Это мой первородный сынок. Рожден в седьмом десятке века сего. Нарциссом называется известный цветок и некий юноша. Нарцисс, взирающий на себя в зеркале прозрачных вод и влюбившийся в самого себя - предревняя притча из обветшалого богословия, которое ещё древнее еврейского. Нарциссов образ благовестит: "Познай себя!" Будто бы говорит: хочешь быть доволен собою и влюбиться в самого себя? Познай себя! Испытай себя крепко. Право! Как бы можно влюбиться в неведомое? Не горит сено, не касаясь огня. Не любит сердце, не видя красоты. Видно, что любовь есть Софиина дочь. Где мудрость узрела, там любовь сгорела. Воистину блаженна самовлюблённость, если свята; точно свята, если истинная; точно говорю, истинная, если обрела и узрела единую красоту и истину: "Посреди вас стоит, его же не знаете".
Блажен муж, который обретет в доме своем источник утешения и не гонит ветры с Исавом, хищничествуя по чужим околицам. Дочь Саулова Мелхола, из окна отчего дома рассыпающая по улицам взоры свои, есть мать и царица всех шатающихся по окольным пустыням в след блудного того сына, кого, как буйную скотину, встретив, загонит в дом пастырь наш. Куда тебя бес гонит? "Возвратись в дом твой!"
Такие нарциссы буйные. А мой мудрый Нарцисс амурится дома, по Соломоновой притче: "Разума праведник, себе друг будет".
Кто прозрел в водах своей тлени красоту, тот не во внешность какую-либо, не во тления своего воду, но в самого себя и в самую правду влюбится. "Пути твои посреди тебя успокоишь".
Нарцисс мой, правда, обжигается, углём любви, ревнует, рвется, мечется и мучится, ласкосердствует, печется и размышляет, но не о многом же, не о пустом, но о себе, про себя и в себе. Печется о едином себе. Единое есть ему на потребу. Наконец, весь как лед, истаяв от самовлюблённого пламени, преображается в источник. Право! Право! Во что кто влюбился, в то преобразился. Всяк есть то, какое сердце в нём. Всяк есть там, где сердце его.
О милая моя милость, Нарцисс! Из ползущей гусеницы ныне восстал пернатым мотыльком. Ныне воскрес! Почему не преобразился в ручей или поток? Почему не в реку или море? Скажи! Отвечает Нарцисс: "Не порочьте меня, ибо доброе дело сотворил я. Море из рек, реки из потоков, потоки из ручьев, ручьи из испарений, а пар всегда при источнике сущая сила и дух его, дух его и сердце. Вот что люблю! Люблю источник и главу, родник и начало, вечные струи, исходящие из пара сердца моего. Море - гной. Реки истощаются. Потоки высыхают. Ручьи исчезают. Источник вечно паром дышит, оживляющим и прохлаждающим. Источник единый люблю и растворяюсь в нём. Прочее все для меня стечь, сечь, подножие, сень, хвост..." О сердце морское! Чистая бездна! Источник святой! Тебя единого люблю. Исчезаю в тебе и преображаюсь... Слышите? Вот что воспевает птенец орлиной матери премудрости!
Лицемеры и суеверы, слыша такое, соблазняются и ругаются. В источник преобразиться? Как можно? Не ропщите! Весьма легко верующему, скажу понятнее, узнавшему в себе красоту: "Пар есть сила Божия и чистое излияние славы Вседержителя".
Лучше-де было ему преобразиться в золато, или в драгоценный камень, или... Постойте! Он самое лучшее нашел. Он преобразуется во владыку всех тварей, в солнце. Ба! Разве солнце и источник есть одно! Да! Солнце есть источник света. Источник водный источает струи вод, напоевая, прохлаждая, омывая грязь. Огненный же источник источает лучи света, просвещая, согревая, омывая мрак. Источник водный водному морю начало. Солнце есть глава огненному морю. Но как-де такое может быть, чтобы человек преобразился в солнце? Если невозможно, то почему истина гласит обратное? - "Вы есть свет миру, то есть солнце".
О лицемеры! Не по лицу судИте, но по сердцу. Право! Солнце есть источник. Как же не человек, обожествлённый солнцем? Солнце не по лицу, но по источающейся силе есть источник. Так и человек Божий, источающий животворящие сияния и лучи божества, есть солнце не по солнечному лицу, но по сердцу. Всяк есть то, чьё сердце в нем: волчье сердце - истинный волк, хотя лицо человечье; сердце бобриное - бобёр, хотя вид волчий; сердце вепря - вепрь, хотя вид бобров. Всяк есть то, чьё сердце в нем. Но лицемеры бодают рогами упорно. Мыслимо ли такое! Преобразиться-де человеку в лицо солнца невозможно. Лицо-де и сердце разные... Право, право судите! И я сужу: невозможно. Да и какая польза? Вид бобров не творит волка бобром. О глухие лицелюбцы! Внемлите грому сему: "Плоть ничто же, дух животворит".
И этого ли не знаете, что вид, лицо, плоть - идол и не более? Не знаете, что мир сей есть идол поля Деирского? Солнце же истукану этому - лицо златая глава его, суета сует! Даниил не кланяется, а Нарцисс не любит его. Мир есть улица Мелхолина, блудница вавилонская, бесноватое море, а Даниил и Нарцисс в горящих адских водах узрели любезную свою милость. Какую? Росоносный источник и истинное солнце, как написано: "Пока светит день", то есть солнце. "Где почиваешь? Яви мне вид твой". "О благая мудрость есть человеку, особенно же видящим солнце".
Благодарение блаженному Богу! Неизреченная его милость и власть, сотворившая бесполезное невозможным, возможное полезным. Ныне мой Нарцисс преобразится в истинное, не пустое солнце. Вопрос лицемеров: "Что это? В едином два разве солнца?" Ответ: "А где же ваши уши, когда громогласною трубою небеса проповедуют: "В солнце положил селение свое"?"
Видите, что в золотой главе кумира вашего, мира сего, и в Вавилонской печи обитает и субботствует свет наш незаходимый и не ваше мрачное, но наше солнце прославляется следующею трубною песнею: "Источник исходит и напоит всех".
Но пусть лицемеры мучаются в огненном озере. Мы же с Израилем да перейдем на ту сторону моря, по совету Варухову: "Кто перейдет на ту сторону моря и обретёт премудрость? Там рай". Там амурятся все узнавшие себя Нарциссы. Первым встречает нас возлюбленный Давид, воспевая песнь свою: "В Тебе источник жизни. Во свете твоем узрим свет".
Оставайтесь, лицемеры, с наличным вашим солнцем. Мы в дурном вашем солнце обретем новое и прекрасное: "Да будет свет!" "Да встанет солнце! И утвердилось солнце".
Вот за стеною и за пределами вашими встречает нас, одевшийся светом нашим, как ризою! Возглашает к нам: "Радуйтесь!" "Дерзайте! Мир вам! Не бойтесь! Я есть свет! Я свет солнцеву кумиру и его миру". "Жаждущий, да грядет ко Мне и пьет!"
Чудо, явленное в водах Нарциссу
Скажи мне, прекрасный Наркисс, в водах твоих ты что узрел? Кто явился тебе в них?
