Долгошапко Данила Дмитриевич : другие произведения.

Ведьмы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о людях, которые могут несколько больше, чем другие. Таких называют по-разному - колдуны, волхвы, паранормы. Или - ведьмы.

   Пролог
   Пепел Сергей Дмитриевич, студент.
   Человек странный и, во многом, жутковатый. Не то, чтобы он чем-то вызывал небрежение или испуг при первом взгляде, нет. Только длительное наблюдение за ним заставляло замечать странности и несуразицы, мельчайшие в отдельности и едва ли не пугающие, стоило их свести вместе. Молчаливый, в меру опрятный, но не вызывавший впечатление "ботаника". Лицо простое, прямоносое и тонкогубое, стрижка короткая.
   Первой странностью в его облике был взгляд. Доподлинно было известно, что возраст его - двадцать четыре. Но взгляд, в те редкие моменты, когда он переводил его на собеседника, взгляд насмешливый, но злой, взгляд человека жестокого и, притом, равнодушного в своей жестокости, не мог принадлежать человеку столь молодому. Или мог, но что в таком случае должно было происходить в жизни Сергея с говорящей фамилией Пепел, что сделало его разум, его отношение к миру, его "зеркала души" именно такими?
   Второй странностью было отношение к нему однокурсников, непроизвольно избегавших любого праздного контакта. Однокурсников, самый старший из которых был младше Сергея на четыре года. Пепла сторонились, сами толком не в состоянии объяснить даже самим себе причину такого отношения. Избегали, стараясь не признаваться, что делают это ненамеренно, не по велению рассудка, а под давлением непонятного разуму, животного, первобытного небрежения, сопряженного со страхом. Первобытного инстинкта, впитанного с молоком матерей еще в те времена, когда люди и не помышляли о роли царей природы.
   Нечто подобное проглядывалось и в поведении преподавателей - людей, часто вдвое и даже втрое старших. Часто - умудренных годами или закаленных жизнью. Спрятавшихся в скорлупе презрения или ослепленных собственным невежеством. Никто из них, и снова же не в состоянии признать причину, не осмеливался обращаться к Пеплу иначе как Сергей Дмитриевич. Не шутил. Не сочился ядом над ошибками или незнанием. Предпочитал контакт с неприятным студентом только через зачеты и контрольные.
   В свете этого ничего странного не было и в том, что никто никогда не видел, где проживает Сергей. Его адрес, конура, логово так и оставалось для всех только строчкой записи в журнале, смутным осознанием названия улицы и того, что: "А, да-да, знаю-знаю, это вроде бы где-то возле ЮЖД".
   И еще одна странность. Странность настолько невероятная, неправдоподобная, непроверенная никем, что именно потому и была наиболее известна едва ли не каждому студенту и преподавателю. О ней ходили только слухи и пересуды. Рассказывали, что около года назад, то ли во время прохождения производственной практики, то ли во время летней сдачи "хвостов", то ли еще при каких обстоятельствах, но "есть свидетели" - Сергею станком оторвало два пальца правой руки. И все бы ничего - случай неприятный, но рядовой, вот только любой желающий без всяких усилий мог убедиться, что пальцы у Пепла что на правой, что на левой руках все на месте. Чушь и бессмыслица, а не странность, убедившись, говорил любой. Но вот в том-то и проблема, что свидетели действительно были.
   Шойгу Анна Станиславовна - "Шойга". Марусенко Екатерина Игоревна - "Ворона". Дмитрова Елизавета Сергеевна - "Карусель". Оноприенко Вероника Кировна - преподаватель.
   Трое студенток и преподаватель безопасности жизнедеятельности и охраны труда. Все четверо присутствовали во время этого, более чем странного, инцидента. И было это вовсе не на практике и не на заводе. Все четверо, они с разных ракурсов и мест наблюдали, как Пепла Сергея Дмитриевича сбил и переехал внедорожник "цвета темного, номеров я не разглядела, было темно".
   Вероника Кировна кинулась помочь на тот момент еще не опознанному ею молодому человеку, вызвала скорую. Присутствовала при доставке в больницу. Студентки подошли чуть позже, вначале наблюдая издалека, больше из любопытства. Все четверо отлично видели средний и указательный пальцы, лежащие в круге фонарного света, дорожками раскатанной по асфальту крови указующие на места своей прежней дислокации.
   Вероника Кировна была бледна, ее трясло, но она старалась бормотать что-то успокаивающее бесчувственному окровавленному телу на своих коленях, отирала его лицо, как будто это хоть чем-то помогало пострадавшему.
   Ее не стало спустя два месяца. Тело нашли спустя три. Подробности не разглашались, но только оперуполномоченный Кириенко долго опрашивал преподавателей и студентов, не оставляя ни малейшего сомнения в том, что несчастным случаем ее смерть не являлась.
   Шойга, Ворона, Карусель. Самая странная компания, объявившаяся в университете чуть больше года назад и мгновенно, по причинам совершенно непонятным, занявшая главенствующую роль не только среди сверстников, но и среди студентов постарше. Они, словно закрытый английский клуб, всегда получали все лучшее - оценки, парней, столики в ресторанах. Они много и с удовольствием общались с любым желающим, но никогда не сходились близко. С удовольствием ходили на чужие вечеринки, но никогда не приглашали на свои.
   Они на кровь смотрели без страха, словно привыкли, словно не впервые видели окровавленные человеческие куклы, выброшенные страшным ударом на обочину. И глаза Вороны масляно блестели в желтом свете фонаря.
   Кто все эти люди, стоило бы спросить? О чем эта история? Никто и ниочем. Все это - не более, чем очерк из жизни нескольких людей. Несколько кусков, связи между которыми почти нет. Все это могло бы произойти рядом с каждым, и каждый продолжал бы жить дальше, не понимая и не подозревая даже отчасти, рядом с кем он стоял. Фигурой чьего горячечного бреда вполне мог бы стать.
  
   Ведьмы
   Кусок истории первый. Рваный
  
   - Ты, Лена, вот о чем еще подумай: в истории человечества никогда не было четкого определения не только того, что такое "грех". Даже "зло" никак толком не определили. Всегда что грехом, что злом называли то, что относительно себя считали неприемлемым. Тору ту же вспомни - "не убий" - с одной стороны. И "гоя убей" - с другой, - Анна восседала верхом на преподавательском столе и вещала узкому кружку благодарных слушателей. - Мораль, опять таки. Вот у вас как? Сам помирай, а друга выручай. Ребенка грудью закрой. А вот, кто мне, на милость, скажет, нахрена, простите мой французский, вам друг, если сама ты уже того, скопытилась? А ребенок нахрена? Что он без тебя сделает? Покушать себе добудет, дом отстроит, костер, в конце концов, обогреться, разжечь сможет? Нет. И что мы получаем? А получаем мы в итоге два трупа вместо одного и один из них - ты.
   Одна из студенток - Елена Ларина - на ранее прозвучавший вопрос которой и отвечала Шойга, подняла руку. Жест этот несказанно рассмешил Лизу-Карусель. Да так, что пиво пошло носом и Вороне пришлось бить ту по спине. Ларина застеснялась, но руку не опустила. Шойга милостиво кивнула, наслаждаясь положением.
   - Ребенка обходят и защитят другие - друзья, товарищи, родные, разве нет?
   Анна покровительственно улыбнулась, демонстрируя благожелательное превосходство, всем видом показывая, что именно этого вопроса она и ждала
   - Защитят, а дальше? Это при условии, что они тоже, как дураки последние, не попередохли на защите твоих и своих детей. А как ты думаешь, вот когда у них выбор станет - твоего или своего кормить - они кого покормят, а? - Шойга выдержала паузу и в тот момент, когда еще кто-то из слушателей собирался возразить, подняла палец, - Именно. Они могут оказаться еще большими дураками, чем ты оказалась, и покормить обоих, пополам. Раз покормить, другой. А в итоге мы получаем картину вообще замечательную. Кранты тебе, кранты твоему ребенку и ребенку родных, да и сами они, раз уж такими идиотами оказались, скорее всего, подохнут с голоду, последнее от себя отрывая. Только помрут они все, кроме тебя, долгой, мучительной смертью.
   За окном уже давно стемнело, жизнерадостные фонари подсвечивали дорогу нетрезвым студентам, чьи лекции прошли в ближайшем кафе. Здание университета уже почти пустовало - собравшаяся компания была одной из последних, чьи собрания с дозволения профкома проводились под эгидой "кружка по интересам". Студенты здесь пили и курили, ничего не опасаясь. Собрания Шойгу уже второй месяц проходили под негласным запретом на посещение их всеми, не приглашенными заранее. Последний ночной сторож, осмелившийся сделать девушкам замечание, получил жесткий выговор от начальства и с тех пор и вовсе на глаза старался не попадаться.
   Теперь голос подал, на всякий случай тоже подняв руку, один из немногих присутствовавших в зале парней - Вадим Переходько.
   - Аня, ты рассматриваешь критические случаи - голод, убийства, а в...
   - А есть смысл рассматривать другие? - с издевательской улыбкой спросила Шойга и стало понятно, что и этого вопроса она ждала, готовила его всем своим монологом. - Тоесть, в случаях некритических часто возникает необходимость собой жертвовать? Или все еще интереснее - так, по жизни, мы и свое дите обходим и чужому монетку в метро вручим и бабульке мелочи на хлебушек, а чуть жопу припечет - в кусты? Ты уж, Вадик, определись - или чиним то, что добро или не чиним. Мне, кстати, всегда смешно было, что зло "чинят", а добро вообще-то "творят". Зло чинить не нужно - оно не ломалось. А вот с добром вашим не в порядке что-то. Перекошенное оно какое-то у вас.
   Анна Шойгу говорить умела. И часто даже было не важно, что именно она произносит. Личная харизма, давление, умение сделать паузу в нужном месте или, напротив, едко ухмыльнуться, с легкостью разбивали все аргументы сверстников, еще не освоивших это тонкое искусство - издевательство с позиции силы. Так и сейчас, - Вадиму еще было что сказать, он еще мог многое опровергнуть и обосновать, но вот окружающие уже смотрели на него косо, виня в выводах, не им сделанных, порицая слова, не им сказанные, а только ему приписанные. И сам он уже сник, признав свою вину в том, чего сделать еще не успел.
   Шойга улыбнулась победно и снисходительно, проявляя жалость, прощая непутевого оппонента, но только тем самым еще больше унизила его, закрепив свое превосходство. Продолжила:
   - В этом, кстати, и вся мораль - того, что все зовут добром. Добро и зло возникают только с жиру. Когда люди перебирать могут: это - делать, этого - не делать. И когда нет нужды ничем жертвовать. Вот вы все тут монетки бомжам наверняка подавали, почему? Потому что добрые? А хрен вам, - Шойга подкрепила фразу жестом, - Хрен вам! Потому что вы - можете. Можете, понимаете? Потому что у вас есть эта монетка. И еще есть, и еще, и еще. А у него, у бомжа, нет. А если и есть, то уж наверняка меньше, чем у вас - потому и подаете, чтобы себя лучше почувствовать, вот, мол, какая я умница - нищим помогаю. Честь мне и хвала. Что ж вы, добрые такие, больше не дадите? Что ж его покушать в кафешку не сводите? А нет, больше - самим нужно, не дам. А в кафешку - так вообще страх - с ним же говорить придется, а он грязный, вонючий, что о вас люди подумают, раз вы с бомжами якшаетесь, а?
   Кружок Шойгу функционировал уже около двух месяцев по два раза на неделе. Был и еще один, закрытый, вне университета, только для избранных - раз в четыре недели. Официально он проходил под названием "философского" и отчасти названию своему соответствовал. Только философия тут была одна - философия лекторш - Шойги, Вороны и Карусели. Философия доморощенных ницшеанцев, ломброзианцев и фрейдистов. Не имеющая никакого отношения к действительным учениям авторов, а базирующаяся только на намеренно исковеркано подаваемых постулатах, да вырванных из контекста цитатах. Любое отклонение в сторону тут забивалось на корню, высмеивалось и извращалось. Шойга, Ворона и Карусель упорно гнули свою линию, вели к чему-то, только им пока ведомому.
   Теперь руку подняла Ольга Крутова и над ее жестом уже никто не смеялся, воспринимая как данность.
   - Ну, допустим, с бомжами понятно. А, все же, если брать дружескую, бескорыстную помощь?..
   И снова Шойга перебивает, не позволяя досказать, развить мысль.
   - И опять таки, что значит "дружеская"? Что такое вообще дружба? Это взаимовыгодное сотрудничество двух или более людей. И длится оно ровно до тех пор, пока остается взаимовыгодным. И все эта твоя "дружеская бескорыстная помощь" - не более, чем взятка, инвестиция в намерении получения отдачи такой же "бескорыстной". Не лицемерие ли? Или вот у тебя с парнем "любовь-морковь", вся фигня. А дашь ты ему без подарков, цветов, походов в ресторан и всей той херни, что ты романтикой называешь? Хрен. А то, что "романтика", свечи все эти, шампанские - денег стоят, мы целомудренно молчим. А проституток ругаем. А в чем разница? В том, что они сразу дадут, а тебе еще перед оплатой жопой покрутить охота - дам - не дам? Бескорыстие, блин. Все твое бескорыстие это или подачка - отдаешь то, что не жалко, или взятка, взнос с расчетом на возврат. И любовь вся ваша - сфера услуг с неопределенными тарифами.
   Шойга закурила, выговорившись, довольная собой, довольная эффектной импровизацией, умело подчеркнувшей финал встречи. Взгляд ее победоносно пробежался по рядам слушателей, скользнул, не задержавшись по сидевшему на задних рядах Сергею Пеплу. Скользнул, ошибочно приняв его за одного из привычной аудитории - папенькиных дочек, едва выскользнувших из-под родительского крыла да маменькиных мальчиков, едва открывших для себя мастурбацию как средство борьбы с прыщами. И потому несколько сбило ее настрой когда он, не подняв руки, спросил:
   - Так что ж, по-твоему, тогда зло?
   Шойга затянулась, давая себе секунды на эффектный ответ, на точку в дискуссии.
   - Зла не существует. Его нет. Зло - это то, что мешает лично тебе жить.
   Пепел не возразил и даже не ухмыльнулся в ответ, ничем не показав, что считает заявление Шойги неверным. Но точки не получилось.
  
  
   Это было очень странное место. И даже говорить, что оно было - неверно. Места этого не было нигде. На любой карте значились сотым дом, а сто вторым номерами - кладбище. Между ними - переулок, метров трех в ширину и все. На снимках камер и фотоаппаратов, по случайности направленных на этот дом оставались или смазанные пятна, или "НЛО" - темные следы от закрывшего объектив пальца. А спутники неизменно показывали плотную облачность даже тогда, когда с земли небо виделось прозрачно-ясным. Люди же просто скользили взглядом по дому, не замечая его. На вопрос, задай его кто-нибудь, любой прохожий без тени сомнения описал бы только переулочек, что проходил между домом и кладбищем. И весьма удивился бы, предложи ему соотнести количество сделанным им шагов с описанной им картиной. Так и ушел бы гипотетический вопрошаемый, в раздумьях, но без ответа.
   Дом между сотым и сто вторым номерами по улице Пушкинской невозможно было найти случайно, о нем требовалось знать. Глаза не замечали его, проскальзывая, ноги несли в обход. А старый, довоенный, а может и вовсе - дореволюционный остов равнодушно, с оттенком затаенной злобы провожал случайного прохожего пустыми бельмами сгоревших оконных проемов. Никто, даже его частые посетительницы, не знал, как давно случился пожар, слизнувший перекрытия этажей, балки и заставивший провалиться крышу. Ступени его единственного подъезда никуда не вели, обрываясь на первом же пролете и лишь туманно намекая на то, что когда-то, давным-давно они соединялись со смутно видневшимся пролетом третьего. Относительно обжитым было только помещение подвала - некогда не то комнатушка дворника, не то бойлерная, а может и вовсе и то и другое одновременно. Две комнаты, одна из которой несла в себе следы жизни, другая же - смерти. Несколько матрацев на полу, столик, табуретки да еще какой-то хлам в первой - встречавшей гостя сразу, как только тот спускался вниз по ступеням. И давно издохший котел бойлера да чудовищные потеки застарелой крови по полу, стенам и даже потолку - во второй.
   Спуск к комнатам закрывали здоровенные ржавые ворота, некогда снятые с или петель ограды какой-то государственной конторы. Они перекрывали не только проход вниз, но и крохотное подвальное окошко жилой комнаты.
   Кирпичные ступени к воротам мертвого дома разрушились почти до основания. Двор, когда-то, возможно, и покрытый асфальтом, ныне окончательно зарос бурьяном и был забросан многочисленными бутылками портвейна, обертками чипсов и сигаретными пачками. Посетительницы дома не утруждали себя, неся мусор только до прохода, а потом вышвыривая его на двор. Целлофановые пакеты, едва волочащие свои склизкие тушки, да скрипящие качели были единственными обитателями двора, хотя бы иллюзорно разбавляющими его безжизненность.
   На тихой улице перед домом уже проезжали первые утренние машины, еще тускло светили фонари, пахло намеком на жизнь и, только обернувшись, уходящий понимал всю иллюзорность привычного ему ранее мира.
   Именно так запомнили свою встречу с Обугленным Домом уходившие, потому что путь к нему в первый раз не запоминался никем. Именно так происходило первое знакомство со злобным остовом неведомой тайны - вначале комната, крыльцо, двор и только потом - он сам, во всей отвратительной своей красе, разрухе, безнадежности.
   "А теперь запомните, - говорила Ворона. - То, что я вам сейчас доверяю - тайна. От вас зависит, наша она или станет нашей общей. Вы никого не сможете привести сюда, пока не докажете, что достойны этого. Потому и рассказывать о ней для вас бесполезно - никто и никогда вам не поверит. Но если вы все же расскажете - путь сюда для вас будет закрыт навсегда"
   Они, четверо, слушали. Верили и не верили. Сама ночь вокруг них, кладбище готовили рассудок к потрясению, а разум - к приятию тайны, которая сделает их избранными, уникальными, "не такими, как все". Вера, приятие пришло только сейчас, с выходом. С дорогой обратной.
   Лена Ларина, Вадик Переходько, Оля Крутова и Жанна Коваль стояли на пороге еще не понятой ими тайны.
   "Мы собираемся здесь раз в месяц, иногда чаще. В этой комнате. Здесь мы служим мессу. Здесь мы совершаем то, что слюнявые трусы называют грехом и злодеяниями. Называют потому, что боятся до дрожи в коленях оказаться в месте, подобном этому. Или, наоборот, мечтают".
   Лицо Шойги, которому слабенький свет экрана мобильного телефона придавал нечто демоническое, оставалось почти неподвижным, когда она вещала, глядя строго перед собой. Сладковатый запах марихуаны расходился по комнате, дурманя, но не веселя, как это бывало обычно. Здесь, в этом месте марихуана не была наркотиком. Здесь она была средством, источником, пониманием, она поддерживала еще неокрепший рассудок на грани того, куда неторопливо, но настойчиво толкала студентов ведьма по имени Шойга.
   "Мы - ведьмы. Мы можем много, очень много. Такого, что не в состоянии сделать обычный человек. - Карусель сидела на корточках на ножке табуретки. Сидела в позе, недоступной осмыслению мозгу, привычному понятию "равновесие". - Мы выбрали вас потому, что считаем, что вы можете присоединиться к нам. Можете научиться столькому же, сколько умеем мы. Может больше".
   Этого всего было еще и достаточно и недостаточно для понимания и приятия - странная комната, ночь. Кладбище, портвейн и марихуана - они не давали веры в ненормальное. Эту веру давала поза Карусели. Окупала ее с лихвой. Дева, в сладком дыму травы сидящая на ножке перевернутой табуретки. Сидела непринужденно, грациозно, завораживающе. Одна эта ее поза уже сама по себе намекала, манила тем, что то, что принято называть сверхъестественным, существует.
   "Нет сверхъестественного. Все в мире естественно потому, что оно или есть или его нет. Не бывает того, что есть, сверх того, что есть. Не бывает паранормального - этим словом трусливые ханжи называет то, что ненормально, словно слово что-то изменит, словно оно чем-то их оправдает. Есть только нормальное и ненормальное. И человек, не готовый принять ненормальное, стать частью его, такой человек никогда не научится творить недоступное большинству. Человеку, который не готов к тому, что все остальные считают злом, недоступно творить то, что все остальные считают чудом".
   Они уже не совсем понимали кто именно - Ворона, Шойга или Карусель - говорил все это. Их лица, позы, голоса стали словно частью триединого существа, гласящего, вещающего о том, что оно, это существо, готово принять их в себя. Готово учить, готово направлять. Нет зла, есть только допустимое и недопустимое по сговору неких людей, которые уже давным-давно мертвы, а остальные только следуют их пути, слепо, не разбирая, не допуская того, что путь этот ложный, что тропа ведет в никуда.
   "Мы дадим вам путь. Другой путь, и ведет он в бездну, - вещало существо, и тонкие струи дыма обнимали его, вплетаясь в его рыжую, темную, светлую шевелюру. - Мы можем указать вам на первые шаги, но только сами вы можете их совершать. Мы можем только вложить в ваши руки нож, но вам самим открывать в себе способность наносить удар. Вы справитесь, мы не могли ошибиться. Но не сегодня. Сегодня - день вашего причастия, ваше первое послушание, первая служба наступят позже. Потому что решение вы должны принять обдумано, прийти к нему через время размышлений".
   Лицо существа о трех телах и лицах все больше плыло перед глазами, тонуло в томной неге опьянения марихуаны, алкоголя и вседозволенности. Они четверо все больше расплывались по полу, уже не в силах бороться с усталым наслаждением. Уже не в силах ужаснуться или удивиться развратной игре, что существо затеяло с самим собой, само у себя вызывая томные всхлипы и стоны, лаская себя в прекрасно-пугающих отсветах кошмара, что приоткрывало перед ними...
   А утром они покинули Обугленный Дом с твердой уверенностью и наполненные решимости вернуться сюда через месяц, готовые принять все лики ненормального во имя самих себя и только.
  
  
   - Сергей? Не занят? - Сергей обернулся на обращение и легчайшее прикосновение к локтю. Марусенко. Екатерина. Ворона. - Куришь?
   Девушка жестом указала на двор университета. Пепел покачал головой:
   - Не курю, но компанию составлю.
   Была она сегодня как-то особенно хороша - недавно остриженные крашеные черным волосы в стилизованном беспорядке "мальчик-беспризорник", подведенные "под Египет" глаза, делано неопрятная одежда "гот". Было в ней что-то "свое в доску", словно не впервые она подошла к практически незнакомому парню, а вот уже много лет, как они знакомы и вот так вот выходят перекурить. Она курит, а он стоит рядом, просто развлекая ее ничего не значащей беседой.
   Снаружи было солнечно, стоял легкий гомон многочисленных студентов. Ворона из сумочки вынула сигареты и зажигалку. Игриво-выжидательно покрутила в руках. Сергей помог прикурить, пальцы их на долю секунды словно бы случайно соприкоснулись.
   - Меня Аня попросила с тобой поговорить, - Ворона затянулась горьким дымом. - Ты не пришел на последнюю встречу, она хотела узнать, почему.
   Пепел пожал плечами:
   - Агитируете примитивно. Вначале было интересно. На позапрошлой понял, что нового ничего не будет, надоело.
   Ворона засмеялась, весело, словно и ничуть не обидевшись на его слова:
   - Это да. Аня любит слушать себя, другим и слово вставить сложно. А как договорит, так уже и спорить бессмысленно. Ну, на прошлой встрече тебе, мне кажется, было бы интересно, мы выезжали.
   Пепел пожал плечами. Ворона курила, весело блестя глазами.
   - Но я, на самом деле, не за этим подошла. У меня все из головы тот случай не идет, когда тебя машина сбила. Трех месяцев же еще не прошло, а ты на ногах уже и все как не бывало. А у тебя, говорят, руки-ноги поломаны были, ребер несколько, пальцы, опять-таки.
   - Загибают, - глаза Пепла нехорошо блеснули, но Ворона словно бы и не заметила.
   - Загибают... Может и загибают, но пальцы-то я сама видела, там, на дороге. А сейчас у тебя все на месте, - Катерина хитро улыбнулась. - Прикурить же я тебя не просто так просила.
   - Уж не думаешь ли ты, что я их заново отрастил? - Сергей попытался улыбнуться насмешливо, но получилось неважно. Ворона засмеялась. Было в ней, действительно что-то от вороны - перья волос, торчащие как попало, манера смотреть на собеседника с хитрецой, чуть склонив набок голову, смех - хрипловатый, низкий. Не неприятный, а напротив, едва ли не извиняющийся перед собеседником - не хочу, мол, тебя обидеть, просто смешно, улыбнись и ты со мной.
   Покурили еще пару секунд. Катерина вдруг словно спохватилась:
   - А знаешь, я ведь где-то так и думаю. У меня смотри что есть, - и она полезла в сумочку, покопалась там с мгновение и явила на свет целлофановый пакетик, в каких обычно продают украшения тем, кто не желает раскошеливаться на коробочку. Вот только красовалась внутри не брошь или браслет, а высохший человеческий палец. Серо-черный в ярком дневном свете, с уродливым синяком отслаивающегося ногтя. И была эта картина настолько неожиданна, чудовищна в руках смешливой прелестной девушки, что Пепел не сдержался - ударил Ворону по щеке, тут же отнимая пакетик и пряча его в кулаке.
   Повисла более чем неловкая тишина. Катерина, выронившая от пощечины сигарету, затоптала ее носочком сапожка, достала новую, покрутила в пальцах, но на этот раз галантности не дождалась - прикурила сама. Отвела на мгновение свой веселый, ничуть от пощечины не изменившийся взгляд от буравящих ее злобно глаз Пепла. Сергей скашлянул внезапную хрипоту в горле, чуть сглаживая неловкость, произнес:
   - Извини, - указал на наливающуюся румянцем щеку. - Не ожидал. Второй тоже у тебя?
   Ворона кивнула на извинения, потом покачала головой.
   - Не, второй у Ани. Я ж у нее и этот-то взяла, только чтобы начистоту с тобой поговорить. Нравишься ты мне, да и общего у нас много, - Катерина подмигнула, не переставая улыбаться. И опять же, ни грана издевки или яда не было в ее голосе - открыто-искреннем и дружеском. Словно и не было только что удара.
   - Общего? Чего же, интересно?
   - Сергей, ну только мне-то пыль в глаза пускать не нужно, я тебя прошу. Я же тоже кое-что вижу, кое-что умею. - И тут же мечтательно добавила. - Ты знаешь, сколько я всего могла бы сделать с этим пальцем? И не только в том смысле, о котором ты мог подумать.
   Улыбкой девушка постаралась сгладить жестковатость слов. Сергей улыбнулся в ответ, принимая правила игры, но глаза его при этом оставались холодно-жестокими.
   - Ведьма?
   - Аха, - и хотя игривая улыбка никуда не делась с лица, взгляд ее тоже стал твердым и злым. - Хочешь, докажу?
   Туча набежала на ясное небо. Многочисленные студенты подняли лица в праздном удивлении, куда, мол, солнце-то делось? Ворона и Пепел буравили друг друга взглядами, напряжение между ними нарастало.
   Сгладила все на этот раз девушка, выбросив окурок под ноги и растерев по асфальту, проследив за бурым табачным следом. И взгляд ее, снова поднявшийся к злобному Сергея, был снова весел. Она сделала неопределенный жест в воздухе, ладонью коснулась предплечья парня.
   - Да не важно это все. Приходи завтра к нам, а? Девчонки вот давно с тобой поговорить хотят, а все никак. Ты ведь такой весь... колючий, - и она как бы невзначай коснулась покрасневшего следа на своей щеке. - Давай, я за тобой после пар завтра зайду, посидим где-нибудь, а вечером - к нам, а? Серый, ну соглашайся, будет весело!
   И она потеребила парня за локоть, как бы стараясь растормошить. Взгляд же Пепла неожиданно стал отрешенным, погрузился в какие-то свои воспоминания, но почти тут же он встрепенулся, произнес вначале задумчиво:
   - Серый... да, так меня и зовут... - и уже возвращаясь к реальности - Хорошо. Завтра после пар.
   - Ну, тогда пока?
   - Пока.
   Ворона насмешливо-кокетливо склонила голову на бок, когда Сергей уже намеревался отходить:
   - Что, и не поцелуешь девушку на прощание?
   Пепел послушно прикоснулся губами к краснеющему на щеке Катерины пятну, задержавшись на душистой коже губами на долю мгновения дольше, чем того требовала простая, пусть и фамильярная, вежливость. И Ворона, словно ощутив, а, может, и просто воспользовавшись случаем, ответно чмокнула Сергея.
   Они уже разошлись метров на пять, когда Ворона обернулась и окликнула парня:
   - Да, я все хотела спросить. Почему тебе уже двадцать с гаком, а ты только на втором курсе?
   Пепел остановился, губы его искривила ухмылка:
   - Так получилось, Катя, так получилось, - и пошел к Вороне.
  
