Балканская война закончилась, и теперь её участникам предстояло решать каждому свои проблемы. Святославу надо было наводить порядок в причерноморских землях, а Цимисхий торопился срочно подсушить подмоченную репутацию. Чем возвращаться в Константинополь побитым, лучше вообще не возвращаться. Позора василевс не переживёт в самом прямом смысле. Оставалось поспешно лепить выдуманный образ мудрого политика и полководца, прославлять несуществующие достижения, ставить себе при жизни нерукотворный памятник. Работа для придворных борзописцев привычная. И разбитое воинство следовало ублажить, пока обманутые в своих надеждах подданные не сорвали злость и досаду на своём предводителе. Искусство требует жертв.
Чтобы обеспечить триумф, пришлось пожертвовать Болгарией. А на что ещё болгары надеялись, когда ложились ковриком перед Византией, когда запускали в свою страну орды профессиональных грабителей? Что покорность и уступчивость удовлетворят аппетит изголодавшейся империи? Напротив, её волчий аппетит при отсутствии сопротивления только разгорался. Уступчивых нигде в мире не уважают, обычно об них вытирают ноги. Это русские дружины могли пройти Болгарию из конца в конец и ничего не тронуть, так ведь они сражались по заветам Перуна. Христово стадо воевало исключительно ради грабежа.
Пресмыкаясь перед Цимисхием, Лев Диакон без зазрения совести уверял, что император будто бы "возвратил ромеям Мисию" (Лев Диакон "История", кн. IX.12, с. 82, М., 1988). Это уже подхалимаж, переходящий в наглость: возвратить можно лишь то, что имел, но Болгария (Миссия) никогда Византии не принадлежала, она всегда была суверенной страной. Правильнее было бы сказать "бессовестно заграбастал", но такая оценка определённо не вязалась с ангельскими крылышками и нимбом свежеиспечённого триумфатора. Если слово "украл" заменить на нейтральное "вывез", то мерзкий поступок выглядит вроде бы не так мерзко и даже немножечко благородно:
"Устлав золотое сиденье колесницы пурпурными мисийскими одеждами и венками, он водрузил на нем вывезенное из Мисии изображение богородицы, заключающей в свои объятия богочеловеческнй Логос. Сам он следовал на резвом коне сзади, увенчав голову диадемой, с венками и скипетрами в руках"
(Там же)
Триумфатор-то, похоже, совсем больной на голову. Воевал Цимисхий с русами, а добычу вывез почему-то из Болгарии, забыв, что сам же недавно клялся её защищать. Сам слово дал, сам и обратно взял. Тогда победу над кем праздновал наш забывчивый? Над союзниками, доверчиво пустившими в свой дом единоверцев, которые этот дом быстренько прибрали к рукам? А ручки-то загребущие. Защитнички липовые! Доверчивость государственных мужей дорого обходится народу. Унижение Болгарии после триумфального шествия не прекратилось, на безответных всегда срывают злобу. Цимисхий должен был предоставить согражданам доказательства своих военных успехов. Русы увезли с собой всю военную добычу, делиться которой с императором не пожелали - русские летописи дружно отмечают великое богатство, доставшееся ратникам Святослава по итогам войны. Значит, триумф Цимисхия оплатит Болгария:
"Он вступил в великий храм божественной Премудрости и, воздав благодарственные молитвы, посвятил Богу первую долю добычи - роскошный мисийский венец"
(Там же, с. 82-83)
Ну вот и приехали. Обломав зубы на русах, находчивый император тут же отыгрался на болгарах, очень вовремя подвернувшихся под руку. Болгарского царя бесцеремонно низложили и его бесхозную страну самовольно присоединили к империи. А других кандидатов и не было. Примерять на себя роль козла отпущения желающих не нашлось. Прозвище Цимисхия, по объяснению Льва Диакона, означает - "туфелька" (там же, кн. V.9, с. 50). Так что, болгары неожиданно для себя получили сокрушительный пинок от этой туфельки. Без сомнения, Болгарию крупно накололи. А как всё завлекательно начиналось!
