Аннотация: Я никогда не рассматриваю диалоги как самоиндульгенцию, самоотстранение от концепций. Более того - прямая речь всегда для меня самый сильный антропологический эксперимент.
- Вот теперь мы копнём, так сказать, до сути! До самой подземной сущности, так сказать! - дед Евсей крякнул и опрокинул полстаканчика в свою тощую, еще до сих пор коричневую от летнего трудового загара шею с плохо выбритой седой щетиной.
Деды выпили, и стук опускаемых пустых стаканов полетел под потолок избы.
В избе было душновато, но тепло. За оконцем свистела, злилась вьюга, лютовал мороз. Деды уютно выпивали в большой гостевой избе о восьми углах, с подворотом и колоннами.
Колонны были занесены, а верх избы, крытый фигурным серебристым лемехом, был ряб от наметённого снега. Из этой снежной пороши, из злющей вьюги - вырастала тёплая труба избушки, с жестяной крышкою над отверстием дымохода.
Дымок сразу уносило потоком снежного бурана. Труба гудела.
- Ух, как ярится, как воет!
- Уж да. Сегодня совсем лютая погода. Сколько народу погибнет в буране...
- Ну, Бог помини их души!
- Бог помяни!
- Давайте.
Ухнули, не чокаясь.
Дом гудел вместе с трубою.
- Спать что ли? - зевнул дед Николай.
- Да куда... Еще чай и... десерт!
- Ага, и разговоры о политике.
- Обязательно.
Дед Матвей - хозяин и добрый дух гостевой избы - удалился на кухню. Деды передали ему грязную посуду и забрали чистую - для десерта.
Хороши были у Матвея десертные тарелочки - такого прозрачно-радужного, тяжелого хрусталя. Деды рассматривали тарелочки, любуясь их гранёным узором.
Принесли чашу с фруктами.
- Во, клубничка. Люблю покушать!
Раздувая родственно схожие носы (всё-таки одна деревня), деды стали нюхать клубнику, откручивать розеточки и целиком класть в рот аккуратно сладкие, насыщенные ягоды.
- А у меня дед, Лев Георгиевич, был из Мироновки - у нево аллергия была на клубнику. Как-то они выпили на даче самогон на клубнике, и деда раздуло, всё, пиздец, опух весь, красный и чешется. Мы его в речку. Туда, обратно, заставили поблевать, ну - кое-как выходили, он потом неделю ничего жрать не мог, кроме чаю. Но зато чаю выпивал в это время по пяти чайников за вечер. Вот такое бывало.
- Ну раз уж про дедов речь зашла... Вот мой дед однажды съел крысу.
- Да ну!
- Ну блядь, ты давай такие рассказы себе в шубу запихай обратно!
- Ха-ха-ха...
- Ох-ох!
- Короче. Зимовали они как-то на даче, порыбалить приезжали, в лунках, на спиннинг. Не столько рыбачили, сколько водку конечно глушили. Ну, что-то там нарыбачили конечно, какого-то ротана или пару окуней, прости господи, принесли некую рыбу в ведре, в общем...
- О-о-о-о! Чайничек!
Из коридора кухни, к лавкам, к застолью - вынесли чайник из нейзильбера, матово блестящий, и видно, что очень горячий.
- А плюшки?
- Плюшки будут. Изволите десертные алкоголи и закусочки?
- А чево там?
- Мадейра очень хорошая, крюшон, виски с сырными палочками и бальзамической глазурью, которая подаётся как соус. Есть мелкие кушанья - тарталеточки на один укус, роль-мопс...
- А это чево?
- А-а-а. Вот. Это селёдочка, самая нежная, обтекающая маслицем; внутри селёдочки заключён маринованный огурчик очень изысканного посола. И немножко лучок. О-о-о... Это изумительная закусочка.
- Беру. Две. Нет, три. Они у вас как подаются?
- В смысле?
- Ну сколько в штуках на порцию?
- Я спрошу, минутку.
Этот момент, когда по пустяшному вопросу обслуга вдруг уходит на десять минут, и, когда она возвращается, ты, уже выпив два раза, напрочь забываешь, о чём её спрашивал.
Дед Евсей закипал.