Ответ. На водах моих всплыло елисейское железо. Узрел я на полотне протекающей моей плоти нерукотворенный образ, "который есть сияние славы Отчей". "Положи меня как печать на мышце твоей". "Отражается на нас свет". Вижу Петра вашего гавань: "Землю посреди воды, словом Божиим составленную". Я вижу моего друга, друга Исайина: "Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека". Волшебница-плоть моя явила мне моего Самуила. Сего единого люблю, таю, воспаряюсь и преображаюсь. Впрочем, от египетского взглянем на еврейских Нарциссов. Вот первый нас встречает: "Ревнуя, поревновал во господе Боге..." Вот второй: "Душа моя изойдет в слово Твое", то есть преобразуется. Вот еще тебе Нарциссы: "Вот всЁ оставили и вослед Тебе идем". А Давид не истинный ли Нарцисс? "Исчезнет сердце мое и плоть моя". "Исчезли очи мои во спасение Твое". "Когда приду и явлюсь лицу Твоему?" А вот не точный ли Нарцисс? "Мир мне сораспялся, и я миру". "Не живу я, но живет во мне Христос". "Пока преобразит тело смирения нашего..." "Желаю разрешиться". "Ибо мне жить - Христос, а умереть - приобретение".
Как во источнике лицо человечье, так в Исаииных словах, будто радуга во облаке, виден сей Нарциссов амур. "Будет Господь вождём твоим всегда, и во время засухи будешь насыщать душу твою и утучнять кости твои, и ты будешь, как напоённый водою сад, и как источник, которого воды никогда не иссякнут. И застроятся потомками твоими пустыни вековые: ты восстановишь основания многих поколений, и будут называть тебя восстановителем развалин, возобновителем путей для населения" (Исайя 58:11)
РАЗГОВОР О ТОМ: ПОЗНАЙ СЕБЯ
Лица: Лука, его Друг и Сосед
Лука. Вчера обедали мы оба у моего брата, я и сосед мой, специально ради воскресного дня, чтоб поговорить о чем-либо из Божиего слова. Стол был в саду. Случай к разговору дали слова, написанные в беседке: "Тот сотрет твою главу, которого ты соблюдёшь пяту".
Присутствовали на обеде два ученых: Навал и Сомнас 10. Они и толковали те слова по просьбе брата моего. Я непоколебимо верю, что Священное Писание - райская пища и врачевство моих мыслей. Поэтому и поругивал себя, что не мог никакого вкуса чувствовать в тех сладчайших словах.
Друг. Как называешь сладчайшими слова, не чувствуя в них никакого вкуса?
Лука. Так, как тот, кто издали смотрит на райские цветы, не слышит их духа, а только верит, что дивным дышут благовонием.
Друг. Слушай, брат. Хотя бы они под самый нос дышали, невозможно вкуса чувствовать.
Лука. Почему? Разве у нас головы и ноздрей нет?
Друг. Головы и ноздрей? Знай, что мы целого человека лишены и должны сказать: "Господи, человека не имеем..."
Лука. Разве же не имеем и не видим у нас людей?
Друг. Какая же польза: иметь и не разуметь? Вкушать и вкуса не слышать?.. А если хочешь знать, то знай, что так видим людей, как если бы кто показывал тебе одну человеческую ногу или пяту, закрыв прочее тело и голову; без неё узнать человека невозможно. Ты и сам себя видишь, но не разумеешь и не понимаешь. А не разуметь себя, слово в слово, что потерять себя самого. Если в твоем доме сокровище зарыто, а ты про то не знаешь, слово в слово, всё равно, что его не бывало. Итак, познать себя самого, и сыскать себя самого, и найти человека-все одно значит. Но ты себя не знаешь и человека не имеешь, в котором находятся очи и ноздри, слух и прочие чувства; как же можешь твоего друга разуметь и узнать: "Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себ по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских" (Песня песней 1:7).
Лука. Как же? Ведь вижу руки, ноги и все мое тело.
Друг. Ничего не видишь и вовсе не знаешь о себе.
Лука. Жестокий твой аргумент и очень колючий. Не могу его понять.
Друг. Я ведь тебе говорил, что не можешь вкуса слышать.
Лука. Так что же вижу в себе? Скажи, пожалуйста!
Друг. Видишь в себе то, что ничто, и ничего не видишь.
Лука. Замучил ты меня. Как же не вижу в себе ничего?
Друг. Видишь в себе одну землю. Но тем самым ничего не видишь, потому что земля и ничто - одно и то же. Иное видеть тень дуба, а иное - само дерево истинное. Видишь тень свою, просто сказать, пустошь свою и только. А самого себя отродясь не видывал.
Лука. Боже мой! Откуда такие странные мысли?.. Ты наговоришь, что у меня ни ушей, ни очей нет.
Друг. Ну да, я уже давно сказал, что тебя всего нет.
Лука. Как же? Разве очи мои не очи и уши не уши?
Друг. Спрошу ж и я тебя. Скажи: пята твоя и тело твое - всё ли одно?
Лука. Пята моя есть последняя часть в теле, а голова - начало.
Друг. Так и я тебе твоим же ответом отвечаю, что твое око есть пята или хвост в твоем оке.
Лука. А самое истинное око, главное и начальное, где?
Друг. Я ведь говорил, что хвост только свой видишь, а головы не знаешь. Так можно ли узнать человека из одной его пяты? А как ока твоего не видишь, кроме последней его части, так ни уха, ни языка, ни рук, ни ног твоих никогда ты не видал, и всех прочих частей тела, кроме последней его части, называемой пята, хвост или тень... Так можешь ли сказать, что ты себя узнал? Ты сам себя потерял. Нет у тебя ни ушей, ни ноздрей, ни очей, ни всего тебя, кроме одной твоей тени.
Лука. Зачем же меня тенью называешь?
Друг. Потому, что ты существа твоего потерял истинность, а во всем твоем теле наблюдаешь пяту или хвост, минуя свою суть, и потерял главность.
Лука. Да почему же мои члены хвостом зовешь?
Друг. Потому что хвост есть последняя часть, она последует голове, а сама собою ничего не начинает.
Лука. Мучишь меня, друг любезный. Может быть, оно и так, как говоришь. Но ты, уничтожив мои мнения, своих мыслей не представляешь.
Друг. Послушай, душа моя! Я и сам признаюсь, что точно не знаю. А если тебе понравятся мои мысли, так поговорим откровеннее. Ты ведь без сомнения знаешь, что называемое нами око, ухо, язык, руки, ноги и все наше внешнее тело само собою не действует. Но все оно порабощенно мыслям нашим. Мысль, владычица его, находится в непрерывном волнении день и ночь. Она рассуждает, советует, определение делает, понуждает. А крайняя наша плоть, как обузданный скот или хвост, поневоле ей последует. Так вот видишь, что мысль есть главная наша точка и срединная. А поэтому она часто сердцем называется. Итак, не внешняя плоть, но мысль - это главный человек. В ней-то мы состоим. А она есть мы.