Ещё император Никифор Фока, когда был жив:
"... предпочел отправить посольство к единоверцам мисянам, назначив послами патрикия Никифора, прозванного Эротиком, и проедра Евхаитского Филофея. [Никифор] напомнил мисянам об их вере (ведь мисяне без всяких отклонений исповедуют христианскую религию) и попросил у них девиц царского рода, чтобы выдать их замуж за сыновей василевса Романа, укрепив посредством родства неразрывный мир и дружбу между ромеями и мисянами"
(Там же, кн. V.3, с. 45)
Забудьте про дружбу - дойная корова нужна не для этого.
"Мисяне с радостью приняли посольство, посадили девиц царской крови на повозки (женщины у мисян обычно разъезжают на повозках) и отправили их к василевсу Никифору, умоляя его как можно скорее прийти к ним на помощь"
(Там же)
Непонятно - Лев Диакон совсем не помнил, о чём сам же писал в предыдущих главах? Он даже не догадался вымарать из своего сочинения явный компромат, уличающий византийское руководство в мошенничестве и вероломстве. Как припекло, ромеи униженно молили, упрашивали болгар заключить союз с империей, а когда те поверили пустым обещаниям, союзников поматросили и откровенно кинули. А не надо верить волчарам в овечьих шкурах. Слова - это пустой звук и в политике они ничего не значат. Ну, так и нечего было болгарам губу раскатывать. Ромеи даром получили от них, что хотели, и тогда болгары из единоверцев превратились в диких варваров. Зачем платить, если можно не платить?
"Итак, мисяне простирали с мольбою руки, заклиная императора прийти к ним на помощь"
(Там же, кн. V.4, с. 46)
Ромеи пришли и всё разграбили. И кому жаловаться? Сами пустили козла в огород. Когда во время боёв за Преславу ромеям удалось захватить в плен болгарского царя Бориса II, Цимисхий "воздал ему почести", но едва перестал в нём нуждаться, так разом вытряхнул венценосца из его царского облачения. Вопрос - можно ли верить словам ромеев? Они же все прочие народы ставили ниже себя, а стало быть соблюдать порядочность по отношению к варварам для ромеев не обязательно.
Вспоминая, как в одном из боёв русы зарубили магистра Иоанна Куркуаса, Лев Диакон принялся витийствовать:
"Магистр Иоанн стал добычей варварского неистовства и понес, таким образом, кару за [преступления], совершенные им против святых храмов, - ведь говорят, что он разграбил в Мисии много [церквей] и обратил в свое частное имущество их утварь и священные сосуды"
(Там же, кн. IX.5, с. 78)
Цимисхий многократно переплюнул своего злосчастного родича (по отцу) и ограбил всю Болгарию до нитки, но божья кара почему-то его не коснулась. Что за избирательная мораль у христианского бога? Любимчикам он позволяет вволю порезвиться за счёт прочих людей. Впрочем, и Цимисхий недолго резвился - в мир иной он отправился 10 января 976 года, отравленный стараниями евнуха Василия (там же, кн. X.11, с. 91-92). Правда, болгарский историк-византинист Г.А. Острогорский подозревал заболевание тифом (Острогорский Г.А. "История Византийского государства", с. 374, М., 2011)
Загрести всю Болгарию византийцам всё же не удалось. Западная Болгария смогла сохранить независимость, и Лев Диакон в конце своего сочинения упоминает неудачный поход на неё императора Василия II:
"Это дикое, жестокое племя помышляло только об убийствах; оно наносило вред ромейскому государству, немилосердно опустошая Македонию и уничтожая всех людей цветущего возраста"
(Лев Диакон "История", кн. X.8, с. 89, М., 1988)
А в "Хронике" Титмара Мерзебургского упомянуты болгарские послы на приёме у германского императора в немецком Кведлинбурге 26 июля 1016 года:
"Здесь по приказу императора собрались князья Мешко и Болеслав, послы от греков, болгар, датчан и славян, а также вся знать королевства"
(Титмар Мерзебургский "Хроника", кн. II.31, с. 29, М., 2009)
Так что западная часть Болгарии не только сохранила самостоятельность, но и налаживала дипломатические отношения с сильнейшими государствами Европы.
