гремучие змеи и медянки, и он научил нас их распознавать, как учил различать ядовитые виды грибов.

Сад папы привлекал поклонников на многие мили вокруг. Он снабжал нас свежими овощами и ягодами все лето, а остальное консервировал для хорошего питания в течение всей долгой, суровой зимы. В холодную погоду кошка всегда рожала котят в подвале и прятала их там. Однажды вечером, когда мы все были наверху, кошка замяукала у двери подвала, и кто-то из нас выпускал ее, она вынесла свое потомство по одному за шиворот, чтобы мы могли ими полюбоваться.

Когда Клео была еще младенцем, бабушка Флора Белль отказалась от обязанностей сиделки и осталась дома, чтобы ухаживать за ней. Но потом здоровье бабушки начало ухудшаться, и забота о младших детях и приготовление ужина на столе стали моей обязанностью.

Я не могла понять, почему нервы бабушки иногда сдаются, но ее боль и наш шум, должно быть, порой были невыносимы.

ДеДе сказала, что мне нужно заниматься на пианино по часу каждый день после школы. Она была прекрасной пианисткой и настаивала, что во мне есть музыка и она там и осталась, во мне.

Бабушка тоже заставляла меня заниматься, но, когда она заболела, моя игра, казалось, только раздражала ее.

Я просто не могла понять перемены в моей любимой бабушке. И вот однажды узнала, что у нее рак матки, и она не поправится. Она становилась все слабее и слабее. Ближе к концу все время лежала в своей большой кровати из красного дерева в гостиной.

Бабушка Хант умерла, наконец освободившись от страданий. Мне не разрешили пойти на похороны. Я взяла маленькую Клео и Фредди за руку и пошла за похоронной процессией по улице, рыдая от всего сердца. Бабушке Хант было всего пятьдесят один год, когда она умерла. Благодаря ей в моем сердце особое место занимают исследования рака. Хотя она знала, что ее собственный случай безнадежный, она до конца молилась об излечении для других.

* * *

Каждый День памяти мы срезали большие ветки цветущей сирени с фиолетовых кустов на заднем дворе и несли их на кладбище Лейквью к могиле бабушки.

С тех пор сирень стала для меня почти навязчивой идеей; кто-то однажды интерпретировал мою страсть к ней как сигнал возвращения в утробу, к Селорону, к невинному счастью, детства.

Какова бы ни была причина, эмоциональный рывок настолько непреодолим, что я, как известно, планирую поездки в Новую Англию в мае, чтобы просто увидеть и понюхать цветущую сирень.

Ее трудно выращивать в Калифорнии, хотя я пытаюсь уже много лет. На самом деле есть мужские и женские кусты, хотя никто, кажется, не может их отличить. Мы просто сажаем их все вместе в самом солнечном углу сада и надеемся.

В этом году они зацвели в первый раз. Конечно, у них нет аромата сирени на Востоке. Тем не менее, я была в восторге!

После смерти бабушки Хант днем в доме не было ни одного взрослого. Я внезапно оказалась на ее месте, в возрасте одиннадцати лет. Фредди тогда было семь, а Клео три.

ДеДе, безусловно, была ярким примером преданности женщины в своей семье. Она редко могла вернуться домой со своей работы по продаже шляп раньше шести или шести тридцати, включая субботу.

Поэтому моей работой было застилать кровати, вытирать пыль, следить за тем, чтобы стол был накрыт, готовить ужин и мыть посуду после ужина. Затем ДеДе засиживалась за полночь, стирая и гладя одежду, штопая и зашивая. У нее было два платья, оба черных, которые она чистила и чистила, и носила с белыми воротничками или жемчугом. В то время ДеДе было тридцать, она все еще была красивой женщиной с заразительным смехом.

Продажа шляп была утомительной работой. Моя мать много часов находилась на ногах, а зарплата была низкой. Она никогда не жаловалась и всегда делала вид, что все в порядке, но мы знали, как усталость и беспокойство о том, чтобы свести концы с концами, усугубляли ее мучительные мигрени.

Сама страдаю головными болями, поэтому знаю, через что ей пришлось пройти, но, к счастью для меня, сегодня головные боли можно лучше контролировать.

Я до сих пор вижу, как ДеДе по воскресеньям раскладывает свой еженедельный заработок по маленьким конвертам. Там было 1,25 доллара на страховку, или 4 доллара на новую стиральную машину, или 2 доллара на новый комплект мебели для веранды, все покупалось вовремя. Но у меня была самая красивая одежда из всех детей в школе. Я всегда была первой с последними вещами, будь то енотовая шуба, открытые галоши или синяя саржевая блузка средней длины, которая подходила к моему короткому мальчишескому бобу.

ДеДе всегда хотела лучшего для своих детей, даже если это означало влезть в ломбард, чтобы заплатить за это. Каждый день мы звонили ей в Marcuss, элегантный магазин одежды, где она работала в Джеймстауне. Как только она узнавала, что мы все благополучно вернулись из школы, она вешала трубку.

Затем мы играли в спектакли весь остаток дня, пока не замечали, как ДеДе сходит с тележки в конце улицы. Затем Фредди спешил накрыть на стол, а я собирала кровати. После я доставала швабру. Когда ДеДе входила, она сначала смотрела на лестницу, чтобы увидеть, сколько облаков пыли все еще танцуют в свете. Я не помню, чтобы она когда-либо расстраивалась из-за этого, но все равно делала какие-то замечания, которые давали нам понять, чтобы мы никого не обманывали. Я скучала по тому, что ее не было рядом все время по той ежедневной близости, которую пытаюсь дать своим детям, но даже тогда понимала, почему это просто невозможно.

Примерно в это время, когда мне было одиннадцать или двенадцать, попробовала свою первую сигарету. ДеДе зашла в мою маленькую спальню и обнаружила, что она синяя от дыма. О, так ты теперь куришь, любезно заметила она. Давай выкурим вместе. Она заставляла меня затягиваться одной сигаретой за другой, пока я не стала фиолетовой, а затем зеленой. Мне было восемнадцать, когда я снова попробовала курить.

Тетя Лола часто разрешала мне помогать в ее салоне красоты. Я работала с детьми клиентов, завивала им волосы раскаленным щипцами для волос и делала стрижки.

Думаю, я фактически вывела тетю Лолу из бизнеса. Разгневанные матери детей просто отказались приближаться к этому месту. В конце концов тетя Лола закрыла магазин и пошла работать медсестрой. Однако я по-прежнему люблю все, что связано с косметическим бизнесом. У меня есть комната, полная парикмахерского оборудования, и я по сей день делаю перманент, укладки для волос, маникюр и педикюр. Только теперь я в этом преуспела.

Когда тетя Лола уехала учиться на медсестру, то развелась с моим дядей Джорджем. Он уехал и исчез из нашей жизни, а Клео осталась с нами. Она была милым, ласковым ребенком, которая часто забиралась в кровать или на колени ДеДе, чтобы ее утешили. Мы называли ее Клео-малыш; Фредди был Фрици-бой, а я была Люсиль-что-черт-ты-теперь-делаешь?

Среди вещей, которые делали жизнь в Селороне интересной, были крушения поездов. Железнодорожные пути Эри тянулись вокруг озера от Мейвилла, административного центра округа на севере, и проходили всего в нескольких сотнях ярдов от нашего дома. Однажды миссис Кертис, единственный состоятельный член нашей общины, застряла на путях на своем электромобиле. Она жила в большом оштукатуренном доме, который занимал целый квартал, окруженный высоким забором. Для нас, детей, она была загадочной личностью, поскольку мы так мало знали о ней. Видимо, она была немного глухой, так как не слышала приближающегося поезда до столкновения. Вагон был уничтожен, но миссис Кертис была лишь ранена. Проводники погрузили ее в багажный вагон и отправились в Джеймстаун в больницу.

На месте крушения я нашла несколько янтарных бус, и подумала оставить их себе, но в конце концов честность взяла верх. После того, как миссис Кертис вернулась домой из больницы, я прошла через ее впечатляющие ворота и позвонила в дверь. Она оказалась милой и очаровательной женщиной. Она подарила мне настоящие золотые наручные часы награду за возврат бус.

В другой раз грузовой вагон Эри отцепился и наехал на платформу впереди; раздался ужасный грохот и звук раскалывающегося дерева, когда двадцать пять грузовых вагонов сошли с рельсов. Люди повыскакивали из своих домов, и я тоже, но не с пустыми руками. Я бежала по полю с ведрами воды в каждой руке. Ни один пассажир не сгорит в одном из этих товарных вагонов, если я успею. Тогда думала я.

Став намного старше, я должна была следить за двумя младшими детьми. К счастью, с ними было легко справиться, и они редко проказничали.

ДеДе действительно нагрузила меня тяжелыми обязанностями, но, что еще важнее, она доверяла мне принимать правильные решения. Мое детство было сложным, но не изнурительным. ДеДе ставила задачи, и я в значительной степени справлялась с ними и становилась сильнее.

Люди со счастливым детством никогда не переусердствуют; они не стараются и не напрягаются. Они умеренны, приятны, любимы и являются хорошими гражданами. Они нужны обществу.

Но огромное стремление и самоотверженность, необходимые для успеха в любой области не только в шоу-бизнесе часто, кажется, уходят корнями в трудное детство. Я не была нелюбимым или нежеланным ребенком, но меня много кто воспитывал, а затем смерть и жестокие обстоятельства принесли много болезненных разлук.

Мое отрочество было таким же бурным, как вы можете себе представить. В те дни у меня был рыжеволосый характер (но не рыжие волосы). Клео помнит меня как творческого, волевого подростка, крутящегося как вертушка. Я помню, как пиналась, падала, кусалась во время драк на территории школы; были некоторые девушки, с которыми я, конечно, дралась, и несколько парней тоже. Была итальянская учительница машинописи, от которой была без ума, но однажды она так меня разозлила, что я кинула в нее пишущую машинку.

Мне нужно много времени, чтобы разозлиться, но, когда я это делаю, это такой набор вещей за долгий период, что никто не может понять, что в итоге вызвало это... даже я сама.

Между темпераментом и темпераментом есть большая разница. Хотя темперамент это то, что вы приветствуете творчески, потому что он основан на чувствительности, эмпатии, осознанности... но плохой характер отнимает у вас слишком много сил и вы ничего не достигаете.

ВТОРАЯ

Когда мне исполнилось тринадцать, многое из жизненного опыта, что копилось годами, внезапно нашло свое выражение. Большинство моих трюков были теми глупыми выходками, которые совершают подростки, чтобы привлечь к себе внимание. На спор я каталась на роликах на только что вымытом полу школьного спортзала... в Селороне, Много раз прогуливала школу. Выходила из класса чтобы попить воды и больше не возвращалась на урок.

Оглядываясь назад, думаю, что моей главной потребностью был кто-то, с кем можно поговорить, кому можно довериться, какой-то мудрый и отзывчивый старший человек. Таким человеком стал мой школьный директор Бернард Дрейк.

Мистер Дрейк был первым, кто назвал мои бурные чувства талантом и призвал меня выйти на сцену. В восьмом классе у меня было много долгих, приятных разговоров с ним. Затем он ушел из Селорона, чтобы работать в государственной обычной школе. Я так сильно скучала по нему, что однажды взяла маленькую Клео за руку, и мы проехали автостопом пятьдесят миль до его нового дома. Он позвонил ДеДе, и на следующее утро мы сели в автобус.

Летом, когда мне было четырнадцать, меня охватило огромное беспокойство. Дома дела шли не очень хорошо. ДеДе и Эд развелись пять или шесть лет назад, но первые настоящие ссоры и споры начались примерно в это же время. Лицо моей матери становилось напряженным от беспокойства, и часто такси привозило ее домой из магазина посреди дня, когда она страдала от одной из своих мигреней. Она лежала в темной комнате с опущенными шторами, не в силах двигаться или говорить, пока приступ не проходил.

Я беспокоилась о ней и о ее тяжелой жизни.

Дедушка Хант тоже не был счастлив, работая на своем токарном станке в Crescent Tool. С тех пор, как умерла бабушка Флора Белль, он, казалось, был оторван от своих уз. Его бесило, что рабочие фабрики мало разделяли великое процветание, охватившее тогда страну. Конечно, это было задолго до времен социального обеспечения или пособий по безработице; когда человек терял работу, его семья могла голодать, а серьезная болезнь могла разорить его на всю жизнь.

Все местные дети работали летом в парке развлечений; меня наняли поваром быстрого приготовления в киоске с гамбургерами. Я относилась к своей работе серьезно и любила зарабатывать деньги. Берегись! Берегись! Не наступай туда! Кричала я проходящим мимо людям, и когда они останавливались, испуганно зависнув одной ногой в воздухе и обеспокоенно глядя на землю, я продолжала: Подойди сюда и купи себе восхитительный гамбургер! Это завораживало многих людей, и они покупали, и, между прочим, это были чертовски хорошие гамбургеры.

ДеДе строго следила за мной, и я должна была быть дома в определенное время каждый вечер. Мне не разрешалось выходить на каноэ. Однажды решила рискнуть и пошла кататься на каноэ с парнем, и мне пришлось перевернуть его, чтобы вернуться. Я промокла, но все равно была добродетельной!

ДеДе пришлось заставить меня пойти на мой первый танец в бальный зал Celoron Pier. Там все еще выступали все известные группы, такие как Harry James, Glenn Miller и Benny Goodman.

ДеДе разрешила мне накрасить губы и сшила совершенно красивое платье из тафты из вербы с полосой настоящего меха по низу. Девушка на танцах, одетая в какие-то лохмотья, охала и ахала по нему, а затем спросила: Могу ли я его взять?

На следующий день я отдала ей платье.

ДеДе была в ярости, и я ее не виню. Но эта девушка была из очень большой, бедной семьи и никогда не имела ничего хорошего.

Но самым важным событием, которое произошло со мной в мое четырнадцатое лето, было то, что я влюбилась. Никогда не смеюсь над подростковой любовью и не отмахиваюсь от нее.

Мои дети переживают свои первые дикие влюбленности, и знаю, как они могут ранить. Так или иначе, ДеДе большую часть времени находилась в магазине. Эд уделял нам мало внимания, а папа проводил большую часть своего свободного времени с Фредди. Может быть, я все еще искала отца; может быть, Джонни напомнил мне другого средиземноморского типа, по которому я когда-то сходила с ума, моего дядю Джорджа. Какова бы ни была причина, тем летом, когда мне было почти пятнадцать, я влюбилась в итальянского парня двадцати трех лет.

У Джонни Давиты было телосложение Джона Гарфилда, но черты лица были точеными, а темные глаза теплыми и полными жизни. Он был из большой, зажиточной семьи Джеймстауна и учился на врача, когда я впервые с ним познакомилась.

Сначала мои сумасшедшие выходки заставляли его смеяться. Потом мы танцевали вместе в бальном зале. Он был очень милым и заботливым по отношению ко мне.

В основном мы разговаривали. Я хотела поделиться с ним всем, что когда-либо случалось со мной, и всеми моими надеждами на будущее. Тогда я не думала о том, чтобы стать актрисой; просто хотела быть кем-то и облегчить жизнь ДеДе.

Когда осенью 1926 года мы с моей подругой Полин Лопус вернулись в маленькое красное здание школы в Селороне в качестве первокурсниц, мы были единственными девочками в школе с мальчишескими стрижками. Это вдохновило нас на постановку нашего первого любительского спектакля Тетя Чарли.

В тот год у меня была замечательная учительница, мисс Лилиан Эпплби, которая, как и мистер Дрейк, пыталась направить мое непреодолимое желание выразить себя в актерском мастерстве.

ДеДе никогда не ограничивала меня. Быть актрисой? Конечно, почему бы и нет? Она не спала до полуночи, делая нам костюмы и отвечая за многие школьные постановки.

ДеДе не моргнула, когда мы притащили на школьную сцену всю коричневую плетеную мебель для гостиной, за которую она все еще до конца не рассчиталась.

Когда мой отчим вернулся с работы, он поднял Кейна. Негде сесть! запротестовал он.

ДеДе пожала плечами. Мы посидим на крыльце на качелях, пока пьеса не закончится, ответила она ему.

По большей части Эд поощрял мое актерское мастерство. Но не думаю, что сценическая карьера когда-либо приходила мне в голову, пока однажды вечером он не отвел меня посмотреть на великого монологиста Юлиуса Таннена в школьном зале Селорон.

Этот виртуоз сидел в кресле на пустой сцене с единственным светом над головой и рассказывал свою историю. (Недавно мне довелось встретиться с мистером Танненом и рассказать ему, какую важную роль он сыграл в моем приходе в этот бизнес.)

С тетушкой Чарли я впервые узнала то прекрасное чувство, которое возникает, когда на сцене действительно смеются. Я не только играла главную мужскую роль, но и продавала билеты, подметала сцену, а после выключала свет.

В ночь первого представления Полин стояла у входа в школьный зал, собирая билеты. Она едва успела проскочить за кулисы и надеть свои длинные викторианские юбки и чепчик, как я сдернула занавес. Она начала говорить свои вступительные слова, затем остановилась, и на ее лице появилось забавное выражение.

Что случилось? прошептала я. Забыла свои слова?

Нет, сказала Полин с большим раздражением. Я забыла свой макияж!

Это было главной причиной, по которой она хотела играть в пьесе: возможность использовать настоящий макияж с одобрения матери.

Тетя Чарли имела большой успех. Мы брали двадцать пять центов за билет, зарабатывали двадцать пять долларов и отдавали все это девятому классу на школьную вечеринку.

Мы с Полин часто вспоминаем это. Она до сих пор живет в том же маленьком доме в Селорон и теперь является преданным консультантом по вопросам профориентации.

Успех Тети Чарли вдохновил меня на то, чтобы участвовать во всех музыкальных и драматических постановках, в которых я могла сыграть, от школьного драматического кружка до ежегодных постановок Шрайнеров. Даже вышла на сцену театра Palace в Джеймстауне, чтобы меня сфотографировал какой-то странствующий мошенник, унаследовавший старую камеру и плохую пленку. Это была моя первая кинокартина что-то под названием Тилли-труженица.

Когда мне было пятнадцать, компания Гарри Ф. Миллера поставила мюзикл под названием Ревю шотландского отряда на той же сцене в Palace. Я танцевала танец апачи с таким рвением, что упала в оркестровую яму и повредила сустав на руке.

Jamestown Post-Journal приветствовал меня как новое открытие, а глава Jamestown Players Билл Бемус сказал мне, что я полна таланта.

Тем летом я работала в парке в киоске с мороженым и танцевала в звездные летние ночи с Джонни.

ДеДе не одобряла мой роман с ним. Она считала, что он слишком стар для меня, и ее беспокоили слухи, окружавшие отца Джонни и мафию. Это были беззаконные двадцатые, эпоха неприкасаемых, Аль Капоне и сухой закон.

Технически, каждый, кто прикасался к алкоголю, был нарушителем закона.

Я считала сухой закон полнейшей глупостью, и большинство людей в то время тоже так считали, даже ДеДе. Но она не хотела, чтобы я водила дружбу с кем-то, кого можно было бы счесть сомнительным.

Запрет плохо отразился на Селороне, поскольку с закрытием всех общественных баров большие курортные отели, окружавшие озеро, начали умирать на ходу. Некоторые из них были заколочены, другие снесены. Когда исчезли прекрасные рестораны и отели, богатые семьи нефтяников из Питтсбурга начали переезжать в другие места, а их большие дома пустовали. Прекрасный парк развлечений Селорона стал немного приходить в упадок. Он никогда не был Кони-Айлендом там не было зазывал или дешевых аттракционов но постепенно тип людей, прогуливающихся по парку и ведущих там дела, изменился.

Однажды рано утром Джонни не повезло. Его отца застрелили перед католической церковью, когда он выходил с шестичасовой мессы. Амбиции Джонни стать врачом умерли вместе с его отцом. С тех пор он был главой семьи, с матерью и многочисленными братьями и сестрами, которых нужно было содержать.

ДеДе попросила Джонни держаться от меня подальше. Это не принесло особой пользы, хотя в глубине души, понимала, что она права. В конце концов, учитывая ее сопротивление и новые обязанности Джонни, мы с ним видится стали все реже и реже. Но наша любовь была настоящей: она оставалась любовью, которая преследовала меня много лет по крайней мере, пока я не приехала в Голливуд.

* * *

Летом после моего второго года обучения в старшей школе в парке провели конкурс красоты по купанию Мисс Селорон. Судьей должна была стать Мисс Америка 1927 года, и это было довольно большое событие в местных масштабах.

Я не особенно хотела участвовать в конкурсе красоты по купанию. Была очень худой, при моем нынешнем росте пять футов семь с половиной дюймов, и весила меньше ста фунтов. И были веснушки на спине, что меня ужасно смущало. Но кто-то ввел мое имя, и я согласилась.

Женским идеалом в то время была Клара Боу с ее лицом в форме сердечка и короткими локонами.

Я старалась изо всех сил выглядеть как Клара Боу, но безуспешно. Кандидаты должны были разместить свои фотографии в газете до конкурса, и ДеДе отправила меня к лучшему фотографу в Джеймстауне, Генри Блэку. Именно мистер Блэк, как цитировали, сказал: Очень сложно сделать удовлетворительный снимок мисс Болл, потому что эта леди просто нефотогенична!

Думаю, я заняла второе место в конкурсе, но больше всего помню свое смущение. Только недавно снова начала носить купальники.

Сразу после конкурса красоты наступило 4 июля, настоящее начало моего шестнадцатого лета и самые большие выходные в парке развлечений. Мой дедушка Фред, в праздничном настроении, вернулся с работы с загадочным предметом, завернутым в коричневую бумагу. Это был подарок на день рождения Фредди, которому вот-вот должно было исполниться двенадцать настоящая винтовка 22 калибра.

Фредди хотел сразу же пострелять по воронам, но папа сказал ему: Ты не сможешь использовать ее до завтра, Фрицци-бой. Завтра я покажу тебе, как это сделать.

Рано утром следующего дня толпа начала собираться у озера с корзинками для пикника и мелкой рыбешкой, размахивающей маленькими красно-бело-синими флажками. Был яркий солнечный июльский день, и тяжелый запах клевера доносился с луга, который простирался между нами и железнодорожными путями.

Я торопилась на свою работу по гамбургерам в парке, но все же ненадолго забежала туда, чтобы посмотреть урок стрельбы.

Хотя Клео и Фредди уже были большими детьми, я все еще считала их своими подопечными.

Папа установил мишень из консервной банки на нашем заднем дворе, а затем со своей обычной дотошностью и осторожностью объяснил все о пистолете. Кроме меня и Фредди, там были Клео и Джоанна, девочка возраста Фредди, которая гостила у кого-то по соседству. Папа поставил консервную банку примерно в сорока футах от нас, в сторону открытых полей, где не было домов.

На углу жил восьмилетний мальчик по имени Уорнер Эриксон. Время от времени можно было услышать, как его мать кричала: Уорнер! Домой!, и Уорнер мчался к своему двору, так как мать шлепала его за малейшее нарушение.

В эти выходные, посвященные Дню независимости, он забрел к нам во двор и выглядывал из-за угла нашего дома, наблюдая за стрельбой по мишеням.

Сначала мы его не заметили, но потом папа сказал: А теперь, Уорнер, пожалуйста, сядь и не мешай.

Уорнер подошел к нам и послушно сел на траву, чтобы посмотреть. Моя подруга Полин тоже наблюдала с безопасного расстояния, со своего крыльца.

Мой брат стрелял по мишеням, а затем настала очередь его маленькой подружки. Джоанна подняла пистолет и прижала его к плечу, закрыв один глаз. В этот момент мы услышали пронзительное: Уорнер, иди домой сию минуту!

Уорнер метнулся в сторону своего дома, прямо перед винтовкой. Пистолет выстрелил, и парень упал, распластавшись, на землю, в кустах сирени.

Я ранен! Я ранен! закричал Уорнер.

Нет, не ранен, сказал папа. Вставай.

Затем мы увидели растекающееся красное пятно на рубашке молодого человека, прямо посередине его спины.

Клео закричала, и я взяла ее на руки. Уорнер был точно ее возраста и был ее особым товарищем по играм. Хлопок сетчатой двери подсказал мне, что Полин бежит, чтобы рассказать матери. Папа выглядел ошеломленным; затем он поднял Уорнера так же нежно, как лист. Он говорил с ним тихим, успокаивающим голосом. Девушка, которая стреляла из пистолета, была в шоке.

Уорнер молчал на руках у папы, пока мы все шли сотню ярдов до его дома.

Затем мать Уорнера выскочила из задней двери. При виде крови и обмякшего тела сына она начала истерически кричать.

Скорую помощь пришлось ждать долго, долго. Пока мы сбивались в кучку, испуганная миссис Эриксон носилась по улице, рассказывая всем: Они застрелили моего сына! Они застрелили моего сына!

Следующие несколько дней были своего рода кошмаром, поскольку мы все держались за сводки из больницы.

Затем мы узнали ужасную новость: пуля 22 калибра очень маленькая, но по фантастической неудаче пуля прошла прямо через позвоночник Уорнера, перерезав спинной мозг.

В одном из моих первых альбомов есть пожелтевшая вырезка из Post-Journal от 5 июля 1927 года: Уорнер Эриксон, восьми лет, из Селорона, все еще находится в критическом состоянии в больнице Джеймстауна в результате выстрела в спину в воскресенье, 3 июля, в Селороне. Люсиль и Фред Болл стреляли по мишени позади своего дома. Парень Эриксон вышел на стрельбище, когда Джоанна Оттингер, молодая девушка, выстрелила примерно в то же время, пуля вошла в спину мальчика и прошла через его легкие, застряв в груди. Мистер Хант, дедушка детей Болла, наблюдал за стрельбой.

Примерно через неделю Уорнер вернулся домой из больницы. Его мать часто катала его вверх и вниз по тротуару перед нашим домом. Каждый раз, когда Клео видела своего друга, она начинала плакать. Мы все ужасно любили Уорнера.

Папа с радостью оплачивал бы счета врачей Уорнера до конца его жизни, но Эриксоны не пришли навестить папу. Они ринулись к адвокату.

Они планировали подать на папу в суд за все, что у него было, рассказали всему району. Чувства за и против накалились.

Папа не мог поверить, что кто-то подумал, что это не случайность.

Возможность судебного иска сильно его беспокоила. Ему тогда было шестьдесят два года, и он был близок к концу своей трудовой карьеры.

Его крошечные сбережения и дом это было все, что у него осталось. Поэтому по совету адвоката он передал дом своим дочерям, ДеДе и Лоле, за один доллар.

Прошел почти год, прежде чем дело дошло до окружного государственного суда.

Папу обвинили в халатности, так как он был единственным взрослым, присутствовавшим на слушании. Это был душный, пасмурный день в мае 1928 года, сирень была в полном опьяняющем цвету, когда адвокат папы отвез нас к внушительному желтому зданию суда в Мейвилле, на северном конце озера.

Зал суда в колониальном стиле был большим и внушительным, со светлыми деревянными панелями и впечатляющими масляными портретами по всему залу, судьи в мрачных мантиях.

Эриксоны подвезли молодого Уорнера и припарковали его прямо перед скамьей присяжных, чтобы все могли парнишку хорошенько рассмотреть. Двое врачей из Джеймстауна, которые его лечили, дали показания о том, как пуля вошла в позвоночник. Они сказали, что Уорнер парализован ниже пояса на всю жизнь. Он сидел и слушал с яркими, умными глазами.

Я дрожала и чувствовала тошноту. Папа был белый как полотно.

У моего дедушки было не так много свидетелей в его защиту: только ДеДе, Фредди, Клео и я. Приехавшая девушка, которая выстрелила, Джоанна Оттингер, не присутствовала. Ее показания могли бы очень помочь папе, но она была дома в другом штате. На самом деле, никто из нас больше ее не видел.

Клео плакала на свидетельском месте, а Фредди и я, напуганные до полусмерти, заикались и запинались, когда мы пересказывали и повторяли все меры предосторожности, которые предпринял папа; как Уорнеру, без приглашения, сказали сесть на траву на безопасном расстоянии и не двигаться; и как он внезапно вскочил на звук голоса матери и бросился под пистолет.

Суд начался в один из дней и продолжался до следующего утра. Кто-то поднялся на свидетельское место и сказал, что папа сделал Уорнера мишенью и позволил нам попрактиковаться на нем. Мы не могли поверить своим ушам. Как кто-то может винить папу в этом? Это была просто необъяснимая трагедия.

Присяжные ушли около одиннадцати часов утра и отсутствовали четыре с половиной часа. Мы ходили взад и вперед по коридорам здания суда, как нам показалось, целую вечность. Затем присяжные торжественно вернулись, и мы узнали, что Эриксоны выиграли свое дело. Папа проявил халатность, сказали они, и он должен заплатить Эриксонам 4000 долларов, хотя все золото в мире не могло бы восстановить способность Уорнера ходить.

Сейчас это не кажется большой суммой, но в 1928 году это являлось всем, что у нас было. Папа утверждал, что дом не его, и принадлежит его дочерям, но передал все свои сбережения и страховку, каждый цент, который он накопил за всю жизнь упорным трудом, и объявил о банкротстве. Эриксоны были не удовлетворены.

Они снова подали в суд, утверждая, что передача папой дома дочерям за доллар была мошенничеством, направленным на задержку и обман его кредиторов. Эриксоны снова выиграли, и снова появился шериф, на этот раз, чтобы конфисковать дом, арестовать папу и отправить его в тюрьму.

Вся эта история дала мне самое искаженное представление о правосудии и так называемой надлежащей правовой процедуре. По-моему, папа был невиновен. Судья, должно быть, тоже так думал, потому что он освободил папу из тюрьмы почти сразу, но сказал, что он должен оставаться в пределах города Мейвилл в течение года.

Мэйвилл находился примерно в двадцати милях от Селорона, поэтому ДеДе пришлось разместить его у родственников-фермеров на год.

Но разорение папы все еще не было завершено. В сентябре 1928 года наш любимый маленький домик в Селороне был выставлен на аукцион. Любопытные искатели приключений топали по огороду папы, залезали в курятник, носились вверх и вниз по лестнице и открывали дверцы шкафов. Для меня это была последняя капля самая несправедливая, бесчеловечная вещь, о которой я когда-либо слышала.

Просто не могла этого понять. Дом стоил 4000 долларов, но принес на аукционе всего 2600 долларов. Все это поглотила ипотека, которую папа все еще был должен, и различные судебные издержки, и поэтому Эриксоны ничего не получили.

Они забрали наш дом, мебель, которую ДеДе так старательно покупала вовремя, неделю за неделей, страховку все. Это было ужасно; невероятно. Мой дедушка больше никогда не работал. Сердце у него оборвалось.

Я не понимаю, как в этом случае можно совместить наказание с преступлением. Это навсегда заставило меня с подозрением относиться к закону. И страх перед оружием остался со мной по сей день.

Это разрушило для нас Селорон, и сломало нашу совместную жизнь там. Мы переехали в маленькую квартиру на Уилкокс-авеню в Джеймстауне. Я поступила на третий год в новую, странную среднюю школу, которую ненавидела.

Вскоре после этого начала убегать. Уезжала в Чикаго, Кливленд, Буффало, куда угодно. Купила свою первую собаку, маленького фокстерьера, и назвала его Вуппи.

Куда бы я ни шла, Вуппи тоже была со мной, но иногда мое путешествие было для него слишком сложным.

Однажды я на машине разогналась до восьмидесяти восьми миль в час на одной из местных грунтовых дорог, и Вуппи выпрыгнула и сломала лапу.

Мне не терпелось куда-нибудь поехать и что-нибудь сделать.

ДеДе была вне себя от беспокойства обо мне. Она наконец решила, что если я должна сбежать, будет лучше, если она поможет и направит меня.

Поэтому однажды вечером за ужином в нашей маленькой квартире на Уилкокс-авеню она сказала мне: Люсиль, как насчет того, чтобы пойти в театральную школу?

У меня округлились глаза. Можем ли мы себе это позволить?

Я уже была в банке, и они одолжат мне денег, сказала ДеДе. Моя мать всегда была готова влезть в ломбард ради благого дела.

ТРЕТЬЯ

Актеры и актрисы все стремятся к привязанности. Мы выходим на сцену, потому что хотим, чтобы нас любили. Сцена удовлетворяет эту потребность лучше, чем что-либо другое; особенно если вы нашли взаимопонимание с аудиторией и можете обнять ее и крепко прижать к себе.

Ирония в том, что в нашей ужасной потребности быть любимыми мы выбираем арену, где нас также может отвергнуть максимально возможное количество людей. Нет ничего более прекрасного, чем волны любви и аплодисментов, разливающиеся по рампе, и нет ничего более сокрушительного, чем когда вы не нравитесь публике.

Все, что вам нужно продать, это вы сами. Отвержение не может быть чем-то, кроме как глубоко личным.

Я не обладала тем, что требовалось для успеха в шоу-бизнесе, когда впервые приехала в Нью-Йорк семнадцатилетним подростком из сельской местности.

Мы с ДеДе выбрали театральную школу Джона Мюррея Андерсона и Роберта Милтона в Нью-Йорке в основном потому, что обучение там было немного дешевле, чем в других драматических школах. Чтобы сэкономить еще денег, жила у нескольких пожилых друзей семьи на улице Дайкман в Верхнем Манхэттене.

В день моего отъезда Джонни отвез меня в Буффало, примерно в семидесяти милях от дома. Оттуда я поехала на юг по Нью-Йоркской центральной магистрали.

Нью-Йорк напугал меня до смерти и пугает до сих пор. Это как-то связано со всем этим холодным бетоном и сталью вместо травы и деревьев.

Я была в ужасе и онемела от всех в драматической школе.

Роберт Милтон, один из руководителей школы, был моим учителем ораторского искусства. В первый же день он попросил меня произнести слова лошади и вода. Класс захихикал, когда я это сказала, и мистер Милтон ударил себя по лбу в преувеличенном ужасе. Как это по-среднезападному! заметил он. Нам придется это изменить!

Я сразу поняла, что он меня не очень любит.

Вскоре они обнаружили, что я не умею петь, не умею танцевать, не могу должным образом контролировать свое тело или голос. И ученики, и учителя меня игнорировали, что казалось почти уместным.

Другая ученица школы заслужила восторженные отзывы за все, что она делала. Невысокая, динамичная блондинка, она выступала с большим воодушевлением. Бетт Дэвис продолжила подтверждать веру школы в ее впечатляющие способности.

В конце семестра школа написала моей матери, что им жаль, но у меня нет того таланта чтобы стать актрисой, и что она тратит деньги впустую.

Из семидесяти учеников, которые начали этот семестр, только двенадцать сдали экзамен; я была одной из неудачниц.

Хотя я была одинока, и тосковала по дому, не могла выносить насмешки и хихиканья, которые, как чувствовала, будут ждать меня в Джеймстауне.

Это был день Безумств Зигфелда и представлений Шуберта; сотни девушек были наняты, чтобы украсить сцену мехом и перьями. Поэтому решила стать танцовщицей.

Вскоре поняла, что для того, чтобы выжить в театре, нужно быть очень сильной, очень здоровой и чертовски выносливой.

Редко кто-то говорит тебе ободряющее слово. И я боялась неизбежного вопроса: У тебя есть опыт работы на Бродвее?

Я выпятила свою худую грудь и весело ответила: Нет, сэр, я ничего не делала на Бродвее, но я бы очень хотела попробовать. Затем добавила, что приехала из Бьютт, штат Монтана.

Эта пылкая и немного нечестная речь принесла мне пять рабочих мест в разных мюзиклах, например, в качестве хористки в третьем составе труппы Рио-Рита.

В те дни никому не платили за репетиции, поэтому ДеДе мне помогала финансово, чтобы удержать меня на плаву.

Однажды утром я проснулась и обнаружила, что у меня всего четыре пенни. Проезд в метро до театрального района стоил никель. Поэтому я попрошайничала за пенни.

Один хорошо одетый пожилой мужчина остановился послушать, а затем протянул мне десятидолларовую купюру. Послушайте, мистер, сказал ему с уничтожающим взглядом, все, что мне нужно, это один пенни. Он, наверное, все еще стоит там с открытым ртом!

Соблазнительные девчонки Шуберт были подлыми старыми гарпиями. Они ненавидели любую конкуренцию, особенно семнадцатилетних подростков. Я приходила на репетиции пораньше и оставалась там до тех пор, пока меня не вышвыривали со сцены окурками сигар. Но похоже, у меня ничего не получалось. Должна была излучать страстный секс, но все, что мне удавалось передать, это свою неловкую робость.

Я была такой застенчивой, что все, что делала, это съёживалась в углу, смотрела и слушала.

Если кто-то задавал мне вопрос, слова застревали у меня в горле. Раз за разом репетировала по несколько недель, а потом меня увольняли. Никогда не задерживалась на первой примерке костюма. Я не виню режиссеров. Я бы тоже уволила эту робкую девчонку Люсиль Болл.

Но я не сдавалась. Стерла подошвы, тащась в кастинг-офисы, и затыкала дырки газетой. Пряталась за кофейными барами, ожидая, когда клиенты уйдут.

В 1928 году за десять центов можно было получить два пончика и чашку кофе. Часто клиент мог оставить один пончик несъеденным и никель на чаевые. Я быстро пробиралась на его место, поглощала оставшийся пончик и заказывала кофе на чаевые.

Затем меня выбрали для хора шоу Фреда и Полы Стоун; это было Stepping Stones.

Когда прошло пять недель, а я все еще участвовала в шоу, мое настроение взлетело до небес.

Затем поздно ночью продюсер потребовал внести некоторые изменения в танцевальные номера. Около полуночи режиссер наконец сказал: Мы собираемся добавить немного балета, девочки. Все, кто не умеет работать пальцами ног, выбывают из шоу.

Мне он добавил: Забудь об этом, Два-стрелка. Ты славный ребенок, но у тебя просто нет этого. Почему бы тебе не вернуться домой в Монтану и не завести большую семью?

Засунула руки в пустые карманы и поплелась долгими кварталами на север в свою никчемную квартиру в меблированных комнатах на Columbus Circle.

Не могу сказать, что была обескуражена. По какой-то непостижимой причине знала, что когда-нибудь добьюсь успеха как актриса. Просто решила отложить борьбу на некоторое время. Больше не хотела быть обузой для ДеДе.

Вот что советую любой молодой актрисе, которая борется за выживание: главное развиваться как женщина, а уже потом как актриса. Вы не будете заниматься проституцией, чтобы получить роль, если вы в здравом уме. Вы не будете счастливы, что бы вы ни делали, если вы не будете чувствовать себя комфортно со своей совестью. Держите голову высоко, держите плечи расправленными, сохраняйте самоуважение, будьте любезны, будьте умны. И помните, что практически не бывает мгновенных успехов. До этого блестящего хита было десять, пятнадцать, иногда двадцать лет в соляных шахтах, в поте лица.

Излечилась от своей застенчивости, когда наконец поняла, что люди не думают обо мне так много, как я им представляла. По правде говоря, всем было наплевать. Как и большинству подростков, я была слишком эгоистична.

Когда перестала быть пленницей того, что, как я думала, было мнение других обо мне, стала увереннее и свободнее. Но мне все еще нужно было есть.

Была полночь субботы, когда меня уволили из Stepping Stones после пяти недель репетиций без оплаты. В воскресенье пролистывала объявления, а рано утром в понедельник получила работу модели с зарплатой двадцать пять долларов в неделю. Постоянная диета из кофе и пончиков не добавила мне много плоти, поэтому решила, что зимние пальто скроют мою худобу.

Мои коллеги-модели стали хорошими подругами. Они устроили мне свидание вслепую на ужин и научили, как растянуть этот ужин на два раза.

С восхищением наблюдала, как рыжеволосая модель давала мне первый урок. Подмигнув, пока официант не видел, она сначала положила в сумочку льняную салфетку, затем несколько булочек с маслом, сельдерей, оливки, и большой кусок ростбифа. Иногда, если вы приносили достаточно большую сумку, туда можно было втиснуть и немного французской выпечки.

Моей первой работой в качестве модели стала работа в небольшом оптовом магазине пальто на Седьмой авеню, которым управляли несколько приятных пожилых евреев.

Затем работала в доме по пошиву платьев и костюмов, где сказала им, что меня зовут Дайан Белмонт. Мне всегда нравилось имя Дайан; ипподром Белмонт на Лонг-Айленде вдохновил на фамилию. Некоторые из моих старых друзей на Седьмой авеню до сих пор называют меня Дайан. Они думают, что Голливуд изменил мое имя на Люсиль Болл.

Все время, пока я была в Нью-Йорке, тосковала по своей семье. Когда больше не могла это выносить, собирала вещи и уезжала домой на некоторое время.

Вернувшись домой, я работала клерком в магазине одежды и продавцом газировки в Walgreens напротив отеля Jamestown.

Папа все еще жил у родственников в Мейвилле, и время от времени мы брали машину и вывозили его кататься.

Помню, как мы паниковали, если случайно выезжали за пределы города Мейвилл, так как ему все еще было запрещено выезжать.

Папа был в очень подавленном состоянии духа, и я постоянно беспокоилась о нем. Однажды, ближе к концу его годичного срока, я услышала, что наши родственники на ферме собирают клубнику, и это все, что они дают папе есть. Только клубнику, три раза в день. Моя хорошая подруга Мэрион Стронг помнит, что я была так расстроена и так взбешена, что закатила истерику, как никогда раньше. Швыряла тарелки и подушки, топала ногами, орала, а затем плакала.

Она боялась, что я потеряла рассудок.

Когда-нибудь я заглажу свою вину перед папой! громко поклялась я. Я покажу им, вот увидишь!

Как я это сделаю, понятия не имела. Но знала, что не смогу сделать это, будучи придурком из Джеймстауна.

Поэтому вернулась в Нью-Йорк, и на этот раз мне повезло. Переехала в атмосферу позолоченной элегантности. Стала моделью в всемирно известном магазине одежды Хэтти Карнеги на Ист-Форти-Девятой улице. За одну ночь оказалась в мире богатых светских женщин, гламурных кинозвезд и щедрых городских мужчин.

Хэтти родилась как Генриетта Каненгейзер, дочь венского иммигранта, обосновавшегося в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена. Когда Хэтти открыла свой первый магазин на Десятой улице, она взяла себе имя Карнеги в честь одной из величайших историй успеха Америки. Ее партнерша Рози Рот, с которой очень хорошо познакомилась, занималась дизайном платьев, а Хэтти шила шляпы.

Хэтти сочетала в себе безошибочный хороший вкус и тонкое деловое чутье; ее магазин имел сказочный успех с самого начала, и они с Рози переехали в верхнюю часть города, поближе к торговле экипажами. Всего за несколько лет до того, как я впервые приехала в Нью-Йорк, Хэтти купила особняк из коричневого камня по адресу Ист-Форти-Девятая улица, 42.

Ее салон был роскошным, с целыми комнатами антиквариата из французских замков с позолотой. Хэтти была маленькой динамо-машиной, прямой и откровенной. Она никому не позволяла покупать платье, которое считала неподходящим. Однажды Гертруда Лоуренс потратила 22 000 долларов за один день в своем магазине. Мне сказали, что она потратила бы и больше, но Хэтти не одобряла некоторые ее решения.

Хэтти научила меня правильно сутулиться в платье с пайетками ручной работы за 1000 долларов и носить соболиную шубу за 40 000 долларов так же небрежно, как кролика. Поскольку я была ее самой молодой и наименее опытной моделью, вскоре покрылась синяками, когда она пинала меня в голени, чтобы напомнить, как правильно сгибать колени, или щипала за ребра, чтобы заставить поднять грудь выше.

Вспыльчивая, изменчивая Хэтти увольняла меня по крайней мере раз в неделю, но, как и все остальные модели, я реагировала не на эти вспышки, а на большую теплоту и любила ее.