Лука. Вот! Я этому верю. Я приметил, что когда я (теперь стану себя мыслью называть) на сторону устремился мыслями, тогда мое око ничего даже вблизи видеть не может. Что ж оно за такое око, если видеть не может? Ты его хорошо назвал не оком, а тенью точного ока или хвостом. Благодарствую, что ты мне меня нашел. Слава Богу! Я теперь очи, уши, язык, руки, ноги и все имею. Потерял я старое, а нашел новое. Прощай, моя тень! Здравствуй, вожделенная истина! Будь мне обетованной землёй! Полно мне быть работником. Да я же об этом никогда и не думал. Куда! Я люблю это мнение. Пожалуй, подтверди мне его. Хочу, чтоб оно было непоколебимо.
Друг. Пожалуй, не спеши! Кто скоро прилепляется к новому мнению, тот скоро и отпадает. Не будь ветрен. Испытуй опасно всякое слово. В то время давай место ему в сердце твоем. Я и сам это мнение несказанно люблю. И желаю, чтоб оно твоим навеки было, чтобы сердце и мысль у нас едиными были.. И слаще этого быть ничего не может. Но пожалуйста, разжуй сначала хорошенько. Потом в радости и в простоте сердца принимай. Будь прост. Но будь при этом и осмотрителен. Если мое мнение тебе нравится, то знай, что оно не мой вымысел есть. Взглянь на Иеремию в главе 17-и, в стихе 9-м.
Лука. Боже мой! Самого точного увижу Иеремию, если мысль его увижу. Но, пожалуйста, точные его слова...
Друг. Вот тебе: "Глубоко сердце человеку, паче всех, и человек есть, и кто познает его?" Если теперь очи и уши имеешь, примечай! А чувствуешь ли?
Лука. Чувствую, друг мой. Пророк называет человеком сердце.
Друг. А что же, кроме этого, примечаешь?
Лука. То, что утаенная бездна наших мыслей и глубокое сердце-всё одно. Но удивительно! Как то возможно, что человек - не внешняя, или крайняя его плоть, как народ рассуждает, но глубокое сердце или мысль его: она-то истинный человек и глава? А внешняя его наружность не что иное, как тень, пята и хвост.
Друг. Вот видишь? Уже начинаешь отпадать. Легко ты сначала поверил. Но потом стала скоро оскудевать вера твоя. Что вдруг зажигается, то вдруг и угасает. Но твердое дело с косностью укрепляется, потому что совет не бывает без промедления. Ах, земля прилипчивая! Не вдруг можно вырвать ногу из клейких, плотских мнений. Они-то, в нас укоренившись, называются поверьем. Плотского нашего жития плотская мысль начало и источник есть, по земле ползет, плоти желает, грязную нашу пяту наблюдает и бережет око сердца нашего, совет наш... Но кто нам сотрет главу змеину? Кто выколет ворону око, вперившееся в ночь? Кто уничтожит нашу плоть? Где Финеес, пронзающий блудницу? Где ты, меч Иеремии, опустошающий землю?.. Но сыскал Бог мудрого супротиву мудрого, змея против змея, семя против семени, землю вместо земли, рай вместо ада. Вместо мертвого живое, вместо лжи правду свою... Вот Спаситель твой грядет, имея с собою воздаяние!
Лука. Говори, пожалуй, пояснее. Ничего не понимаю.
Друг. Но кто вкус может слышать, не имея веры? Вера, свет во тьме видящая, страх Божий, плоть пробуждающий, любовь Божия, крепкая, как смерть - вот единственная дверь к райскому вкусу. Веришь ли, что чистейший дух весь пепел плоти твоей содержит?
Лука. Верую. Но сам чувствую слабость веры моей... Пособи, если можешь, выкарабкаться из грязи неверия. Признаюсь, что вера в грязных моих устах понимается, как традиция, а вкус в ней не слышу.
Друг. По крайней мере знаешь, куда смотрит вера?
Лука. Знаю, что должно веровать в Бога. А о прочем ничего тебе не скажу.
Друг. О бедный и бесплодный человек! Знай же, что вера смотрит на то, чего пустое твое око видеть не может.
Лука. Что за пустое око?
Друг. Уже говорено, что вся плоть - пустошь.
Лука. О да! Я в целой поднебесной ничего другого не вижу, кроме видимости, или, по-твоему сказать, материи или плоти.
Друг. Вот почему ты неверный язычник и идолопоклонник!
Лука. Почему идолопоклонник, если верую в единого Бога?
Друг. Как же веруешь, если, кроме видимости, ничего не видишь? Ведь вера пустую видимость презирает, а опирается на то, что в пустоше голова, сила, основание, никогда не погибающее.
Лука. Так, получается, другое око надобно, чтоб еще увидеть и невидимость
Друг. Скажи лучше так, что надобно для тебя истинное око, дабы ты мог истину в пустоши усмотреть. А старое твое око никуда не годится. Пустое твое око смотрит во всем на пустошь. Но если бы ты имел истинного человека в себе, мог бы его оком усмотреть истину.
Лука. Как же такого человека нажить?
Друг. Если его узнаешь, то и достанешь его.
Лука. А где ж он?.. Но прежде ответь: почему ты говорил о вере, а теперь об оке?
Друг. Истинное око и вера - одно.
Лука. Как так?
Друг. Так, что истинный человек имеет истинное око, которое, минуя видимость, усматривает под нею новину и на ней опочивает, для того называется верою. А веровать и положиться на него, как на твердое основание, все то одно.
Лука. Если находишь во мне два ока, то и два человека.
Друг. Конечно, так.
Лука. Так, довольно и одного. На что два?
Друг. Глянь на дерево! Если этого дуба не будет, может ли быть тень?
Лука. Я ведь не тень. Я видимое туловище имею.
Друг. Ты-то тень, тьма и тлень! Ты сон истинного твоего человека. Ты риза, а он тело. Ты привидение, а он в тебе истина. Ты-то ничто, а он в тебе существо. Ты грязь, а он твоя красота, образ и план, не твой образ и красота, поскольку не от тебя, да только в тебе и тебя содержит, о прах и ничто! А ты его до тех пор не узнаешь, пока не признаешься со Авраамом в том, что ты земля и пепел. А теперь кушай землю, люби пяту свою, ползай по земле! О семя змиино и тень иллюзорная! Придет богообещанный день, в который благословенное чистой души слово лукавый совет уничтожит сей: "Тот сотрет твою главу".
РАЗГОВОР 2-й О ТОМ ЖЕ: ПОЗНАЙ СЕБЯ
Лица: Клеопа, Лука и Друг
К л е о п а. Правду говоришь... Однако пан Сомнас сколько ни велеречив, я в нём вкуса не нахожу. Пойдем опять к нашему Другу. Слова его едкие, но чувствую, приятные.
Лука. А вот он и сам к нам...
Друг. Тень мертвая! Здравствуйте!
Лука. Здравствуй, Мысль! Дух! Сердце! Ведь это твой человек? Пересказали мы твои мысли нашим книгочеям.
Они говорили, что должен ты свое мнение в натуре показать.
Друг. Что значит - в натуре показать?
Лука. Я не знаю.
К л е о и а. Как не знать? Должно показать, что не только в одном человеке, но и в прочих тварях невидимость первенствует.
Лука. Так точно. За тем хотели к тебе идти.