II
Святославу было не до триумфа. Он только что в жестокой борьбе отстоял свои новые владения от притязаний конкурентов, но для воплощения в жизнь всех его замыслов требовалась сложная и кропотливая работа. Святослав и не догадывался, что наступил последний год его короткой жизни. Мы не знаем, чего мог добиться молодой князь, если бы только прожил подольше. Он ставил перед собой великие задачи, да ведь и преграды на пути к ним тоже великие. Русь получила возможность совершить прорыв в укреплении национального могущества. Сколько других таких возможностей появлялось перед ней, но было отброшено недалёкими, а то и нечистоплотными правителями. И тут появился вождь, способный повести за собой русский народ. Представить последствия преобразований Святослава попытался А.Д. Чертков. Пусть мнение его субъективно, но, полемизируя с ним, можно оценить перспективы, открывавшиеся в X веке перед Русью:
"1) Россия из державы почти Азиатской X века, превратилась бы при Святославе и его наследниках в Европейское государство. Все елементы Эллинской образованности, таившиеся в разных углах Восточной империи, особенно в Греции, были бы переданы очень рано Руссам и Словенам, и что всего важнее, народу новому, восприимчивому и не разстленному нравственно, подобно Византийцам. Эти начала просвещения, посредством Чехов и Моравов перешли бы, вероятно, весьма скоро к Полабам и Поморянам, и тогда миллионы прибалтийских Словен не были бы навсегда онемечены и исключены из числа великого Словенского народа.
2) К Руссам, утвердившимся в задунайских областях присоединились бы, конечно, все прочие южные Словене, как случилось несколько лет спустя, при Болгарском царе Самуиле, владения которого простирались от Драча (Дураццо) на Адриатическом море до Понта, и от пределов Северной Греции до подкарпатских стран. Можно предположить также, что впоследствии, Германские Словене, Моравы, Чехи, Поляки и другие все говорившие одним языком и имевшие в X и XI веках и одну восточно-русскую веру, устремились бы к возсоединению в громадную целую массу 90 миллионов одного говора, одинакой веры и тех же обычаев и нравов. Сосредоточие и огромная сила всего Словенского народа была бы тогда в середине Европы, а не на крайнем востоко-севере.
3) Такая монархия занимала бы две трети Европы, и тогда не Словене были бы онемечены, а напротив Немцы ословенены. Многие и многие миллионы людей сохранились бы в Европе, и многие потоки крови не были бы пролиты; ибо паны не могли бы влагать меч в руки фанатиков <...> Из племен чисто Словенских состояли задунайские области: Болгария, Фракия, Македония, Северная Греция, Иллирия, Далмация, Истрия, Херцеговина, Крайна, Хорватия, Хорутания и Штирия.
4) В отношении же самих Словен, последствия основания державы Русской, на берегах Дуная, неисчислимы. Они бы не принадлежали, как теперь, четырнадцати разным властям, из которых восемь смотрят на них как на неприятелей и более или менее стараются уничтожить их народность, обычаи, Русскую веру и даже самый язык.
5) Немецкая империя, составившаяся впоследствии наполовину из Словенского народонаселения, никогда бы, вероятно, не существовала, и императоры не могли бы низложить и уничтожить огромного количества Словен.
6) Руссы, укоренившись в задунайских странах, не допустили бы, конечно, перехода турок из Азии в Европу и опять сколько миллионов людей, в особенности Словен, не погибло бы от фанатического меча Осмаилисов?