- Э-э-э, кухня! Ну чего у вас там? - кряхтя поднял он с лавки угловатый зад в серых люстриновых штанах. - Ну ёбтыть. Эй, Матвей! Ну ты чего застрял там на кухне, тут вопрос требует твоего внимания.
- Сейчас... - проблеял Матвей из коридора кухни. - Сейчас, руки вытру. Вы знаете, я очень люблю подавать ключевой десерт самостоятельно. Это всё-таки моё детище, моя кулинарная гордость. Чего у вас тут? - Матвей выступил из коридора, заканчивая вытирать руки вафельным полотенчиком.
- Да вот. Дама твоя не может сказать, сколько роль-мопсов в порции у вас.
- А, это решаемо. Давайте выпьем сначала, а я потом схожу проверю по справочнику номенклатур.
- Ну, наливай тогда, и потом сразу выноси свой справочник.
- Так, а чего наливать... Новую надо.
Матвей хозяйственно осмотрел полку над прилавком, полез на табуреточку, посмотрел на самом верху, и, увидев - радостно схватил нужную бутылку и передал её вниз деду Коле, сидевшему на углу.
Откупорили, разлили. Потом прикатили на тележке роль-мопсы.
- А, ну вот и ответ.
- Сколько там?
- По восемь.
- Ну нормально. Давайте тогда еще нам три порции. Все будут?
- Я не буду, не хочу. Устал чево-то. - Евсей откинулся в безразличной позе.
- Сколько мы уже раз-то выпили? - прогудел сквозь дремоту дед Николай.
- Да немного. Раза три всего.
- Ага. А уже наклюкались до самой бороды.
- Ну сейчас чайком полечимся. Чаёк-то хорошо отлечивает всякую желудочную хандру и тошноту. Так сказать, способствует правильной усвояемости первичного спиртосодержащего продукта.
Матвей вернулся с ещё одним чайничком, для другой стороны стола. И чаепитие началось.
Фрукты мазали по губам сладкой мякотью. за ними полезли песочные печенья, курага, еще чаю, и ещё; теперь пошли цукаты. Разные, всё пробуем. Мармелад. Ох, отличнейший пластовый мармелад, самый клёвый, самый натуральный - как, не знаю... как первая менструация матери бога!
Деды очень вкусно чаёвничали.
- Я, когда был пацанёнком... Ну вот сколько мне было... Лет одиннадцать...
- Ой, а где наши знаменитые подстаканники со Сталиным?
- А как пошла тема про Сталина, Надюша их все в мешок завязала и спрятала в чулан, подальше. Знаете, не время сейчас такими вещичками напоказ трясти.
- А знатные ведь подстаканники.
- Были. Бы-ли. Ни слова про подстаканники.
Подав последнюю смену десертов, обслуга погромыхала тарелками да и отправилась спать.
Деды восседали дальше, смакуя разные сладости.
Дед Василий потянул к губам обсыпанную сахаром красную мармеладину, откусил, отнял от губ, приложил к глазу, разглядывая застолье через красную морщинистую пелену мармелада.
В красной толще почудились ему лица чертей и круторогих копытных бесов преисподней. Василий стал заикаться и нести религиозную чушь.
Николай, сидящий рядом с ним, всхрапнул, проснулся, посмотрел на деда Василия - в бреду, с красной мармеладиной в глазу, - выхватил ладонь из рукава телогрейки да и - р-р-аз! - изъял стремительным движением мармелад из глаза.
Дед охнул, протирая глаз.
- Ну вот, мармеладина сложная попалась. Я ведь говорил, у этого мудака больше мармелад не покупайте. Я ещё прошлой зимой с ним объебался. - Евсей, пошатываясь, привстал, потянувшись за золотистой виноградиной, сделанной из сладкого маникюрного цвета десертного крема-воска.
Николай напялил полушубок и встал, подвигая всю лавку своим грузным торсом философа и сибарита:
- Пустите, пойду на двор. Ох...
- Вась, дверь подержи там, а то надует снегом.
- Ага.
Дед Николай вышел на двор. Он стоял в молочном снегомесиве вьюги, как утёс - и писал, всё писал и писал - оранжевой струёй на белое полотно вьюги, распростёртое перед ним.
