Издали дом не казался таким уж большим, но когда я вслед за Ирой вошел через массивную деревянную калитку в заросший травой двор, не удержался и присвистнул.
Прямо купеческая усадьба. Дворянское гнездо. Хоть используй как натуру для экранизации русской классики.
Не, не усадьба - имение. Вот будет у меня дача, буду звать ее "имение". Предки знали толк в названиях.
Мы прошли к крыльцу, утопающему в зарослях дикого винограда, поднялись по прогнившим доскам. Ира достала из сумки связку ключей и, немного повозившись, отперла тяжелую дверь.
Внутри было сумрачно и прохладно. Высокие потолки, лепнина, огромные оконные проемы. Пахло тленом, неживым, заброшенным миром, остатки мебели были покрыты толстым слоем пыли, а под потолком я заметил знатную паутину.
- Да уж, - протянул я. - Вот оно какое, это ваше Фонтенбло.
- Не выражайся, - улыбнулась Ира.
Она открыла тяжелые ставни - сразу выросли столбы пыли, пропитанные горячим июльским солнцем.
Я подошел к оконному проему. Сад был невероятно большой и столь же сильно запущенный. Дикие яблони, сирень, что-то еще - в ботанике я не силен. Справа, ближе к забору, была некогда роскошная, теперь полуразрушенная беседка, несколько проржавевших бочек, дровяной сарай.
- Впечатляет.
- Дед почему-то назвал наш сад огородом, - Ира ностальгически вздохнула. - Эх, детство... Я тут почти десять лет не была, как деда не стало, только пару раз появлялась. Сначала дядя жил, потом родственники разные, ну а последние годы вообще никого, сам видишь, разруха полная. Вот мама и решила продать это счастье.
- Так-то дачка ничешная, - подражая московскому говору, сказал я. - Руки только приложить.
- Твои, что ли?- иронично спросила Ира.
Ирония подруги, надо сказать, была вполне к месту, поводов считать меня хозяйственным мужиком я не давал.
- Увы, я больше головой.
- Сказала бы я, чем ты больше.
В следующей комнате, видимо, бывшей библиотеке, две стены были заставлены пустыми стеллажами, но лишь на одной из полок осталось немного книг, да с краю, в самом углу, лежала стопка газет и журналов. Тут же я нашел несколько визиток, достаточно скромных, на мой дилетантский взгляд.
Вершинин Иван Сергеевич, доктор исторических наук.
- Давай отсюда начнем, - сказала подруга. - Хотя бы видимость приборки надо сделать. Покупатель завтра приедет.
- Скажете, что некая диковатость интерьера входит в стоимость, - предложил я. - Для любителей старины прокатит.
Подошел к стеллажу - половица под ногой хрустнула, кипа старых газет съехала вниз, подняв облако пыли, и я едва успел отскочить.
- Слон в посудной лавке, - язвительно прокомментировала подруга.
- Али-баба в пещере сокровищ, - парировал я, наклоняясь к бумагам.
- Ух ты, "Знамя" за восемьдесят восьмой год. "Роман-газета". А это что?
Между стеллажами открылась щель, из которой торчал кусок газеты, я потянул, и на пол упал сероватый конверт.
На фоне пожелтевших журналов он выглядел почти новым.
- Смотри, письмо.
Ира присела рядом.
- Неотправленное, причем. Почерк деда. Какому-то Бейлису М.А. Москва, улица Никитина. От нашего дома недалеко.
- Тут у вас и почта есть?
- Была при Союзе, - вздохнула Ира. - Тут на даче даже телефон был. Это же как Переделкино, только там писатели, а тут, в основном, ученые жили.
Она подобрала газету, из которой выпал конверт, всмотрелась.
- Семнадцатое июля девяностого года. Слушай, это же день, когда деда убили. Десять лет назад, почти ровно. Он тогда один здесь был, нам с мамой повезло, можно сказать. Мама, помню, как чувствовала: нервничала, ходила из угла в угол, а позвонить не могла, телефон в поселке не работал. Нам только утром сообщили.
- Ограбление?
- Да, весь дом перевернули, ценности искали. Дед работал экспертом по произведениям искусства, возможно, думали, что и здесь что-то есть.
- Дело, как я понимаю, не раскрыли? - спросил я.
- Ну да.
- А этого Бейлиса знаешь?
Ира наморщила лоб.
