Молодой падальщик, некрупный зверек вроде шакала, один из многих, ищущих себе пропитание на этом огромном поле, крадучись взобрался на вершину холма, остановился на краю склона, прямо перед горелой телегой, тревожно и чутко втягивая ноздрями воздух, возле одного убитого.. перебежал к другому...подскочил ближе...играя и боясь, отскочил, тяпнув зубами скрюченные пальцы неживой руки, нелепо торчащей вверх и вперед...вернулся. Пальцы шевельнулись. Падальщик замер, в остолбенении глядя на эту руку, жившую вроде бы своей собственной жизнью, отдельно от изрубленного тела своего павшего здесь и лежащего ниц на собственном щите хозяина; рука вдруг, словно чудовищно уродливая змея, метнулась вперёд и вцепилась в горло животного. Тот не успел отпрянуть достаточно, пальцы уцепили шерсть, он постарался укусить, не вышло, забился, вырываясь, слыша приближающиеся человеческие шаги, в ужасе не угадывая- что делать- рваться ли, бежать, кусать ли, рвать зубами- что! -свистнуло.
Тело падальщика, отброшенное ударом тяжелого пехотного сапога, покатилось под холм. Рука, продолжая судорожно сжимать горло теперь уже отдельно существующей головы животного, упала с деревянным стуком, лязгнул металл наруча о таранное бревно.
- Я же говорил, вашбродь, что наш подтысячный не таков, чтоб так просто взять, да помереть от мечей этой продажной сволочи! Живой, глядите. Трепыхается. Вон, и глазами ворочает.
Рядом с яловым тяжелым сапожищем на бревно вознесся шевровый офицерский. Толкнул носком руку. Пальцы сжались в кулак.
- Живой. Волоките к лекарям. Только...- по сапогу стегнул стэк, -Оружие заберите. И ещё: сдохнет- шкуру спущу, причем со всех причастных.
Тайногвардеец повернулся, мазнув краем плаща по мертвой падальщиковой голове, и зашагал вниз по склону, бряцая шпорами и оружейным набором; всякий, кто знал Еугенаса Игельса, Старшего тайного мастера, мог быть уверен- спустит, да так- сам помогать начнешь, лишь бы убили быстрее; пехотный ефрейтор глядел ему вслед, пока тот не скрылся у подножия, после чего склонился над лежащим, снял с него шлем с гребнем и обтер лицо краем рубахи. Вытащил из-за пазухи офицера медальон, сунул в потайной карман под панцирь. Дунул в дудку, та взвыла пронзительно: снизу побежали с носилками.
...Ветер резвился над полем, пролетая над грудами тел, хватая пригоршни остывшей золы с горелых частоколов ходи-стен и рассыпая их над лесом преломленных копий, над стрелами, неведомыми и страшными цветами растущими из стерни, словно желая удобрить эти от рождения неживые сады. Ветер играл перышками, выпавшими из оперений и плюмажей и в изобилии валяющимися кругом, взметал их ввысь, кружил, переносил с места на место, шевелил изрубленные султаны...Вот он, словно любопытный стриж, облетел холм, заинтересованно заглянул под пологи фургонов- разочарование, ничего нет, да и видно насквозь, ибо пологи изодраны и прожжены, а кое-где так и сам фургон превращен в угли- шевельнул волосы одному из лежащих в беспорядке среди всякого хлама, потом другому...скучно...и унёсся дальше, куда-то к реке, играть с цветными тряпками поверженных вымпелов и втоптанных в грязь шатров.