В основном демонстрировала длинные облегающие вечерние платья и костюмы, меняя их по тридцать-сорок раз в день. С каждой сменой мне приходилось надевать соответствующие туфли, независимо от того, были они моего размера или нет, и шататься по сверхтолстому ковру. К вечеру мои ноги распухали и болели так же, как и голени. За это я получала королевскую сумму в тридцать пять долларов в неделю, хорошую зарплату в 1929 году.

Конни и Джоан Беннетт были частыми клиентами, и я, не теряя времени, осветлила свои волосы до цвета Джоан и подражала ее стилю: гладкие сверху и волнистые по бокам.

Джоан Кроуфорд, Глория Свенсон и Ина Клэр также приходили к Хэтти.

Я пыталась проанализировать их стили: как они ходили, как двигали руками и глазами, что носили и как разговаривали. Также внимательно изучала Социальный регистр, полный Вандербильтов, Уитни и Райнлендеров, для которых ценник был просто чем-то, что горничная срезала с платья.

Барбара Хаттон скупала вагоны одежды.

В отелях Plaza и St. Regis and Pierre, где мы появлялись на всех важных показах мод, научилась узнавать всех ведущих дебютанток.

В то время я этого не знала, но накапливала много полезных знаний. Актриса должна опираться на свой собственный опыт; на то, что она прожила, видела и наблюдала. Часто отмечалось, что Джинджер Роджерс и я можем функционировать на любом уровне: в высшем обществе, в среднем классе и на уличном мальчишке. Такая превосходная комедийная актриса, как Ирен Данн, была убедительна только в благовоспитанных ролях. Джинджер могла бы сыграть ученицу, домохозяйку или Китти Фойл. Я могу быть величественной, как маркиза, если того требует роль, или убедительно чистить картошку.

К тому времени, как начала работать на Хэтти, я уже не была Дианой Белмонт, а Люсиль Болл. Не могу сказать, что мне нравилась жизнь модели высокой моды.

Ненавидела застой, который наступает, когда ты просто модель. У Хэтти чувствовала себя хорошо одетой дурочкой. Но действительно выходила, видела вещи и встречалась с людьми впервые в жизни. И могли произойти довольно забавные вещи.

Помню, как однажды надела очень обтягивающее парижское импортное платье на конное шоу в Белмонте. Там было все светское общество Лонг-Айленда, и нас, моделей, возили в туристическом автомобиле Pierce-Arrow, чтобы мы могли продемонстрировать наши наряды.

Мое платье было из органзы с нарисованным вручную рисунком в виде рыбьей чешуи по всему телу. Внезапный ливень промочил нас, и рыбья чешуя оказалась на моей коже по всей ее поверхности. Я думала, что навсегда стану русалкой. Как модель Хэтти Карнеги, начала знакомиться с некоторыми богатыми завидными холостяками в городе, такими как Сейлинг Барух-младший, Пэт ди Чикко и Кабби Брокколи.

Ночная жизнь в Нью-Йорке тогда была прекрасным разгулом. Вы могли танцевать до рассвета в Гарлеме, смотреть, как солнце встает над Центральным парком, и завтракать в Гринвич-Виллидж. Были сотни вечерних шоу и ночных клубов, и бесконечное количество больших премьер на Бродвее.

У меня были обычные предложения, но в восемнадцать лет брак оказался последним, о чем я думала.

Мне жаль молодых людей сегодня, которые чувствуют себя такими одинокими, что им приходится спариваться со своей первой любовью. Меня шокирует, что так много молодых невест беременеют у алтаря. Когда у вас появляются дети в позднем возрасте, вы цените их больше. Они сохраняют вас молодыми, и вы смотрите на мир лучшими глазами. Вы также можете дать своим детям более тонкое чувство ценностей, потому что, если вам повезет, ваши собственные ценности со временем улучшатся. Но, как и нынешние подростки, я мало спала и редко ела ту пищу, которая была нужна моему организму.

Однажды зимой я сильно простудилась, и простуда переросла в пневмонию. Я несколько дней беспокойно просидела в своей комнате, ворочаясь от лихорадки, но потом поспешила обратно к Хэтти. Мне нужны были эти тридцать пять долларов в неделю.

Я стояла на возвышении для примерки, когда внезапно почувствовала, что обе мои ноги горят. Боль была невыносимой. Хэтти любезно отправила меня к своему врачу, за углом на Пятой авеню. Он сказал мне, что боли были артритными, возможно, ревматоидным артритом. Это неизлечимая болезнь, которая становится все более калечащей, пока больной не оказывается в инвалидном кресле на всю жизнь.

Вам нужно немедленно отправиться в больницу, сказал мне врач Хэтти.

Я быстро подсчитала. У меня всего восемьдесят пять долларов, ответила ему.

Затем он дал мне адрес ортопедической клиники недалеко от Колумбийского университета.

В ту ночь я просидела в ожидании своей очереди три часа, пока бедняки города, некоторые из которых были ужасно искалечены, входили и выходили. Моя очередь подошла только к десяти часам.

Врач клиники осмотрел меня и покачал головой. К этому времени я уже плакала и почти теряла сознание от боли. Он спросил, может ли он попробовать новое и радикальное лечение, какую-то лошадиную сыворотку, и я сказала да, ради Бога, что угодно.

Несколько недель оставалась в своей комнате, а он приходил и делал мне уколы.

Наконец, когда мои деньги закончились, а ноги все еще не стали лучше, мне ничего не оставалось, как вернуться домой в Джеймстаун. Один из моих ухажеров отвез меня на Гранд-Сентрал-Стейшн и подтолкнул к поезду в инвалидной коляске. Я была обескуражена, но не сильно напугана. Уверенность молодых людей действительно замечательна.

Джонни встретил мой поезд в Буффало и отвез меня в квартиру моей семьи на Уилкокс-авеню. Папа, слава богу, снова вернулся домой. Он читал мне лекции о том, как лучше заботиться о себе, а ДеДе, хотя сама все еще работала целый день, посвятила вечера массажу моих ног и подбадриванию меня.

В течение первых нескольких месяцев я испытывала сильную боль.

Мы продолжали делать инъекции лошадиной сыворотки, которые тогда считались крайне экспериментальным, даже отчаянным экспериментом.

Я была подопытным кроликом, который выжил, и боль постепенно утихла. Наконец настал день, когда при поддержке папы и врача я, шатаясь встала. Мы обнаружили, что моя левая нога теперь была немного короче правой.

Ее также тянуло вбок, и чтобы это исправить, я носила двадцатифунтовую гирю в одной из своих уродливых черных ортопедических туфель. Металлическая гиря казалась холодной для моей ступни, а боль, когда топала, была как иголки.

Для поддержания боевого духа надевала тяжелую синюю атласную пижаму, которую купила на распродаже у Хэтти.

Пижамы для женщин только-только входили в моду; думаю, я была первой женщиной в Джеймстауне, которая появилась на улице в брюках.

Одним из счастливых результатов моей долгой болезни стало то, что научилась лучше заботиться о себе. Старалась спать по восемь часов в сутки и ела меньше крахмала и углеводов. Я все еще обходилась без правильной еды, когда была занята, и часто вообще пропускала обед или ужин.

Это имело странный эффект, заставляя меня набирать вес, так как мой организм задерживает жидкость.

Доктор Генри Бейлер, среди пациентов которого были Грета Гарбо и Глория Свенсон, хотел, чтобы я ела понемногу каждые несколько часов, и я пытаюсь это делать. Он не верит в таблетки или лекарства, но он творит чудеса с едой. Поразительно, как много врачей в Беверли-Хиллз ни разу не спросили во время консультации, что вы едите.

В конце весны 1930 года я все еще выздоравливала дома, мои ноги были тонкими, как спички, когда Билл Бемус пришел ко мне.

Билл был профессиональным актером на Бродвее, и поэтому Jamestown Players попросили его спродюсировать и поставить динамичную мелодраму под названием В рамках закона.

Билл видел меня в различных любительских постановках по всему городу с тех пор, как впервые был впечатлен моей работой в Ревю шотландского отряда.

Ему предстояло найти на сложную роль в своей новой пьесе инженю, которая могла бы убедительно сыграть дешевую подружку гангстера, а также дебютантку.

В 1930 году дебютантки считались образцами хороших манер и воспитания.

Билл посмотрел на меня с моими яркими обесцвеченными волосами, синей атласной пижамой и кроваво-красными ногтями и выпалил: Ты Эгги Линч. Ты сыграешь эту роль?

Кто такая Эгги Линч? хотела я узнать.

Затем он описал мне большую сцену пьесы.

Эгги крутая самоуверенная женщина, которая шантажирует женатых мужчин. Но когда ее схватили и отвезли в участок, она убедила инспектора полиции, что он совершил ужасную ошибку. Она вовсе не пресловутая Эгги, а дебютантка, дочь самого богатого банкира в городе. Ужасно культурная Эгги крайне оскорблена тем, что ее привели как обычного преступника.

Инспектор смиренно извиняется. Но как раз когда она собирается надменно выметаться, входит полицейский и небрежно приветствует ее: Привет, Эгги.

Ее настоящая личность раскрыта, Эгги возвращается к своей настоящей сущности. Так ты думаешь, я прекращу, усмехается она, возвращаясь к столу инспектора полиции. Конечно, я прекращу как черт!

Ну, это было довольно сенсационно в 1930 году, услышать, как молодая девушка говорит это. Вздохи ужаса, щебетание, смешки; мы действительно получили их. Забавно было думать, какой косноязычной и неловкой я была в театральной школе; здесь, в моем любимом Джеймстауне, у меня не было ни капли смущения.

Билл Бемус сказал мне, что я излучаю индивидуальность. Ты лучше, чем оригинальная Эгги на Бродвее.Ты можешь играть трагедию, комедию, что угодно, а затем венец славы. Ты профессионал.

Jamestown Journal назвал меня сенсационной, второй Джинн Иглс. Иглс, конечно же, играла проститутку в Дожде Сомерсета Моэма.

Мы отвезли пьесу в институт Чатокуа и дали там еще одно очень успешное представление. Моя подруга Мэрион Стронг не могла поверить, как естественно я вышла на сцену.

Моя осанка была непоколебима, даже когда мышь пробежала по сцене посреди одного из моих больших монологов.

Для роли Эгги я покрасила волосы в темный цвет, а перед самым выступлением Мэрион подкрасила их золотым блеском, что придало им рыжеватый оттенок.

Впервые начала задумываться, не рыжеволосая ли у меня личность.

Но Бродвей казался таким же далеким, как и всегда.

Летом 1930 года нашу семью постигла еще одна трагедия. Тетя Лола закончила обучение на медсестру и тогда была главой одного из отделении в психиатрической больнице на Лонг-Айленде. Судя по всему, ее уже некоторое время беспокоили боли в животе, которые она по глупости игнорировала.

Однажды ночью пациент пнул ее в живот, и она умерла от перитонита. Почти сразу же появился дядя Джордж Мандикос и забрал Клео с собой в Буффало.

Моей маленькой кузине было всего одиннадцать, когда она за одну ночь оказалась в доме без матери, с отцом, которого она едва знала, в греческой общине, где все было для нее чужим: еда, обычаи, язык. Это просто разбило ей сердце, и ДеДе тоже.

Двойная потеря Лолы и Клео сильно расстроила нас всех.

Через несколько недель после отъезда Клео бальный зал на пирсе в парке развлечений Селорон сгорел в ярком пожаре воскресным утром.

Мэрион Стронг и я танцевали там накануне вечером со своими спутницами.

Мы гадали, чьи небрежно брошенные сигареты стали причиной пожара.

Мы с Мэрион стояли на берегу озера, наблюдая, как возвышающееся пламя пожирает старый бальный зал. Пар клубился над холодным озером, когда горящие бревна рушились; густой черный дым, поднимающийся в летнее небо, можно было видеть за много миль.

Там я ходила на свой первый танец, в моем платье из тафты из ивовой лозы с отделкой из натурального меха. Здесь родились и умерли мои первые горько-сладкие увлечения под звуки Margie и S Wonderful. Я начала плакать, а потом не смогла остановиться.

Все призраки в этих потрескивающих языках пламени, взмывающих в небо. Мое чудесное, счастливое детство в Селороне ушло навсегда, и так трагично. Мои первые пикники в парке, какими захватывающими были эти события, с Флорой Белль в ее лучшем воскресном наряде, с корзиной, полной вкусностей на руке... и дедушкой Фредом, таким красивым и с веселым видом, его соломенная шляпа-канотье надвинута на его улыбающиеся голубые глаза. И Лола, с ее солнечными манерами, медовый месяц с Джорджем, и Клео, с ее ямочками на щеках. Мэрион тоже плакала, и мы прижались друг к другу, утопая в море слез.

Мэрион говорит, что она никогда больше так не плакала за всю свою жизнь. Хотела бы сказать то же самое.

ЧЕТВЕРТАЯ

Весной следующего года уговорила Мэрион поехать со мной в Нью-Йорк на поиски работы.

В тот день, когда подруга нас отвезла в город, у нас в сумочках было по двадцать долларов.

Я знала достаточно много внештатных иллюстраторов, чтобы зарабатывать сорок долларов в неделю, позируя для рекламы кофе и сигарет.

Мэрион нашла работу в антикварном магазине в Гринвич-Виллидж.

В отеле Kimberly на Бродвее и Семьдесят четвертой улице мы делили номер с двумя односпальными кроватями и ванной за восемнадцать долларов в неделю. Мы даже делили одно бюро.

Мэрион была упертой как швед. Я старалась помогать ей, иногда что-нибудь советовала. Но ее это не устраивало.

У нас было несколько ссор. Однажды я не одобрила какого-то парня, с которым она встречалась, и мы спорили полночи.

На следующее утро, когда торопилась на работу, то вспомнила, что у Мэрион был двадцатый день рождения. Выбежала, купила несколько свежих весенних нарциссов и засунула их в стакан с водой на комоде.

С днем рождения, старый металлолом! Я нацарапала записку, пока она спала. Мэрион, благослови ее бог, до сих пор дорожит этой запиской.

Она была робкой во многих вещах. Я никогда не могла уговорить ее спуститься в метро. Когда мы гуляли по Нью-Йорку, обычно я шла вперед. Редко ждала, когда загорится зеленый свет. А она, наоборот.

Через несколько месяцев Мэрион затосковала по Джеймстауну и вернулась домой, и через пару лет вышла замуж и создала семью.

Я устроилась моделью в первоклассный дом одежды, принадлежавший замечательной паре по имени Джексон. В норковом заведении Хэтти Карнеги мне было не по себе, но у Джексонов наоборот было веселое место, полное тепла, смеха и семейного настроения. Одежда была изысканной и дорогой, но вместо скучающих светских дам для покупателей у нас находились женщины-закупщицы универмагов, полные разговоров и сплетен, острые как лисы.

Много дурачилась и заставляла их смеяться. Это не мешало продажам. В то время жила в квартире на Ист-Сайде прямо над итальянским рестораном, пропахшим чесноком.

Я показала покупателям, как топала, стучала и пела на лестнице, когда возвращалась домой вечером, чтобы прогнать крыс и тараканов.

Дизайнером была Рози Рот, которая являлась партнером Хэтти Карнеги в начале ее головокружительной карьеры. Джексоны платили ей 25 000 долларов в год неслыханная зарплата для женщины-дизайнера того времени и отправляли ее в Париж несколько раз в год. Рози привозила сундуки с французскими шелками и атласами, достаточно тяжелыми, чтобы стоять отдельно. Ее творения подгонялись индивидуально под семь моделей; часто я стояла около трех часов, пока она драпировала, подворачивала и складывала, ее рот был полон булавок.

Когда мне становилось скучно, я присаживалась это слово в шоу-бизнесе означает игривость.

Эта девчонка полный отстой, жаловалась Рози, тыкая в меня булавкой, чтобы я вела себя прилично. У тебя есть вкус, у тебя есть индивидуальность, у тебя прекрасное тело, говорила она мне. Так почему же ты такая раздражающая? У меня от тебя язва.

Иногда она кричала: Ты уволена! Я радостно выбегала из заведения, зная, что телефонный звонок этим вечером снова примет меня на работу.

Это было во времена до кондиционеров, и платья не имели подкладки. Когда в этой душной примерочной температура достигала 100 градусов, черный пух от длинных бархатных платьев прилипал к нашим телам от жары и забивал поры. Уф! Я все еще чувствую это сейчас.

Неважно: я была там счастлива, потому что Джексоны относились к своим моделям как к собственным дочерям. Когда ужинала с приятными молодыми людьми, миссис Джексон часто позволяла мне взять одно из блестящих творений Рози. Конечно, мне приходилось возвращать его рано утром, до того, как Рози приходила на работу.

Она возражала против того, чтобы модели выставляли ее оригиналы по городу, оставляя на них ожоги от сигарет и пятна от подливки, но Джексоны были очень щедры и понимали.

Я была невестой, которая заканчивала каждый показ мод. Уставшие покупатели платьев с их ноющими варикозными венами заходили только для того, чтобы посмотреть, как я кружусь в ярдах белого кружева, органди или атласа. Некоторые девушки вечные подружки невесты; я была вечной невестой: платиновая блондинка и голубоглазая, полная наивных девичьих мечтаний. И, как всегда, говорила мне Рози, полный ад.

Однажды вечером на Шелковом балу меня увидел киношный разведчик. На следующий день он позвонил мне на работу, чтобы предложить пробную версию фильма. Это было начало июля, нашего самого загруженного сезона, поэтому я сказала ему по телефону: Ну, большое спасибо, но я не могу... Все покупатели в городе, и мы показываем нашу новую линию... Мои наряды сделаны только для меня, и никто другой не может их демонстрировать.

Я повесила трубку и выбросила все это из головы. Но мой босс, мистер Джексон, подслушал разговор и заставил меня перезвонить.

Paramount хочет видеть меня каждый день на этой неделе! сказала ему. Замечательно! ответил мистер Джексон. Это важнее, чем показать несколько моделей одежды. Скажи, что ты пойдешь.

Этот великодушный, замечательный человек настоял, чтобы я прошла тесты, но они ни к чему не привели. Я все еще была нефотогенична, как мне казалось.

Продолжала работать у Джексонов. В эти годы депрессий ДеДе рассталась с Эдом. Этот переворот, наряду с потерей Клео, стал для нее тяжелым испытанием в эмоциональном плане, поэтому я предложила ей отправить Фредди в Нью-Йорк, чтобы он жил со мной.

Он приехал и разделил со мной мою темную маленькую квартиру над итальянским рестораном и учился в средней школе в Нью-Йорке, пока здоровье ДеДе не улучшилось. Когда она пришла в себя, мы все сняли квартиру вместе: я, ДеДе, папа и Фредди. Моя мать нашла работу продавщицей в Sterns на Сорок второй улице.

Ночью наша ванная комната напоминала китайскую прачечную папа даже сам стирал свои рубашки но наконец-то мы были вместе.

Для папы, однако, переезд был катастрофой. Ему было уже под шестьдесят. Он был слишком стар, чтобы найти работу во время депрессии. Ему нечем было заняться, кроме как размышлять в одиночестве в квартире или ходить по улицам города. Грязь и нищета нью-йоркских трущоб были хуже всего, что он когда-либо видел или представлял. Он начал беспокоиться о мире и всех его обитателях.

Чтобы заработать больше денег, я часто позировала по ночам и по выходным для коммерческих иллюстраторов. Внештатный художник по имени Раттерман нарисовал мой портрет маслом в струящемся шифоновом платье в том, что я одолжила на ночь у Рози.

Позже он добавил двух серых русских волкодавов.

К моему великому удивлению, он продал картину сигаретам Chesterfield, и за одну ночь мое лицо и фигура появились на рекламных щитах по всему городу.

Рассел Маркерт, директор Rockettes в Radio City Music Hall, заметил новую Chesterfield Girl высоко над Таймс-сквер и узнал меня. Он встречался со мной в те дни, когда я была с Хэтти.

Сильвия Хало, театральный агент, тоже заметила меня. Она высматривала молодых моделей, которых можно было бы выгодно экспортировать в Голливуд, и она знала мое лицо и имя по многим показам мод.

Оптовый дом Джексонов находился на Тридцать девятой улице и Седьмой авеню.

Часто в обеденный перерыв я проходила несколько кварталов до Таймс-сквер и с тоской разглядывала фотографии в вестибюлях театра.

Однажды влажным июльским днем прогуливалась перед театром Palace, я услышала у входа женский голос.

Люсиль Болл! Как раз тот человек, которого я искал, которого бы хотел отправить в Голливуд?

Обернулась и увидела Сильвию Хало. Кто? Э-э... а... что? Ты последняя девушка Честерфилда, не так ли? продолжила Сильвия.

Ну, Сэму Голдвину, продюсеру, нужна дюжина известных девушек для нового фильма Эдди Кантора Римские скандалы. У него было выбрано двенадцать, но одна только что отказалась, а они должны уехать в Голливуд через три дня и...

Кого я вижу? перебила я. Куда мне идти?

Сильвия кивнула через плечо. Прямо вверх по той лестнице у Palace Theater. Второй этаж. Джим Малви он нью-йоркский агент мистера Голдвина.

Спасибо, крикнула я через плечо, мчась вприпрыжку. Не забудь мои десять процентов, крикнула мне вслед Сильвия.

Это было в среду. К счастью, времени на кинопробы не было, иначе меня бы никогда не приняли. Джиму Малви понравился мой энтузиазм, и он тут же подписал со мной контракт. У меня была гарантия 125 долларов в неделю в течение шести недель плюс бесплатный транспорт. Джексоны дали мне отпуск с их благословения хотя это чуть не испортило их осеннее шоу. Так что в субботу, всего через три дня после моего судьбоносного столкновения с Сильвией Хахло, ДеДе и Дэдди проводили меня на Super Chief в Голливуд.

Все произошло так быстро, что у меня не было возможности понять, что это был мой первый большой прорыв, или чудесная удача. И, конечно, рассчитывала вернуться в Нью-Йорк до того, как в Центральном парке запылают кленовые листья.

У ДеДе была история, которую она рассказывала нам о Голливуде, когда мы были маленькими, и мы любили слушать ее снова и снова.

Когда она уехала туда после смерти моего отца, Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд были возлюбленными Америки. ДеДе посчастливилось оказаться в одном поезде с мистером Фэрбенксом. Когда поезд подъезжал к Лос-Анджелесу, акробатический актер спрыгнул с поезда и перепрыгнул через низкий барьер у путей в объятия золотистой мисс Пикфорд, которая ждала его в нежно-голубом кабриолете. Здесь были все ингредиенты голливудской мечты: секс, гламур, деньги, красивая молодая пара, обожаемая миллионами и обожающая друг друга.

В своих самых смелых мечтах никогда не ожидала, что попаду в Голливуд, но вот здесь, еду на ту же станцию, которую так часто описывала ДеДе, с контрактом на фильм в моем бумажнике, уже измятом от того, что его так часто читали.

Голливуд в 1933 году был оживленным, суетливым местом, полным мужчин и продюсеров, гоняющихся за будущими старлетками вокруг этого знаменитого предмета мебели, кастингового дивана.

Была одной из немногих счастливчиков, прибывших в киномир с контрактом, и уже стояла под защитным крылом студии. В те дни это был благословенный способ начать.

Когда мы прибыли на станцию Пасадены, стояла большая шумиха, с толпой фотографов, пресс-агентов и людей из студии. На мне было черное шелковое платье со скромным белым воротником, наряд, который Констанс Беннетт сделала знаменитым. Платью Хэтти Карнеги было пять лет, но я чувствовала себя в нем королевой.

Мы ехали из Пасадены в Голливуд. Голливуд выглядел как сонная маленькая деревня, полностью окруженная холмами, место дивной красоты после грязи и сажи Нью-Йорка.

Я просто откинулась на спинку своего мягкого сиденья лимузина и впитывала все это: оливковые, лимонные и апельсиновые деревья, странные и экзотические цветы, хор птиц. И над всем этим чистейший, прозрачнейший воздух... Казалось, что можно протянуть руку и коснуться горы в двадцати милях отсюда. В те дни никто не думал о смоге; как и телевидения, его не существовало.

Нас отвезли в отель Рузвельт на мое первое пресс-интервью, где я была достаточно глупа, чтобы сказать репортерам свой настоящий возраст: двадцать один год.

Мы встретились с Сэмом Голдвином и другими руководителями студии, которые спросили нас, где мы хотим жить. Я остановилась в однокомнатной квартире с кроватью Мерфи на Формоза-стрит, примерно в трех кварталах от студии United Artists, где должны были снимать Римские скандалы.

Наконец, пришло время явиться на работу.

Я все время стараюсь учиться на прошлом опыте, и моя жалкая неудача в качестве студента драматического факультета все еще терзала меня. Я поклялась, что не упущу эту уникальную возможность, будучи неразговорчивой, скованной и застенчивой. К тому времени после моих счастливых лет в модельном бизнесе Джексонов я себе нравилась больше.

На следующее утро в студии нам вручили обтягивающие трикотажные купальники и сказали выстроиться в очередь. В основном, так мы и делали месяцами: выстраивались и ждали. Я весила всего 111 фунтов, а другие девушки были довольно пышными, поэтому, пока мы ждали, подкладывала под себя перчатки, бумагу или старую банановую кожуру, все, что могла найти, просто чтобы повеселиться.

Когда Эдди Кантор прошел вдоль очереди, чтобы окинуть взглядом каждую девушку Голдвина, я приложила особые усилия. Вспомнила трюк, который видела у Дороти Гиш на ипподроме Белмонт.

Она и ее сестра Лилиан сидели в ложе с двумя джентльменами, когда моделей Хэтти Карнеги усадили на места прямо за ними. Через некоторое время Лилиан ушла с джентльменами.

Дороти просто сидела там, отрывая маленькие кусочки бумаги от своей ярко-красной программки. Потом она обернулась, и я увидела, что она наклеила их, как коревые пятна, по всему лицу. Ну, я подумала, что это было самое смешное, что когда-либо видела. Поэтому, когда Эдди Кантор появился, я разорвала несколько маленьких кусочков красной гофрированной бумаги, намочила их языком и наклеила на свои голые руки, грудь и лицо. Когда мистер Кантор подошел ко мне, у него отвисла челюсть, его большие глаза вылезли из орбит, а затем он расхохотался, и спросил, как меня зовут. Он рассказал всем об этой даме из Болла она бунтарка.

Я была на седьмом небе от счастья.

Римские скандалы были одним из крупнейших музыкальных феерий United Artists 1933 года. Сначала депрессия сильно ударила по Голливуду, но поскольку билеты в кино стоили всего пятьдесят центов, киноиндустрия пострадала меньше, чем театр на Бродвее.

К 1933 году люди были рады выложить полдоллара, чтобы на время забыть о жутких очередях за хлебом и закрытии банков.

Помимо Эдди Кантора, в Римских скандалах снимались Рут Эттинг, Глория Стюарт, Алан Моубрей и Эдвард Арнольд. Кантор был дегустатором еды императора во времена Римской империи.

Свежий и забавный сценарий был написан Джорджем Кауфманом и Робертом Шервудом; песни включали мелодичные Keep Young and Beautiful (Сохраняйте молодость и красоту) и Build a Little Home (Простой маленький дом).

По словам одного рецензента, Римские скандалы были сняты роскошно и поставлены с большим вкусом. Эдди окружен прекрасными девушками, которые в своем томном великолепии кажутся вышедшими из рамки, придуманным покойным Флоренцом Зигфельдом.

Возможно, мы выглядели томными. Но причиной всему являлась усталость. Они использовали очень большие декорации с огромными актерами и множеством прожекторов. И это началось в июле. В те дни освещение было ужасно опасным и вредным для глаз.

Когда режиссер крикнул: Ладно, включайте свет! все знали, что пора смотреть вниз. Если смотреть прямо на свет, в голове пронзала острая, как от ножа, боль; поэтому смотрели в пол, пока глаза не привыкали. Тем не менее, мы, девушки Голдвина, все ложились спать с припарками из сырого картофеля на глазах, эти прожекторы так жгли наши глазные яблоки.

В одной конкретной сцене мы, рабыни, были высоко в ротонде, прикованные за запястья, якобы обнаженные, в то время как работорговцы с длинными черными кнутами ходили внизу, выбирая девушек, которых хотели.

Мы носили длинные конопляные парики, которые доходили до колен, с несколькими лоскутками шифона под ними.

В те дни не было определенных рабочих часов.

Работали весь день, а иногда и до трех часов ночи. Приходили в студию в шесть утра, наносили грим, а затем нас заковывали в цепи в ротонде. Съемки не всегда начинались сразу, и они не спускали нас вниз между съемками, потому что это было слишком хлопотно.

Однажды они оставили нас там на несколько часов, и некоторые из нас почувствовали себя не очень хорошо... это продолжалось неделями. Внезапно я потеряла сознание и упала. Фальшивые цепи, удерживающие мои запястья, ослабли, и я начала падать к этим голым горящим прожекторам внизу. Один из надсмотрщиков, Дьюи Робинсон, большой, громоздкий, замечательный человек, поймал меня прямо перед этими шипящими лампами. Это чертовски напугало меня, но в остальном я была в порядке.

Однако, несмотря на суровые часы и условия, еда была потрясающей. Для сцен банкета императора служба общественного питания вкатила в студию целых жареных свиней, жареного ягненка, бока сочной говядины и горы фруктов и выпечки. Это была самая вкусная еда, которую когда-либо пробовала в своей жизни. Мне особенно понравились страусиные яйца. Это были настоящие скорлупы страусиных яиц, наполненные насыщенным, сливочным заварным кремом. Может быть, я просто проголодалась по настоящей еде после всех этих пончиков.

Поглощала эту дрянь день за днем, пока камера терлась, а свет завивал мой парик из веревок, пока мне не стало ужасно тошно.

Прошли годы, прежде чем снова смогла прикоснуться к заварному крему.

Одной из худших вещей, которые сделали люди из студии, было сбрить мне брови. Мы все пытались выглядеть как Джин Харлоу. Теперь не дай Бог мне оказаться на необитаемом острове без карандаша для бровей. Это первое, за чем тянусь каждое утро. Единственная девушка, которую я знаю, и ей удалось отрастить свои брови, была Джинджер Роджерс, и даже тогда ей потребовались годы.

Римские скандалы должны были быть сняты за шесть недель, но они растянулись на шесть месяцев. Мне нравилось все в кинопроизводстве: деньги, встречи со столькими разными людьми, волнение каждого дня, фантастический талант техников, которые могли бы разместить Колизей на тридцатифутовой сцене. Но моя карьера в кино могла бы на этом закончиться, и я бы снова стала моделью с зарплатой пятьдесят долларов в неделю в Нью-Йорке, если бы не еще одна замечательная удача.

Однажды на съемочную площадку пришел легкий, изящный молодой человек и позвал меня: Привет, Люсиль! Затем он представился как Рассел Маркерт и напомнил мне, что мы уже встречались в Нью-Йорке. Он собирался стать хореографом для большого фильма Мулен Руж с Констанс Беннетт и Франшо Тоуном в главных ролях. Рассел посетил съемочную площадку Римских скандалов, чтобы посмотреть, сможет ли он выбрать несколько танцовщиц для своего фильма. Теперь у меня длинные ноги и чувство ритма, но у меня тугой слух, когда дело касается различения музыкальных тактов. Рассел знал, что я никогда не стану Руби Килер, но он сказал, что может научить меня тому, что требуется. И вот, как только закончился Римский скандал, Goldwyn Girls были массово отданы в аренду Дэррилу Зануку в 20^th CenturyFox.

Так это работало тогда. Иногда меня отдавали в аренду, и я даже не знала, о чем фильм или кто в нем снимается. Я даже не знала названия. Я просто появлялась в студии в определенное время, проходила через сцену, может быть, говорила одну реплику. Я не знала, что нахожусь в Бродвее через замочную скважину с Рассом Коломбо, пока несколько недель назад впервые не увидела фильм.

Жизнь стала суматошной, но денег было много. Я думала, что у меня все отлично, пока Рассел Маркерт не убедил в необходимости экономить. Не обязательно открывать сберегательный счет с тысячи долларов, говорил он. Можно начать с одного доллара. По его совету я клала двадцать пять долларов в банк каждый день зарплаты. Иначе, сказал он, я бы никогда не пережила сухие периоды между съемками. К этому времени я была полна решимости остаться в Голливуде. Сделаю все, что смогу, чтобы убедиться, что переживу долгий путь.

По настоянию Рассела Маркерта купила велосипед, чтобы сэкономить на такси. Мне нравилось кататься на велосипеде по розовому рассвету, мимо маленьких белых бунгало, каждое со своим садом розовых камелий и фиолетовых бугенвиллей. Представляла себе свою бедную семью в Нью-Йорке в их грязной квартире без лифта и представляла себя тоже, снова в модельном бизнесе.

Работала долгие, упорные часы без жалоб, но иногда после многочасовых репетиций у меня действительно болели ноги.

Однажды вечером, когда Рассел шел по Голливудскому бульвару, мимо него пронеслось желтое такси со знакомым зеленым велосипедом на подножке. Затем он узнал меня за рулем и таксиста на заднем сиденье с недовольным выражением лица, обе руки которого были вытянуты в окно и держались за велосипед. После шестнадцатичасового рабочего дня я обнаружила, что поездка домой на велосипеде это слишком.

Одной из моих немногих экстравагантностей был звонок ДеДе в Нью-Йорк. Я здоровалась, а затем ревела. Через три минуты этого ДеДе начинала беспокоиться о расходах, и вешала трубку. Я пообещала им, что они все приедут в Голливуд, как только накоплю денег на проезд. И на той неделе я очень старалась сэкономить еще пять или десять долларов.

Именно в Голливуде я наконец выкинула Джонни из своей системы. Причиной был другой мужчина постарше, красивый, утонченный кумир лондонской и нью-йоркской сцены. Ральфу Форбсу было около тридцати, и он только что развелся с Рут Чаттертон. Он мог сыграть Ибсена или Ноэля Кауарда, и был ужасно британским, как и вся его семья; они произвели на меня огромное впечатление. Но когда он сделал предложение, я быстро остыла. Просто не могла представить себя в его утонченной британской атмосфере. Я не из тех, кто кривит пальцы и пьет чай. У Ральфа были богатство, слава, талант, внешность зачем ему я? Я была более чем наполовину влюблена в него, но мне удалось отказать ему. Почти сразу же он сбежал в Юму с молодой британской актрисой Хизер Энджел, и эта резкая перемена убедила меня, что приняла правильное решение. Решила забыть о романтике и сосредоточиться на своей карьере.

В быстрой последовательности у меня были короткие эпизодические роли в фильмах Убийство в тщеславии, До дна и Дело Челлини. Во время съемок одной из картин Голдвина у меня появился кашель, и пока мы танцевали, я прокашляла. Наконец, Басби Беркли сердито посмотрел на меня и сказал: Пожалуйста!,

А я ответила: Извините, но я ничего не могу с собой поделать.

У меня, вероятно, тоже была температура 39 градусов. Кто-то дал мне сироп от кашля, и я выпила половину бутылки, не подозревая о содержании в ней кодеина. Затем прокралась за кулисы и уснула. Спала так крепко, что прошли часы, прежде чем они меня нашли. Мистер Голдвин никогда этого не забывал, потому что из-за этого съемки пришлось остановить.

Прожив в Голливуде около года, вернулась на восток с коротким визитом. Остановилась у бабушки Петерсон в ее узком, темном маленьком домике в Джеймстауне, где была таким несчастным ребенком. Мой отчим Эд тогда жил с ней. Он не работал и был очень рад меня видеть; мой голливудский успех радовал его. Рассказала ему, как значила для меня его поддержка много лет назад.

В Голливуде, конечно, я все еще была неизвестной, но в Джеймстауне газеты устроили большую историю из премьеры Римских скандалов. Люсиль Болл из Джеймстауна, гласила реклама, с моей фотографией в полный рост, в основном с большими глазами и париком до колен. За одну ночь я стал местной знаменитостью.

Jamestown Journal отправил репортера взять у меня интервью у бабушки. Он спросил, как поживают двенадцать девушек Голдвин, и я рассказала ему, что за один короткий год исчезло восемь. Вот что в итоге с ними произошло: одна вышла замуж за английского лорда, другая стала любовницей короля скотоводства в Техасе (и в конечном итоге родила ему четверых детей), а третья стала пожизненной любовницей другого сказочно богатого человека. Четвертая девушка Голдвина 1933 года жила богато и роскошно, а затем умерла от туберкулеза в благотворительном отделении голливудской больницы. Еще четверо были счастливы в браке и создали семьи.

Вернувшись в Голливуд после моей короткой поездки на восток, получила роли танцовщицы в фильмах Бульдога Драммонда, Нана и Бауэри. Во всех этих фильмах была просто частью декораций, прогуливаясь перед камерой в шифоне и перьях.

Друзья постоянно говорили мне: Тебе нужно сниматься в комедии. Я горела желанием получить настоящий актерский опыт, поэтому, когда мне предложили контракт на акции в Columbia, ухватилась за этот шанс.

Брала роли в фарсе, которые отвергали другие старлетки, и никогда не ныла о воде из сифона и пирогах в лицо. Считала себя счастливой, что мне платят, пока изучаю бизнес, который обожаю.

Мы часто работали за полночь. Делала все, что от меня требовали. Моя зарплата в Columbia составляла семьдесят пять долларов в неделю. С каждой зарплатой заходила в банк через дорогу и немного ложила на свой счет выживания.

После того, как Фредди окончил среднюю школу, он вышел и нашел работу в клубе Trocadero. Вместе мы сняли небольшое меблированное бунгало на Огден-драйв в Голливуде за восемьдесят пять долларов в месяц и проводили каждую свободную минуту, ремонтируя его в ожидании приезда ДеДе и папы.

Одной из самых больших звезд в Columbia в те дни была Энн Сотерн, которая была известна своей экстравагантностью и хорошим вкусом. Ее также любили за ее щедрое сердце. Однажды набралась смелости спросить у нее совета о ремонте нашего маленького арендованного дома. Я была никем на съемной площадке, но она нашла время, чтобы приехать.

Энн приехала на синем Alfa Romeo с шофером в униформе и щеголяла по дорожке в норковой шубе во всю длину. Я была в комбинезоне, бандане и мыла полы. Место представляло собой мешанину из узорчатых обоев, потертых полов и сломанной мебели. Энн подняла свои изящно изогнутые брови и очень любезно посоветовала мне покрыть все, что возможно, белой эмалевой краской, а затем добавить гофрированные белые занавески и пушистые синие коврики. Она знала, что у нас были только пенни, но благодаря ее хорошему вкусу место стало свежим и сверкающим, сине-белым кукольным домиком.

Наконец, мы с Фредди были готовы. Я была так взволнована, что едва могла говорить, что позвонила ДеДе и сказала ей забронировать номер в Super Chief. Повесила трубку, и через десять минут позвонили из студии, чтобы сказать, что меня уволили.

Columbia отказывалась от своей акционерной компании, и мы все были уволены! Навсегда!

Тем вечером у меня было свидание с замечательным парнем, Диком Грином, братом которого был Джонни Грин, автор песен. Ну, я потерял работу, Я сказала ему. Как тебе это нравится? Ни с того ни с сего.

Сегодня в девять вечера в RKO будет звонок от танцовщицы, ответил он. Скажи, ты когда-нибудь была моделью в Bergdorf Goodmans в Нью-Йорке?

Я ответила нет,

Дик сказал мне: Ну, скажи, что была, потому что моделей выбирает Бернард Ньюман.

Имя ничего мне не говорило. Я согласилась и сразу пошла в RKO. Им понравился мой рост и манеры, поэтому меня вызвали в главный офис. Мистер Ньюман спросил, работала ли я в Bergdorf Goodman?

И я сказала: О, да, и когда он надавил на меня, чтобы узнать подробности, я назвала ему несколько фальшивых дат.

Он все время говорил: Правда? и Это очень интересно, и наконец сказал: Ну, я знаю, что ты большую часть наврала, потому что я все это время был в Bergdorfs и ни разу тебя не видел. Затем он добавил с огоньком: Но ты получила работу.

После этого мы стали большими друзьями, и остаемся ими по сей день. Я навещаю Берни каждый раз, когда приезжаю в Нью-Йорк, но он никогда не дает мне забыть, как я солгала Роберте. Это был мой второй большой прорыв, потому что он привел к трехмесячному контракту, который растянулся на семь лет.

ПЯТАЯ

На следующий день я позвонила домой и сообщила ДеДе плохие новости о потере работы. Все равно приезжай, сказала я, но приезжай на автобусе.

Джордж Рафт тогда встречался с Вирджинией Пайн, моей подругой, и мы часто ходили на двойные свидания. Когда Джордж услышал, что моя семья приезжает в Голливуд, этот щедрый человек настоял на том, чтобы взяла его машину и шестьдесят пять долларов, чтобы встретить их с шиком. Поэтому в великом ликовании мы с Фредди покатили к автобусной станции.

Когда ДеДе увидела маленький белый домик на Огден-драйв в Голливуде, она расплакалась. Это был один из немногих случаев, когда я увидела, как она дала волю своим чувствам.

ДеДе приехала готовая найти работу продавщицей, вооруженная множеством письменных рекомендаций, но я настояла на своем и сказал ей, что ее рабочие дни закончились.

Под теплым солнцем к папе, казалось, вернулось немного его прежнего бодрого духа. Молочник, мусорщик, пенсионеры из квартала все они стали его верными друзьями, пили с ним кофе и слушали его политические речи в гараже. Это была мастерская папы, а также его офис, со столом и парой старых стульев. Я действительно думаю, что мы добавили ему десять лет жизни, переехав в Калифорнию. И мигрени ДеДе в конечном итоге исчезли.

Поддержание этого домашнего хозяйства на плаву было величайшим событием, которое когда-либо случалось со мной. Дорожила каждой минутой. Иногда было тяжело в финансовом плане зарабатывала всего пятьдесят долларов в неделю в RKO, и Фредди зарабатывал примерно столько же, но это дало мне реальную цель в жизни, почувствовать себя желанной и нужной, и была благодарна за то, что моя семья снова вместе.

Каждое утро вставала в шесть, чтобы к семи добраться до студии RKO на Гауэр-стрит.

Длинные, низкие оштукатуренные здания старого участка RKO сегодня занимают Desilu Studios. На самом деле, тот же охранник встречает меня у ворот. Когда он говорит: Привет, Люси по утрам, он напоминает мне, что, будучи молодой и энергичной старлеткой, не любила это прозвище. Моими кумирами были Кэрол Ломбард и Кэтрин Хепберн. Могла представить Люсиль на театральных афишах, но не Люси.

Я оказалась танцовщицей в Роберте, демонстрируя одежду. В фильме снимались Фред Астер и Джинджер Роджерс, самая горячая команда вокала и танца в Голливуде.

Одно из голливудских клише За каждой успешной актрисой стоят парикмахер и мать. Парикмахеры приходят и уходят, но у Джинджер Роджерс была только одна замечательная мать, женщина, которая играла роль матери для многих из нас, пока мы продвигались по карьерной лестнице.

Пандро Берман однажды заметил, что Лела Роджерс носилась по съемочной площадке, как мать-носорог, защищающая своих детенышей. Она была миниатюрной, динамичной, практичной и проницательной, а также столь же сексуальной и красивой, как и ее дочь. Так или иначе, Лела Роджерс обычно добивалась своего.

Ее дочь была ее Галатеей, звездой, которую она создала. Джинджер стала просто еще одним ярколицым ребенком из Техаса с одним бродвейским шоу за плечами, когда пришла в RKO. Она не являлась великой танцовщицей, не умела петь или играть. Ей приходилось учиться всему этому и в то же время не отставать от великого исполнителя, Фреда Астера, который также был одним из самых жестких мастеров на земле. Фред репетировал один танцевальный шаг который на экране занимал около четырех секунд в течение трех часов или больше. Он ожидал такого же совершенства от Джинджер. Они танцевали по шестнадцать, восемнадцать часов в день, пока их ноги буквально не начинали кровоточить.