Друг. А вы доныне этого не знаете?
Лука. Конечно, должен ты доказать.
Друг. Верите ли, что есть Бог?
Лука. Его невидимая сила все исполняет и всем владеет.
Друг. Так чего ж ты еще требуешь? Ты уже сам доказал.
Лука. Как доказал?
Друг. Когда говоришь, что невидимая сила все исполняет и всем владеет, так не все ли одно сказать, что невидимость в тварях первенствует? Ты уже сам назвал невидимость головою, а видимость хвостом во всей Вселенной.
Лука. Так возьми что-либо из Вселенной в пример для объяснения.
Друг. Я тебе всю поднебесную и все Коперниковы миры представлю. Возьми из них, что хочешь. А что говорите - показать в натуре, то должно сказать: объясни нам притчами или примерами и подобиями, что человек состоит не только во внешней своей плоти и крови, но мысль и сердце его - истинный человек. Взгляни на стену. Что на ней видишь?
Лука. Вижу написанного человека. Он стоит на змее, раздавив ногою голову змеину.
Друг. Ведь живопись видишь?
[Лук а]. Вижу.
Друг. Скажи, что живописью почитаешь? Краски ли или содержащийся в краске рисунок?
Лука. Краска не иное что, как порох и пустошь: рисунок, перспектива и расположение красок - вот изюминка. А если этого нет, краска - грязь и пустошь.
Друг. Что в живописи видишь?
Лука. Вижу приписанные из Библии слова. Слушайте! Стану их читать: "Мудрого очи - во главе его. Очи же безумных - на концах земли".
Друг. Ну! Если кто краску на словах видит, а написанное прочесть не может, как тебе кажется? Видит ли такой надпись?
Лука. Он видит плотским оком одну пустошь или краску в словах, а самих в письме фигур не разумеет, одну пяту видит, не главу.
Друг. Справедливо рассудил. Если видишь на старой церкви в Ахтырке кирпич и известковый раствор, а плана ее не знаешь, как думаешь - усмотрел ли и узнал ее?
Лука. Никак! Таким образом, одну только наружность вижу в ней, которую и скот видит, а симметрии ее, пропорции и размер, которые связь и голова всему строительному материалу, потому и не вижу, поскольку не разумею ее головы и сущности.
Друг. Добрый твой суд. Подбей же теперь итог.
Лука. Как?
Друг. А вот так! Что в красках рисунок, то же самое фигура в письменах, а в строении план. Но чувствуешь ли, что все эти головы, как рисунок, фигура, план, симметрия, и размер не что иное, как мысли?
Лука. Кажется, что так.
Друг. Так для чего же не постигнешь, что и в прочиих тварях невидимость первенствует не только в человеке? То ж разуметь можно о травах и деревьях и о всем прочем. Дух все-на-все вылепливает, дух и содержит. Но наше око пяту и внешность наблюдает, минуя силу, начало и голову. Итак, если мы без души телом будем, то еще не полностью себя понимаем.
Лука. Почему?
Друг. Потому, что, почитая в теле наружный прах, не поднимаемся мыслью во план, содержащий слабую персть. И никогда вкуса не чувствуем в словах Божиих, к познанию истинного нашего тела возвышающих, а именно: "Не бойся, Иаков! Вот на руках Моих написал стены твои..." Но пойдём дальше.
Клеопа. Мы дальше ступать еще не хотим, а сомнение имеем. И желаем хорошенько узнать то, что называешь истинным телом. Нам дивно, что...
Друг. Что такое дивно? Не Бог ли все содержит? Не сам ли глава и все во всем? Не Он ли истина в пустоше, истинное и главное основание в ничтожном прахе нашем? И как сомневаешься о точном, вечном и новом теле? Не думаешь ли представить нечто такое, в чем бы Бог не правительствовал за главу и вместо начала? Но может ли какое бытие помимо Его существовать? Не Он ли бытие всему? Он в дереве истинное дерево, в траве трава, в музыке музыка, в доме дом, в теле нашем перстном новое есть тело и точность или глава его. Он всячина во всем, потому что истина есть Господня; Господь же, Дух и Бог - все одно есть. Он един дивное и новое во всем делает сам собою, и истина Его во всем вовеки пребывает; прочая же внешняя наружность не что иное, как тень Его, и пята Его, и подножие Его, и обветшающая риза... Но "мудрого очи - во главе его, очи же безумных - на концах земли".
РАЗГОВОР 3-й: ПОЗНАЙ СЕБЯ
Лица: Клеопа, Филон, Друг
Клеопа: Ах! Перестань, пожалуйста. Не сомневайся. Он человек добрый и ничьею дружбою не пренебрегает. Мне твое доброе сердце известно, а он ничего, кроме этого, не ищет.
Филон. Я знаю многих ученых. Они горды. Не хотят и говорить с поселянином.
Клеопа. Пожалуйста, поверь.
Друг. О чем у вас спор?
Клеопа. Ба! А мы нарочно к тебе... Вот мой товарищ. Пожалуйста, не прогневайся.
Друг. За что? "Человек зрит на лицо, а Бог зрит на сердце". А Лука где?
Клеопа. Не может понять твоих речей. Он прилепился к Сомнасу при вчерашнем разговоре, а нам твои новинки милы.
Друг. О чем была речь?
Клеопа. Помнишь ли, Филон?
Φ и л о н. Помню. Была речь о бездне.
Клеопа. А-а! Вот слова: "И тьма вверху бездны".
Филон. Потом спор был о каких-то старых и новых мехах и о вине.
Клеопа. Один спорил, что бездною называется небо, на котором плавают планеты, а господин Навал кричал, что бездна - океан великий; иной клялся, что так обозначается женщина; иной толковал учение и прочее и прочее.
Друг. Если хотим измерить небо, землю и моря, должны, во-первых, измерить самих себя с Павлом собственною нашею мерою. А если нашей, внутри нас, меры не сыщем, то чем измерить можем? А не измерив себя прежде, что пользы знать меру в прочих тварях? Да и можно ли? Может ли слепой в доме быть прозорливым на рынке? Можно ли сыскать меру, не уразумев, что есть мера? Можно ли мерить, не видя предмета измерения? Может ли видеть, не видя головы ее? Можно ли усмотреть голову и силу ее, не сыскав и не уразумев того же в самом себе? Голова головою и сила силою соотносится.
Клеопа. Нельзя ли сказать проще?
Друг. Измерить и узнать меру - одно и то же. Если бы ты длину и ширину церкви измерил саженем или веревкою, как тебе кажется, узнал бы ты меру её?
Клеопа. Не думаю. Я бы узнал одно только пространство материалов ее, а точную ее меру, содержащую материалы, в то время узнаю, когда пойму план ее.
Друг. Поэтому, хотя бы ты все Коперниканские миры перемерил, не узнав плана их, который всю внешность содержит, то было бы пустой затеей.
Клеопа. Думаю, что как внешность есть пустота, так и мера ее.