- Я тогда малая была, девять лет. Вроде приезжали сюда двое друзей, один почаще, Ароныч, он его называл. Второго не помню, как звали. Если живы, им сейчас под семьдесят. Она повертела конверт, вопросительно посмотрела на меня - я кивнул. Вряд ли неизвестный М.А. Бейлис на нас обидится.
- Всего одна строчка, - как-то разочарованно сказала она. - А потом стихи какие-то. Посмотри, ты же в поэзии рубишь. Я взял листок, прищурился, почерк был неровный, ощущение, что писали второпях.
"Миха, оно то самое. Найди, если что".
Дальше и в самом деле шел стихотворный текст - я прочитал вслух странные, какие-то сюрреалистические строчки.
Дорого небо, Дан
Боль тащу по аренам
Голоден. Телом издрог
Город от судорог
Паз, а не город
Молишься на разум
...
возвращайся сразу
след в след
найди то, чего нет
то, что не для Иуды
где
как
сколько
куда
и откуда.
Оригинально, подумал я. Что-то от футуристов, на раннего Маяковского похоже. Или на Хлебникова.
- О как, - сказала Ира. - Нет, дед, конечно, у меня был творческая натура, книги писал, историю искусства преподавал. Мог и в рифму сказать, если тост, например. Но в письме такое странно выглядит.
- Не то слово.
Я перечитал еще раз, стараясь поймать нужный ритм. Когда-то же в театральный пробовался, да и рифмоплетству в юности был не чужд. Между первой и второй частью был пробел, как бы разделяя текст на две части, при этом вторая часть была написана по-другому, не так вычурно, другая логика построения.
- Ир, сказал я. - А что, если это шифр. Видишь "найди, если что". И потом - "найди то, чего нет". Может, конечно, это мои фантазии... Короче, давай съездим к этому Бейлису. Вдруг это важно. Это нам эти строчки ни о чем не говорят, а у друзей всегда свои словечки-пасхалочки. Ну, например, когда мы выпендриваемся на публику, называем это "кататься на киселе".
- А у нас тренер говорит не "разбились на пары", а просто "разбились", - кивнула она. - Ладно, уболтал, черт языкастый. Тебе лишь бы не прибираться.
***
Дом, адрес которого значился на конверте, оказался типичной сталинской пятиэтажкой.
Мы зашли в подъезд, пропахший узнаваемым московским духом: сырой штукатуркой, табаком и кошками, в каком-то странном предвкушении поднялись на нужный этаж, постояли перед дверью - не новомодной железной, а докапиталистической, обитой дерматином цвета темного шоколада.
Ира нажала кнопку звонка.
- Кто? - спросил женский голос.
- Бейлис Михаил Аронович здесь живет? - спросила Ира.
Некоторое время за дверью молчали, потом дверь все же приоткрылась.
Пожилая женщина - худая, со строгим лицом, похожая на преподавательницу женской гимназии - осмотрела нас внимательным взглядом.
- Я Ира, внучка его друга, - добавила Ира.
- Михаил Аронович умер шесть лет назад, - сказала женщина.
- Простите... - Ира покосилась на меня, я только плечами пожал - ну, что делать, следовало ожидать.
- А вы по какому вопросу? - спросила женщина и, тут же, словно спохватившись, сделала шаг в сторону.
- Проходите, не стойте в дверях. Меня зовут Надежда Петровна.
Мы вошли в тесную прихожую, затем в комнату - видно было, что вдова Бейлиса жила одна. Ей было, пожалуй, около шестидесяти.
Впрочем, определять возраст людей, существенно старше меня, я не умел.
Пока Ира сбивчиво объясняла причину визита, я огляделся. Большая комната была из тех, что остались в прошлом, советском времени: много книг, хрусталь в "стенке" и почти полное отсутствие примет дня сегодняшнего.
Шкатулки, статуэтки, фотографии в тяжелых рамках.
Женщина меж тем быстро пробежала глазами строчки, беззвучно шевеля губами, потом, перечитав еще раз, посмотрела на Иру и как-то печально улыбнулась.
- Да. Вот такие они и были. Выдумщики, фантазеры... Конечно, я помню твоего деда, еще с шестидесятых. Они ведь с института дружили - Миша и Иван. Еще Вадик Рубцов. В аспирантуре вместе учились, потом Миша с Вадиком как-то отошли от истории искусства, а вот дед твой... Да, Иван был величина в науке.
- Он написал это перед смертью, в тот самый день, - сказала Ира. - Мы подумали... Может, здесь загадка какая-то, что-то важное?