Лела начала водить Джинджер по водевилям, когда ей едва исполнилось четырнадцать. Она писала ей новый номер каждую неделю, включая песни и танцы, и шила костюмы на портативной швейной машинке. Была пресс-агентом своей дочери, бизнес-менеджером и школьным учителем.

Когда я их узнала, Лела все еще заставляла Джинджер прыгать с уроками всех видов: живопись, скульптура, теннис; география, история и Великие книги. Лела отлично справлялась с Джинджер или любым из нас, кому посчастливилось оказаться рядом.

У Джинджер и Фреда было мало общего, и они сражались в каждой картине, но кинозрители считали их одной из величайших романтических пар всех времен.

Голливуд поначалу не знал, что делать с Фредом. Он был худым, лысеющим и относился к девушкам как к доброму дядюшке. Он снимался в Полете в Рио с Долорес Дель Рио. Она не была хорошей танцовщицей. Фред посчитал, что готовый фильм бомба, поэтому студия решила найти ему другую девушку и добавить несколько танцевальных сцен. Он попросил Джинджер, так как помогал ей в Нью-Йорке с некоторыми из ее танцевальных номеров в Безумной девчонке в качестве одолжения Джорджу Гершвину. Поэтому Джинджер добавили небольшую роль в Полете в Рио, и за одну ночь они с Фредом стали хитом. Затем последовала гей-разведенка.

Лила говорила, что Джинджер стала лучшей партнершей Фреда по танцам, потому что она подражала его движениям тела. Когда он танцевал с другими девушками, они отрывались и танцевали по-своему. У Джинджер не было собственного стиля, поэтому заимствовала стиль Фреда. Затем, чтобы он казался романтичным, она не сводила с него глаз. Он дал ей класс танцора, а она придала ему романтическую привлекательность.

Просто наблюдать, как Лела управлялась с Джинджер на съемочной площадке, было само по себе образованием. Она поднималась наверх и говорила боссам: Знаете, Джинджер было бы намного проще, если бы у нее была гримерка побольше, чтобы она могла мыть голову там, а не дома. Джинджер не просила об этом, но мы могли бы сэкономить сорок пять минут каждое утро, если бы вы просто выбили стену и дали ей немного больше места.

Джинджер так усердно работала, что ей требовалось несколько помощников. Она была солнечным, жизнерадостным человеком, дружелюбным и общительным, как щенок. У нее никогда не было свиты, чтобы произвести впечатление на других людей, как было и есть у многих звезд. Ей нужен был парикмахер под рукой, хореограф, секретарь и один-два пресс-секретаря, и когда она перемещалась по съемочной площадке, они тоже перемещались, чтобы сэкономить ей время.

Когда она шла из своей гримерки на съемочную площадку, рядом появлялось семь или восемь человек. Джинджер снялась в семидесяти одном фильме категории А за четырнадцать лет, включая девять с Фредом в RKO. Когда один из их фильмов наконец подходил к концу, Фред отправлялся в Европу, чтобы восстановиться в течение шести месяцев; Джинджер начинала новый фильм в течение двадцати четырех часов.

Замечательным в Леле стало то, что она была мамой для целой кучи молодых борющихся старлеток. Она руководила Маленьким театром RKO, куда также приходили подающие надежды молодые люди из других студий, чтобы обучаться у этой мудрой, теплой женщины.

Когда какого-нибудь молодого парня из Warner Bros. или MGM сажали в тюрьму за вождение в нетрезвом виде или по каким-то другим обвинениям, миссис Роджерс обычно была первой, кому звонили копы. Один из ваших детей здесь, говорили они ей, ищет маму Роджерс. И она бросала все и спешила в полицейский участок.

Незадолго до того, как мы начали снимать Роберту, Леле позвонил Пан Берман из главного офиса. Мы заключили краткосрочный контракт с четырьмя моделями для Роберты, сказал он. Три из них могут стать звездами. А еще есть девушка по имени Люсиль Болл. Не обращай на нее внимания. Берни Ньюман нанял ее, не знаю почему. Она отлично играет на вечеринках, очень смешная, но я не вижу для нее будущего в кино.

Лела думала иначе. Спустя годы она сказала мне: Я заметила блеск в твоих глазах и подвижное лицо, что обязательно для комедии. Также ощутила глубину и большую способность любить.

Что бы ты отдала чтобы стать звездой за два года? спросила меня Лела, когда я только узнала ее.

Я сглотнула и ответила: Ого, что ты имеешь в виду?

Ты бы отдала мне каждый свой вздох в течение двух лет? Ты бы работала семь дней в неделю? Ты бы пожертвовала всей своей общественной жизнью?

Я наблюдала за самоотверженностью Джинджер на съемочной площадке и знала, что Лела имела в виду каждое слово. Я, конечно, сделаю, пообещала я.

Хорошо, сказала она, начнем.

Лела была первым человеком, который увидел во мне клоуна с гламуром. Она убрала мои вьющиеся волосы со лба и выпрямила мне пару боковых зубов. Затем отправила к преподавателю вокала и приказала понизить мой писклявый голос на четыре тона.

Лела обычно говорила: Комедийная актриса, которая играет в стиле Джинджер, должна быть красивой. Вы должны иметь возможность сидеть и смотреть, как она читает телефонную книгу, а с Люсиль или Джинджер вы можете это сделать.

Миссис Роджерс приходила в свое театральное здание на территории RKO после обеда. Те, кто не работал на съемочной площадке, присоединялись к ней тогда; остальные приходили в шесть вечера, когда съемки обычно прекращались. Чтобы сломать нашу сдержанность, она заставляла импровизировать. В три часа ночи мы умоляли: О, пожалуйста, мама... еще одну... давай сделаем еще одну.... Затем мы уходили домой в четыре, уставшие, но чувствующие себя так замечательно!

Для меня живым театром было все, и это до сих пор так. Лела ставила нас в хороших пьесах и репетировала с нами на протяжении четырех или пяти месяцев. Затем мы играли пьесу каждый вечер, кроме воскресенья, в течение того же периода времени. Ее постановки были невероятным примером для молодых талантов.

Вход на пьесы стоил двадцать пять центов. Люди стекались в наш театр со всего города и даже из Нью-Йорка. Часто в зале были режиссеры и продюсеры, а также критики. Однажды вечером встретила Брока Пембертона и его жену за кулисами. После этого в течение нескольких месяцев он пытался найти мне роль на Бродвее.

Вскоре стала частью небольшой группы, сосредоточенной вокруг Джинджер, которая была примерно моего возраста. По выходным мы играли в теннис, плавали и ходили на двойные свидания в Ambassador и Biltmore. В группу входили Филлис Фрейзер, двоюродная сестра Джинджер, которая теперь миссис Беннетт Серф; Эдди Рубин; Флоренс Лейк; и Анита Лицо Колби. Джинджер встречалась с Ли Боуменом, Генри Фондой, Джимми Стюартом и Орсоном Уэллсом; часто я ходила с ними.

Это было такое занятое, счастливое время для меня. Лела сняла с нас комбинезоны и заставила надеть платья; она сорвала с нас резинки для волос и заставила уложить их. Если мы шли к крупному продюсеру в его офис, она предупреждала нас, чтобы мы накрасились и стали похожи на кого-то. Заставляла нас читать хорошую литературу, чтобы улучшить английский и расширить понимание характера.

Она вдалбливала нам, как обращаться с агентами и боссами наверху. Лела считала, что секс это скорее помеха, чем помощь для будущей звезды. Больше актрис достигли вершины без очевидной сексуальной привлекательности, чем с ней.

Лела учила нас посвящать себя своей работе и игнорировать нервирующие слухи о бедствиях, исходящие из главного офиса.

Никогда не играла в политику в RKO, и это не помогло бы мне, если бы даже я это делала. За четырнадцать лет в RKO сменилось одиннадцать президентов. Лела посоветовала нам работать над собой и не обращать внимания на эти корпоративные махинации.

Один продюсер в RKO присылал ей своих подопечных на обучения. Правда она часто выгоняла их, пока ее терпение не истощилось. Однажды пришла еще одна протеже, застенчиво сказав: Меня послал мистер Икс.

Лела взяла трубку и сказала продюсеру: Я не мадам Роджерс, и моя мастерская не публичный дом. У этой девушки, которую вы мне сегодня прислали, нет никакого таланта и будущего в театре. Так что верните ее туда, от куда ее взяли вчера вечером, и оставьте там. Это был последний раз, когда мы видели этих жизнерадостных дам.

Мой первый контракт в RKO был на три месяца, потом продлили до шести месяцев, а затем на год.

12 мая 1935 года нашей малышке Клео исполнилось шестнадцать, и ей наконец разрешили выбрать, где она хочет жить. Она немедленно оставила отца в Буффало и присоединилась к нам в Голливуде.

Клео была так счастлива снова иметь мать, что не выпускала ДеДе из виду.

Я поехала прямо из студии на автобусную станцию, чтобы забрать ее в своем подержанном Studebaker Phaeton, моей первой машине. Клео была ошеломлена видом настоящей кинозвезды в полном сценическом гриме, с накладными ресницами, большой шляпой и шелковым платьем в горошек. Я снова зарабатывала семьдесят пять долларов в неделю и думала, что добилась своего.

Мой контракт продлили до года, но к концу 1935 года Лела нашла меня в слезах. Вчера в полночь они завершили мой контрак, сказала я ей. Полагаю, я закончила.

Лела ворвалась в главный офис и узнала, что меня действительно исключили. Был назначен новый президент, который экономил деньги, урезав фонд заработной платы.

Очень хорошо. Лела пожала плечами. Если уйдет Люсиль, уйду и я. Она лучшая моя ученица. Я отведу ее в какую-нибудь другую студию и буду управлять ей, как Джинджер.

Начальники побледнели от этой угрозы, и меня немедленно снова приняли на работу.

Лела сказала мне, что юридический отдел ошибся с датой опциона. Они могут попросить вас взять ту же зарплату, без повышения в этом году, добавила она. И, если бы я была вами, то взяла бы ее.

Вот я и была в безопасности еще на один год. Лела учила нас никогда не считать никого более важным или большим, чем мы сами, но она не одобряла всплески мелочного темперамента. Сказала, что очень плохо, когда молодой игрок получает репутацию трудного. Это пришло мне в голову однажды утром, когда мой вспыльчивый характер вышел из-под контроля.

Однажды утром сидела перед столом для макияжа, когда главный визажист Мел Бернс грубо сказал мне выйти; Кэтрин Хепберн как раз собиралась спуститься. Ее наняли за 2000 долларов в неделю, и все на съемочной площадке относились к ней с большим благоговением и уважением. Поэтому с одной бровью и без помады на лице я поспешно собрала свои вещи и ушла. Однако после того, как Мел Бернс начала работать над Хепберн, я поняла, что забыла свой карандаш для бровей.

Вернулась, выпив чашку кофе, и просунула голову в маленькое окошко для разговора в раздевалку. Мел Бернс проигнорировала мою вежливую просьбу дать мне карандаш для бровей и продолжила наносить макияж Хепберн. Я попросила его еще раз, а затем и в третий. Он дал какой-то скучный ответ. Я долго терпела этого парня и с меня хватит. Внезапно чашка кофе вылетела из моей руки и полетела в гримерку, едва не задев знаменитую голову Хепберн.

Чуть позже Лелу вызвали в главный офис. Эта Люсиль Болл темпераментна нам придется от нее избавиться, сказал мистер Берман.

Конечно, она темпераментна, иначе она не стоила бы ни цента ни для вас, ни для кого-либо еще, вспылила Лела. Как и Мел Бернс, так что, если вы уволите ее, увольте их обоих.

Я и так была в немилости, поэтому, чтобы показать всем, на чьей она стороне, Лела отвела меня в буфет на обед. Хепберн подошла к нашему столику и успокаивающе сказала: Все в порядке, Люси. Затем она добавила: Нужно подождать, пока ты немного подрастешь, прежде чем сможешь практиковать темперамент.

Лела ожидала, что все мы будем появляться на репетициях спектакля, независимо от того, были ли мы в постановке или нет. Как любит говорить Фил Сильверс: Если вы достаточно долго торчите в шоу-бизнесе, вы учитесь! Мы все проводили много часов в темном зале, наблюдая за репетициями.

Мы ставили Случай дождя с Анитой Колби в главной роли, когда Лела позвонила мне в десять часов утра. Анита заболела и не сможет сегодня выступить, объявила она. Вы займёте её место?

Затем она объяснила, что времени на полную репетицию нет. Мой ассистент пройдёт с вами по репликам и движениям, сказала она.

Я, конечно, изучала пьесу и смотрела репетиции, но между таким подходом к мышлению и реальным представлением есть большая разница. Приехала в театр Лелы около одиннадцати утра и оставалась там на весь день, до открытия в восемь часов вечера. Не знаю, как мне это удалось, но сыграла главную роль, не пропустив ни одной реплики, и получила на двадцать пять больше смеха, чем обычно.

После этого Лела подошла ко мне и сказала: Люсиль, если ты в театре пятьдесят лет, то никогда не столкнешься с более сложной задачей. Ты прошла через самое худшее, что может случиться с артистом. Надеюсь, ты всегда будешь справляться с такими вызовами.

Только недавно узнала от Лелы, что мое появление в последний момент было ее способом проверить меня. Внезапная болезнь Аниты была подстроена.

Однажды вечером в заднем ряду Маленького театра Лелы сидел Пандро Берман. Он был невысоким, смуглым, энергичным и все еще в свои тридцать с небольшим, вундеркинд в этой индустрии. Он продюсировал все мюзиклы Астера-Роджерса и часто вступал в смертельную схватку с Лелой из-за реплик Джинджер или танцев или ее привлекающих внимание костюмов. Одно из пышных танцевальных платьев Джинджер из страусиных перьев едва не задушило тощего Фреда. Но Лела боролась с Паном Берманом за каждое перо и победила.

Когда главный продюсер RKO начал покидать театр после представления, Лела подошла к нему и крикнула: Это была Люсиль Болл, которая играла главную роль сегодня вечером, всего за несколько часов до начала. Она та девушка, у которой, как вы сказали, нет актерского потенциала.

На этот раз мистер Берман не смог ничего противопоставить матери-носорогу. Да, я знаю, тихо сказал он Леле и ускользнул.

Лела продолжала говорить продюсерам и режиссерам RKO: У меня куча хороших талантов, и когда вы подбираете актеров на второстепенные роли, я хочу, чтобы вы использовали моих учеников.

Однажды к ней пришел режиссер Марк Сэндрич, когда он подбирал актеров на роль Топ-Хэта, и Лела уговорила его дать мне несколько реплик. Это была моя первая настоящая говорящая роль, и во время съемок я так нервничала и была расстроена, что не могла вымолвить ни слова. Они позвонили Леле и сказали, что я плохо играю и меня нужно заменить. Поэтому Лела сама побежала на съемочную площадку. Моя сцена происходила в цветочном магазине, где я должна была сделать несколько колких замечаний какому-то мужчине по поводу того, что Фред послал цветы Джинджер. Я, спотыкаясь пропускала реплики, пока Лела не сказала Марку Сэндричу: Поменяй местами реплики. Это не в характере девушки делать такие колкие замечания... Отдай их мужчине. Поэтому мы поменяли диалоги местами, и все получилось отлично.

Моим следующим фильмом был Follow the Fleet (Следуйте за Флотом), еще один большой броский мюзикл Астера-Роджерса с Бетти Грейбл в одной из ее ранних ролей.

Джинджер и Фред пели и танцевали под песни Ирвинга Берлина Lets Face the Music and Dance, Im Putting All My Eggs in One Basket, We Saw the Sea и Let Yourself Go (Давайте послушаем музыку и потанцуем, Я кладу все яйца в одну корзину, Мы видели море, Дайте себе волю.). Он был основан на сценической комедии Shore Leave (Увольнение на берег), с небольшим сюжетом, но отличными песнями и танцами. Я играла друга Джинджер.

Картина вышла в Radio City Music Hall в феврале 1936 года, и вскоре после этого получила свое первое письмо от поклонника, которое у меня до сих пор есть. Оно было адресовано в главный офис, и в нем говорилось: Вы могли бы дать высокой блондинке, жующей жвачку, больше ролей и посмотреть, сможет ли она добиться успеха хорошая ставка.

Из Follow the Fleet попала на вторую главную роль That Girl from Paris ( Эта девушка из парижа) с Лили Понс и Джеком Оуки.

На съемочной площадке я постоянно паясничала. Однажды ко мне подошел пожилой мужчина и сказал: Юная леди, если вы правильно разыграете свои карты, вы можете стать одной из величайших комедийных актрис в бизнесе.

Я просто посмотрела на него и подумала, что он один из тех парней, которые приходят мерить старлеток для колготок. Потом узнала, что это Эдвард Седжвик, известный комедийный режиссер, который тренировал Бастера Китона и Джека Хейли. В конце концов, Эд Седжвик научил меня многим комедийным приемам двойной взгляд и закатывание глаз, а также тому, как обращаться с реквизитом. Он стал наставником Деси, а его замечательная, остроумная жена Эбба моей доверенной. Они оба были нам так же близки, как отец и мать.

Рассел Маркерт, Лела Роджерс, Эд Седжвик вот лишь некоторые из опытных театральных людей, которые щедро давали мне поддержку. У меня есть теория о помощи, которую мы получаем в жизни. Мы редко можем отплатить тем людям, которые нам помогли, но можем передать эту помощь другим. Вот почему в 1958 году я возобновила театральную мастерскую Лелы с двумя десятками талантливых детей, пытающихся начать работать в шоу-бизнесе. Мои бухгалтеры называли ее Безумием Люси, но Мари Торре называла ее самой практичной мастерской на телевидении.

Я нашла этот опыт глубоко удовлетворяющим. Это был мой способ поблагодарить Лелу.

Фредди, Клео, ДеДе, папа и я все еще жили в маленьком трехкомнатном арендованном доме по адресу 1344 North Ogden Drive с двумя фокстерьерами и пятью белыми кошками. Так же, как я коллекционировала животных, папа создал большой круг неудачников и неудачниц.

В семьдесят один год он перенес небольшой инсульт, а затем стал болтливым и еще больше беспокоился о состоянии мира.

Нет сомнений, что опыт папы с законом в Селороне глубоко разочаровал его в демократии. Он усердно работал всю свою жизнь, а затем в одночасье у него все отняли, несправедливо. Во время Депрессии он видел, как многие из его самых близких друзей также потеряли свои дома и сбережения из-за обстоятельств, которые они не могли контролировать. Фабрики мебели в Джеймстауне закрылись, ремесленников выгнали с работы, и через несколько недель или месяцев большинство из них остались без гроша и на пособии. И это были мастера-ремесленники: гордые, способные люди.

Папа жаловался на тяжелую долю рабочего человека, и прежде, чем мы успели опомниться, его гараж стал местом встречи радикальных левых и психов. Я никогда не видела никого из этих людей, так как они были слишком заняты работой, но ДеДе часто говорил, что они пользуются теплым сердцем папы. Он был самым мягким человеком во всем районе.

Папа ходил в совет по оказанию помощи и боролся за совершенно незнакомого человека. Он был искренним гуманистом, но также сентиментальным и нереалистичным. Например, вскоре обнаружил, что угол Фэрфакса и бульвара Сансет, всего в квартале от нашего дома, был любимым местом встреч голливудских девушек по вызову. Папа спешил к какой-нибудь даме вечера и совал ей в руку пятидолларовую купюру, говоря: Возьми это и иди домой. Тебе не нужно сегодня работать.

Конечно, пап, большое спасибо, говорила женщина. Она клала деньги в карман, обходила квартал и через пять минут возвращалась к той же стойке. Папа раздавал свои деньги каждую неделю, пока нам наконец не пришлось прекратить давать их ему.

Если мы противоречили или перечили ему, он становился очень эмоциональным. Было легче согласиться с ним, чем рисковать, что у него случится второй инсульт. Мы не могли держать горничную, потому что он сразу же говорил ей, что она перерабатывает и мы недоплачиваем.

Я нашла ему работу в столярном цехе в RKO, где мастеров-дереводелов было мало. Он работал в один понедельник с семи до одиннадцати утра. Ему потребовалось ровно столько времени, чтобы вывести токарей на забастовку, и они получали очень хорошие деньги. Пока не приехал папа, им и в голову не приходило, что им хоть немного недоплачивают.

После инсульта папа был прикован к креслу-качалке. Возле нашего тротуара росло высокое дерево, которое, по его словам, мешало ему смотреть на горы. Это чертово дерево мне мешает, постоянно жаловался он. Я его срублю. Я объяснила, что это будет противозаконно. Это не наше дерево, сказала ему. Оно принадлежит городу.

Несколько недель спустя он изменил свою позицию. Когда-нибудь это дерево унесет штормом, вот увидите. Конечно, во время легкого дождя дерево упало. Затем мы увидели, что корни были подрезаны, дерн аккуратно откинут для операции и затем заменен. Хуже того, дерево упало прямо на мой новый подержанный Studebaker, который был припаркован у обочины. Мне потребовалось четыреста долларов, чтобы его починить.

Примерно в то время я так усердно работала в студии и в театре Lelas Little Theater, что похудела до 100 фунтов. Сегодня мой нормальный вес составляет 130.

Пока я лежала в больнице на диете для набора веса, Лела спросила меня, не хочу ли я сыграть небольшую роль в пьесе Бартлетта Кормака Эй, Диддл Диддл, которая должна была идти на Бродвее. Лела развивала не только актеров и актрис, но и драматургов.

Киноактрисе никогда не повредит сняться в успешной пьесе на востоке, поэтому я ухватилась за этот шанс.

Это была не очень хорошая пьеса, но мне понравилась поездка. Конвей Тирл была звездой, а Элис Уайт играла старлетку в этой слабой мелодраме о жизни на Эвкалиптовом Драйв в Голливуде. Кинан Уинн, огромный талант с бесшабашным характером, был человеком в белом.

Мы открыли шоу в Принстоне, и рецензенты назвали меня еще одной Хепберн. Мы переехали в Нью-Хейвен, и там Конвей Тирл серьезно заболела, так что это был конец тура.

В Нью-Йорке переехала в шикарный отель на Пятьдесят седьмой улице, а затем пошла на Пятую авеню, чтобы купить себе грузовик новой одежды.

Газетному репортеру из нью-йоркской газеты откровенно сказала: Я впервые в жизни счастлива. Я знаю, что делаю и куда иду. Объяснила, что была влюблена дважды, но не хочу выходить замуж. Хочу быть хорошей комедианткой, сказала я репортеру, как Элис Брэди или ЗаСу Питтс. Характерные актрисы живут дольше. После моего большого нарядного загула отправилась в Джеймстаун, чтобы навестить бабушку Петерсон. Был февраль, и на земле лежало шесть дюймов свежего снега, к моему огромному удовольствию, мельком увидела Джонни. Он не женился и все еще нес факел для меня, но мои чувства к нему остыли до очень слабого огонька привязанности.

С приходом Депрессии у Джонни настали тяжелые времена. Джеймстаун стал печальным местом той зимой 1937 года. Мебельный бизнес был в полном упадке; банки конфисковали четыре тысячи домов и выбросили столько же семей на улицу. Джонни попросил у меня денег, чтобы оплатить страховку его матери. Была рада, что смогла ему помочь.

Было замечательно стать контрактным актером; независимо от того, работали вы или нет, вы получали эту зарплату каждую неделю.

Вернувшись в Голливуд, приняла участие еще в одной пьесе для Лелы, Завтрак для Веноры. После последнего выступления, когда снимала свой сценический грим, Лела пришла за кулисы с огромным букетом красных роз. Это для тебя, сказала она.

Но Лела, возразила я, за что?

Сегодня наша последняя ночь вместе, объяснила Лела. Я научила тебя всему, чему умею. С этого момента ты должна применять это на практике.

Чувствовала, как внутри меня наворачиваются слезы. Ты хочешь сказать, что я больше не вернусь? недоверчиво спросила я.

Нет, дорогая, сказала Лела. Ты была со мной два года, и студия говорит, что это все. У них есть несколько новых студентов для меня. Ты закончила здесь, в Малом театре.

Мы обе немного поплакали, а потом я не видела Лелу несколько недель. В качестве последнего одолжения она дала мне роль со словами в Stage Door (Дверь на сцену), которую поставил Грегори Ла Кава. Он был выдающимся режиссером, но я ему не особенно нравилась. Уверена, что он дал мне эту роль только по настоянию Лелы.

Фильм был основан на пьесе Эдны Фербер и Джорджа Кауфмана о группе девушек, увлеченных сценой, живущих вместе в клубе Footlights.

Критик Говард Барнс назвал его блестяще написанным, срежиссированным и сыгранным... великолепно смоделированная последовательность сцен и настроений. Он добавил, что Джинджер Роджерс в роли язвительной соседки Кэтрин Хепберн подает знак, что она может играть так же хорошо, как и танцевать. Адольф Менжу сыграл продюсера пьесы о повесах, а Гейл Патрик оппортунистическую молодую девушку. Андреа Лидс была чрезмерно чувствительной, которая покончила с собой. Ив Арден, Энн Миллер и многие другие прекрасные актеры сыграли в этой картине. Было удовольствием даже быть ее частью.

Играла одну из постоялиц клуба Footlights, у меня были длинные темные волосы, распущенные и прямые, как у Хепберн. Это была моя первая выдающаяся роль, и после этого жена какого-то голливудского продюсера, обедавшая в Chasens, сказала: Кто была та смешная высокая девушка в Stage Door, которая вернулась домой в Орегон, чтобы выйти замуж за лесоруба?

Моим следующим опусом также был большой, дорогой фильм категории А, Having Wonderful Time (Чудесно проводим время).

Джинджер Роджерс и Дуглас Фэрбенкс-младший играли главные роли в этой комедии около двух недель в Camp Kare Free (Лагерь Каре Свободен). Ив Арден, которая была со мной в Stage Door, оказалась в большом актерском составе, как и Филлис Фрейзер, Джек Карсон и новый комик по имени Ред Скелтон. Я даже получила небольшую роль для Клео.

Мы отправились на съемочную площадку на семь тысяч футов горы Биг-Беар. Чувствовала себя буквально на вершине мира.

Фильм стал хитом на Radio City, и впервые меня упомянули в рецензиях на фильмы в Нью-Йорке: Люсиль Болл безупречна в роли Мириам, одной из гарпий.

ШЕСТАЯ

Верю, что мы настолько счастливы в жизни, насколько сами решили быть таковыми.

У всех актеров и актрис, независимо от того, насколько они талантливы или знамениты, в карьере бывают взлеты и падения. Такова природа бизнеса. Нужно научиться справляться с трудностями и не принимать их на свой счет.

Эд Седжвик и Бастер Китон рассказывали мне о десятках голливудских людей, которые попадали в неприятности. Это было утешительно, как если бы я читала автобиографию и думала: Ну, это случалось и с ними... Я не одна такая.

В RKO меня знали как старлетку, которая никогда не жалуется. Когда начала получать небольшие второстепенные роли в больших фильмах категории А, таких как Stage Door и Having Wonderful Time, руководство стало меня замечать.

Был один важный продюсер, который был особенно добр и поддерживал меня. Он мне нравился, и я ценила его суждения. У него была молодая жена и маленькие дети, и мы часто говорили о проблемах воспитания семьи. Затем не знаю, как это произошло этот продюсер влюбился в меня. Он хотел развестись со своей женой, оставить детей, пойти против своей религии и совести, чтобы жениться на мне.

Для меня брак всегда означал разделение. Это как вечность в прекрасном браке моих бабушки и дедушки Флоры Белль и Фреда. Их роман ни в коем случае не был сказочным. У них было много крикливых ссор Ты иди сюда, Фред, и Будь я проклят, если я это сделаю и так далее но я знала еще ребенком, что никакая сила на небе или на земле не будет достаточно сильной, чтобы разлучить их двоих.

Именно такой брак и хотела. Ценила талант этого продюсера; он был привлекательным, молодым и энергичным. Но не могла позволить себе влюбиться в него из-за его жены и детей.

Но поскольку была амбициозной, а он отличной добычей, я долго и мучительно боролась со своей совестью. Друзья говорили мне: Почему бы тебе не выйти за него замуж? Он настоящий талант, и он сделает твою карьеру.

Но в конце концов нашла в себе смелость отказать.

Это решение повлекло за собой множество непредвиденных последствий. Продюсер, конечно, страдал от тяжелого случая уязвленной гордости; он сразу же потерял всякий интерес ко мне и моей карьере.

Его жена услышала некоторые студийные сплетни после того, как роман был расторгнут и закончен, она через некоторых важных родственников смогла добиться, чтобы я больше никогда не появилась ни в одной картине категории А на RKO.

Тогда все мои друзья сказали: Ты тупица! Если бы ты вышла замуж за этого парня, ты была бы на вершине. Теперь ты никогда не добьешься успеха на RKO, а жена заставит всех остальных голливудских жен сделать все, чтобы ни одна крупная студия тебя не наняла.

Моя карьера в кино едва не закончилась тогда, но я никогда не жалела об этом решении. Знала, каково это потерять любимого отца в раннем возрасте.

Когда мужчина и женщина работают в непосредственной близости в напряженной атмосфере кинопроизводства, эмоции становятся очень взрывоопасными. Я помню, как Хамфри Богарт на садовой вечеринке наблюдал, как красивые актрисы в своих прозрачных платьях проходили мимо со своими красивыми сопровождающими актерами, и сказал мне, подмигивая: Неудивительно, что они все хотят друг друга все время.

Но актеров и актрис учатся включать и выключать свои эмоции, как лампочки. Изменения, а не постоянство, характеризуют обычный голливудский роман. Временный интерес этого продюсера ко мне на некоторое время стал серьезным препятствием в моей карьере.

Но я была убеждена, что в конечном итоге все вернется на круги своя. Тем не менее мне пришлось дать Голливуду отдохнуть и поискать другие возможности для демонстрации своего таланта. В итоге попробовала себя на радио. Это оказалось одним из самых умных решений, которые когда-либо принимала.

В начале 1938 года появилась в еженедельной радиопрограмме Джека Хейли The Wonder Show (Чудо-шоу). Это привело к появлению в голливудском радиошоу Фила Бейкера. Я работала с несколькими замечательными комиками, Джеком Карсоном и Элом Пирсом, а также Джеком Хейли и Филом Бейкером. Это дало мне имя в профессии как хорошей женской противоположности. Могла перевернуть комедийную линию, чего не получалось у многих актрис. На радио не могла надеяться на реквизит, костюмы или макияж; мне приходилось полагаться на тайминг и тон голоса для комических эффектов, и это было бесценной подготовкой.

Мой контракт в RKO все еще был рассчитан на некоторое время, и поскольку меня любили на съемочной площадке, вскоре стала известна как Королева B.

Моя первая картина категории B, снятая с небольшим бюджетом с малоизвестными звездами, но с сильной сюжетной линией, была Next Time I Marry (В следующий раз я выйду замуж).

Джеймс Эллисон и Ли Боумен снимались в ней вместе со мной, а нашим режиссером был Гарсон Канин. Один рецензент написал: Мисс Болл, бывшая долговязая и стеклянноглазая комедиантка, прихорошилась, неправильно нахмурила брови и играет с обаянием и энтузиазмом.

Моя работа на радио придала новый импульс моей актерской игре, и, кроме того, Гарсон Канин был хорошим режиссером. Критик New York Times Босли Кроутер назвал В следующий раз я выйду замуж одной из лучших комедий категории B года.

Затем меня пригласили в сериал Аннабель с Джеком Оуки. Первым был Дела Аннабель, в котором играла гламурную кинозвезду с комическим контрастом для Джека. Когда он имел успех в прокате, мы сняли Аннабель отправляется в тур. Мой старый кавалер Ральф Форбс был во второй картине, играя распутного виконта.

Также сыграла в нескольких мюзиклах с Кей Кайзер. Мой вариант подбирался каждый год с автоматическим повышением зарплаты, так что в конечном итоге мои маленькие 50 долларов в неделю выросли до 1000.

Начала встречаться с режиссером, который был на двадцать лет старше меня. Эл Холл являлся частью группы Чарли Рагглза, Бастера Китона, Эда Седжвика и Билла и Мэри Гарган. Они все были замечательными. Мы делали все вместе, почти как семья. Эл был женат на Лоле Лейн и не торопился жениться снова; я наслаждалась его обществом, советами и руководством, но не была влюблена в него. Около двух лет у нас было идеальное взаимопонимание, без каких-либо требований с обеих сторон. Эти легкие, непринужденные отношения продолжались, пока кубинская ракета не взорвалась над моим горизонтом.

В 1939 году почувствовала себя достаточно богатой, чтобы купить свою первую шубу, большую пушистую серебристо-черную лису с квадратными плечами шириной четыре фута. Также наняла свою первую личную горничную, Харриет Маккейн. Впервые услышала интервью Харриет в радиопрограмме под названием Help Thy Neighbor (Помоги своему ближнему). Она сказала, что ее мать проработала у Джека Бенни четырнадцать лет и что она ищет такую же работу. Когда я брала интервью у Харриет, я не спросила никаких рекомендаций, к ее удивлению. Примерно через пять минут разговора решила, что мне нравится ее внешность и манеры, и спросила: Какой размер униформы вы носите? И все. Она ездила со мной по всем Соединенным Штатам и Европе путешествовала по воздуху, по морю и по земле дома, и на съемочных площадках, и за кулисами театра в течение двадцати трех лет.

Когда я играла в Wildcat (Дикие кошки) на Бродвее в 1960 и 1961 годах и жила в многоквартирном доме в Верхнем Ист-Сайде, мне сказали, что неграм не разрешается ездить на лифте. Но я быстро изменила это правило. Харриет и я были первыми, кто объединили эти квартиры за $1300 в месяц, я рада это сказать.

В 1939 году Харриет приходила ко мне домой рано утром, чтобы приготовить кофе и помочь одеться. Затем мы ехали в студию RKO на моем ярко-красном кабриолете Buick. Там Харриет готовила мне сытный завтрак: стейк, жареный картофель, горячие бисквиты все, что нужно.

Лупе Велес, которой приходилось постоянно морить себя голодом, чтобы держать свои изгибы под контролем, вбегала в мою гримерку, топая и ругаясь: Черт возьми, Люсиль, ты и твои завтраки!

Кэрол Ломбард тоже часто заглядывала. Она была такой элегантной; ее одежда выглядела так, будто ее вылили на ней. Я пыталась копировать ее внешний вид, но не ее речь. У Кэрол был очень живой словарный запас. Ей это сходило с рук. Не всем это удается, и я даже не пыталась. Но в Кэрол было много вещей, которые являлись просто неземными. Она была классной и хорошей актрисой. Всегда выглядела великолепно. Что еще важнее, у нее было большое сердце. Неудивительно, что Кларк Гейбл так ее обожал.

Когда принимаю особенно сложное решение, иногда спрашиваю себя, что бы сказала Кэрол, и это помогает. Она дала мне много советов о том, что называла поведением в студии.

Часто мы с Харриет отправлялись на двухчасовую поездку в горы, в страну полыни или туда, где снимались сцены на открытом воздухе. Мы должны были быть в студии к четырем сорока пяти утра, чтобы быть готовыми отправиться на место съемок к семи. Иногда день, начинавшийся в четыре утра, заканчивался в два часа ночи следующего дня, если мы оставались на месте для ночных сцен. Чтобы разбавить скуку бесконечного ожидания между сценами, мы с Харриет играли в джин и покер.

По мнению Харриет, я вела себя совсем не как потенциальная кинозвезда. Я была дико голодна там, в полыни, и поскольку мне было трудно удерживать вес, то отправила ее к фургону с едой за сэндвичами и жареным картофелем. Харриет было стыдно отдавать такой приказ; она считала, что я должна есть листья салата и творог, как другие актрисы. Но вскоре она поняла, что мне нравится только простая и сытная еда.

Но эти долгие часы ожидания и дублей и пересдач делали меня беспокойной. Мои нервы были изношены, и я становилась раздражительной и вспыльчивой. После одной из моих вспышек Харриет ходила вокруг и извинялась за меня. Мисс Болл не это имела в виду... Она на самом деле не злится на тебя, она просто голодна.

Мне было почти двадцать восемь, и жаждала многого: глубокой, непреходящей любви мужчины, которого могла бы полюбить в ответ, детей, и признания как артиста.

Получала очень высокую зарплату: 1000 долларов в неделю в течение сорока недель в году на студии, независимо от того, работала или нет, плюс мои доходы от радио. Но знала, что в моей жизни чего-то не хватает.

Весной 1939 года мне предложили небольшую драматическую роль в фильме категории B Пять вернулись. Моя роль изначально предназначалась Энн Сотерн, но она была слишком занята, чтобы ее сыграть, поэтому кто-то вспомнил обо мне. Я снималась только в комедиях, но, к счастью, у меня был отличный режиссер Джон Фэрроу, и он помог мне реализовать одну из лучших частей моей кинокарьеры.

Пять вернулись был спящим фильмом, который оказался настоящим золотым хитом. Когда он открылся, Риальто в Нью-Йорке перешел на круглосуточный график, чтобы вместить толпу. Именно этот фильм дал моей карьере столь необходимый толчок.

Вскоре мне сказали, что главный офис готовит меня к фильмам категории А и, наконец, к звездному статусу. В соответствии с этим, в декабре меня отправили на восток для личных выступлений. И пока ты в Нью-Йорке, сказал мне руководитель студии, обязательно посмотри большой бродвейский хит Too Many Girls (Слишком много девушек). Мы купили права на фильм, и Джордж Эбботт будет режиссером. Ты можешь получить в нем главную роль.

В Нью-Йорке пресс-агенты студии хотели сфотографировать меня на открытом катке в Рокфеллер-Плаза, когда делала дурацкое падение на льду. Я сказала: Конечно, почему бы и нет, и купила себе короткий черный бархатный костюм для катания на коньках, отделанный белым мехом, и пару длинных черных колготок. Рассел Маркерт сказал мне ради Бога не делать этот трюк. Он знал, что я сделаю почти все ради смеха, но также знал, что я не акробатка.

Ты не умеешь правильно падать, предупредил он меня. Ты можешь себе навредить.

Мне следовало послушать его, но в те дни думала, что неуязвима. После стольких лет в Калифорнии, наверное, забыла, каким твердым может быть лед. Упала навзничь и приземлилась с огромной трещиной на крестцово-подвздошной кости. Попала во все главные ежедневные выпуски в Нью-Йорке, да и в остальной части страны тоже. Меня пришлось вынести с катка на носилках, и следующие десять дней моего нью-йоркского отпуска провела в больнице.

От друзей из шоу-бизнеса, которые заглядывали в мою больничную палату и выходили из нее, узнала, что новый бродвейский мюзикл Too Many Girls имел большой успех. Он был динамичным и забавным, с великолепными девушками и песнями Роджерса и Харта.

Сенсацией шоу, по общему мнению, стал двадцатидвухлетний кубинец по имени Деси Арназ.

Сюжет Too Many Girls был не таким уж и сложным: красивая богатая девушка решает поступить в колледж и берет с собой четырех футбольных героев, которые на самом деле являются ее замаскированными телохранителями.

Деси был выбран на роль южноамериканского футбольного чуда; он пел с сильным испанским акцентом, танцевал необычную конгу, бил в барабан бонго и бренчал на гитаре. По тому, как на него реагировали девушки, он был Элвисом Пресли своего времени. За кулисами встречался со звездами кино, театра и всеми ведущими дебютантками, включая прекрасную Бренду Фрейзер.

Мои друзья сказали мне, что этот молодой артист ночного клуба был славным парнем и что его мгновенный успех на Бродвее совсем не вскружил ему голову.

В своей рецензии на Too Many Girls критик Джон Мейсон Браун назвал Деси одновременно привлекательным и скромным, а Джон Андерсон в журнале Variety написал, что в заглавной песне причесанный Деси Арназ утверждает свою позицию гламурного мальчика шоу и закрепляет превосходство латинца на Бродвее.

Когда я достаточно оправилась, чтобы ковылять, Рассел Маркерт повел меня посмотреть Too Many Girls. Я не могла оторвать глаз от этого парня. Полосатая футбольная майка облегала его большие плечи и грудь, а узкие бедра в обтягивающих футбольных штанах покачивались под зажигательные ритмы барабана бонго, который он нес. Я узнала тот вид электризующего очарования, которое невозможно подделать: звездное качество.

Затем Деси открыл рот и заговорил на своем собственном ломаном английском, и я громко расхохоталась. Теперь меня трудно заставить смеяться. Я наблюдаю, и улыбаюсь, но, когда действительно веселюсь, меня слышно за квартал. Передо мной был потрясающе выглядящий мужчина, который являлся не только захватывающим, но и забавным. Какое сочетание!

Рассел спросил меня, куда хочу пойти после шоу, и я ответила: в Ла-Конгу. Именно там Деси появлялся каждый вечер после шоу, распевая и демонстрируя конгу, тогда самый сексуальный и горячий танец в стране. Но в тот вечер у Деси был выходной, поэтому мне не удалось с ним встретиться.

Через несколько дней вернулась в Голливуд. Too Many Girls так распродавал билеты в Нью-Йорке, что прошли месяцы, прежде чем Джордж Эбботт смог снять фильм, поэтому в тот период студия дала мне роль второго плана с Морин О'Хара в фильме Танцуй, девочка, танцуй.

Теперь поняла, что, когда тебя берут на роль, сначала ты проходишь пробы. Продюсеру все равно, какая у тебя душа, сияющая в твоих больших ярких глазах; он смотрит, худая ты или толстая, молодая или старая, уродливая или красивая.

Сначала меня взяли на роль танцовщицы и вешалки для одежды. Потом я играла другую женщину, проститутку и твердую как гвоздь девушку, делающую карьеру. Думаю, я не леди. Утонченная Морин О'Хара получила роль балерины в Танцуй, девочка, танцуй; я была жесткой, остроумной стриптизершей. Один рецензент сказал о Танцуй, девочка, танцуй: Мисс О'Хара после обычных неудач реализует свое стремление стать балериной, а Люсиль Болл, ее соперница, становится той женщиной, которую другие описывают одним словом. Тем не менее, именно мисс Болл время от времени привносит изюминку в фильм, особенно в то появление в бурлескном храме, где она танцует стриптиз.

Мы снимали эту сцену в тот день, когда впервые встретила Деси, на съемочной площадке RKO. На мне было облегающее золотое платье из ламе с разрезом до бедра, а мои длинные рыжевато-золотистые волосы спадали на голые плечи. У меня также был фальшивый синяк под глазом, куда, как предполагалось, меня ударил мой возлюбленный.

Джордж Эбботт, который обедал в столовой студии с нью-йоркским составом Слишком много девушек, подозвал меня. Деси заметив меня отпрянул, Что за хрень! ахнул он.

В конце съемочного дня я была в брюках и свитере, мое лицо было умыто, а мои длинные рыжие волосы аккуратно завязаны сзади бантом.

Деси не узнал во мне ту дикую женщину, с которой он познакомился за обедом, и мне пришлось представляться снова. Он пригласил меня на ужин, и я согласилась.

Мы пошли в ночной клуб, но вместо того, чтобы присоединиться к конге, сели за маленький столик, и разговаривали. Я могла бы признаться здесь и сейчас, что влюбилась в Деси, бац! Через пять минут. Было только одно лучше, чем смотреть на него, и это разговаривать с ним.

Настоящее имя Деси, сказал он мне, великолепно раскатывая все свои истории, было Десидерио Альберто Арназ и де Ача III. Он был единственным ребенком и родился с пресловутой серебряной ложкой во рту. Его семья владела скотоводческими ранчо и таунхаусами на Кубе. Отец Деси, доктор фармакологии, был мэром Сантьяго в течение десяти лет; его мать, Делорес, была знаменитой красавицей и одной из наследниц состояния Bacardi Roma.

В шестнадцать лет у него был свой катер и автомобиль и три разных дома. Он никогда не сталкивался с тревогой или напряжением. Любил свою жизнь, и все его любили.

