Кто, непутевый, такую замыслил?
Разве узорные ниточки мыслей
скручивать надо
на челноки беготливые взгляда
каждого встречного?
Сколько наверчено нитей,
напутано!
Сколько навечно —
сделались путами!
Сколько печальных захоронений —
из откровений, из откровений...
Сорочины
Осень. Сорок сороков.
Осень. Сорок шорохов.
Осень. Сорок ворогов.
Ни подковы, ни оков...
Впереди — зима, зима
станет имя изымать.
Осень. Сорок сороков.
Нет подковы — нет оков!
Поворот к дождям
Июльские липы —
мятежные соты —
хмельны, непокойны
и гулки, как рог,
сзывающий пчел
для бескровной охоты...
Червонные слитки —
не дни!
Но слышно с опушки
вещунью-кукушку.
То — лета макушку,
к дождям поворот, —
помяни....
* * *
На сквозных качелях ветра
даль яснеет.
Бродит осень. И я с нею —
в листотканые аллеи,
где, желтея и алея,
бьются оземь листья с веток.
Не покаянно, — тревожно,
суетно, неосторожно
в голубиных небесах.
Что-то зреет белым-белым
за невидимым пределом.
Что-то взвешивают, верно,
на блистающих Весах.
Комар
Болотный сын!
Чума тебе в нытье!
Опять нещадно память полосую.
Мое — и так миражное — житье
ты превратил в бессонницу сплошную.
Уймись!
По воле долго тосковать.
Смотри — в окне
зеленым не колышет.
Там лишь фонарь нещедрой сотни ватт
да тень трубы, проросшая на крыше.
Да в сирый снег впрессованы следы —
охотнику не расплести начала.
Да только шорох будущей беды,
Что не минует стекол одичалых.
* * *
Высокогорье печали
в начатом календаре.
Легкое — там, за плечами,
трудное — здесь, в январе.
В гребне зимы-франтихи
столько сокрытых страстей!
Холодны, голодны, тихи
дни запропавших вестей.
К ложному зову привязан
город с пропавшей душой.
Ой, заоконные вязы,
выстоите — хорошо,
нет — расщепят вас, и баста!
Незачем застить глаза...
В худенькой, гнутой, лобастой
умер недавний азарт.
Был неугодно отчаян,
Не без борьбы отошел.
Высокогорье печали...
Город с пропавшей душой.
* * *
«Сестра моя — жизнь»
Б. Пастернак
Закручены дела и дни
в тяжелый кокон.
И мир — закатные огни
в пределах окон.
Дразняще тянет со двора
листвяным элем.
Но и минуты своровать
не осмелею.
Все кажется, что оступлюсь,
свернув на чудо.
Ножом зазубренным туплюсь,
снуя повсюду.
Но если, крыльями пестря,
забьется кокон, —
что делать, милая сестра,
с Всевышним оком?
Закат
День...
Он был явь и он был язь
небесной течи.
И выловлен, и напоказ —
лиловы плечи.
Не может нищему подать,
ничем богатый.
Непостижима благодать
плечей покатых!
На удивление — тепла
и непокоя.
Предела ртуть!
...Его сотрут
небес устои.
Антенн гремящие кресты —
посольства боли.
Непоправимо:
я и ты —
на полуслове.
* * *
И взгляд смещен. И смещено доверье.
Душа теряет трепетность крыла.
А ведь когда-то высота звала,
да и сейчас по небу не случайно
скучаю.
И век крылат, а птиц не различаю.
И не породу примечаю — перья...
Доверчивость — святая кабала —
Разбилась в кровь о замкнутые двери.
* * *
Серый снег — глухой и низкий.
Серый свет.
Серой глыбой обелиска —
столько лет!
Снова серый день назначит
тень и стыд.
Он живущему иначе —
не простит.
Шиповник
Памяти М. Цветаевой
I
В доме тёплом —
окна тёпло
замалинили.
Похожу не Федрой — Фёклой
по рябиновым истолкам
по Марининым.
Что за вздохи исполиньи!
Слоги — повестны.
И не сладко на рябинье,
и не совестно.
II
День плачей, что ли?
Соленость — рок?
Ничто — без боли —
ничто не впрок.
Житье условно.
Одна. Смеюсь.
Живу так, словно
все расстаюсь.
Все вперемешку —
ненужность, пыл.
Метала: решка.
...Пятак уплыл.
III
Я сегодня — шиповник колючий,
разве равному поклонюсь.
На бедой облюбованной круче
никакой я беды не боюсь.
Тучи рядом и тучи мимо...
Заворожен навеки мой взгляд:
в пестролесье редки, но едины
огневые резные рябины
так по-бабьи,
так горько стоят.