  
   - Мама, я дома, - Жанна скинула туфли и привычно высморкалась в платок, который вообще редко выпускала из рук. - Ма, ты платки мои постирала?
   - Ага, в спальне у кровати возьми, - Мать Жанны - Коваль, Мирошник в девичестве, Елизавета Андреевна, скрипнув креслом-каталкой выглянула из кухни, - как вчера погуляли?
   - Ниче, нормально, - Жанна неопределенно махнула рукой и прошла в спальню. Платки были на месте и она тут же взяла верхний, с отвращением отбросив в угол комнаты уже порядком запользованый, насквозь пропитанный слизью.
   Неправильный прокол гайморовых полостей, воспаление и, как следствие, - хронический гайморит, отягощенный осложнением. На деле это выглядело как едва ли не непрекращающаяся течь из носа, которая отрезала Жанне всякую надежду на личную жизнь. Кто захочет встречаться с человеком, который даже во время секса не выпускает из рук носовой платок? С виду красивая девушка, она давно забросила всякие заботы о своем внешнем виде - прически, наряды, украшения - зачем? К чему они ей?
   Она, конечно, встречалась с парнем. Он был из эмо-тусовки, строен и беспол. Он отчаялся найти девушку, точно также, как она до него - парня. Все никак не мог понять, в чем же проблема, а проблема была в нем - он был жалок. И жалок не той жалостью сочувствия, когда хочется помочь или, на худой конец, - просто обнять и поплакать вместе. Он был жалок до отвращения, до брезгливости, до рвотных позывов. До того состояния, когда к нему уже было сложно обращаться "он", а возможно только "это". И Жанна его бросила. Бросила, утерлась и пошла жить дальше со своим не смертельным, но отвратительным недугом.
   С год назад резала вены, аккуратненько так, чтобы спасли, предупредительно позвонив маминой подруге с просьбой зайти и оставив дверь ванной нараспашку. Она, конечно, все это сделала неосознанно, ведь покончить с собой она собиралась не в шутку, не из позерства. Но где-то в глубине души она отчаянно желала жить - до воя, до скрипа зубов хотела жить. Мать потом рыдала, спрашивала, каково бы было ей, инвалиду, одной, но Жанне было плевать. Она давно смирилась с увечьем матери, давно к нему привыкла. Оно стало для нее данностью. А вот собственное увечье корежило, бесило. Ведь она еще помнила времена, когда она была нормальной. Такой, как все.
   - Ма, покушать что-то есть?
   - Теть Наташа заходила, борщ приготовила, тут на плите. Ты разогреешь?
   - Да, я сейчас, только переоденусь.
   Жанна прошла к шкафу, с отвращением скользнув взглядом по своему отражению в зеркале - издевательски-красивому совершенно неуместной красотой.
   И лечить это не лечится. Есть куча методик, препаратов для сдерживания выделений - полумеры, но даже это было им недоступно. Пенсия матери-инвалида позволяла регулярно запасаться только одним лекарством - платками. Благо, использовать их, в отличие от таблеток, можно было многократно.
   Девушка прошла на кухню, заботливо придвинула мать ближе к столу, поставила разогревать кастрюлю:
   - Тебе налить? - она прекрасно знала, что мать боится сама брать что-либо с плиты после того, как с месяц назад опрокинула себе на колени точно такую же кастрюлю.
   - Да, пожалуйста, - мать благодарно скользнула ладонью по ноге дочери. - Как новые друзья, все хорошо?
   - Все просто отлично, попили, пообщались, - Жанна пила. Пила много и мать прекрасно об этом знала. Хотя и порицала, но вяло, с пониманием причин, скорее по привычке. А Жанну внезапно прорвало - мать была и оставалась до этого ее единственной самой верной подругой - товаркой по несчастью. - В месте таком интересном были - дом старый, на Пушкина, но только его сразу и не найдешь. Вроде и стоит на улице, и не спрятан ничем, а не найдешь и все...
   Елизавета Андреевна, не старая еще, в общем-то, женщина, при этих словах внезапно поникла и словно состарилась еще лет на тридцать - несчастная старушка в инвалидном кресле. Жанна встрепенулась:
   - Ма, ты что?
   - На Пушкина... Сгоревший, и гаражные ворота вместо дверей?
   - Да, а что?
   - Бабка твоя о нем часто с тетей Миррой - ты ее не помнишь, говорили. Я маленькая совсем была - семь или восемь лет, под дверями подслушивала. Мы тогда в коммуналке еще жили, так они меня в коридор играть отправляли, а чем там играть - у меня одна кукла только и была, и та от матери. Вот и подслушивала временами. Боялась твоя бабка этого дома, страх как боялась.
   - Ма, расскажи, интересно же. С виду так развалина развалиной, странный, но ничего страшного, - кривя душой, постаралась приободрить мать Жанна. Елизавета Андреевна вздохнула:
   - Да я и слышала немного. Тетя Мирра дом все больше нахваливала, словно он - дворец какой, а бабка вроде и все то же рассказывает, да только голос у нее дрожит. И по ночам, помнится, спала она неспокойно, то вскрикнет во сне, то спорить начнет, жалобно так, умоляя словно. Я с их слов ничего толком так и не поняла, кроме того, что место это немногие знают и что его и снести грозились, и сжечь, и гэбистов туда навести, да ничего не выходило. А теть Мирра, как говорили, ведьма была, - мать вздохнула. - Помирала она страшно. Мать рассказывала, гроза такая была - лет двадцать такой не видели. У дома - они в своем доме жили - крышу сорвало. Дня три помирала. Кричала страшно. Ей сын на дверь топор прибил - так обычно делают, чтобы дух ведьмин из комнаты не вырвался и домашним не навредил. Так, рассказывала, из четырех гвоздей три вырвало и четвертый тоже кое-как держался, тут крышу и снесло - только тогда померла...
   Мать умолкла. Но Жанна не торопила, поняла, что не все досказано, только выключила газ под заурчавшей кастрюлей. Не ошиблась - мать продолжила:
   - И я вот сейчас думаю, бабка-то твоя... тоже того... Тяжело помирала, долго. Не так, конечно, но врагу не пожелаешь. Ты маленькая была, так отец твой, тоже жив еще был, все порывался тебя из дома подальше вынести. А куда нести - дождь на улице, осень, холодно? Ну, слава богу, отошла день на третий.
   Жанна привычно высморкалась, оживив мать, ушедшую в свои, тяжелые мысли.
   - Это ты после этого упала?
   Мать неуклюже отмахнулась.
   - Ой, Жан, ты думаешь, я помню уже? Позже значительно, да.
   - А бабушка когда умерла?
   - Двадцать второго сентября, - Елизавета Андреевна осеклась, но поняла, что проговорилась. Дату травмы матери дочь помнила хорошо, нахмурилась, считая. Женщина тяжело вздохнула и, чуть опередив дочь, произнесла. - На сорок дней я упала.
  
  
   Сорок дней.
   Согласно народным поверьям, преимущественно славянским, дух покойного находится в миру еще четыре десятка дней, прежде чем покинуть место своей смерти и отправится в мир иной или на вечное неприкаянное скитание. Спустя девять и сорок дней после смерти дух имеет наибольшее влияние на мир живых и потому, как следствие, представляет для живых наибольшую опасность. Потому в эти дни принято почитать его символическими подношениями, скорбеть его смерти так, как будто она произошла только что. Цель этих действий в веках - умилостивить дух, обмануть его, заставить думать, что родные и близкие каждый из дней вот также убиваются горем и оплакивают его. О том же и поговорка "о мертвых или хорошо, или никак". Она не о любви к безвременно почившим. Она о страхе, ведь злобный покойник может услышать и отомстить.
   Такие, или подобные, мысли крутились в голове Пепла, стоящего у ворот кладбища. Именно тут они договорились встретиться с Вороной, отбывшей с час назад. По ее словам - "обрадовать девчонок".
   Кладбище у всех вызывало разные мысли и настроения. У кого-то горе. У кого-то умиротворение. У Пепла оно ничего, кроме гадливости никогда не вызывало. Он отказывался понимать ритуалы поклонения перекрещенным палкам на пирных залах червей и личинок. Если вместо палок стояла плита или даже монумент - сути это не меняло. Он долго думал, пытаясь понять смысл таких поклонений для большинства людей и, в конце концов, пришел к выводу, что надгробья нужны людям не для того, чтобы почтить предка, вовсе нет. Он считал, что надгробья, как и огромное множество всего в этом мире, делаются из страха. Страха забыть скорбеть о почившем. Мысль эта неизменно вызывала улыбку, ведь если ты действительно любил человека, то ты не нуждаешься в напоминаниях о его смерти. Такие напоминания нужны, чтобы не забыть. Плакать, скорбеть, убиваться - все строго по графику, во время похода на кладбище.
   Ворона подошла незаметно, чмокнула Серого в губы:
   - Ну, вот и я, пойдем?
   Дороги, как и никто из входивших впервые, Пепел не запомнил.
   Внутри дома все было как-то обыденно, как обычно бывает в тайных логовах, что устраивают себе подростки. Ни следа не осталось от того налета мистики и ужасной тайны, что застали тут предыдущие его посетители. Может быть, дело было в том, что до заката оставалось еще несколько часов, может в обыденности и непринужденности поз встретивших их девушек - кто знает? А, может, и вовсе вся мистика была не более, чем следствием пьяно-наркотического угара, знать этого Пепел не мог - он тут был впервые.
   Шойга, когда они вошли, валялась на матраце, курила. Поодаль от нее стройной батареей выстроились еще не початые бутылки нортвейна вперемешку с шампанским. Карусели не было. Ворона, войдя, тут же рухнула на табуретку, блаженно вытягивая ноги, завертела в пальцах сигарету. Пепел поднес зажигалку.
   - Привет, - Шойга кивнула рыжей шевелюрой. - Ты извини, Карусель задерживается, но должна уже вот-вот быть. Ты садись, где удобно. Начать говорить мы и без нее можем.
   Серый присел на одну из пустующих табуреток, взглядом оббежал помещение, на секунду задержавшись на терном проеме в бойлерной, чему-то улыбнулся. Шойга продолжила.
   - Ты, наверное, где твой палец, спросить хочешь? Держи, - она достала из кармана и бросила ему маленький шелковый мешочек, - Пусть это будет как знак дружбы. Ты же знаешь, что мы много чего могли с ним сделать, ведь знаешь? Лучше, конечно, все это делается с сердцем реципиента, но - ты понимаешь...
   Пепел улыбнулся, больше демонстрируя, что шутку понял. В мешочек заглянул и после спрятал в карман.
   - Мы к тебе давно уже приглядываемся. Ты намного умнее наших обычных слушателей, они - дети и дети, а у тебя уже сформировался взгляд на мир, позиция. И она не так уж и сильно отличается от нашей. Вот мы и решили предложить тебе присоединится к нам, двигаться дальше вместе.
   - Исключительно в целях повышения образованности - на правах кого? - Пепел улыбнулся, зло блестя глазами.
   - Не равного, нет, это, я думаю, ты и так понимаешь. Умеешь ты много меньше нас, как я понимаю. Назовем это - на правах старшего подмастерья - мы будем тебя учить, но не так, как собираемся учить остальных.
   - И вас, ведьм, не смущает мой пол?
   Шойга рассмеялась:
   - Ты, может, знаешь, что в европейской средневековой традиции все термины, определяющие ведьму, шли без половых различий. Принятые там- стрикс, малефисия, ламия равно применялись как к мужчинам, так и женщинам, женщин просто было больше. Так что, если следовать европейской традиции, то ты тоже станешь ведьмой.
   Пепел снова демонстративно улыбнулся, оценивая шутку.
   - А термин "ведьмак" вас, значит, смущает?
   - Ведьмак - это уже традиция славянская. И означает слово не мужчину-ведьму, а колдуна, стоящего во главе всех ведьм региона. А это, как ты понимаешь, не совсем подходит по смыслу.
   - И вам именно так принципиально, как называть себя и как - меня? - Пепел не переставал улыбаться и только тут до Шойги, привыкшей к общению со вчерашними подростками, дошло, что над ней просто издеваются. Ей не верят. Лицо ее исказила гримаса гнева. Она даже села на матраце, голос утратил расслабленность и непринужденность.
   - Да ты, собака, глумишься надо мной, что ли?
   Пепел взгляда не отвел, ухмыляясь, пожал плечами. Шойга вскочила, но Ворона остановила ее, поймала за руку:
   - Ань, постой. Он прав. Мы ему тут только пыль в глаза пока и пускали. Ну, нашли пальцы, ну, сохранили, и что с того? Давай Карусель дождемся, - повернулась к Серому. - Дождись Карусели, а? Тогда все и покажем, тогда уже предметно и говорить будем.
   Шойга стояла, гневно сверля Пепла взглядом. Тот тоже подобрался: ведьмы не ведьмы, но когда на тебя налетает разгневанная баба - радости мало.
   - Ладно, - Шойга присела, оправила рыжую шевелюру. - Будь по-твоему. Придет Карусель - посмотрим. Ты тогда сам скажи, чего приперся, если не веришь. Шуточки шутить?
   Пепел пожал плечами, но улыбаться, беся ведьму, перестал.
   - А чем не развлечение? Собираются три девки, играют в мистику, порталы, небось, какие-нибудь по городу закрываете, нет? Нет? Ну, хоть в чем-то везет. Пальцы чьи-то по улицам собирают. Отчего бы и не посмотреть, не пошутить, как ты говоришь, шуточки, - Ворона зло сверкнула глазами на обобщение, но Серый не заметил, продолжал. - Строите из себя много, а смыслу - нуль. Привыкайте. Остальные тоже, как чуть подразберутся, с вас глумиться начнут.
   Шойга себя в руках держала с трудом. Лицо ее пошло красными пятнами, она уже снова начала вставать, но в этот момент донесся металлический скрип тяжелой гаражной двери, шаги и вскоре в дверном проеме показалась Карусель. В руке ее была тяжелая тряпичная сумка.
   - О чем спорим, о чем ссоримся? Привет, Сергей.
   Шойга вместо приветствия буркнула:
   - Принесла?
   - Принесла.
   - Дорого? - этого вопроса Карусель явно не ждала, удивленно воззрилась на подругу, та закурила и махнула рукой. - Да все не слава богу. Будем ему вместо причастия фокусы показывать. Юморист он, понимаешь ли. Все покажи да докажи.
   Лиза-Карусель с чуть большим интересом посмотрела на Пепла.
   - Две с гаком, как нашла. Доставать тогда? - и, дождавшись утвердительного кивка, вынула из сумки запечатанную в целлофан то ли телячью, то ли свиную ногу, уложила на один из табуретов, присела.
   Шойга неопределенно махнула на мясо, обращаясь к Серому, но не глядя на него:
   - Вот твое причастие, сырым мясом, я надеюсь, не брезгуешь?
   - Серый, скушай чуть, мы тебе на нем и докажем все, в чем сомневаешься, - попросила Ворона.
   Пепел, скептически ухмыляясь, подошел к мясу. Развернул целлофан, оглядел, откуда бы поудачнее отщипнуть кусочек.
   А кусочек смотрел на него.
   Нет, у окорока не было глаз, он не мог смотреть.
   Но были у него пустые глазницы, которые, не моргая - да и как пустые бельма могут моргать? - смотрели на него. Серый тряхнул головой, словно стараясь согнать наваждение, прикоснулся к окороку.
   А окорок в ответ прикоснулся к нему. Робко, доверчиво крохотные подобия ручек неуклюже попытались поймать его палец. И был это вовсе не окорок, а чудовищное подобие маленького человечка, словно сплетенного из сырого мяса. Вырастающая прямо из тела опухоль бессмысленно глазела на него пустыми глазницами. Культи ручек и ножек вяло двигались, ловя его руки. Беззлобно, но и бессмысленно, как делают это младенцы.
   Пепел больше по инерции, будто бы его мозг еще не до конца переварил уродливые метаморфозы, произошедшие с самым обычным окороком, взял гомункула на руки. И тот моргнул, пытаясь сфокусировать на нем оказавшиеся прозрачно-голубыми глаза, поймал, наконец, палец и затеребил его в крохотной ладошке. Задрыгал ногами и видно теперь уже было, что младенец - девочка, улыбающаяся счастливой беззубой улыбкой, пуская пузыри. Теплая, живая - ладони легко ощущали биение крохотного моторчика внутри детского тельца.
   - Скушай чуть, - голос Шойги передразнил интонации Вороны. - Мы тебе на ней и докажем все, в чем сомневаешься.
   Пепел уронил ребенка, тут же залившегося истошным воплем, сделал шаг назад, глядя на свои руки. Руки, ладони, были в крови. Он отступил еще на шаг.
   Шойга, откинув голову назад, засмеялась неприятным, режущим ухо смехом.
   - Ну как тебе "мистика"? Что ж ты умолк-то, шутник, не шутишь совсем?
   Серый пятился назад к дверям, глаз его видно не было, он смотрел вниз, на крохотное тельце, захлебывающееся воплем, на струйки крови, толчками выбивающиеся из младенческого носика. Споткнулся о порог и словно проснулся - взбежал вверх, скрываясь из глаз. Грохнула железная дверь и тут же стало тихо. Какофония ведьминого хохота и детского вопля оборвалась, словно ее просто кто-то выключил.
   Шойга смеялась, теперь просто смеялась и не было в ее смехе ничего сатанинского - самый обычный смех самой обычной девушки. На полу, измазав его сукровицей, валялась нога не то говяжья, не то свиная.
   - Ты была права, Кать. Так значительно лучше, - отсмеявшись, сказала Шойга, обращаясь к Вороне. - Значительно, значительно лучше. Теперь только твоя задача его не выпустить, дотянуть и все будет в порядке.
   - Ты глаз его, Аня, не видела, - Карусель.
   - А что не так с глазами было?
   - Не боялся он, злоба только. Верил, но не боялся.
   - Ну, да и черт с ним, нам только на руку, раньше же и вернется. Что с остальными, Кать?
   - Я возьму их на себя. Придут, как и положено, все.
   - Ну и отлично. Лиз, портвейн передавай.
  
  
   Вадик Переходько в своей жизни не знал отказа ни в чем. Родители его занимали далеко не последние должности в госаппарате и единственное свое дитя баловали, как могли. Вначале - дорогие игрушки, позже - сверхмощные компьютеры, сменяемые каждые полгода, телефоны, счет которым уже давно утерян, машина, вторая, собственная квартира...
   Но, как ни странно, роскошь, достаток и вседоступность не развратили Вадима. С возрастом он оставался собранным, насколько это возможно для подростка трезвомыслящим. Деньги не сделали его заносчивым, он не кичился своим положением с равным удовольствием общался со всеми сверстниками-студентами.
   Развратили деньги не его самого, а как раз его друзей-товарищей, привыкших не получать отказа в предложениях посетить дорогие рестораны или клубы, ожидающих дорогущих подарков и уже давно видящих в Вадиме не друга-собеседника, но спонсора.
   Не один месяц потребовался парню на понимание этой простой и непреложной истины - еще ни один добрый поступок не оставался безнаказанным. Не сразу же он решился на кардинальный шаг. Настойчиво отказался от всякой помощи со стороны родителей, оставив себе только купленную ими квартиру, устроился сам в далеко не самый элитный ВУЗ города, подрабатывал. И с тоской наблюдал, как один за другим его прошлые "товарищи" переставали отвечать на звонки и приглашения, в очередной раз "забывали" вернуть по доброте душевной данные в долг деньги.
   Жизнь Вадима изменилась кардинально, теперь он, решивший тяжелым трудом самостоятельно достигать своего места в обществе, чем вызвал немалую гордость отца, остался совсем один. Как можно меньше старался встречаться с родителями, чтобы видом своим, одеждой, обувью не вызывать у них навязчивые попытки принять участие в его жизни. Первое время, как человек, к труду непривычный, он и вовсе голодал по несколько дней.
   Но и это испытание изменило его только к лучшему, не сломало. Не заставило, поджав хвост, искать помощи. Ладони обросли мозолями, а разум - идеями. Он учился на "отлично", трудился не покладая рук и, при этом при всем, еще и умудрялся выделять время на друзей. Новых, ценящих его уже не за деньги и влияние родителей, а за настойчивость, упорство и надежность. Жизнь налаживалась.
   Но, все одно, чего-то все время не доставало. Чего-то эфемерного. Он очень много умел делать сам. Сам привык добиваться всего, чего желал и не хватало ему не материальных благ. Он жаждал УМЕТЬ больше. С тоской читал, понимая, что на все, что хотелось бы прочесть, просто не достанет времени. Оставлял работу, сожалея, что нуждается во сне перед завтрашним днем. Извинялся перед друзьями, которым не мог уделить времени больше, чем хотелось бы.
   Сам мир ограничивал его длиной суток. Природа - нуждой во сне и пище. Он жаждал большего, прекрасно осознавая абсурдность своих желаний.
   Шойге он не верил. Вернее, верил, сразу после того, как покинул жутковатый дом, но ночь прошла и день минул и трезвый рассудок взял верх над темными мистификациями. Логичные построения ведьмы при свете трудового дня стали выглядеть не более, чем словесными спекуляциями. Но отказываться он намерен не был. Шанс, предлагаемый ему, при всей своей бессмысленности, оставался шансом. Суметь больше. Расширить спектр своих способностей, уметь, мочь больше.
   Или даже желать. Это был страшный секрет Вадика - он ничего не хотел. Он находил цель и шагал к ней. Достигал, искал следующую, но не потому, что действительно хотел ее. Только из соображений необходимости, может быть целесообразности. Все-таки, да, деньги развратили его, пожрали его душу. Они просто лишили его желаний.
   Просто...
   Это было жутко - просыпаться и ничего не хотеть. Делать что-то, испытывая лишь удовлетворение от хорошо проделанной работы, но не получая радости от достижения желаемого. И помнить, помнить при этом о том, что когда-то было иначе. Помнить простое детское счастье на Новый Год, которого ждал много месяцев подряд. Помнить тепло поцелуя первой, детсадовской любви на твоей щеке...
   Сегодня был редкий день, который Вадим выделял себе на отдых. Вернее выделял он его, начиная с шести вечера. Сидел в университетской кафешке, пил пиво, дожидаясь друзей. И немало удивился, когда за столик к нему подсел не кто-то из них, а Пепел.
   Поздоровались. Пепел начал сразу, как говорится, с места в карьер:
   - Что думаешь о девушках. Говорят, ты ходил на, - Серый криво ухмыльнулся, подчеркивая иронию, - закрытое собрание?
   - Ходил. - Вадик совершенно не был уверен в том, стоит ли посвящать Пепла во все детали мероприятия и тоном дал это понять. Пепел пожал плечами, глядя куда-то в сторону и словно не заметив непрозрачного намека.
   - Рассказывали, скорее всего, про добро и зло. Всячески вели к тому, что зла нет, но при этом упорно намекая на то, что зло и есть они. Они и есть "зло", - Серый хмыкнул. - Не ново.
   Вадим внутренне удивился, насколько, в общем-то, точно его собеседник озвучил мысли его собственные, но виду не подал.
   - А у тебя, хочешь сказать, другой взгляд на вещи?
   - Другой. Они на следующий закрытый сбор и меня пригласили, так что решил подойти и сообщить, раз уж мы там единственные представители мужского полу.
   - Звучит так, как будто предупреждаешь, - Вадик улыбнулся, но улыбка вышла не очень убедительной.
   - Не "как будто", Вадим. Именно предупреждаю. Ты, скорее всего, даже отдаленно не представляешь, как далеко заходят заигравшиеся в колдовство девочки...
   - А ты, значит, представляешь?.. - Вадика начинал раздражать этот разговор, доверитльно-нравоучительный тон собеседника, да и друзья что-то опаздывали, что бывало нечасто.
   - Не представляю, - легко согласился Пепел. - Догадываюсь. А вот что будет там с тобой - знаю точно.
   - И что же?
   - И ты мне поверишь?
   - Я тебя выслушаю, - Вадик допил свой бокал и водрузил локти на стол, всем видом демонстрируя внимание. Пепел перевел, наконец, на него взор злых глаз.
   - Тебя, друг мой, будут мучить. Насиловать или, может быть, имитировать поедание. И ты, друг мой, а вот за это я ручаюсь, будешь ничуть не против в тот момент и, можно даже сказать, за. Ты сейчас мне еще что-нибудь саркастичное ляпнешь, я понимаю, вот только мне радости немного тебя тут забавлять, так что... - Пепел начал вставать, но Вадим примирительно поднял руки. Человек он был неконфликтный и ссорится по такой мелочи у него желания не было.
   - Ну, хорошо. А почему тогда именно меня. А не, к примеру, тебя? Ну, или если причина есть, то зачем, допустим это правда, ты мне это рассказываешь?
   Пепел присел, неотрывно глядя на собеседника.
   - Тут ответить не так просто, как хотелось бы. Сильно зависит от того, на чем они строят свою позицию. Не меня - потому, что им от меня кое-что нужно, я им интересен, надо мною нужно получить власть. А с тобой проще. Ты не нужен. Ты просто не лишен. И власть над тобой у них уже в кармане.
   - Даааааа? - не сдержался Вадик от шутливого изумления.
   - Да. То, что ты туда пойдешь снова - лучшее тому доказательство.
   - Ты тоже пойдешь. Сергей, ты меня извини, но ты сейчас говоришь даже хуже, чем Шойга. Неубедительно. Не хочу с тобой ссориться. Давай, просто - ты говоришь, к чему вообще затеял этот разговор, и тогда уже я пытаюсь тебе помочь.
   Серый смотрел зло, но была в его взгляде еще и искорка смеха, издевка, понимание чего-то такого, чего не понимал Вадим.
   - Хорошо. Просто. Я тебе все это говорю, чтобы ты все это услышал. Просто. Больше мне от тебя ничего не нужно. Я хочу, когда все, что я тебе рассказал, начнет происходить, видеть страх в твоих глазах, видеть, как недоверие сменяется пониманием, видеть, как приходит осознание ошибки. Просто.
   Пепел встал, оставив онемевшего от такой прямоты Вадима сидеть. Кивнул.
   - До встречи.
   Ворона ожидала его поодаль, под деревьями аллейки, Серый быстро нашел взглядом огонек сигареты. Подошел, поцеловались.
   - Куда пойдем сегодня? Может к тебе, я же еще не видела, где ты живешь?
   - Рано, - Пепел улыбнулся, покачав головой. Подал девушке руку и они неторопливо пошли. Просто вперед, гуляя без особой цели.
   - Интересный ты человек, Серый. Вот вроде и кажется, что раскусила тебя полностью, а ты снова чего-нибудь эдакого выкинешь. Вот Вадика ты зачем запугивал?
   - У тебя хороший слух, - это было еще очень мягко сказано, Ворона стояла слишком далеко от столика, за которым сидели ребята, чтобы хоть что-то расслышать. - Ты же мне тоже не все рассказываешь.
   - Ну, ты и не спрашиваешь, - Ворона легонько боднула парня в плечо, не выпуская его рук. - Ты спроси, может я бы и ответила.
   Серый только пожал плечами.
   - Зачем? Все, что мне так или иначе интересно, ты или не расскажешь, или я и так верно предполагаю.
   - И узнать наверняка не хочешь? Догадок достаточно?
   - Не хочу. Не откажусь, но желания такого нет. Ну вот, например, где и у кого ты научилась тому, что умеешь, или считаешь, что умеешь, мне не интересно. Догадки о том, что толчок дал кто-то из родственников, а до остального дошла сама, мне достаточно. Как сошлась с Каруселью и Шойгой - не интересно вовсе, ситуация, скорее всего, была до смешного бытовая. А вот на вопрос кто вам указал дом ты прямо все одно не ответишь, так?
   Ворона с хитрецой в глазах пожала плечами, как бы намекая "а ты спроси". Пепел спрашивать не стал.
   - Ну, а другие вещи, которые ты считаешь интересными для меня, таковыми совсем не являются.
   - Например? - Ворона словно предлагала игру.
   - Ну, например, почему Карусель - Карусель. Например, почему ты - Ворона. Например, что случилось с тем младенцем в доме и что именно было мороком - сам младенец или кусок мяса. Я ответы знаю.
   - Да ты что? - Ворона в деланном изумлении чуть отстранилась от парня. - Удиви.
   - А зачем? - Пепел улыбался игриво, вроде как флиртуя. И в то же время никуда из его взгляда не девалась бессмысленная, абстрактная злоба ни на кого. - Если я скажу, я буду или прав, или ошибусь - но ты будешь знать уже точно. А если умолчу, точно ты так и не узнаешь. Неизвестности люди боятся, Катя, а вовсе не кровоточащего мяса. Вот вы думаете, что эти, - Пепел неопределенно мотнул головой в сторону оставленного столика, - эти боятся вас потому, что вы можете больше чем они. А они не поэтому боятся.
   Девушка достала сигарету, Пепел галантно прикурил, достав зажигалку из кармана. Он теперь носил с собой собственную зажигалку. Ворона молчала, ожидая продолжения, но Пепел продолжать не торопился.
   - Ну, предположим, а чего же...
   - Слышь, сигареты не найдется? - хриплый окрик грубо прервал вопрос Вороны. Молодой человек, отделившись от чуть подвыпившей компании у стены дома, направился в их сторону. Вокруг горели фонари, гудели машины, ходили люди. Ворона уже полезла в сумочку, но Пепел придержал ее руку и обернулся к вопрошающему.
   - Для тебя - не найдется.
   Парень набычился. Компания за его спиной, почуяв накал, развернулась.
   - Ты че такой дерзкий? - парень сделал несколько шагов вперед. Пепел чуть развернулся, выставив одну ногу вперед, руку спрятал в кармане.
   - А ты че такой тупой? Тебе в слове "нет" что не понятно?
   Парень остановился, смерил Пепла взглядом, потупился, отступил, буркнув нечто крайне оскорбительное. Серый постоял еще долю секунды, потом тронул Ворону за локоть и они пошли дальше.
   - Вот тебе и удачно подвернувшийся пример. Агрессивная манера речи, поза, рука в кармане. В итоге он не знал, чего именно от меня ожидать - драки, ножа, корочки и испугался. "Испугался", конечно, слишком сильно сказано, но общая мысль именно такая. Люди боятся неизвестного. Кто его знает, кто я, что так нагло общаюсь. Кто его знает, что у меня в кармане. Так и с вами. Боятся, пока не знают, что именно вы можете, предполагая при этом, что все же что-то можете.
   - А ты психолог, - Ворона засмеялась. Все произошедшее ее ничуть не смутило. Пепел в ответ на подколку только пожал плечами.
   - Это очевидные вещи.
   - Ну, хорошо, так а все же, зачем Вадика-то ты запугивал?
   - Значит, простое допущение, что ради собственного удовольствия тебя не устраивает? - Серый улыбался. Совершенно ясно было, что это не так. - Ну, предположим. Вы играете в свои игры, я в свои. Для вас это вовсе и не игры, все очень серьезно, все на самом деле. Для других - чушь. И наоборот. Вы же мне еще не доверяете настолько, чтобы посвящать в правила? Почему я должен вести себя иначе?
   - Ну, а как же первый шаг навстречу? Жест доброй воли?
   - Доброй, значит. Нет, спасибо, воздержусь.
   - Ну и ладно, - Ворона ничуть не обижалась, по-прежнему весело сверкая глазами. - Тогда, значит, ты развлекся, теперь моя очередь. Только, чур, тогда ты платишь за такси!
   Пепел не возражал.
  