7) Если предположения наши справедливы, то огромная Словенская империя занимала бы большую часть Европы, - от устьев Ельбы, границ Баварии, Тироля, Италии, Адриатики, Мореи, Егейского моря, Воспора, - до Камчатки, Америки, Монгольских и Киргизских степей. Никогда и Римский колосс не занимал такого пространства, но главное, эта громадность состояла бы из одних елементов, одного говора, и вероятно одной веры.
8) И Малая Азия могла прибегнуть под защиту Великой Словенской монархии, для ограждения себя от Арабов и других народов. Мы знаем, что в VII-м веке, при Юстиниане II-м Солунские Словене были насильственно переселены в Малую Азию в таком огромном количестве, что Греки составили из них 30 тысячную армию и послали против Сарацын и что в VIII-м веке, при Константине Копрониме, 208,000 Словен выселено в Вифинию. Следовательно Малая Азия могла также слиться с Руссами, ибо и там находились елементы возсоединения в одно целое всех Словен"
(А.Д. Чертков "Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967-974 годах", с. 245-250, М., 1843)
Верные ученики Льва Диакона посмеивались над А.Д. Чертковым, считая его безобидным чудаком. Порой он действительно увлекался, и всё же победы Святослава давали славянскому миру уникальный шанс. Другое дело, таковы ли были настоящие намерения великого князя, и сумел бы он подготовить для себя преемника? Ведь княгиня Ольга наверняка стремилась пробудить у своих внуков склонность к христианству. Святослав, конечно, намеревался возвеличить Русь, но о том, чтобы облагодетельствовать весь славянский мир, речь не шла. Не следует на человека X века примерять современную систему координат. Хотя резкое возрастание могущества Руси решительно отодвинуло бы Германию с её пьедестала. И для славянства это было бы очень выгодно. Быть может, язычество в Европе смогло бы уцелеть и даже перейти в наступление на христианство. И тем не менее, едва ли правители других славянских стран согласились бы поступиться властью ради создания колоссальной славянской империи, да и Святославу такая головная боль была ни к чему. Не стоит забывать о противоречиях между славянскими народами, противоречиях, ставящих под вопрос любую возможность объединения славян в едином государстве. Государства всегда создавались насильно и ценой большой крови. А противодействие католического мира неизбежно стало бы нарастать.
И всё же главная опасность для Святослава исходила не от внешних противников, а от жадной и беспринципной киевской элиты. Знатные и родовитые не простили великому князю отстранения их от верховной власти и от неограниченного потребления ресурсов страны. Перенеся столицу Руси в Переяславец, Святослав нажил себе смертельных врагов. Чтобы вернуться к государственной кормушке, киевская элита не брезговала любыми преступлениями, лишь бы избавиться от ненавистного князя. Элиту вполне устраивал безвольный Ярополк, позволявший собой всячески помыкать и давший большую волю христианам. Его характеристика дана в Иоакимовской летописи:
"Ярополк же бе муж кроткий и милостивый ко всем, любляше христианы, и асче сам не крестися народа ради, но никому же претяше..."
