В поднебесье едва заметной точкой завис жаворонок. Его незатейливая песенка нежно льётся на зажатую меж двух морей таврийскую дикую степь, морщинистую от русел давно пересохших недолговечных речушек, да густо разбросанных по вечной земле балок и балочек, заросших щетиной колючего терна и боярышника. Изредка ветерок лениво ласкает непоникающий пушок ковыля - седину древности.
По степи мчатся два всадника. Конские копыта безжалостно рвут живое тело земли, устилая свой путь покалеченными травами. И вот уже один всадник другого настигает. Передний и не пытается оторваться от погони. Он внезапно оборачивается всем корпусом, подымает боевой лук и на полном скаку посылает в преследователя стрелу. Её тупой наконечник попадает точно в лоб, и оглушенный всадник падает на земь.
Победитель спешивается. Его короткая юбочка из шкурок новорожденных ягнят при движении оголяет крепкие стройные ноги, спелёнутые от подошвы до колен широкими полосками кожи, накидка из меха лисы-огнёвки надежно защищает от палящего солнца. Едва он приблизился, как поверженный сделал резкое движение, и в воздухе сверкнул припрятанный кинжал. Спешенный лучник ловко отбил бросок, но при этом поранил себе кисть - из раны сочилась кровь. Он поднес руку к губам и что-то прошептал. Кровь унялась, и рана тут же затянулась.
Острый конец меча коснулся горла лежащего. Тот нервно сглотнул, понимая, чем это сейчас может закончиться.
- Гипсикратия, пощади, - взмолился он.
- Жалкий римлянин, ты даже умереть достойно не можешь! - Гипсикратия свободной рукой сняла со своей головы тяжелый шлем, и копна светлых волос, собранных в пучок для смягчения возможных пропущенных ударов, схлынула ей на плечи. - Где Фарнак?
- В Фанагории, - с поспешностью ответил римлянин.
- Однажды предавший предаст и во второй раз, - сказала Гипсикратия, и её прекрасное лицо исказила гримаса жестокости. Легкое нажатие на меч - и тело римлянина обмякло.
Она остановила коня у самого моря. Погода благоприятствовала переправе - ветер выдавил из пролива воду обратно в море, бычий брод обмелел, и конь Гипсикратии легко преодолел его.
Дворцовая стража Фарнака узнала её и беспрепятственно пропустила. Оружие ей пришлось все же оставить при коне, который нетерпеливо бил копытом, ожидая хозяйку. Фарнак прекрасно осознавал, что перед ним не только одна из жен его отца, но и искустнейший воин, поэтому дал знак страже, и несколько копий тотчас повернулись в её сторону.
- Вскормленный плешивой лисицей, - не вздрогнув, произнесла она. - Ты предал отца и царство, перекинулся к врагам нашим, проклятым римлянам.
Она коснулась железного браслета с изображением скачущего коня на своей руке. Хитроумный замок гибкого браслета раскрылся и превратился в двуконечный нож, который с визгом слетел с запястья и впился в горло Фарнака.
Грудь Гипсикратии пронзила боль - стража, хоть и запоздало, но сделала своё дело. Шепча заклинания, Гипсикратия сумела взобраться на своего коня, никто ей не препятствовал.
Звенит, звенит в поднебесье жаворонок, всё-то он видит, всё знает.
Тяжело спустилась с коня Гипсикратия, стала на колени. Пахло разогретой на солнце полынью. Родная степь! Гипсикратия положила руки на расшитый золотом пояс, магический пояс царицы амазонок, но ожидаемого воздействия не произошло. Силы покидали её, тело слабело. Мощь амазонок была не в мускулах, которые физическими упражнениями развивали у себя недостойные высшего знания мужчины, а в магии. Именно с её помощью эти не ведающие страха женщины ловко владели оружием и наводили ужас на тех, кто находился далеко за пределами их владений.
- О, священная Белая кобылица, праматерь рода нашего, - взмолилась она, простирая руки к небу и ожидая услышать внутренним слухом заветное ржание.
Трель жаворонка была ей ответом.
Тогда поняла: клятву, данную на жертвенном камне верховной жрице никогда не выходить замуж, нарушила, ослабев духом, позволила себе влюбиться в мужественного и неотразимого Митридата Евпатора, стала его женой и верным помощником в буднях и сражениях.
Душно вдруг стало, ни ветерка, ни облачка, лишь далеко за степью над горой небо потемнело, никак, гроза будет.
На вершине горы на желто-буром от лишайника камне сидел, задумавшись, он ,сам владыка распростертого внизу под ним Боспорского царства. Было, над чем задуматься. Неспроста, ой неспроста тучи вокруг сгущаются - всюду измена, всюду одни предатели. Даже сын любимый предал, к врагам перекинулся. А он-то, Митридат, столько сил положил на борьбу с этим проклятым Римом, и всё напрасно. Впервые он был так беспомощен.
Мысли царя прервал стук колес По западному склону подъехала колесница. Он встал, предчувствуя неладное, медленно подошел и замер. Это была она. Сапфирные глаза, которые он так любил целовать, подернуты туманом небытия. Он осторожно опустил ей веки, чуть слышно прошептал:
- Гипсикратия ты моя, Гипсикратия, нет нам здесь места, - затем резко повернулся, толкнув при этом камешек, подвернувшийся под ногу. Тот покатился вниз, быстро набирая скорость.
"Знак судьбы", - подумал Митридат. Он помедлил, приставил короткий меч к груди и сильно ударил по рукояти. Совсем рядом сверкнула молния, раскат грома заглушил отчаянный крик слуги.
Шло время, грозы приходили и уходили, солнце, как и прежде, освещало многострадальную землю, а с поднебесья доносится песенка, песенка о любви боспорского царя и последней царицы Таврийской Амазонии.