Затем произошла одна из тех революций, которые часто вспыхивали на Кубе. Деси и его мать находились на одном из семейных ранчо, когда он проснулся от криков и выстрелов. Из окна он мог видеть солдат на лошадях, которые резали скот и поджигали хозяйственные постройки. Отец Деси в то время был в Гаване, в шестистах милях на другом конце острова.

Мать его бегала по дому, собирая все свободные деньги, которые она могла найти, и своего питомца чихуахуа.

Двоюродный брат прибыл как раз вовремя, чтобы поспешить с ними в безопасное укрытие. Деси и его мать, оглянувшись, увидели, что их дом охвачен пламенем.

Mi casa! кричала она и кричала, пока дом не скрылся из виду. Всякий раз, когда они проходили мимо солдат-повстанцев, чтобы избежать нападения (или узнавания) Деси махал рукой и кричал: Viva la revolutin! Он и его мать скрывались в доме тети в Гаване в течение шести месяцев. Отец Деси, вместе с остальными членами кубинского Сената, был заперт в крепости Морро Касл.

Все семейное имущество было конфисковано; они потеряли все. Когда отца Деси наконец освободили, он решил отправиться во Флориду и начать все сначала. Деси вскоре присоединится к нему. Миссис Арназ осталась у сестры на Кубе, пока они не накопили достаточно денег, чтобы забрать ее.

Ему было семнадцать, когда он приехал в Майами без гроша в кармане, имея только одежду на себе. Он нашел своего отца в унылом меблированном доме, где тот разогревал консервированную фасоль на плите. Но даже это место было больше, чем они могли себе позволить, поэтому переехали в неотапливаемый склад, полный крыс. Там Деси увидел, как его отец бывший мэр Сантьяго, одного из крупнейших городов Кубы, гонялся за крысами с палкой, он обхватил голову руками и заплакал.

Когда Деси рассказывал мне эту историю, его глаза наполнились слезами. Я тоже начала всхлипывать, думая о своем дедушке и о том, как его жизнь была разрушена не по его вине. Знала, что чувствовал Деси.

Хотя Деси был всего лишь ребенком и знал несколько слов по-английски, он не сидел сложа руки, жалея себя в ожидании работников социальной службы, а наоборот отправился на поиски любой работы, и заработал свои первые деньги, чистя клетки для канареек в зоомагазине. Затем стал водителем грузовика с бананами.

Деси посещал Colegio de Dolores в Сантьяго и в конечном итоге окончил среднюю школу Св. Патрика в Майами с оценками отлично по английскому языку и истории Америки, он был номинирован как самый вежливый в своем классе. Родители Деси научили его хорошим манерам. Вождение грузовиков и такси после школы не изменило его джентльменских манер.

В 1936 году, когда Деси было девятнадцать, он услышал, что популярной румба-группе в знаменитом Roney-Plaza в Майами-Бич нужен поющий гитарист. В костюме, взятом напрокат для однодневного прослушивания, Деси неуверенно поднялся на ноги и спел то, что позже стало его фирменной песней, странную и прекрасную Babalu. Он не мог знать, что в итоге будет напевать эту песню еще около десяти тысяч раз.

Деси и Babalu чем-то похожи на Джуди Гарленд и Over the Rainbow.

Аплодисменты чуть не сбили его с ног. Затем он поднял глаза и увидел в зале десятки своих бывших одноклассников из школы Св. Патрика с родителями. Деси, начал плакать; зрители захлопали сильнее, чем когда-либо, и он был принят на работу. Платили не очень пятьдесят долларов в неделю, но первым делом Деси послал за своей матерью.

Но его отец влюбился в американку, поэтому вскоре родители развелись, и он с того дня галантно взял на себя ответственность содержать свою мать.

Однажды вечером, когда Деси был в Plaza, Ксавье Кугат застал его за этим и пригласил на прослушивание. Кугат дал ему работу певца, путешествующего по стране, но ему платили не так много, как он того заслуживал. В конце концов Деси решил уйти и вернуться в Майами к своей матери и создать свою собственную группу. Вскоре он понял, что, начав свой путь самостоятельно, нужно выплеснуть душу и продать себя. Депрессия все еще длилась, и работа в группе была редкостью.

Однажды Деси оказался на последних десяти долларах. В душе он был игрок, поэтому с карманами, полными вырезок из газеты Cugat, вошел в Mother Kelleys и заказал филе-миньон, шампанское, вишни Jubilee и большую двухдолларовую гаванскую сигару. Когда менеджер остановился у его стола, он достал свои вырезки. Кугат умолял его вернуться, хвастался он, но он хотел создать свою собственную группу. Еще до конца вечера менеджер нанял его, чтобы организовать латиноамериканскую группу для нового ночного клуба, который он открывал.

Кугат прислал ему несколько музыкантов, ни один из которых не играл латиноамериканскую музыку. Они были заявлены как Siboney Septet, хотя на самом деле их было всего пять человек. Деси пел и играл на гитаре. Мы звучали так ужасно, сказал он мне на нашем первом свидании, чтобы развлечь публику, я заставил их танцевать la conga. Это танец, который мы танцуем в Сантьяго-де-Куба во время карнавала. Вы встаете в строй и держите ноги девушки перед собой, а затем вы раз, два, три, кик! Я называл это своим танцем отчаяния, но это сработало, и вскоре линии конги появились по всей стране. Даже Рокфеллеры танцуют ее в Rockefeller Plaza.

В 1938 году нью-йоркский агент заметил Деси, и следующее, что он узнал, так это то, что стал главной звездой ночного клуба Нью-Йорка под названием La Conga.

После того, как он пробыл там всего четыре месяца, продюсер-режиссер Джордж Эбботт, Ричард Роджерс и Лоренц Харт предложили ему главную роль в их бродвейском шоу Too Many Girls. Когда-нибудь играл? спросил мистер Эбботт.

Я? Всю свою жизнь! рассмеялся он.

Шоу открылось в Бостоне, и за одну ночь Деси стал сенсацией. В течение семи месяцев, пока оно шло на Бродвее, он был кумиром дневных представлений Нью-Йорка. И вот я в Голливуде, закончил свою историю жизни Деси около трех часов ночи. Фантастик, не правда ли?

Я не была удивлена. Слышала множество историй о том, как из грязи в князи в Голливуде. Ведь старая система звезд не строилась на таланте, упорном труде или актерском опыте; важна была личность. И у Деси она была.

Ему нравилось быть новым кумиром-мужчиной, но он в это не верил. Он говорил, что приехал в эту страну ни с чем, и уедет ни с чем, но, по крайней мере, уедет с лишней парой обуви.

Пока у него были деньги, он любил их тратить. Гонял по Голливуду на черной иномарке со своими золотыми инициалами; рядом с ним сидела череда самых красивых одиноких девушек кино обычно блондинок: Бетти Грейбл, Джин Тирни, Лана Тернер. Но все чаще он появлялся на моем пороге в Огден Драйв, где дедушка читал ему редакционные статьи из Daily Worker. Деси жаждал семьи; он так долго был безродным.

Все в студии знали, что я схожу по нему с ума, и большинство из них предостерегали меня от этого. Он мимолетный талант, говорили мне, и Он слишком молод для тебя. Или Он убежденный католик, а ты протестантка, и так далее. Но я перепутала.

СЕДЬМАЯ

Я заставила Деси ездить вверх и вниз по побережью, посещая места, которые видела за семь лет в Калифорнии, от Сан-Франциско до Тихуаны, ниже мексиканской границы. Хотела поделиться с ним каждым опытом, включая прошлое. Даже отвезла его на гору Биг-Беар, где мы замечательно провели время.

Была в брюках, рубашке и бандане. Деси был в рубашке с открытым воротом, и загорелый. Мы выглядели как пара туристов.

Он заказал сэндвич с ветчиной с сыром и пиво в Barneys, местном баре-кафе, а затем исчез, чтобы помыть руки. Официантка посмотрела на меня, а потом на удаляющуюся спину Деси. Эй, неодобрительно сказала она, переводя взгляд с моих рыжих кудрей на иссиня-черные волосы Деси, он индиец? Потому что нам запрещено продавать индийцам спиртное.

Никто не мог представить нас парой, даже закаленная туристами официантка.

Фильм Слишком много девушек было весело снимать. Эдди Брэкен и Хэл Лерой играли в оригинальной бродвейской постановке вместе с ним. Фрэнсис Лэнгфорд, Энн Миллер и я являлись студентками. Лучшая из мелодий Роджерса и Харта в шоу, I Didnt Know What Time It Was (Till I Met You) (Я не знал, Который Час (Пока Не Встретил Тебя)), в точности передала мои чувства к Деси.

Он еще один Валентино, предсказывали боссы студии. Даже пресыщенные девушки-статисты ходили вокруг него, называя латинским динамитом. Из-за большой сексуальной привлекательности Деси, естественно, боссы RKO хотели оставить его холостым. Его пятилетний контракт, подписанный до того, как он приехал в Голливуд, запрещал ему жениться в течение такого периода времени.

В сентябре 1940 года, после окончания фильма, был выбран шестимесячный вариант Деси. Его контракт с RKO позволял ему полгода находиться в дороге и столько же месяцев в Голливуде. Автор Too Many Girls Джордж Мэрион-младший был занят написанием еще одного бродвейского мюзикла, в котором Деси должен был сниматься, и RKO готовило для него два будущих фильма. Тем временем, оригинальный состав Too Many Girls открывался в Чикаго в День труда, и Деси тренировался, чтобы присоединиться к ним. Я последовала за ним через несколько дней, и нас сфотографировала пресса вместе в Pump Room, Деси смотрел в бокал с шампанским, а я на него.

Она положила глаз на Арназа, гласила подпись.

Ты наконец-то сорвал джекпот, сказал Деси друг за столом.

Сомневаюсь, что так, весело ответил он, но в любом случае, лучшее, что случилось со мной в этом году, это встреча с Люсиль.

Боже, я растаяла прямо в его объятиях. Нас критиковали за то, что мы так много целовались и обнимались на публике, но мы оба были настолько увлечены, что нам было все равно.

Я вернулась в Голливуд, чтобы снять фильм, и Деси прислал мне свою первую телеграмму из тысячи. Письмо было датировано 15 октября 1940 года из Чикаго.

Дорогая, я только что проснулся. Мне понравилась твоя записка, и я тебя обожаю. Множество поцелуев, Деси.

После закрытия Too Many Girls в Чикаго он подписал контракт в качестве хедлайнера с гастролирующей группой. Я начала сниматься в A Girl, a Guy and a Gob (Девушка, парень и придурок), которую Гарольд Ллойд продюсировал для RKO.

Эрик Поммер приветствовал меня как новую находку, поэтому, когда мистер Ллойд попросил его снять меня, боссы студии согласились. Для меня это было прекрасное, чудесное время. Обожала этот фильм. Прекрасно провела время, снимаясь там.

Это была первая комедия Гарольда Ллойда, в которой он не появился. Я играла бедную работающую девушку из эксцентричной семьи. Джордж Мерфи стал моряком, а Эдмонд О'Брайен богатым молодым отпрыском, который преследовал меня.

Семья этой леди немного тронута, написала рецензент New York Times. Они играют в полицейских и грабителей в гостиной, подпирают подбородки в дверях и танцуют импровизированную конгу, пока миссис Лейбовиц наверху рожает сына и наследника. Люсиль Болл, может, и не резиновая, но у нее столько же упругости.

The Philadelphia Ledger (Филадельфийская бухгалтерская книга) написала: Шутливая комедия... Люсиль Болл более симпатична, чем ей обычно позволяют. The Dallas Morning

Times написала: Люсиль Болл в роли дочери привлекательной эксцентричной семьи справляется со своей задачей как шалунья.

The New York Post: Мисс Болл была хороша уже довольно долгое время, а теперь она стала еще лучше. Ее зовут в более крупные фильмы, чем этот.

Люсиль Болл ослепительная комедиантка, сказал другой рецензент. Красивая, остроумная и с талантом... Она прекрасно справляется с тем, чтобы есть мороженое, плача.

Дорогая, я в Ноксвилле, написал мне Деси из Теннесси, и мы не смогли найти девушку, которая бы потанцевала со мной во всем городе. Они даже не слышали о румбе. Я так одинок, скучаю и беспокоюсь о том, что завтра выступаю.

Затем он написал: Дорогая, все выглядит великолепно. Я так сильно по тебе скучаю, и мне ужасно жаль, если я был груб тем вечером, но я люблю тебя так сильно, что, наверное, потерял голову. Дорогая, было чудесно поговорить с тобой сегодня вечером, но ужасно, когда я повесил трубку и остался один. Я получаю разрядку после шоу и надеюсь увидеть Палм-Спрингс. Ура. С любовью, Деси.

Мы виделись недолго, а затем он подписал контракт на важное выступление в ночном клубе Versailles в Нью-Йорке. Оттуда прислал мне телеграмму: Милая, эти несколько недель вдали от тебя были очень грустными и болезненными, но они показали мне, что я хочу тебя и всегда.

Несколько дней спустя он снова прислал телеграмму из Нью-Йорка: Я так рад, что ты позвонила, дорогая. Даже если тебе издалека все кажется плохим, пожалуйста, не делай слишком поспешных выводов. Я действительно очень скучаю по тебе и так хочу, чтобы ты приехала в город. Так что, пожалуйста, доверяй мне немного, ладно? Я очень тебя люблю.

Я знала, что Деси снова зажег всех дебютанток и преследовал их как сумасшедший.

Наконец, RKO решила отправить меня и Морин О'Хара на восток, чтобы рекламировать наш новый фильм Танцуй, девочка, танцуй.

Меня раздражало, что везде, куда бы мы ни пошли, с Морин обращались как с леди, а меня принимали как стриптизершу. Актрису типизируют, и ее настоящая личность теряется в суматохе.

В Буффало ко мне пришла моя старая подруга со времен средней школы Джеймстауна, Мэрион Стронг, и я рассказала ей о Деси. Она раньше видела меня в других любовных отношениях, но я никогда не была так увлечена ни одним мужчиной.

День благодарения провела с Деси в Нью-Йорке. Мы были разлучены целый месяц, и не могли наговориться.

Фильм Too Many Girls, вышел в прокат в кинотеатре Loews Criterion и получил прекрасные отзывы, хотя отзывы о Деси были несколько неоднозначными. Говард Барнс написал: Деси Арназ хорош в роли южноамериканского футбольного чуда, но Босли Кроутер довольно кисло написал в New York Times: Мистер Арназ шумный черноволосый латиноамериканец, чье лицо, к сожалению, лишено выражения, а игра лишена изящества.

Поскольку Деси давал им по пять концертов в день в Roxy, а его выступления в Versailles были аншлаговыми, он мог позволить себе игнорировать мистера Кроутера.

У нас были другие дела. Все, о чем мы могли думать и говорить, это о нашем будущем.

Однажды вечером мы сидели за маленьким столиком в El Morocco и обсуждали наши проблемы. Фотограф сделал нашу фотографию, и на ней мы оба смотрели на стол, выглядели грустными и обеспокоенными. Мы обсудили разницу в возрасте в шесть лет (это беспокоило только меня) и католицизм Деси.

Наши взгляды на жизнь были очень разными. Ранчо семьи Деси простиралось так далеко, что он мог за день проехать на лошади.

Я выросла в маленьком белом доме рядом с железнодорожными путями и парком развлечений; у меня даже не было велосипеда в детстве.

Когда Деси было пятнадцать, он жил как молодой принц, с машинами, катерами и лошадьми, а я искала пенни, чтобы заработать на проезд в метро в Нью-Йорке. Деси воспитывали с мыслью, что слово мужчины закон; он принимает все решения; Бог создал женщину только для того, чтобы рожать детей и вести хозяйство.

Я хотела властного мужа, видит Бог, но часть меня хотела, чтобы обо мне заботились и лелеяли. Но всю жизнь меня учили быть сильной, самостоятельной и независимой, и я задавалась вопросом, смогу ли я измениться.

Мы не конкурировали в наших карьерах. Имя Деси было так же известно в шоу-бизнесе, как и мое, и он зарабатывал столько же денег. Но должны были проводить шесть месяцев в году в Голливуде и шесть месяцев в дороге, и что это за жизнь для нас?

Друзья постоянно говорили, что он романтик. Он жил, чтобы наслаждаться жизнью, и никогда не думал о завтрашнем дне. Я была уравновешенной реалисткой, которая никогда не жила не по средствам и не переедала, выпивая или играя в азартные игры. Тем не менее, я была эмоциональной, сентиментальной и романтичной актрисой, не так ли?

Не могу сделать смешную сцену, если не верю в нее. Но могу искренне поверить почти в любую сумасшедшую сцену, которую придумают мои сценаристы. Ни один хладнокровный реалист не может этого сделать.

Мы оба были по уши влюблены и оба всем сердцем жаждали собственного дома и детей. Но все остальное казалось безнадежно негативным. Мы согласились тем вечером, что никогда не сможем пожениться.

На следующий вечер мне нужно было уехать из Нью-Йорка для серии личных встреч на Среднем Западе. Посреди ночи, когда поезд качался и грохотал по холмам и долинам северной части штата Нью-Йорк, носильщик принес мне телеграмму. Она была от Деси.

Просто хотел сказать, что люблю тебя, спокойной ночи и будь хорошей. Думаю, я снова скажу, что люблю тебя, на самом деле я скажу это. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.

Это письмо вызвало у меня слезы.

Я думала, что все кончено, но Деси не мог попрощаться. Он звонил мне почти каждый час в Чикаго. Затем я села на поезд до Милуоки, более подавленная, чем когда-либо в своей жизни. У меня были с собой чемоданы мехов и блестящие бальные платья; я кланялась со сцены, пожимала руки и улыбалась, улыбалась и улыбалась. Никто не догадывался о моих настоящих чувствах.

Выступление в Милуоки было на один вечер на каком-то благотворительном мероприятии, который они устраивали. Деси позвонил и заставил меня пообещать вернуться в Нью-Йорк, чтобы мы могли еще немного поговорить. Но уже был конец ноября, и на Средний Запад надвигались метели. Поезд, где ехала Глория Джин, старлетка, которая должна была сопровождать меня на благотворительном вечере, застрял в снежной буре. Люди из RKO спросили меня, смогу ли я играть вместо нее. Мои боссы из RKO тоже позвонили. Они видели те фотографии, где я и Деси вместе в Нью-Йорке, и предостерегали меня от замужества. Он оставил след из разбитых сердец от Таймс-сквер до бульвара Сансет и Ист-Хэмптона, сказали мне.

Я не собираюсь выходить за него замуж. Расслабьтесь, ответила я. Мы оба знаем, что это невозможно.

Мое однодневное появление на благотворительном вечере в Милуоки растянулось на пять дней.

Каждый вечер Деси звонил, подпрыгивая от ярости, и спрашивал, когда я еду в Нью-Йорк.

Однажды в полночь пришла в отель после изнурительного дня выступлений. Деси позвонил из Нью-Йорка, поэтому я ответила на звонок в вестибюле.

Теперь я знаю, почему ты так долго не отвечала, кричал он в трубку. В Милуоки играет очень красивый актер, Джозеф Коттен. Я полагаю, между вами двумя есть что-то вот почему ты тянешь?

Я даже не знаю Джозефа Коттена, крикнула ему в ответ, пока весь вестибюль слушал. Я была так занята работой, что даже не знала, что в городе есть театральная труппа. В этот момент подняла глаза и увидела Джозефа Коттена, шагающего по вестибюлю. Увидимся утром, сказал я Деси и повесила трубку.

Поднялась в свою комнату, кипя от злости на Деси, и сказала Харриет, что сию минуту уезжаю в Нью-Йорк. Она может приехать на следующий день с моей одеждой.

Джозеф Коттен все еще был в вестибюле, когда я снова спустилась, и он любезно отвез меня в аэропорт. Было уже за полночь, и регулярных рейсов не было, поэтому я зафрахтовала частный самолет.

В Нью-Йорке зарегистрировалась в Hampshire House, проспала до полудня, а затем подождала, пока Деси появится между выступлениями в Roxy. Женщина-интервьюер прибыла всего за несколько минут до него.

Я все еще злилась на него за то, что он так мало в меня верил, поэтому позволила ему остыть, пока продолжала давать интервью для статьи, которая закончилась названием Почему я всегда буду холостячкой.

Только поздно вечером мы с Деси остались наедине. Он рассказал мне, почему так расстроен моим постоянным пребыванием в Милуоки, и что даже планировал организовать побег в Гринвич, штат Коннектикут и откладывал его пять раз.

Но я думала, мы решили, что не можем пожениться, сказала я.

Это верно, согласился он, но мы это сделаем.

Он оставил меня в отеле в три часа ночи, сказав, что заберет снова в восемь, и я легла спать безумно счастливая. Перед тем как уснуть, вспомнила, что вся моя одежда осталась в Милуоки у Харриет. Все, что у меня было, это маленькое черное шерстяное платье, которое носила весь день.

Когда подумала обо всех этих красивых вещах, которые были у меня в багажнике, но не были доступны к восьми утра, то не знала, что делать.

Но Деси был слишком воодушевлен, чтобы заметить, что его невеста была в черном. Я сидела рядом с ним на заднем сиденье машины, пока его бизнес-менеджер ехал со скоростью шестьдесят миль по ледяным, опасным зимним дорогам в Гринвич.

Деси должен был сделать дневное шоу в Roxy.

Внутренне я была в ужасе от того, что делаю, и задавалась вопросом, мудро ли поступаю. Тетя Лола вышла замуж за грека, и ее жизнь с ним была не постелью из роз. Знала, какими латиноамериканцами могут быть, ревнивыми и собственническими. Но больше всего беспокоилась о том, смогу ли я сделать Деси счастливым.

Во многих отношениях женитьба на нем была одним из самых смелых поступков, которые когда-либо совершала. Всегда выбирала мужчин постарше. Также добилась некоторой стабильности в Голливуде, а Деси с его красивыми девушками и хорошими временами, казалось, двигался в другом направлении.

И все же чувствовала в Деси большую потребность. Под этим ослепительным обаянием скрывался бездомный мальчик, о котором некому было позаботиться, побеспокоиться и полюбить его. И я хотела, чтобы он и только он был отцом моих детей.

Все эти мысли крутились у меня в голове, пока мы мчались по Мерритт-Парквэй в Коннектикут. Деси пел. Его темные глаза сияли, лицо сияло, но я заметила, как его руки дрожали.

В Гринвиче мы провели два часа в суете, встречаясь с судьей по поводу отмены пятидневного периода ожидания и прохождения необходимого медицинского обследования. Он планировал жениться на мне в офисе мирового судьи Джона Дж. О'Брайена. Но забыл только одну вещь: обручальное кольцо. Менеджер по бизнесу Деси забежал в Woolworths и купил мне латунное. Хотя Деси позже подарил мне платиновое кольцо, это маленькое обесцвеченное латунное кольцо годами лежало среди бриллиантов и изумрудов в моей шкатулке для драгоценностей.

В последний момент мировой судья решил, что нам нужно более романтичное место для свадьбы, чем его офис, поэтому отвез нас за город в клуб Биглз на реке Байрам.

После короткой церемонии мы съели наш свадебный завтрак перед ярким камином в зале клуба. Снаружи на соснах висела свежая снежная мантия. После всех наших колебаний Деси и я были ошеломлены счастьем. Мы снова и снова целовали друг друга и свидетельство о браке. На нем до сих пор видны следы моей помады.

Я сохраню это навсегда, сказала ему, прижимая его к своей черной шерстяной груди. Этот брак должен был сработать. Я бы сделала все, пожертвовала всем, чтобы сделать Деси счастливым.

Затем наш интимный момент вместе превратился в хаос. Репортеры ворвались в двери Beagle Club. Деси позвонил менеджеру Roxy в 11:55 утра.

Вы выходите через пять минут, спокойно сказал Мэнни, думая, что он находится в своей гримерке в театре.

Вот почему я тебе звонил, сказал Деси. Я в Коннектикуте.

Ты не можешь быть в Коннектикуте!

Я знаю, рассмеялся Деси. Но я там. Я женюсь на Люсиль.

По радио в машине, когда мы ехали обратно в Нью-Йорк, услышали новость о нашем побеге. Моя мать тоже слышала это в Калифорнии. У служебного входа в Roxy мы проталкивались локтями сквозь толпу ликующих фанатов. Деси перенес меня через порог своей гримерки. Внутри обнаружили, что она до самых стен забита репортерами и фотографами. Деси вывел меня на сцену, все еще в этом чертовом старом черном платье, и тысячи людей взревели, приветствуя меня, и забросали нас рисом, заботливо предоставленным руководством.

Это было 30 ноября 1940 года, самый знаменательный день в моей жизни. Я позвонила в Hampshire House; Харриет наконец-то приехала с моей одеждой. Она стала моей неразлучной спутницей, дома и на съемочной площадке, в течение многих лет, и была ошеломлена. На ком мы поженились? спросила она.

Как обычно, я поспешила в Hampshire House и выписалась, пока Деси праздновал свою свадьбу с друзьями в гримерке. Он остановился в отеле Maurice со своей матерью.

Мы решили начать супружескую жизнь в стиле Pierre. Я думала, что Деси будет рад, увидев меня здесь, когда закончит свое последнее шоу Roxy тем вечером, но вместо этого он был в ярости.

Я не позволю своей жене ездить по Нью-Йорку в одиночку на такси! возмутился он.

Я не могла поверить своим ушам.

Ты вдруг стал чертовски властным, ответила ему.

Мы посмотрели друг на друга, а затем беспомощно упали в объятия друг друга так начинались и заканчивались многие наши ссоры на долгие годы. Друзья дали нашему браку шесть месяцев; я же дала неделю.

Знала, что Деси хочет жену, которая будет играть вторую скрипку, и меня это вполне устраивало. Он хотел попасть в кино, и мы возлагали большие надежды на то, что его неукротимая сексуальность, его хороший вкус и интеллект поведут далеко дальше, чем меня, как я надеялась. Но его сильный иностранный акцент ограничивал роли, которые он мог играть. Тем не менее, делала все, что было в моих силах, чтобы продвинуть его по карьерной лестнице, укрепить уверенность в себе и управлять своим домом так, как он хотел. Так меня воспитывали, и этого я хотела.

В нашу первую брачную ночь Деси разбудил меня от крепкого сна, встряхнув за плечи.

Что случилось? В чем дело? Подумала, что отель, должно быть, горит. Я хочу пить, объяснил он. Пожалуйста, принеси мне стакан воды, дорогая.

Я вылезла из постели и открыла кран в ванной, прежде чем проснулась достаточно, и задалась вопросом, почему, черт возьми, он сам этого не сделал.

Мы пробыли в Нью-Йорке шесть недель, пока Деси заканчивал в Roxy.

Затем меня вызвали в Голливуд для пересъемок в постановке Гарольда Ллойда Девушка, парень и слизь. По пути обратно в Калифорнию на Супер Чифе начала строить счастливые планы на семейную жизнь. Я не готовила с подросткового возраста в Джеймстауне и понятия не имела, какие у Деси вкусы в еде. Но какими бы они ни были, я намеревалась это узнать. Пока мы сидели в купе, жадно ожидая открытия вагона-ресторана, спросила: Что ты хочешь съесть?

Затем записывала все в блокнот, пока он говорил: Что это? Как это пишется? Что в нем? Я записала бог знает что еще, размышляя, смогу ли когда-нибудь попробовать свои любимые блюда, например, тушеное мясо и жареную курицу. На самом деле, я готовлю блюда из бисквита. Деси оказался настоящим шеф-поваром в семье.

Мы с ним были убеждены, что построить счастливый брак в самом сердце Голливуда очень и очень сложно. Поэтому, после того как поженились примерно через шесть месяцев, решили переехать далеко на открытые пространства долины Сан-Фернандо. Это был ветреный дождливый день в марте 1941 года, когда мы впервые увидели наш еще не достроенное маленькое белое ранчо в Чатсворте с белым забором, окружавшим его пять акров.

Дом был всего лишь оболочкой, но этот забор давал нам такое гордое чувство собственности. Мы купили это место за 16 900 долларов, и как только стало возможным переехать, Деси пронес меня через каждый порог и даже через одно окно.

Каждый из нас оставил отпечаток своей индивидуальности в этом маленьком домике. Хотя он стоял на куче песка, когда мы его купили, у меня было много цветов до того, как я провела сантехнику, украсила его в раннем викторианском стиле и в стиле бастард-американ; с обоями цвета капустной розы, красными плюшевыми креслами, белыми шторами с оборками, вьющимся плющом и абажурами с лентами. У меня даже была вышивка мелким узором, которую делала в детстве в Селороне.

Моим идеалом женственности всегда была женщина-первопроходец, которая сражалась и работала рядом со своим мужем. Она рожала детей, поддерживала домашний очаг, и была центром семьи, планировщиком и мечтателем.

Представление Деси о семейной жизни основывалось на его детстве в Кубе, где его отец владел тремя ранчо, таунхаусами, островом в заливе Сантьяго, конюшней, автомобилями и скоростными катерами.

Поэтому первое, что Деси сделал в нашем доме, нанял бульдозер. Он сидел на нем, раздетый до пояса, загорелый и темноволосый, сияющий здоровьем и жизненной силой, пока копал огромный бассейн, а затем высаживал рощи апельсиновых и лимонных деревьев. Потом построил баню, пока я с обожанием передавала ему гвозди, один за другим.

Мы были так волнующе влюблены. На всех моих украшениях с одной стороны было написано Люси, а с другой С любовью, Деси.

На шее Деси носил золотую медаль Святого Христофора с надписью Дорогой, а также носил золотую зажигалку с гравировкой: Дорогой Деси, моя любовь к тебе продлится дольше, чем эта зажигалка, я уверена, Люси.

Мы крестили все, что попадалось на глаза, Дезилу, сочетанием наших имен: ранчо, наш универсал, первую лодку Деси, даже особый гуляш, изобретенный им.

Он поддерживал свою мать, а я ДеДе и папу в маленьком домике на Норт-Огден-драйв.

Наши хорошие друзья Билл и Бренда Холден убедили, что нам нужен бизнес-менеджер. Я осторожный транжира, Деси же наоборот очень расточителен. Мы чувствовали, что нам не придется много спорить, если будем полностью разделять наши доходы и обязательства.

Поэтому с самого начала брака бизнес-менеджер Эндрю Хикокс вел наши дела на этой основе. Я оплачивала все свои личные расходы, Деси платил за его, а также каждый из нас вносил фиксированную сумму на домашние расходы. Энди давал каждому из нас по двадцать пять долларов в неделю на непредвиденные расходы и все остальное, что мы взимали. Он также выписывал все чеки и оплачивал счета с наших отдельных счетов.

Я была самым услужливым клиентом с деньгами, которого он когда-либо знал, сказал Энди, и он имел дело со многими звездами. Иногда я уходила в швейный загул, и тогда он говорил: Не трать ни одного лишнего цента в течение следующих трех месяцев, и я так и делала. Давала ему фиксированную сумму каждый месяц для инвестирования, и эти активы приносили очень хороший доход.

Деси никогда не умел экономить.

Однажды он играл в крэпс в Вегасе и проиграл. Дай-ка я попробую, сказал ему и взялась за дело, и выиграла 18 000 долларов и ушла. Позвонила Энди Хикоксу и спросила, что делать с банком. Немедленно получи кассовый чек и отправь мне его по почте, ответил он, что я и сделала. Когда Деси выиграл такую же сумму денег, то купил лодку.

Раздельные счета хорошо работают в Голливуде. Когда один партнер тратит деньги, другой не может кричать. Поэтому, хотя Деси часто был расточительным, это были его деньги. Пока он платил половину расходов на домашнее хозяйство, то имел полное право делать все, что хотел, с оставшейся частью.

ВОСЬМАЯ

Однажды ночью вскоре после того, как мы поженились, у нас с Деси случилась долгая и громкая ссора. Встала с постели на рассвете и вышла во двор. У нас там был припаркован новенький универсал. Взяла молоток и обошла вокруг новой машины и разбила все окна. Какое это было удовлетворение! Затем позвонила Энди Хикоксу и сказала, чтобы он починил ее за мой счет.

Не так уж много менеджеров бизнеса не знают о своих клиентах. Для меня Энди олицетворял хладнокровное, беспристрастное суждение. Он никогда не принимал чью-либо сторону в наших спорах, поскольку мы оба были его клиентами. Поэтому однажды позвонила ему и попросила приехать на ранчо в восемь часов вечера.

Мы с Деси все еще ужинали, когда он пришел. Он присоединился к нам за десертом и кофе. А теперь перейдем в кабинет, сказала я. Энди, ты садись здесь, между Деси и мной.

Мы все удобно устроились, и Деси сказал: Ладно, Люси, что теперь? Что это вообще такое? Причем здесь Энди?

У нас будет один из наших споров, спокойно сказала я. А Энди будет сидеть здесь и судить. Хорошо, начнем.

Наступила полная тишина. Деси покачал головой в недоумении. Затем начал смеяться. Потом тихий маленький Энди разразился хохотом. Мы все трое сидели и громко смеялись. Затем Энди попрощался и ушел.

В те ранние годы наши ссоры были своего рода занятиями любовью. Деси и я наслаждались ими, но, боюсь, они истощали наших друзей и семью. Он даже ходил к Леле Роджерс и просил помочь мне угодить. А я часто звонила ДеДи в три часа ночи, чтобы рассказать о нашей последней, самой громкой и страстной ссоре. ДеДи, как и наш бизнес-менеджер, старалась никогда не принимать чью-либо сторону, но одно только слушание, как она позже сказала, утомляло ее.

Моей обычной жалобой было то, что Деси работал над браком только рывками. Не верю, что он когда-либо действительно намеревался остепениться и стать хорошим и верным мужем. Он сказал, что я слишком ревнива, и поэтому споры бушевали снова и снова. Но мы оставались очень глубоко и страстно влюбленными.

Наша игровая комната на ранчо была ранним памятником наших битв. Как однажды объяснил Деси репортеру Элеанор Харрис: В течение первого года нашего брака, каждый раз, когда мы с Люси ссорились, я собирал вещи и переезжал в голливудский отель. Оказавшись там, я распаковывал их, гладил, а потом мирился с Люси, снова собирал вещи, шел домой и мне снова приходилось гладить одежду! Повторяясь бесконечное количество раз, это становится очень дорогим делом; в конце концов, понял, что будет намного дешевле построить себе роскошную собачью будку прямо на нашей собственной территории, чтобы после ссоры, я мог переместить всю свою одежду на вешалках из одного шкафа в другой. Вот так и построил наш большой игровой дом с главной комнатой, ванной и кухней. Дедушка Фредди Хант помогал мне крыть крышу. В течение многих лет это было наше любимое место для вечеринок.

Однажды, Деси объявил, что это конец нашему браку, и он переехал к своей матери в ее голливудскую квартиру. Прошло три ужасных дня, и никто из нас не общался. На четвертый день в шесть часов утра я выглянула в окно и увидела Деси, стоящего среди маленьких апельсиновых деревьев, которые он посадил. Он оглядывался и гладил по голове наших пятерых собак одновременно, а по его щекам текли слезы. Он снова был бездомным и неухоженным, и не мог этого вынести. Я тоже не смогла и с криком выбежала из дома, кинулась к нему в объятия.

Всегда буду помнить свой первый день рождения, который мы отметили в нашем новом маленьком домике. Это было 6 августа 1941 года, и мне было тридцать нелегкий день рождения для любой женщины.

Я думала, что Деси забыл этот день, особенно когда он отправил меня одну за покупками. Но в пять часов, когда въехала на нашем универсале на длинную подъездную дорожку, обнаружила Деси, возглавляющим группу из пяти человек, состоящую из латиноамериканцев и сорока гостей, поющих С днем рождения. Последним штрихом романтического, готового транжирства был сплошной ковер из белых гардений, плавающих в нашем бассейне.

* * *

Я любила приводить друзей из студии домой.

Однажды увидела новичка под феном в RKO. Это был первый день Джун Хэвок на съемочной площадке, и она была расстроена, слезы текли по ее лицу так быстро, как она могла их вытирать. Эй, сказала ей, отодвигая фен, чтобы она могла слышать. Я никогда не думала, что из человека может вытекать столько воды. Как насчет того, чтобы пойти со мной сегодня на ужин? Это было началом прочной дружбы.

Еще одной моей хорошей подругой была Рене ДеМарко из Dancing DeMarcos. Я даже не слышала о Рене, пока не вышла замуж за Деси, а потом узнала, что он был помолвлен с ней. Они расстались до того, как он приехал в Голливуд и встретил меня. Она вышла замуж за Джоди Хатчинсона, и после рождения ее маленькой дочери она много времени проводила на ранчо. Самым большим разочарованием в моей жизни тогда было то, что у меня не было детей. Мои альбомы с вырезками моих первых дней в Голливуде даже до того, как я вышла замуж заполнены журнальными иллюстрациями очаровательных розовощеких детей. Когда? писала я рядом с каждой фотографией. Когда? и Когда?

Долина Сан-Фернандо тогда считалась диким и мохнатым открытым пространством, и многие кинодеятели строили там дома, чтобы скрыться от всего этого. По вечерам к нам приходили соседи Билл Холденс, Джек Оуки, Гордон Макрейс, Фрэнсис Ледерерс, Ричард Карлсонс и Чарли Рагглс. Мы играли в покер или джин-рамми, смотрели домашнее кино или просто сидели там, задрав ноги, и разговаривали в основном о ранчо, о том, когда лучше всего сажать, какие инсектициды использовать и как часто поливать. Все эти добрые приземленные разговоры перенесли меня прямо в Селорон и к скоту и саду моего деда. Я проводила дни дома, готовя, копая, поля, стирая занавески и убираясь в шкафах (моя страсть, так как я не могу выносить, когда что-то хранится и может быть отдано).

Через несколько месяцев после того, как мы с Деси поженились, Кэрол Ломбард и Кларк Гейбл устроили нам большую, красивую вечеринку с шампанским в Chasens в Голливуде. Мы особенно ценили этот жест, поскольку большинство наших друзей мрачно бормотали, что наш брак не продлится и шести месяцев. Кэрол часто приглашала нас провести день на их ранчо, которое было недалеко от нашего в долине Сан-Фернандо. Кэрол и Кларк все делали вместе они охотились и рыбачили, ездили на лошадях и готовили барбекю, и их радость от того, что они просто были вместе, произвела на меня глубокое и неизгладимое впечатление. Это был брак. Я видела только одно омрачающее их счастье. Кэрол всем сердцем хотела стать матерью. Из нее получилась бы прекрасная мать.

Больше всего на свете мы с Деси хотели сняться вместе в одном фильме, но просто не могли убедить студийных боссов, что мы были среднестатистической американской парой. Должна признать, что многие из наших ссор и сцен воссоединения были достаточно публичными. Это могло повлиять на их мнение о нас как о команде.

Деси все время вспоминал, с каким энтузиазмом публика театра Roxy отреагировала, когда мы вместе вышли на поклон после нашего побега. Давайте вместе сыграем водевиль, предложил он. Если мы будем иметь успех в Чикаго и Нью-Йорке, может быть, нас послушают в Голливуде. Мы открылись в Roxy, играя по четыре-пять концертов в день, и переехали в Бруклин и Loews State в Ньюарке. Я была рада сменить атрибутику королевы гламура на мешковатые штаны и потрепанную шляпу-дерби. Деси пел и играл на барабанах бонго. Это было дикое, забавное представление. Вскоре нам поступило предложение от Palladium в Лондоне. С нами это случалось дважды, и оба раза мы отказывались по самой лучшей причине: Я была беременна.

Мы отменили оставшиеся бронирования и поспешили домой, мысленно планируя пристройку детской к нашему маленькому домику в долине с шестью комнатами. По дороге на поезде обратно в Голливуд в январе 1942 года мы услышали новость о гибели Кэрол Ломбард в авиакатастрофе. Эта трагедия, последовавшая сразу за Перл-Харбором, стала для нас шокирующим потрясением.

Спенсер Трейси прилетел в Неваду, чтобы быть с королем. Он всегда так отзывался о Кларке, полушутя, но с большой любовью и восхищением. Когда Спенсер вернулся, друзья спрашивали, как Кларк держится и много ли он пьет, чтобы облегчить боль. Я никогда не забуду ответ Спенсера: Не пить. для короля это не легкий путь.

В течение следующих нескольких месяцев мы видели, как Кларк мчался по долине на мотоцикле на максимальной скорости. Я подозревала, что он подсознательно пытался покончить с собой. Кларк резко останавливался у нашего порога и приходил, чтобы поговорить о Кэрол. Иногда он приносил один из ее фильмов вечером, и мы смотрели его. Я никогда не могла понять, намеренно ли Кларк истязал себя, или вид и звук Кэрол, такой живой и прекрасной, помогали стереть хотя бы на мгновение боль от ее потери.

В это трудное для всех нас время, когда страна находилась в состоянии войны, а Кэрол трагически погибла, я потеряла ребенка на третьем месяце беременности. Была больна разочарованием, но также уверена, что в следующий раз все получится. Но по мере того, как проходили месяцы, а затем и годы, следующего раза не было.

Деси думал, что это может отвлечь меня и помочь военным усилиям, чтобы получить несколько сельскохозяйственных животных на месте. Он должен был знать лучше.

Когда Деси принес домой триста цыплят, я держала их в тепле в берлоге по ночам. Когда теленок заболел, я переехала в ванную с ней, укрывая ее одеялами и грелками. Эта молодая весенняя телка в конечном итоге выросла и превратилась в большую, страстную корову. Она ревела во весь голос каждый раз, когда видела Деси, но конец наступил, когда она вломилась в окно нашей спальни, чтобы поцеловать его в постели. Мы потратили около 1000 долларов на то, чтобы содержать ее взаперти год, так как я не могла вынести мысли о продаже ее.

Все наши куры умерли естественной смертью. Мы начали с трехсот цыплят и трех петухов по имени Святой Франциск, Святой Георгий и Святой Джон. Наконец у нас было сорок престарелых кур и один старый слепой петух. Наше место стало известно как ферма для пенсионеров-кур.

Выходила за дверь, звала их, и они все ковыляли, и мы начинали танцевать. Все, что делала, делали и они. Или, может быть, наоборот.

У меня такие же отношения с собаками, и я могу поддерживать довольно содержательную беседу с кошками, которыми восхищаюсь из-за их независимости. Так что ты снова дома, так кого это волнует? кажется, говорят мои кошки, когда я вхожу в дверь.

Естественно, никогда не позволяла Деси прикасаться к свинье, которая у нас была. Я слишком хорошо помнила те ужасные осенние утра в Селороне, когда папа убивал свинью на заднем дворе.

Деси также разбил огромный ротационный огород, который обеспечивал двенадцать семей, всем, от артишоков до цуккини. Подсчитав стоимость воды, удобрений и постоянного садовника, я поняла, что каждый последний живой овощ стоил нам около девяти долларов за порцию. Однажды съела один из наших апельсинов, и он был таким кислым, что у меня вывернуло рот наизнанку. Мы зарабатывали несколько пенни на наших яйцах, которые я отвозила в студию и продала Джун Эллисон.

У нас были довольно дикие костюмированные вечеринки и другие праздники на ранчо. Наши спагетти-вечеринки были знамениты, Деси готовил соус с большим количеством испанских трав в большой кастрюле.

Однажды вечером одна из наших камерных спагетти-вечеринок разрослась до пятнадцати или шестнадцати человек. К семи часам уже давно закончились все мои закуски и съели все кусочки сыра и черствые крекеры в доме. Деси выходил из кухни каждые несколько минут, между помешиванием и дегустацией, и объявлял: Ужин будет готов довольно скоро!

Его соус был легендарным, и он никогда не подавал его, пока не был в самый раз. Наконец, когда мы все сели за стол, засунув салфетки и держа вилки наготове, он вышел из кухни с огромной кастрюлей и гордо объявил: La comida est lista, когда дно кастрюли поддалось, то весь ужин из спагетти свалился на наш новый кремовый ковер.

На мгновение или два повисла тишина, а затем все, как по команде, встали со своими тарелками и вилками наклонились, чтобы накрыть себе пол! Клео до сих пор подшучивает надо мной и той истерически неловкой ночью. Слава богу, у меня есть друзья с чувством юмора.