  
   За окном проносились огни, машины, дома. Город жил своей жизнью. Бессмысленное, на первый взгляд, копошение имело свое значение и суть. Порядок - в хаосе, систему - в бессистемности. Люди торопились по своим делам, хотя на первый взгляд казалось бессмысленным их неупорядоченное копошение среди бетонных коробок домов. Сами дома, при всей своей разнородности, выстраивались в стройные порядки улиц и переулков. Серому нравилось искать суть в вещах, в которых сути, на первый взгляд, не было вовсе.
   Ворона снова курила, уютно свернувшись в мужских объятьях.
   - Знаешь, Серый. Вот я задумываюсь - как много мы не видим. Вот за окном промелькнул свет, а мы сразу уже думаем, что это фонарь. Почему? Потому, что обычно это был фонарь, когда мы всматривались в предыдущий раз? А что, если именно в этот раз, именно сейчас, это было что-то иное? Или вот в переулке парень, скажем, склонился к шее девушки и мы тут же считаем, что это влюбленная парочка, и они целуются. А если в этот - единственный в нашей жизни - раз, это был самый всамделишный вампир? Или краем глаза заметили мелькнувший силуэт собаки и решили что это собака. А почему не волк? Потому, что всегда это была собака? А всегда ли это вообще была собака, может только самый первый раз, а потом - все время волки, которых все мы считали собаками? Мы же обращаем внимание только на один-два признака, а потом сами достраиваем картинку согласно тому, что привыкли видеть...
   - Бритва Оккама, Катя.
   - Да-да, я знаю, не приумножай сущности сверх необходимого. Увидев что-то похожее на собаку, исходи из того, что это собака. Я ж об этом же. Как много наша же закостенелость скрывает от нас же. Необычного, странного или даже страшного...
   - Кать, МЕНЯ-то агитировать не нужно, - Пепел чуть сжал плечо девушки, та рассмеялась.
   - Ну, прости. Привычка, что ли. Тогда ты предлагай тему.
   - Предположим. Тогда объясни мне с точки зрения вашей агитпозиции, в чем разница между так называемым чудом и умелым фокусом, если зритель не понимает процесса ни одного, ни другого? Какая разница, сотворил ли ты кролика в шляпе, "наколдовав" его или достал из стола, хитроумно скрытого системой зеркал?
   Ворона снова хрипло засмеялась.
   - Ну, с этим тебе к Шойге, это она у нас мастерица отвечать на провокационные вопросы, я тут слаба. Принципиальной разницы, ты прав, наверное, никакой. Она есть только для самого колдуна. Ну, или фокусника. Осознание своей способности "творить" нечто или очень умело обманывать. А на этой личностной разнице уже выстраивается сама личность... Вот тут - направо, пожалуйста, - последние слова относились уже к водителю такси. - Сколько с нас?
   Ворона жестом фокусницы показала Пеплу пустую ладонь, сделала изящный жест и вот уже в ее руке лежало несколько смятых десяток. Она улыбнулась.
   - Фокус или магия?
   - Я расплачиваюсь, - напомнил парень. Вынул бумажник, рассчитался и спросил в ответ. - Фокус или магия?
   У клуба бурлила жизнь. Но, в отличие от той, что они могли наблюдать из окна машины, пока добирались, здешняя жизнь несла оттенок болезненности. Нездорового дрожжевого брожения, а не серьезного копошения муравейника. Болезненный пьяный смех, неустойчивые субъекты, покачивающиеся в отражении светомузыки, несерьезные клятвы, лживые заверения. Порок с претензией на отдых и отдых в иллюзии порока. Вороне здесь, должно быть, нравилось.
   Пеплу - нет.
   Девушка положила руку парню на локоть, словно предлагая задержаться на пару секунд. Но, вопреки ожиданиям, не закурила, а просто стояла, глядя на парней и девушек на ступенях заведения. Точно впитывала в себя пьянящий дух ментоловых сигарет, алкогольного перегара, музыки, приглушенной стенами.
   - Терпеть не могу такие места, - неожиданно призналась она. - Ты приходишь сюда только чтобы отдохнуть, а все окружающие тебя самцы думают, что они в магазине, а ты - покупка. Думают, нужно только заплатить как следует и можно уходить с тобой. А то, что именно они тут на витрине, даже не предполагают. Дурачье. Не люблю скопления дурачья. Ну, разве что под настроение. Пойдем?
   Внутри помещение было разделено на два зала. Танцевальный, грохотала музыка, люди, напоминающие кукол-марионеток танцевали, ритмично выхватываемые из слепящего мрака вспышками светомузыки. И второй, который сложно было определить каким-то одним словом. Подразумевалось, что в нем люди должны были только сидеть и пить в томном полумраке, но раскаты танцевальных ритмов и разноцветные вспышки из соседнего зала сводили на нет весь интим.
   Катерина направилась во второй зал и теперь стала понятна цель визита - за одним из столиков Пепел увидел Крутову и Ларину. Ворона, что не удивительно, выглядела так, как будто ожидала их здесь встретить. Она чуть оправила прическу, игриво спросила Серого:
   - Как я выгляжу? - и направилась к столику девушек.
   Елена и Ольга были не одни. За их столиком сидели еще двое - парни. Выглядело все при этом так, что парни за столиком неуместны, "в гостях". Ситуация вполне понятна и без пояснений. Ворона при приближении умело изобразила удивление, хотя еще большее удивление светилось в глазах девушек, увидевших ее с Пеплом под руку.
   - Лена, Оля! И вы тут?
   Девушки, судя по всему, были рады отвлечься от тяготящей их беседы с "кавалерами" среагировали мгновенно:
   - Ворона! Присаживайся, вместе веселее. Сергей, привет.
   Кавалеры ревнивыми взглядами оценили ситуацию и успокоились - опасаться было нечего, прибывший соперник уже был при даме. Представились Стасом и Юрой. Завязался ни к чему не обязывающий разговор. На столе появилась водка. Потом кто-то из девушек предложил потанцевать, парни увязались следом, Пепел остался сидеть. Водку он не пил, только неторопливо потягивал какой-то коктейль, заказанный Вороной, даже не удосужившись узнать, что пьет.
   Было во всем окружающем что-то чарующее и гадкое одновременно. Манящая, сладкая магия ритма, дарящая свободу и раскрепощенность, заставляющая чувствовать каждую мышцу своего тела способной двигаться, беспрекословно подчиняться велениям разума. Ощущение единства, соборности с такими же, как и ты - молодыми, живыми, радостными. Быть одним, но не одиноким, уникальным, но не единственным. Живым.
   И, в то же время, лживость, гадливость вызывало окружающее. Липкие взгляды, жадные руки, потные пятна на одежде. Кислый запах блевотины, острый - перегара и - обманчиво-мягкий - коктейлей и вин. Грохот музыки, отражающийся во всем твоем теле, даже если ты затыкаешь уши. Ничего не выражающие взгляды барыг у туалетов.
   Радость и порок. Бытовое воплощение идей Шойги. Купля-продажа человеческих тел.
   Вернулись девушки, раскрасневшиеся, разгоряченные. Парни же, напротив, радостью не светились. То ли Стаса, то ли Юру - Пепел так и не запомнил кто из них кто - в танце, судя по всему, "обломили".
   - Сергей, а ты почему не танцуешь? - алкоголь и атмосфера клуба заставили Лену на какое-то время забыть о неловкой боязни странного парня. Ворона наклонилась к ее уху, почти касаясь губами, и громким шепотом, так, чтобы слышали остальные, произнесла:
   - Мужики не танцуют! - девушки засмеялись, парни робко заулыбались, разливая водку по стаканам.
   Девушки были красивы, можно было понять случайных кавалеров. Свежесть молодости, приятные фигуры, аккуратные прически. А если помножить все это на алкоголь и полумрак, то Лена с Олей могли дать фору очень многим из присутствующих. Шойга подбирала умело, не опуская таких мелочей, как внешность. Стройная русоволосая Елена. Темноволосая темноглазая Ольга. Мужественный и целеустремленный Вадим. Не вписывалась в эту картину разве что Жанна со своим гадким недугом.
   Хотя, скорее всего, недуг был у каждого, только у Жанны он был наиболее заметен. Физический или душевный - именно недуг толкал девушек и парня на контакт с Шойгой, а умелые манипуляции Вороны довершали начатое, превращали интерес в уверенность, навязчивое желание. Пепел не строил иллюзий, он прекрасно понимал свою роль с точки зрения Вороны в их подобии отношений. Она считала, что сексом расплатится за все, что только возжелает ее душа попросить у него.
   Глаза Пепла были полны злобы. Это было нормальное для него явление.
   Один из парней - не то Стас, не то Юра - встал, подняв стакан.
   - Тост. За присутствующих здесь дам. Мужчины пьют стоя, а...
   - А женщины на коленях, - шутку второго парня девушки поддержали хихиканьем, но больше из вежливости. Тот тоже встал.
   - А женщины - до дна!
   Пепел остался сидеть, свой бокал не тронул. Уже было понятно, какую девушку кто из кавалеров присмотрел себе. А что еще более вероятно, распределили в разговоре в туалете. Уже было понятно, кого из девушек себе присмотрела Ворона, но пока еще не решила, каким именно образом намекнет Пеплу, что сегодня она его к себе пригласить не может. Уже было понятно, что обе девушки пьяны не только коктейлями и водкой. Серый встал.
   - Кать, мне пора, ты отдыхай. Созвонимся.
   Ворона на секунду оторвалась от Лены, которой рассказывала что-то полушепотом, кивнула со смешанным чувством насмешки и благодарности во взгляде.
   Один из парней тут же стрельнул взглядом на освободившуюся, как он наивно полагал, девушку.
   Лена и Оля только кивнули в ответ.
   Все и так было понятно. Не наверняка, но догадок Пеплу было достаточно. Он достал телефон и, не глядя, набрал номер:
   - Алло, Елизавет Андревна? Я не поздно? Нет, я не к Жанне, мне вы нужны.
  
  
   - Сегодня ваше первое становление, первый шаг навстречу ненормальному. Навстречу власти творить чудеса. Это очень важный день и для вас и для меня.
   Был день и снаружи, наверняка, вовсю палило солнце, пели птахи, урчали машины. Здесь все это отлично ощущалось, но почти не было заметно. Свет проникал со стороны ступеней - ворота, заменявшие Обгоревшему Дому двери, были распахнуты. Дом не боялся случайных гостей. Снова, но теперь уже не только для Пепла, Дом временно сбросил маску ужаса и мистики. Был это сейчас обыкновенный подвал, ставший притоном и убежищем молодежной компании. Грязные стены, изгаженный пол, закопченный потолок.
   В небольшой комнате места все же хватало, ведь не съедали его ни мебель, ни никчемушные безделушки. Бери табурет или матрац и устраивайся, где душа пожелает. Все были в сборе - трое ведьм, четверо новообращаемых, Пепел. Шойга, как всегда, вещала.
   - Я намеренно собрала вас днем и мы специально сидим при открытых дверях. Чтобы у вас не возникало ощущения мистики и обмана, чтобы вы смотрели на мир трезво и логично и здраво оценили все, что я вам собираюсь показать и рассказать. - Шойга стрельнула насмешливо-издевательским взглядом в сторону Пепла. Тот - злобным - в сторону Вороны. - Потому что при свете дня у всех вас зародились сомнения - правда ли все то, о чем мы вам рассказывали. Верить ли нам?
   - Не нужно верить, мы не в церкви, - в разговор вступила Карусель. Она просто сидела на одном из табуретов - не на корточках, не еще как-либо необычно. Сидела, закинув ногу на ногу, и курила. - Мы не просим нам довериться и терпеливо ждать послесмертных доказательств. Мы все покажем. Разжуем и выплюнем.
   Шойга откупорила бутылку портвейна, налила в один из многочисленных пластиковых стаканчиков, раскиданных по всему помещению.
   - Я выпью, если кто еще желает - не стесняйтесь. - она отхлебнула и продолжила, ее примеру пока никто не следовал. - Итак, давайте я начну с конца и с самого неприятного. Вас всех мучает главный вопрос. Вернее "мучает" - это неправильное слово. Вернее будет сказать, вы не раз задавались этим вопросом. Вопрос - если все, что я говорю - правда, то зачем вы мне. Зачем учить вас, наставлять, вкладывать в вас силы и время?
   Шойга оббежала взглядом присутствующих. В глазах Вадима читалось согласие, Оля задумалась, Лена ждала. Глаз Жанны видно не было - лицо ее в этот момент скрывал платок, она изо всех сил старалась сморкаться тихо. Взор Серого был привычно-неизменен.
   - Отвечаю. Цель моя донельзя меркантильна. Иначе и быть не может, ибо зачем бы мне было делать что-то, что не принесет лично мне пользы? Я, как глава шабаша - сообщества ведьм - становлюсь тем сильнее, чем больше ведьм находится в моем подчинении. Пол ведьмы неважен, - Шойга вновь издевательски улыбнулась Пеплу. - В наше время не так просто найти ведьм на территории, которую лично ты готова контролировать, знаете ли.
   Последнее заявление вызвало несколько смешков, Шойга продолжала:
   - Но их можно выучить! Именно для этого вы мне и нужны. Моя сила тем выше, чем выше ваша сила. Пирамида своего рода. Или, если хотите, сетевой маркетинг. Только в отличие от них, мы передаем друг другу не ограниченные "деньги", а знание. Отдавая, остаемся при своем, делая другого богаче, а сами становясь могущественнее. Я буду делать паузы после каждого ответа, а вы уточняйте, если что-то хочется.
   Уточнений не хотелось. Но паузой воспользовались Карусель и Ворона, наливая себе. Помедлив, их примеру последовала Лена. Серый полушепотом обратился к Жанне, вновь приникшей к платку.
   - И давно это у тебя?
   Жанна отвернулась, вспыхнув. Она ненавидела такие вопросы, полные участливого безразличия. Равнодушно-любезные. Ненавидела, но привыкла отвечать. Точно так же - безразлично-вежливо.
   - Давно. Много лет.
   Шойга продолжала.
   - Ну, тогда второй, но не второстепенный вопрос. Можем ли мы что-то в действительности? Можем ли, или все наши силы ограничиваются только нагнетанием мистики и истерией тайного общества избранных? Я бы предложила вам самим сказать мне, каким именно образом доказать свои силы, но... - Шойга отхлебнула, закурила. - Но я не всесильна и, боюсь, вам будет мало радости слышать "нет" в ответ на ваши просьбы сделать то, что, по вашему мнению, должна уметь делать ведьма. Я пока не умею превращать людей в жаб. Не умею превращаться в кошку. Не умею наводить проклятия, вызывать бури и болезни, призывать души умерших. Пока. Лично я умею, но умею великолепно, делать только две вещи. Наводить морок и дурман.
   - И в чем разница? - воспользовавшись очередной паузой, спросил Вадим.
   - Способность навести морок - это способность заставить человека видеть то, чего нет на самом деле. Не только видеть, но и осязать, слышать, обонять. Дурман - способность подчинить себе волю человека, заставить его делать то, что нужно тебе и так, как тебе нужно.
   - И ты можешь это сделать? - Оля подыскала стакан для себя и, следуя просительному жесту, для Вадика.
   - Могу, - просто ответила Шойга. - После того как я это сделаю, человек обычно понимает, что действия ему свойственны не были, занимается самокопанием, иногда попадает к психологу.
   Снова вступила Карусель:
   - Доказывать чудеса мороком сложнее, чем дурманом. Морок нагляднее. Дурман эффективнее.
   - Именно. Сколько бы я не демонстрировала морок людям, они или принимают его за сложный фокус или извращают все таким образом, словно все было нормально или обычно. Вот вам пример. Мы сидим здесь уже какое-то время, все вы успели как следует рассмотреть помещение. Никто из нас, заметьте, не выходил. А теперь скажите мне, эта сумка стояла тут, когда вы вошли или нет?
   У ног Шойги лежала средних размеров кожаная дамская сумочка. И никто из ребят не мог точно сообразить - была она здесь или нет. Память утверждала, что сумки не было, но как-то неуверенно - не могла же сумка возникнуть из ниоткуда, в конце-то концов! Но не было же вроде как сумки...
   - А сейчас, простите, куда делась сумка?
   Ничего не изменилось, ни вспышек, ни даже хлопков сходящегося воздуха - просто вот была сумка, все они смотрели на нее, силясь вспомнить, видели ее раньше или нет. И тут ее нет. Мозг облегченно "вздыхает" - не было, значит, никакой сумки, память не подвела. И почти тут же - стоп, но только что я ее видел. И так на новый круг - сомнения, неуверенность, очередная догадка и снова сомнения.
   - Вот видите. Доказать мороком что-то крайне сложно, он только вызывает сомнения за сомнениями, но это только первый шаг. Сумка, кстати - вон она.
   Сумка лежала у стены поодаль.
   - И спрашивать - была ли она там, как вы понимаете - уже совершенно бесполезно. Потому что ваш мозг просто выстроит наиболее легкую и логичную цепочку - сумка все время была там, на какой-то момент вам просто показалось, что она здесь. Давайте вопросы, если есть, я пока выпью.
   Выпили вшестером. Пепел же аккуратно, но навязчиво взял Жанну за руку с платком, отстраняя от ее лица.
   - Дай, я взгляну.
   Его внимание перестало быть привычным праздным и вежливым и потому становилось непонятно, как реагировать. Девушка вяло, скорее по инерции, попыталась воспротивиться, но Серый легко преодолел сопротивление.
   Поодаль от них кто-то из девушек спросил со смехом, а что в сумке, которая то есть, то ее нет. Вадим, заглянув в внутрь, ответил - запчасти.
   - Гайморит. Мне его в детстве прокололи неправильно, - Жанна, все больше робея, попыталась отвернуться, но парень, прикоснувшись к щеке, вернул взгляд к себе. По ее губам текла слизь.
   Запчастями Вадик назвал фаллоиммитаторы и другие подобные товары секс-шопов. Все со смехом принялись разбирать и комментировать содержимое. Ведьмы же, напротив, как-то устранились от веселящейся компании. Вроде бы и сидели рядом, среди всех, но в то же время и как-то обособленно. Так, что у ребят даже мысли не возникало привлечь их к своим шуткам, все более приобретающим откровенно пошлые формы.
   - Я...- Жанна потянулась платком к лицу и на этот раз Пепел не мешал ей стереть сопли, но руки не убрал, медленно провел пальцами по бровям, переносице. Наконец отпустил, кивнув. Словно только сейчас заметил остальных. Вадим и Оля затеяли шутливую дуэль - в руках Вадима была плетка, у Оли - "запчасть". Лена с интересом рассматривала, время от времени прикладывая к себе, корсет без лифа. Пепел скривился:
   - Возбудитель в портвейне. Примитивно.
   - Мы тоже пили, - игриво подмигнула Ворона и неясно было подтверждает она или опровергает утверждение парня.
   - Из других бутылок.
   Шойга поднялась, отряхиваясь и одергивая юбку:
   - Тоесть ты думаешь, что все это действие возбудителей?
   - Нет. Просто возбужденное сознание легче дурманить, я полагаю. Красиво прикрыла сумку мороком и сам морок сумки рядом с тобой был неплох. Так ты направила их сознание в нужное тебе русло, остальное было больше делом техники, я угадал все?
   Ворона рассмеялась, шутливо погладила Пепла по плечу:
   - Он у меня умный.
   Серый не отреагировал на фразу, пусть глаза его и стали еще злее. Он смотрел на Шойгу.
   - Все угадал. А Жанне помешал пить, потому что хочешь через нее что-то показать нам. Хочешь какую-то сделку. Что-то - нам, что-то с нас. Я угадала все? - Шойга перекривляла интонации Пепла. Он кивнул, не среагировав и на сей раз. - И не язвишь, как обычно, не ерничаешь... Значит, что-то очень нужно. А, значит, дать ты готов немало.
   Игрище среди их едва ли не деловой беседы уже ничуть не выглядело шалостями - Вадима сковали на полу мягкими, почти нежно выглядящими наручниками. Он все еще смеялся, не замечая все более похотливо-неестественные взгляды подруг. Лена уже нацепила на себя корсет, пусть все еще поверх одежды, но лямки майки у нее уже свалились на плечи. Чуть приоткрыв левый сосок. Оля, с шутливой серьезностью хирурга, готовящегося к операции раскладывала по размерам и формам фаллоиммитаторы, глаза ее при этом все чаще и чаще возвращались к одному из них.
   - Пойдемте наверх, не станем мешать молодежи.
   Выходя, Пепел задержался взором на Вадиме, что-то ища в его глазах, но так и не найдя искомого, вышел следом за ведьмами.
  