Надежда Петровна немного помолчала.
- Может и так. Тем более что... В общем, перед тем как Ивана убили, он приезжал к нам. Дня за два, наверное. Сидели с Мишей на кухне. Как я поняла, Ивану на экспертизу дали какую-то ценную вещь, проверить подлинность. И у него, как я поняла, возникли подозрения, что вещь не просто ценная, а это что-то...
Она сделала паузу.
- Что-то уникальное. Я слышала лишь обрывки разговора, там было про какого-то "херувима", но что это значит, я не поняла. Миша посоветовал Ивану не связываться. Он был не самым смелым человеком, это Вадик у них отчаянный, всегда в авантюры ввязывался. Уже после смерти Ивана, я спросила у Миши про этот разговор, и он, знаете, так сказал, что, мол, во многих знаниях многие печали. Ну, вроде, меньше знаешь, дольше живешь.
Она снова посмотрела на текст, вздохнула.
- Миша бы понял, конечно, о чем речь. И Вадик.
- А Вадик... Он жив? - спросила Ира.
- Рубцов Вадим Семенович, - сказала Надежда Петровна. - Не знаю, мы очень давно не общались. Он знаете, перед всем этим как-то отдалился от Миши с Иваном, кажется, даже серьезная ссора была. После смерти Ивана Вадик звонил Мише, пробовал восстановить отношения, но Миша не захотел. Они очень разные были всё же... Миша мягкий, больше администратор и педагог, чем ученый, Вадик авантюрист, он потом в бизнес ушел, сами понимаете, какой тогда был бизнес. Ну а Иван... Иван это Иван.
А Надежда Петровна, возможно, была неравнодушна к Иркиному деду, подумал я. Мужик, видимо, был незаурядный.
- У вас остался его телефон? - спросила Ира. - Ну, Вадима Семеновича.
- Был где-то.
Она вышла, вернулась с записной книжкой, постояла, словно сомневаясь, надо ли сообщать нам номер, но все же решилась, и Ира быстро переписала аккуратно написанные цифры.
***
- Итак, предположительно твой дед спрятал какую-то ценность, - сказал я. - Статуэтку какого-нибудь херувима. То самое "оно". Возможно знал, что за этим охотятся. А в письме ключ. Как тебе такая версия?
- Вполне, - кивнула Ира. - Только замочек, похоже, не по нашим зубкам. Будем звонить этому Рубцову?
- Не знаю. Все-таки не ему письмо. Кто их знает, этих бывших друзей.
Я снова пробежал глазами по строчкам и только сейчас заметил, что слева, еле заметно, нанесены цифры карандашом - обнаружить их можно было только при хорошем освещении. Теперь текст выглядел так.
1 Дорого небо, Дан
2 Боль тащу по аренам
3 Голоден. Телом издрог
Город от судорог
4 Паз, а не город
5 Молишься на разум
...
возвращайся сразу
след в след
найди то, чего нет
то, что не для Иуды
1 где
2 как
3 сколько
4 куда
5 и откуда.
- Ир, смотри, тут еще цифры какие-то. В смысле цифры обычные, арабские, но явно не случайно. Если предположить, что сначала идут ответы, а потом вопросы, то, возможно, цифра в первой части - это ответ на вопрос "где", значит, "Дорого небо, Дан", это указание на некое место.
- Молчи, женщина. Объявляется мозговой штурм. Дорого небо, Дан... Небо это место. То, что близко к небу? Чердак? А кто такой Дан?
- Дан по карате, - все так же с усмешкой добавила подруга, и тут же непринужденно села на шпагат - любила она похвастаться своей растяжкой.
- Ладно, - сдаваться я не собирался. - Потом вопрос "как". Боль тащу по аренам. Какую боль, по каким аренам? Может, он сделал это через боль? Дальше, "сколько". Голоден, телом издрог, город от судорог... Может, количество букв? Или слов?
- Куда, - подхватила Ира. - Паз, а не город. То есть это не в городе, а в каком-то "пазе". В машине? В "Пазике"? А молишься на разум? Нет, Тим, ну фигня полная.
И правда, фигня, подумал я. Ира права, молись не молись, а мой разум к такому не готовили.
- Это точно то, что знали только они, - Ира одобряюще взяла меня за руку. - Может, все же позвонить этому Вадиму Семеновичу? Вдруг жив.
Звонить Рубцову мне категорически не хотелось, даже не знаю, почему.