Словесные игры доставляли Деси массу хлопот из-за его сильного акцента. Когда ему давали Милдред Пирс в шарадах, он изображал человека, который ест и ненавидит это. Ну конечно, сказал он позже. Боится еды!

Наши группы были большими и веселыми. Мы праздновали Хэллоуин, дни рождения, новых щенков, повышение зарплаты; все было поводом для вечеринки. На вечеринке Gay Nineties (Веселые девяностые) я надела парик ужаса и панталоны и закрасила передние зубы черным.

На Рождество Фрэнсис Ледерерс оставались ночевать, так как у них, как и у нас, не было детей. Деси всегда приглашал музыкантов; он был счастливее всего в окружении латинских ритмов и подарков. Он забивал всю гостиную подарками для всех на много миль вокруг. Его щедрость была легендарной. Если бы они когда-нибудь расплавили меня, то стала бы горой золота из его подарков.

Пока я была одна на ранчо, произошел несчастный случай, который позже мы почти в точности воспроизвели в шоу I Love Lucy. Однажды утром я поторопилась к двери, когда на подъездную дорожку въехал грузовик с какими-то мужчинами, которые предложили окрасить черепицу крыши льняным маслом и красной краской. Это показалось мне хорошей идеей, поэтому согласилась и ушла, даже не потрудившись узнать их имена. Но некоторые окна были открыты, и, по-видимому, сильный ветер доделал все остальное. Я только что обновила весь интерьер и постелила новый ковер, но, когда вернулась домой тем вечером, вся цветовая гамма была красной. Подоконники, стены, даже корова.

И одна из наших ранних вечеринок легла в основу еще одного шоу Люси много лет спустя. Мы пригласили Мэриан и Фрэнсиса Ледерера на ужин вместе с Рене ДеМарко и ее новым мужем Джоди Хатчинсоном. Кто-то спросил Джоди: Как вы познакомились со своей женой?, и он рассказал историю очень романтичную и сентиментальную. Мужчины посчитали его историю слишком сентиментальной для слов, но у всех женщин глаза были затуманены. Затем заговорил Фрэнсис Ледерер. Ну, со мной все было, конечно, по-другому. Я бежал и бежал, пока моя жена не поймала меня. Он продолжал этот вид шуток, пока его жена, которая является самой милой, самой нежной женщиной на земле, не начала краснеть. Наконец она встала и мелодраматически заявила: Ты осквернил мой самый священный момент. Люси, можно мне остаться здесь на ночь?

Я ответила, да, конечно.

Может, и это ужаснуло Фрэнсиса. Его жена убежала и заперлась в ванной. Он последовал за ней и продолжал стучать в дверь, умоляя ее, говоря, что это все шутка.

Остальные из нас сидели в гостиной и слушали, пока Деси не возмутился: Что с ней? Как такая умная девушка может вести себя так глупо?

Ну, горячо сказала я, он не имел права шутить по этому поводу.

Мы начали препираться, а затем Рене и ее новый муж вступили в жаркий спор. В конце концов Ледереры ушли рука об руку, счастливые как жаворонки. Джоди и Рене ссорились всю дорогу домой в тот вечер (и в конце концов развелись). Деси и я чуть не позвонили адвокату прямо там.

Тем не менее, в тот вечер я была известна как миротворец в супружеских неурядицах друзей. Мне сказали, что я умею докапываться до сути разногласий, анализировать и рассматривать вещи в перспективе. Но, конечно, в моем собственном браке мне было ужасно трудно быть объективной.

* * *

Казалось, в студии для меня ничего особенного не происходило. Мой еженедельный чек в 1000 долларов приходил регулярно, но я все еще была завсегдатаем среди B.

Однажды Уолтер Уинчелл представил меня Дэймону Раньону в магазине, и попросил дать мне роль певицы ночного клуба, в его фильме Большая улица с Генри Фондой.

Этот фильм самый большой хит в моей кинокарьере начался самым негативным образом. После того, как мистер Раньон попросил меня, боссы студии сказали: нет, нам нужно имя, и Генри Фонда согласился. Он привык играть с большими звездами, такими как Маргарет Саллаван. Но у него был контракт с другой студией, и он должен был RKO всего одну картину, так что ему было наплевать.

Случилось так, что президент RKO в тот момент посчитал меня хорошей, и я получила роль. Но в день окончания съемок Дэймон Раньон ушел из RKO, режиссер пошел в армию, а монтажер умер. Так что три человека, которые внесли наибольший вклад в фильм, даже не присутствовали, когда его монтировали и вырезали. Несмотря на все эти недостатки, это был настоящий хит, и один из фильмов, которым я действительно горжусь.

Как однажды посоветовал мне Чарльз Лоутон: Если вы играете стерву, играйте! Большая улица была легкой и веселой комедией, но, как и все остальные истории Дэймона Раньона, в ней были свои трагические нотки.

Генри Фонда сыграл Маленького Пинкса, простого, наивного помощника официанта, который любит Ее Высочество, ехидную певицу, считающую, что любовь дает вам только однокомнатную квартиру, два подбородка и длинную бельевую веревку. Она становится неизлечимо калекой, и Маленький Пинкс посвящает себя выполнению всех ее прихотей, включая то, что он возит ее в Майами в инвалидном кресле, чтобы завоевать плейбоя-миллионера.

New York Herald-Tribune писала: Люсиль Болл создает одно из лучших изображений в своей карьере, как вечно жадная, эгоистичная Глория, которая получает огромное удовольствие от того, что пинает несчастных.

Журнал Life прокомментировал: Игра Люсиль Болл великолепна девушка действительно умеет играть.

Хотя получила восторженные отзывы, знала, что это ни к чему не приведет в RKO. Обсуждала свои проблемы с кинопрокатчиком, который был моим старым другом, Чарльзом Кернером. В 1942 году он стал президентом студии и позвал меня в главный офис, и сказал: Люси, ты права. У них нет больших планов на тебя здесь. Ради твоего же блага тебе следует набраться смелости и уйти. Еще со времен Большой улицы тебя спрашивали несколько других студий. Я поделюсь твоим контрактом с Metro или Paramount. Что ты хочешь?

Я выбрала MGM, потому что они были лидерами в мюзиклах. Всегда мечтала стать звездой музыкальной комедии, возможно, потому что у меня ничего не получается в музыкальной сфере.

В августе 1942 года подписала контракт с Metro на 1500 долларов в неделю и, по сути, начала совершенно новую карьеру.

Я знала, что RKO находится на последнем издыхании в финансовом отношении, в то время как Metro-Goldwyn-Mayer контролировала самый большой пул творческих талантов в Голливуде. У Луиса Б. Майера было больше лучших актеров, сценаристов, режиссеров и других мастеров, чем у любой другой студии. Он получал зарплату в полмиллиона долларов в год больше, чем любой другой человек в Америке в то время. Его власть и его доход основывались на его проницательной способности манипулировать людьми для собственных постановок и для займов и взаимных сделок с другими студиями. Он всегда одалживал своих звезд за большие деньги, чем платил им, а студия присваивала прибыль.

Майер считал, что каждая звезда имеет фиксированную стоимость в долларах, и его студия была организована так, чтобы баловать, льстить и манипулировать этой звездой, чтобы она выполняла его приказы. Мне это не слишком нравилось. Когда MGM готовила тебя, ты чувствовал, что находишься во второй линии гарема, и что через двадцать минут они будут готовить кого-то другого на твоем месте. И я не очень хорошо понимала людей в MGM, но, по крайней мере, все было новым, необычным и захватывающим.

В первый день в MGM я была просто напугана. Было очень тяжело уйти из RKO после семи лет, и первые несколько месяцев в MGM у меня появилось ощущение, что какой-то человечек сейчас похлопает меня по плечу и скажет: Тебя хотят вернуть в RKO для пересдачи. Никто так и не сделал, и, наконец, я расслабилась и отдала себя в искусные руки Лео-Льва.

Имена на дверях гримерной наполнили меня благоговением: Грир Гарсон, Джессика Тэнди, Анджела Лэнсбери, Розалинд Рассел, Джоан Кроуфорд, Лана Тернер, Джуди Гарленд, Эстер Уильямс и слава богу моя старая подруга по Columbia и RKO Энн Сотерн. Имена на мужских примерочных были одинаково знамениты: Джимми Стюарт, Кларк Гейбл, Спенсер Трейси, Лайонел Берримор, Микки Руни, Хьюм Кронин.

Я изменилась в ту же минуту, как только оказалась там. Больше всего в этом поучаствовала Сидни Гиларофф, парикмахер. Я была рыжей в RKO, но Сидни изменила мой оттенок на более светлый и яркий для Technicolor. Tango Red, как она его назвала, но на самом деле он был таким же оранжевым, как фрукт, висящий на дереве. Каждый раз, когда я смотрела в зеркало, то откидывалась назад, это было так поразительно. Мне жутко это не нравилось, но соглашалась... Сейчас я бы этого не сделала.

Сидни также изменила стиль моих волос с длинных и распущенных, в струящихся и покрытые лаком, пока мне не пришлось снимать с них корку из лака каждую ночь, расчесывая их щеткой.

Известный дизайнер Ирен спроектировала мои первые потрясающие костюмы. Посадка и материалы были такими прекрасными. Она избавила меня от излишеств и дала сшитые на заказ шикарные вещи. Айрин также познакомила меня с цветом в одежде. С моими танго рыжими волосами и голубыми глазами, она сказала, что я рождена для Technicolor, поэтому дала мне яркий образ, чтобы соответствовать. Я всегда придерживалась консервативных серых, черных и бежевых оттенков (влияние Хэтти Карнеги, я полагаю). Айрин одела меня в такие яркие цвета, что я почувствовала себя солнечным лучом, призмой, тропической райской птицей. Яркие оттенки морской волны, мандарина, лайма и изумруда давали мне такое веселое и беззаботное чувство.

Айрин также разработала для меня потрясающие пеньюары и халаты из шелка и шифона, розового лосося с воротниками из рыси и изумрудного атласа с марабу. В Дю Барри была леди, моей первой главной роли для MGM, мне дали алый, четырехугольный рот и пирамиду из оранжевых волос, как в кондитерской, плюс пятнадцатифунтовый белый парик Дю Барри с помпадуром. Ред Скелтон играл служащего ночного клуба, которому надели костюм Микки Финна, и он проснулся, обнаружив себя Людовиком XV. Я была звездой ночного клуба, которой он восхищался издалека, и которая во сне стала мадам Дю Барри. Большая часть действия состояла из того, что Ред в атласных бриджах до колен гонялся за мной по большой двуспальной кровати. Мы тренировались несколько дней на батуте, от чего у меня началась острая морская болезнь.

Мы все исполнили несколько впечатляющих танцев в Дю Барри, включая очень смешной отрывок под песню Friendship (Дружба). Также была танцевальная сцена под завораживающе прекрасную Do I Love You? Песни Коула Портера и Этель Мерман и Берта Лара сделали шоу большим хитом на Бродвее. Я не пыталась копировать стиль Этель Мерман она неподражаема но мне было приятно, когда один нью-йоркский рецензент прокомментировал: К своей рыжеволосой и позже надетой на парик красоте мисс Болл добавляет живость и превосходный комедийный ритм, доказывая в очередной раз, что она звезда музыкальной комедии первой величины.

Знакомство с Редом Скелтоном было еще одним плюсом. Я всегда думала, что Ред, один из величайших талантов мира, по сути, очень грустный клоун. И эта печаль у него появилась задолго до того, как он потерял своего единственного сына из-за лейкемии. Ред загадка, даже, я так думаю.

В своей самой диковинной буффонаде он заставляет меня больше плакать, чем смеяться. Что-то в нем просто неизбежным образом трогательное.

В доме Реда, расположенном недалеко от нашего в Палм-Спрингс, есть изысканный японский сад, на который он потратил около 80 000 долларов на импортные растения, некоторые из которых имеют вековой возраст. Ред сам обрезает и формирует эти деревья с фантастическим мастерством и заботой. Лунными ночами его можно найти одного в его чайном домике, слушающим японскую музыку и смотрящим на гору Сан-Хасинто, как будто он в Японии и смотрит на гору Фудзи.

Его дома заполнены сокровищами искусства и безделушками со всего мира. Однако его вкусы в основном настолько просты, что он держит у кровати электрическую плиту, кастрюлю с водой и несколько хот-догов на случай, если он проснется и почувствует голод.

Ред даже не может купить дом обычным способом. Он и его жена-художница Джорджия владеют особняком из двадцати двух комнат в Беверли-Хиллз, забитым красивыми вещами, но Ред решил, что также нужен дом в пустыне. Один из его товарищей по гольфу в Палм-Спрингс предложил показать ему его собственность. Итак, Ред пошел босиком и в плавках, чтобы осмотреть место. После короткого осмотра он сказал: Знаю, что. Я куплю его за наличные прямо сейчас, при условии, что вы и ваша семья съедете сегодня днем. Ошеломленный владелец молчал, пока Ред спокойно вытаскивал 135 000 долларов наличными из своих плавок. Ред пожал ему руку, и сделка была заключена.

Пока Ред Скелтон в атласных бриджах до колен гонялся за мной вокруг столбиков кровати в Дю Барри, Деси был в туре USO. Я нашла его только после того, как подала прошение в Пентагон, чтобы он сообщил мне, где Деси находится. Деси также был подписан в MGM. Он должен был сняться в фильме под названием Bataan и вернуться из тура USO как раз вовремя.

Bataan был мрачной, суровой военной драмой, в которой тринадцать солдат были убиты японцами в джунглях по одному. Деси был выбран на роль Фелиса Рамиреса, американского солдата испанского происхождения, который умирает от малярии.

Когда он прочитал сценарий съемок, то понял, что во время своей одной большой сцены будет лежать под москитной сеткой и говорить по-испански, в то время как Роберт Тейлор будет перед камерой говорить по-английски.

Деси пошел к режиссеру Тэю Гарнетту и спросил, не могут ли они хотя бы снять москитную сетку, чтобы зрители могли увидеть, кто он. Тэй согласился, и это была убедительная сцена смерти, но после этого появления Деси в кино ограничивались редкими специальными музыкальными номерами.

Из Дю Барри я сразу же отправилась в Best Foot Forward (Лучший удар ногой вперед) с режиссером Эдвардом Баззеллом. Эдди дал мне лучший шанс в Metro. Он понял мою комедию и позволил мне выложиться по полной и быть самой собой.

Best Foot Forward это история угасающей кинозвезды, которую приглашают на выпускной в подготовительной школе. Джордж Эбботт поставил нью-йоркское сценическое шоу, которое запомнилось в основном по бодрой мелодии Пристегнись, Винсоки. Рецензенты нашли фильм кипящим, бесшабашным и очаровательным, острым и освежающим, с искрящимися диалогами и свежим духом молодости.

Моя карьера в MGM только набирала обороты, когда Деси призвали в армию в феврале 1943 года. Однажды серым утром на рассвете отвезла его на железнодорожную станцию, и он присоединился к группе типичных призывников. Деси надеялся стать бомбардиром и отправиться за границу. Зная его безрассудную, импульсивную натуру и его большой патриотизм по отношению к своей приемной стране, никогда не ожидала увидеть его снова живым. Я плакала и плакала, когда мы прощались.

День, когда он стал гражданином Америки, был самым гордым в его жизни. Прожив при диктатуре, он действительно мог ценить демократию.

Однажды, когда нашему ранчо серьезно угрожал бушующий пожар, а вся территория в долине Сан-Фернандо была оцеплена, наша соседка Мэриан Ледерер позвонила Деси, чтобы спросить, что ей следует спасти из нашего дома. Мои драгоценности и меха, наше стерлинговое серебро, пять собак и шесть кошек все это было в опасности, но Деси не колеблясь ответил: Мои документы об американском гражданстве!

Во время базовой подготовки в 1943 году он сломал коленную чашечку, играя в бейсбол, к своему великому неудовольствию. Затем его направили на ограниченную службу в армейский медицинский корпус, где он развлекал госпитализированных военнослужащих. Его возили по разным армейским лагерям Калифорнии, и, наконец, он позвонил мне из Уотсонвилля.

Я собираюсь в Бирмингем, дорогая, сказал он. Он звучал очень подавленно.

Ого, это здорово, ответила я. На следующей неделе я уезжаю в тур по облигациям на Восток и приеду в Алабаму, чтобы увидеть тебя. Бирмингем, Калифорния, простонал он, назвав армейский госпиталь в пяти милях от ранчо.

В госпитале Деси отлично справлялся с мальчиками из Батаана, Коррехидора и Таравы. Он организовывал представления и следил за тем, чтобы у солдат были фильмы, радиоприемники и книги, а также доступ ко всем видам спортивного и гимнастического оборудования. Он помогал им с письмами и заказывал сладости и сигареты. Часто устраивал для них сольные выступления, играя на барабанах и гитаре, и когда мне удавалось отлучиться, я присоединялась к нему, и мы представляли наш старый водевиль. Деси был предан этим раненым детям и получил множество похвал за свою прекрасную работу.

Но его раздражало то, что он сам не был за границей. Ему разрешалось покидать больницу каждую ночь и выходные, что оказалось неудачным. Он был слишком близок к Голливуду.

Общественная жизнь в Голливуде в те дни вращалась вокруг продюсеров и руководителей студии. Когда Луис Б. Майер бросил свою жену в 1944 году и переехал в бывший особняк Мэрион Дэвис в Беверли-Хиллз, чтобы жить на широкую ногу, десятки других голливудских шишек оставили своих жен и последовали его примеру. Майер и его друзья занялись азартными играми, скачками, яхтингом и вечеринками на широкую ногу, и сержант Деси пошел вместе с ними.

Я сказала ему, что это нормально, если какой-нибудь руководитель или продюсер с высоким финансовым положением присоединится к мистеру Майеру в его оживленных играх; они могли себе это позволить. Но никто не одобряет актера, наслаждающегося бурными вечеринками и поздними ночами; это слишком утомительно и сразу же отражается на лице и голосе перед камерой. Я продолжала говорить Деси, что это его боссы, и они не будут уважать его надежность и талант как актера, если все, что они когда-либо видели, было очаровательным, безответственным плейбоем.

В 1944 году Деси все еще был связан контрактом с MGM. Моей самой заветной надеждой было то, что мы сможем сняться вместе в фильме после войны.

Я сказала киножурналисту Глэдис Холл: Единственная плохая черта этого невероятно замечательного года в том, что у меня не было Деси. Я не завидую его службе, но я скучаю по нему... Когда Деси вернется, я не верю, что есть какие-либо сомнения, но MGM поймет, что на него они сделали одну из самых больших ставок в бизнесе. Ведь после того, как он снялся в одной картине на RKO, его почта от поклонников уступала только Джинджер Роджерс. И даже сейчас, после года отсутствия, он все еще получает двести и триста писем от поклонников в неделю.

ДЕВЯТАЯ

Во время Второй мировой войны меня бросали с одного экстравагантного мюзикла на другой с полным звездным составом в MGM. Это был расцвет кино. Было трудно сохранять хладнокровие и чувство ценностей. MGM сделала из Джуди Гарленд, Микки Руни и Элизабет Тейлор переутомленных, избалованных кумиров. Это была не вина детей и не вина студии, это была Система. Я тоже некоторое время была в списке избалованных, но я не пошла на это.

Студия хотела, чтобы я появлялась на вечеринках боссов и развлекала их в ответ. Они не одобряли имидж, который я создала, живя одной на ранчо в комбинезоне, обслуживая собак, кошек и моих дряхлых кур.

Когда дневная работа была сделана, то я ускользала из студии так быстро и тихо, как только могла. Долина Сан-Фернандо тогда была зеленым открытым пространством с холмистым конным ранчо и ореховыми и цитрусовыми рощами. Часовая поездка на ранчо и обратно была моим временем для размышлений.

Деси стал приезжать домой все реже, и вскоре я увлеклась турами по связям с общественностью. Наша группа летала в какой-нибудь город вроде Филадельфии и появлялась там сорок два раза в неделю или десять дней. Мы с Деси больше общались на расстоянии, чем лично.

Это была странная, одинокая, нереальная жизнь. Я вырезала из журнала фотографию очаровательного младенца и вклеила ее вместе с моими рецензиями на фильмы в свой альбом. Под улыбкой младенца я написала: Я не вижу ни одной своей фотографии в этой книге, и это ваш третий год брака хватит шутить!

В 1943 году снялась в фильме Знакомьтесь с людьми с Диком Пауэллом. В этом фильме снова была простушкой, известной актрисой, которая становится сварщицей на фабрике, чтобы познакомиться с людьми.

Фильм оказался не очень удачным, но мне понравилось работать с Диком. Он был прекрасным естественным актером. Дик не говорил о своей игре, о своих супружеских проблемах или даже о проигранной борьбе с раком. Здравомыслящий, рассудительный, стойкий человек, он также был любящим мужем и отцом и шоуменом редких способностей.

В январе 1944 года мой дедушка Фредди, мой любимый папочка, умер от инсульта в возрасте семидесяти восьми лет. Мы даже не думали похоронить его в Голливуде. Он был рядом с Флорой Белль на семейном участке Хант в тени вязов в Джеймстауне.

Я полетела на восток на его похороны, а затем несколько дней прожила в отеле Jamestown, встречаясь со старыми друзьями и помогая собирать деньги на кампанию по выпуску военных облигаций.

Сказала местным газетчикам, что Деси по-прежнему был главным интересом в моей жизни, и что надеюсь сняться с ним в одной картине после войны.

Телефонные звонки и телеграммы от Деси заполонили отель во время моего четырехдневного пребывания, и все думали, что у нас все еще медовый месяц.

Затем вернулась в Голливуд, чтобы сделать Безумства Зигфелда.

Это была великолепная, блестящая, роскошная постановка Артура Фрида со многими звездами первой величины, включая Фреда Астера, Джуди Гарленд, Лену Хорн и Джина Келли.

Мне пообещали, что смогу танцевать с Фредом Астером и сделать несколько зарисовок в стиле Беа Лилли. Но это была такая колоссальная постановка, в которой участвовало столько эго и темпераментов, что в итоге я ничего не делала, кроме как щелкала хлыстом, украшенным стразами, над восемью черными пантерами.

Безумства Зигфелда получили ужасные отзывы. Это была дорогостоящая ерунда, лишенная всякого блеска и оригинальности.

Снова усвоила горький урок, что режиссеры и продюсеры могут создать или сломать актрису. Я была звездой, но чувствовала, что не могу позволить себе отказываться от ролей из-за страха разозлить этих больших шишек: Кем она себя возомнила, что ставит свое суждение выше нашего? Если я отказывалась от сценария (чего я никогда не делала, пока была на контракте), меня отстраняли от работы, без зарплаты. Я не могла принять предложение от любой другой студии, каким бы хорошим оно ни было, но меня могли уволить в любое время без указания причины со стороны начальства.

В каком-то смысле было замечательно стать контрактным игроком под крылом мощной студии, но в то же время это были отношения хозяина и раба. Все блестящие звезды зависели от прихотей высших лиц. Руководители студии и продюсеры были своими; сценаристы, актеры и режиссеры были чужими. Основная война шла между своими и чужими, но не менее жестокие войны бушевали и внутри.

Я знала, что у меня есть способности, и поставила себе цель изучить сложное и требующее мастерства ремесло, проявив как можно больше самодисциплины.

Большинство людей в RKO и MGM знали, что у меня что-то есть, но никто не знал, что именно. Они совершили ошибку, дав мне шутки, тогда как я нахожу, что моя комедия следует традициям чистой физической комедии. Мне нужно дать комическую ситуацию, с которой я живу, борюсь, затем возникают повороты и осложнения.

В MGM в военные годы продюсеры каждый день недели были влюблены в новую девушку, и некоторые из вещей, которые были запланированы для меня, отдавались другим актрисам. Меня это не особенно волновало. Моя крошечная роль в Безумствах Зигфелда была разочарованием, но я продолжила играть второстепенную роль в Без любви с Кэтрин Хепберн и Спенсером Трейси в главных ролях.

Было невероятно волнительно сниматься в одной картине с Хепберн, которой я так восхищалась в RKO. Кэти, казалось, вела одинокую жизнь, но она, вероятно, наименее одинокая женщина из всех, кого я знаю. Она также одна из тех редких личностей, которые достаточно уверены в себе, чтобы игнорировать условности и при этом сохранять чувство преданности и самоуважения.

Спенсер Трейси задумчивый, странный человек с большой глубиной чувств к близким ему людям. В свободное время Спенс расслаблен и может быть чрезвычайно интересным. На съемочной площадке он весь в делах. Когда вы работаете со Спенсером, вы не шутите.

Без любви был основан на пьесе Филипа Барри о молодой вдове, которая хочет сохранить яркие воспоминания об идеальном браке, и уставшем от любви ученом, который стесняется брака.

В моей второстепенной роли Босли Кроутер заметил: Люсиль Болл бросает остроты, как бейсбольные мячи.

Пока изнуряла себя съемками фильмов и турами по продаже облигаций, мой брак быстро рушился.

Ночная жизнь Деси вызывала пресыщенные разговоры в Голливуде. Журнал Confidential опубликовал историю о его выходных в Палм-Спрингс, и это тоже глубоко ранило и унизило меня.

На пикнике в госпитале Бирмингема тем летом Деси напился в стельку и обозвал своего начальника нецензурными словами. Я была уверена, что его разжалуют из сержанта в рядового, но поскольку он так хорошо справлялся с ранеными, его отпустили с выговором. Он никогда не мог легко подчиняться начальству.

Летом 1944 года Деси перестал приходить домой. Однажды ночью я бессонно ворочалась до рассвета, размышляя, где наш брак пошел наперекосяк и что сделала не так.

Наконец решилась на отчаянный шаг. Я все еще любила Деси. Он был единственным мужчиной в моей жизни. Но решила развестись с ним. Выбрала Калифорнию, потому что там развод длится год, и поэтому для примирения оставалось 365 дней.

Клео была за мужем и жила в армейском лагере в Северной Каролине, а ДеДе навещала ее там.

Позвонила им и сказала, что развожусь с Деси.

Жаль, что вы не можете ничего уладить, прокомментировала Клео. У вас двоих так много общего.

Я знаю, согласилась я. Но теперь Деси даже обвиняет меня в войне.

Накануне того, как мне предстояло явиться в суд, Деси появился. Он был раскаявшимся и самым очаровательным из всех. На следующее утро я вылезла из нашей большой двуспальной кровати и начала надевать костюм, шляпу с рисунком и украшения. Куда ты идешь? хотел знать Деси.

В суд, чтобы развестись с тобой, сказала ему.

Я сказала судье, что Деси причинил мне тяжелые душевные страдания.

Я не ожидала, что он будет рядом, когда вернусь на ранчо позже тем утром, но он был. Деси выглядел бледным и убитым горем. Люси, сказал он, в следующий раз, когда я женюсь, я буду лучшим мужем.

А я в следующий раз, когда выйду замуж, буду лучшей женой, честно ответил я.

Лицо Деси прояснилось. Тогда почему бы нам обоим не попробовать это друг на друге? предложил он.

Не верила, что Деси может измениться, но он изменился на какое-то время.

Я немного вздохнула, когда отдала 2000 долларов в качестве оплаты за развод, который так и не получила, но это того стоило.

Долгое время Деси приходил домой каждый вечер, и мы оба очень старались, чтобы все получилось. Я больше не ожидала, что буду так же счастлива, как была, будучи восторженной новобрачной, но я действительно искала покой и безопасность.

Закрыла глаза и игнорировала то, о чем было слишком больно думать. Старалась относиться к своим проблемам менее серьезно и меньше волноваться, и сдерживала свой нрав. Слова, сказанные в смущении и в гневе, редко бывают правдой, но говорят, что они ранят и обижают другого человека. Сказанное однажды, уже никогда не вернешь.

В этот период примирения репортер спросил Деси, какие изменения он внес в наш брак. Он долго молчал, а затем наконец выдал два: Ну, я стараюсь спать с открытыми чертовыми окнами, потому что Люси любит свежий воздух. Потом я некоторое время занимался квадратными танцами. Прыгал вместе с остальными персонажами!

Примерно в это время мой хороший друг режиссер Эдди Баззелл попросил меня сняться в его фильме Легко жениться. Это был ремейк раннего фильма Джин Харлоу Оклеветанная леди и один из самых ярких моментов моей кинокарьеры.

Сюжет касался богатой плейгерл (Эстер Уильямс), которая подала в суд на газету за клеветническую историю о ней. Газета нанимает большого любовника (Ван Джонсон), чтобы скомпрометировать ее, и чтобы о ней все забыли. Я снова играла танцовщицу, в локонах, черных колготках и коротком турнюре, но вместо того, чтобы быть крутой девушкой со всеми ответами, я была неискушенной бедняжкой хористкой, которую использовали и на которую наступали, и которая боролась по-своему.

Эдди Баззелл успокоил меня и призвал быть собой так, как ни один другой режиссер не делал этого раньше. Я стала уставать от таких ролей.

Эдди, который приехал в Голливуд через водевильную сеть Orpheum, раньше ходил на наши вечеринки на ранчо. Он видел, как я исполняла свой глупый танец цыпленка с нашим стадом древних кур. Он увидел во мне потенциал юмора и пафоса, о котором я даже не подозревала.

У меня было движущее, всепоглощающее стремление преуспеть в шоу-бизнесе, но я понятия не имела, в чем заключаются мои настоящие таланты. Я умирала от желания, чтобы мне рассказали, показали. Глубоко под этими наглыми атрибутами танцовщицы была Люси, и там она оставалась, задушенная, годами.

Легко жениться был выпущен и получил безупречные отзывы. После того, как я вырубилась, показав свою лучшую игру в этой картине, я ожидала, что последуют и другие хорошие роли. Вместо этого меня поместили в настоящую собаку с Джоном Ходьяком под названием Два умника. По крайней мере, критики знали, как это назвать.

The New York Times описала Два умника как заезженную историю о любви и обмане. Люсиль Болл играет прекрасную даму, которая влюбляется в парня, которого она начала обманывать. Она мучительно терпит поражение от сценария на каждом шагу. Но в дополнение к своему скучному сюжету, Два умника страдают от отсутствия грамотного направления.

В ноябре 1945 года Деси был уволен из армии и поспешил домой, чтобы продолжить свою прерванную карьеру в кино. Он надеялся получить отличную роль в фильме под названием Фиеста, но MGM готовила Рикардо Монтальбана в отсутствие Деси и отдала ее ему.

Мы долго и серьезно говорили о том, что Деси должен делать. Поскольку в кино ему, казалось, ничего не светит, он обратился к своей следующей любви - музыке. Он попросил об увольнении из MGM и начал собирать румба-группу.

Казалось, ничего не получалось ни у кого из нас. Моя карьера в кино, казалось, зашла в тупик в MGM, как и в RKO. Я зарабатывала 3500 долларов в неделю, но ничего не продвигалось. Годы шли я все еще была бездетной, и моя мечта сниматься вместе с Деси и работать бок о бок в команде казалась безнадежной.

Иногда ходила на открытия ночных клубов Деси, но они мне не очень нравились.

Если я слишком пристально за ним следила, меня обвиняли в том, что я там была, для того чтобы присматривать за ним; если не появлялась, меня дразнили за то, что слишком сосредоточена на собственной карьере.

* * *

Я виню во многих своих проблемах в MGM агента, который у меня был в то время. Я всегда осознавала, что пока не достигла определенной точки в своей карьере, никакой агент мне не поможет. Я должна продвигаться сама. Однако к этому времени, получая 3500 долларов в неделю, я была почти на вершине финансового благополучия. Но вскоре поняла, что мой агент мало уважает меня как человека или исполнителя, и когда время дошло до дела, он был не на моей стороне.

Всеми моими делами занимался этот агент, и я хотела серьезно поговорить с ним о том, что делаю, что будет способствовать моей карьере, какие роли для меня хороши или плохи. Но его это не беспокоило, и следующее, что поняла, было то, что меня отдали в аренду совершенно странной студии без моего согласия или даже ведома. Фильм назывался Темный угол для 20th Century-Fox с Марком Стивенсом, Клифтоном Уэббом и Уильямом Бендиксом. Twentieth Century платила 6000 долларов в неделю за мои услуги, но я получала только часть этой суммы; MGM и мой агент прикарманили разницу. Это само по себе взбесило меня.

В мой первый рабочий день мы с Харриет поехали на студию 20th Century. Мы проезжали мимо места недалеко от нашего ранчо, где на цепи сидел раненый щенок дворняги. Я немного помешана на теме жестокого обращения с животными. Я расстроилась, увидев эту собаку, прикованную цепью под палящим солнцем без укрытия и воды. Он метался взад и вперед в бешеном отчаянии, когда мы проезжали мимо, едва не сломав себе шею.

Харриет заметила, что я сильно побледнела и начала дрожать. По какой-то причине этот одинокий щенок действительно задел меня в тот день. Этот опыт странно вывел меня из равновесия.

Оглядываясь назад, я думаю, что в то время у меня, должно быть, был легкий нервный срыв.

По выходным Деси большую часть дня сидел у бассейна, подавленный и несчастный. Посмотри на него! говорила я ДеДе. Опять задумчивый!

Нехорошо для мужчины, когда женщина кормилец семьи, спокойно отвечала ДеДе. Что я могла сказать? Я тоже так думала.

У моего брата Фредди и кузины Клео были трудности в то время, и ДеДе обвинила меня в том, что я слишком много им помогаю. Ты такая сильная, что слишком много делаешь для тех, кого любишь, ругала она меня. Это ослабляет их и позволяет им ускользать.

Я пыталась быть хорошей участницей, хорошей соседкой, сестрой и женой. Я старалась изо всех сил, но все шло не так, и все винили меня.

Когда на следующей неделе облажалась на съемочной площадке, режиссер резко спросил: Люси, ты что, выпила? Меня никогда в жизни не обвиняли в такой нелепой вещи. Мне нужны были сочувствие, понимание, помощь, но я получила только холодность и враждебность. Я пожаловалась своему агенту: Я не знаю, что происходит на этой съемочной площадке, но они обвиняют меня во всем.

Он холодно ответил: Ну, судя по тому, что я слышал, что ты делаешь?

Ну, это все, что мне было нужно, поэтому сказала: Почему бы тебе не прийти на съемочную площадку и не посмотреть, не знаю ли я свои реплики или не трачу ли время зря.

Так что в тот день мой агент потрудился появиться, было уже слишком поздно. Я была настолько расстроена, что не могла вымолвить ни слова. У меня никогда раньше не было проблем с работой, и внезапное название бездельник было выше моих сил. Я хочу Марка, я хочу Марка, кричала я снова и снова. Я хотела Марка Рабвина. Доктор Рабвин был не только моим врачом и одним из лучших хирургов в стране, он был моим наставником, моим другом. Мне нужен был кто-то, кто придет и поможет мне. Поэтому к этому времени все на съемочной площадке были встревожены, и позвонили Марку и ДеДе, и они оба приехали и отвезли меня домой.

Это было очень необычное поведение для меня. Никогда не забуду этот момент. Сегодня, если кто-то становится неприятен со мной на съемочной площадке, говорю: Эй, что это? Если я что-то сделала не так, давайте разберемся с этим напрямую. Не будьте ехидными или саркастичными. И я стараюсь оставаться чутким к чувствам других на съемочной площадке.

Никогда не знаешь, с чем еще люди сталкиваются в своей жизни и как это давление может повлиять на их работу.

Но, конечно, сейчас я в другом положении. Они придираются только тогда, когда можно придираться. После того, как вы достигнете определенного уровня, они не посмеют обращаться с вами так грубо.

Что касается моего собственного мини-срыва, то теперь понимаю, что пыталась принять слишком много, взвалила на себя слишком много бремени эмоционального и финансового. В результате была полностью истощена во всех отношениях. Это сделало меня неуверенной в себе и расстроенной. У меня было достаточно технических навыков, чтобы выдать хорошую игру, несмотря ни на что, и Темный угол был воспринят как жесткое, захватывающее развлечение с превосходной игрой. Не могу сказать, что моя игра была превосходной. Выгляжу совершенно ошеломленной в этом фильме, с неподвижным, оцепеневшим, туманным взглядом, как будто меня загнали в темный угол.

Я была очень больной девочкой в течение трех месяцев после этого. У меня были ужасные времена с Деси, и мой агент так крепко связал меня, что единственным способом вычеркнуть его из своей жизни было уйти из MGM. Очень сожалела об этом, но это был единственный законный способ избавиться от этого агента. После этого поклялась, что больше никогда не буду выдана кому-либо без моего разрешения, и так и произошло.

В тот день, когда я ушла из MGM, пошла в впечатляющий офис Луиса Б. Майера, чтобы попрощаться. Самый могущественный магнат киноиндустрии все еще жил на широкую ногу, и наши пути редко пересекались за пределами ворот студии. Он сказал, что ему очень жаль, что я ухожу.

Попрощалась со своими друзьями на съемочной площадке и покинула студию навсегда, как думала. Я была ужасно подавлена. Жизнь казалась невыносимой. Деси уехал, собирая новую группу, поэтому я сидела дома одна и плакала. Я все еще заикалась, и это меня пугало.

И вот однажды Курт Фрингс, известный агент, приехал за двадцать пять миль от Голливуда на наше ранчо, чтобы увидеть меня. Он сказал, что его прислала Оливия Де Хэвилленд. Она слышала о моих трудностях и подумала, что, возможно, он сможет мне помочь.

Я едва знала Оливию, кроме как один раз поздоровалась с ней, и была поражена ее добротой.

Оливия Де Хэвилленд была вовлечена в такой же пакет, имея дело с тем же агентом, который представлял меня. Она отказалась от ролей и была отстранена и вела ожесточенную восемнадцатимесячную судебную тяжбу с агентом и выиграла. Поскольку она мужественно боролась с Системой, мы все выиграли.

Курт Фрингс предложил мне стать фрилансером, и на самом деле у него была готова картина для меня в Universal. Я не могу, не могу, сказала ему. Все, что я делаю, это стучу-стучу-заикаюсь. Фрингс продолжал говорить со мной, тихо и успокаивающе, и почти убедил меня сделать Вернись, возлюбленный с Джорджем Брентом. Затем режиссер Билл Сайтер позвонил и сказал: Ты замечательная девушка... Ты нам нужна... Приезжай в Universal и работай.

Я не могу прочитать ни строчки, сказала ему.

Билл ответил: Конечно, можешь.

Я пошла в Universal, и он смеялся надо мной три дня, пока заикалась. К пятому дню я уже говорила без труда. Вернись, возлюбленный получил плохие отзывы, но это спасло меня. Говард Барнс из New York Herald-Tribune написал: Наши соболезнования мисс Болл, которая выглядит очаровательно в платьях Трэвиса Бэнтона, несмотря на скуку сюжета. Босли Кроутер сказал: Мисс Болл носит целый гардероб костюмов и ведет себя так, будто у нее действительно есть сценарий. Бедная леди, к сожалению, обманута, она полностью лишена поддержки.

Но хотя сценаристы, как считалось, подвели меня, режиссер и другие актеры нет. Making Lover Come Back (Заставляя любовника вернуться) был лучшим, что могла сделать. Я никогда не забуду понимание и помощь Билла Сайтера, которые он мне оказал, когда больше всего в них нуждалась. Я всегда буду благодарна. А Джордж Брент был замечательно поддерживающим партнером.

Весной 1946 года, когда я снималась в Lover Come Back, (Любовник возвращается) Деси и его группа открылись для восторженных отзывов в Ciros.

Его следующее выступление было в Copacabana в Нью-Йорке. Впервые за одиннадцать лет я не была связана контрактом со студией и могла свободно взять длительный отпуск.

Взяла шесть месяцев отпуска. Мы с Деси сели на поезд до Нью-Йорка вместе с Харриет и шестнадцатью участниками его группы.

Сняли большую квартиру в отеле Delmonico на 59-й улице и Парк-авеню. Деси и я отлично провели время. Ему приходилось играть в Копе большую часть ночи, и он любил спать до полудня. Когда вставала в свой обычный ранний час, то запирала дверь спальни, чтобы горничные отеля не заходили и не беспокоили его. Однажды ДеДе позвонила мне из Калифорнии и сказала: Что я прочитала в колонке Шейлы Грэм? Здесь говорится, что ты запираешь Деси в спальне, а он ломится в дверь, кричит и вопит.

Что? сказала я. Это сплошная ложь!

Я назвала Шейлу Грэм сумасшедшей и потребовала опровержения. Люси, я бы не написала ничего подобного, если бы это не было получено от надежного авторитета!

В конце концов она призналась, что кто-то в отеле предупредил ее. Тогда я поняла, как все началось.

Было лето, и наша спальня была во внутреннем дворике, с открытыми окнами. Мы с Харриет часто ходили по магазинам по утрам, и однажды, когда вернулись, Деси не спал, колотил в запертую дверь спальни и кричал: Люси! Люси! Дверь заперта!

Кто-то на площадке услышал это и сообщил Шейле, которая напечатала это, не проверив. Она никогда не забудет, как я была в ярости. Но Деси и я были так счастливо примирены, что мне не хотелось ничего, что могло бы испортить это, особенно неверная статья в колонке сплетен.

Этот год, 1946, был годом пика кино, когда около девяноста миллионов человек ходили в кино каждую неделю. Это был также год, когда на Бродвее одновременно шли пять моих фильмов. Я обедала со старыми друзьями в Mamma Leones. Меня окружила толпа фанатов с книгами для автографов. Это был мой первый опыт в качестве знаменитости в Нью-Йорке, и меня это пугало, особенно когда орды подростков с блокнотами и карандашами выскакивали на меня отовсюду.

Эти маленькие... эээ... негодяи это угроза, заметила я репортеру, ныряя в час ночи на завтрак в 21.

Репортер спросил меня о моем опыте съемок в Темном углу, премьера которого состоялась в тот день. О чем он? спросила я интервьюера. Честно говоря, я понятия не имею, в чем заключается сюжет. Большинство моих сцен были с Марком Стивенсом, и я никогда не знала, что делали остальные люди. Думаю, мне придется пойти посмотреть его. Я почти слышала, как пресс-агент 20th Century скрежещет зубами, и мысленно усмехнулась. Я надеялась, что фильм, который доставил мне столько хлопот, окажется бомбой. Но на самом деле он прошел довольно хорошо.

Единственная картина из пяти на Бродвее, которая меня действительно волновала, была Легко жениться, комедия, которую сделала с Эдди Баззеллом в MGM. Пошла смотреть ее со звездой музыкальной комедии Джейн Кин, которая тогда появлялась в бродвейском шоу Вы с этим?

Я только что познакомилась с привлекательной и живой Джейн, и она мне сразу понравилась. Так приятно познакомиться с вами, мисс Болл, очень официально сказала она, когда нас представили.

Ну, вы будете знать меня всю жизнь, ответил я. С тех пор мы с Джейн близки.

В тот день, когда мы пошли смотреть Легко жениться в Palace в Нью-Йорке, там была длинная очередь. Я только что вернулась с ужина с Деси в Копакабане и была одета в коктейльное платье и шляпу Lilly Dach с бирюзовыми перьями. Когда мы с Джейн вышли из такси, я встала в конец очереди на Пятидесятой улице, в трех кварталах от театра.

Джейн была поражена. Ты звезда этого фильма. Почему бы тебе не пойти к менеджеру, и он тебя сразу впустит? предложила она.

О, я не хочу этого делать, ответила ей. Предположим, скажу: Я Люсиль Болл, а он скажет: Ну и что?

Джейн посмотрела на меня и покачала головой. И подумать только, я приняла тебя за властную женщину.

Наконец Джейн вошла в театр, и, к счастью, менеджер расстелил для нас обеих красную дорожку. Думаю, я не могла забыть все свои безуспешные попытки попасть в водевиль на той же сцене Palace, еще в мои первые дни в Нью-Йорке.