   Снаружи природа пела. Легчайший ветерок шелестел листвой деревьев и пустыми пакетами. Щебетали птицы и далекая сигнализация чьей-то машины. Солнышко пригревало, но не настолько, чтобы жаловаться на жару, а как раз в меру, ласково и, словно бы, осторожно. Сейчас, при ярком дневном свете Дом выглядел просто неуместной руиной, неопасной, нестрашной. Жалкой какой-то, бессмысленной. Осколком давно ушедших времен и жизней. За ним, за домом, начинался пустырь, уходящий куда-то к лесопосадке, в лог. Замусоренный и, толком не ясно, кем, коли уж сам дом не мог быть найден простыми смертными - огромные кучи бытового хлама таились среди ветвей кустарника и в густой траве. Прятались среди бурьянов доски, одноглазые куклы-инвалиды, кинескопы "Березка", бутылочки одеколона "Тройной". Весь этот хлам удивительно уместно смотрелся на фоне пасторальной картины городской природы. Природы, уже утратившей право называться дикой, но, тем не менее, нетронутой человеческой рукой.
   Странность, тем не менее, была, одна, не позволявшая окончательно забыть о необычности места, в котором все они находились - в округе совершенно не было птиц или животных. И если с животными еще не возникало вопросов - разве что крысы могли бы рыться в хламе, то отсутствие назойливых воробьев, тупых наглых голубей или настороженных галок и ворон смущало. Не так, чтобы сразу броситься в глаза, но так, что если ты уже заметил эту странность, то не мог избавиться от вызванного ею дискомфорта.
   Все молчали. Пепел не торопился переходить к своим нуждам, а ведьмы не торопили его, словно считая, что и так свое получат. Медленно прогуливаясь, они все вместе обошли Дом. Словно позабытая всеми, Жанна брела следом, не находя другого решения. Вот уже несколько минут она не касалась платком лица. В платке не было нужды.
   За домом начиналась тропинка. Это была тропинка не из тех, которые ведут куда-то. Она была из тех, которые протаптывают люди, раз за разом выносящие мусор к ближайшей куче, настолько далеко, насколько им позволяет лень. Кучи растут, становятся все заметнее и люди отходят чуть дальше, образуя новую тропинку, новую кучу...
   Пепел остановился у самого начала тропки, задумчивый. Жанна встала рядом, словно потерянная собачонка, боящаяся и прижаться к ноге человечьей и уйти прочь пусть от намека, но намека на доброту. Серый повернулся к ней, коснулся лица.
   - Лучше?
   Жанна кивнула. Было в ее взгляде что-то от сомнамбулы - она не воспринимала происходящее как реальность, она не верила в это маленькое, но чудо. Не могла поверить в мгновенное исцеление от многолетнего недуга простым касанием пальцев. Пепел приобнял ее за талию и она, точно утопленница в омут, нырнула в его объятья, спрятала лицо на груди, затихла. Парень задумчиво гладил девушку по волосам. На взгляд Вороны, неожиданно для нее самой ревнивый и обиженный, он не обращал внимания.
   Ворона уже собиралась что-то сказать, разбивая тишину, покой, равновесие. Но Шойга остановила подругу жестом, тоньше чувствуя ситуацию. Наконец, Пепел встрепенулся, будто очнувшись.
   - Вот это то, что я умею. Но не это предмет для торга, нет. Я готов предложить вам вещь равноценную по смыслу, но не по масштабам той вещи, которую попрошу сам. Мне нужен путь к Дому, - он неопределенно мотнул головой в сторону обгоревших стен.
   Шойга прищурилась.
   - Подразумевалось, что мы и так его всем вам укажем со временем, ты же сейчас готов его покупать? Договаривай, Сергей.
   - Серый, - поправил ее Пепел. - Меня зовут Серый. Сволочь ты, Шойга.
   Он улыбнулся, смягчая смысл последних слов.
   - Считаешь, если договаривать я не стану - заломишь цену несусветную, а если сразу причину не сказал, значит, информация сама по себе важная. Да, важная. Потому что путь нам вы не указали бы, как ты сказала - со временем. Ибо со временем кое-что изменилось бы. Кое-что очень для вас важное. Тут, по закону жанра, я должен выдержать драматическую паузу, а ты, как бы не выдержав, спросить у меня - "что, что же?". И желательно так с придыханием и, как любят писать, "подавшись вперед". Не станешь? Жаль. - Пепел, в общем-то, даже не предоставил Шойге шанса попытаться. - Просто вы поймете, что сами ничему научить никого из нас не в состоянии. Что передать то, что умеете сами, не можете. А значит нам здесь, в том, что вы считаете своим, не место.
   - Дерзко, - Карусель равнодушно улыбалась. Ни капли доверия не было в ее лице, чего нельзя было сказать о Вороне. Последняя задумалась, на мгновения даже позабыв о приникшей к Пеплу Жанне. Шойга же собой владела отлично и нельзя было с точностью сказать, как она отнеслась к словам парня.
   - Дискуссии не получилось, - Пепел зло усмехнулся. - Значит, следующий вопрос о том, зачем же мне, в таком случае, путь к Дому? Хороший вопрос, спасибо. Но вы слишком много спрашиваете, это не по законам коммерции и торговли, нет? Я имею права спросить в ответ. Два вопроса с вас. Значит, два с меня. На один я уже ответил. Значит и с вас один ответ вперед, честно?
   Шойга села прямо на траву и прикурила. Когда кончик сигареты начал тлеть она чуть пожала плечами, затягиваясь.
   - Значит, вопросы у меня такие. Один я уже задавал - что такое зло, по-твоему? - Пепел помолчал, давая Шойге время ответить, если та пожелает, но ведьма ждала второго вопроса. - Второй, где вы бывали внутри этого кармана, кроме той комнаты, где сейчас происходит злобная оргия?
   Шойга улыбнулась последнему замечанию, кивнула.
   - Карманом ты, похоже, называешь все это место, в которое можно пройти только особым путем? - Шойга дождалась подтверждения и продолжила. - Океюшки. Кроме той комнаты, мы ее называем по-особому - "комната" - мы бывали еще в следующей, раньше она служила бойлерной. Ее мы тоже называем по-особому - "бойлерная". Больше мы нигде не были. Потому, что человек, который в свое время привел сюда меня, представил мне более чем веские причины больше нигде не бывать. Не забираться выше, не пытаться войти на первый этаж, не уходить от дома другими путями, кроме как пришла. Это один ответ. А со вторым я повременю пока, если ты не против. Я отвечу, но позже. Итак, зачем тебе путь сюда? И что ты, кстати, собираешься за него давать?
   Пепел продолжал задумчиво гладить волосы Жанны, ставшей неожиданно прекрасной в своем счастье. Вот только странно то, что раньше ее волосы казались вовсе не такими ровными, шелковистыми, не настолько рекламно-прекрасный отлив был у них.
   - Зачем. Ты сама ответила на свой вопрос. Я хочу пройти дальше, туда - Пепел указал в сторону тропы. - На вопрос "зачем" отвечать не стану - он слишком дорого вам будет стоить, вам нечего сообщить мне такого, чтобы я стал отвечать. Могу только сказать, что я догадываюсь о том, с чем мне придется там столкнуться и считаю, что готов. А предложить вам я как раз и хотел путь туда, вместе, под защитой так, сказать, друг друга.
   Пепел льстил, ничто в его манере поведения, разговоре не давало и намека на то, что он нуждается в помощи Шойги и ее подруг. Он скорее делал одолжение их самолюбию и, будь Шойга глупее, она бы начала торговаться дальше по принципу "если мы будем помогать друг дружке, это не равноценный предмет торга", но Шойга поняла. Кивнула.
   - Допустим. Допустим, ты знаешь на что идешь. Я обдумаю твои слова, а ты обдумай свою просьбу. Жанна теперь твоя ученица, признаю за тобой такое право, пускай ты и слабее нас. Но трое - Ольга, Лена и Вадим - наши и в следующую субботу у них будет новый шаг становления, приходи. Я укажу тебе путь к Дому, а потом ты побываешь в бойлерной. Все мы побываем. И ты решишь, точно ли знаешь, что может ждать тебя на тропе и хочешь ли ты туда идти.
   Шойга встала, отряхиваясь. Криво усмехнулась.
   - Мы планировали присоединиться, - она кивком указала на Дом. - Не желаешь?
   - Двое.
   - Что, прости?
   - Двое, не трое. Вадим уже не с вами. Не сегодня, так завтра он об этом скажет сам.
  
  
   Как много люди не замечают, не желая видеть? Сложно сказать почему, объяснить причину. Возможно потому, что большинство людей предпочитают жить в самостоятельно выдуманном мире, мире своих простых мыслей и примитивных выкладок.
   Может быть потому, что боятся. Боятся крушения устоявшейся картины, возможности оказаться среди непривычных законов, подчиненных неведомым взаимосвязям.
   Может быть дело даже и не в них, а в неких естественных биологических фильтрах, защищающих человеческий разум от потрясений. Скорлупе, обороняющей привычное, отсекающей ненужное. Ведь в самом деле, к чему рядовому обывателю знать принципы действия ядерных реакторов? Разбираться в причинах их действия - вода ли льется на разогретый реактор и крутит турбину или сотни маленьких гремлинов производят электрончики? Ведь каков бы ни был верный ответ, он ничего не изменит в жизни простого человека, не сделает ее лучше, во всяком случае. Хуже - может.
   А может быть дело во всех этих причинах одновременно. Самообман, страх и самозащита.
   Темный двор мог бы вызывать удивление у любого, пожелавшего обратить внимание на его странности, ведь весенние деревья сплошь и рядом были засижены десятками, сотнями, а может быть даже и тысячами ворон и воронов, грачей, галок и скворцов. Черные птицы среди темных крон на фоне ночного неба. Они были почти не заметны, сидели тихо, не галдели, не перелетали с ветки на ветку и потому прохожие легко позволяли себе роскошь не замечать их. Проходить мимо, оставаясь в неведении, лишь как-то инстинктивно вжимать голову в плечи, неосознанно ускорять шаг.
   Не заметила их и Жанна, возвращающаяся домой под руку с Сергеем. По началу, по крайней мере, пока Пепел не отнял руку, глядя куда-то в глубь двора и не подтолкнул ее легонько к подъезду:
   - Иди, я догоню через пару минут.
   После этих слов Жанна и заметила зловещих в чем-то странно молчаливых птиц, поежилась и, не споря, скрылась в подъезде. Даже не успела удивиться хозяйской уверенности спутника в том, что его собирались пригласить войти.
   А Пепел неторопливым шагом направился вглубь двора, туда, где на ограде клумбы, в какой-то птичьей же позе балансировала темная фигура.
   - Кромах.
   - Серый Пепел, - голос говорившего был сух, хрипловат и чем-то отдаленно напоминал карканье, что само по себе вряд ли можно было считать удивительным. Кромах повелевал воронами.
   - Чем обязан? - по голосу Пепла можно было понять, что к собеседнику он относится как минимум с настороженным уважением, а то и с испугом, что и вовсе удивило бы человека хоть мало-мальски с Сергеем знакомого.
   - Визит вежливости. Сообщество давит на меня, твои ведьмочки уже всех порядком достали. Шляются у всех на виду, безобразничают. Недавно почти в открытую увели несколько младенцев из роддома. А с другой стороны на меня давит СБУ - им для отчетности они бы тоже весьма не помешали.
   Пепел слушал молча, собеседник был не из тех, кого принято перебивать.
   - Вот я и решил заглянуть, так сказать, на огонек, поинтересоваться, что ты вообще намерен делать? Уйма времени прошла, как ты с ними возишься, ты не считаешь?
   Пепел услышал в вопросе Кромаха разрешение говорить:
   - Я присматривался. Некоторые из них вполне могут вписаться в сообщество. Некоторые - нет, слишком привыкли постоянно быть на виду и кичиться способностями. Я решаю кто есть кто.
   - Медленно, мать твою в косынку, решаешь, Серый. Медленно! В общем так, сроку тебе еще девять дней, после этого, не обессудь, дам зеленый свет горячим головам. Больше сроку не дам. Больше и меня слушать никто не станет. Девять дней, Серый, девять. Понял?
   Пепел молча кивнул. Кромах же подался вперед, сверкнули в свете окон черные радужки, всколыхнулась темная шевелюра, торчащая в разные стороны. Отвесил пощечину Сергею.
   - Я вопрос задал!
   - Понял. Девять дней, - на губе Серого прямо на глазах затягивалась ранка, оставленная ударом Кромаха. Глаза он прятал.
   - Хорошо. Иди.
  
   Жанна сцену наблюдала из окна. Если, конечно, можно назвать наблюдением смутное угадывание двух расплывчатых в темноте силуэтов. Зябко ежилась, то и дело переводя взор на многочисленных птиц на ветках.
   Все случилось так спонтанно, внезапно. И в то же время так обыденно... Еще с утра она была собой, отягощенная гадким недугом и смирением с ним. А сейчас... кем она была сейчас, Жанна затруднялась ответить даже самой себе. Единственное касание, легкое, точно походя, исцелило ее. Совсем. За несколько часов у нее появился... друг? Может быть даже парень? И кем он был? Сергей Пепел - последний из тех, кого она бы еще вчера могла предположить в роли своего спутника, пусть даже просто товарища. Появилась у нее и соперница, а может быть даже и настоящий, всамделишний, враг. Могучий, не на шутку пугающий - Екатерина Марусенко, Ворона.
   Редко жизнь делает настолько неожиданные, внезапные повороты. Когда ты стоишь точно на распутье, но видишь только пройденный путь. Осознаешь наличие выбора, но не видишь вариантов оного.
   Жанна отошла от окна и обняла читающую на кухне мать. Та с некоторым удивлением вначале напряглась, но потом приникла к дочери, удивленная и растроганная этим непривычным проявлением любви.
   - Что-то случилось?
   Жанна помотала головой, но поняв, что мать не видит этого, сказала вслух:
   - Не знаю. Мам, я парня пригласила в гости, ты не против?
   Мать неуклюже повернулась в кресле, пытаясь поймать взгляд дочери, но Жанна уже снова отошла к окну, зачем-то пытаясь сосчитать птиц среди темных ветвей.
   - Нет, конечно. Он снаружи ждет?
   - Ага. Ты только не пугайся, он немного необычный... Нет-нет, он нормальный, в смысле, просто у него глаза необычные, ну знаешь, такое впечатление, что он всегда и на всех злой. Но на самом деле он... он...
   Жанна запнулась, с удивлением поняв, что не знает как продолжить. Ведь и на самом деле он злой, она была в этом полностью уверена. Что же тогда ее привлекло в нем? Нет. Вопрос поставлен неправильно. Ведь это не она выбрала его, не она приняла решение, а он сам, Пепел, выбрал ее и поставил перед фактом - сейчас они вместе. А она была только рада.
   - Доця, точно все в порядке, ничего не... - опасения матери перебил дверной звонок, тем самым избавив Жанну от тягостной обязанности оправданий.
   - Я открою, - она подбежала к дверям, успев мимоходом удивиться тому, как он нашел ее квартиру, ведь она не говорила адреса. Хотя, в конце концов, это было не самое удивительное событие сегодняшнего дня. Открыла, впуская Сергея, робко подалась вперед, не зная, ответит ли он на ее порыв. Серый ответил, обнял, поцеловал в лоб, хотя ей хотелось бы большего. Произнес с порога:
   - Добрый вечер, Елизавет Андревна. Узнали?
   Жанна в растерянности обернулась к матери и ойкнула. Лицо Елизаветы Андреевны в прямом смысле этого слова было белее мела. Настолько, что голубые прожилки вен без труда можно было рассмотреть в тусклом свете сороковаттной лампочки. Тонкие руки ее, точно птичьи лапки, судорожно вцепились в колеса каталки. Казалось она вот-вот лишится сознания.
   - Ма? - Пепел сделал полшага назад, позволяя Жанне бросится к матери. - Ма, ты что?
   - Все... все в порядке... - Елизавета Андреевна попыталась выдавить улыбку, но дочь наконец связала воедино приход Пепла и странное состояние матери.
   - Так вы знакомы?
   - Не лично, - Серый, наконец, вошел в кухню. - У нас был общий знакомый. И мы иногда поддерживаем телефонную связь.
   Пепел присел на край стола.
   - Так?
   Вместо ответа Елизавета Андреевна вцепилась в руку дочери, и, еще раз попытавшись справится с собой, попросила.
   - Доць, ты меня к теть Наташе не отвезешь, пока вы тут посидите, пообщаетесь?
   - Мам, да что с тобой такое?
   - Просто отвези меня, хорошо?
   Жанна секунду поколебалась, но потом, решив, что расспросить мать можно и позднее, без свидетелей, кивнула.
   - Сер... - она запнулась, поняв, что не представляет, как в сложившейся ситуации обращаться к Пеплу. Неосознанно последовала примеру Вороны. - Серый, подождешь, я быстро?
   Дождавшись его кивка, словно ей требовалось разрешение, взялась за коляску.
   - Ты проходи пока в комнату. По коридору налево, я буквально через минутку.
  
   Уже в коридоре она снова пристала к матери с расспросами.
   - Ма, да что случилось-то? Ты побелела вся, как призрака увидела.
   - Мне на минуту так и показалось, - мать нашарила руку дочери на ручке кресла, сжала, словно желая убедиться, что дочь еще здесь, что она-то точно не призрак. - Ты внимания не обращай, чайку там попейте, если кушать хотите - теть Наташа в холодильнике плов оставила. А меня заберешь, как расходиться соберетесь.
   - Ма...
   - Все в порядке, доць. Ты не волнуйся, давление, наверное, скачет...
   Лифт доехал, Жанна позвонила в двери Натальи Алексеевны, передала чуть удивленной соседке мать. Назад вернулась лестницей - лифт уже кто-то вызвал.
   Пепел ждал в комнате, сидя в кресле в задумчивости. Девушка подошла и обняла его, как недавно мать, за плечи.
   - Извини, не знаю что с ней. Обычно она у меня спокойная, - положила голову ему на плечо. Со смешанным чувством победы и злорадства бросила взгляд на стопку носовиков у изголовья кровати. - Что теперь?
   Пепел положил свою ладонь поверх девушкиной.
   - Я собирался найти тебе учителя.
   Жанна ожидала совсем не такого ответа. Даже отстранилась.
   - Из вас четверых только у тебя есть кое-какие задатки. И если возиться с вами будет Шойга - ни во что эти задатки не выльются, так и будешь мороки и дурман наводить, как они. Ты можешь больше. Вопрос только в том, как много ты готова за это отдать.
   Пепел встал и Жанна отстранилась с внезапным отвращением.
   - Так значит ты...
   - Не я. И не мне. Тот, кто возьмется тебя учить может потребовать очень много. Моя задача сделать так, чтобы он ничего не получил, а ты - получила. Это, конечно, если ты хочешь.
   Жанна вздохнула. Какое облегчение, а ведь она на какое-то мгновение почти заподозрила Пепла в корысти. Нет, она, конечно, и без того предполагала корыстный умысел, как любая девушка, принимающая подарок. Но простой, человеческий. И ни в коем случае не открытый, не гласный.
   - Я... я, знаешь, Серый, не уверена. Я всю сознательную жизнь хотела вылечиться. А теперь все в порядке и я даже не знаю...
   Пепел улыбнулся. Взгляд его был пуст и слегка туманен.
   - Давай я продолжу начатое.
   Его ладони легли на ее лицо, легко массируя скулы.
   - В тебе есть потенциал, способность. Будет ли из нее толк, зависит от учителя, от того, кто и как наставит тебя. От тебя тут мало что зависит, тебе нужно только решиться на ученичество, после этого - сила.
   Ладони опустились ниже - на шею, оставив за собой некое неуловимое, почти неразличимое глазом изменение, стерев неуместную родинку, разгладив крохотный шрамик. Продолжили поглаживать, то и дело, словно нечаянно, касаясь мизинцем мочек ушей.
   - Сними сережки, - попросил он, Жанна подчинилась и пальцы принялись разминать уши.
   - Но ты говорил, что нужно много отдать...
   - Я не правильно выразился. Не отдать. Вынести. Вытерпеть. Пережить. Страх, унижение. И после этого - сила твоя. Но если не сможешь...
   Руки его теперь массировали ее плечи, слегка раздвигая ворот блузки время от времени, открывая взору полукружья грудей, стянутых лифчиком. Жанна, помогая Пеплу, расстегнула несколько пуговиц, опускаясь на кровать. По коже ее бежали мурашки.
   - И что случится, если я не смогу?
   - Рабство. Не навсегда, всего лишь до смерти. Что бы не случилось - все нужно пережить.
   Блузка уже валялась где-то за кроватью, а Жанна откинулась на спину, позволяя его рукам скользить по ее телу, сминать и гладить грудь, едва касаться боков и живота. И всюду, где касались пальцы, оставался след - исчезла складка на животе, вызванная не лишним жиром, а сидячим образом жизни. Увеличилась, словно вздуваясь, грудь. Разгладилась кожа. Дыхание девушки стало неровным, подчиненным ритму его прикосновений.
   - Тот, кто будет учить тебя - не человек. Не человек в привычном нам смысле. Я еще не знаю кем он будет, но то, что это будет не человек - наверняка. Он постарается подчинить тебя, захватить власть над тобой - к этому ты и должна быть готова. Это будет тяжело, очень тяжело, но ты справишься, ты сильная.
   Жанна прикрыла глаза, запуская пальцы ему в волосы, подчиненная ритму его касаний. Приподняла бедра, помогая ему снять с нее джинсы. Пальцы Пепла уже скользили по внутренней стороне ее бедер, заставляя вздрагивать от каждого прикосновения. Все прекраснее становилось ее тело, все больше она желала приближения кульминации и все больше старалась оттянуть ее.
   - И как же? Что мне делать?
   - Семя. Издревле семя было наиболее важной субстанцией. Важнее крови, потому что семя порождает новую жизнь. А кровь только поддерживает имеющуюся. Он попытается излить свое семя в тебя. Если ему это удастся - ты его.
   - Значит он просто попытается меня изнасиловать? И...
   - Нет. Ты должна будешь отдаться ему добровольно, если он желает власти над тобой. Сама дать ему, сама принять его. Иначе он просто не станет тебя учить. Поэтому его нужно обмануть.
   Нежные, но настойчивые руки перевернули ее на живот, лифчик последовал за блузкой и все началось словно бы сначала - легчайшие касания от плеч все ниже и ниже. Она уже слегка постанывала от предвкушения. Но и того, что происходило, ей уже было более чем достаточно, чтобы сердце билось не в такт, а легкие срывались судорожными выдохами.
   - Но если ты обманешь его, он попытается убить тебя как только обман раскроется. Тут же. Если, конечно, не...
   Она снова перевернулась на спину, чуть поджала и развела ноги, приглашая его, зовя, не в силах больше мириться с томной негой. Последние остатки одежды упали на пол.
   - Если не?..
   Он поднялся, возвышаясь над ней, раскрытой бутоном цветка. Неторопливо начал раздеваться.
   - Если кто-то другой уже не успеет заявить на тебя свои права раньше него. Если только ты не успеешь принять в себя чье-то семя до него.
   Она протянула руки, с наслаждением принимая на себя тяжесть его тела.
   - Я готова, ну же, - и она почти вскрикнула от радости, когда он вошел в нее.
  
   В этом, в общем-то, и суть непорочности, столь ценимой с древних времен. Не в гипотетической верности или чистоте, а именно в возможности первым заявить свои права на женщину. Объявить ее своей, а всех последующих ее партнеров уверенно считать ворами. Пометить территорию. Не важно, насколько брутально или грязно это звучит - в животном мире нет брутального. А все мы звери, пока не докажем обратного.
  
  
   - Ань. Он с нами просто играет. - Шойга посмотрела в зеркало заднего вида, где, темная на темном, отражалась Карусель. Закурила, одновременно пожимая плечами.
   - Кто спорит. Он думает, что он с нами играет.
   - Нет, Ань. Он с нами играет.
   Умолкли, предавшись каждая своим мыслям. Водитель такси, в котором они сидели, смотрел вперед и словно бы и вовсе не замечал пассажирок. Взгляд его был направлен вдаль и ничего не выражал. Сама же машина стояла около университета, у обочины.
   Тишину вновь прервала Карусель, сегодня она была просто до необычного разговорчива:
   - Утром видела смотрящего.
   - Кромаха? - Шойга переспросила со смешанной интонацией насмешки и небрежения. - Давно его видно не было. Говорил что-то?
   Карусель в ответ только отрицательно покачала головой.
   - Ну так и черт с ним, - резюмировала старшая ведьма. - Пастух вороний.
   Снова помолчали. Из давнего опыта Шойга хорошо понимала - Карусель еще что-то скажет. Торопить не стоит, сама скажет. Не ошиблась, в зеркале заднего вида полыхнул огонек, на мгновение осветив темный силуэт и Лиза продолжила.
   - Еще видела странного мужчину. Сигареты покупала. Смотрел на меня, как на врага народа. Решила ему глаза отвести. Не получилось. Ушла.
   - Полагаешь тоже из "особенных"?
   Пламенная точка на фоне темного лица пошла вниз - Карусель кивнула.
   - Развелось, никакого порядка, - Шойга криво улыбнулась. - Плюнь. Они нам не соперники, чтобы там они не умели - наше знание слабее, но тоньше. Любому голову заморочим.
   Шойга рассмеялась, но как-то неискренне. Первый звоночек прозвенел, она не упустила из внимания упомянутого подругой - человека, с которым "не получилось".
   Курили, чего-то ждали.
   - Лиза. Пепла нам бояться нечего. Его мы и разжуем и высрем в любой момент. Дурманить его не получается, правда твоя. А вот на морок он еще как восприимчив, ты же не хуже меня видела. И не тебе мне рассказывать, что при помощи морока с человеком можно сделать. Так что играет, не играет, да только с крючка ему уже не соскочить. Подчиняться не захочет - выжмем все что надо и выкинем. Согласится - человек он необычный, может и пригодиться...
   - Винтовка.
   - Что?
   - Винтовка. Снайперская. Семсот-девятьсот метров. Ты никогда об этом не думала, Ань?
   Шойга пожала плечами.
   - К чему ты?
   - Снайпер, винтовка. Ты его не видишь и даже не знаешь, что он есть. Щелк! И морок, и дурман, и мы. Насовсем.
   Слова повили в воздухе. Водитель все также безучастно смотрел вдаль, что-то шипело выкрученное на минимум радио. Шойга закурила очередную, лицо ее было задумчиво.
   - Для этого, Лиз, нам и нужны люди. Молодняк этот, Пепел. Будет сила - подомнем под себя и остальных, начиная с этого фрика Кромаха. Именно для того, чтобы никогда не думать о винтовке и снайперах. Точка. Потому что если обо всем прямо сейчас задумываться - никакого здоровья не хватит. Машина может сбить, балкон на голову упасть, много чего...
   - Идет.
   Обе девушки подобрались, выглядывая кого-то в темноте улиц. Карусель приоткрыла заднюю дверь.
   От университета, ускорив шаг, в их сторону пошла женщина. Точнее едва ли она изначально шла к ним. Но что-то изменилось, заставило ее, будто бы против воли, свернуть, изменить маршрут.
   Оноприенко Вероника Кировна, преподаватель.
   Машина качнулась, когда она села на заднее сиденье, водитель тут же повернул ключ зажигания, тихонько зарокотал двигатель.
   - Добрый вечер, девочки, - глаза преподавателя были пусты и взирали в никуда, она захлопнула дверь и машина тронулась с места.
  