Но Риту в ее карате учили, что действие должно опережать мысль - она уже взяла новомодный радиотелефон, старательно набрала номер.
Я уже, наверное, в сотый раз перечитал "ребус". Нет, все же была в этих строчках какая-то упрятанная внутрь закономерность, даже на фонетическом уровне.
- Не отвечает, - разочарованно сказала Ира. - А, тут автоответчик... Вадим Семенович, это Ира, внучка вашего друга, Ивана Вершинина. Мы нашли письмо, которое он написал Михаилу Бейлису, давно, десять лет назад. Ну, там загадка, шарада какая-то. Короче, позвоните мне, пожалуйста, номер...
"То, что не для Иуды", вспомнил я.
Быстро подошел, выхватил у Иры трубку, нажал отбой.
Она недоуменно, даже как-то неприязненно уставилась на меня.
- Тим, ты чего?
- Того. Мы не знаем, кто это прослушает. Не стоит оставлять свой номер непонятно кому. Ну и вообще, интуиция у меня. Нечеловеческая.
- Да трусливая у тебя интуиция, умник. Боишься?
- Есть такое, - сказал я.
Чего-чего, а признаваться в осторожности-трусости мне не привыкать, это Ирка у меня "без страха и упрека", а мы, "умники", люди трусоватые.
Ира хмыкнула.
- Ладно, может ты и прав. Пойду Аську покормлю.
Она ушла на кухню, откуда скоро раздался ее звонкий голос:
- Ася, молоко около мяса!
Кошка Аська, заурчав, побежала к миске.
Я зашел следом. Подкрепиться дело святое, питаться одними умозаключениями, да еще такими неэффективными, как-то поднадоело.
- А меня покормишь? Кстати, молоко вместе с мясом вредно, да и нету тут мяса, не обманывай животное.
- Тим, это же оборот речи. Мама у меня так говорит. Есть такие фразы - текст читается одинаково, что с одной стороны, что с другой. Забыла, как называется.
В голове у меня что-то щелкнуло.
- Палиндром, - медленно сказал я.
- Точно, палиндром, - кивнула подруга. - Еще в фильме про Буратино такое было, "а роза упала на лапу Азора". Тим, чего завис? Все в порядке?
- Все в полном порядке, Иринка. Все просто зашибись. Смотри, что получается: если читать строки наоборот, то есть, как написано в тексте, "возвращаться след в след", то получается оборотень, тип палиндрома. То, чего нет, но одновременно и есть. Тогда, например, "Дорого небо, Дан", значит, "надобен огород". Ответ на вопрос "где" - огород. Ты говорила, дед твой называл сад огородом.
- Точно, - ошарашено произнесла Ира. - Тим, ты гений. Значит... Значит он что-то спрятал в саду. Закопал или может, в дупло дерева...
- Никакого дупла, - перебил я. - Дальше же вопрос "как", "манера опущать лоб". Это надо искать внизу, понимаешь? В земле.
- Вопрос "сколько", - подхватила Ира, заглядывая в текст. - Так, справа налево... "Городу сто дорог, горд, зимолетне долог". Сто. Сто шагов, видимо. Или метров. А куда получается "дороге на зап..." На запад, что ли?
Мы посмотрели друг на друга, как студенты магической академии, сдавшие первую сессию. Ребус рассыпался на глазах.
- А ларчик-то просто открывался. Значит, в саду закопано что-то, сто шагов на запад. Только откуда? А откуда у нас... Получается "муза ранясь шилом". Колись, Ир, что у вас за муза в саду.
Ира покачала головой.
- Не помню я никакой музы, - твердо сказала она. - Наверное, это что-то связанное только с дедом и этим самым Михаилом Ароновичем. Тот же приезжал на дачу тем летом. Возможно, муза была упомянута в разговоре.
- Может и так, - кивнул я.
Похоже, поторопился я насчет ларчика. Поматросил и бросил, как говорится, наш ребус.
Муза. Что это может быть? Может, прозвище? Кличка?
- Muse, - я потер виски. - Те же яйца, вид сбоку. Ладно, поехали. На месте разберемся.
***
На этот раз дом показался мне еще более мрачным, даже инфернальным каким-то. Где-то здесь была прикопана вещица, из-за которой убили неизвестно сколько людей, думал я, внимательно осматривая окрестности.
Муза, муза...