Когда отдыхала в Нью-Йорке, меня пригласили в Джеймстаун, чтобы помочь собрать деньги для театра Little Theater. Городские отцы спросили меня, какой благотворительный вечер хотела бы, и я предложила покататься на лодке на пароходе SS City от Джеймстаун до Чатокуа.

Я не знала, что им придется поднять старый пароход со дна озера. Но они это сделали, и затем во время поездки каждый раз, когда я переходила с левого на правый борт, чтобы насладиться еще одним знакомым видом на озеро, все на борту следовали за мной, и лодка опасно низко кренилась на ту сторону. Капитан все время говорил: Всем оставаться в середине лодки! Но это была прекрасная поездка под лунным светом.

В мире нет другого места, похожего на Джеймстаун, сказала я местному репортеру. Они скажут вам, что Калифорния это страна Бога, но страна Бога находится прямо здесь, в Джеймстауне. Я не могу вам передать, как много значит для меня это место, из-за обычного, счастливого детства, которое оно дало мне и предлагает каждому молодому человеку.

Единственное, что меня беспокоило в этом визите, так это то, что некоторые из моих старых друзей не появились. Они были робки перед встречей с кинозвездой. Когда они меня видели, то в замешательстве перескакивали на другую сторону улицы.

, наконец, дала объявление в газету, попросив своих старых друзей зайти в отель. Но мне потребовалось еще десять лет, чтобы по-настоящему вернуться домой в Джеймстаун.

ДЕСЯТАЯ

Наша нью-йоркская идиллия не могла длиться вечно. Деси был очень занят.

В 1946 году он снял Кубинского Пита для Universal. Также был музыкальным руководителем радиошоу Боба Хоупа, а в остальное время гастролировал по Соединенным Штатам и Канаде.

Деси был хорошо знаком с выступлениями в лучших ночных клубах Нью-Йорка и Майами; теперь он узнал, как люди реагируют на его шоу в Каламазу и Чагрин-Фолс.

Его любили везде, куда бы он ни пошел, и клубы и театры всегда были рады его возвращению. Другие руководители оркестров уважали его талант и знали, что он руководит хорошо оплачиваемым коллективом. Даже если Деси оставался ни с чем после определенного мероприятия, то всегда следил за тем, чтобы о его мальчиках позаботились.

В Вегасе он зарабатывал больше всего денег, но обычно оставлял их там. Однажды вечером проиграл 48 000 долларов за игорными столами. Но, как мы установили с первых дней нашего брака, его финансы были его собственным делом. Он руководил группой по-своему, и через несколько лет начал зарабатывать 2500 долларов в неделю.

В конце концов ему надоело бегать по стране ради секса на одну ночь, но ему никогда не надоедало руководить группой. Потому что он любил музыку. Когда он сидит за барабанами бонго, отбивая эти ритмы, заставляющие биться сердце, его улыбка становится экстатической, его большие темные глаза сияют. Вот когда он счастливее всего.

Тем не менее, поднять группу с нуля и попытаться создать национальную репутацию непросто. В первый год, когда денег было совсем мало, несколько его музыкантов заболели и были госпитализированы. Деси мог их бы заменить другими и продолжить свой тур. Вместо этого он отменил несколько ангажементов и залез в свои резервные фонды, чтобы заплатить как своим бездействующим музыкантам, так и куче медицинских счетов.

Пока Деси был в дороге, я наняла репетитора и изучала литературу и языки три вечера в неделю. Снялась в Моей ужасной жене и делах ее мужа для Columbia с Франшо Тоуном и в Соблазнённый для United Artists.

В Соблазнённом, обычном детективе, я играла танцовщицу в Лондоне, которую Скотленд-Ярд использует в качестве приманки для маньяка. Джордж Сандерс играл со мной, а Чарльз Коберн и сэр Седрик Хардвик играли второстепенные роли.

Примерно в это время Джун Хэвок гостила у нас на ранчо. Она такой яркий, теплый, жизнерадостный человек, с которым мне очень нравится общаться. Однажды она сказала мне: Люси, я знаю, что ты сходишь с ума! Почему бы тебе не взять большую часть времени теперь, когда Деси уехал, а ты работаешь на себя и не отправиться в турне по стране с пьесой?

Вскоре после этого два продюсера, которые тем летом проводили Принстонский драматический фестиваль, уговорили меня сняться в Девушке мечты. Havoc (как мы все ее называли) в которой появилась Элмера Райса с Бродвея, и она подумала, что это будет хорошим средством для меня, и первый шанс за много лет уехать из Голливуда. Конечно, для меня сцена всегда играла большую роль.

Мы открылись в театре Маккартера в Принстоне в июне 1947 года и в итоге гастролировали по всей стране, по большим и малым городам, в течение двадцати семи недель или почти семи месяцев, намного дольше, чем я ожидала.

Девушка мечты была написана специально для Бетти Филд, которая сыграла в ней великолепна, но она дала мне шанс продемонстрировать некоторую универсальность, в котором Голливуд продолжал мне отказывать. Отзывы были теплыми и приветливыми.

Однажды вечером за кулисы зашли два джентльмена и представились моими бывшими учителями в драматической школе Джона Мюррея Андерсона в Нью-Йорке. Они тепло поздравили меня с моей игрой и сказали, что много лет назад распознали мой потенциал. Это заставило меня усмехнуться, и мне это понравилось. Я не стала говорить им, что меня выгнали из их школы за отсутствие таланта.

Во время моего тура автобус Деси с музыкантами попал в ужасную аварию недалеко от Ла-Порта, штат Индиана, когда водитель автобуса заснул за рулем на скорости восемьдесят пять миль в час. Один из мальчиков потерял глаз, а некоторые другие были сильно изрезаны. Мой брат Фредди являлся менеджером их группы, и они с Деси едва не погибли, потому что решили арендовать самолет, чтобы поймать меня в Девушке мечты в Детройте в тот день. Судьба, безусловно, заботилась о них, потому что только шесть человек из шестнадцати оркестрантов остались невредимыми. Двое, которые заняли обычные места Деси и Фредди спереди, пострадали сильнее всего. Один из них, Чарли Харрис, сломал много костей, и он был тем, кто потерял глаз.

Деси немедленно вылетел обратно, чтобы присоединиться к группе. У них была назначена дата на тот вечер в Акроне, штат Огайо, и отмена концерта обошлась бы ему очень дорого. Но новость об аварии распространилась, и на помощь Деси пришли полдюжины конкурирующих групп. Они отправили в Акрон пианиста, целую секцию трубачей, барабанщиков и музыкантов на маракасах, чтобы заменить травмированных музыкантов.

Деси никогда этого не забывал. Помощь парню, который оказался в трудном положении, это лучшее, что есть в Америке, всегда говорил он.

6 января 1948 года мы привезли Девушку мечты в Лос-Анджелес после выступлений в Бостоне, Детройте, Милуоки и многих других городах. Привезти большой состав и декорации с Восточного побережья было дорого; в итоге я поучаствовала в переезде в Голливуд ради новых актеров нашего состава, детей, которые хотели быть увиденными там, где это может иметь значение.

Шоу закончилось в Лос-Анджелесе после того, как большую часть состава свалил ужасный вирус, включая меня.

* * *

В 1948 году киноиндустрия была в панике. За год до этого MGM ушла в минус на 6 500 000 долларов. Теперь бюджеты урезались, а количество контрактных актеров сократилось вдвое, а поток постановок сократился до минимума. По всей стране кинотеатры закрывались, так как клиенты уходили в другие места или оставались дома с радио и новой угрозой телевидением.

Как и многие мои коллеги, я начала бросать спекулятивные взгляды на радио. Еще в 1946 году Хаббелл Робинсон из CBS, вице-президент, отвечающий за программирование, говорил со мной о домашнем комедийном шоу, основанном на книге Мистер и миссис Кугат. Мне было интересно, особенно если Деси сможет сыграть одну из главных ролей, но высшее руководство CBS посчитало, что он не тот тип, который будет играть типичного американского мужа. Но он мой муж, сказал я им, и думаю, что это поможет сделать домашнюю комедию более правдоподобной, когда зрители знают, что пара действительно жената.

Также знала, что радио меньше мешает нормальной домашней жизни, чем любое другое развлекательное средство, факт, подтвержденный опытом таких счастливых в браке великих радиоведущих, как Мэри Ливингстон и Джек Бенни, Фред Аллен и Портленд Хоффа, Грейси Аллен и Джордж Бернс, а также Харриет и Оззи Нельсон.

Но CBS проигнорировала мое предложение об объединении меня и Деси. Поэтому в конце концов я смягчилась и сделала сериал с Ричардом Деннингом под названием Мой любимый муж, основанный на книге Кугата.

Это получасовое еженедельное шоу было похоже на Я люблю Люси, только тем, что я играла эксцентричную жену. Я была замужем за пятым вице-президентом банка и пыталась комическими способами продвигать его карьеру. Гейл Гордон был президентом банка та же роль, которая должна была быть у него в Шоу Люси. Я обнаружила, что радио это прекрасный способ заработать много дополнительных денег. Это было легко, потому что, хотя у нас была аудитория в студии, я могла прочитать сценарий. Мне не нужно было его запоминать. Если днем я была на съемочной площадке, то мы репетировали и записывали ночью. Радио тогда было очень популярно в Голливуде, и все в киноиндустрии увлекались этим.

Моими авторами Моего любимого мужа были Мэделин Пью, Боб Кэрролл-младший и продюсер-режиссер Джесс Оппенгеймер, связь, которая станет особенно плодотворной в последующие годы. Джесс Оппенгеймер писал для нескольких звезд радио, включая Джека Бенни, Эдгара Бергена и Фанни Брайс. Он заверил меня, что зрители будут смеяться, если я посмотрю прямо на них, а не на слова. Я не верила ему, пока он не отправил меня на шоу Джека Бенни. Впервые поняла, как Джек может сделать смешное замечание, а затем, просто невозмутимо глядя на публику, поддерживать смех еще сорок пять секунд. Наш коммерческий спонсор Jell-O хотел, чтобы я сделала несколько забавных рекламных роликов детских стишков в конце программы, и, следуя примеру Джека Бенни, начала кривляться, использовать свое тело и обращаться напрямую к зрителям. Это сработало.

В 1949 году мы с Деси ввели политику оставаться дома. Я все еще была бездетной, что причиняло мне большую душевную боль. Фредди и Клео были женаты и имели своих детей; у меня были собаки и кошки.

Однажды мы с Деси сидели в нашей гостиной, оклеенной обоями цвета капустной розы, и разговаривали до глубокой ночи. Наконец решили, что Деси откажется от своих туров по стране и будет выступать только на местных концертах со своей группой. Оба консультировались с врачами, чтобы понять, почему у нас нет детей.

И мы выгоняли бездельников. В то время у Деси на нашем ранчо было много прихлебателей. Они пили, дрались, постоянно заглядывали к нам, и не давали покоя. Нам пришлось снова стать хозяевами собственного дома и навсегда избавиться от паразитов.

Сказала Деси, что постараюсь быть лучшей женой, более любящей, более понимающей. Чтобы доказать, что действительно намерена приложить серьезные усилия, и начала проходить обучение в католической вере. Думала, что, поскольку Деси и я тайно сбежали и поженились по решению судьи, нашему браку как-то не хватало определенного священного качества. Поэтому мы снова поженились в 1949 году в церкви Богоматери Долины в Канога-парке. Граучо Маркс не смог присутствовать на церемонии, но он телеграфировал: Что нового?

Деси и его группа выступали на Голливудской Сансет-Стрип в июньский день нашей повторной свадьбы. Он был в белом костюме, а я в синем атласном свадебном платье со свадебным букетом. Мой наставник по комедийным приемам Эд Седжвик выдал меня замуж, а мать Деси, Долорес, была подружкой невесты. Подумала, что ей будет приятно, если мы поженимся в церкви, и пообещала воспитывать всех наших детей как католиков.

Это было сентиментальное событие, в котором присутствовали наши самые близкие друзья и семья, а затем был свадебный прием. Это была прекрасная церемония, и я верила в нее. В то время серьезно намеревалась стать католиком. Долгое время ходила на обучение, но потеряла вдохновение, когда поняла, что католицизм, похоже, не помогает Деси в его жизни.

В 1949 году подписала контракт с Columbia на одну картину в год. В том же году Деси снялся в картине для Columbia под названием Отпуск в Гаване и все еще был музыкальным руководителем Боба Хоупа на его радиошоу. Его группа теперь была настолько успешной, что он получал 12 000 долларов в неделю за выступления, и я очень гордилась им.

В этом году началось мое большое сотрудничество с Бобом Хоупом. Мы вместе снимались в Печальный Джон, ремейке истории Дэймона Раньона Маленькая мисс Маркер, в которой изначально снималась Ширли Темпл. Ходить на съемочную площадку Боба каждый день было как на вечеринку; я не могла дождаться, чтобы попасть туда. И мне нравилось работать с ним.

Боб предсказуем и вообще не капризен. Он веселый, милый, добрый, хороший. Поскольку он такой сильный мужской персонаж, то заставлял меня выглядеть более женственной.

Как и все, что написал Дэймон Раньон, Печальный Джон имел пафос и комедию, и Боб поначалу боялся прямых сцен. А что, если зрители посмеются не там? беспокоился он. Он чувствовал свой путь, и я тоже. И это был первый фильм, который я когда-либо играла с Бобом. Но через несколько дней, когда он все еще казался немного неловким, я нашла в себе смелость отвести его в сторону и сказать: Не бойся играть прямо. Если ты веришь в сцену, зрители тоже поверят.

Мы начали снимать, и все шло отлично, за исключением того, что во время одной сцены лошадь наступила мне на ногу и так сильно поранила пальцы, что с тех пор я ношу обувь с открытым носком.

В 1949 году я также снялась в фильме Мисс Грант покоряет Ричмонд с Биллом Холденом, а затем, в августе, во втором фильме с Бобом Хоупом, Необычные штаны. К этому времени я пробыла в Голливуде до такой степени, что режиссеры и продюсеры говорили о роли типа Люсиль Болл, когда подбирали актеров для своих фильмов.

Однако, когда я снялась в фильме Девушка Фуллера, в марте 1950 года, то начала задумываться, насколько сильно хочу сыграть эту роль Болл. Мы получили отличные отзывы, и некоторые моменты были довольно забавными, но больше всего помню этот фильм по действительно ужасным мигреням, которые перенесла во время съемок. И неудивительно! Во время съемок всего этого дикого фарса я растянула оба запястья и сместила шесть позвонков, а затем повредила седалищный нерв, часами ходя по внешней стороне лодыжек в пьяной сцене. А также перенесла двухдневный паралич глазного яблока, когда ветряная машина случайно задула мне в глаз тальк. Трехдневное погружение в винный чан вызвало у меня сильную простуду, а также я получила синяки от нескольких тонн кофейных зерен. Так или иначе, в пять часов в последний день съемок я села в машину, чтобы ехать домой спать, когда вспомнила, что обещала позировать для рекламных снимков для местного общества борьбы с туберкулезом.

Итак, я поехала в Голливуд и Вайн. (Пересечение Голливудского бульвара и Вайн-стрит в Голливуде. Там сейчас находится Голливудская Алея Славы). Кашляя и чихая, стояла перед бесплатным рентгеновским аппаратом, который там установили. Техник проявил пленку за пару секунд. Простите, мисс Болл, выдохнул он, но этот рентген показывает, что у вас какая-то пневмония.

Да? сказал я. Я думала, что просто простудилась. И поехала прямо в больницу. Провела следующие девять дней в термостатическом пневмомобиле.

* * *

Однажды весной 1950 года мы с Деси решили, что, поскольку никто больше не верит в нас как в команду, то создадим собственную корпорацию, чтобы продвигать себя. Наш менеджер официально оформил наше партнерство. Была запущена компания Desilu Productions, Inc.

Было важно узнать, как публика отреагирует на нас вместе, поэтому с помощью Пепито Переса, известного испанского клоуна, и моих радио авторов мы организовали номер-водевиль Мистер и миссис. Деси пел и играл на барабанах бонго; я все время пыталась вмешаться в его номер в ночном клубе. Я исполняла номер в мешковатых штанах с виолончелью, нагруженной табуреткой, вантузом, цветами и другим реквизитом, и переворачивалась, и лаяла, как тюлень. Этот часовой номер был настоящим попурри из всех наших талантов как одна из наших вечеринок с гуляшем Desilu на ранчо.

Мы обкатывали номер в окрестностях Сан-Диего и Сан-Франциско в различных армейских лагерях. Когда стало известно, что мы понравились, театральные контракты на шесть месяцев материализовались по всем США и в Palladium в Лондоне. В ужасно жаркую неделю в июне 1950 года мы перевезли труппу в Чикаго. Деси и я провели день, репетируя, а затем отправились на ужин в Pump Room, вернувшись в наш гостиничный номер около полуночи. Когда я забиралась в постель, то сонно заметила, что некоторые ящики бюро были полуоткрыты, и их содержимое вываливалось. Почему Харриет оставила все в таком беспорядке? подумала я, засыпая.

В четыре утра проснулась, села в постели и воскликнула: Харриет никогда бы так не поступила! Я включила свет и закричал: Деси, нас ограбили!

Все мои драгоценности исчезли, включая сорокакаратное аквамариновое обручальное кольцо, которое мне подарил Деси.

Через несколько минут наша спальня кишела полицейскими, которые проверяли и снимали отпечатки пальцев. Посреди всего этого волнения меня вырвало в ванной. Не расстраивайся, Люси, дорогая, успокоил меня Деси. Я восстановлю все, что ты потеряла.

Мне было грустно из-за потери моих драгоценностей ни одно из них так и не нашли, но это было еще не все. Я страдала от болей в животе по утрам в течение нескольких недель. В то утро мне пришло в голову, что я могу быть беременна.

Я была в восторге, почти в бреду, но также и напугана. Теперь боялась выступать, потому что это было очень физически тяжело. В моем выступлении с тюленем мне пришлось сделать настоящий удар животом, перевернуться на него три раза и соскользнуть со сцены.

Но мне нужно было выполнить контракты на шесть месяцев. И я была так счастлива снова работать с Деси, что не хотела ничего отменять, пока не буду уверена. Закончила неделю в Чикаго, а затем мы отправились в Roxy в Нью-Йорк. Приехали в пятницу, и я сразу же договорилась о тесте на беременность, используя имя моего парикмахера в лаборатории, чтобы избежать огласки.

Уолтер Уинчелл однажды сказал мне, что у него есть шпионы в каждом крупном медицинском центре Нью-Йорка, которые снабжали его секретными свединиями о знаменитостях.

В воскресенье вечером Деси и я были в наших гримерках в Roxy, ожидая следующего шоу. Мы чередовались с двухчасовым выступлением с утра до полуночи, давая шесть или семь показов в день. Деси крепко спал, а я вязала, слушая радио. Уолтер Уинчелл вышел в эфир и объявил: После десяти лет бездетного брака Люсиль Болл и Деси Арназ готовятся к рождению ребенка. Я бросила вязание, побежала в гримерку Деси и разбудила его. У нас будет ребенок!

Деси сел, потирая глаза. Откуда ты знаешь? Мы ведь об этом ведь узнаем только завтра!

Я сказала: Мне только что сказал Уинчелл.

Как тебе это нравится? отреагировал мой кубинец.

Харриет, мой парикмахер Деси и я танцевали джигу от радости, крича как индейцы. Я поработала еще несколько недель, а затем отменили оставшиеся заказы и мы улетели домой.

Деси начал пристраивать детское крыло за 23 000 долларов к нашему дому за 17 000 долларов. Это были две спальни и комната с блестящей белой плиткой, которую я называла лабораторией со стерилизационным, кулинарным и прачечным оборудованием. Деси добавил внешнюю дверь в дальнем конце игровой комнаты. Когда наш сын станет подростком, ему понадобится отдельный вход, объяснил он.

Я праздно сидела в саду на ранчо, и в моей голове крутились прекрасные, счастливые планы. Но на третьем месяце у меня случился выкидыш.

Меня держали в больнице неделю, пичкали седативными препаратами. Я плакала и плакала, но врачи заверили, что у меня все еще есть шанс стать матерью.

В течение следующих трех месяцев я совершила поездку в Нью-Йорк и обратно длиной в шесть тысяч миль шесть выходных подряд ради телевизионных шоу; я продолжила свое еженедельное радиошоу Мой любимый муж и перенесла болезненное удаление камня из почки. Продолжала уговаривать своего радиотелевизионного агента Дона Шарпа: Пожалуйста, найдите способ, чтобы Деси и я сделали телевизионное шоу вместе!

В октябре Сесил Б. Демилль предложил мне захватывающую роль в цирковом спектакле, в котором он проводил кастинг, Величайшее шоу на Земле. Я никогда раньше не работала с Демиллем и сразу согласилась.

Мой контракт с Columbia предусматривал одну картину в год, но покойный Гарри Кон, тогдашний глава этой студии, не придумал для меня ничего со времен Девушки Фуллера Кисти.

Мистер Кон, попросила я его, пожалуйста, освободите меня от моего контракта, чтобы я могла сняться в фильме на Paramount.

Какой фильм на Paramount? подозрительно спросил он. Мистер Демилль хочет, чтобы я снялась в Величайшем шоу на Земле.

Ничего. Мистер Кон не хотел освобождать меня от моего контракта с Columbia и не позволял сниматься в фильме Демилля, который так много для меня значил. Гарри Кон был целеустремленным типом и беспощадным бойцом. Он многого добился, и если вы не ладили с ним, то все равно с ним можно было найти общий язык. Но в этот раз, когда он решил погрубить мне, я была сыта по горло. Я сразу же приступила к примерке костюмов для фильма Демилля. Я не знала, как мне перехитрить Гарри Кона законным путем, но на этот раз собралась попробовать.

Прошло несколько недель, и Кон прислал мне сценарий для прочтения. Это была постановка Сэма Кацмана, или то, что в Голливуде называют нарушителем аренды. Картины мистера Кацмана были строго класса E. Любой человек любого положения должен был сказать: Через мой труп! Я никогда этого не сделаю!, и тогда Гарри Кон мог расторгнуть контракт этого игрока, не заплатив им.

Я никогда раньше не враждовала со студией и не собирался зарабатывать репутацию сложного человека в такой поздний срок. Я сняла трубку и позвонила Гарри Кону. Я только что прочитала сценарий Сэма Кацмана, прошептала я ему на ухо. Я думаю, он чудесный! Я была бы рада это сделать.

Ты бы это сделала? Мистер Кон чуть не упал, а бедный Сэм Кацман чуть не получил инфаркт. План мистера Кона дал обратный эффект. По-моему контракту мне должны были заплатить 85 000 долларов за мою единственную оставшуюся картину. Моя зарплата съела половину бюджета Кацмана. Гарри застрял со мной; его уловка не сработала.

Поэтому я сыграла арабскую принцессу в Волшебном ковре Сэма Кацмана соблазнительницу, чьи губы и нрав горячее песков пустыни, как гласила реклама. К тому времени, как я начала сниматься в Волшебном ковре, через пять месяцев после выкидыша, я снова была беременна. К счастью, я носила объемные брюки и плащи для танцовщицы живота, потому что с каждой минутой становилась толще. Было важно скрыть этот факт от мистера Кона, иначе он мог бы немедленно расторгнуть мой контракт.

На съемочной площадке только Харриет знала мой секрет. Каждую ночь она распускала талию моего костюма еще на одно-два деления. Я забрала восемьдесят пять тысяч за пять дней работы и очень удачно расторгла контракт с Columbia. Затем отправилась к мистеру Демиллю вместе с Деси.

Со слезами на глазах сказала великому импресарио: Мистер Демиллю, я не могу сниматься в вашем фильме, потому что у меня будет ребенок.

Последовала долгая пауза Демиллю, очень драматичная пауза. Мистер Демиллю знал, как сильно я люблю эту роль и как важно для меня было появиться в его фильме. Но он также знал, что мне почти сорок лет; и он с трудом мог поверить моим новостям. Наконец он повернулся к моему мужу и сказал: Поздравляю, Деси, ты единственный человек в мире, который одновременно трахнул Гарри Кона, Columbia Pictures, Paramount, Сесила Б. Демилля и твою жену.

Его замечание заставило весь Голливуд рассмеяться. Всех, кроме Гарри Кона. Я опозорила его и обошлось ему это в 85 000 долларов.

ОДИНАДЦАТАЯ

На этот раз решила, что ничто не поставит под угрозу мое материнство. Я отменила все, кроме своего радиошоу, и спокойно сидела дома, вязала и ждала.

Лучший год моего брака с Деси был как раз перед и после рождения нашего первенца. Мы не обменивались резкими словами и не испытывали никаких расстройств. Деси кружился вокруг меня, внимательный к каждой потребности. Я была благодарна Богу и в полном оцепенении от счастья.

У Деси был желтый кабриолет, на котором он обычно ездил со скоростью семьдесят или восемьдесят миль в час. Как только он узнал, что я снова жду ребенка, то начал ездить так же консервативно, как старушка. Он поднял верх кабриолета и даже закрыл все окна, чтобы устранить сквозняки и объезжал каждую маленькую неровность на дороге. Чем консервативнее он становился, тем счастливее была я. Именно таким я всегда надеялась, что наш брак будет.

Когда была на четвертом месяце беременности, CBS внезапно дал Деси зеленый свет: они профинансировали пилотную серию для отечественного телешоу, в котором мы оба будем женаты. Шоу, которое должно выйти в эфир осенью.

Какое шоу? спросила я нашего агента Дона Шарпа. У нас нет телешоу.

У вас есть месяц, чтобы его собрать, ответил он. Они хотят пилот к пятнадцатому февраля.

В течение десяти лет Деси, и я пытались стать коллегами и родителями; теперь наши самые сокровенные цели реализовывались слишком быстро. Мы внезапно почувствовали себя неподготовленными ни к тому, ни к другому и начали сомневаться.

В то время телевидение считалось врагом Голливуда. Голливуд был настолько напуган этим средством, что киношники боялись появляться даже в качестве гостя. Если бы я взялась за еженедельное телешоу, и оно провалилось, то могла бы больше никогда не работать в кино.

Это означало бы, что каждому из нас пришлось бы отказаться от своих радиопрограмм, а Деси пришлось бы отменить все свои выступления в группе. Это стало бы огромной авантюрой, все или ничего. Но это был первый реальный шанс, который нам с Деси представится, поработать вместе, чего мы оба ждали годами.

Мы продолжали бороться с решением, пытаясь смотреть на вещи со всех сторон. И вот однажды ночью мне во сне явилась Кэрол Ломбард. На ней было одно из тех облегающих платьев с косым кроем тридцатых годов, она размахивала в руке длинным черным мундштуком. Давай, малыш, беззаботно посоветовала она мне. Попробуй.

На следующий день сказала Дону Шарпу: Мы сделаем это. Деси и я хотим работать вместе больше всего на свете.

Мы позвонили моим радио-писателям из My Favorite Husband и вместе придумали набор телевизионных персонажей. Изначально были Люси и Ларри Лопес; только когда начали наше первое шоу, то стали Рикардо. Деси был кубинским руководителем оркестра, работающим в Нью-Йорке; а я играла домохозяйку с пылкими сценическими амбициями. Поскольку у нас было так мало времени, то адаптировали части нашего водевиля для пилота. Где я сыграла клоуна в мешковатых штанах с виолончелью. Оставшуюся часть шоу я появлялась в халате и пижаме, чтобы скрыть свое очевидное состояние. Деси пел, играл на барабанах и обменивался со мной болтовней; и был идеальным партнером, способным и забавным, и его огромное обаяние и жизненная сила проявились.

Через неделю позвонил наш агент и сказал: Philip Morris хочет стать вашим спонсором! Мы были в пути.

Однако в течение следующих нескольких недель сделка изменилась и перевернулась и едва не сорвалась. У спонсора было второе требование: они хотели не только еженедельное шоу, но и живое выступление в Нью-Йорке.

В 1951 году шоу, сделанное вживую на Западном побережье, появилось на Восточном побережье в нечетком кинескопе с изображением примерно таким же четким, как через кусок марли.

Мы отказались переезжать в Нью-Йорк. Деси предложил нам снять шоу вживую, перед зрителями. Люди из сети закричали. Записанное шоу стоило вдвое дороже живого. Спонсор не хотел вкладывать больше денег, и CBS тоже. Поэтому Деси сделал хитроумное предложение: в обмен на сокращение еженедельной зарплаты на 1000 долларов нам дали полное право собственности на шоу; изначально CBS владела половиной. CBS также согласилась авансом выделить огромные суммы денег, необходимые для начала производства фильма, с Деси в качестве продюсера.

Все, чем Деси когда-либо управлял, это был латиноамериканский оркестр из шестнадцати человек. Теперь ему нужно было арендовать студию и оборудование и найти актеров, операторов, рабочих сцены, монтажеров, писателей и сценарии для тридцати девяти еженедельных шоу.

Когда сделка была окончательно заключена, настал конец марта. Мы должны были начать съемки к 15 августа, чтобы выйти в эфир к октябрю. Могли бы отрепетировать и снять получасовое шоу за неделю, но монтаж, редактирование и озвучивание заняли бы еще как минимум пять недель.

Мы начали обсуждать возможных авторов. Сначала идет сценарий, а затем интерпретация и импровизации. Мы оба восхищались и любили моих трех радиописателей, Мэделин Пью, Боба Кэрролла-младшего и Джесс Оппенгеймер.

Как говорит Джесс, В шоу, которое обречено стать хитом, происходят только счастливые вещи. Рука Бога была вокруг нас.

В роли Люси Рикардо я играла персонажа, очень похожего на Лиз Кугат в моем радиошоу. Люси была импульсивной, любознательной и совершенно женственной. Она никогда не была едкой или злобной. Даже с пирогом на лице она оставалась привлекательной и желанной женщиной, взволнованной настоящими эмоциями.

Сумасшедшие затруднения Люси Рикардо возникали из искреннего желания угодить. И было что-то трогательное в ее сценических амбициях. Пока мы обсуждали ее с нашими сценаристами, Деси сказал. Она так старается... она не умеет танцевать и не умеет петь... она серьезная и жалкая... О, я люблю эту Люси! Так и родилось название шоу.

Деси был выбран на роль уравновешенного члена семьи, практичного человека и хорошего управляющего деньгами. Он добродушно терпел слабости своей жены, но его можно было подтолкнуть только до определенного предела. Зрители должны были поверить, что я живу в страхе и трепете перед гневом моего мужа, и с Деси они могли. Между нами, также была химия, сильное взаимное притяжение, которое постоянно проявлялось.

На самой первой конференции по сюжету Деси изложил основные принципы шоу. Юмор никогда не мог быть подлым или недобрым. Ни Рикки, ни Люси никогда не флиртовали бы серьезно с кем-то еще. Свекрови не выставлялись на посмешище. Больше всего Деси настаивал на мужественности Рики. Он отказывался быть простофилей-мужем. Когда у Люси в рукаве есть что-то, что заставит Рики выглядеть дураком, дайте зрителям знать, что я в теме, сказал он нашим авторам.

Я всегда знала, что Деси был великим шоуменом, но многие были удивлены, узнав, что он был гением с острым чутьем на комедию и сюжет. У него быстрый, блестящий ум; он может мгновенно найти изъян в любой сюжетной линии; и у него врожденный хороший вкус и интуитивное знание того, что нужно играть, а что нет. Он отличный продюсер, отличный режиссер. Никогда не задерживается слишком долго и не позволяет это делать кому-либо другому.

Когда мы четко представляли себе персонажей Люси и Рики, Джесс Оппенгеймер предложила нам добавить еще одного мужчину и жену пожилую пару с низким доходом. Затем авторы могли бы сталкивать пару с парой, а мужчин с женщинами.

Я знала Билла Фроули еще со времен моей старлетки RKO как отличного естественного комика; мы все сошлись на том, что он будет Фредом Мерцем. Затем мы начали думать о телевизионной жене для Билла.

Рассматривали несколько актрис, и вот однажды Деси услышал о прекрасной актрисе с бродвейской сцены по имени Вивиан Вэнс. Она выступала тем летом в спектакле Голос черепахи в театре La Jolla Playhouse. Поездка по побережью была слишком утомительной для моей поздней стадии беременности, поэтому Джесс и Деси поехали без меня. Им понравилось, как Вивиан держалась на сцене и как она могла переворачивать комедийную реплику. Поэтому они наняли ее на месте.

Что касается меня, то это был Кисмет. Мы с Вив были необычайно совместимы. Мы оба искренне верим в то, что называем очарованным чувством игры, и щедро используем его в нашем шоу. Это счастливое расположение духа, легкое прикосновение, переход к вещам вместо того, чтобы утомительно работать. Это смотреть на вещи с точки зрения ребенка и верить. Единственный способ, которым я могу сыграть смешную сцену, это поверить в нее. Тогда могу убедительно есть как собака под столом, замерзнуть насмерть под палящими прожекторами или испечь буханку хлеба длиной в десять футов.

Мы не могли знать, насколько комично они с Биллом будут смотреться вместе. На самом деле Вивиан была намного моложе Билла. До этого ее обычно брали на гламурные роли других женщин. Но она смело соглашалась с безвкусной одеждой Этель Мерц, без накладных ресниц и макияжа глаз, и с волосами, которые выглядели так, будто она сама их мыла и укладывала. Но она не позволяла себе набивать тело, чтобы выглядеть толще.

Раз за разом она говорила Джесс Оппенгеймер: Если мой муж в этом сериале будет высмеивать мой вес, а я на самом деле толстая, то зрители не будут смеяться... они пожалеют меня. Но если он назовет меня толстой старой сумкой, а я не слишком тяжелая, то это будет казаться смешным.

Вивиан была несчастлива в браке с актером Филиппом Обером, поэтому она ела; через некоторое время Джесс перестала настаивать на том, чтобы она набивала себе подкладки. Летом она сидела на диете, а когда вернулась на съемочную площадку, то была совершенно стройной. Ну, Вивиан, подшутила я над ней, у тебя всего две недели, чтобы снова стать толстой и неряшливой.

Они с Биллом много ругались, и это привнесло некоторую долю настоящих чувств в их сценические ссоры. Билл стал героем всех мужей-подкаблучников. Он не мог пройти по улице, чтобы какой-нибудь мужчина не подошел к нему и не сказал: Парень, Фред, скажи этой Этель что-нибудь красивое!

Столько удачи было в подборе актеров. В начале сериала наши сценаристы хотели написать шоу, в котором Мерцы должны были петь и танцевать. Тогда мы впервые узнали, что и Вивиан, и Билл сделали большую карьеру в музыкальной комедии. Вивиан играла в Скайларк с Гертрудой Лоуренс, а Билл был известным водевильным артистом.

Я настояла на том, чтобы у нас была аудитория в студии; В противном случае, знала, мы никогда не найдем нужный темп. Мы делали шоу каждый четверг вечером перед четырьмястами людьми, Америки. Я могла представить себе нашу совместную жизнь и работу на съемочной площадке, как акционерное общество, затем снимать его как фильм, и в то же время ставить его как бродвейскую пьесу. У нас будет премьера каждую неделю, хихикнула я.

Первой проблемой Деси было то, что в Голливуде не было киностудий с помещениями для зрителей. Мы также хотели достаточно большую сцену, чтобы снимать шоу в его естественной последовательности, без длительных задержек на установку декораций или смену света.

Деси нанял оператора-лауреата премии Оскар Карла Фройнда, чьей работой я восхищалась в MGM, и обсудила с ним проблемы. Карл прилетел в Нью-Йорк на неделю, чтобы посмотреть, как можно перемещать телевизионные камеры, не слишком мешая зрителям смотреть на действие. Он вернулся довольно не впечатленным. Для нашего типа шоу нет правил, поэтому мы придумаем свои собственные.

Карл Фройнд придумал революционный новый способ съемки шоу тремя камерами одновременно, снимающими действие. Одна из этих камер находится далеко сзади, другая снимает средние планы, а третья крупные. Затем у монтажера есть три разных кадра определенного фрагмента действия. Переключаясь между тремя камерами, он может получить больше разнообразия и гибкости, чем при использовании техники с одной камерой.

Но перемещение трех огромных камер по сцене между актерами и зрителями потребовало самого сложного планирования.

Сначала Деси арендовал неиспользуемую киностудию. Снеся перегородки, он объединил два гигантских звуковых павильона. Это дало нам достаточно места для строительства трех постоянных декораций гостиной Рикардо, спальни и кухни и четвертой декорации, которая иногда была ночным клубом Нью-Йорка, где работал Рики, а иногда фермой аллигаторов или виноградником в Италии или во Французских Альпах в зависимости от того, что требовал сценарий. Мы даже однажды превратили эту тридцатифутовую декорацию в палубу USS Constitution.

Блуждающие камеры не могли легко катиться по деревянной сцене, поэтому был уложен гладкий бетонный пол. Каждую неделю на цементе рисовался сложный рисунок из инструкций мелом, указывающий положение каждой камеры для каждого кадра. Это известно как блокировка камеры и заняло два полных дня.

Деси и я одобряли каждую подушку, картину, кастрюлю и сковородку, которые отправлялись в квартиру Рикардо, чтобы убедиться, что она действительно среднего достатка. Пока три комнаты медленно обретали форму на наших глазах, напротив них были построены трибуны на триста человек. Пожарная и санитарная службы Лос-Анджелеса набросились на нас горой бюрократической ленты, когда узнали, что мы приглашаем большую еженедельную аудиторию в киностудию. Деси пришлось добавить туалеты, питьевые фонтанчики и дорогую систему спринклеров. Над головами зрителей были установлены микрофоны; мы хотели, чтобы наш смех был живым часть записанного смеха, который вы слышите сегодня, исходила от наших зрителей шоу Люси.

Мы с Деси были так взволнованы и счастливы, планируя наше первое большое совместное начинание. Я думала, что Я люблю Люси это приятная маленькая комедия положений, которая, возможно, даже переживет свой первый сезон. Но мои главные мысли были сосредоточены на ребенке. Детское крыло теперь было готово, и я планировала родить естественным путем в конце июня. И поэтому с радостью стала на тридцать фунтов тяжелее, чем когда-либо прежде. Я была так горда своим большим животом. Деси, зная, что моя бабушка Флора Белль была одной из пяти пар близнецов, ожидала тройню.

Недели шли, а ребенка все не было. Наконец мой акушер решился на кесарево сечение. Люси Дезире Арназ лежала на боку, ее голова была прямо под моей грудной клеткой; когда они делали кесарево, хирургический нож прошел на волосок от ее лица. Но я ее пропустила; она была целой, здоровой и красивой. Она прибыла в восемь пятнадцать утра 17 июля 1951 года, весом семь фунтов восемь унций. Автор текста Эдди Максвелл написал слова песни в ее честь Theres a Brand-New Baby at Our House, (В нашем доме появился совершенно новый ребенок,) а Деси всю ночь сидел со своей гитарой, сочиняя музыку. На следующий день гордый папа раздал гаванские сигары всей своей студии и представил свою новую дочь и эту песню миру в своем новом радиошоу CBS Tropical Trip. Позже она использовалась в шоу, когда Люси Рикардо рожала своего ребенка.

В тот день, когда Люси и я должны были выписаться из больницы, Деси появился в длинном темно-синем седане, нашей новой семейной машине. Он отвез нас домой, а ребенка и ее няню разместили в их личном крыле.

Приход Люси полностью изменил нашу жизнь. До этого в доме было два человека, которые обсуждали сделки и контракты, финансовые вопросы и сценарии. И вот внезапно там появилась хрупкая маленькая новая искорка жизни, влияющая на все, что мы думали или делали.

Боже... как я люблю детей! Не только своих, но и детей всего мира... Мне так жаль, что у меня больше не может быть детей. Мне пришлось вернуться на работу сразу после рождения Люси, поэтому я пропустила часы, часы и часы ее ранней жизни. Когда Люси перестала спать большую часть дня, стало особенно тяжело оставлять ее ради студии. Оказавшись там, я редко возвращалась домой раньше полуночи. В первые дни шоу Я люблю Люси у меня были свободны только воскресенья. Поэтому совмещала это время полностью со своим новым ребенком, любуясь им.

Мне потребовалось много времени, чтобы физически восстановиться после рождения Люси, но у меня не было времени баловать себя. Через шесть недель после ее рождения я пошла на съемочную площадку Люси, чтобы начать снимать сериал.

Репетиции начались под стук молотков и жужжание пил; декорации были построены только наполовину, и целая стена звуковой сцены все еще отсутствовала, когда мы начали. Деси так нервничал, что запоминал реплики всех и шевелил губами, когда они говорили; он также постоянно бегал глазами по сцене, наблюдая за движением трех камер. Он вскоре справился с этим, но оказался самым быстрым учеником диалога.

К своей радости, я обнаружила, что шоу Я люблю Люси черпало из всего, чему я научилась в кино, на радио, в театре и водевиле. Я хотела, чтобы все в этом начинании было первоклассным: хронометраж, обращение с реквизитом, диалоги. Сначала мы много спорили, потому что все были так страстно увлечены; иногда обсуждали фразировку или ударение слов в строке диалога до полуночи. Билл Фроули не мог понять необходимости всей этой мелочной мелочности. Он вырывал свою часть из сценария, запоминал ее и не обращал внимания на то, что говорили или делали остальные из нас. Вивиан, как и я, была перфекционисткой, которая относилась к своей профессии очень серьезно. Итак, в чем моя мотивация? спрашивала она меня, Деси или Джесс, и начиналась получасовая дискуссия. Биллу было все равно. Если он и получал свой громкий смех, ему было все равно, как и почему. И на самом деле Билл может быть смешным, ничего не делая. У него такое лицо, и в любом костюме он уморительный.

Во время одной из ранних репетиций Вивиан отстаивала определенный способ, которым должна быть произнесена реплика. Никто с ней не соглашался, но она продолжала объяснять и объяснять, пока мы, наконец, не увидели логику ее позиции. К этому времени было два часа ночи, и она была так взвинчена, что не могла остановиться. Она продолжала и продолжала, пока Деси не похлопал ее по плечу. Вивиан, твоя веревка от йо-йо запуталась.

Я чувствовала изъян в сюжетной линии или в диалоге, но не всегда могла выразить свои возражения словами. Разочарованный Деси разражался потоком испанского. Я выражала свое разочарование, злясь. Вивиан была опорой в таких обстоятельствах; она интуитивно догадывалась, что было не так, а затем анализировала это. Из нее получился бы отличный режиссер.

Мы репетировали первое шоу по двенадцать часов в день. Затем в пятницу вечером, 15 августа 1951 года, трибуны заполнились к восьми часам, и Деси объяснил зрителям, что они увидят совершенно новый вид телевизионного шоу. Он зашел за занавес, и мы все заняли свои места.

В тот первый вечер на трибунах сидело много встревоженных болельщиков: ДеДи и мать Деси, Долорес; наши сценаристы; Эндрю Хикокс; и множество представителей Philip Morris и чиновников CBS. Чтобы запустить сериал, сеть выплатила 300 000 долларов. Они надеялись, что это продлится достаточно долго, чтобы окупить этот аванс.

Нам повезло на всем пути. Первые четыре шоу вывели нас в десятку лучших на телевидении. Артур Годфри, один из гигантов, опередил нас и призвал своих зрителей смотреть Я люблю Люси. Наше двадцатое шоу сделало нас номером один в эфире, и мы оставались там три диких, невероятных года.

Я люблю Люси назвали самым популярным телешоу всех времен. Такая национальная преданность одному шоу больше никогда не повторится; сейчас слишком много шоу на гораздо большем количестве каналов. Но в 19511952 годах наше шоу изменило привычки Америки в понедельник вечером. Между девятью и девятью тридцатью такси исчезли с улиц Нью-Йорка. Универмаг Marshall Fields в Чикаго вешал вывеску: Мы тоже любим Люси, поэтому с этого момента мы будем работать по четвергам вместо понедельника. Телефонные звонки по всей стране резко сократились в течение этого получаса, как и скорость слива воды, так как целые семьи сидели, приклеенные к своим местам. В том сезоне Ред Скелтон получил премию Эмми в феврале 1952 года, но заявил нации: Вы дали это не той рыжей. Я этого не заслуживаю. Это должно достаться Люсиль Болл. Во время нашего первого сезона кто-то сказал Деси, что рейтинг нашего шоу составляет 70. Он выглядел обеспокоенным, думая, что оценка в 70 едва ли пройдена. Ты шутишь, сказал он, не понимая, что рейтинг в 70 это действительно феноменально.