  
   Обожженный Дом ждал их.
   Шойга встретила всех четверых у обочины дороги - Пепла, Жанну, Ольгу и Лену - и несколько шагов в ее сопровождении открыли их взорам обгорелый остов, ранее словно избегавши взглядов. Ведьма была сосредоточена и мрачна. Легко подтолкнула девушек вперед:
   - Идите, мы сейчас догоним, - и обернулась к Серому. Тот, в свою очередь, кивнул Жанне и она последовала за подругами. Ведьма и Пепел остались наедине.
   Солнце светило ярко, возле дома при этом стояла почти полная тишина, только поскрипывали старые качели. Не пели птицы, не шумела мошка.
   - Ты хотел узнать путь к дому, - Шойга скрестила руки на груди. - Ты же понимаешь глубину ответственности за это?
   Пепел кивнул, даже не отпустив колкостей по поводу драматизма.
   - Перед тем, как я тебе его открою, я обязана тебя предупредить, что твою часть платы мы взымем с тебя не смотря ни на что. Не взирая на то, нужно ли это окажется тебе или требуется ли нам плата - заплатить придется. Тебя это устраивает?
   Снова кивок. Шойга протянула руку для пожатия.
   - Договор заключен.
   - Даже не скрепим кровью? - все же не сдержался Серый, но Шойга пропустила его колкость мимо ушей.
   - Сюда невозможно прийти случайно. Это место нельзя найти по наводке. Попасть сюда можно только с сопровождением бывавшего тут раньше или уже побывав здесь - иначе никак. Мне всегда было интересно - как же сюда попал первый, тот, который потом привел остальных?.. Но это не важно сейчас. Ты просил дорогу и продешевил. Попасть сюда легко и, я уверена, ты бы и сам рано или поздно дошел до этого. Стоит всего лишь пройти путь от дома наоборот. Не в прямом смысле, а проиграть его у себя в воображении. По частям, вначале раздробив на большие фрагменты, например от крыльца до качелей и от качелей до дороги. Потом дробя мельче - пока не сможешь представить себе дорогу в обратном порядке и вид Дома в каждый момент времени. Для этого легче всего один раз уйти отсюда спиной вперед, чтобы постоянно видеть его. По крайней мере я именно так и сделала в первый раз. И когда путь к дому прочно уложится у тебя в мозгах - дорога к нему будет для тебя открыта.
   Пепел смотрел злобно, в чем, впрочем, не было ничего необычного. Ответ был действительно прост. Неочевиден сразу, но прост. Он кивнул.
   - Для начала я попробую.
   Шойга отвесила шутливый реверанс, одновременно как бы уступая дорогу. Серый вернулся к обочине, остановился спиной к Дому. Шойга по опыту знала, что с того места, где он стоял сейчас уже нельзя заметить дом, хоть и можно было бы увидеть ее, Шойгу, кинь она чем-нибудь в наблюдателя или привлеки его внимание как-либо иначе, но обязательно тактильно.
   Прошло буквально полминуты, как Пепел развернулся и уверенным шагом направился к дому. Ведьма легко скрыла зависть - ей самой когда-то понадобилось около получаса и несколько попыток. Хотя, была она тогда зелена и глупа, ничего не умела.
   - Действительно просто. Ты собиралась показать мне бойлерную?
   - Не тебе. Всем вам, пойдем, - Шойга направилась к Дому.
   Все уже собрались в комнате - Лена и Оля по обе стороны Вороны на матраце на полу, Карусель на табурете и Жанна поодаль, почти у самой лестницы. Шойга вышла на середину комнаты и окинула взглядом всех присутствующих.
   - Значит так. Сегодня, дорогие мои, для вас важный день...
   - А Вадика не будет? - перебила ведьму Ольга и тут же смутилась собственных слов. Шойга поморщилась, но попрекать не стала.
   - Вы уже прошли первую и вторую инициации - это было просто и, подозреваю, даже приятно. Третья будет сложнее. Намного сложнее. Во-первых, вы должны сломать в себе то, что принято считать моралью и нормами поведения, отмести от себя все человеческое. Вы должны научиться получать удовольствие от того, что у простых людей вызывает приступы панического страха. Во-вторых - вы должны будете побороть ужас. Не страх, не испуг, а настоящий ужас, подчинить его себе, стать им. Вам нужно научиться причинять боль, боль до смерти. Отринуть ценность любой жизни, кроме своей. Отказаться окончательно от своей человечности. Своей "нормальности". И на этот раз мы не станем вам помогать. Вы все должны сделать сами. Это последний шаг, которым вы сможете доказать, что действительно готовы. После него начнется ваше ученичество.
   Девушки слушали внимательно, но без испуга. Не вполне понимали, должно быть, что их ожидает и что от них потребуется.
   - Пойдемте. Лиза, свечи.
   Карусель достала из сумочки и зажгла несколько свечей, осторожно прикрывая огоньки от случайного сквозняка ладонью. В руки никому не дала, сама прошла на лестничный пролет, где угрюмо темнела ржавчиной металлическая дверь бойлерной, запертая на тяжелый навесной замок. Остальные поднялись, готовые следовать за ней. Ключ скрипнул нехотя и из-за двери тут же донеслись сдавленные не то всхлипы, не то голос.
   Шойга остановила всех, став спиной к дверям.
   - Это место мы называем бойлерной. Это место часть нас, это место отражение нас. Это место - зло. Пепел, это ответ на твой вопрос - "что есть зло". Мы и есть зло.
   Дверь заскрипела на петлях и словно отверзшийся зев явила зрителям ранее сокрытое. Кирпичные стены, бурые от спекшейся крови, пролитой тут не вчера и даже не год назад, а десятилетия тому впитавшие в себя чьи-то жизни. Тяжелый смрад сырости и плесени пахнул в лица, но не это было главным. Словно сам дух обреченности и безысходности вырвался оттуда. Ударило по сердцам чужое отчаянье, безграничное, совершенное в свое завершенности. Настолько сильное, что не хотелось жить, что даже смириться не оставалось сил. Хотелось выть, рвать себе лицо ногтями, оказаться где угодно, лишь бы не здесь.
   Рванулась прочь, но затрепыхалась в неожиданно сильных объятьях Вороны Лена, обмякла и упала бы, если бы не Шойга, Оля. Жанна всхлипнула и отступила за спину Пеплу.
   Пилы, клещи и гвоздодеры были развешаны по стенам комнаты. Многие из них, нетронутые, провисели долгие годы. Некоторые хранили еще следы недавнего использования, но не плотник обосновался здесь. Засели подгнивающие кусочки кожи на лезвии рубанка. Застряли в глубоких бороздах кирпича ногти. Чернел пеплом пригоревшей плоти чей-то силуэт у стены. Вонь, мрак и безнадега били по всем органам чувств, сбивали с ног.
   Карусель шагнула внутрь. Заметно было, что даже она слегка покачивалась от навалившегося на нее. Робкое пламя свечей лишь еще больше подчеркивало окружавший спертый мрак.
   Всхлипнуло и зашевелилось что-то у стены. Человек. Живой пока еще человек, страдающий, пока еще, только от тяжелого гнетущего духа комнаты. Ожидающий и почти чувствующий все то, что ожидало его. Стянутые цепями руки, притянутые к ржавым скобам. Безжалостно, до разрыва губ, тряпкой забитый рот. Полные отчаяния и уже не человеческого, а первородно-животного страха глаза, лишенные даже остатков разума.
   - Это бойлерная. Малая часть тайн этого Дома. Это ваше третье и последнее испытание на пути к силе. Я хочу, чтобы когда я вернусь она умерла у меня на глазах. Сама, не от вашей руки, а от причиненного вами ранее. Я не спрашиваю готовы ли вы, потому что сейчас вы не способны ответить "да". Но я хочу, чтоб вы знали. Если вы не справитесь, то останетесь здесь. Дожидаться того, кто придет вам на замену.
   Девушек затолкнули внутрь и железная дверь задушила полные отчаянья вопли.
  
  
   Вадим ждал, пил кофе и думал.
   Что случилось тогда, в Доме? Как это случилось?
   Вспоминать о произошедшем было неприятно, гадко. Но мысли раз за разом вновь возвращались к прошедшему. Сдавленные смешки, стоны, прикосновения, боль, переходящая в неприятное, ненормальное наслаждение. Это было похоже на воспоминания оргазма в объятиях престарелой беззубой проститутки. Физиологическое удовольствие, перемешанное с отвращением осознания.
   Теперь Вадим мог точно сказать - ему не нужна сила, приходящая через тошноту, липкие чужие прикосновения и отвращение к самому себе. Ему не нужно попрание самого себя ради эфемерной далекой цели. Он не готов нырять в выгребную яму, чтобы на дне ее найти нет, не алмаз - еще более мерзкий кусок чьих-то испражнений.
   Вадим ждал Пепла. Не то, чтобы Пепел опаздывал - это он сам по застарелой привычке пришел чуть ранее, надеясь подготовится к разговору, обдумать его, но вместо этого сидел и раз за разом непроизвольно прокручивал в уме оргию в подвале. Пытаясь найти, понять, что за сила и как могла заставить его совершать то, что он свершал. Подчиняться тому, чему он подчинялся. Пытался, не мог и все больше утверждался в намерении, с которым приглашал Пепла встретится.
   Дверь наружу отворилась, на несколько мгновений впустив внутрь кафе звуки улицы, на пороге показался Серый. Огляделся, подошел вначале к стойке, заказав что-то, а после уже и прямо к Вадиму. Сел без приглашения, кивнул.
   Вадим не знал как начать, Пепел не торопил. Принесли чай.
   - Пепел... В прошлую нашу встречу ты, как бы это выразиться, почти предсказал то, что потом произошло. И я...
   - Ну-ну, - подбодрил Вадика собеседник, криво улыбаясь.
   - Хорошо. Начистоту. - Вадим вздохнул, собираясь с мыслями. - Скорее всего, если бы не наш тогдашний разговор, я бы толком не осознал произошедшего. Просто старался бы воспринимать его как неприятную, но необходимую часть большего. И пошел бы дальше. Но теперь, и отчасти благодаря тебе, я понимаю, что мне это не нужно. Ни не готов, а именно не нужно, не мое, понимаешь?
   Пепел демонстративно приник к чашке, глядя поверх зло и почти ненавидяще, Вадик взгляд выдержал.
   - И теперь я хочу попросить тебя. О помощи, потому что сам боюсь не справиться.
   - Меня? - ироничное изумление прозвучало в словах Серого. - О помощи?!
   - Да. Тебя.
   - Ну попробуй, хотя мой ответ скорее всего будет "нет".
   Вадим допил и отодвинул в сторону чашку, положив локти на стол подался вперед.
   - Я хочу просить тебя помочь девочкам. Жанну ты вытянул, пусть я и не знаю как, но она ушла с тобой и не вернулась. Вытяни и Олю с Леной, прошу тебя. Я не знаю, во что именно они лезут, но уже понимаю, насколько это гадко и низко. Понимаю, что если они ввяжутся в это окончательно - пути назад для них уже не будет. Они испаскудят себе жизнь навсегда, так, что потом отмыться не смогут. Вся эта Шойгина паранормальность, истинная или выдуманная, я бы, конечно хотел этого, но не такими методами, ты...
   Пепел неожиданно резко хлопнул ладонью по столу, так, что бармен за стойкой обернулся в испуге, напряженно всматриваясь в ситуацию за столиком.
   - Далась вам вся эта паранормальность, - почти прошипел Пепел. - Колдовство, извращения, медиумы, экстрасенсы. Вот человек поднимает сто двадцать килограмм - это нормально? Сто тридцать? Сто пятьдесят? Полтонны, наконец? Где, по твоему "нормально", а где "ненормально"? На каком килограмме начинается? Четыреста семьдесят два - это еще нормально, а вот четыреста семьдесят три - ненормально, паранормально, магия. Да?
   - Пепел, я...
   - Меня тошнит от вас. От вашего идиотизма. От вашей тупости, недалекости, веры в чудо тошнит. Неужели вы никогда не сможете понять, что люди - разные? Что чемпионом нельзя стать, что родившись рахитом, ты не побьешь мировые рекорды спорта, сколько бы ты не тренировался. Лучше других станешь, лучше многих станешь, но чемпионом - никогда! Что магиям вашим никто вас никогда не научит, как безглазого не научат смотреть глазами. Нет у него глаз, баста! И ручек нет, и ножек. Одно большое ухо и то глухое. Вы наделали себе протезов - вместо ног машины, вместо мозгов - процессоры, так чего вам еще нужно?! Нет же, ноете, плачете - "горе нам, мы ничего не можем получить без труда, пота и крови". Ненавижу. Не-на-ви-жу! Вы перхоть, вши без смысла и цели, копошащиеся, только и способные что жрать и трахаться. Шойга родилась с ручками и ножками, Ворона родилась, Карусель - они могут. А ты - никогда не сможешь!..
   - А ты? - Вадик спросил тихо, но его голос прервал тираду уже почти переходящего на крик Пепла, сочащегося ненавистью, брезгливостью, злобой. Осадил, успокоил, заставил справиться с эмоциями и вновь стать самим собой. Холодным, циничным, злым.
   - Что "я"? И для тебя это важно? И ты вынесешь из этого горы полезной информации? - Пепел снова говорил относительно спокойно, но буквально пропитывая каждое слово ядом. - Ищешь ненавидеть меня или пресмыкаться передо мной? Нет, друг мой, ты пришел не за этим, ты пришел отращивать глазки. Пришел искать союзника, легкий и непротивный способ получить то, что наврали тебе ведьмочки. Сделать общее дело, а потом - слово за слово и оп! - без блевоты и собственной спермы в анусе получить все готовое. Ты не к тому обратился, друг мой. Здесь я тебе не помощник.
   - Уже вижу, что нет, - снова тихо же и без истерик, встал. - Уже вижу, что ошибся. Мне действительно очень жаль. Тебя жаль. Девочек жаль. Вот только девочкам я еще могу попытаться помочь. Что ж, привет от вшей.
   Вадим кинул на стол несколько купюр и вышел из кафе.
   - Интересно, - голос прозвучал из отдаленного угла кафе. Карусель сидела никем, возможно кроме Пепла, незамеченная.
   Не для нее ли разыгрывался весь спектакль? Или Пепел действительно, как и все простые смертные просто подвергся ее "отводу глаз"?
   Ведьма встала, пересела за столик Серого, который в задумчивости крутил чашку в руках. Не вздрогнул и не удивился, то ли прекрасно владея собой, то ли действительно зная о Карусели с самого начала.
   - Знаешь, - голос его был задумчив в противопоставление недавней вспышке, злоба во взгляде почти не читалась. - Недавно я видел одного бомжа. паранорма тоже. Его сила в том, что он бессмертен. Не знаю насколько, но он до сих пор жив и это говорит о многом.
   - До сих пор? - Карусель была как всегда немногословна.
   - Если верить слухам - он синантроп. Родился еще едва ли не в четвертичном где-то на территории нынешнего Китая. И что ему это дало? Все предпосылки, казалось бы, налицо - неограниченная жизнь и возможность познавать себя и мир на протяжении тысячелетий. А он бомж. Потому что остался таким же примитивным, каким был тысяч десять лет тому. Научился выживать, добывать пропитание, временный кров, возможно самку, но как был примитивным пра-человеком, так им и остался.
   Карусель слушала. Что-то изменилось и бармен заметил ее, подошел, принес меню, но ведьма только молчаливым кивком указала на чашку в руках Пепла, а потом кивнул в ответ на вопрос "чаю?".
   - Или взять, к примеру смотрящего, Кромаха. Что он может? Управлять воронами и все. Все! Ничего больше. А является одним из наиболее уважаемых и опасных паранормов из тех, кто мне знаком. В чем разница, Карусель? Почему посредственность в лице Шойги управляет одаренной и опасной ведьмой вроде тебя?
   Ведьма снова промолчала. По лицу ее не было заметно, чтобы слова Пепла задели хоть какую-нибудь струнку в ее душе. Такая же спокойная и равнодушная она приняла чай из рук бармена и снова обратила взгляд на Серого.
   - Шойга прислала тебя за мной шпионить? - Пепел криво улыбнулся. Затухшая было искорка ненависти вновь разгоралась в глубине зрачков. - Чтобы не убежал, не пропал до того, как исполню обещанное? Не побоялась за тебя?
   Подколка снова прошла мимо. Карусель пожала плечами:
   - Нужно будет - убью.
   Пепел рассмеялся.
   - Кто бы сомневался! Чем занимаешься сегодня вечером? Ох, прости, я же отлично знаю - следишь за мной! Тогда как насчет того, чтобы перенести слежку в какое-нибудь более интимное заведение, клуб, ресторан? И не прятаться на этот раз?
   Карусель впервые за встречу слегка улыбнулась.
  
  
   Вечер шел своим чередом. Пепел был необычно разговорчив, едва ли не весел. Шутил, почти не переходя на остроты и сарказм. Был галантен и обходителен, словно бы не замечая немоногословности собеседницы. Они, презрев такси, прогулялись через центр. Задержались у фонтана, Карусель курила, а Пепел смешно и ничуть не обидно развлекал ее подшучиванием над малолетними скейтбордистами, неуклюже пытавшимися ставить свои "трюки".
   Позднее летнее солнце еще виднелось над крышами домов, едва задевая их рыжим боком, а они уже снова шли, не особо, казалось, заботясь цели пути, ничуть не уставшие. И всем вкруг могло показаться, что видят они не более, чем одну из многочисленных молодых пар на самом старте грядущих отношений. Светловолосую стройную девушку взглядом спокойных, вдумчивых глаз озирающуюся окрест и лишь изредка переводящую взор на спутника. И парня, веселого, говорливого, чем-то даже милого, если не встретиться с ним взглядом.
   Путь направил их дворами, небольшое подвальное кафе, каких сотни по всему городу встретило одобрительный кивок со стороны Карусели, стоило Серому указать на него. Вошли...
   Уже только находясь внутри, Карусель почуяла неладное. Расслабляющая болтовня Пепла сбила такое надежное, такое привычное чувство опасности. Внизу оказалась совсем не уютная забегаловка, какой тут было бы положено быть, а целый зал-ресторан. С охраной, сводчатыми потолками старого винного подвала и весьма специфической клиентурой. Точнее клиентура была почти самая обыкновенная - такие себе любители "андеграунда", искренне считающие, что посещение малоизвестного, но дорогого заведения автоматически делает их особенными.
   Вот только в самом углу, возле автоматического камина сидел и жрал, язык не поворачивался назвать этот процесс едой, Кромах. В стороны летели капли жира, кусочки мяса, рис, рассыпанный уже по половине стола, валялся всюду. Кромах был все так же, как и обычно, всклокочен и неопрятен и, что больше всего поразило Карусель, ничуть не меньше нее удивлен. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы проглотить застрявший в глотке кусок и собраться с мыслями. Он обтер руки, блестящие до локтя от стекавшего по ним жира и через весь зал гаркнул:
   - Серый Пепел! - повелительно поманил пальцем, а официантке указал на стол, намекая на что-то, понятное только ей.
   - Кромах, - Пепел, а за ним и Карусель подошли к столику, Серый слегка кивнул, здороваясь, девушка же, внутренне уже стянувшаяся в тугую пружину, не знала как себя вести. Кромах снова поманил Пепла пальцем, а когда тот наклонился ближе, ухватил за ворот, притягивая к себе:
   - Ты хоть понимаешь, пацан, куда ты привел... - толчком отпустил парня, взглядом остановил охранника, подошедшего ближе явно не с целью помогать несчастным. - Ты хоть понимаешь, что за люди сюда заходят время от времени и что...
   Последнюю фразу он не договорил, просто указав взглядом пронзительно-черных глаз на Карусель.
   Подскочила официантка, смахивая на поднос всю ту свалку, что оставалась после "ужина", на освободившееся пространство поставила бутылку вина без этикетки, бокал. Исчезла почти так же быстро, как и появилась. Кромах налил, медленно. Большими глотками, словно в едва сдерживаемой ярости, выпил. То ли помогло вино, то ли этих нескольких секунд хватило ему, чтобы обдумать ход дальнейшей "беседы", но Кромах успокоился и жестом указал на стулья за соседними столиками:
   - Берите и подсаживайтесь, - дождался, пока его указание было выполнено. - Ты думаешь, что ты не дурак, Серый Пепел, но ты очень сильно ошибаешься.
   Карусель он словно бы и не замечал.
   - Ты привел ее сюда в расчете на так называемое "право первого", вот только ты, наверное, забыл, что мы люди. И мы привыкли чихать на все права, кроме права сильного. И нам. Нам, - он ткнул себя в грудь большим пальцем, - без разницы, траханая она или нет. Тобой или Кришной, или господом богом. Тем более, что она уже давно не девочка.
   - О чем это он? - Карусель повернула демонстративно равнодушное лицо на спутника, подчеркивая, что пусть Пепел стелется перед вороньим пастухом. Но не она, Карусель, свободная ведьма. Пепла же ее вопрос поставил в не самое удобное положение, зрачки его полыхнули злобой. Выручил его Кромах:
   - Можешь пояснить, я не спешу.
   Пепел едва заметно кивнул, то ли благодаря, то ли повинуясь.
   - О праве первого. Согласно эзотерическим взглядам особая популярность девственниц...
   - О том, что он думает, что если трахнет тебя, то никто больше на тебя прав не заявит, не спросив с него, - перебил Кромах, зло сверкнув глазами. - Вот только ты охрененно не прав, пацан. По трем пунктам.
   Кромах демонстративно начал загибать пальцы:
   - Она не девочка - раз. Трахать ее никто здесь и не собирался - два. И даже если бы и собирался - сделал бы это вне зависимости от - три. Значит так, пацан. У тебя еще семь дней. Семь. Ты помнишь?
   Пепел кивнул:
   - Помню. Семь.
   Кромах кивнул удовлетворенно:
   - А теперь выметай этот мусор из моего заведения.
  
   - Значит, ты пытался сказать всем, что спишь со мной, - Карусель не спрашивала, утверждала. Поужинать так и не вышло, и они неторопливо шли темнеющей аллейкой.
   - Не совсем, - в темноте глаз Пепла не было видно и оттого общаться с ним было несколько легче. - Я действительно собирался переспать с тобой.
   - Чтобы защитить? От них? - в голосе девушки явственно звучала ирония.
   - Чтобы переспать! - Пепел фыркнул, подхватывая насмешливый тон, - иначе какого я бы водил тебя пред темны очи смотрящего?
   - Ну, например, чтобы я подумала, что ты пытался меня защитить от них, переспав со мной. Чтобы, восхищенная, я переспала с тобой, не важно, что поступок твой не имел смысла. Чтобы...
   Карусель умолкла после такой длинной речи. Подхватил Серый:
   - Чтобы?
   - Это ты мне скажи. Зачем тебе спать со мной. Ворона. Соплявка. Теперь я. Мелкие тебя не интересуют. Или интересуют? Зачем?
   Пепел рассмеялся в голос, но всеже в нотках смеха слышалась напряженность. Тонкая игра или грубая игра? С такими людьми, как он всегда сложно понять - он сплоховал или пытается изобразить, что сплоховал.
   - Да я, знаешь ли, мужчина, а мужчинам свойственно...
   - Значит я права, - на этот раз Карусель не давала запутать себя потоком слов, осторожно вычленяя из него только нужное. - Ты действительно перебираешь всех. Из похоти или с целью? Зная нас, думаю, что с целью. Так какая же у тебя цель?
   Пепел остановился, чуть обернувшись к спутнице. Лиц друг друга они почти не видели - фонари почти не пробивали густые кроны деревьев.
   - И ты правда хочешь знать?
   Карусель промолчала. Не посчитала нужным озвучивать очевидного.
   - Хорошо. Я хочу, чтобы ты умерла, - он выдержал долгую паузу, играя. Почувствовал, как напряглась рука в его руке, которую он так и не отнял, разворачивая ее. - Хочу, чтобы ты умерла тогда, когда вместо смерти уготовано будет кое-что худшее.
   Карусель совершенно серьезно кивнула.
   - Вот только это тебе зачем? Почему так? - дернула шевелюрой. - Но тут ты уже не ответишь или соврешь. Хорошо. Не в кустах.
  
  
   Кусок истории второй. С оттенком трагизма.
  
   Вадим
  
   В зоопарке были волки. Три или четыре серые поджарые твари, с мило приподнятыми бровями и взглядами затравленных хищников. Неторопливые, но быстрые. Точные, но несуетливые. Словно так и зовущие - "погладь собачку". Погладь собачку и она оттяпает тебе ручку. Естественно, гладить никто не торопился.
   Волки ходили по своему небольшому вольеру. Ходили не спеша, гуляли. Но присмотревшись, становилось ясно - они метались. Метались хуже, чем мечется тигр в клетушке три на три. Хуже, чем змея под рогаткой извивается в бессилии защититься. Они давно поняли, где они. Давно поняли, что свободы им не видать, что жизнь их здесь и завершится, смирились, наверное. Но природа брала свое. Они просто не могли стоять или спокойно лежать, что-то гнало их от одной стены до другой и примитивного разума хватало лишь на то, чтобы сдержать себя совсем чуть-чуть. Немного. Превратить безнадежные броски из стороны в сторону в иллюзию спокойствия и целенаправленности.
   А видели это немногие.
   И в этот вечер, на улице Пушкина, точно тот самый волк из вольера прогуливался Вадим. Шел неторопливо, закуривал временами, твердым щелчком отбрасывал окурок, не суетился, ни разу не взглянул на часы или экран телефона. Но за всей внешней твердостью и спокойствием царила чудовищная маска паники. Вадим едва сдерживал себя от стонов бессилия или крика. Курил, чего не делал уже очень давно, забивая в себе отчаяние.
   Ничего не выходило. Он был здесь дважды, но дома просто не было. Были здания, переулки, дорога и кладбище неподалеку - все было, кроме чертового остова!
   Телефоны Оли и Лены раз за разом отвечали ему долгими гудками - раз за разом - но никто не брал трубку. Соседки по общежитию не могли сказать ничего определенного, да это и не требовалось. Вадим мог сказать точно - обе девушки уже в Доме. Он опоздал. Возможно, на те самые полчаса, потраченные на бессмысленный разговор с Пеплом.
   Вадим не знал, что происходит сейчас с ними внутри, не знал как, но понимал, что опаздывает, если еще не опоздал окончательно.
   Ведьмам он звонить не собирался, прекрасно понимая, что в этом деле они не помощники и даже, может быть, наоборот. Они все затеяли, с чего бы им рушить свои планы только потому, что он, Вадим, считает их неправильными, противоестественными? Более того - они никогда и не отрицали, даже утверждали, что все, чему они будут учить, что умеют сами - неправильно и противоестественно. Что именно в этом и состоит суть их силы и что иначе силы не достичь. С чего бы им менять планы на двух новых адептов, двух новых жриц Обгорелого Дома? Да уж скорее они тихо и мирно прикопают его в овраге, Вадим ничуть не сомневался в способности Шойги или Карусели на убийство. И если Ворона еще и отличалась чем-то от своих товарок, то даже она не станет поддерживать вредные для себя подвижки.
   Сверкнул огонек зажигалки и только благодаря ему Вадим заметил у дороги Шойгу. Вздрогнул, сделал пару шагов назад, но ведьма уже и сама заметила его. Медленно прикурила, с прищуром глядя на парня и было в ее взгляде что-то... что-то цепенящее, липкое и при этом жесткое, не позволяющее сдвинуть ноги с места. Вадим не мог даже смахнуть выступивший на лбу пот, все силы уходили на то, чтобы подавить рвущийся откуда-то из желудка тонкий животный визг. Чтобы смерть встретить как человек, а не как извивающийся в ужасе хорек.
   Спасла, а может быть и ничего не изменила, машина такси остановившаяся рядом с ведьмой. Шойга затянулась, сигарета на несколько мгновений ярко подсветила ее лицо. Подмигнула и села на переднее сиденье.
   Вадима прошиб пот. Словно что-то страшное только что пялилось на него из глубин лесной чащи, древнее и неравнодушное к твоей смерти. Но потом передумало. Или ему было просто лень. Ноги подгибались. Потребовалась не одна минута, прежде чем парню хватило сноровки справится с сигаретной пачкой. Еще полчаса ушли на то, чтобы прийти в себя окончательно. Шойга покинула Дом. Это ничего не значило, кроме того, что если ему все же удастся проникнуть внутрь - ее он там не встретит.
   Но оставалась проблема - как?
   Снова время измерялось шагами. Опять человек метался вдоль дороги неторопливой волчьей походкой. А Дом издевался над ним, не даваясь взору, но давая понять, что он-то здесь, рядом. Вадим почти слышал скрип заржавевшей качели, тихое шипение ветерка в провалах окон. Почти мог поймать, различить эти звуки, но, стоило ему прислушаться - иллюзия распадалась, Дом не давался ему.
   Успокоится. Просто успокоится. Нервы никогда не помогают делу. Нельзя увидеть? Будем действовать иначе. Слушать.
   Вадим, наплевав на привычки и правила, уселся прямо на пыльный бордюр. В который уже раз за сегодня прикурил, но тутже потушил сигарету. Тихий треск тлеющего табака сбивал его, мешал слушать.
   Вот шум листвы, тихий скрип ветвей едва пробивается сквозь него. Машин нет - это очень помогало. Ночь, тишина - это тоже хорошо. Комары, легкий звон на фоне звезд, молчаливых, бесслышных. Шорох, это что? Пыль? Да, пыль метет сквозняками по асфальту...
   Машина. Гул мотора разбил вдребезги только начавшую проясняться картину. Перед мысленным взором легкие мазки звуков улицы затмились горячечно-жарким рокотом, смазались, растаяли или переврались, исчезли. Запах теплого металла, едкая вонь резины - запахи, еще одно, что может помочь? Резкий пронзительный крик клаксона и быстрый упругий ветер на лице - машина промчалась в каком-то полуметре от него, сидящего. Скрип покрышек, щелчок двери, хлопок. Снова пронзительная тишина, всецело состоящая из гула двигателя.
   Отдаляется.
   Теперь сквозь него стало возможно различить цокот - каблуки, девушка, ведьма. Сейчас это было не важно, Вадим полностью обратил себя в слух, жадно ловя каждый звук, полутон, эхо. Вот цокот сменился - под подковками больше не асфальт, а разбитая и съеденная упорными сорняками каша из земли и крошева. Вот тихий, едва различимый взвизг - каблук чуть-чуть соскользнул с одного из камушков. Его хозяйка даже вряд ли заметила, но для Вадима сейчас не было ничего важнее - она уже там, она уже там, где он не может видеть, идет по двор к дому!
   И словно в награду за упорство в уши тут же ворвался скрип ржавого металла, стон старых конструкций, гулкое эхо бьющегося в сгоревших стенах ветра. Заскрипели гаражные ворота, заменяющие Дому двери, цокот каблучков скрылся за их холодным молчанием, но это было уже не важно - он слышал Дом, он мог идти!
   Вадим встал и вслепую, боясь потерять ту тонкую связующую ниточку, что удалось нащупать, побрел на слух. На обратной стороне век точно тонки штришками, пунктирами пульсирующих капилляров выводились звуки. Шорохи, скрипы, стоны. Вот по правую руку осталась фальшиво плачущая качель, зло взвизгнув ему вслед. Тихо бормочущий картоном и полиэтиленом мусор окружил со всех сторон, пытаясь не то сбить, не то просто по привычке. Дом притих, шум ветра в его обугленных костях сейчас рисовался на веках дыханием огромного, безнадежно больного, но именно потому особенно опасного зверя.
   Вот носки туфлей ткнулись в ступени, Вадим едва не упал, замахал руками стараясь коснуться шершавой, всей в чешуйках облезающей краски, поверхности ворот. Он дошел - раскаленной иглой билась в голове единственная мысль.
   Но ладони не встретили сопротивления, проваливаясь в пустоту, тело качнуло вперед и Вадим рухнул, приложившись головой о железный косяк. Последней мыслью, мелькнувшей в мозгу перед погружением во мрак беспамятства было - "она не закрыла ворота, как же я не обратил на это внимание, она не закрыла ворота!"
  
