Он спешил, серая снеговая занавесь была везде, и сквозь неё новогодним фейерверком вспыхивало, грохотало, высверкивало и ахало громогласно- он спешил, и не обращал внимания на это всё; в эти минуты от него зависела не одна его жизнь, от него зависела теперь жизнь многих; и вся эта жизнь сосредоточилась в тонкой и гладкой нити, которую он пропускал сейчас сквозь пальцы, алая, словно кровеносный сосуд, она была хорошо заметна ему в этом сером месиве- месиве из снега, ветра и ночной искристой колючей тьмы; месиве, замешанном в котле этой ночи каким-то очередным бураном, или как там называется это природное явление; а нить- в чем-то даже, наверное, и путеводная- струилась и струилась, как жизнь, и больше всего в эту минуту он ждал, что она вдруг оборвется, ждал- это объяснило бы многое, ждал- и боялся, и не хотел этого, и надеялся, что не оборвется; зная, что оборвется непременно, что не может не оборваться; он был здесь именно для этого, и спешил, и торопился сейчас именно потому, что не могла не оборваться эта алая нитка, алое нервное окончание его- и не только его, а ещё многих и многих таких, как он, знакомых ему и неизвестных совсем , лучших чем он- и много худших, и не таких вовсе; все они делали одно общее дело, и в то же время- очень разное, совершенно отличное друг от друга, такое дело, без которого всем им не найдется другого занятия; а серая пелена все кружилась вокруг, заволакивала, укутывала, забивала глаза, нос, рот, и была всюду- под ногами, над головой, на коже; и все так же гремело кругом и жаром дышало от близких вспышек, и когда уже почти закончилась эта безумная спешка, случилось сразу всё: оборвалась алая нить, и едва не вырвалась из пальцев, и тут же ударило в бок, и боль, и снег во рту, и второй конец оборвавшейся нити в снегу нашаривается скрюченными морозом пальцами, а снег тает на них, потому, что они в крови и горячие от этого, и мысль только о том, чтобы теперь успеть связать её, эту нить, потому, что именно за этим он здесь, потому, что именно этого он ждал и боялся так, как не ждал и не боялся уже ничего в своей жизни.
Бойцы разведвзвода второй роты первого батальона 327-ого гвардейского Славгородского Ордена Богдана Хмельницкого стрелкового полка нашли его, когда уже вступил в свои права скудный январский рассвет. Он лежал, полуприсыпанный снегом, чуть повернувшись на бок, локтем левой руки вжимая в окровавленную дыру на боку полушубка остатки индивидуального пакета, а в судорожно сжатом кулаке правой стискивая скрутку алого кабеля полевой телефонной связи.
Он обморозил ноги, уши, и особенно здорово- пальцы на руках. Его доставили в госпиталь, подлатали дыру от осколка в боку, отняли два пальца на ноге и один на руке и списали в тыл. Он и сейчас живет в Питере, на Малой Невке, там, где был фонтан, в котором....но это уже другая история.