* * *

В мае 1952 года мы с Деси вошли в кабинет Джесс Оппенгеймер, воодушевленные.

Ну, амиго, сказал Деси Джесс, мы только что получили известие от врача. Люси рожает еще одного ребенка в январе. Так что нам придется все отменить. Это конец шоу.

Мои чувства были смешанными. Мне было жаль актеров, съемочную группу и сценаристов. Я сожалела, что наша мечта работать вместе снова рухнула. Но преобладающим чувством все еще было чувство восторга. Еще один ребенок! А мне почти сорок один!

Джесс сидел и молча смотрел на нас. Затем он небрежно заметил: Я бы не предложил этого ни одной другой актрисе в мире но почему бы нам не продолжить шоу и не завести ребенка на ТВ?

Лицо Деси просияло. Как думаешь, мы могли бы? Это было бы в хорошем вкусе? Ни одна актриса никогда не появлялась на сцене или на телевидении, будучи очевидно беременной.

Мы позвоним цензору CBS и посмотрим, сказал Джесс. Этот замечательный парень сказал: Не вижу, почему бы и нет, и при его активной поддержке Philip Morris и сеть согласились. Мы только что закончили сорок шоу Люси, десять месяцев изнурительной работы почти без перерыва, но теперь мы строили лихорадочные планы как можно скорее приступить к производству следующего сезона.

Ребенок должен был появиться на свет с помощью кесарева сечения, поэтому у нас была определенная дата для планирования: 19 января. Тем летом взяли всего двухнедельный отпуск, начав новые шоу в июне. Все жаркое, душное голливудское лето мы работали по десять и двенадцать часов в день, шесть дней в неделю. В начале осени, когда я начала выглядеть довольно большой, мы сделали семь шоу о моей беременности. Эти фильмы были просмотрены священником, пастором и раввином на предмет любого возможного нарушения хорошего тона. Именно канал CBS возражал против использования слова беременная. Они заставили нас говорить ожидаю. Религиозный комитет из трех человек протестовал: Что плохого в слове беременная? Они горячо поддерживали то, что мы делали: показывали материнство как счастливое, здоровое, нормальное семейное событие.

Много раз в шоу Люси сценарий был очень близок к реальности. В реальной жизни Деси и я много раз расставались и мирились, и публика это знала. Итак, наши сценаристы написали сценарий о том, как Люси и Рики ссорятся и расходятся. Рики Рикардо съехал из квартиры, а я должна была ходить по декорациям гостиной, несчастной, с тоской касаясь каждого предмета мебели.

К изумлению наших сценаристов, люди в студии достали свои носовые платки и начали плакать. Затем, когда Рики и Люси помирились несколько минут спустя, в том, что должно было быть веселой сценой, никто не засмеялся. Они были слишком счастливы и облегчены, чтобы снова увидеть нас вместе.

Поскольку зрители знали, что Деси и я действительно женаты, они предполагали, что Вивиан Вэнс и Билл Фроули тоже женаты. Когда Деси объявлял: А вот и настоящий муж Вивиан, Филип Обер!, они сидели в ошеломленном недоумении. Даже отец Вивиан был захвачен этой игрой. Почему ты не используешь свое собственное имя в шоу? спросил он Вивиан. Фред Мерц использует.

Оба раза, когда я была беременна, я часами грезила над детской фотографией Деси, надеясь, что каким-то волшебством у меня родится ребенок, который будет похож на него. Затем мы сделали шоу, где Люси сообщает Рики, что у нее будет ребенок. Она посылает ему анонимную записку в его ночной клуб, прося спеть Rock-a-Bye Baby (Спокойной ночи, детка). Рики подчинялся, переходя от стола к столу и напевая старую детскую песенку. Перед столом Люси он смотрит ей в глаза и внезапно понимает, что он отец.

Когда мы играли эту сцену перед публикой, Деси внезапно был поражен всеми эмоциями, которые он испытывал, когда мы узнали, после десяти лет бездетного брака, что у нас наконец-то будет Люси. Его глаза наполнились слезами, и он не смог закончить песню; я тоже начала плакать. Вивиан начала шмыгать носом; даже закаленные рабочие сцены вытирали глаза тыльной стороной ладоней. Режиссер хотел переснять сцену в конце шоу, но зрители встали и закричали: Нет, нет!

ДВЕНАДЦАТАЯ

Рождение маленькой Деси было описано в учебнике истории колледжа как одно из самых эмоциональных событий 1953 года. Я перестала сниматься в шоу в ноябре, когда на мне было тридцать три лишних фунта. В течение следующих семи недель мы транслировали эпизод с моей беременностью (снятый в сентябре и октябре, но показанный на телеэкранах в декабре и январе).

Рождение ребенка было запланировано на утро понедельника, 19 января, в больнице Cedars of Lebanon. Мы пытались сохранить дату в тайне, но просочились новости, что мой настоящий ребенок и поддельный ребенок Люси Рикардо появятся в один и тот же день. Цветы и телеграммы в большом количестве предшествовали моей поездке в больницу. Когда Деси отвез меня в тот воскресный вечер, букеты уже заполнили мою комнату и половину коридора. Одна телеграмма от хорошего друга гласила: Ну, не лежи просто так сделай что-нибудь.

Они накачали меня таблетками, но я все равно пролежала без сна всю ночь. У меня были те же чувства ужаса и отчаянной надежды, что и у любой матери. О Боже, молилась я, просто сделай так, чтобы это был нормальный, здоровый ребенок.

Во время операции ранним утром я все время была в сознании. В 8:20 утра родился мой ребенок Дезидерио Альберто Арнас IV. Наконец-то у Деси появился сын и наследник, чтобы продолжить его гордые семейные традиции.

В тот же день я проснулась и обнаружила Деси, сидящего на моей кровати и рыдающего. Меня ждало семь тысяч писем и тысяча телеграмм. Но это было только начало. Если считать телеграммы, письма, открытки, телефонные звонки, детские пинетки и другие подарки, то миллион человек отправили мне какие-то добрые пожелания новому ребенку.

В тот день Деси пошел на Brown Derby, поднял руки к потолку и закричал: Теперь у нас есть все.

Национальная истерия продолжалась несколько недель. В тот же день, когда родился наш маленький Деси, сорок четыре миллиона американцев наблюдали за рождением Рики Рикардо-младшего в шоу Я люблю Люси. На следующий день Эйзенхауэр был введен в должность президента, а в следующее воскресенье вечером Уолтер Уинчелл сказал в эфире: Это была знаменательная неделя: страна получила мужчину, а Люси мальчика.

Это был знаменательный год во всех отношениях для Деси и меня. В феврале мы выиграли две премии Эмми Лучшая комическая актриса и Лучшее комедийное шоу, а Деси заключил контракт на 8 миллионов долларов с Philip Morris, сделав нас самыми высокооплачиваемыми звездами телевидения. В марте, через два месяца после рождения маленького Деси, я вернулась к работе. В июне нас назвали Муж и жена года. Мы взяли три выходных из шоу, а затем сразу же приступили к производству Длинного, длинного трейлера от MGM.

Сняли фильм для моего старого друга, продюсера Пандро Бермана. Моя бывшая студия MGM заплатила нам 250 000 долларов, и, к счастью, шоу стало прибыльным. У меня была старая гримерка Ланы Тернер, а у Деси была Кларка Гейбла. Мы взяли отпуск на месяц, а затем снова вернулись в Stage 9 для шоу Lucy. Все это время я не отдыхала. Чувствовала себя ужасно уставшей.

Большой успех нашего телешоу и физическое напряжение от совмещения моей последней беременности с плотным рабочим графиком взяли свое. У меня появилось чувство, от которого не могла избавиться. Все наше счастье внезапно исчезнет. Когда отрывалась от своих детей утром, у меня был этот ужасный страх, что их уже не будет, когда вернусь вечером. Иметь любовь и обожание миллионов было прекрасно и волнующе, но могла бы обойтись и половиной нашего успеха Lucy, потому что вместе с ним пришло много нового стресса.

Деси удалось сократить наш график съемок до пяти дней в неделю, но вечера, субботы и воскресенья наш дом был полон людей, которые бегали туда-сюда, консультируя Деси по сделкам. К этому времени он продюсировал другие шоу и оказывал техническую помощь третьим. Мы подписали десятилетнюю аренду на Motion Picture Center в Голливуде, который в конечном итоге купили за 750 000 долларов, и Деси был глубоко вовлечен в реконструкцию четырех звуковых павильонов и сотен офисов. Он правильно подсчитал, что к концу 1953 года Дезилу завершит девяносто часов кинопроизводства и будет вести валовой бизнес на миллионы долларов.

Помимо производственной компании, у нас также был бизнес по мерчандайзингу. Можно было обставить дом и одеть целую семью вещами с нашим лейблом I Love Lucy.

Ред Скелтон снял уморительный телевизионный скетч, высмеивая это. Когда он вошел в свой дом, его жена крикнула: Не пачкай мой коврик I Love Lucy! Когда он начал опускаться в кресло, она добавила: Не пачкай мое кресло I Love Lucy! Он наконец выстрелил в нее, и она простонала: Ты попал мою блузку I Love Lucy!

Одна компания по производству детского питания предложила нам 50 000 долларов за использование имени маленькоо Деси на их продукции, но мы даже не стали рассматривать это, хотя это было то же самое детское питание, которое он ел.

В середине августа 1953 года мы поселились в арендованном доме на пляже в Дель-Мар, Калифорния, с обоими младенцами, медсестрой, матерью Деси и множеством гостей. Именно тогда я получила звонок, который, казалось, реализовал мои тревожные опасения. Звонил Уильям А. Уилер, следователь Комитета по расследованию антиамериканской деятельности Палаты представителей. Комитет хотел провести закрытое слушание со мной, ДеДе и Фредди 4 сентября в Голливуде.

Фредди, теперь продавец в Фениксе, штат Аризона, присоединился к нам в Del Mar, и мы поехали вместе. Следователь Уилер приготовил некоторые заявления, которые мы сделали в прошлом году в ФБР о моих коммунистических связях.

Случилось так, что, когда Доре Шэри и Ларри Паркс получили повестку в Вашингтон в конце 1940-х годов, чтобы предстать перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности Палаты представителей, Билл Холден и я вышли в эфир, чтобы поддержать их. Мы сделали это по просьбе Гильдии сценаристов; когда мой собственный профсоюз сказал мне, что нужна моя поддержка, я не стала задавать вопросов. Затем, после того как выступила с речью для Schary and Parks, какой-то репортер из скандальных газет просмотрел все записи голосования, чтобы узнать, как я регистрировалась на протяжении многих лет, и обнаружил, что в 1936 году я зарегистрировалась как коммунист.

Это был год, когда мой дедушка Фред проводил все свои политические собрания в нашем гараже по адресу 1344 North Ogden Drive. У него был друг, баллотировавшийся в городской совет по коммунистическому списку, и он настоял, чтобы ДеДе, Фредди и я зарегистрировались, чтобы мы могли голосовать за него.

Мы сделали это, чтобы порадовать папу. У него уже был один инсульт, и малейшая ссора выводила его из себя.

Поэтому весной 1952 года я несколько часов разговаривала с несколькими сотрудниками ФБР на встрече, организованной на ранчо. В записях говорилось, что я зарегистрировалась как избиратель-коммунист в 1936 году. Однако никогда не голосовала, и через два года моя регистрация аннулировалась. ФБР заявило, что меня когда-то назначали в Центральный комитет Коммунистической партии штата Калифорния. Я ответила, что это новость для меня, и что если мое имя там и есть, то оно было указано без моего ведома или согласия. Они также сказали, что член Коммунистической партии дал показания о том, что она посещала собрания по адресу 1344 North Ogden Drive в 1936 году и никогда не видела меня ни на одном из этих собраний.

Я рассказала следователям, что в 1936 году я работала на студии RKO и в группе Lela Rogers's Little Theater, шесть и семь дней в неделю. Я редко приходила домой до полуночи, а потом мне было интересно только немного поспать, а не посещать политические собрания.

Люди из ФБР, казалось, были удовлетворены. Насколько они могли судить, я была оправдана. Они назвали меня политически незрелым и не видели причин для дальнейшего расследования того, что, по сути, было импульсивным, эмоциональным шагом, который я предприняла в юности ради своего деда.

Поэтому выбросила все это из головы, пока не получила звонок от Уиллера в Дель Мар в августе следующего года.

На слушании, состоявшемся 4 сентября 1953 года в Голливуде, я рассказала ему о своей регистрации в качестве коммуниста в 1936 году: Я была настроена попытаться сделать что-то, что понравится папе. Просто это не казалось таким уж ужасным делом, как это происходит в наши дни... тогда было почти так же ужасно быть республиканцем.

Затем меня спросили о петиции, которую зачитала по радио о тяжелом положении оки. Я объяснила, что представитель студии попросил меня ее прочитать и что меня освободили от съемок, чтобы я это сделала.

Согласно моим показаниям, которые были официально записаны в тот день, поклялась: Насколько мне известно, никогда ничего не делать для коммунистов. Никогда не жертвовала деньги, не посещала собрания и не имела ничего общего с людьми, связанными с ними, если, насколько мне известно, они были. Сейчас я не коммунист. Никогда не была. Я никогда не хотела им быть.

Ничто в мире не могло изменить моего мнения. Никогда в жизни не симпатизировала чему-либо, что хотя бы отдаленно напоминало это.

И снова нас полностью оправдали и заверили, что никакие секретные показания не выйдут за стены этого зала для слушаний.

Но два дня спустя, в воскресенье вечером, 6 сентября 1953 года, я была дома одна на ранчо в Чатсворте с нашими двумя детьми, слушая радиопрограмму Уолтера Уинчелла, когда он вышел со скрытым сюжетом: Какая рыжеволосая телевизионная комедийная актриса столкнулась с ее членством в Коммунистической партии? (Я помню, как подумала: О, боже, они думают, что Имоджен Кока коммунистка?) Когда Деси позвонил из нашего пляжного домика в Дель Маре, где он провел выходные с приятелями по покеру, то сказал: Люси, ты слушала Уинчелла сегодня вечером?

Конечно, ты знаешь, что я всегда так делаю. Ты веришь в это об Имоджен?

Люси, сказал он, словно ругая маленького ребенка, он говорит не о Коке! Он имеет в виду тебя!

Я? спросила я, и мое вязание полетело. Как он может?

Я еду домой мы ждем несколько человек около часа ночи, сказал он.

Зачем? Что у тебя, вечеринка?

Нет, дорогая, серьезно продолжил он. У тебя проблемы.

Многие годы я знала о коварном черном списке Голливуда. Одного лишь обвинения в деятельности Красной партии против кого-либо писателя, актера или режиссера могло навлечь на него вечное уныние, независимо от того, виновен он или нет. Актера могли освободить от одного шоу и не допустить к другому все на одной и той же сети. Писатель мог лишиться признания за свою работу или оказаться навсегда безработным на любой студии. Телевизионные спонсоры, опасаясь бойкота своих товаров, дрожали от страха, если кто-то в их шоу хотя бы отдаленно напоминал спорного.

Самое ужасное в этом черном списке было то, что любой даже самый невежественный чудак мог указать на кого-то пальцем, и обвинение могло быть оправдано.

Я уже прошла два закрытых слушания по этому вопросу перед ФБР и Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности и была оправдана обоими. Но трансляция Уолтера Уинчелла все еще могла меня погубить. Я не виню его. Он слышал, что обвинение против меня будет опубликовано в журнале. Он хотел сенсации; за это ему платят. Но он, по крайней мере, мог быть точным.

В тот воскресный вечер Деси быстро собрал должностных лиц Десилу, включая нашего специалиста по связям с общественностью Кеннета Моргана, который тогда был женат на моей кузине Клео, а также пресс-секретарей из MGM, CBS и Philip Morris. Наш фильм для MGM, The Long, Long Trailer, еще не вышел, поэтому студия также была заинтересована в защите своих инвестиций в меня.

Я рассказала им все о своей регистрации для голосования в 1936 году. Когда они узнали, что была оправдана и ФБР, и комитетом Конгресса, то решили, что больше ничего делать не нужно. Возможно, все это пройдет.

Прошло два дня. Затем в среду, 9 сентября, общенациональная колонка Уинчелла повторила то же заявление, которое он сделал в эфире. В четверг Джек О'Брайен из New York Journal-American написал: Люсиль Болл планирует уйти на пенсию через четыре года. Она уйдет на пенсию гораздо раньше, чем думает.

В пятницу появились горячие новости. Это был день, когда мы планировали снимать первое шоу осеннего сезона. Я встала рано, как обычно. Через окно увидела двух странных мужчин в шляпах, стоящих возле нашего сада. Я разбудила Деси. Все еще в пижаме, он открыл дверь и спросил, что хотят мужчины. Они сказали, что они полицейские репортеры из Los Angeles Herald-Express, присланные поговорить со мной о моей коммунистической деятельности.

Деси твердо сказал, что мне нечего говорить. Мы оделись как можно быстрее и выскользнули через заднюю дверь. В студии Desilu, в двадцати пяти милях отсюда, царил хаос. Репортеры были повсюду; раздался какофонический телефонный звонок. К полудню в Herald-Express появился заголовок в три дюйма: Люсиль Болл назвали Рэд. Два часа спустя жители Нью-Йорка прочитали в своих вечерних газетах в пять часов вечера: Самая любимая комедиантка Америки коммунистка.

Деси и мне показалось, что первое заявление для прессы должно исходить от Комитета по расследованию антиамериканской деятельности, поэтому молчала и держалась подальше от репортеров. Утром сидела под феном с завитками, как обычно, и делала маникюр. Мои руки тряслись. Днем провела многочасовые репетиции комедии, бледная и с ужасной головной болью.

Альфред Лайонс, председатель совета директоров Philip Morris, позвонил мне и сказал: Люси, я хочу задать тебе один вопрос, на который можно ответить да или нет: ты коммунистка?

Нет, сказала я.

Для меня этого достаточно, ответил он. Если хочешь, можешь отменить шоу, которое мы запланировали на сегодня. Займи все полчаса нашего телевизионного времени и объясни публике любым удобным для тебя способом, в чем смысл всей этой ерунды.

Я разрыдалась и поблагодарила его. Я бы поговорила с Америкой, если бы в шесть часов вечера представитель Дональд Л. Джексон, председатель Комитета по расследованию антиамериканской деятельности Палаты представителей, не созвал пресс-конференцию в своем голливудском гостиничном номере и полностью не оправдал бы меня.

Джексон, республиканец из Калифорнии, провел день, обзванивая большинство других членов комитета, и его заявление было ими одобрено. Он сказал репортерам, что я открыто призналась, что зарегистрировалась как коммунист в 1936 году, но нет никаких доказательств того, что я когда-либо принадлежала к Коммунистической партии, голосовала за коммунистов, посещала какие-либо коммунистические собрания или даже знала, что мое имя было указано в государственном комитете партии.

Он сказал, что комитет Палаты представителей знал о моей регистрации в течение года и не считал справедливым разглашать ее, но что независимые следователи недавно наткнулись на запись. Последующее распространение слухов грозило непоправимым ущербом для мисс Болл.

Деси принес мне новость о заявлении представителя Джексон в моей гримерке. Сегодня я узнала, кто мои друзья, сказала я ему. Это официальное разрешение означало, что мы можем продолжить шоу. Но передо мной было ужасное испытание предстать перед аудиторией, полной репортеров и любопытных. Я стояла в ожидании своей реплики с белым как мел лицом. Рядом стоял врач, потому что, как позже сказала Вивиан, я думаю, если бы Люси услышала хотя бы одно бу от этой аудитории, она бы упала в обморок.

Деси провел разминку в своей обычной беззаботной манере. Добро пожаловать на первое шоу I Love Lucy в этом сезоне, сказал он. Мы рады, что вы вернулись, и мы рады вернуться сами. Но прежде, чем продолжим, я хочу поговорить с вами о чем-то серьезном. О чем-то очень серьезном. Вы все знаете, о чем это. Газеты были полны этим весь день.

У него в руке была небольшая отпечатанная речь, но в этот момент он сунул ее в карман. Его голос сорвался, и затем он продолжил с глубоким волнением. Люси никогда не была коммунисткой не сейчас и никогда не будет. Публика аплодировала целую минуту. Меня выгнали с Кубы, продолжил Деси, из-за коммунизма. Мы презираем все, что с ним связано. Люси такая же американка, как Берни Барух и Айк Эйзенхауэр... В субботу полная стенограмма показаний Люси будет опубликована в газетах, и вы сможете прочитать ее сами.

Публика встала и зааплодировала. Кто-то крикнул: Мы с тобой, парень. Затем Деси представил Билла Фроули и Вивиан Вэнс, которые вышли и улыбнулись. И сказал: А теперь я хочу познакомить вас с моей любимой женой, моей любимой рыжей на самом деле, это единственное, что в ней красное, и даже это не натуральное Люсиль Болл.

Чувствуя себя такой же напряженным, как железная кочерга, я вышла на сцену. Я не могла говорить, но мое лицо было полно эмоций. Все еще безмолвной, со слезами на глазах, я повернулась и пошла обратно за кулисы.

Мои годы жесткой самодисциплины окупились в тот вечер. Я потеряла себя в Люси, паясничала и резвилась без признаков напряжения. В конце шоу актеры, как обычно, вышли на прощальный поклон. Мой голос Люси этот высокий, игристый, детский голос упал до моих обычных низких тонов. Благослови вас Бог за то, что вы так добры, сказала я им. Наконец, в своей гримерке я дала волю слезам, которые сдерживала с раннего утра. По обещанию Деси, мы сделали пятьдесят или более копий моих показаний перед Уильямом Уиллером и распространили их среди прессы на ранчо на следующий день. Среди тридцати репортеров, которые пришли их получить, было много тех, кто знал меня со времен моей девушки Голдвина; я считала их верными друзьями. Тем не менее, я, как и следовало ожидать, нервничала, когда Деси раздавал листы показаний, которые я дала под присягой. Репортеры сидели и трезво читали минут десять или около того. Затем один из них встал и сказал своим коллегам: Я думаю, мы должны поблагодарить Деси и Люси за эту возможность прояснить ситуацию, и думаю, что многие безответственные люди должны извиниться перед ними. Кто-то спросил меня, как Уолтер Уинчелл узнал о моей регистрации.

Уолтер Уинчелл, ответила я, знал, что я беременна, раньше меня. Деси продолжил: Уильям Уиллер сказал Люси после того, как выслушал ее показания, что она политически незрелая. Черт, она даже не могла сказать, кто был губернатором Калифорнии в прошлом году. А ее дедушка был персонажем прямо из С собой не унесешь.

Уинчелл извинился за свой неточный репортаж на следующий вечер всего через неделю после того, как его слова вызвали фурор. Если бы наш спонсор расторг наш контракт, вполне вероятно, что ни один спонсор или сеть не захотели бы нас везти; а с падением шоу Люси Desilu Productions тоже рухнула бы, затронув тысячи людей и потеряв миллионы долларов.

Как бы то ни было, только один магазин во всей стране отменил заказы на товары I Love Lucy.

Я получила более четырех тысяч писем, из которых только два были критическими. В последующие месяцы меня во второй раз выбрали Женщиной года по версии телевидения, и президент Эйзенхауэр пригласил меня и Деси на ужин в Белый дом. И Люси оставалась шоу номер один по популярности в Соединенных Штатах.

Я была одной из счастливиц. Долгое время люди в Голливуде не могли получить работу из-за необоснованных и злобных клеветнических слухов. Если бы новость о моей регистрации была обнародована в худшие дни охоты на ведьм между 1945 и 1950 годами моя карьера, вероятно, закончилась бы.

Джек Гулд позже написал об этом инциденте в New York Times: На этот раз обвинение и опровержение стали известны одновременно, и у общественности появилась возможность судить и действовать самостоятельно. Разве миллионы зрителей как один человек поклялись отказаться от сигарет Philip Morris, потому что семнадцать лет назад мисс Болл зарегистрировалась как избиратель-коммунист? Напротив, они завалили ее телеграммами поддержки.

Он добавил: Вежливое и справедливое обращение, которое ей оказали, не должно быть уникальным, а должно стать стандартом для случаев такого рода. . . . Вещание должно изучить случай мисс Болл, чтобы понять . . . не дает ли он формулу для решения проблемы лояльности с гораздо большей зрелостью и справедливостью, чем демонстрировалось ранее. Процедура, доступная самой большой звезде, должна быть доступна и второстепенному игроку в похожей ситуации.

* * *

Когда Я люблю Люси был в середине третьего сезона, мы с Деси решили сделать перерыв и слетать в Нью-Йорк на несколько дней отдыха. Знали, что мы номер один на ТВ, и нам только что сказали, что никто не ходит в туалет в течение того получаса, когда мы были на экранах по понедельникам вечером. Но мы еще не начали осознавать огромное влияние телевидения. Ездили между ранчо и студией с понедельника по пятницу, а по выходным виделись с другими людьми из шоу-бизнеса, как и в старые добрые времена.

В Голливуде вы обычно работаете и развлекаетесь со своими коллегами. Это создает изолированную жизнь. Как однажды сказал Фрэнк Капра: В Голливуде мы узнаем о жизни по фотографиям друг друга.

Мы знали, что MGM подготовила для нас несколько вещей для продвижения Длинного, длинного трейлера, премьера которого должна была состояться в Нью-Йорке, но в основном наша идея состояла в том, чтобы немного отдохнуть от повседневной рутины. Поездка началась в среду вечером в феврале 1954 года со слезами на глазах прощания на ранчо с Люси, которой было два с половиной года, и Деси, которому был год. Это был первый раз, когда мы оставили их больше, чем на день или два.

Летели всю ночь в сторону Нью-Йорка так быстро, что я не успела снять пояс. Мы просидели всю ночь. Водопроводные трубы самолета замерзли, и освежиться перед посадкой было невозможно. Приземлились в Айдлуайлде в семь утра и были ошеломлены, когда нас встретила огромная толпа, множество высокопоставленных лиц и немецкий оркестр из шестнадцати музыкантов. Деси и я обнимались и целовались, а затем махали руками, прежде чем продефилировали по красной дорожке, тянущейся от самолета до терминала.

Когда ты кинозвезда, твой публичный образ все еще может быть неопределенным, потому что на каждой фотографии ты выглядишь немного по-разному. Когда тебя видят на публике, люди подталкивают друг друга локтями и шепчут: Это... . . ? и вообще придумывают неправильное имя. Но вскоре мы обнаружили, что, когда вы играете постоянного персонажа на телевидении, даже если вас видели на экране всего один или два раза, все на улице вас сразу узнают.

Деси и я были поражены количеством людей, которые останавливали нас на улицах Нью-Йорка, с теми приятными вещами, которые они говорили. Однажды днем мы отправились в район одежды на Седьмой авеню, чтобы поговорить с производителем платьев I Love Lucy. Мне было приятно, когда взъерошенная старушка распахнула окно своей квартиры и восхищенно крикнула нам: Слушай, Люси, этот твой парень точно задает тебе жару!

В наш первый вечер в Нью-Йорке мы лично появились на сцене Radio City Music Hall, это был первый раз, когда руководство разрешило такую рекламу для фильма. В нашей жизни было много замечательных и волнующих моментов, Люси и я, сказал Деси аудитории, но когда мы сидели дома и нам позвонили и сообщили, что наш первый совместный фильм будет показан в Radio City Music Hall... и что мы будем играть в самом известном театре в мире... вместе... мы знали, что это одно из самых захватывающих событий, которые мы когда-либо могли испытать.

Я надела красивое белое шифоновое платье со всеми моими бриллиантами; Деси был в черном галстуке. Я всегда мечтала пройти по сцене Мюзик-холла, сказала я зрителям и сделала именно это, от одного конца до другого. Вернувшись в наши гримерки после выступления, то почувствовала огромную усталость. Мы были в пути уже сорок восемь часов, и только часок вздремнули в самолете. Но Деси и слышать не хотел о том, чтобы идти спать. Упустила шанс увидеть нашу премьеру в Мюзик-холле? Ты с ума сошла? Никакие обещания посмотреть фильм в другой день не остановили его, поэтому мы все направились в ложи.

Милтон Берл, близкий друг, пришел отдать дань уважения после фильма. Вы знаете ту сцену, где трейлер чуть не упал со скалы? спросил он нас. Еще десять футов, и я была бы номером один!

Вечером после нашего выступления в Мюзик-холле мы с Деси пошли на Kind Sir с Мэри Мартин и Шарлем Буайе. Мы прибыли в театр поздно, как раз когда поднимался первый занавес, и поспешили занять свои места как можно незаметнее. Во время первого антракта Мэри Мартин прислала нам записку с просьбой зайти в ее гримерку; после приятной беседы мы вернулись на свои места, пока свет в зале еще горел.

Мы сидели там и разговаривали, пока не заметили небольшой гул голосов и гудение-гудение взволнованного узнавания. Миссис Рузвельт, должно быть, здесь, сказала я Деси.

Мы вытянули шеи в сторону задней части театра, а затем услышали аплодисменты и увидели, как люди встают. Поэтому тоже встали, хлопая и оглядываясь в поисках бывшей первой леди. Потом мы поняли, что овации были для нас!

Каждый раз, когда пытались сесть, аплодисменты становились громче. Им пришлось держать занавес. Это был шок всех времен, насколько это касалось Деси и меня.

На следующий вечер мы ужинали с Чарльзом Рагглсами, а затем поспешили в театр, чтобы посмотреть Чайный домик августовской луны. Когда после первого акта зажегся свет, послышался гул голосов, переросший в крики и ликование. Из-за людей, висевших на балконе и кричавших: Привет, Рики! и Люси, мы вас любим! и просивших автографы, им пришлось довольно долго держать второй занавес. Затем они приглушили свет, и Дэви Уэйн, благослови его Бог, вышел в японском кимоно, поклонился и сказал: Мы тоже бродим по Рюси.

На следующий вечер у нас был ужин и театральное свидание с Джун Хэвок и её мужем Биллом Спиром. Пока мы тихо ужинали в нашем гостиничном номере, Деси и я рассказали им о нашем высмеивании на обеде Circus Saints and Sinners в Waldorf и о спонтанных овациях, которые встречали нас везде: в пресыщенном 21, в Копакабане и в каждом театре. Джун вежливо выслушала, хотя и с немного широко открытыми глазами, и сказала: Ну, я определенно с нетерпением жду похода в театр с вами двумя сегодня вечером. Это будет довольно интересно.

Конечно, в ту минуту, когда она это сказала, я начала думать: О Боже, а что, если этого не произойдет сегодня вечером? Я имею в виду, Деси и я скакали по городу три дня, и волнение должно было утихнуть. Отчаянно не желая смущаться и унижаться, начала пытаться проанализировать, почему и как мы получили все эти стоячие овации, и решила, что это потому, что никто не видел нас до антракта, и все узнали нас одновременно, что, должно быть, помогло создать все это дополнительное волнение. Так что теперь я делаю все, что могу придумать, чтобы отложить наше прибытие до тех пор, пока не погаснет свет. Я притворяюсь, что не могу найти перчатки, уронила сережку... Ничего не помогает. Мы приходим за несколько минут до занавеса. Вчетвером проходим через вестибюль и спускаемся к нашим местам в оркестре. Ничего.

Я в отчаянии. Не могу поверить, что я это сделала, но развернулась и небрежно посмотрела на балкон пара позади нас улыбнулась. Боялась даже смотреть на Havoc. Когда села на свое место, она все еще стояла, просто невозмутимо глядя на меня. Через несколько секунд мы были в слезах, так смеялись. Она никогда не позволит мне забыть это!

Вы должны научиться жить с признанием и славой, и что еще важнее, вы должны понять, почему вы знамениты. Шоу I Love Lucy было олицетворением любви. Это были маленькие домашние ссоры и расстройства, которые счастливо завершились, преувеличение американской жизни, которое получилось удачным.

На следующее утро мы узнали, что The Long, Long Trailer определенно стал хитом. Radio City Music Hall пережил самое большое воскресенье и День рождения Вашингтона за всю свою историю, с очередями, растянувшимися от театра до Пятой авеню. Metro забронировала дополнительные 1,5 миллиона долларов на показы по всей стране после этой новости. Я была особенно рада, что смогла стать источником дохода для Пандро Бермана, продюсера картины и моего бывшего начальника в RKO. Он, должно быть, думал про себя: Боже мой! Наконец-то она добилась успеха в кино!

Я много думала во время нашего теплого и бурного приема в Нью-Йорке. Десять жарких минут ты такая знаменитость, сказала я себе. Через десять минут ты просто еще одна актриса.

Хедда Хоппер говорит, что я одна из немногих актрис в Голливуде, которая пережила свою встречу с успехом в единственном экземпляре, лишь слегка потрепанная в результате. Бывают дни, когда чувствую себя более чем слегка потрепанной.

Потому что в актерской профессии много мазохизма. Мы готовы вынести много наказаний, но как только достигаем небольшого успеха, то склонны бежать от него. Мы боимся его и в результате развиваем всевозможные фобии. Посторонние, которые не понимают, думают, что у нас есть зацепка, но это совсем не так. Мы так привыкли к неудачам, к обидам и отвержению, что можем легко сойти с ума от успеха.

ТРЕНАДЦАТАЯ

Пока мы были на пике популярности с I Love Lucy, тревога относительно детей меня не покидала. Я не заслуживаю всей этой любви и восхищения, постоянно твердила себе. Не могла поверить, что два прекрасных здоровых ребенка действительно мои. Мне казалось, что с ними должна случится какая-то ужасная трагедия.

Всегда буду благодарна миссис Чарльз Рагглз за то, что она познакомила меня с доктором Норманом Винсентом. Он выступал в своей церкви Marble Collegiate. Это оказался человек, который говорил на моем языке. Он предложил мне практичную, повседневную религию. Мы поддерживали тесную связь с той первой встречи. Всякий раз, когда у меня накапливаются проблемы, я отношу их к доктору Норману, и он всегда находит решение, которое подходит мне.

Доктор Норман помог мне понять, что наши профессиональные достижения вторичны; главное в жизни это наши отношения с другими людьми. Это не то, что мы собираемся получить, а то, как мы справляемся с повседневной жизненной задачей.

Доктор посоветовал мне перестать чувствовать себя виноватой. Нужно ли вам беспокоиться о своих детях? У вас бы их не было, если бы Бог не хотел, чтобы они появились у вас, и, если бы он не чувствовал, что вы их заслуживаете, он бы их вам не дал.

Та поездка в Нью-Йорк зимой 1954 года стала настоящим поворотным моментом в нашей жизни. До этого мы жили очень просто. Всякий раз, когда требовалось заменить обивку или обои, выбирала материал и узоры, как и прежде.

Наше маленькое ранчо по-прежнему представляло собой буйство обоев цвета капустной розы, вьющегося плюща и вышивки петит пойнт.

Но мы работали так много часов, что поездка в долину за двадцать пять миль стала настоящей проблемой. Поэтому продали ранчо Джейн Уизерс и купили белый кирпичный дом в георгианском стиле рядом с Jack Bennys на Roxbury Drive в Беверли-Хиллз.

Деси также приобрел несколько акров земли напротив загородного клуба Thunderbird в Палм-Спрингс, с видом на ослепительно-зеленый газон и заснеженную гору Сан-Хасинто. Там мы построили низкий одноэтажный современный бежевый каменный дом с шестью спальнями и шестью ванными комнатами, бассейном, садами и тропическими растениями как внутри, так и снаружи.

Вскоре обнаружили, что, хотя это было одно из самых красивых полей для гольфа в Палм-Спрингс, Thunderbird также был одним из самых предвзятых. Он не только отказывался принимать евреев, но и, независимо от того, был ли он знаменитостью и владельцем недвижимости или нет, Деси не был внесен ни в то, ни в другое. Поэтому Деси, всегда разочарованный архитектор в душе, также начал строить роскошный мотель в Палм-Спрингс рядом с загородным клубом Indian Wells. Мы не будем дискриминировать не евреев, евреев или кубинцев, небрежно заявил он прессе.

Деси вложил миллион долларов в наш мотель Western Hills. В нем всего сорок две роскошные спальни, что составляет около 24 000 долларов за арендуемую единицу. В главной столовой есть утопленный бар, где подают напитки по его личным кубинским рецептам. Архитектор сначала протестировал против напитков. Поэтому решил сделать бар утопленным, чтобы клиентам не пришлось так низко падать. Домашний оркестр долгое время был группой, с которой Деси гастролировал по стране с 1945 по 1950 год.

Хотя я знала, что это имеет смысл, меня ужасно расстраивало покидать ранчо. Я отказалась приближаться к этому месту, пока все паковалось. Большую часть мебели мы раздали, хотя у меня все еще есть несколько викторианских стульев и кроватей в моем гостевом доме в Беверли-Хиллз. Я заказала новые современные гостиные и спальни откуда же еще? из Джеймстауна, штат Нью-Йорк. Заказ был доставлен в Лос-Анджелес на специальном чартерном самолете.

Для прихожей я выбрала красивую японскую шелковую печать, которая стоила девяносто долларов за рулон отвратительная расточительность, как мне показалось, но Деси продолжал уверять меня, что мы можем себе это позволить. Как только ее повесили, я поняла то, чего раньше не замечала на ней были теневые птицы. Обои сняли на следующий день.

Мы потратили шесть месяцев на ремонт дома в Беверли-Хиллз, прежде чем переехали. Наконец, у нас было пять спален и пять ванных комнат.

Мы жили в отеле в Беверли-Хиллз, пока велись работы, и Деси бесконечно ходил туда. Голливуд годами считал его просто очередным горячим латинским обаятельным парнем. Они никогда не думали, что у него хватит мозгов или смекалки, чтобы стать бизнес-магнатом.

На самом деле, его деловая хватка тоже меня поразила. Как говорит сценарист и продюсер Сай Ховард: Деси создал телевизионный образ с огромным театральным талантом и смелостью. Он также был самым проницательным бизнесменом, которого я когда-либо знала. В отличие от большинства голливудских магнатов, он мог принимать решения на миллионы долларов, не ругаясь и не боясь.

Деси по своей природе был добродушным, любящим музыку латиноамериканцем, которую, слышал. Спал каждый день до полудня.

Он научился быть жестким, но ему это не очень нравилось. Поскольку Десилу был его детищем, то он чувствовал, что должен быть в курсе всех дел.

Его восемнадцатичасовые дни были заполнены крупными деловыми дрязгами, столкновениями личностей и долгими часами репетиций. Деловые встречи продолжались далеко за полночь, и он обычно вставал и разговаривал по телефону с Нью-Йорком к шести или семи утра.

Когда накапливалось достаточно раздражения, он срывался дома. В Десилу был самым добрым, и внимательным начальником, который когда-либо жил. Он соглашался со мной, что творческим людям нужно давать много свободы и не отчитываться за каждую минуту своего времени. Если талантливый писатель редко появлялся раньше двух часов дня, это было нормально для Деси, при условии, что он закончил свой сценарий. Но дома одна пуговица на рубашке могла заставить Деси расплакаться.

Наконец, 5 мая 1955 года наш новый дом был готов для нас. Маленькие Люси и Деси с радостью ждали всех своих новых товарищей по играм в округе: семерых детей Дина Мартина, шестерых Джинн Крейн Бринкман и пятерых маленьких Ферреров у Розмари Клуни.

Деси перенес меня через порог нашего нового дома с размахом затем остановился и ахнул. Ночью в доме, которому было восемнадцать лет, прорвало водопроводные трубы. Толстый белый ковер от стены до стены был в пятнах, промокшим от воды; а обои в разводах, недавно оштукатуренные стены рассыпались. Деси действительно взбесился. Пока дети в ужасе прижались ко мне, он кричал, бушевал, пинал стены, а затем начал крушить их голыми руками. Идите, дорогие, сказала ДеДе малышам, ваш отец репетирует, и она выпроводила их из этого места.

Я никогда не видела Деси в таком состоянии. Боялась, что он серьезно поранится. Впервые поняла, как напряжение нашей растущей империи разъедает его.

Через месяц или два мы закончили наш четвертый сезон Я люблю Люси и сразу же начали снимать вместе фильм Навсегда дорогая.

В своей жизни я не часто попадала в провалы, но этот оказался довольно плохим фильмом. Деси играл ученого, работающего над новым инсектицидом; я была его эксцентричной женой, которая отправилась на экскурсию, чтобы помочь.

Картина была сделана наспех по плохому сценарию. Критики, и публика ее раскритиковали. Но, по крайней мере, это вдохновило на прекрасную песню и чудесное возвращение домой в Джеймстаун, где мировая премьера состоялась в начале февраля 1956 года. Мы прибыли во время слепящего ливня на вертолете из Буффало. Пока взволнованно показывала Деси достопримечательности, наш маленький вертушка медленно кружил над городом, а затем приземлился на футбольном поле средней школы.

Двадцать пять тысяч человек ждали на тротуарах, чтобы увидеть нас. Они восторженно кричали под холодным проливным дождем: матери с младенцами, женщины в промокших шубах, молодые и старые.

Деси и я были ошеломлены. Для меня это было даже более волнительно, чем наш прием в Нью-Йорке два года назад. Деси был так тронут, что вышел из лимузина и поехал на пожарной машине во время парада. Он снял шляпу, чтобы помахать и улыбнуться, прибыв в отель промокшим и дрожащим, но с всем городом на ладони. Он был абсолютно чудесен все три дня и очаровал всех.

Самым сентиментальным событием для меня стала вечеринка, которую устроила для моих одноклассников из Селорон и нашего любимого директора Бернарда Дрейка. Они приехали из-за сотен миль.

Некоторых из них я не видела двадцать лет. Теперь не говорите мне своего имени... сказал я им, обходя комнату. Мне не терпелось заставить моих старых одноклассников почувствовать себя комфортно. Слава может быть огромным барьером, который я надеялась сломать.

Я не могла запомнить всех их имен, но в большинстве случаев могла вспомнить что-то конкретное о них: Твоя мама держала красную миску на буфете или У тебя был зеленый велосипед. Последним в очереди был невысокий, лысый, миловидный мужчина. Он застенчиво поднял глаза, а Полин Лопус озорно улыбнулась мне вслед. Я продолжала смотреть на этого незнакомца, совершенно озадаченная. Наконец Полин выпалила: Это Винни.

Винни Майерс! Мой кавалер из восьмого класса! Вот я умоляла Полин убедиться, что он будет там, и даже не узнала его! Ну, я закричала, затем обняла и поцеловала его; Деси подошел, пожал ему руку и похлопал по спине. Так это ты тот, к кому я ревновал все эти годы! Это был самый яркий момент поездки.

Деси пошел со мной посмотреть на маленький домик дедушки в Селорон. Двор был все еще просторным, окруженным большими кустами сирени, но дом заметно уменьшился. Теперь на парадной лестнице было всего пятнадцать коротких ступенек; гостиная едва вмещала диван, два кресла и телевизор; кухонный сарай был снесен.

Полин проводила нас в старый парк развлечений Селорон, теперь по пояс, заросший сорняками, его большая набережная представляла собой лабиринт из потрескавшегося и сломанного цемента, колесо обозрения, когда-то самое большое в мире, давно увезли в Калифорнию. Даже трамвайные пути исчезли моя бывшая дорога в Джеймстаун и на свободу, когда я могла наскрести десять центов на проезд. Празднество завершилось благотворительным балом. Я надела свои лучшие перья, и мои старые одноклассники пели Celoron Will Shine Tonight (Селорон будет святиться сегодня ночью), пока слезы растворяли мою тушь.