Закончив дело, дед спешно засеменил по мосткам обратно в дом, приостановился у порога, оглядывая спиральные колонны, отделанные лемехом. Он давно не видел серебристого лемеха так близко, не держал его в руках.
Дед Николай погладил этот седой осиновый лемех - и пошёл в дом.
* * *
- Г-господа! Гос-спода! А позвольте! Мы совсем забыли про того деда, который съел крысу. Давайте послушаем развитие истории.
- Ну ты вспомнил. Весь вечер уже о другом говорим.
- Но мне вот вдруг что-то захотелось дослушать рассказ-з-з.
- Кто сказывал-то?
- Евсей?
- Не. Это был Матвей.
- Да ну.
- Вот, точно Матвей. И потом кормит нас всякими десертами.
- Матве-е-ей! А Матвей? Хозяи-и-ин!
- А? Звали?
- Ну. Ты сказывал про деда, который съел крысу?
- Ага, я.
- Ну сказывай чем кончилось. Наловили они какой-то рыбы непонятной, принесли, так, дальше что было?
- Э-э-э... Хорошо. Ну принесли они некую рыбу в ведре, поставили в сенях. Выпили для сугрева. Ещё выпили, а закуски нет. Надо срочно организовать закуску, ну и они решают сделать быстро уху, рыба, вода есть, соль посыпали прямо в ведро, лаврушку кинули, хмели-сунели, какую-то крупу или макароны, всё, час, два, варили, ну всё уже невмоготу, надо вынимать.
Стали вынимать куски рыбы. Жрали и закусывали с аппетитом, охуенная уха получилась, вот ваще.
Выпивают дальше, ещё вынимают куски, подливают себе в блюдечки бульончик - вкусный, наваристый, с желтым жирком - ну вот прям как в санатории, и-де-аль-ный бульончик!
Вот они пьют дальше самогон Льва Георгиевича. А-а-тличнейший самогон, я вам точно говорю! И черпают закуску из ведра, до самого дна - ох, вкусно!
И вот сам дедушка Лёва тянется к черпаку, закидывает его в ведро, шерудит там, подцепляет - и медленно поднимает над краем ведра...
Огромную, раздутую, с голым синим хвостом, изогнутую в судороге и так замёрзшую в ведре, пока оно стояло в сенях, и затем сваренную...
- Крысу блядь!
- Всё. Ну вас нахуй!
Деды заржали, кто-то обиженно стал собирать посуду с сумрачного стола. В окнах, забранных крашеными деревянными решётками, мелькала только вьюга, как будто белой свиной щетиной водили по окну снаружи. И звук похожий.
Так было всю ночь, но деды скоро собрались спать и разошлись.
Матвей и Николай еще постояли немного у стола, приватно пообщались, вприкуску с фисташковым мороженым.
- Хорошее у вас. И где берёте?
- У Мейергольма.
- Отличный мастер-мороженщик. Но стареет, стареет, и я не вижу достойных преемников его таланта.
- А Нахабин?
- Нахабин? Это который? Такой кудреватый, с гармоникой?
- Ну хотя бы он.
- Ну не знаю, по-моему, он простой губошлёп.
- Ну ладно. Хуй с ним. Спать пошли.
Последняя лампа в коридоре погасла, весь проход гостевой избы погрузился в сизую вьюжную мглу, которую показывали в чердачных окнах под крышей.
Не было просвета в окнах, нет.
И всё та же свиная щетина вьюги тёрла по стеклам окон в длинном проходе оранжереи, которая примыкала 1к избе и вела к чуму.
Матвей прошел по оранжерее, освещая её фонарём. Поворошил плотные листья драцены, эпипренума. И, задев прозрачные ломкие трубочки традесканции, вошел, нагнувшись, в чум.
В чуме была конечно красота. Никакого шума, никаких этих ублюдских вонючих дедов. Как же они заебали. Так, всё, буду медитировать.
Дед Матвей лёг на пол чума, заложил за голову удобную подушечку-валик из синевого шёлка - и стал медитировать, глядя в просвет дымохода - лёжа на спине.
Снег падал ему на лицо и таял, спускаясь струйками по старческим бугристым щекам. Текло по лысоватой седой шевелюре, по глазам, которые одни только и были горячи в этом дряхлеющем теле.