Друг. Но кто может узнать план земных и небесных пространств, прилепившихся к вечной своей симметрии, если его прежде не уразумеет в ничтожной плоти своей? Этим планом все-на-все создано или слеплено, и ничто держаться не может без него. Он всему материалу цепь и веревка. Он-то есть рука десная, перст, содержащий всю персть, и пядь Божия, всю тлень измерившая, и весь ничтожный наш состав. Слово Божие, советы и мысли Его - вот план всей материи Вселенной невидимо простершийся, все содержащий и исполняющий. Вот глубина богатства и премудрости Его. И что может обширнее разлиться, как не мысль? О сердце, бездна всех вод и пространство небес!.. Сколь ты глубоко! Все объемлешь и содержишь, а тебя ничто не вмещает.
Клеопа. Правду сказать, помню слово Иеремиино: "Глубоко сердце человека, паче всех, и человек есть..."
Друг. Вот такой человек содержит всё! Он утверждает плотские твои руки и ноги. Он голова и сила очей твоих и ушей. А если ему верить можешь, "не отемнеют очи твои и не истлеют уста твои во веки веков".
Клеопа. Верую и понуждаю сердце мое в послушание веры. Но нельзя ли хотя маленько меня подкрепить? Прошу не гневаться. Чем выше в понятие невидимости взойду, тем крепче будет вера моя.
Друг. Праведно требуешь, ведь Бог от нас ни молитв, ни жертв принять не может, если мы Его не узнали. Люби его и приближайся к Нему всегда, сердцем и познанием приближайся, не внешними ногами и устами. Сердце - голова внешностей твоих. А когда голова, то сам ты твое сердце. Но если не приблизишься и не сопряжешься с тем, кто есть твоей голове глава, то останешься мертвою тенью и трупом. Если есть тело над твоим телом, тогда есть и голова над головою и выше старого новое сердце. Ах, не стыдно ли нам и не обидно, что Бог суда себе от нас просит, да не получает?
Клеопа. Возможно ли? Как так?
Друг. Соперники его - идолы и кумиры. Этих-то, сидя на суде, оправдываем.
Клеопа. Ужасная обида! И её не понимаю.
Друг. Не понимаешь? Вот сам тотчас будешь судьёю против Него.
Клеопа. Боюсь. Но пожалуйста, укрепи мою веру о бессмертном теле. Милы мне твои слова: "Не отемнеют очи твои..."
Друг. Ну, скажи мне: если бы твое внешнее тело или скотское через 1000 лет невредимо было, любил бы ты плоть свою?
Клеопа. Тому статься нельзя. А если бы можно, нельзя не любить.
Друг. Знай же, что ты себя самого еще не узнал.
Клеопа. По крайней мере знаю, что тело мое на вечном плане основано. И верую обещаниям Божиим: "Се на руках моих написал стены твои..."
Друг. Если бы ты в строении какого-то дома план узнал стен его, довольно ли для совершенного познания этого дома?
Клеопа. Не думаю. Надобно, кажется, еще знать, для каких целей дом построен - бесам в нём жертву приносят или невидимому Богу, разбойническое жилище или ангельское селение.
Друг. И мне кажется, не достаточно понимания, например, глинянного сосуда, если разуметь одну его фигуру, из глины вылепленную, без знания, чистым ли или нечистым наполнен питием или ликёром.
Клеопа. Теперь понимаю, что тело мое сравнимо со стенами храма или с сосудом. А сердце и мысли мои то, что во храме жертвоприношение, или то, что в сосуде вода. И как жертвы достойнее стен, так и душа моя, мысли и сердце, достойней моего тела.
Друг. Но скажи мне: если бы стены развалились, погибли бы они? Пропал бы тот сосуд, если б его череп фигурный расшибся?
Клеопа. Тьфу! Это и младенец понимает. Конечно, он не целый, если...
Друг. Не радуйся ж, мой Израиль, и не веселися. Заблудил ты от Господа Бога твоего. Не слыхал ты от пророков никогда, что Бог суд имеет с соперником своим - землею?
Клеопа. Да кто может его судить?
Друг. Уже ты произвёл суд, уничтожив сторону его.
Клеопа. Коим образом?
Друг. Кто неправедного оправдал, без сомнения, обидел невинного. А оправдать обоих никак нельзя. Таков ты судья, Ефрем, какого некто из пророков называет голубем безумным, лишенным сердца. Да и не удивительно, что по притче того же пророка, наподобие печи, огнём разожжённой, настолько все судии страстью к видимости разгорелись, что все наставники с землею сравнялись, и не было ни одного, который бы был приятель Богу.
Клеопа. Умилосердись. Скажи, какой я суд произнес против Бога?
Друг. Так! Ты, влюбясь в землю, присудил ей то, что единственно Богу принадлежит.
Клеопа. Не понимаю.
Друг. Слушай! Голубь темноокий! Не Божия ли есть сила? И не Господня ли крепость?
Клеопа. Да кто ж о том спорит?
Друг. Как же ты дерзнул сказать, что при разбитии черепа сосуд пропал? Смеешь ли сосуд утвердить на прахе, а не в Боге? Какая твердость быть может в том, что постоянно подвержено развалинам и переменам? Не Божий невидимый перст содержит в стенах прах? Не он ли голова в стенах? Вечна ли стена, если главное начало ее вечное? Как же ты посмел, уничтожив голову, возвеличить хвост, присудив тлению непогрешимость, праху - твердость, кумиру - божество, тьме - свет, смерти - жизнь? Вот нечестивый на Бога суд и совет! Вот лукавое око змея, любящее пяту, а не главу Христа Иисуса! "Он есть всяческое во всем..." Не ты ли сказал, что нельзя не любить тленного тела, если б оно чрез тысячу лет невредимо было? И как можешь сказать, что ты по крайней мере узнал твое тело? Да и к чему хвалишься Божиими милостивыми словами: "Се на руках моих написал стены твои, и предо мною всегда"? Может ли тлень стоять всегда, то есть вечно? Может ли недостойное честным быть, а тьма светом и зло добром? Не все ли одно - увериться праху ног твоих и положиться на серебряного кумира? Всё то идол, что видимое. Всё бесчестное, что тленное. Все тьма и смерть, что преходящее... Смотри на землянность плоти твоей. Веришь ли, что в твоем прахе зарыто сокровище, то есть таится в нем невидимость и перст Божий, прах твой и персть содержащий?
Клеопа. Верую.
Друг. Веруешь ли, что он есть голова и первоначальное основание и вечный план твоей плоти?
Клеопа. Верую.
Друг. Ах! Когда бы ты верил, никогда бы не говорил, что тело твое пропадает при рассыпании праха твоего. Видишь одно скотское в себе тело. Не видишь тела духовного. Не имеешь жезла и духа к двойному разделению. Не чувствуешь вкуса в Божиих словах: "Если
выведешь честное от недостойного, как уста мои будешь..."
Клеопа. Непонятно мне то, каким образом присудил я кумиру божество, а жизнь тому, что мертвое. Слыхал я, что погибший тот, кто называет свет тьмою, а горькое сладким.
Друг, Не удивляйся, душа моя! Все мы любопрахи. Кто влюбился в видимость плоти своей, не может не гоняться за видимостью во всем небесном и земном пространстве. Но для чего он ее любит? Не для того ли, что усматривает в ней светлость и приятность, жизнь, красу и силу?
Клеопа. Конечно, для того.