На следующий день Мэрион Стронг, моя старая подруга и бывшая соседка по комнате в Нью-Йорке, пригласила меня на ужин. Среди амброзиального запаха свежеиспеченного шведского ржаного хлеба мы обедали в двух футах от десятков носов и глаз, прижатых к оконным стеклам. На следующее утро лужайка перед домом Мэрион выглядела так, как будто там задержались братья Ринглинг. Парень из свистка Селорон прибыл в Джеймстаун. Какой эмоциональный удар это произвело.

* * *

Когда мы начали сезон 19561957 годов, шоу Я люблю Люси все еще было на вершине, мы столкнулись с головокружительным решением: уходить на пенсию или нет. Первоначально планировали пятилетнюю работу на телевидении, и все наши контракты были написаны с учетом этого срока. Затем мы решили уйти, забрать детей и неспешно отправиться в кругосветное плавание.

Но, как и большинство идиллических мечтаний, эта не казалась слишком практичной при ближайшем рассмотрении. Было невероятно волнительно строить новую компанию; из семи сотрудников мы выросли до тысячи, и ни один из них не уволился за пять лет существования Desilu. Это была молодая организация средний возраст наших сотрудников составлял тридцать два года и чувство семьи всегда подчеркивалось, между корпоративными пикниками, соревнованиями по боулингу, поездками в Диснейленд и новогодними вечеринками на ранчо, где Деси председательствовал как великий покровитель.

Кроме Я люблю Люси, мы владели еще шесть шоу на телевидении. Съемки проходили на нашей территории для шоу Уайетта Эрпа и Дэнни Томаса, Декабрьской невесты, шоу Ив Арден и Реда Скелтона и Настоящих Маккоев. Часто в напряженный сезон у нас было две тысячи человек на зарплате. Могли ли мы повернуться к ним спиной и уплыть? И как можно уйти из шоу номер один?

Я не была готова сидеть и смотреть на гору Сан-Хасинто. И Деси, похоже, больше не получал удовольствия от тех же видов досуга. Несколько лет назад он с нетерпением ждал возможности провести выходные, счастливо возясь на ранчо. Вечерами мы приглашали друзей на ужин и играли в шарады. Я все еще предпочитала проводить выходные, отдыхая, играя в карты и сидя на полу с детьми. Но теперь, к выходным, Деси был слишком взвинченным и беспокойным для таких простых удовольствий. После того, как мы закончили снимать шоу в пятницу вечером, лимузин отвозил спящих детей, мать Деси, Деси и меня в наш дом в Дель-Мар или Палм-Спрингс. Деси следил за тем, чтобы нам всем было комфортно дома, а потом исчезал. Он все время куда-то шел: на поле для гольфа, в свой новый мотель, за игровые столы или на свою яхту.

Он перестал обсуждать какие-либо наши личные проблемы. Мне приходилось копать и копать, чтобы выяснить, что вызвало его ярость, и, как правило, это не имело никакого отношения к тому, что я сделала. Хотела помочь ему, выяснить, в чем была виновата. Но как только начинала задавать вопросы, он сердито выбегал из комнаты. Или из дома.

На съемках мое внимание к деталям начинало его раздражать. Он проводил по шесть часов за своим столом на каждые два часа репетиций, и его постоянно прерывали телефонные звонки и встречи.

Наконец, мы решили остаться на посту президента и вице-президента Desilu, но сократить рабочий график.

Весной 1957 года закончили последнее из получасовых шоу Я люблю Люси и подписали контракт на 12 миллионов долларов с Westinghouse на серию ежемесячных часовых комедийных спецвыпусков, которые начнутся осенью. (В следующем году договорились о продаже 179 шоу Я люблю Люси обратно CBS за более чем 5 миллионов долларов, что стало еще одним значительным дополнением к нашему оборотному капиталу.)

В сентябре 1957 года полетела в Нью-Йорк, чтобы поговорить с доктором Норманом Винсентом Пилом. Он направил меня к содиректору своего Американского фонда религии и психиатрии, известному психиатру доктору Смайли Блэнтону, автору книги Люби или погибни.

Доктор Блэнтон был хрупким, худым человеком, который говорил пронзительным шепотом. Большую часть сентября я видела его два или три часа в день. Мы продолжали пытаться уговорить Деси пойти к доктору Блэнтону, но безуспешно. Наконец, в октябре Деси поддался моим уговорам и вылетел в Нью-Йорк. Доктор Блэнтон пришел к нам в номер в Hampshire House в девять утра и оставался с нами до шести вечера.

Я была благодарна, что Деси наконец-то столкнулся с некоторыми из наших личных проблем. Это было как в старые добрые времена на ранчо, мы оба ходили взад-вперед по гостиничному номеру, кричали во весь голос, потом сгибались пополам от смеха, пинали ножки стульев и бросали подушки. Обсуждение было просто замечательным; к ужину мы оба почувствовали себя намного лучше. Вышли из квартиры рука об руку и провели совершенно чудесный вечер, в то время как доктор Блэнтон отправился домой, чтобы хорошо отдохнуть.

После этого Деси несколько раз встречался с доктором Блэнтоном, но он так и не проникся анализом и отказался признать, что у него есть какие-то знания и опыт работы. Он вернулся в Голливуд, а я осталась в Нью-Йорке еще на месяц для сеансов с доктором Блэнтоном. Потом в месте с Клео переехала в Хэмпшир-хаус, и большую часть времени мы держались поближе к нашему номеру, выходя только для того, чтобы посмотреть все новые бродвейские шоу.

Месяц спустя вернулась к работе над новыми часовыми комедийными спецвыпусками Люси-Деси.

Однажды в конце ноября Деси задержали в его офисе на необычно долгое время. Наконец он позвонил мне, чтобы рассказать, почему. Я повесила трубку и сказала режиссеру и актерскому составу: Деси опоздает. И добавила: Он покупает RKO.

Я узнала, что Дэн О'Ши из RKO позвонил Деси и спросил, не хочет ли он купить всю их недвижимость за 6 500 000 долларов. Деси никогда даже не думал об этом, но нам очень нужно было больше места.

В тот вечер, 27 ноября 1957 года, между вторым и третьим актами нашего шоу мы заключили сделку на 6 150 000 долларов. На следующий день Деси осмотрел студии RKO, как ребенок, открывающий Диснейленд. Теперь у нас было на тридцать три больше звуковых павильонов, или на одиннадцать больше, чем у 20th Century-Fox и на четыре больше, чем у MGM. У нас были великолепные постоянные декорации, включая Южную плантацию, Тару, из Унесенных ветром, обожженную и потрепанную, но все еще величественную. В гардеробном отделе были платья, которые когда-то носили Кэрол Ломбард, Айрин Данн и Кэтрин Хепберн, и даже несколько моих из Roberta and Big Street (Роберта и большая улица). Деси нашел целый склад, полный обоев. Больше никакой бумаги по девяносто долларов за рулон! сказал он мне с ликованием. Но когда пришел домой тем вечером и узнал, что я только что заказала новый белый рояль для гостиной, то взбесился. У нас в RKO девятнадцать роялей!

В январе 1958 года мы подписали последние бумаги по депонированию. Когда я отдала 6 150 000 долларов, моя рука дрожала. Но в нашем бизнесе деньги становятся обменом юридическими документами.

Никогда не видела реальных денег и никогда не чувствовала себя по-настоящему богатой.

Несмотря на крупную сделку, мы придерживались нашего решения сократить работу. Теперь, впервые за пять лет, у меня было две свободные недели каждый месяц, даже в напряженный сезон, и три свободных месяца каждое лето. Наконец-то у меня появилось время заняться делами, которые давно забросила. С помощью профессионального монтажера из студии взялась за наши двадцать восемь тысяч футов домашних цветных фильмов. После четырех недель упорной работы у нас было тридцать последовательных часов пленки, от первого часа жизни младенцев и первого шага и зуба до каждого семейного дня рождения и праздника. Затем пронеслась по дому, вычищая шкафы, пока домашний персонал не пришел в неистовство.

Осенью 1958 года меня пригласили выступить на занятиях в Голливуде по технике комедии. Пошла туда один раз, а затем меня пригласили снова на двадцать две недели.

Тем летом я чуть не сошла с ума. У меня было слишком много мыслей и слишком много свободного времени. Начала переделывать всю студию, изменила цветовую гамму во всех женских комнатах и перекрасила здание приемной... дважды! Мне пришлось использовать всю эту неуемную энергию с пользой. Вот тогда вспомнила, как мне нравился мой опыт преподавания, и решила возобновить театральную мастерскую Лелы Роджерс на территории RKO. Ее оригинальный театр все еще стоял, хотя на то, чтобы привести его в порядок, ушло 90 000 долларов. Моя идея состояла в том, чтобы дать нескольким талантливым молодым людям толчок в шоу-бизнес. Хотела собрать группу, которая будет хорошо работать вместе. На это у меня ушло пять недель, прослушивания по восемь часов в день. В конце концов выбрала двадцать одного человека, из которых пятеро не справились. Большинству участников группы было около двадцати лет. Все талантливые, рьяные и неутомимые. В конце концов, девять из наших первоначальных шестнадцати получили контракты на телевидение и в кино. Однако узнала, что для того, чтобы руководить, нужно быть непрофессиональным аналитиком. Неизбежно вы все вмешиваетесь в их личную жизнь. Например, Кэрол Кук, яркий талант музыкальной комедии, некоторое время жила в нашем доме, и я была подружкой невесты на ее свадьбе. Руководство мастерской стало круглосуточной работой, но я обнаружила, что репетиции по десять и двенадцать часов в день были конструктивным способом отвлечься от своих проблем. К счастью, Деси тоже был занят, поэтому мы могли в значительной степени не мешать друг другу.

В то время Деси был главным продавцом студии, генеральным и программным директором. Он только что завершил самый успешный год нашей компании с валовым бизнесом в 24 миллиона долларов и чистой прибылью более 800 000 долларов. Дела Десилу никогда не шли лучше. Мы хотели бы сказать то же самое о Деси и Люси.

В ноябре 1958 года Клуб голливудских монахов почтил Деси и меня уморительной выволочкой. Гарри Эйнштейн, также известный как Паркьякаркас, только что закончил кричащий монолог, когда у него случился сердечный приступ. Арт Линклеттер спросил, есть ли среди зрителей врач, и к нему прибежали пять специалистов по кардиологии. В задней комнате они два часа боролись за жизнь Гарри, но безуспешно.

Деси, признав честь монахов, сказал: Это так много значило для меня. Теперь это ничего не значит. Они говорят, что шоу должно продолжаться. Почему оно должно быть?

Следующей весной предприняла последнюю попытку примирения с Деси. Мы взяли детей, которым тогда было семь и шесть лет; их няню; Клео и ее мужа Кенни Моргана; Харриет; и сорок восемь единиц багажа в Европу: Париж, Рим, Капри и Лондон.

В Англии у меня был первый опыт общения с британской прессой. Я люблю Люси было одним из лучших шоу на Британских островах, и мы получали теплые демонстрации от поклонников, куда бы ни пошли. Но та пресс-конференция была чем-то другим: Сколько у вас денег? Сколько вам лет? . . . Правда? Ну, если вы признаетесь в этом, то вы должны быть на пять лет старше. Невероятно. Я просто посмотрела на них. Перевела взгляд с одного на другого с холодным, бесстрастным взглядом. Затем какая-то женщина схватила маленькую Люси и отвела ее за пальму в горшке. Каково это быть богатым? спросила она. Правда, что ваши отец и мать все время ссорятся? Я зашла за пальму и взяла Люси за руку. Если вы не против, сказала я этой чудовищной женщине из таблоидной прессы. На другой стороне комнаты сидели пять идеальных леди и джентльменов из London Times и Manchester Guardian. Могу ли я увидеть вас всех завтра? спросила их. Они сказали да, конечно, и ушли, ужасно смущенные за своих коллег.

Большой Деси был беспокойным, неразговорчивым и скучающим. Когда не пил, большую часть времени он проводил на телефоне со студией или проверял ипподром Дель Мар, где скакали его лошади. Я была полностью разочарована, озлоблена и неумолима... а дети видели и слышали слишком много.

Мы с Деси вернулись из поездки, не разговаривая. Он переехал в гостевой дом, а затем снова уехал за границу, на этот раз один, на несколько месяцев.

Поняла, что мы никогда по-настоящему не нравились друг другу. Нас очень тянуло друг к другу в начале, но мы не одобряли друг друга. Он не одобрял мою умеренность и мой консерватизм.

Я не одобряла того, как он слишком много работал, слишком много играл и никогда не был умеренным ни в чем. Это было похоже на жизнь на вершине вулкана: никогда не знаешь, когда он извергнется и почему.

Я могла принимать ситуацию в течение многих лет, потому что это был наш секрет. Анонимность отличная вещь, когда ты несчастен. Но когда Деси сделал это достоянием общественности, я поняла, что больше не могу быть публично смущённой. Мои единственные моменты смерти в жизни были, когда я теряла самоуважение. И поведение Деси по отношению ко мне перед другими людьми становилось все более и более унизительным.

Я вся в активности снаружи, но у меня меньше внутренних тревог, чем у Деси. Должна поблагодарить за это своих бабушек и дедушек и Деси. Я сильная, независимая женщина, но то, что стала слабее, не помогло Деси. Мне пришлось понять, что в глубине души он хотел совершить все ошибки, которые есть в книге, и хотел страдать от последствий. Ему нужно было наказать себя. К концу нашего брака он практически выпрыгивал из окон.

Я тоже была виновата. Потеряла хорошее настроение и чувство меры.

Когда ты слишком зол и слишком взволнован, чтобы смотреть правде в глаза, ты обязательно будешь совершать ошибки. Не можешь годами быть несчастным из-за ситуации и не чувствовать, что она тебя меняет. Ты становишься таким, что не можешь выносить себя.

Я решила развестись с Деси.

В это время Вивиан Вэнс разводилась с Филом Обером, и она тоже была расстроена и несчастна. Мы с Вивиан всегда были необычайно совместимы, поэтому были особенно близки в это время страданий. Однако иногда наши темпераменты становились вялыми; это являлось очень тяжелым периодом для всех нас.

Однажды у нас с Вивиан возникли разногласия на съемочной площадке, и мы перестали разговаривать. Молчание длилось гораздо дольше, чем мы ожидали. Это стало раздражать, так как привыкли внимательно слушать реплики друг друга и вносить изменения. Но в этот четверг мы провели в гробовой тишине.

В конце концов, до самого выступления оставался всего час. Обычно мы проводили это время, подбадривая друг друга, чтобы войти в надлежащее расслабленное и радостное настроение для выступления. Мы сидели рядом, накладывая макияж. Хотя не было сказано ни слова, я внезапно выпалила: Вивиан, ты знаешь эту реплику. Ты неправильно ее читаешь. Она должна быть... И я дала ей свою интерпретацию.

Ого, ответила та, ты права. Почему ты не сказала этого раньше? Ну, горячо ответила я, мы не разговаривали, и будь я проклята, если я бы тебе сказала!

Наши глаза встретились в зеркале, и мы разразились смехом. Никогда не могли долго сердиться друг на друга.

К весне 1960 года Деси, и я полностью отдалились друг от друга, хотя ему все еще приходилось быть и актером, и режиссером в шоу. Добродушные шутки, которые раньше оживляли съемочную площадку, полностью исчезли. Веселье ушло.

Вивиан, Биллу и всей нашей команде было грустно наблюдать за болезненным распадом того, что являлось нашим Камелотом. Я помню, как Ирма Кусели, наш парикмахер, сказала: Мы все знали, что все кончено. Это было так грустно. Никто ничего не мог сделать.

Наконец я вообще перестала разговаривать с Деси. Люси, дорогая, говорил он с подчеркнутой вежливостью, не могла бы ты подойти сюда, когда говоришь эту реплику?, и я следовала его указаниям, не говоря ни слова.

В одном из наших последних шоу играла гейшу. Мое лицо было покрыто белой пудрой. Мои глаза были красными от многочасовых слез. Всякий раз, когда я смотрела на Деси, то чувствовала, как мое выражение лица ожесточается. Холодная, неумолимая ненависть сочилась через каждую пору, к Деси, и ко мне тоже. Я ненавидела себя, но не могла заставить попросить Деси о разводе. Он должен был сделать этот разрыв.

Вскоре после того, как этот эпизод был снят, Деси попросил меня о разводе. Я уже через двадцать минут вызвала адвоката в его офис. В тот день, когда подала на развод по причине крайней моральной жестокости 3 марта 1960 года мы снимали часовое шоу с Эрни Ковачем и его женой Эди Адамс. В этом эпизоде Люси пытается заполучить Рики на телешоу Эрни. Чтобы замаскироваться, я надела шоферскую форму с кепкой и усами. В финальной сцене Деси должен был обнять меня, с усами и всем остальным, и поцеловать.

Когда сцена подошла и камеры приблизились для этого финального объятия, мы просто посмотрели друг на друга, а затем Деси поцеловал меня, и мы оба заплакали. Это ознаменовало конец стольких вещей.

* * *

Физически я была не в лучшей форме, перенеся два приступа пневмонии в том году, но теперь я с удвоенной силой окунулась в работу. Планировала снять фильм с Бобом Хоупом тем летом под названием Факты жизни, затем бродвейский мюзикл Дикая кошка. Думала о том, чтобы сыграть в пьесе по мотивам Большой блондинки Дороти Паркер, но решила, что в ней слишком много пафоса для моего подавленного состояния ума. Мне хотелось чего-то радостного и оптимистичного. Роль Дикого кота Джексона, кота с большой прыгучестью на унцию, показалась мне подходящей.

После этого решила, что мы с детьми будем жить в Швейцарии. Продам и Беверли-Хиллз, и Палм-Спрингс и создам постоянную базу в Европе среди всего этого прекрасного белого снега и чистого горного воздуха. Хотела уехать как можно дальше от Голливуда и Деси. Он мог бы управлять Десилу, а я бы навсегда уехала. Так не получилось, но такова была моя изначальная идея.

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Когда накапливалось несчастье, работа всегда была моим спасением. С головой окунулась в свои следующие несколько проектов, стремясь потеряться в работе. Это помогло мне морально, но физически оказалась в худшем положении.

В Фактах жизни, моем первом кинопроекте после разрыва, у Боба Хоупа и меня был уморительный сценарий и вдохновенная режиссура от Мела Фрэнка и Нормана Панамы. Мы играли пару старых друзей семьи, которые случайно оказываются вместе на отдыхе и безнадежно влюбляются. Комические аспекты развиваются, когда их роман мелодично взлетает, только чтобы ударить по череде кислых нот. Бросить старого супруга ради нового оказывается больше проблем, чем пользы.

Мы снимали фильм в Десилу и использовали ту же сцену 12, где я привыкла снимать Я люблю Люси. Все шло весело, пока мы не дошли до сцены, где Боб и Китти, рыбача, понимают, что влюбляются. Китти ловит свою первую рыбу. В волнении она поворачивается к Бобу и бросается ему на шею. Во время этой сцены у нас был шестифутовый резервуар под сценой, наполненный водой, и настоящая лодка, плавающая на нем, привязанная к фальшивому пирсу.

Мы с Бобом отыграли эту сцену, а затем режиссер Мел Фрэнк решил, что он хочет, чтобы между нами был еще один небольшой взгляд на трепет после нашего первого поцелуя. Чтобы это сделать, камеры и освещение пришлось переставить, поэтому мы с Бобом сошли с лодки.

Боб подошел, чтобы посидеть с режиссером немного, и Мел заметил: Удивительно, что со всеми этими физическими вещами никто даже пальца не поцарапал. Знаменитые последние слова.

В этот момент вперед подошел ассистент, чтобы помочь мне снова сесть в лодку. В порыве хорошего настроения я оттолкнула его и сделала один небольшой прыжок. Моя нога зацепилась за борт лодки, и я упала в нее головой вперед, приземлившись на левый висок.

К тому времени, как приехала скорая помощь, у меня над левым глазом была шишка размером с гусиное яйцо. Моя правая нога горела как ярость, когда борт лодки оторвал большой лоскут от моей голени, но больше всего всех беспокоила моя травма головы.

Деси был уведомлен об аварии, когда он находился на своем ранчо. Он промчался сорок миль до больницы Cedars of Lebanon. Когда узнал, что у меня сильное сотрясение мозга, то отправил Бобу телеграмму: Я играл с ней как настоящий мужчина девять лет и ни разу ее не толкал. Почему ты не мог себя контролировать?

К середине июля, после нескольких недель выздоровления, вернулась на съемочную площадку.

Через несколько дней после того, как мы закончили Факты жизни, я вылетела в Нью-Йорк, чтобы начать новую карьеру. Мечта всей моей жизни наконец-то должна была осуществиться Мое имя в огнях Бродвея. Дикая кошка Н. Ричарда Нэша, автора Дождевика, изначально была написана как драма. К тому времени, как мы начали репетиции в августе, это был мюзикл с несколькими действительно прекрасными песнями Сая Коулмана и Кэролин Ли. Как я буду их петь, понятия не имела. Никогда не пела, даже в ванной. Никогда не была танцовщицей, и Уайлдкэт заставила меня чуть ли не лазить по стенам.

Действие пьесы происходило в городке на Диком Западе в 1912 году. Уайлдкэт Джексон приезжает в город, сломленная, но привлекательная женщина в комбинезоне, решившая найти нефть. Она учит свою сестру-калеку Джени, что смелое лицо перед лицом неудачи всегда поможет. Уайлди была жесткой, расчетливой, грубой и невероятно энергичной. К тому времени, как я освоила все ее гимнастические упражнения, мои мышцы бедра были как стальные струны.

После недели репетиций с моим ведущим актером Китом Эндесом и Полой Стюарт, которая играла мою хромую сестру, на моей голени появилось ярко-красное пятно, где я упала во время съемок Фактов жизни. Порез полностью зажил, но около кости началась инфекция.

Зарегистрировалась в поликлинике на Западной Пятидесятой улице, где хирург вскрыл рану и соскоблил остатки нейлонового чулка изнутри.

Положив забинтованную ногу на подушку, часами репетировала песни, которые собиралась петь в Дикой кошке.

Друзья, зашедшие посочувствовать, увидели очень веселую Люси. Они не могли меня заставить замолчать. Я просто продолжала петь. Одна песня мне особенно понравилась больше всех остальных: Hey, Look Me Over! Хей посмотри на меня снова! ту, которую я полюбила в больнице в конце концов стала моей песней. С тех пор, если рядом был оркестр, когда входила в какую-то комнату, они начинали ее играть. Я была рад, что меня ассоциируют с такой бодрой мелодией.

В те недели, что провела в репетициях, дети были с отцом на пляже и ранчо. Осенью ДеДе; Харриет; дети; их няня Вилли Мэй Баркер; и наш шофер Фрэнк Гори присоединились ко мне в огромной квартире, которую сняла на шестнадцатом этаже Императорского дома с террасой в тридцать восемь футов.

Наивно думала, что дети смогут играть на улице на террасе, высоко над движением Лексингтон-авеню. Все время думала, как было бы здорово для них наслаждаться сменой времен года осенние листья, снег, весенние цветы. Но им сразу же не понравилось серое ноябрьское небо и холод Нью-Йорка.

ДеДе сопровождала их туда и обратно в приходскую школу по соседству.

Везде, куда бы дети ни пошли, вокруг них была большая суета. Они скучали по отцу и друзьям в Калифорнии, но оба были молодцы, хотя также скучали по свободе играть на улице.

После двух напряженных месяцев репетиций Дикой кошки показ открылся в Филадельфии 30 октября 1960 года.

Деси прилетел из Голливуда и был полон предложений о том, как можно улучшить шоу. Он даже привел с Западного побережья моих двух сценаристов, Боба и Мэделин, чтобы помочь, но из-за правил профсоюза они не могли добавить в сценарий даже запятую.

Эта роль была самой физически тяжелой в моей карьере. После месяца игры в Дикой кошке сбросила девятнадцать фунтов и была покрыта синяками. Также сломала два пальца, трижды подвернула лодыжку и мне перевязали левую ногу под узкими синими джинсами, чтобы поддержать растянутое сухожилие. Но я чувствовала себя на вершине мира.

Спектакль оставался в Филадельфии в течение двух месяцев, с умеренными отзывами критиков. Играла в переполненных залах все это время.

ДеДе и дети приезжали из Нью-Йорка каждые выходные. Мы не могли удержать маленькую Люси от посещения театра. Она смотрела Дикую кошку семнадцать раз.

Большое открытие в Нью-Йорке состоялось 15 декабря. Прилетели самолеты с друзьями и хлынули ко мне в квартиру в тот день. Думаю, это было одно из самых захватывающих событий в моей жизни. Почему бы тебе не прилечь и не отдохнуть? продолжала уговаривать меня Клео.

Но я была слишком взволнована. Вместо этого помыла и уложила волосы Люси для открытия.

Мы открылись в нью-йоркскую метель. Театр, полный преклоненных поклонников, как выразилась пресса, казалось, очень веселился.

После этого Деси устроил большую вечеринку в 21 в мою честь, и мы сидели, ожидая появления рецензий. По мере того, как вечеринка продолжалась, мне казалось, что веселье угасает.

Наконец подошла к Клео и прошептала: Давай уйдем... Я знаю, что они скрывают от меня рецензии. По пути обратно в квартиру мы остановились, чтобы забрать четыре или пять газет. Они были полны Добро пожаловать, Люси, но были прохладны по отношению к шоу. Надеялась на большой жирный успех, по крайней мере, ради нашего замечательного состава, и была глубоко разочарована.

Примерно через неделю после нашего открытия Пола Стюарт предложила поужинать в полночь со своим приятелем, комиком Джеком Картером, в их любимой пиццерии.

У нас есть друг, с которым мы хотели бы вас познакомить, сказала Пола, Гэри Мортон. Он вам понравится он отличный парень.

Моей первой реакцией было сказать нет. Обычно после выступления я была измотана. Но недооценила, что требуется, чтобы воплощать в жизнь своего персонажа восемь раз в неделю.

Но Пола убедила меня пойти с ними, поэтому я присоединилась к ним позже в ресторане.

Гэри говорит, что первое, что ему во мне понравилось, это то, как я ходила, высоко подняв голову, как породистый скакун. Но как только подошла к столу, чуть не упала и начала ворчать о том, как устала.

Прикури мне, небрежно сказала я этому большому, загорелому шестифутовому парню, и бросила сигарету в его сторону.

Гэри поднял ее и бросил обратно. Вот, сказал он, закури сама.

Начала смеяться. Вскоре уже тыкала его в его широкие плечи и говорила: Кто ты? Чем занимаешься?

Гэри тут же ткнул меня в ответ. Я артист ночного клуба. А ты кто?

В то время я этого не знала, но Гэри никогда не видел меня по телевизору. За девять лет, что мы были на шоу, он ни разу не видел ни одного выпуска Я люблю Люси. Он говорит, что это потому, что обычно был за кулисами в каком-нибудь театре или в ночном клубе, готовясь к девятичасовому представлению.

Когда встретила его в 1960 году, Гэри был популярным стендап-комиком в течение пятнадцати лет в этой стране, а также в Англии и Австралии. Он начал делать пародии, когда служил в армии в Форт-Райли, штат Канзас. Сказал своей семье, что хочет быть артистом варьете и: Если я не попаду на Paramount за пять лет, то уйду. Он добился этого за три года. Гастролировал с Джонни Рэем в течение года и был дублером в бродвейском мюзикле Mr. Wonderful. Он также выступал с Дином Мартином, Фрэнком Синатрой, Сэмми Дэвисом, Милтоном Берлом, Леной Хорн и многими другими. Гэри был не просто стендап-комиком, он был монологистом с врожденным чувством юмора и талантом нацеливаться на абсурдности жизни. Ему не нужен был замазанный нос или мешковатые штаны, чтобы быть завывающе смешным.

Я поняла, что у Гэри есть природный юмор человека, который любит смеяться и хочет, чтобы все смеялись вместе с ним. Это сделало нас двоих.

Когда тот первый вечер закончился и Гэри отвез меня домой, почувствовала себя собой больше, чем за последние месяцы.

Я встретила Гэри 20 декабря. На следующий день он уехал в Огайо на ряд мероприятий в ночном клубе, которые должны были держать его подальше от Нью-Йорка, его друзей и семьи до Нового года. Была поражена тем, с каким самодовольством он принял это изгнание на праздники.

Почувствовала в нем огромное одиночество и жажду семьи, но в то же время прекрасное философское спокойствие. В нем есть принятие и уравновешенность. И в отличие от многих из нас в шоу-бизнесе, его не мучают десятки комплексов. Он выкладывается на все сто и, кажется, естественным образом сопротивляется сомнениям, которые разъедают так много других исполнителей.

Думаю, Гэри не потребовалось много времени, чтобы понять, что под моей довольно наглой внешностью скрывается очень мягкая и зависимая.

Когда он вернулся в Нью-Йорк, то спросил, может ли он заезжать за мной каждый вечер после шоу.

Вскоре после этого он спросил меня: Ты будешь моей девушкой? Мы сидели за столом с шестью или около того другими людьми, и я была так поражена, что не знала, что ответить.

Наконец сказала, что мне нужно подумать, но после этого больше ни с кем не встречалась.

В феврале подхватила тяжелый вирус и полетела в Майами погреться на солнышке. Из-за моей ноги, которая все еще доставляла мне неприятности, врачи продолжали накачивать меня антибиотиками.

Через пару недель мы снова открыли шоу, но вирус не исчез.

В последнюю неделю апреля потеряла сознание на сцене во время выступления с песнями и танцами. Месяц спустя снова потеряла сознание. К этому времени мне уже давали кислород за кулисами, чтобы могла продолжать. ДеДе, и Гэри уговаривали меня уйти. Люсиль! Мужчина наверху пытается тебе что-то сказать! сказала мне ДеДе. Но я проигнорировала ее предупреждение.

Поскольку поддержала шоу, мне не нужно было беспокоиться о том, что друзья или неизвестные ангелы потеряют деньги на постановке, которая была распродана с самого начала. Но я беспокоилась о своих актерах поддержки и цыганах, танцорах и певцах, которые кочуют из шоу в шоу. Хотела, чтобы они все отыграли шоу, которое, несмотря на отзывы, обещало быть долгим. В конечном итоге не смогла продолжать, как бы мне этого ни хотелось. Однажды вечером в мае, через семь месяцев после нашего открытия в Филадельфии, упала на сцене, и мои врачи приказали мне закрыть шоу. Мы вернули 165 000 долларов в кассе, но моя гордость пострадала больше, чем мой кошелек. Когда моя энергия угасает, это ужасно смущает меня. Ненавижу быть больной или недееспособной каким-либо образом.

Хедда Хоппер написала: Будем надеяться, что Люси останется в больнице, пока не восстановит свое здоровье, силы и душевное спокойствие. Люси одна из самых энергичных девушек, которых я знаю, но сейчас она так слаба, что едва может держать чашку чая.

Чувствовала себя так ужасно, что, честно говоря, думала, что умру. Поэтому вместо того, чтобы лечь в больницу, полетела в Лондон, а затем на Капри и в Рим, решив умереть в живописной обстановке.

Была глубоко подавлена из-за закрытия шоу, но в конце концов восстановила свой дух до того, как поправилась.

После того, как вернулась из поездки за границу, я поползла обратно в Беверли-Хиллз. Мне так и не удалось насладиться своей прекрасной нью-йоркской квартирой. Вскоре Гэри последовал за мной на запад. Он жил в нашем гостевом доме несколько недель.

Впервые мы увидели его в обычных, повседневных обстоятельствах, вдали от театра и ночных клубов.

Когда ходили на голливудские вечеринки, говорит Гэри, он казался какой-то странной лампой. Все кружили вокруг, разглядывая его со всех сторон. Но вскоре я обнаружила, что у него больше друзей в шоу-бизнесе, чем у меня.

Тем летом я выздоравливала, Гэри продолжал поднимать тему брака, а я продолжала уклоняться. Серьезно сомневалась, смогу ли сделать любого мужчину счастливым. Беспокоилась о небольшой разнице в возрасте и о том, какое влияние моя карьера может оказать на него.

Наконец ДеДе сказала: Почему бы тебе не выйти замуж? Ты не должна отпускать этого парня.

Я спросила у детей, что они думают о том, что я снова выйду замуж. Папочке понравится? спросили они.

Он не будет против, ответила им.

Я всегда хотела делиться с кем-то и хорошим, и плохим. Особенно, когда все хорошо, тебе нужен кто-то. Некоторые люди никогда не должны жениться, потому что они не умеют делиться и не хотят этого.

Гэри путешествовал пятнадцать лет, постоянно переезжая из города в город. При такой жизни почти невозможно поддерживать серьезные отношения, когда ты так много отсутствуешь. Он был женат один раз, очень недолго, и брак был аннулирован в 1957 году. К этому времени ему было сорок шесть, и он был готов и жаждал семьи то, что нельзя купить за деньги.

Когда развелась с Деси, и не собиралась когда-либо снова выходить замуж, то этот парень казался слишком хорошим, чтобы его отпускать. Много лет назад я взяла в руки небольшую книгу под названием Искусство эгоизма. Эта небольшая книга произвела революцию в моей жизни. Она научила меня меньше беспокоиться обо всех внешних факторах в моей жизни и взять себя в руки. Научилась подчинять все в своей жизни этим вопросам: Хорошо ли это для Люси? Удовлетворяет ли это мои потребности? Хорошо ли это для моего здоровья, моего спокойствия? Согласна ли моя совесть, дает ли это мне духовный подъем? Неудивительно, что я чувствовала себя такой счастливой и уверенной. Ответ был прост: Гэри был хорош для Люси.

Итак, после того, как я знала Гэри одиннадцать месяцев, то решилась на большой шаг. Мы летели в самолете в Нью-Йорк, где у Гэри было свидание в Копа, а я собиралась сделать телешоу с Генри Фондой. Гэри снова сделал мне предложение.

Люси, чего мы ждем?

Ну, уклонилась я, ты готов к любым нападкам, которые они могут на тебя набросить? А что, если они назовут тебя мистером Боллом?

Гэри тихо ответил: Кто они?

Хорошо, сказала я. Если доктор Норман Винсент Пил свободен поженить нас на этой неделе, мы пойдем вперед.

С этого момента у меня не было никаких сомнений, никаких опасений. Мы понравились друг другу до того, как полюбили друг друга. Мы одобряем друг друга. Никто из нас не пытается изменить другого. У Гэри есть зрелость, которой я восхищаюсь.

Перед нашей свадьбой Гэри поговорил с моими адвокатами без моего ведома и предложил отказаться от любых интересов в моих деньгах. Он всегда отлично зарабатывал, и мы держали наши банковские счета раздельно.

Доктор Пил был свободен поженить нас в своей церкви Marble Collegiate 19 ноября 1961 года. Все было быстро организовано, всего за пять дней. Дети улетели на восток с ДеДе, чтобы стать частью нашей новой жизни с самого начала. Мы намеренно устроили небольшую, интимную свадьбу, вложив в нее как можно больше достоинства и любви вместо того, чтобы улететь куда-то в глубинку ради нескольких торопливых слов мирового судьи.

Мы пригласили на церковную службу всего сорок человек и запретили доступ всем камерам прессы и телевидения, кроме моей обожаемой Хедды Хоппер. Во время пятнадцатиминутной службы орган тихо играл Make Someone Happy, (Сделай кого-нибудь счастливым) песню, которая стала нашей любимой в начале нашего ухаживания. Когда доктор Пил объявил нас мужем и женой, гости на свадьбе зааплодировали.

Гэри улыбнулся и поцеловал меня.

Снаружи могут ждать несколько поклонников Люси, предупредили нас, когда мы собирались уходить. Когда мы только приехали на тротуаре ждало около пятидесяти человек.

Мы были ошеломлены, когда вышли из церкви и увидели тысячу человек, заполнивших тротуар Пятой авеню. Они улыбались и кричали: Удачи, Люси и Мы с тобой, Люси!

Это заставило нас почувствовать себя очень, очень хорошо начать нашу совместную жизнь со стольких добрых пожеланий.

ШЕСНАДЦАТАЯ

Мы с Гэри провели медовый месяц прямо в Беверли-Хиллз с детьми. Пять месяцев я сидела и ничего не делала. Впервые в жизни научилась расслабляться. Но к марту Деси уговорил меня сняться в новом телесериале без него и Билла Фроули. К тому времени Билл присоединился к Фреду Макмюррею в очень популярном шоу Мои три сына. А Деси обнаружил книгу Ирен Кампен под названием Жизнь без Джорджа о двух женщинах, пытающихся вырастить своих детей без мужей, которая, по его мнению, могла бы стать отличной основой для нового сериала и меня.

Я отказалась даже думать о продолжении сериала без Вивиан. С тех пор как мы вышли из эфира, она вышла замуж за красивого и успешного литературного агента из Нью-Йорка Джона Доддса. Они купили столетний дом в Стэмфорде, штат Коннектикут, и Вивиан была в восторге от своего цветника, пения в местном церковном хоре и чтения лекций о психическом здоровье.

Ее преданность мне и солидная зарплата вернули ее на мою сторону. Вивиан всегда была лучшим вспомогательным актером, о котором только можно мечтать.

Во время одного из шоу в этом новом сериале мы должны были оказаться в ловушке в стеклянной душевой кабине, с включенной на полную мощность водой.

По сценарию мне нужно было нырнуть и вытащить пробку из-под душа. Но когда я сделала это перед живой аудиторией, то обнаружила, что у меня нет места для маневра. Не могла снова подняться на поверхность. Более того, наглоталась много воды и фактически тонула, прямо там, на глазах у трехсот человек, которые смеялись до упаду.

Вивиан, осознав в холодном ужасе, что произошло, не изменила выражения лица. Она наклонилась, благополучно вытащила меня на поверхность за корни волос, а затем спокойно проговорила обе стороны нашего диалога, облекая мои реплики в форму вопросов. Что за девчонка? И что за ночь? Когда я наконец набралась сил вылезти из душевой кабинки и, как обычно, дотянуться до микрофона, чтобы попрощаться со зрителями, внезапно услышала голос Гэри со стороны: Не трогайте этот микрофон! Я застыла, мокрой, в дюйме от этого живого микрофона. Гэри спас меня от возможного удара током.

В то время Деси все еще был главой Desilu и исполнительным продюсером нашего нового шоу Люси. Но присутствие Деси и Гэри на съемочной площадке одновременно оказалось слишком большим испытанием для меня. Деси в любом случае беспокоился об уходе на пенсию. Одиннадцать лет у руля Desilu сделали свое дело, и он был готов больше времени уделять своим лошадям и гольфу.

Сначала думала, что нам следует пригласить кого-то другого для управления Desilu, но все оказалось не так просто. Поэтому в ноябре 1962 года выкупила долю Деси за 3 миллиона долларов, и он ушел на пенсию. Затем совет директоров убедил меня стать президентом, и я неохотно согласилась.

СЕМНАДЦАТАЯ

С приближением декабря 1962 года жаждала провести настоящее старомодное белое Рождество с Гэри и детьми.

Гэри ненавидел холодную погоду и расцветал на солнце. Он также проводил много рождественских праздников в дороге, что все, чего хотел в это время года, это остаться дома.

Но мне нужно было думать о детях. Деси был с ними все летние каникулы. Они находились со мной в течение учебного года. Я была тем, кто должен был следить за ними с домашними заданиями и уроками музыки. Поэтому всегда старалась планировать для них какие-то особые развлечения на Рождество и Пасху.

Сначала попыталась уговорить семью полететь в Швейцарию на Рождество, но они считали, что Новая Англия достаточно далеко. Поэтому позвонила Бетт Дэвис и сказала: Если кто-то знает Новую Англию, так это вы. Куда бы мы могли поехать на Рождество? Она предложила два места, и мы выбрали Франконию, Нью-Гэмпшир. Договорились остановиться в небольшом шале.

Когда путешествую, то очень мало нахожусь дома. Если детей нет со мной, то снимаю несколько их фотографий со стены, чтобы взять с собой. Когда они были маленькими, я летала на их санях в Сан-Вэлли вместе с ними, а также с их самоедом Бланкито, чтобы тащить их в гору.

Поскольку дети должны были приехать, мне не нужно было брать с собой фотографии, но позаботилась о том, чтобы взять все необходимые кастрюли и сковородки; коробки с продуктами и любимой едой; коньки и лыжное снаряжение; и, конечно же, елочные украшения, а также рождественские подарки для всех.

Во Франконии мы усвоили одно: что, привыкли к большому жилому пространству. В шале мы вчетвером ютились в одном крошечном домике с двухъярусными кроватями под стропилами и одной ванной комнатой. Багаж и семифутовая рождественская елка едва оставляли нам место, чтобы втиснуться в кровати. Вскоре мы перестали готовить и выходили на каждый прием пищи; это означало, что нам приходилось кутаться и пробираться сквозь снег и холод. И подумать только, у нас есть такое чудесное место в Палм-Спрингс, простонал Гэри, дуя на двадцать седьмой костер, который отказывался гореть.

Пруд для катания на коньках был заставленный теннисным кортом, таким ухабистым, что маленькая Люси сказала: Они, должно быть, заморозили в нем теннисные мячи. Горнолыжные склоны казались очень узкими и тесными после Сан-Вэлли, где каждый лыжник мог воспользоваться подъемником и сойти, где хотел. Во Франконии подъемником разрешалось пользоваться только опытным лыжникам; это отбросило нас на нижние склоны.

Мы планировали остаться на две недели, но примерно через четыре дня вылетели и провели остаток отпуска в нашем прекрасном месте в Палм-Спрингс.

В следующем месяце мы последовали за Гэри на турнир по гольфу в Пеббл-Бич. В Del Monte Lodge мы праздновали день рождения маленького Деси.

Напротив комнаты сидел большой Деси. Прошло десять лет с тех пор, как родился маленький Деси. В ночь своего дня рождения он играл на барабанах с оркестром ложи, а гордые мама и папа хлопали за разными столиками. А когда он задул свечи на своем праздничном торте, то Деси подошел, чтобы по-отечески обнять его и поцеловать.

Два месяца спустя, в отеле Sands в Лас-Вегасе, Деси отпраздновал свой сорок шестой день рождения, женившись на другой рыжеволосой женщине, миссис Эдит Мак Хирш. Я знаю Эди много лет. Она милая женщина и хороша для него. Она также разделяет его большой интерес к рыбалке и лошадям. Деси, кажется, стал намного счастливее и здоровее сейчас, на пенсии.

Рада ради наших детей, что теперь у них два счастливых дома, а не один несчастный и несчастливый.

Деси и я поддерживаем тесную связь по поводу детей, чего никогда не могли, когда были женаты.

Я благодарна за дружеские чувства, которые сейчас существуют между Деси и мной, и Гэри, и детьми. Деси часто звонит мне, чтобы обсудить детей или шоу, и он играет в гольф с Гэри.

С тех пор, как наша жизнь наладилась, дети улучшили свои школьные показатели, то стали больше смеяться. Дети впитывают несчастье родителей. К счастью, они так же легко впитывают наше удовлетворение.

Гэри мудро не пытался навязываться им или покупать их благосклонность подарками; он также не воздерживался от того, чтобы быть строгим воспитателем, когда это было необходимо. Когда они слышат его глубокий бас, то даже подпрыгивают. А когда они хотят играть, он доступен. Плавает с ними и берет их играть в гольф. Борется с ними и позволяет гоняться за ним по дому, визжа от смеха, звук, который мне нравится больше всего.

Я счастливее всего, когда работаю, принимая вызовы.

С Гэри я снова стала женщиной, способной на счастье.

Когда он впервые приехал к нам в Беверли-Хиллз, до того, как мы поженились, Гэри совершил ошибку, сказав, что управлял кинопроектором в армии. Вышло тридцать часов подряд моих домашних фильмов. Холостяк Гэри был слишком вежлив, чтобы протестовать. Заставила его крутить детские фотографии в течение нескольких дней. Недавно сказала ему, что у меня есть еще около двадцати тысяч футов, включая наш семейный отпуск в шале во Франконии. Боже, Люси, ты когда-нибудь выходишь из эфира? Надеюсь, что нет.