   Голова раскалывалась.
   Вадим открыл глаза и в какую-то секунду едва не закричал от ужаса, пораженный страшной догадкой - ослеп. Но глаза спустя некоторое время приморгались к мраку, стали едва различимы очертания ступеней вверх и вниз от площадки. Он лежал внутри подъезда и ворота за его спиной были заперты. Еще даже не успев подняться и прикоснуться к ним ладонью он почему-то понял - не закрыты, а именно заперты. Дом поймал его.
   Парень вслушался, все так же лежа, пока еще не рискуя подняться, кожей головы ощущая припекшую его к полу кровяную корочку. Сколько он пролежал? Сейчас темно, ночь. Значит, могло пройти как полчаса-час, так и полные сутки или даже... но об этом думать не хотелось. Снизу, из глубины, слышалось что-то невнятное - то ли всхлипы вперемежку с чавканьем, то ли мокрое хлюпанье крупных капель о лужу. Звуки в ушибленной голове рождали самые неприятные химеры. Образы беззубых старушечьих ртов, беспалых культей и чего-то еще, не менее рвотно-мерзостного, о чем не хочется даже помышлять, когда надеешься сохранить ужин в желудке.
   На мысль еде немедленно отозвался урчанием желудок, напоминая, что за весь день (или уже два?) в нем не побывало ничего кроме бутерброда и чашки чая, но в то же время начало подташнивать.
   Сотрясение мне обеспечено, - вялая мысль толком не села в голове, вытесненная болью и внезапно вернувшейся тревогой за девушек. Они должны были быть где-то здесь, все еще должны были... Но кто же тогда закрыл ворота, втащив его внутрь и оставив лежать. Кровоточащего, без сознания. Ведь явно же втащил, сам он не мог упасть так далеко в подъезд. Взял под руки и поволок, будто мешок с картошкой, роняя с его головы на бетон багряные капли...
   Вадим непроизвольно тряхнул головой, прогоняя становящийся слишком уж пугающе-правдподобным образ. Корочка треснула, резанув голову, по волосам тут же потекло теплое и вязкое. Парень отполз к стене и осторожно сел, опершись спиной.
   Так кто же его запер? Осторожно, по стене, Вадим встал, надавил на ворота, убеждаясь в том, что догадка верна - да, запер. Кто? Та, кто вернулась, за кем на слух он прошел к дому? Шойга, Карусель, Ворона? Пепел или Жанна? Оля с Леной? Сейчас он готов был поверить во все, что угодно.
   Прошло еще какое-то время и Вадим нашел в себе силы передвигаться почти не касаясь стены, но какое-то наитие, импульс, повел его не вниз, к комнате, а вверх по ступеням. Наитие недоброе, неволящее. Заставляющее против его желания. Вадим был слишком слаб, чтобы не подчиниться. Пошел, как готов "пойти" стоящий на краю пропасти. Шаг за шагом, восемь ступеней.
   На девятой его спасла слабость. Спасла потому, что девятой ступени просто не было. Ступени обрывались в чернильный мрак обрушившегося этажа. Голова кружилась, ноги подрагивали и желала того неведомая сила или нет - Вадим сел.
   Вдалеке - в недостижимых сейчас трех-четырех метрах напротив лестницы - едва серел проем окна. Снаружи все еще была ночь и он ничего не освещал, лишь обозначал свое присутствие. Неудержимо захотелось оказаться там, по ту сторону стены. Где не болит голова, где нет пугающих, мерзостных звуков, где люди, цивилизация и безопасно. В горле что-то заклокотало, ком подкатил едва ли не к самой гортани, захотелось зарыдать, как в детстве, когда слезы решали если не все проблемы, то уж половину точно.
   Вадим справился с сбой нелегким, но привычным усилием. Аккуратно, не вставая, сполз вниз со ступеней, напоследок оглянувшись на окно. Оклематься бы, прийти в себя, изгнать гадкую вяжущую слабость и головокружение и он легко допрыгнет туда... По-крайней мере в это хотелось верить.
   Внизу ощупью нашел проход в комнату, память не подвела и необычайно живо нарисовала перед мысленным взором ее очертания. Матрасы, табуретки, ниши в стенах там, где давным-давно вынули кирпичи. В одной из таких ниш должны быть свечи и спички. Вадим пошел вдоль стены, шаря руками. Нашел, пусть казалось, что прошла вечность, ни разу при этом не оступившись. Вышел, так же - на ощупь обратно, успев еще самому себе удивиться, что это погнало его в предбанник подъезда вместо того, чтобы зажечь свечу прямо на месте. Может то, что мерещились ему в темноте чье-то дыхание и тихое деревянное похрустывание.
   Свет огня резанул к привыкшим к полному мраку глазам, спичка обожгла пальцы и упала, затухнув. Со второй было легче, Вадим осторожно прикрыл ладонью робкий разгорающийся огонек, оберегая его от сквозняков, во всю гулявших окрест. Огонек придал смелости, помог собраться с мыслями, даже головокружение на время отступило. Осмотр ворот подтвердил то, что чуть раньше сказали ладони - ворота были заперты. Заперты снаружи, что оставляло надежду на то, что ведьм внутри нет. Несколько секунд Вадим выравнивал дыхание, готовое было снова сорваться при виде ржавой стали на пути к отступлению.
   Внизу у ведьм должны быть какие-нибудь медикаменты. Пусть даже просто наркотики - сейчас это не имело значения, Вадим был должен привести себя пусть в относительный порядок, пусть на время. В конце концов он забрался сюда с конкретной целью и ее еще не выполнил. Панические мысли удалось победить - это уже полдела. Вначале прийти в себя...
   Он снова пошел вверх по ступеням - осмотреть все еще раз, прежде чем спускаться в подвал и искать девушек в тех небольших двух комнатах, которые сейчас представлялись едва ли не лабиринтом Миноса.
   Восемь ступеней и тьма на месте девятой. Черный зуб балки, угадывающийся у правой стены, когда-то поддерживавший пол. Парень тряхнул коробок - спичек было много. Поджег одну из них и аккуратно уронил в темнеющий зев дома. Что там было раньше? Ведь помещение немаленькое - почти во всю площадь строения, но при этом никаких проходов туда, окон.
   Спичка спланировала вниз, но потухла, так и не достигнув пола, задушенная густой темнотой. Вадим повторил пытку, при этом зажжа сразу две. Но результат был тем же. Точно затаившееся внизу зло не желало быть увиденным до поры, до времени, выжидало. Еще две безуспешные попытки и парень решил не тратить больше спичек, пошел обратно, к комнатам. Оступился, едва не слетев кубарем.
   Нужно найти что-то, чтобы справится с головокружением.
   Робкий огонек единственной свечи не смог полностью совладать с царившей в комнате темнотой, но и испускаемого им света было достаточно, чтобы Вадим разглядел смутные очертания не по-человечески, ненормально сидевшего на ножке табурета тела.
   Карусель.
   Вадим обомлел, не зная как себя вести, не понимая что делать. Заметила ли она его? Черт, конечно же да - он же со свечей вошел, да и шумел до этого изрядно. В обычной ситуации причин беспокоится не было - Вадим был отлично развит физически, но сейчас... сейчас с ним справился бы даже ребенок. В пересохшем горле слова связываться воедино не хотели и первые звуки больше напоминали хрип, нежели нечто внятное. Со второй попытки удалось:
   - Аптечка есть?
   Карусель не ответила, не повернулась - сейчас уже парень разглядел, что сидит она к нему спиной - но медленно, будто неживая из ужастиков, подняла руку, указывая. Каждое движение ее сопровождалось сухими щелчками суставов.
   Палец указывал на одну из ниш, до которых Вадим еще не добрался в поисках свечей. Аптечка. Обыкновенная автомобильная аптечка, баклага с чем-то прозрачным, чипсы. Вадим осторожно укрепил свечу на табурете, накапав парафина и стараясь не сводить глаз с Карусели. Казалось, плечи той слегка подрагивают, словно она замерзла. Может быть это огонек свечи выкидывал такие фокусы, но подумав, Вадим понял, что и сам он продрог до костей, долгое время пролежав на остывшем бетоне. Поднял с пола и укутался в одно из валявшихся там одеял и только после этого приступил к осмотру.
   Прозрачная жидкость в баклаге к счастью оказалась не спиртом, как он подумал вначале, а водой, аптечка была наполовину опустошена, но и в ней нашлись анальгин с церукалом. Вода справилась с жаждой. Лекарство - с болью и головокружением. Стало легче, страх перед Каруселью отступил.
   - Карусель, - начал было он, но запнулся. Стоит ли к ней сейчас обращаться, он не знал. Она указала ему на аптечку, воду, словно заранее подготовила их там, собрала в одном месте, но что-то останавливало парня. Почти с иронией подумал он, что напрягает его вовсе не ее поза, которую любой человек в здравом рассудке счел бы просто невозможной, а что-то еще. Что-то... Звук. Звук откуда-то из глубины дома. Не то всхлипывание, не то чавканье. И невесть откуда взявшаяся мысль о том, что Карусель к этим звукам имеет или будет иметь самое непосредственное отношение.
   Будет иметь? Что за бред?
   Вадим списал все на последствия сотрясения, отметая прочь страхи и попробовал еще раз.
   - Карусель... - ведьма повела головой из стороны в сторону, словно предостерегая его, тихо захрустели позвонки, но он уже собрался с духом. - Где девочки?
   Что случилось дальше он понял смутно. Грохнул, вылетая из-под ведьмы, табурет, а сама она, казалось, при этом почти не двинулась, просто выпрямила ноги. Из положения на корточках будто бы перетекла в положение стоя, так, что корпус при этом даже не двинулся. Голова же ее, как у совы, развернулась почти на сто восемьдесят градусов, треск позвонков прозвучал выстрелом.
   Вадиму хватило одного взгляда на перекошенное, чудовищное лицо, чтобы ноги просто подломились. Нет, не лицо, харя чудовища, которое он принял за Карусель измазано в крови, широко раззявленный рот казалось почти без губ, но с огромными, бледными деснами, и яркие, почти светящиеся болезненным нездоровым светом глаза. Лишь одно мгновение тварь стояла на месте, прежде чем броситься на него. Может предательски подкосившиеся ноги спасли его во второй за сегодня раз, может он просто стоял на пути - чудовище скрылось в проходе, свеча погасла.
   Вадим не сразу осмелился зашевелиться в кромешной темноте, до звона вслушиваясь в странные звуки, доносящиеся откуда-то из глубины Дома. То ли всхлипы, то ли чавканье. Перед глазами все еще вспышкой фотоэффекта стояло чудовищное лицо, узнать в котором Карусель было почти невозможно. Что это было? Реальность? Или сотрясение играло с ним странные шутки.
   Тошнило, голова раскалывалась.
   Лишь спустя долгие минуты, показавшиеся часами, парень осмелился, наконец, зашарить рукой по полу в поисках выпавшей свечи. Нашел, долго возился с коробком - руки неожиданно для него почти не слушались, ломая одну спичку за другой, но вот огонек снова затеплился над воском. В комнате кроме него никого не было, пусть воображение и успело уже нарисовать тянущиеся изо тьмы корявые лапы и раззявленные рты. Вадим выдохнул, только сейчас сообразив, что не дышал уже едва ли не минуту. Для верности глотнул еще несколько таблеток, не очень представляя требуемые дозировки, встал. Булькнул несколько раз баклагой, пытался распечатать чипсы, но руки слушались плохо.
   Выходов, как у того достопамятного кролика, проглоченного удавом, представлялось только два. Ворота ему не открыть, их запирали снаружи, значит остается только дожидаться пока Ворона или Шойга не вернуться и не соизволят позволить ему покинуть это место. Дожидаться неизвестного наедине с чудовищной образиной и пугающими звуками из бойлерной. Наедине с тошнотой, головокружением и голодом. Выход не из приятных.
   Но второй был еще менее надежен - попытаться допрыгнуть до окна со ступеней лестницы. При этом не сверзившись вниз на обгоревшие зубы обрушившихся переборок, в помещение, выход из которого, возможно, и вовсе отсутствует. Из помещения, которое пугает даже больше, чем все уже увиденное им здесь вкупе. Или, напротив, не выпасть из окна наружу, рискуя сломать себе шею.
   "Да что это я", - одернул себя парень. Даже головой тряхнул, вызвав новую волну тошнотворного головокружения. Он пришел сюда не для того, чтобы бежать. Не затем, чтобы метаться по двум крохотным комнатушкам и лестничной площадке. Не дрожать и скулить в саможалении. Он, черт возьми, сюда людей спасать пришел. Именно так - патетично, пафосно, но именно за этим он здесь и оказался. Спасти девочек от участи, которую он считал страшной. Не знал, чем именно, но был готов почти на все, только бы ни его, ни их она не постигла.
   Такие мысли помогли собраться. Отвлечься от пугающего хлюпанья, головокружении, совладать с дрожью рук и заставить, наконец, ноги держать тело.
   "Распустил нюни", - с насмешкой подначил себя Вадим. Сделал несколько шагов взад-вперед для верности. Зачем-то поднял перевернутый табурет, постоял какое-то время над ним.
   Как же просто ломается жизнь, представления о реальности, пришло ему в голову. Еще совсем недавно жил привычной жизнью. Учился, работал. И вот уже как данность принимает существование в этом мире домов, которые не найти случайно, ведьм, зла, чем бы оно ни было. И, главное, совершенно не понимает того перехода, когда ненормальное вдруг стало частью жизни.
   Хватит.
   Вадим вновь тряхнул головой, отгоняя философию, но в этот раз его не настигли боль и тошнота. Может таблетки начинали действовать. Может просто действительно - хватит.
   Всего несколько шагов до бойлерной. Огонек свечи дрожит, будто в испуге, доверчиво клонясь к прикрывающей его ладони. Голова звеняще-пуста. Бойлерная не закрыта.
   Внутри...
   Вадим понял что опоздал. Опоздал не на секунду-две. Даже не на час. Весь его поход сюда был бессмысленным. Не задержись он для разговора с Пеплом, попади сюда засветло, не ушибись, возможно, все было бы иначе. Возможно, он застал бы все еще тогда, когда действо было обратимо хотя бы отчасти. Вновь затряслись руки, ослабли ноги, но голова оставалась ясной, безжалостно позволяя отчетливо примечать и оценивать каждую мельчайшую деталь чудовищной сцены.
   ...округлый зад Лены, склонившейся на четвереньках и совершенно по животному трясущую головой, вырывая очередной кусок...
   ...залитый багровым рубанок в стороне и мелкую желтовато-белую стружку рядом с ним...
   ...лицо Оли, теряющее даже отдаленное сходство с человеческим, когда она запрокидывала голову, заглатывая, практически не жуя...
   ...стамеску, торчащую из шмата растерзанной плоти, бывшей некогда живой рукой живого человека...
   ...Карусель, сидящую меж девушками, со взглядом страшным, пустым, не выражающим ничего...
   ...и кровь. Повсюду - на полу, телах, одежде, стенах, инструментах и даже потолке. Страшно было представить, что вся эта кровь умещалась в одном единственном человеке...
   Вадим отступил, в ужасе и отвращении одновременно, но страха, как ни странно, не было. Он знал. С самого начала. Еще только собираясь войти сюда за ними - он знал. Поздно. Пепел украл у него те самые полчаса, которые еще могли бы решить, пустись он сразу спасать девчонок. Своим бессмысленным монологом, своей не несущей информации речью, которую он, Вадим, был вынужден слушать только потому, что так его научили - не уходить до конца разговора.
   Он не очень понял, как именно оказался на краю обрушившейся лестницы - ноги снова принесли его туда не спросив о желании. Свеча потухла, но света хватало - яркий слепящий прямоугольник окна выглядел вратами в другой мир. Снаружи было утро. Или день. Или вечер - это уже не имело такого значения. Он опоздал.
   Вадим в сердцах швырнул погасший кусочек парафина вниз, в жерло дома, не желавшее принимать в себя ни единый лучик, и то проглотило его даже не чавкнув.
   Дожидаться, пока дверь откроется смысла не было. Эти... эти существа - опасны. Помощи ждать не от кого.
   Вадим сделал несколько шагов вниз, беря небольшой разбег и почти с места рванулся вперед. Попал ногой на выступавший из стены обломок переборки, тут же обломившийся, но давший ему лишний метр, так необходимый, недостающий до окна. Упал животом на подоконник, едва не свалившись назад - Дом словно не желал расставаться со своим гостем - но удержался, балансируя и стараясь сесть.
   Тут его и настигла новая волна головокружения. Яростно колотящееся сердце выплеснуло в и без того многострадальный мозг волну адреналина и Вадим полетел вниз, глупейшим образом перекособоченый, скрюченный. Наружу. Не внутрь - наружу - только и успел подумать парень. Вырвался.
  
   Сознание не пришло. Сознания не было. Были обрывки, картинки, образы и боль. Была чудовищно-белесая кость, торчащая прямо сквозь разорванную штанину. Была стена Дома, обратная, та, которой он раньше не видел. И была женская рука, волокущая его за ногу все ближе к этой стене. Вадиму казалось, что тогда он закричал.
  
  
   Елизавета Андреевна
  
   Она не могла спать который день. Едва она закрывала глаза и сознание обволакивала дымка, как видела лицо нового парня дочери - Сергея. Пепла.
   Ему должно было бы быть уже не меньше пятидесяти. Вначале она не была уверена, все думала, что ей примерещилось, что это не тот, не он. Но теперь уже не знала, что и думать. Сознание, измученное бессонницей и кошмарами, было готово верить во все, что угодно. И этот звонок несколько дней назад...
   Елизавета Андреевна делилась с дочерью многим, если не всем. После того как падение приковало женщину к инвалидному креслу дочь оставалась единственным существом, с которым та общалась постоянно. Соседки приходили и уходили, участковые врачи сменялись и было сложно поддерживать отношения с кем-либо, если ты не способен посещать его хотя бы раз в месяц сам, а не тянуть к себе, в убогую квартирку стареющего инвалида. Потому дочь оставалась отдушиной, избалованной, эгоистичной, но единственной, любимой.
   И все же кое-что Елизавета Андреевна не рассказывала даже ей. Упоминала, недоговаривала, старалась сгладить и списать на забывчивость. Смерть матери, Софьи Алексеевны, бабушки Жанны.
   Последние дни той были страшны, гнетущи, муж то и дело "задерживался на работе", только бы не слышать тяжелое старческое дыхание в соседней комнате, с хрипом, присвистом, бормотанием. Мать была почти полностью разбита болезнью, но временами случались и "легкие дни". Дни эти выпадали обычно на ночь и страшнее всего было просыпаться от буравящего взгляда и различать неподвижно стоящего над тобой человека в темноте комнаты. Вести обратно, безмолвную, легко подчиняющуюся, но словно деревянную, только для того, чтобы спустя час вновь проснуться от ее взгляда. Или мучиться бессонными ночами, ожидая, когда же настанет тот момент, и мать снова придется вести спать, вслушиваться в каждый скрип кровати, каждый стон, невзначай разбирая в ее сонном бреде кошмарные истории о чудовищах в людском обличье.
   Мать Елизавета Андреевна любила, но стоит ли говорить, что смерти ее в последние дни ждала едва ли не с нетерпением.
   Последние дни были еще страшнее. Мать кричала, кричала не переставая, едва приходя в сознание. А врачи отказались приезжать уже после третьего вызова только для того, чтобы колоть морфин. Временами крики прекращались, мать било в припадке и приходилось сидеть рядом, разжимая челюсти и придерживая язык, проклиная себя за постыдные мысли просто ничего не делать и дать старухе задохнуться. А потом звонки от детей ее подруг - слезные, с просьбами приехать, побыть, помочь, подежурить хоть пару часов, дать выспаться - они все умирали почти одновременно, ее подруги со славой ведьм.
   Первой отошла в мир иной Руфь Мирзакаримовна - злобная карга с черным взглядом. О ней Елизавета Андреевна дочери не рассказывала никогда, хоть и бывала та у них в гостях ничуть не реже тети Мирры. Какой она была в молодости - запомнить не удалось, словно всегда старшая ведьма выглядела как оживший иссохшийся труп с неправдоподобно живыми, подвижными глазами. Умирала она две недели, хотя врачи дали только ночь, и умерла не своей смертью.
   Ее дочь Камилла - подруга Елизаветы - в последние дни больше походила на призрака себя самой. Запавшие красные глаза, до синевы бледное лицо, голос дрожащий, тихий. За два дня до трагедии она приходила в гости, плакала. Просила побыть у нее дома, переночевать, жаловалась на мужа, доведенного до края постоянным кошмаром.
   Елизавета не смогла. Ее мучения только начинались, но матери уже нужен был постоянный присмотр.
   А через два дня Руслан, муж Камилы, зарезал тещу, смертельно ранил пытавшуюся ее защитить жену и, осознав содеянное, выбросился с шестого этажа.
   Уже тогда поползли слухи о том, что это Руфь, не желая уходить сама, утянула с собой семью, оставив двоих внуков сиротами. Уже тогда "знающие люди" начали давать советы по облегчению отхода ведьминой души.
   Елизавета Андреевна корила себя. Ведь поддайся она тогда на уговоры Камилы, уйди к ней, кто знает, как бы все повернулось. К тете Мирре она пришла сама, хоть ее дочь Анжелина и не настаивала после первого отказа.
   Пережила кошмар последней ночи и своими глазами видела вылезающие из прибитого к двери топора гвозди. Она не желала себе увидеть такое снова.
   Телефон "специалиста" ей дала именно Анжелина. Она была намного младше Елизаветы и они никогда особо не дружили - семейная женщина с одной стороны и девочка-подросток, почти ребенок - с другой. Но пережитое сплотило их и девушка порекомендовала человека, советам которого она следовала сама. Елизавета Андреевна ограничиваться только советами побоялась и настояла на личном присутствии "волхва", не постеснявшись пообещать немалую сумму.
   "Волхв" денег не взял, но дело свое сделал, мать отошла много легче своих товарок.
   Вот только лицо до боли напоминало лицо нового парня дочери. Даже не лицо, а взгляд. Злобный, исполненный абстрактной, беспричинной ненависти. Именно он и его странная просьба были причиной того, что муж порывался покинуть дом с ребенком на руках, а вовсе не мучения матери, как рассказывала Елизавета дочери.
   В ответ на обещания вознаграждения он отказался от денег. "Мне нужно имя вашей дочери", - сказал тогда он и Елизавета с удивлением ответила - "Жанна".
   Этой ночью сон снова не шел. Нет-нет она проваливалась в неглубокую дрему только для того, чтобы снова погрузиться в события тогдашних дней, увидеть нечеткое, почему-то всегда размытое во сне лицо экзорциста и снова проснуться в страшной тревоге. Уже ближе к утру тихо, стараясь не потревожить спящую в той же комнате дочь, перебралась сама в кресло и выбралась на кухню. Утра дожидалась мучительно долго. Покормила куда-то торопящуюся в выходные дочь, так ни о чем и не расспросив. Когда же Жанна, наконец, выбежала, вскользь чмокнув мать в щеку, нерешительно взялась за телефон.
   Готовилась долго. Подбирала слова, раздумывала в нерешительности, толком не зная, что говорить человеку, с которым не поддерживала связи без малого двадцать лет. Не зная, ответит ли ей вообще телефон из старой потрепанной записной книжки. Наконец, решившись, набрала.
   Долгое время ответам ей были только гудки вызова, потом и вовсе - длинные, трубку не взяли. Но она набрала снова и вот сонный женский голос ответил.
   - Какого хрена? Вы время видели?
   Восемь пятнадцать. Голос был знаком, как, впрочем и манера разговора. Удивительно, что телефон так и не сменился.
   - Анастасия? Эээ... извините, ради бога, что так рано звоню, это Елизавета Андреевна, дочь подруги вашей матери - Софьи Алексеевны. Вы меня, наверное уже и не помните...
   - Повиси, - стало слышно, что трубку положили на стол, что-то скрипнуло, что-то зашуршало. Послышался щелчок, гудение - чайник? Сонный голос снова ответил. - Слушаю. У тебя, наверное, охеренно важный разговор, если ты звонишь в такую рань, да еще и с легким, мать его, перерывом?
   Елизавета Андреевна, слегка обескураженная, начала мямлить:
   - Не то, чтобы сильно, нет, просто я хотела спросить... - на том конце трубки терпеливо ждали, слышен был звук воды, наливаемой в чашку, звон ложки. - Помните, тогда... когда умерла ваша мать, вы дали мне контакт человека, эм, экзорциста. Как вы его рекомендовали...
   - Долбанного колдуна, ага.
   - Ну да, я вот хотела про него и спросить, сколько вы ему тогда заплатили?
   Из трубки послышался подавленный зевок, собеседница сербнула из чашки.
   - Елизавета, как тебя там, Андревна, давай не морочить мне голову. Я еще не проснулась толком. У тя херня какая-то, и она связанна с этим колдуном, так?
   - В общем-то не совсем... - замялась женщина.
   - Значит так, - за нее ответила собеседница. - Я часа через два подъеду, ты мне все расскажешь, адрес диктуй.
  