Друг. Так не все ли одно - почитать идола за живое и присудить ему жизнь, а ему умереть должно. Мне кажется то же: почитать горькое сладким и высказать суждение, что медовая сладость принадлежит желчи. Но можно ли желчи сладость присудить без обиды меду? Вот каким образом собираемся против Господа и на Христа его! Он кричит: "Моя крепость и сила! Во мне путь, истина и живот!" А мы судим, что все сие принадлежит внешней плоти и плотской внешности. И суд наш подтверждаем таковым же житием нашим пред людьми.
Клеопа. Вижу теперь вину свою. И ужасно удивляюсь, что за тьма наши очи покрыла? Столько пророки вопиют: "Дух, Дух! Бог, Бог!" Всякая внешность есть трава, тень, ничто, а мы ропщем, тужим, когда плоть наша увядает, слабеет и прах переходит к праху. Можно ли сыскать упрямейшую и наижесточайшую несчастливость?
Друг. Сему и я часто дивлюся. Теперь, думаю, понимаешь, что то за суд, которого от нас столь ревностно и единственно требует Бог через пророков. И как можем дать добрый суд меньшим нашим братьям, обидев первородного брата - Христа Иисуса? Он первый сирота, что все Его оставили; Он первый нищий, что всё от него отняли. Все за тьмою, оставив свет, пошли, побежали.
Клеопа. Но откуда в нас проклятое семя рождается? Если земля проклята, тогда и любовь к ней.
Друг. Хорошо мысли называешь семенем. Семя есть начало плодов. А совет в сердце - голова наших дел. Но поскольку сердце наше есть точный человек, то и видно, кого премудрость Божия называет семенем и чадами змииными. Люди любят землю, а она есть пята, подножие и тень. По этой причине ничем они не сыты. Блажен, если в чьем сердце проклятая эта голова раздавлена. Она-то нас выводит в горести и во мнимые сладости. Но откуда змей в сердце зарождается? Так ли спрашиваешь?
Клеопа. Хочу знать.
Друг. Откуда злое семя на грядках огородных? Полно везде всяких советов. Не убережешься, чтобы не родилось. Но что делать? Сын! Храни сердце твое! Стань на страже с Аввакумом. Познай себя. Посмотри в себя. Будь в доме твоем. Береги себя. Слышь! Береги сердце.
Клеопа. Да как себя беречь?
Друг. Так, как ниву. Искореняй и вырывай всякий совет лукавый, все злое семя змеево.
Клеопа. Что есть совет лукавый и семя змеево?
Друг. Любить и оправдывать во всяком деле пустую внешность или пяту.
Клеопа. Скажи проще.
Друг. Не верь, что рука твоя сгниёт, а верь, что она вечна в Боге. Одна тень ее гибнет. Истинная же рука и истина есть вечна, потому что невидима, а невидима потому, что вечна.
Клеопа. Мысли чудные!
Друг. Конечно, новые. Если же содержание твоей руки присудишь плотской тлени, тогда будешь старым мехом, надутым бездною непросвещённых мыслей, пока не скажешь: "Бог, повелевший из тьмы свету воссиять, воссиял в сердцах наших..." А это восторжествует при сотворении нового неба и земли. "Се я новое творю!" - говорит господь (Исайя).
РАЗГОВОР 4-й О ТОМ ЖЕ: ПОЗНАЙ СЕБЯ
Лица: Лука, Клеопа, Филон, Друг
Лука. Не малое дело: узнать себя!
Друг. Один труд в обоих сих - познать себя и уразуметь бога, познать и уразуметь точного человека, весь труд и обман его от его тени, на которой все останавливаемся. А ведь истинный человек и Бог есть то же. И никогда еще не бывала видимость истиною, а истина видиимостью; но всегда во всем тайная и невидимая истина, потому что она Господня. А Господь и Дух, плоти и костей не имущий, и Бог - одно. Ведь ты слышал речи истинного человека. Если-де не узнаешь себя, о добрая жена, тогда паси козлы твои возле шалашей пастушеских. Я-де тебе не муж, не пастырь и не господин. Не видишь меня потому, что себя не знаешь. Прочь с моих очей и не являйся! Да и не можешь быть передо мною, пока хорошо себя не уразумеешь. Кто себя познает, тот один может запеть: "Господь пасет меня..."
Клеопа. А мы из последнего разговора имеем некоторые сомнения.
Друг. Когда речь идет о важном деле, то и не дивно. Но что за сомнения?
Клеопа. Первое: ты говорил, что человек, влюбившийся в видимую плоть, для того везде гонится за видимостью, поскольку усматривает в ней светлость, приятность, жизнь, красу и силу.
Друг. А вы как думаете?
Клеопа. Нам кажется, что не может верить о пребывании невидимости и думает, что только то бытие существует, что плотскими руками ощупать может и что в тленных его очах мечтается. Впрочем, он и сам понять может, что все преходяще, что он любит. Потому-то он и плачет, когда оно его оставляет, рассуждая, что оно совсем пропало, подобно как младенец рыдает о разбитом орехе, не понимая, что орешная сущая иста состоит не в корке, но в зерне, под коркою сокровенном, от которого и сама корка зависит.
Друг. Был бы весьма глуп земледелец, если бы тужил о том, что на его ниве пшеничное стебель в августе начал сохнуть и дряхлеть, не рассуждая, что в маленьком закрытом зерне скрылась и новая солома, весною наружу выходящая, вечное и истинное пребывание в зерне невидимо прикрывающая. Но не все ли равно- причитать соломе силу ее, а не главе ее или зерну и не верить, не помнить о пребывании зерна? Для того-то, например, судья присудил двоюродному брату власть и силу в наследии, поскольку уверен, что родного наследника в живых нет. И это тот нечестивый суд, о котором в последнем разговоре и шла меж нами речь.
Клеопа. Другое сомнение. Я ведь так сказал: помню слово Иеремиино: "Глубоко сердце человека, паче всех, и оно-то истинный человек есть..." А ты ещё присовокупил следующее: "Вот сей же то человек и содержит все" и прочее.
Друг. Так в чем сомневаешься?
Клеопа. Я без сомнения понимаю, что все внешние наши члены закрытое существо свое в сердце имеют так, как пшеничная солома содержится в своем зерне. Она, иссохши и издряхлевши, то укрывается при кончине в зерне, то опять наружу в зелености выходит и не умирает, но обновляется и будто переменяет одеяние. Но поскольку на всех без исключения людях видим внешние члены, которые свидетельствуют и о зерне своем, то есть, что всякий из них имеет и сердце, которое (как пророк Божий учит) точный есть человек и истинный, а это великое дело, но какой вывод? Всем ли быть истинным человеком? И какая разница меж добрым мужем и злым?
Друг. Не так! Отведи мысли твои на время от человека и посмотри на прочую природу. Не всякий орех и не всякая солома с зерном.
Клеопа. Ужасное зрелище!