Может, и нет уже этой зацепки, все же десять лет прошло. Вершинин же рассчитывал, что письмо попадет в руки его друга еще тогда, в далеком девяностом. А если и есть? Кто-то из них, Михаил Аронович или Иван Сергеевич, брякнул что-нибудь в последнем разговоре, возник общий контекст. Не, не верю. Ведь мы нашли ответы почти на все вопросы, никакие пасхалочки для этого не понадобились. Разве что, огород. Да и то, нет. Сад, огород - какая разница? Нет, разгадка должна быть нам доступна.
Покосившийся туалет, полуразрушенная беседка.
Бочки, дровяной сарай, флюгер.
Что из этого может быть таинственной музой? Я задумался, и не сразу понял, что что-то не так
Он сидел на крыльце, щурясь полуденному солнцу: невысокий, круглолицый старичок, лысый, как бильярдный шар.
- Здравствуйте, молодежь, - улыбаясь, сказал он.
- Здравствуйте, - растерянно сказала Ира.
Шевелилась же в голове мыслишка, что звонок тот, даже прерванный, был лишним Да, своего номера Ира сказать не успела, но было достаточно, что она сообщила главное - сам факт появления какой-то зацепки в отношении неведомого клада. Место встречи, как говорится, изменить нельзя.
- Здравствуйте, - сказал я. - Вадим Семенович, верно?
- Он самый.
На меня старик посмотрел с явной неприязнью.
- Ириш, как ты вымахала, с ума сойти. Я тебя малышкой помню. А сейчас тебе, стало быть, двадцать уже.
- Ну да, - Ира неловко улыбнулась, явно не зная, как себя вести. - Девятнадцать.
- Ты не перезвонила, - продолжал Рубцов, вроде как не замечая не особо радостной атмосферы. - Ну, если гора не идет Магомету... Знал я, что вы сюда приедете.
- Почему? - спросил я.
- Потому, молодой человек, что вы что-то узнали. Ну а я знаю кое-что, что не знаете вы. Ира, письмо у тебя?
- Письмо предназначено Михаилу Бейлису, - снова вмешался я.
Старик на меня не смотрел, только на Иру: внимательно, словно гипнотизируя. Конкретный дед, ничего не скажешь. И наглый, как бульдозер.
- Мише-то оно без надобности, - сказал он. - А вот нам с вами...
- Сначала расскажите, что вы знаете, - Ира наконец вышла из ступора.
- Что ж, - сказал Рубцов после паузы. - Пройдемте в дом. Тут хоть и безлюдно, но мало ли что.
Он поднялся со ступенек. Да, насчет деда я погорячился - крепкий мужчина.
- Вы что-нибудь слышали про "херувима и колесницу"? - спросил он, когда мы зашли в пыльное пространство большой комнаты.
- Нет, - сказал я.
- Это название одного из яиц Фаберже, которое считается пропавшим. Был у меня в те времена один знакомый, из новых русских, так сказать. Он и обратился с просьбой оформить документы на кое-какое барахло, как он выразился. Копии произведений искусства, для вывоза за рубеж. В том числе на этого самого "херувима". Я попросил Ивана, у него было право подписывать такие бумаги, а деньги мужик предлагал немалые.
- А яйцо оказалось подлинным, - сказал я.
- Именно так, молодой человек. Во всяком случае, со слов Ивана. Я, естественно, позвонил знакомому, сообщить, что он баснословно разбогател: стоимость "херувима" исчисляется миллионами долларов, если не десятками миллионов. Но разбогатеть тому было не суждено.
- Вы хотите сказать, дед присвоил яйцо себе? Подменил на подделку? - быстро спросила Ира.
- Бог с тобой, Ириш, - отмахнулся Рубцов. - Ваня честнейший человек был. Все хуже - хозяина "Херувима" убили. Убили жестоко, вместе с семьей. В доме все перевернули, даже полы вскрыли. Я понял, что Иван в опасности. В тот самый день я позвонил ему на дачу. Ну, рассказал про все, предупредил. Он сказал, что спрячет яйцо, а нам с Мишей, на всякий случай, вышлет по почте письма с подсказками, ну, где его искать. Мы с молодости баловались словесными играми. Ну вот, одно из этих писем вы и нашли.
Он вздохнул, вытер пот - казалось, что глаза его живут отдельно лица.
- А потом я узнал, что буквально через два часа Ивана убили. Застрелили вот на этом самом месте. Никаких писем мы с Мишей не получали, я решил, что Иван просто не успел их написать. Ну, я удовлетворил ваше любопытство? Теперь ваша очередь.