   Анжелина оказалась весьма привлекательной женщиной, выглядящей много моложе своих тридцати с лишком. Темные прямые волосы, бледное, но не до болезненности, лицо, умело подчеркнутые, чуть полноватые губы и пронзительно-зеленые глаза оттенка, который может быть предан только далеко не самыми дешевыми линзами. Одета дорого, но не вызывающе - блуза, юбка, туфли на в меру высоком каблуке. Все темных тонов. Особо в глаза бросался кулон в ложбинке ключиц - ярко-зеленая драгоценная муха, настолько похожая на натуральную, "сортирную", что ничего кроме отвращения не вызывала не смотря, а может и благодаря даже мастерству ювелира и великолепию изумруда.
   И еще запах. От Анжелины исходил не сильный, но весьма неприятный запах то ли дуста, то ли дрожжей.
   Войдя, гостья первым делом полным отвращения и брезгливости взглядом окинула небогатую прихожую и только потом посмотрела на хозяйку и коротким кивком, также исполненным небрежения, поздоровалась. Елизавета Андреевна суетливо попыталась отъехать с прохода, стукнулась локтем и коляской о стену, охнула, заизвинялась чему-то, донельзя дискомфортно начав чувствовать себя в обществе этой привлекательной, высокомерной и, наверняка, успешной женщины.
   Анжелина же помогла развернуть коляску и двинула ее на кухоньку. Но даже в этих ее, казалось бы, дружелюбных жестах прямо сквозила брезгливость, точно она боялась запачкаться всем, что являла собой эта квартира - бедностью, инвалидность, жалостливостью.
   От чая отказалась, достав из сумочки фляжку и приложившись на секунду к горлышку. Пояснила:
   - Похмелье, мать его, - и сразу перешла к делу. - Судя по твоему ушибленному голосу и не менее ушибленному виду - у тя чет случилось. Давай, кратко и по существу, я к посиделкам на кухнях не очень.
   Напористость и властность гостьи сыграли свою роль. Елизавета вначале несколько сбивчиво, а потом уже и все более ровно пересказала той всю историю. Смерть матери, просьба экзорциста, звонок несколько дней назад, в котором он напомнил о своей просьбе. А потом и явление его к ним в дом в компании дочери, такого же каким она его помнила - молодого, с злым, наполненным ненавистью взглядом ко всему. Вся история заняла едва ли минут десять.
   Анжелина курила, а потом, не найдя на столе пепельницы, сбила пепел прямо в предложенную ей ранее чашку. По мере рассказа лицо ее менялось с праздно скучающего на внимательное, удивленное, а в конце и вовсе злое.
   - Тааааак... - подытожила она что-то свое. - Кто-то в край оборзел. И кому-то нужно подрезать яйца. Черные вороньи яйца.
   Она встала, с усилием потушив сигарету. Отхлебнула и убрала в сумочку флягу и уже вовсе не обращая внимания на хозяйку направилась к выходу.
   Елизавета Андреевна полностью растерялась. Спохватилась уже только когда гостья от двери окликнула:
   - Как эта херь открывается?
   - Средний замок, по часовой, - на автомате ответила она и спохватилась. - Так что случилось, я думала ты мне объяснишь. Мне беспокоиться или нет? Что с Жанной теперь будет?
   Щелкнул замок, Анжелина уже с площадки переспросила:
   - С кем?
   - С доченькой моей, Жанной.
   - А че будет? Кранты ей.
   Каблуки застучали вниз по лестнице.
  
  
   Кромах
  
   Кафе называлось "Круг". Название это числилось в регистрационных документах, знали его весьма немногие. Ни вывески, ни рекламы. Оно было далеко не единственным заведением и тем более не единственным бизнесом Азамата Агзамовича Набиева, но, пожалуй, самым любимым.
   Именно отсюда все начиналось в далеком девяносто первом. Рухнуло одно из величайших государств мира, то ли подточенное изнутри, то ли разваленное снаружи. Рухнули мораль, устои, закон, сменив благополучную увядающую стабильность часом псов и крыс. Новые формации уголовников давили друг друга, умирая тысячами и тысячи утягивая за собой. Слово стоило немногим больше жизни. Деньги сколачивали на всем, начиная от откровенной уголовщины и заканчивая перекупкой стеклотары. Деньги теряли везде, начиная от милицейских околотков и заканчивая финансовыми пирамидами.
   Совсем молодой тогда еще и никому не известный казах быстро вписался в новую формацию времени. Острый ум и звериная жестокость помогла ему выбраться из низов в считанные годы. Они же помогли ему вовремя остановится. И когда бывшие партнеры и подельники прорывались к верхам, когда их машины взлетали на воздух, а черепа расцветали на стене пурпурно-серыми розами, Азамат Агзамович тихо владел двумя небольшими кафе.
   И первым был "Круг".
   Он стал первым на постсоветском пространстве заведением, в котором на регулярной основе встречались и решали сложные ситуации те, кто стал называть себя "паранормами". И случилось это вовсе не закономерно и вовсе не стихийно. Разрозненная и порой даже не подозревающая о существовании себеподобных общность была тщательно собрана, сведена и организована тем же самым молодым казахом, при упоминании имени которого опытные бизнесмены, нашедшие себя в "большом бизнесе" только презрительно кривились - "сдулся".
   Кромахом.
   Гадалки, кольщики, фокусники, факиры, дрессировщики, инженеры, учителя. Врачи, знахари, сапожники, карманники, домушники - жутчайший коктейль из тех, кто умел больше обычных людей. Тех, кого в давние времена не задумываясь возводили бы в ранг святых или столь же быстро сжигали на кострах. Повелители зверей, хилеры, перевертыши, воплотители, гипнотизеры и десятки еще более странных талантов становились на учет. Невозможно было объединить столь разных людей в нечто организованное - общность так и осталась общностью.
   Но, впрочем, Кромах никогда и не задавался этой целью. Собрать и объединить. Привить чувство плеча. Познакомить и научиться извлекать пользу из знакомства с каждым. Большинство паранормов были люди остро асоциальные, не способные на нормальное взаимодействие с внешним миром. Они бежали от того, что их не понимало, прятались по норам ли, или уходили в себя на работе. Спивались и скалывались. Кромах дал им новую, ранее невозможную жизнь - жизнь среди своих. Знание о том, что ты не уникален.
   Дал принудительно и жестоко. Резал и шантажировал с еще большей яростью, нежели "в миру". Платил. Покупал и предавал. И на этом поприще он взлетел в один миг. Харьков, потом Киев в пару лет стали его безраздельной вотчиной. При весьма посредственном таланте он мог приказывать людям чудовищных способностей. Его боялись до дрожи, перед ним преклонялись, к нему шли с проблемами. Он стал первым и позднее остался одним из самых влиятельных авторитетов среди таких же, как он. Ушли годы. Почти каждый крупный город уже имел своего смотрящего. Уже забыли о том, что именно Кромах стал первым.
   Но начиналось все именно здесь.
  
   Этим утром у него был гость. Человек, которого многие сочли бы странным, но только не представители общности. Скуластое лицо с татуированой от глаза к уголку рта полосой, татуированные черным "тигриным окрасом" руки и тяжелый, непереносимый взгляд. Взгляд, который, по слухам, может убить.
   Гость знал о действии своего взгляда на людей и потому при разговоре всегда смотрел чуть выше головы собеседника, но даже так те ежились и старались разговор окончить как можно скорее.
   Звали его, что ничуть не удивительно, Василиском.
   - Кромах, то, что я задолжал тебе услугу совсем не обязывает меня смотреть как ты жрешь, - Кромах ел в привычной для себя манере, весь стол был завален объедками. Ел без малейшего смущения, хотя взгляд гостя, безусловно, давил и на него. - Долго еще ее ждать?
   - Женское опоздание - плюс пятнадцать минут, у нее еще семь, - хозяин хрюкнул и сплюнул прямо на пол. - Однако, разбаловалась девочка. Ладно, начну пока без нее. За тобой должок, Василиск. И я намерен его стребовать...
   - Это я уже понял, - Василиск был одним из немногих, кому сходило с рук перебивать Кромаха. Он был слишком опасен. Даже для смотрящего.
   - В это воскресенье будет небольшой рейд в одно прелюбопытнейшее место. По результатам рейда мы будем иметь на руках два или три трупа весьма конкретных личностей. Паранормов. Ведьм, - Кромах выдержал паузу, предоставляя собеседнику возможность спросить. Василиск молча слушал. - Отлично. Ведьмы нахальные, в меру опасны. Пойдем втроем - я, ты и Фейка. Хочешь что-то уточнить?
   - "Два или три"?
   Кромах пренебрежительно пожал плечами.
   - Их три. Но на момент рейда их количество может уменьшиться. Может и не уменьшиться.
   - Что за место?
   - Ведьмин Дом.
   Василиск откинулся на спинку стула, на долю мгновения чиркнул взором по лицу Кромаха:
   - Ты нашел туда путь?
   - Нас проведут, поэтому не обольщайся, пути к Дому у тебя не появиться. Хотя. За разумную цену я смогу организовать его для тебя после рейда, - Кромах криво усмехнулся.
   - У нас с тобой разные сферы интересов, мне тебе отплачиваться нечем, а влезать к тебе в должники слишком... кроваво. Так что нет, спасибо.
   Кромах только кивнул, точно предвидя такой ответ. Василиск снова спросил:
   - Кто еще ожидается кроме ведьм в доме? - но в этот момент открылась дверь, впуская дневной свет и в зал буквально ворвалась Анжелина. Процокала, пыша яростью, к столу, грохнув об него кулаками и сумочкой.
   - Кромах, сучья морда, ты когда собирался мне сказать?
   - Фейка... - хозяин в деланном радушии развел руки, но был тут же перебит продолжением гневной отповеди.
   - Я, мать твою, сижу, жду, когда же ты, хер моржовый, наконец, выйдешь на этих блядей. Уши, как целка, развесила и тут выясняется - некий, мать твою, Пепел уже минимум неделю с ними цацкается. Казалось бы, сука, что же здесь такого? И тут я думаю, а не тот ли самый это, мать твою, регенерат с темным прошлым и не менее темным будущим, с которым сейчас цацкается мой дрогой и любимый Кромах?! Не та ли самая, мать его, сучара, которая в свое время жиденько накакала моей любимой матушке, гори она в аду? И дважды два неожиданно дали, сука, четыре. Так какого хера, Кромах, я тебя спрашиваю? Эти бляди увели из моего, МОЕГО, роддома три дитеныша! Они барыжат бабки на моей территории! Какого хера?!
   Кромах слушал с лицом невозмутимым, Василиск смотрел в сторону. Наконец, когда стало ясно, что женщина выдохлась и готова слушать, смотрящий подался вперед.
   - Закончила? - встал, опираясь на стол кулаками, точно копируя позу Анжелины. В долю мгновения его рука метнулась вперед и сжала горло женщины. Та захрипела и попыталась разжать хватку. - А теперь, сучка, слушай сюда. Ты что, думаешь, я перед тобой отчитываться буду? Или может мне покаяться? Ты забыла, солнце, кто тебя из дурки вытянул, когда ты под себя ходила и рыдать начинала при любом упоминании члена в стенах больнички? В списке "кого бояться" мое имя выцвело? Так я тебе его сейчас подновлю. Сядь!
   Анжелина, отпущенная, буквально рухнула на стул, хватая ртом воздух. Немногочисленные посетители испуганно оглядывались, но достало одного скользящего взгляда татуированного мужчины, чтобы интерес иссяк на корню.
   Кромах, так и не повысивший голоса, уложил локти на стол.
   - А теперь, Фейка, слушай дальше. Я тебе обещал их головы? Ты их получишь. Я тебе назвал срок? В срок и получишь. Или ты пытаешься намекнуть, что Кромах за слова не отвечает? Так не стесняйся, говори прямо. Вот только перед тем, как говорить, подумай, что приведешь в оправдание. Потому, что иначе может выйти очень некрасиво. И очень больно. Мы поняли друг друга?
   Анжелина, она же Фея, она же Царица Мух, только кивнула.
   - Вот и отлично. Значит, возвращаясь к главной теме - суть дела следующая...
  
  
   Жанна
  
   Странные места, странные люди, странная жизнь. Как же мало нужно времени, чтобы все ранее незыблемое обратилось с ног на голову. Как давно она могла всерьез помыслить о том, что видя глаза в тени мусорной кучи не будет видеть за ними кота? Что шорох в ветвях произведет не белка или птица? Что тропа к лесу ведет к тайне, а не на пикник?
   Они шли впятером - она, Серый и трое ведьм. Ноги несли легко, голова была пуста и была эта пустота легкой и радостной. Ее жизнь менялась и менялась в лучшую сторону.
   Солнце палило яростно в последние дни "бабьего" лета, лучами осторожно перебирая едва-едва начавшие увядать листья, касаясь ветвей, осторожно, дабы не потревожить обитателей, обминая темные зевы дупел и ям. Солнце касалось волос и ласкало лицо, обнимало за плечи и гладило спину.
   Она, помнится, разрыдалась, увидев свое отражение в зеркале. Сегодня утром Пепла не было рядом, чтобы успокоить ее, он ушел еще вчера утром, но успокаивать и не требовалось ибо были то слезы радости. Никогда, даже в самых наивных детских грезах она не представляла себя такой. Прекрасной.
   Ничего же, казалось, не изменилось. Она все еще оставалась сама собой. Но мельчайшие, неразличимые в отдельности и разительные вместе детали словно заново собрали тот привычный годами образ, что смотрел на нее с той стороны зазеркалья. Собрали так, как было задумано изначально, как должно было. И только чья-то глупая оплошность допустила в свое время столько огрех.
   Но теперь все было иначе.
   Вдоль тропы, которая вела от Дома к дальнему не то лесу, не то посадке, цивилизация уже давно освоилась. Прибитые ветром к траве пакеты, банки, стеклянные и железные, куклы, кресла, ковры. Точно годами сюда сносили домашний мусор и вдумчиво раскладывали его, оставляя вьющуюся, не сразу заметную тропку.
   Вот зеркальная рама. Старая, поблескивающая тусклой латунью и осколками стекла.
   Вот древние руины некогда величественного дивана, ноне ощерившегося ржавым пружиньем.
   Вот выбеленный временем одноглазый пупс без рук.
   И среди всего этого, вещей обыденных и даже жалких, таилось нечто. Нечто такое, что пугало только самим фактом своего существования. Нечто древнее цивилизации и хлама, среди которого нашло себе прибежище на многие сотни лет. Нечто неразумное, немыслящее, первородное.
   Вот шевельнулась коробка, едва успев прикрыть крохотную синеватую ручонку.
   Вот, нимало не смущаясь, глаза светятся из-за разбитой раковины сочно-зеленым на расстоянии ладони друг от друга.
   Вот стрекочет нечто быстрое, не позволяющее толком рассмотреть себя над ржавой башней холодильника.
   Это был новый мир. Другой мир. Мир, о котором она знала наверняка. Но потом ее убедили что его не существует. Мир детских страхов, чудовищ под кроватями и стуков в окна седьмого этажа. Здесь он был реален, вещественен настолько, что практически переставал пугать. Превращался в обыденность.
   Сейчас Жанна чувствовала превосходство над другими девушками. Ворона, Карусель, даже Шойга ощутимо боялись. От них едва ли не пахло страхом. Если бы не Пепел - кто знает, как быстро они припустились бы бежать? Но она, она ничего не боялась, пока он был рядом. Она смотрела с интересом, впитывала в себя этот удивительный, давно покинутый мир детства.
   "Видишь ты - видят тебя". Серый напомнил ей инверсию детского закона - "не вижу я, не видят меня". Стоило ей заметить что-либо, кого-либо, как оно тут же замечало ее.
   Крохотная старушка в рванье, укрытая сизым платком высовывала своей нос из шуршащих газет, провожая черными пустыми глазками.
   Огромный, с руку, палочник сдвигался с места и обращал к ней свое гротескно-человеческое лицо.
   Взгляды. Повсюду. Из всех щелей, дыр, луж, дупел, нор, отверстий. Пустые, злобные гнетущие, тоскливые, безнадежные, злорадствующие - ни единой позитивной эмоции обращенной на незваных гостей. Они давили со всех сторон, отовсюду, вытесняя, прогоняя, пока еще только предупреждая, но уже давая понять, что ожидает их.
   Но Жанна шла легко. Рядом был Он.
   Вот мусорные завалы раздались, наконец, в стороны, тропа вывела к опушке. Такой же захламленной, заваленной. И сразу же за первыми деревьями начиналась Чаща. Назвать открывшееся их взору пошлым скоплением деревьев - лесом - просто не поворачивался язык. Старые замшелые деревья неохотно и только жидкими пучками пропускали под темные кроны пряди света, не освещающие, а лишь подчеркивающие зеленоватый мрак. Сизые мхи укрывали чуть сыроватую от влаги кору. Темная листва легко шевелилась, перебираемая ветром. Из чащи, словно голос самого леса, доносился только тихий, на грани восприятия шорох.
   Но и она была жива. Неспешно, осторожно, желая съесть и не быть съеденными передвигались в тенях крохотные силуэты. Изломанные контуры, гротеск и чудность форм, чуждая, но отдаленно напоминающая людские. Вспархивали изредка с ветвей, тут же скрываясь в многолетней прелой листве у комлей диковинные бурые насекомые, напоминавшие гибриды таракана с человеком. Видны были в глубине среди деревьев крохотные, не больше дога размерами, коровы со странными, какими-то хищными чертами.
   Пес - или волк? - рывший груду мусора у опушки при приближении людей с достоинством удалился под сень деревьев, а Пепел тут же подался вперед, больше интонациями, чем словами, пытаясь успокоить животное:
   - Тихо, тихо. Свои, ну. Свои же, - вытянул вперед руки ладонями вверх, чуть нагнулся, предлагая серой бестии обнюхать их. Взглядом отогнал ведьм подальше и те были только рады, столь сильно подействовала на них чужая атмосфера этого места.
   Пес-волк остановился, обратив на пришельцев лобастую голову. Осторожно, боком, приблизился. Потом резко подскочил, вскользь мазнув по рукам Пепла носом и уже спокойнее подошел, признав за парнем прав находится здесь.
   - Свои-свои, я же говорю. А ты носишься, не признаешь. Поговорить нужно.
   И пес-волк тут же "потек" - черты его размылись, размазались. Лапы вытянулись и утолщились, шерсть вросла в тело, морда сплющилась и вот уже перед зачарованно наблюдавшей Жанной и мрачным сосредоточенным Пеплом стоял невысокий - чуть выше пояса - человечек. Пухлое пузатое тельце, поросшее жестким курчавым волосом на спине, груди и брюхе, пухлые же ручки-ножки, непропорционально огромные гениталии, бородатое обезьянье лицо с выпирающими надбровными дугами и тяжелой челюстью. Маленькие, злобные глазки водянистого цвета.
   Существо взобралось на старый комод, свесило ноги. Из лесу ближе к опушке подтянулись "коровы", точно стараясь держаться поближе к своему пастуху. Их тупые бессмысленные взгляды буравили пришельцев.
   - Девочке нужен наставник. Хороший, серьезный. Найдешь?
   Пастух почесал в паху. Поймал что-то и задумчиво зажевал, словно в крохотном мозгу его роились идеи смысла вселенной. Коровы подошли практически вплотную, было их четыре. Одна толстым пятнистым боком прижалась к ногам хозяина и было в их пустых взглядах, размеренном жевании что-то общее. И очень легко было представить себе, глядя на пастуха, что не обезьяны вовсе, а именно парнокопытные были предками человека.
   Вот только человеком пастух, скорее всего, и не был.
   - Что дашь? - после долгого молчания спросил наконец коротышка. Голос его был глубоким, рокочущим, даже приятным в чем-то.
   - Что хочешь? - Пепел не обещал, а интересовался.
   Пастух снова задумчиво поскреб толстое пузо, посмотрел на ладонь, разочарованно опустил, обнаружив что она пуста. Снова помолчали.
   - Укус ведьмы сейчас в цене.
   Оба собеседника этого странного диалога искоса посмотрели на стоящих поодаль ведьм. Те, словно понимая, что разговор затронул и их, насторожились.
   - Я тебе целиком ее приведу, если достойного учителя найдешь, - взгляд Пепла был привычно злобен и на фоне его несложно был понять, что обещанную ведьму не ждет ничего хорошего. Что обещает он человеческую жизнь за ее, Жанны, ученичество. Но это не пугало, не отвращало. Так и должно было быть. Можешь - переплати.
   Пастух задумчиво кивнул, а Пепел, согласием явно довольный, потрепал одну из коровок по носу.
   И тут произошло нечто пугающее. Неведомо как, то ли корова морду повернула, то ли Пепел сам зазевался, его рука оказалась в коровьей пасти. Мгновенно сомкнулись челюсти, тисками зажав кисть, а взгляды их - коров, пастуха, тварей среди мусора и в лесу - из тупых и бессмысленных стали умными, злорадствующими, безжалостными. Пепел дернулся, но "коровка" держала крепко, намертво.
   - Пусти, - голос Пепла дрожал. Он просил, не приказывал. Он... боялся?
   Пастух уже не сидел, он спрыгнул с комода и стоял, обнимая шею питомца. Вкрадчиво, почти ласково смотрел на медленно синеющие пальцы. Голос парня заставил его вздернуться, очнуться от созерцания такого приятного его взгляду зрелища, коротышка заглянул в глаза коровки, оскалился, обнажив кривые козлиные зубы:
   - Ты сам предложил, она от подарка не откажется.
   Пепел снова дернулся, лицо его побледнело от боли.
   - Можешь не соглашаться. Тогда ты - добыча. А можешь просто отдать ей подарок да и ступай восвояси.
   Нечеловеческие глаза на коровьей морде, казалось, смеялись. Пепел толкнул Жанну к ведьмам, почти прохрипел:
   - Я догоню.
   Она пошла.
   Свалка вокруг теперь была куда страшнее. Крохотные уродцы следовали за ними, хихикая, бормоча, взвизгивая от веселья. Осмелев, то один, то другой подбирались почти к самым ногам, примериваясь, как бы поудачнее куснуть кусочек и только резке движение отгоняло их прочь. Кричать было жутко.
   Ворона плакала от страха и сама не замечала этого, Карусель шла как сомнамбула, переставляя негнущиеся ноги и только Шойга скользила будто загнанная за флажки волчица, злобно стреляя по сторонам глазами. Все они понимали, что здесь быть их могиле. Все чувствовали, что еще минута, максимум две и рой наберется смелости кинуться на них скопом. И тогда не жить...
   Пепел нагнал их и девушек словно окатило со всех сторон разочарованием, обидой. Твари начали расползаться по норам, еще оглядываясь, еще жаждя, но подобие интеллекта в их взорах уже угасало, сменяясь тупой бессмысленной, но покорной злобой. Ведьмы тут же ускорили шаг, стремясь скорее вернуться, скорее оказаться дальше от этой жуткой тропы, от существ, которые враги людям.
   Пепел шел же, баюкая кое-как перемотанную культю правой руки. Шел и тихо, сквозь боль, смеялся. Жанна прижималась к нему, теплом своего тела, своим присутствием стараясь унять страдания.
   - Чему ты смеешься?
   Пепел насмешливо кивнул на торопящихся впереди ведьм.
   - Зло, - качнул окровавленным огрызком. - Вот это зло. А они - просто заигравшиеся дети.
  
  
   Вадим.
  
   Пахло сырой гарью и плесенью.
   Запах был застарелый и перемешивался с более свежим - густым фекалий и едким желчи. Запахом живого еще недавно человека. Неужели именно так и должен пахнуть неплохой, в общем-то, человек после смерти - дерьмом из развороченных внутренностей и желчью?
   Боли уже почти не было. Только ритмичная тупая пульсация там, где кость прошла через мышцы и тошнота.
   Шок. Он понимал, отсутствие боли - это всего лишь шок. Медленные, неповоротливые мысли, сливающиеся с горячечным бредом, навеваемым самой атмосферой котельной. Ленивые уродливые образы в кромешной темноте в глазах, суматошно пытающихся различить хоть что-нибудь. Прохладный пол и липкая жижа чужой свернувшейся крови, приклеивающая его к нему.
   Дом не отпускает его.
   Вадим с сухим хрустом отодрал руки от пола, почувствовал студенистые сгустки под пальцами. Здесь, должно быть, вообще все залито и он лежит прямо в огромной кровавой луже. Как символично.
   Голоса и легчайшие, почти не ощутимые колебания воздуха. Словно кто-то совсем рядом с ним движется, поводит руками перед лицом, почти касаясь. Глумясь, издеваясь. И почти можно было ощутить дыхание этого, почти можно было увидеть, только б не мешала проклятая темнота! Почти.
   Вадим всхлипнул и отчаянно замахал руками, самого себя пытаясь убедить в том, что здесь он один, что все это - не более чем... Чем что?
   Руки натолкнулись на что-то мягкое, отшвырнули его в сторону, сердце тут же подскочило под самое горло, мешая даже вдохнуть и захотелось, как в детстве, оказаться не здесь. Где угодно, только не в этой темной комнате, наполненной призраками собственных кошмаров. Заерзал, отползая к стене, ногами. На миг вспыхнула и вновь пропала боль, оставив за собой только ощущение тяжести и бессилия в сломанной ноге. Шершавый кирпич подпер спину.
   Он почти видел медленно ползущие к нему ошметки знакомого некогда преподавателя. Почти слышал влажный шелест внутренностей по бетонному полу. Изломанные пальцы жадно тянулись к нему, может быть уже смыкались на теряющей чувствительность ноге. Лицо, ощерившееся оскалом из-под сожранных губ следило за каждым его вздохом, наблюдало за каждым трепыханием обезумевшего от страха сердца.
   Незрячими, широко распахнутыми глазами парень пытался поймать хоть лучик света. Зацепиться хоть за что-то, чтобы изгнать из сознания болезненные образы, услужлив рисуемые животной частью его "я". Но получал только новые порции теней. Воображаемых масс, объемов и образов. Чувств, на грани восприятия, когда уже собственное воображение неотделимо от реальности.
   Рука, это всего лишь рука трупа, - попытался было прошептать он, но собственный хриплый шепот напугал его еще больше, сделав иллюзию звуков более реальной, более возможной, чем когда его окружала только вязкая тишина котельной. Он замер, медленно, но наверняка сходя с ума в объятиях собственных страхов.
   Тишина рождала образы.
   Звук рождал образы.
   Тьма рождала образы.
   Сам воздух помещения, насыщенный застарелыми и свежими страданиями, хранящий в себе память о бессмысленных криках о помощи, сводил его с ума. Незрячие глаза услужливо находили в движениях мрака отблески языков пламени, пожравших тело Дома. Тело, но не душу, дух, мрачный, чужой, живущий отчаяньем тех, кто навеки заплутал в его немногочисленных комнатах, шаря окровавленными изломанными руками, пытаясь вырванными глазами узреть выход оттуда, откуда выхода быть не могло...
   Вадим вскрикнул от боли, отдергивая руки от лица. Веки полыхали болью, свежей, только что пришедшей, пусть и уже медленно затухающей. Царапины на лице, оставленные его же собственными ногтями выпустили несколько капелек крови.
   Дому нужна не кровь. Ему нужны страдания, страх, отчаянье. Ему нужен весь ты, до капли. Но весь ты без единого светлого проблеска. Весь ты, погруженный во мрак и боль.
   Как долго это могло продолжаться?
   ...вечность...
   Вадим пополз.
   Он не молился, он не был верующим. Он полз, повторяя, как мантру, только одно - "я смогу". Три слога, до тех пор, пока они не слились в нечто лишенное смысла, но придающее сил. Три слога, надежнее мышц или законов физики толкающие вперед его поломанное тело. Три слога, позволяющие не помнить о тьме, трупе, отчаянии.
   Он будто бы уже и не был самим собой. Не его нога бессильно волочилась следом. Не его пальцы безразлично оттолкнули тугие мокрые комья внутренностей. Не его тело овевали эманации кошмара. Он стал одной фразой, тремя слогами - я смогу - единым клубком воли и упорства.
   Случись двери котельной быть запертой - он прополз бы сквозь нее, даже не заметив, оставив позади бессмысленный кусок поломанного мяса, сбросив его, как мешающий и совершенно не нужный.
   Но дверь не была заперта.
   Вадим выпал через порог, лег на него грудью и запал окончился. Его затрясло, так сильно, что застучали зубы и он дико, беззвучно зарыдал.
  
  
   Кусок истории третий. Последний.
  