Друг. Не бойся! Знаю. Ты, осмотрясь на людей, ужаснулся. Но в природе такое зачастую увидишь. Обнаружишь пустоцветы в земляных плодах и в древесных. Но нигде больше не бывает, как в людях. Весьма редок, кто сохранил сердце свое или, как говорят, спас душу свою. А так научил нас Иеремия, и ему веруем, что истинный человек есть сердце в человеке, глубокое же сердце и одному только Богу известное не что иное, как мыслей наших неограниченная бездна, просто сказать, душа, истое существо, и сущая иста, и самая эссенция (как говорят), и зерно наше, и сила, в которой единственно кипит [сродная] жизнь, а без неё мы мертвая, то и видно, какой непоправимый ущерб потерять себя Самого, хотя бы завладев всеми Коперниковыми мирами. Но никогда бы этого не было, если бы старались люди уразуметь, что значит человек и быть человеком, то есть если бы себя познали.
Клеопа. Ах! Не могу понять, потому что мысли и неограниченные стремления, как молния, в безмерные расстояния устремляются, ни одним пространством не ограниченные и никаким временем не удовлетворённые, одному только Богу известные...
Друг. Перестань! Не так это. Да, трудно объяснить, что злые люди сердце свое, то есть самих себя потеряли. И хотя между нами в первом разговоре сказано, что кто себя не познал, тот потерялся, однако ж для лучшей уверенности вот тебе голос Божий: "Послушайте меня, погубившие сердце, сущие далече от правды".
Клеопа. Ах, мы этому веруем. Но как они потеряли? Ведь и у них мысли также плодятся и разбегаются. Чего они только не воображают? Чего не обьемлют? Целый мир их вместить не может. Нет им предела. Одно за другим пожирают, глотают и не насыщаются. Так не бездонная ли бездна сердце их? Ты сказал, что сердце, мысли и душа - все то одно. Как же они потерялись?
Друг. Чего достигнуть не можем, не испытываем. Надо дать место в сердце нашем помянутому Божию слову. Если его благодать повеет на нас, тогда все нам простым и прямым покажется. Часто мелочей не разумеем самых мелких. А человек есть маленький мирок, и так трудно силу его узнать, как тяжело в механизме вселенной начало сыскать; затверделые стереотипы - причина нашего невежества. Раскладывай перед слепцом все, что хочешь и сколько хочешь, но всё для него пустое. Он лишь ощупать может и без прикосновения ничего не понимает. Сколько раз слышим о [воде и духе]?
Не на воздух ли опираются птицы? Он твердее железа. Однако деревянную стену всякий скорее приметить может. А воздух почитают за пустошь. Отчего? Оттого, что не очень он приметен. Стену скорее ощупаешь. Скорее различные краски усмотришь. А воздух не столько ощутим, хотя крепче камня и железа. И нужен столь, что вздохнуть без него нельзя. Вот в самых мелочах ошибаемся и слабейшее вещество за действительнейшее почитаем. Почему? Потому что стена грубее и нашим очам погуще болванеет, как уже сказано, а воздух сокровеннее, и кажется, будто в нём силы нет, хотя корабли гонит и моря движет, деревья ломает, горы сокрушает, везде проницает и все съедает, сам цел пребывая. Видишь, не такова природа, как ты понимаешь. В ней то сильнее, что невидимее. А когда сокрывшееся никакими чувствами ощупать нельзя, в нём-то самая сила. Но если о воздухе почти увериться не можем и за ничто почитаем, будто бы его в природе не бывало, хотя он шумит, гремит, трещит и дает знать о пребывании своем, как можем счесть то, что очищено от всякой вещественной грязи, утаено от всех наших чувств, освобождено от всех шумов, тресков и перемен, в вечном покое и в спокойной вечности блаженно пребывающее? Испортив от самого начала око нашего ума, мы не можем проникнуть в то, что одно достойно нашего почтения и любви во веки веков. Пробудись теперь мыслью твоею! И если подул на твое сердце Дух Божий, тогда должен ты усмотреть то, чего ты от рождения не видал. Ты видел одну только стену, болванеющие внешности. Теперь подними очи твои, если они озарены духом истины, и взгляни на нее. Ты видел одну только тьму. Теперь уже видишь свет. Всего ты теперь по двое видишь: две воды, две земли. И вся тварь теперь у тебя на две части разделена. Ее кто тебе разделил? Бог. Разделил он тебе все на двое, чтоб ты не смешивал тьмы со светом, лжи с правдою. Но поскольку ты не видел, кроме одной лжи, будто стены, закрывающей истину, для того Он теперь тебе сделал новое небо, новую землю. Один Он творит дивную истину. Когда усмотрел ты новым оком и истинным Бога, тогда ты всё в Нём, как в источнике, как в зеркале, увидел, что всегда в Нём пребывало, а для тебя было закрыто. И древнейшее для тебя, нового зрителя, новое есть, потому что на сердце не всходило. А теперь будто все вновь сделано, потому что оно прежде тобою никогда не видено, а только слышано. Итак, ты теперь видишь двоих - старое и новое, явное и тайное. Но осмотрись на самого себя. Как ты прежде видел себя?
Клеопа. Я видел (признаюсь) одну явную часть в себе, а о тайной никогда и не думал. А хотя б и напомнил кто, как часто и бывало, о тайном, однако мне казалось чудно почитать за бытие и истину, чего нет. Я, например, видел свои руки, но мне и на ум не приходило, что в этих руках закрылись другие руки.
Друг. Так ты видел в себе одну землю и прах. И ты доселе был земля и пепел. Кратко сказать, тебя не было на свете, потому что земля, прах, тень и ничтожная пустошь - всё одно.
Лука. Ведь ты из Иеремии доказал, что человеком считается не наружный прах, но сердце его. Как же Клеопы не было на свете? Ведь Клеопино сердце всегда при нем было и теперь есть...
Друг. Постой, постой! Как ты скоро позабыл - двое, двое! Есть тело земляное и есть тело духовное, тайное, сокровенное, вечное. Так для чего же не быть двоим сердцам? Видел ты и любил болвана и идола в твоем теле, а не истинное тело, во Христе сокровенное. Ты любил сам себя, то есть прах свой, а не сокровенную Божию истину в тебе, которую ты никогда не видел, не почитал её за бытие. И поскольку не мог ощупать, тогда и не верил в неё. И когда телу твоему болеть опасно доводилось, тотчас впадал в отчаяние. Так что это такое? Не старый ли ты Адам, то есть старый мех с ветхим сердцем? Одна ты тень, пустошь и ничто с твоим таковым сердцем, каково и тело твое. Земля в землю устремилася, смерть к смерти, а пустошь люба пустоши. Душа тощая и голодная - пепел, не хлеб истинный поедающая и питие вне рая с плачем растворяющая. Слушай, что о таковых устами Исайи говорит Бог: "О Исайя, знай, что пепел есть сердце их. И прельщаются, и ни один не может души своей избавить..." "Помяни сие, Иаков и Израиль, ибо раб мой есть ты..." "Ибо отнял, как облако, беззакония твои и как призрак, грехи твои. Обратися ко мне - и избавлю тебя..." Некий старинных веков живописец изобразил на стене ягоды столь живо, что голодные птички, от природы имеющие быстрый взор, так и бились о стену, почитая за истинные ягоды. Вот почему таковые сердца глотают и насытиться не могут! Покажи мне хоть одного из таких любопрахов, который имеет удовольствие в душе своей. Любовь к тени есть мать голода, а дочь - смерть. Какое же таковых сердец движение? Для одной напрасной цели движутся, - чтоб беспокоиться. Видал ли ты в огромных садах большие, круглые, наподобие беседок, птичьи клети?