Ира посмотрела на меня, мол, ну что?
Да, подумал я. Складно звонишь.
Потянулся к карману и, словно вспомнив что-то, спросил:
- Вадим Семенович, а почему Вершинин назвал вас Иудой?
Рубцов вздрогнул - лицо его, только что благодушно-приветливое, изменилось сразу - такое я только в кино видел.
- Вы не разговаривали с Иваном Вершинным по телефону в тот день, - продолжал я. - Телефон в поселке не работал, бывает. Думаю, узнав, что хозяина "Херувима" больше нет в живых, вы сразу поехали сюда. Не знаю, может хотели убедить Вершинина присвоить яйцо, поделить по-дружески, так сказать. Хотя, вряд ли, вы же поссорились уже к тому времени. Да и как-то вы уверенно сказали фразу "застрелили здесь, на этом самом месте". А потом...
Договорить я не успел - в руке у Рубцова вдруг оказался пистолет.
Черный, небольшой.
И очень мерзкий на вид.
В фильмах, надо сказать, они как-то лучше смотрятся.
- Тихо, парень, - сказал он другим голосом - без прежней печальной рассудительности. - Письмо на стол и три шага назад.
Стол был между нами.
Я только сейчас понял, что Рубцов занял идеальную позицию.
Я вытащил уже изрядно мятый конверт, положил его на стол и, повинуясь жесту старика, отступил на два шага назад.
- Так, что же Ванька тут понаписал...
Он пробежал взглядом по строчкам, шевеля губами.
- Ну что, разгадали? - Рубцов поднял на нас тяжелый взгляд. - Разгадали, по глазам вижу.
И тут же рявкнул:
- Что за муза?! Это что-то местное, Мишаня-то сюда ездил, ну и ты, Ирка, просекла наверняка. Жить хочешь?
Я посмотрел на Иру - такой ярости в ее глазах я еще не видел. Прыгнет же сейчас на ствол. Хотелось, конечно верить, что пистолет газовый. Или травматический. А лучше всего водяной.
- Мы не поняли, - сказал я. - Если бы разгадали, нашли бы уже.
- Тебя не спрашивают, - процедил Рубцов.
Надо было как-то протянуть время, что-то сочинить, завязать разговор. Стрелять в безоружных людей, с которыми ведешь беседу, не так легко, как я читал.
Впрочем, мало ли что я читал.
- Колено прострелю, - мрачно пообещал Рубцов.
Слова его, надо сказать, звучали убедительно.
Я снова посмотрел на Иру - она наконец-то поймала мой взгляд.
- Пасхальное яйцо, - сказал я. - Пасхалочка. Кататься на киселе. Разбились.
- Чего? - недоуменно спросил Рубцов. - Дурака из себя не строй, не поможет.
Ну, давай Ирка. Принимай подачу.
- Я скажу, - резко сказала Ира. - Если отпустите меня, скажу.
"Меня", это правильно. Молодец, поняла.
- В саду раньше статуя стояла, ну гипсовая такая, девушка с веслом, - быстро заговорила она. - Обломанная, страшная - маме она не нравилась, вечно деду говорила, убери, а он смеялся, мол, это муза моя. Статуя разрушилась, но я могу место показать, постамент-то остался.
А вот и мой выход.
- Вот оно как... - медленно проговорил я. - Дурочкой прикидывалась, да?
- А ты мне кто? - зло крикнула Ира, отступая от меня на шаг. - Ну трахнулись пару раз, и что, любовь до гроба? Пришел на все готовенькое, да? Это мое наследство, понял, лимита подзаборная!
- Ах ты сучка!
Я как мог, изобразил глухую ярость - это не конкурс в театральный, тут надо всерьез играть, на разрыв аорты. Шагнул к Ире, как бы замахиваясь для удара, та снова попятилась, и стол остался чуть в стороне - теперь между нами и Рубцовым был только прогнивший паркет.
- Э, парень, стоять... - начал Рубцов, подходя чуть ближе; внимание его было на мне, и полсекунды у Иры было.
Она резко, с подшагом, исполнила классический йоко-гери, нога врезалась Рубцову в живот, он согнулся, как складной нож, и Ира тут же добавила рукой в голову. Для немолодого любителя чужих яиц этого оказалось более чем достаточно.
Я подобрал пистолет - никакой не травмат, самый что ни на есть огнестрел. Вот же, сука...