   В этот раз за Домом все было иначе. Фейня словно затаилась, ждала чего-то. Нет-нет, да и выглядывали из щелей злобные буркала, поблескивали глазки-иголочки, бледнели бельма, но никто из постоянных обитателей свалки не показывался целиком. Не шуршал, не копошился, не отдавался самозабвенно своим непонятным делам.
   Шли же в этот раз только трое - Пепел с Жанной, преданно жавшейся к нему, да Шойга, собранная, настороженная, ожидающая любого подвоха.
   "Пойдем втроем, - говорил ранее Серый. - Много народу раздражает их, а рука у меня осталась только одна".
   Последние слова были полуправдой. Лишь сутки прошло, но пепел уже даже не носил повязки и ведьмы могли легко разглядеть розовую пленочку кожи, натянутую проступающей костью на месте еще вчера окровавленной изжеванной культи.
   "В прошлый раз я договорился о Жанне. Теперь твоя очередь, Шойга".
   Объяснил и на что очередь. Объяснил, что договорился об ученичестве для Жанны. У существа, настолько же далекого от людей, насколько далеки рыбы от насекомых.
   Шойга была бы глупа, если бы поверила ему на слово. Но дурой она не была. Ведьма ни мгновения не сомневалась, что размажет его в кашу при любом, даже самом малом подвохе. Была готова к подвоху, но ставка...
   Ставка была слишком высока, чтобы вот так вот от нее отмахнуться. Пепел предлагал Силу. Пепел и никто кроме него среди всех ее знакомых знал того, кто даст эту Силу.
   "Всем нам придется кое-чем пожертвовать ради этого, но ведь мы к этому готовы?" - говорил он и глаза его светились злобой, густо замешанной на иронии. Еще бы. Он ведь уже пожертвовал.
   Ворона и Карусель остались дожидаться ее в Доме. Не предупреждали и не отговаривали - понимали, что решать только ей и девочка она не глупая, сама разберется, насколько это может быть опасно - культя Пепла была у всех перед глазами.
   - Жанна. Ты помнишь, что я тебе рассказывал?
   - Слушаться во всем. Делать все, что потребуется.
   - Кроме?
   - Его семя не должно оказаться во мне. Но он должен считать, что это произошло до самого последнего момента.
   Пепел кивнул. Шойгу он не наставлял. То ли оттого что это было ее первое знакомство с предполагаемым "учителем", то ли это и был тот самый "подвох". Отдать ее на ученичество, не предупредив о правилах поведения. Но Шойге хватало ума не пропускать мимо ушей ни единого слова из общения Серого с Жанной, самостоятельно достраивая его наставления там, где не было договорено до конца.
   - Слова. Старайся как можно меньше говорить, когда ты будешь при нем, даже когда тебе будет казаться, что рядом его нет. У них очень своеобразный способ понимания слов. Для них нет правил, или чести или обещаний. Есть только законы. Которые они по каким-то причинам не могут нарушать. Они более силы природы, чем существа. Просто следующие определенным принципам, установленным не самолично, а просто потому, что такова их природа. И кто знает где та грань, которая отделяет четкое следование словам от полного произвольного их трактования. Помнишь истории о вампирах, которые должны получить разрешение, прежде чем войти? Если действовать на этой аналогии, то приглашением может считаться просто произнесенное "да" в ответ на любой вопрос, заданный даже не вампиром. Может считаться произнесение его имени, слова "вампир", отсутствие ответа на вопрос "я войду". Слова - с ними они имеют огромную важность - помни об этом. Помни о любом возможном значении и трактовке каждого произнесенного тобой слова. Каждого не произнесенного слова.
   Наивная дура. Она надеялась справиться. Шойга умело скрывала презрение. Без году неделя как узнала о самом существовании паранормального и предполагает учиться у существа нечеловеческого, сверхъестественного. У того, чего человечество привыкло бояться еще с времен каменного топора и мазни по стенам.
   - Действия. Они придают мало значения действиям. Ты можешь, как в сказках про телесиков, сажать их в печь, но для них важно при этом не то, что ты делаешь, а как ты это обосновываешь, что говоришь.
   Шойга мотала на ус. Она не была настолько глупа, чтобы не придавать значения каждому слову провожатого, каждой паузе в его речи. Она прекрасно понимала, что от этого могла зависеть ее жизнь. Впервые.
   Ей было двадцать. Она ела людей, насиловала, убивала младенцев, совмещала все перечисленное. Она наживала врагов. Опасных, смертельных врагов, которые убили бы ее не задумываясь ни на мгновение. Но никогда, еще ни разу до сегодняшнего дня ее жизнь не находилась в таком шатком положении, как сегодня.
   Лес встретил их пением свирели. Тонкой, амелодичной музыкой, режущей слух, но очаровывающей.
   Лесной пастух сидел, развалившись, на старом холодильнике, наигрывая на диковинной двураструбной дудке. Только сейчас Шойге пришла в голову мысль его прямого родства с мифическими сатирами, сказочными лешими и результатом их эволюции в умах - чертями. Как иронично получалось - она, большую часть сознательной жизни шедшая во зло - сейчас шла к черту. Будучи, тем не менее, человеком неверующим, ведьма видела в существе скорее спутника Бахуса - похотливую, вечно пьяную развратную тварь.
   Пастух увидел их, но играть не прекратил. Пепел, а за ним и девушки, остановились, дожидаясь.
   - Две, - констатировал карлик, отнимая, наконец, инструмент ото рта.
   - Одна и одна, - вроде бы подтвердил Серый, но Шойга уловила в его словах отрицание. "Слова, для них крайне важны слова".
   Пастух кивнул, неуклюже слез со своего насеста и пошел вглубь леса. Вопреки ожиданиям, ноги его не оканчивались копытами. Ни раздвоенными, ни какими-либо другими. Жанна подалась вперед, намереваясь следовать за новым провожатым, но Пепел придержал ее, не двигаясь с места.
   Карлик успел уже почти скрыться за деревьями, но остановился, поворачиваясь. Уродливое лицо его исказила разочарованная ухмылка. Он зашагал назад.
   - Хитрый, - потек, перекидываясь волком и принялся самозабвенно выкусывать блох.
   Шойга перевела взгляд на Пепла, вовремя, памятуя предупреждения, сдержавшись от вопроса.
   - Ждем, - только и сказал тот.
   Время шло. Волк-леший закончил с блохами и теперь ритмично, со знанием дела вылизывал гениталии.
   "Да он насмехается", - подумала ведьма. Просто глумится над ними, наслаждаясь растущим раздражением. Жанна переминалась с ноги на ногу, устав стоять, но боясь присесть без разрешения Пепла. Сам парень смотрел все более зло, сжимая-разжимая единственную руку. Небо понемногу затягивало облаками, обещая скорый дождь.
   Прошел час, может быть два, прежде чем за деревьями замелькала, пока еще вдалеке, фигура. Небо окончательно потемнело, то и дело срывались первые тяжелые капли. Пришелец. Пока, конечно, еще издалека не выглядел сколько-то необычно. Руки две, ноги две, голова. Нечто странное был в походке, но понять, что именно, пока что возможным не представлялось.
   - Молчите, - совершенно не к месту напомнил Пепел.
   Вот фигура приблизилась настолько, что деревья уже не так сильно мешали рассматривать ее. Походка, да. Он шел задом-наперед, вперед спиной, в остальном же не сильно-то и отличался от многочисленных вокзальных бичей - грязная истрепанная одежда, длиннючие космы, тяжелый, почти осязаемый дух немытого тела.
   Он - она, оно? - остановился невдалеке, повел головой так, что можно было подумать рассматривает их, словно лицо у него было на затылке, скрытое волосами.
   Существо подняло руки, изломив их под совершенно ненормальными углами заводя за спину, которой был обращен к зрителям и разводя волосы на затылке, который, действительно, оказался лицом. Обнажились пустые загнившие провалы глазниц, обезображенное плесенью, но сохраняющее "живую" плоть лицо, безгубый рот, пустые десна.
   - Ученица? - голос скрипел и нельзя было понять, кому он принадлежит - мужчине или женщине. Был он настолько же отталкивающим, как и вся остальная внешность говорившего - какое-то бульканье, клокотание слышалось в глубине деформированного горла.
   Пепел кивнул.
   - Ученица... ваша, - лишь едва слышная пауза, лишь движение глаз извратили фразу. "Ученица" - Жанна, движение глаз, "ваша" - Шойга. Смысл этого еще не был замечен ведьмой, разум еще не успел интерпретировать столь привычную в быту фразу как нечто иное...
   Как было поздно.
   Метнулась серая тень, сбивая девушку с ног. Клыки впились в кисть правой руки, трепля и терзая, за болью заставляя забыть даже о намерении сопротивляться. Сильные жилистые ноги уперлись в дерн, волоча.
   Шойга закричала от боли, ужаса, ненависти, но уже не клыки, а волосатая рука вновь перекинувшегося пастуха зажала ей рот и лишь пару секунд потребовалось, чтобы и ведьма и похититель уже едва виднелись за деревьями, все удаляясь, заставляя отчаянный вопль затухать все больше, пока он не стих окончательно, задушенный лесом.
   Жанна жалась к Пеплу, словно пытаясь слиться с ним, скрыться. Глаза ее были полны ужаса, хотя вряд ли она успела до конца понять, что именно только что произошло. Существо же, пропахшее вонью пота, тиной и сыростью вовсе не двинулось, только протянуло руку, вновь изломив ее совершенно дико к девушке.
   - Она будет здесь в сей же час спустя неделю здешнего времени, - не спросил, утверждал Пепел.
   - Она будет здесь в сей же час спустя неделю здешнего времени, - эхом откликнулось существо, но пепел зло мотнул головой.
   - Времени, которым считаю я.
   - Времени, которым считаешь ты, - покорно согласилось оно.
   - На это время ты берешь ее в ученицы, не прося с меня за это цены.
   - На это время я беру ее в ученицы, не прося с тебя за это цены. Ты заплатишь сам, добровольно. Если хочешь, чтобы ее ученичество у болотной ведьмы прошло... обычно.
   - Ступай, - Пепел подтолкнул Жанну и та вскрикнула, когда ее руки коснулась холодная влажная ладонь.
  
  
   Вечерело.
   Девушки сидели молча, напряженно. В меру пили, без меры курили. В подвале Дома ожидание было почти осязательно.
   Пепел с Жанной и Шойгой ушли уже несколько часов как. Ворона напряженно вышагивала из угла в угол, Карусель, ничуть не менее напряженно, выпрямилась на табурете. Ольга же с Леной тихонько примостились на матрасе, смотря дико, безумно - одна непрестанно шевеля губами, вторая - тихонько подвывая.
   Ворона в очередной раз достала телефон - сверить время, хотя и делала это каких-то минут пять назад, вздернулась - как раз в этот момент заскрипели ворота подъезда.
   - Серый? - почему-то первым она окликнула именно его, не Шойгу. - Ты?
   Он.
   Пепел вошел один, остановился в проходе, оглядывая присутствующих с мгновение, еще оставляя надежду, что Шойга просто стоит чуть дальше по коридору. Вошел.
   - Где Аня? - несколько растеряно спросила Ворона, а Карусель начал подниматься с места. Медленно, угрожающе, уже поняв, что подруги нет, что подруга не вернулась, с сухим хрустом разминая суставы.
   Пепел же только пожал плечами:
   - Я ее продал, - сказал так, словно речь шла о старой майке, как нечто само-собой очевидное. "Продал я ее, мол, где чай, где мои тапки?". Ворона отдернулась, все еще не понимая смысла сказанного, но чутьем женским угадывая, что случилось нечто окончательное, непоправимое, а Карусель бросилась на парня. Прямо с места, как стояла, буквально взвилась в воздух, размазалась в пространстве - только что здесь и уже там...
   Но натолкнулась на злое, даже раздраженное:
   - Стоять.
   Попыталась податься вперед, но ноги не слушались ее. Пепел чиркнул по девушке взглядом и отошел к нише в стене, за портвейном.
   - Я, пожалуй, выпью.
   Налил, неторопливо, издеваясь, поболтал в пластиковом стаканчике, выпил залпом. Спокойно, почти без злобы выдохнул.
   - Как вы меня достали... Ты, - пальцем он ткнул в Карусель, - свободна. Можешь шуровать освобождать Шойгу. Я тебе так делать не советовал бы, но, к счастью, ты меня не послушаешь.
   Ведьма словно очнулась от столбняка, метнулась к подоконнику за телефоном. Набрала. В ответ ей тут же закаркал аппарат Вороны, все еще не разобравшейся, очумелой.
   - Катя, держи связь.
   Ворона полностью на автомате приняла вызов. Карусель так же резко, едва не расплываясь в воздухе, метнулась к ней, вскользь мазнула губами по щеке и тут же скрылась в коридоре. Громыхнули ворота.
   - Серый. Что значит "продал"? Какого?..
   - Молчать, - Ворона заткнулась. То ли, подобно Карусели, подавленная неведомой властью Пепла, то ли просто под влиянием интонаций - самоуверенных и властных.
   - Продал - значит продал. Отдаешь одно. Получаешь в замен другое. Бартер, примитивная система товарообмена, понимаешь? Мне нужен наставник для Жанны, посреднику - ведьма. У них товар, у нас купец...
   Пепел еще выпил.
   - Тебе налить? - Он услужливо наполнил и передал Вороне стаканчик, помог прикурить сигарету. Все происходило так просто и естественно... Ворона сделал шаг прочь, щурясь. Начиная понимать. Одними губами сплюнула сигарету.
   - Я. Жанна. Лизу, значит ты тоже трахнул. Шойгой побрезговал? Нет. Сразу продал. Еще до... А они? - девушка дернула головой на притаившихся у стенки Ольгу с Леной. Пепел только вновь пожал плечами.
   - А что они? Ты на них посмотри, они ж свихнулись. Окончательно. Вашими, кстати, стараниями.
   - Но ты знал. С самого начал знал, потому и не потащил в постель!
   - Знал, - легко согласился Пепел. - Ну и в любом случае нужно было отдать кого-то на откуп Шойге. Троих она бы мне не простила, начала бы... артачиться... который, кстати, час?
   - А тебе не всеравно? - язвительно осведомилась Ворона, делая еще шаг назад.
   - Мне? Всеравно. Тебе жить недолго осталось. Интересовался сколько.
   Ворона исчезла, не дослушав. Для всех, кто мог ее видеть раньше - просто растворилась в воздухе, растаяла. Мгновение, невидимая Пеплом, стояла. Надеясь разглядеть на его самоуверенном лице растерянность или, на худой конец, привычную злобу, но тот словно и не заметил, отвернулся, в очередной раз прикладываясь к бутылке. Тогда ведьма аккуратно, чтобы ни единым звуком не выдать присутствие, скинула туфли и попятилась на двор.
   - Аня. Аня! - внезапно предательски зашелестел телефон в ее руке и она, уже не заботясь о незаметности, выскочила из Дома, отбежала и, стараясь не выпускать ворот из виду, приложила трубку к уху.
   - Лиза. Что там?
   - Темно. Шуршит. Кругом мелкая мразь.
   - Лиза, возвращайся. Немедленно. Он так и задумал, Пепел, ты там умрешь, - ответом ей были только тихое дыхание, да неясные шорохи.
   - Лиза?
   - Много. Осмелели по-темному, - в голосе подруги ведьма различила даже некое подобие удовлетворения.
   - Лиза!
   - Тихо, Кать. Я ее найду. И вернемся. Ты ж меня знаешь, - тонкое шипение, хряск, визг. - Больно?
   - Что?
   - Извини, не тебе. Маленькие, как чипсики, - снова визг, пронзительный, нечеловеческий, но наполненный неподдельной болью. - Я гарнитуру надену.
   Последовало несколько томительных секунд шорохов, скрипов, еще каких-то и вовсе слабо поддающихся описанию звуков. Ворона тревожно поглядывала на Дом, но Пепел не показывался.
   - Кать?
   - Здесь.
   - Как он нас, Кать?
   - Ты не поняла? Да через те ж ворота, откуда все народы.
   - Вороний пастух говорил, что люди так не могут. Или что людям на это всеравно, не помню. А это у нас рууучки, - и опять вереск. - Разбегаются. То-то.
   - Где ты сейчас?
   - Возле леса почти. Сейчас еще чуть разгоню и буду входить.
   - Ты там поосторожнее... - ответом Вороне снова служил тонкий вой рассекаемого с огромной скоростью воздуха, визги. Ведьма почти воочию представила расплывающееся в вечернем сумраке тело подруги. Возникающее то там, то здесь, давящее и калечащее злобных мелких тварей.
   - Как всегда. Аня!
   - Нашла?
   - Зову.
   - Ясно. Ты только не замолкай...
   - С Пеплом что?
   - В доме остался, пьет, я сбежала.
   - Умница. Далеко не уходи. Вернусь - втроем сподручнее.
   - Да, согласна, тем более что над Шойгой у него власти нет.
   - Рученку-то вторую, пооткромсаем... - мокрое чавканье выворачиваемых суставов, неясно кому адресовывались эти слова. Ворона сглотнула, но не от страха, а скорее в возбуждении. Возникающая перед ее глазами картина распаляла ее.
   - Лиза?
   - А?
   - Ты сейчас в чем?
   - В грязи.
   - Нет, я не это имела ввиду... Ты... Кровь на тебя попала? И маечка наверняка к телу уже прилипает?
   Трубка тихо, гортанно, рассмеялась, констатировала:
   - Ворона. Еще как попала. Я еще и специально обмажусь.
   Тут уже засмеялась Ворона.
   - Я завожусь.
   - Аня? Зову просто, не обращай внимания.
   Ворона и не обращала, все реже поглядывая на ворота. Визги, пищание, хряск и чавканье разрываемых тушек крохотных уродцев.
   - Ух, здоровый.
   - Кто?
   - Не разберу. С локоть. Сейчас дам тебе послушать, - треск, будто ломают сухие ветви, тяжелый, полный боли выдох, еще один. - И не визжит.
   Шум, помехи, вздох снова какой-то шум, что-то неразборчивое.
   - Лиза?
   - Он здесь.
   - Лиза, только не молчи, я тебя прошу, - шум - теперь в нем отчетливо читался удар, всхлип Карусели. - Лиза?!
   - Рука... Он оторвал мне руку, - слова выходили какие-то невнятные, булькающие. Точно подруга набрала в рот воды и теперь понемногу с каждым словом сплевывала. - И...
   Трубка захлебнулась воплем.
   - Лиза... - Ворона опустила телефон. Выронила, но из динамика все еще лился вопль, хрипня, утихая. Ворона заплакала, даже не заметив этого, тушь потекла по щекам. Дрожащими руками она снова подняла трубку и отключила связь. - Лиза...
   Она видела, как вышел Пепел. Чуть покачиваясь, держа бутылку в одной руке, а другой придерживаясь за стену. Видела, но в тот момент ей было всеравно, удар для нее был слишком силен.
   - Померла? - заплетающимся языком, спросил парень. - Это правильно. Уговор - три ведьмы. Не четыре, три, да. А вот и расстрельная команда. Знакомься, Ворона, - Кромах и... и друзья. Господа аутодафе, добро пожаловать, так сказать в наши... в наши...
   - Короче, - брезгливо прозвучал каркающий голос. - Одну вижу, где еще две?
   - В доме, да.
   - Фейка - они твои. Василиск, подстрахуй ее, одна бабенка опасна, остальные фуфло.
  
  
   Эпилог.
  
   Вадим стоял, слегка покачиваясь, у самых качелей, опираясь на костыль и немного приподняв над землей загипсованную ногу, но опереться на ржавые опоры не желал.
   Лицо его было бледным - то ли от боли, то ли от пережитого. Может быть, его стесняли смрадные лужи - некогда крови, спекшейся, обсиженной сотнями мух. Может, три начисто обглоданных скелета внутри Дома, еще хранящие в своих позах ужас и страдание.
   А может быть теперь - это был естественный цвет его лица. Лица человека, пережившего, понявшего больше, чем он сам желал бы пережить и понять. Легчайшая проседь понимания того, сколь много он не понимает. Отчаянная дрожь ужаса о неизбежном.
   Вадим, как мог, отгонял от себя невеселые размышления, но снова и снова видел три желтеющих в подвале костяка среди сотен трупиков размазанных о пол мух.
   Значит все они мертвы...
   И та, что спасла его, и две другие...
   Но он был здесь не за этим. Он ждал.
   Облака неторопливо ползли из-за Дома, прикрывая его тенью свих белесых подбрюший. Гудели так за неделю и не распуганные тяжелой аурой мухи. Было невыносимо одиноко и словно сам Дом втянул свои грязные щупальца на время, оставив ненадолго внешний мир в покое.
   Шойга, Карусель, Ворона - три ведьмы, детоубийцы, содомитки, людоедки и садистки были мертвы.
   Анна, Елизавета, Екатерина. Умерли три заигравшиеся в колдовство девушки.
   Вадим не раздумывал - заслуживали ли они смерти, он не считал себя вправе решать. Он просто помнил о них, какими они были. Какими казались.
   Несколько часов успело минуть, солнце поднялось к зениту, Вадим все так же стоял, чуть покачиваясь, все так же брезгуя прикоснуться к опорам качелей. Рука, держащая костыль, затекла, здоровая нога гудела.
   Но вот к Дому - пусть водитель этого наверняка и не понимал - подъехало такси. Водитель вышел, разминаясь, закурил. И почти одновременно из-за дома показались Пепел с Жанной.
   О том, что Серый шел именно с Жанной, можно было только догадаться. Девушка была не похожа сама на себя, не была похожа даже просто на девушку. Серовато-зеленая, измазанная многосантиметровым, местами, слоем тины, волосы слипшиеся в один огромный колтун, где-то торчащие в сторону, где-то вырванные с корнем и обнажающие сочащуюся сукровицей голову. Глаза пустые, подернутые поволокой, дикие, глубоко запавшие и все еще не верящие, что все закончилось, что она вот-вот выйдет в мир, который знает. Мир злой, местами опасный, но привычный и понятный. Обрывки одежды с трудом скрывали пунцовые рубцы на теле - то ли следы плети, то ли длинных нечеловеческих пальцев. Шла она скособочившись, льня к Пеплу, как к единственному привычному для нее за словно даже и не неделю - месяцы - отлучения.
   Вадим даже наступил, пораженный, на загипсованную ногу, едва не упал, пронзенный болью. Только теперь идущие заметили его, костыль, судорожно сжатую в кармане руку.
   Пепел просто скользнул взором, привычно злым, ненавидящим. Для Жанны же он словно стал последним звоночком возврата в привычное, мирское. Словно стержень некий выдернули из нее, ноги подломились, она упала на колени и начала кричать. Дико, отчаянно, вкладывая в крик все, пережитое ею за это время. Всю боль, унижение, ненависть. Она кричала и кричала, молотя руками по земле и выдирая клочь волос, а Пепел стоял рядом. Вадим подался вперед, еще не зная как, но помочь, но споткнулся о взгляд Серого, злой, но говорящий: "не стоит, это нужно ей, не стоит".
   Минуты, наверное, прошли, прежде чем голос ее сорвался, перешел в тихий сип. Нечеловечески низкий. Почти на грани выдоха, страшный. Лишь тогда Пепел прикоснулся к ней, помогая встать, сжал обеими ладонями ее ладони и... словно отпрыгнул метра на три назад. Отлетел отброшенной марионеткой, спиной вперед, хрустнул в кувырке, да так и остался лежать, изломанный, с неестественно сложившимся позвоночником.
   - Тыыыыы... - прошипела Жанна и на миг Вадиму показалось, что этот выдох-вопль обращен к нему, сердце дало сбой. - Это ты привел меня туда. Ты знал. Ты знал, что оно со мной будет проделывать. Ты...
   Жанне не хватало слов высказать всего, но взгляд ее, пылающий, два окна ненависти чистой, кристальной, несравнимой по масштабам даже с самой вселенной - они говорили больше. Кто знает, что бы она сделала, как поступила бы теперь, владея силами?..
   Что-то клюнуло ее в щеку, укусив ожогом. Девушка дернулась - бычок, небрежно отщелкнутый водителем такси, всеми забытым и ничего не ведавшим, лежал у ее ног. Жанна медленно, как ствол орудия перевела взор на "обидчика" и водитель тут же замер, перестав дышать, глаза его остекленели. Дергаными движениями он открыл дверь машины.
   Жанна, не отводя взгляда, пошла к такси. Еще минута и она, и машина, и обреченный водитель скрылись из виду.
   Вадим вздрогнул, вспоминая о необходимости дышать, вспоминая о сломанном теле Пепла и цели, с которой он пришел сюда. Неуклюже передвинул костыль, поворачиваясь, и заковылял к исковерканной человеческой кукле.
   Пепел был жив. Его сложило почти пополам, так, что затылком он лежал на собственных ягодицах, его грудину вдавило внутрь, а ребра пробили бока и одежду, но он был жив. В затуманенных болью глазах отчетливо просматривалось сознание и всегдашняя злоба.
   Вадим вынул из кармана руку, матово блеснула оружейная сталь. Неумело взвел затвор.
   - Ты ведь с самого начала знал все, да? Увел Жанну, не позволил мне помочь девочкам, сдал ведьм. Я не спрашиваю - как. Зачем?
   Пепел вдохнул. Тяжело, с присвистом сквозь, наверняка, пробитые легкие.
   - Цикл должен обновляться. Место не должно пустовать, - его было сложно понять, столь сильно коверкались слова. - Шойга, ведьмы... Зарвавшиеся дуры. Они должны были уйти, так почему бы не так?
   Снова свист, судорожное дергание ребер. Смех?
   - Жанна займет их место. Найдет новых, цикл продолжится.
   - Ты не человек, - Вадим не спрашивал, утверждал.
   - Не человек, потому и получил над ними, дурами, власть, - легко согласился Пепел.
   - Ты зло, - Вадим говорил, потому что ему нужно было выговориться. Нужно было накрутить самого себя перед тем, что он намеревался сделать. - Ты втираешься в доверие, не скрывая свей натуры. Ты подкупаешь искренностью. И калечишь доверившихся тебе. Невозбранно. Окончательно. Калечишь их, калечишь себя. Калечишь все, к чему ты прикасаешься...
   - Я зло. Я функция, поступок, стихия. У меня нет пути, нет целей. Есть только то, что должно быть сделанным. И я делаю. Делаю так, чтобы вы, вши, завыли от ужаса. Чтобы захлебнулись кровью и блевотиной. Чтобы навсегда уяснили...
   - Что мы люди. Не вещи и машины, не путь и цель, не сила в подарок и выигрыш в лотерее, - закончил за него Вадим. - Люди. Ты в чем-то прав, наверное. Сложно научить человека иначе, без палки. Но можно, знаю, можно.
   Снова свист, но более тихий - пусть медленно, но легкие Пепла восстанавливались. Он вовсе не лежал при смерти, он выздоравливал.
   - Ты приписываешь мне не мои цели. Я просто вас ненавижу. Всех. Плохих. Хороших. Маленьких и больших. Раньше я резал вас, душил. Это не эффективно. Куда эффективнее было заставить других делать это. Заставить ненавидеть и бояться друг друга. Резать и душить. Но и это не эффективно. Вы быстро замечаете бессмысленность, миритесь. Пусть шатко, но миритесь. Дать власть в одни руки - вот лучшее решение. В один обезумевшие, наделенные чудовищными силами руки.
   - Я не приписываю цели тебе. Ты такая же марионетка своей ненависти, какими мнишь нас.
   И вновь свист, почти неразличимый.
   - Значит, я кую сильных? Интересная позиция, жаль не новая. И скажи-ка мне, сильный, что же именно мешает мне уничтожать мною же выкованных силачей, а? Ты же понимаешь, что убить меня не сможешь? Понимаешь, что не сегодня, не завтра, но через неделю-другую я уже смогу встать. И может даже, как встарь, без всяких затей и интриг тебя прирежу. Развешу кишки по забору, а в глазницы вставлю лимонные дольки?
   Вадим усмехнулся бледной натянутой улыбкой.
   - Спасибо.
   - За что же?
   - За то, что подсказал мне, сколько тебе времени нужно будет на выправку тушки. Сам я, как ты понимаешь, посчитать не мог. Убить тебя, да, убить не могу, тут ты прав. Как там - "зло бессмертно"? Но я могу приходить сюда раз в неделю и всаживать по пуле тебе в голову, не давая восстановиться. И так, пока не срастется нога. А потом я - как ты сказал - просто и без затей? - выкопаю яму и залью тебя, бессмертного, бетоном.
   Лицо Пепла изменилось с благодушно-ироничного на обозленное, он попытался дернуться. Но даже пальцы его не шевельнулись.
   - И начать я планирую прямо сейчас.
   Громыхнул выстрел и, к счастью ли, к сожалению ли - никто во всем городе его не услышал. Лишь одинокий поломанный парень да кружащие у Дома мухи.
  

Харьков 2012г

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"