Лука. Довелось видеть в царских садах.
Друг. Они железнами сетями окаймлены. Множество птичек - чижей, щеглов - непрестанно внутри их колотятся, от одной стороны в другую бьются, но нигде выхода не находят. Вот точное изображение сердец, о коих ты выше сказывал, что они в разные стороны, как молния, мечутся и мучатся, в стенах заключенные. Что столь узкое и тесное, как видимость? Её можно назвать рвом. Что фигуре кажется пролететь сквозь сеть на свободу духа? Но как нам опять вылететь туда, чего за бытие не почитаем? Мы ведь с детства напоены лукавым духом, засеяны змеиным семенем, заняты внедрившеюся в сердце ехидною, дабы одну только грубую видимость, последнюю пяту, внешнюю тьму любить, гоняться за ними и наслаждаться. Так ли? Так! Всегда и во всем... Ах! Где ты, меч Иеремиин, опустошающий землю? Меч Павлов? Меч Финеесов?.. Заблудили мы в землю, обнялись с нею. Но кто нас избавит от нее? Вылетит ли, как птица, сердце наше из сетей? Ах, не вылетит, потому что сердцем ее сердце наше сделалось. А когда уже сердце наше, глава наша и мы в нее превратились, тогда какая надежда на пепел? Может ли прах, во гробе лежащий, восстать и признать, что еще и невидимость есть, есть еще и дух? Не может... Почему? Не может восстать и стать пред Господом. Для чего же? Для того, что прах не может принять в себя семени. Какого? Чтоб верить, что есть сверх еще, чего не можем ощупать и аршином мерить... О семя благословенное! Начало спасения нашего! Можем тебя и принять, но будешь у нас бесплодно. Почему? Потому, что любим внешность. Мы к ней привыкли. И не допустим до того, чтоб могла сгнить на зерне вся внешняя видимость, а осталась бы сила в нем одна невидимая, которой увериться не можем. А без этого новый плод быть никак не может... Так нас заправили наши учителя. "Се накормлю их полынью и напою их желчию. От пророков ибо Иерусалимских изойдет осквернение на всю землю" (Иеремия, 23).
РАЗГОВОР 5-й: ПОЗНАЙ СЕБЯ
Лица: те же
Филон. Отсюда-то, думаю, старинная пословица: "Так глуп, что двоих насчитать не может". Но и мы до сих пор одно только во всем свете насчитали, затем что другого в нем ничего не видели.
Клеопа. Не лучше ли тебе сказать, что нам одна тень была видна. Ничего нам не было видно. Мы хватали на воде одну тень пустую. А теперь похожи на жителя глубокой Норвегии, который по шестимесячном зимнем мраке видит чуть-чуть открывающееся утро и всю тварь, начинающую несколько болванеть.
Друг. Если не будете сжимать и отворачивать очей, тогда увидите всю тварь просвещенную. Не будьте подобны кроту, в землю влюбившемуся. А как только невзначай прорылся на воздух,- ах! - сколь он ему противен! Приподнимайте очи и приноравливайтесь смотреть на Того, который сказывает: "Я есть свет мира".
Все, что мы доселе видели, что такое? Земля, плоть, песок, полынь, желчь, смерть, тьма, злость, ад... Теперь начинает светать утро воскресения. Перестаем видеть то, что видели, почитая всю видимость за ничто, а устремив очи на то, что от нас было закрыто, и поэтому пренебрегаемо. Мы до сих пор бесплотную невидимость не удостаивали поставить в число сущности и думали, что она мечта и пустошь. Но теперь у нас, наоборот, видимость есть трава, лесть, мечта и исчезающий цвет, а вечная невидимость находится ей головою, силою, камнем основания и счастьем нашим. Послушаем, что говорит нам новый и истинный человек и что обещает. "Дам тебе,- говорит,- хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства, дабы ты познал, что Я Господь, называющий тебя по имени, Бог Израилев" (Исайя 45:3). Теперь рассуждайте: нравится ли вам переход, или будьте по-прежнему в видимой земле вашей, или очищайте сердце ваше для принятия нового духа. Кто старое сердце отбросил, тот сделался новым человеком. Горе сердцам затверделым...
Лука. Для того-то самого смягчить сердце и сокрушить трудно. Закоренелое мнение похоже на младенца, возросшего во исполина. Трудно бороться.
Друг. Но что нам запрещает в жизни о том рассуждать и разговаривать, и потратить для сего хотя бы другое, запредельное, время? Новый дух вдруг, как молния, осветить сердце может, 600 тысяч вызваны были в обетованную землю пешими, но почему два только в нее вошли?
Лука. Два. Сын Навин и Халев.
Друг. А вот почему! Тьфу! Как может быть то, чего видеть нельзя? Вот какая пустошь! "Зачем,- зароптали, - вводит нас Господь в землю сию, чтоб пасть на
26
брани? Поэтому, если руки и ноги потерять, что в нас будет? Не хотим мы такого. Где это водится, чтоб то, чего не видишь, было лучше?.. Дай нам вернуться в нашу старую землю. Не нравится нам тот, кто в пустошь выводит... Слышите мысли староверцев? Вот шестьсот тысяч дураков! Представьте себе ветхие кадушки, скверным занятые квасом. Можно ли этаким скотам что-либо внушить? По их мнению, нельзя бытия своего Богу иметь, если Он захочет чист быть от всякой видимости. Если того нет, чего не видят, так Бога давно не стало. Вода пререкания! Семя змиино! Сердце неверное! Совет лукавых! Не исповедоваться Господу и не призывать имени Его? Не таково было в сердце семя двоих тех благополучных наследников. "И дал Господь Халеву крепость. И даже до старости пребывал у него, найти ему на высоту земли. И семя его благословил в наследие, чтобы видели все сыновья Израилевы, какое добро ходить вслед Господа". "Все же разгневавшиеся не увидят её,- говорит Господь. - Раб же мой - Халев, ибо был Дух Мой в нем, и следовал мне, введу его в землю, в которую ходил, и семя его наследует её".
Клеопа. Потому вся сила в Боге, а не во внешней видимости.
Друг. А что ж есть идолопоклонство, если не в том, чтоб приписывать силу истуканам? Не хочешь рук невидимых. Видно, что видимости воздаешь силу и почтение твое. Но долго ли твоя видимость пребудет? На что ты положился? Что есть видимая плоть, если не смерть? И на ней-то ты основал сердце твое и любовь? Всякая внешность есть мимо протекающая река. Не на льду ли ты воткнул кущу твою и поставил шалаш твой? Пожалуйста, перенеси его на твердость; перенеси его во дворы Господни; воткни на новой земле. А иначе что за радость? Какой покой? Всегда опасаешься, что лед, когда-либо растает. Когда-либо смертное тело оставлять надобно. О невежи, почитающие тело свое тленное и не верующие новому! Таковые-то "возволнуются и почить не возмогут. Не радоваться нечестивым",- говорит Господь Бог.