(В.Н. Татищев "История Российская", т. I, с. 111, М., 1994)
Безнаказанность развращает. Пока Святослав воевал на Балканах, ему некогда было заняться киевскими делами и грехов за это время у элиты накопилось множество. Держать ответ страшно, за измену Святослав не помилует. Христианскую партию устраивало продолжение русско-византийской войны, отвлекавшей князя от ситуации в Киеве. В летописи Святославу приписываются две взаимоисключающие фразы:
1) "поиду в Русь, приведу боле дружины"
2) "... створимъ миръ со царемъ, се бо ны ся по дань яли, и то буди доволно намъ"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 70, Рязань, 2001)
Ясно же, что один человек произнести всё это не мог. Приведённые фразы отражают мнения, высказанные на военном совете в Переяславце. Раз Святослав всё-таки заключил мир, значит, его мнению соответствует вторая фраза. А первая принадлежала сторонникам христианской партии, желавшей подольше задержать великого князя на Балканах. Заключение мира, позволявшее Святославу переключить, наконец, внимание на государственные заботы, означало конец самовластию киевской знати. Как только языческая партия вновь обретёт своего вождя, многие головы полетят. Перепуганная элита видела для себя только один выход - убить Святослава. Первый заговор оказался неудачным, насколько можно судить по сообщению Иоакимовской летописи:
"Тогда диавол возмяте сердца вельмож нечестивых, начаша клеветати на христианы, сусчия в воинстве, якобы сие падение вой приключилось от прогневания лжебогов их христианами. Он же толико разсвирепе, яко и единаго брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше. Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христовы отрестича и идолам поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения принимаху"
(В.Н. Татищев "История Российская", т. I, с. 111, М., 1994)
Текст этой летописи резко враждебен Святославу и обвиняет князя в ненависти к христианству. Однако, все прочие летописные источники рисуют Святослава достаточно веротерпимым и, хотя он не одобрял христианской веры, до гонений на её приверженцев никогда не опускался. В Болгарии "Святослав щадил христианские храмы, однако их позднее разграбили единоверные болгарам византийцы" (А.Н. Сахаров "Дипломатия Святослава", с. 81, М., 1982). А к религиозным убеждениям своей матери великий князь относился с должным пониманием и сыновним почтением. Слова "...вЪра хрестьянска уродьство есть" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 61-62, Рязань, 2001) не принадлежали Святославу, летописец взял их из "Первого послания к Коринфянам" святого апостола Павла (гл. 1, стих 18):
"Ибо слово о крестЪ для погибающихъ юродство есть, а для нас спасаемыхъ сила Божiя"
("Книги новаго завЪта" // "Библiя", с. 1433, С.-Петербургъ, 1900)
Святослав вовсе не был добрым правителем, он без жалости карал изменников, но в бессмысленной тирании не замечен. Правитель не может позволить себе быть добрым, слишком дорого это обойдётся его подданным. Ответственность за судьбу страны и народа требует от правителя твёрдости и неуступчивости. Любую уступку противники примут за слабость и тогда потребуются большие усилия и даже жертвы, чтобы отвоевать потерянные позиции. Жестокость свойственна слабым и трусливым, Святослав же был храбрым и сильным. Наилучший правитель страны должен быть суровым, но справедливым.
Глеба, младшего брата Святослава, другие летописи не знают. Но и в других летописях встречаются свои уникальные сведения, так что нет оснований отвергать показания Иоакимовской летописи. Если Глеб Игоревич не был допущен к власти, не влиял на исторические события, не утверждал государственных документов, то, соответственно, и не попадал в поле зрения летописцев. А как Святослав допустит к управлению страной политического противника, которого княгиня Ольга воспитала в преклонении перед иноземной верой? Он же разрушит все начинания старшего брата. Среди участников войны на Балканах Глеб отсутствовал, Святослав не доверил ему даже мелкого отряда. Просто великий князь возил младшего брата в обозе своего войска, чтобы держать под присмотром, потому что оставлять в Киеве ставленника христианской партии было слишком рискованно. Несмотря на принятые меры предосторожности, избежать интриг всё же не удалось.
Киевская элита надеялась, что Святослав погибнет на Балканах или хотя бы застрянет там надолго. Но великий князь сделал невозможное: находясь в почти что безнадёжной ситуации, он сумел победно завершить войну. И вот теперь великий князь придёт в Киев по их души. А за душами-то много чего накопилось. Решение, казалось, лежало на поверхности: заменить язычника Святослава на христианина Глеба. Младший брат, отлучённый от власти, не питает тёплых чувств к старшему и не будет возражать против его убийства. И знать не зажмёт в кулаке - нет у него для этого силы. Не вышло, заговор оказался раскрыт, а его участники - казнены. Рассуждения насчёт мучений взяты из легенд о христианских мучениках, дабы завести таких же мучеников и на Руси. Святослав пытками не увлекался, да и некогда было ему, с отступниками у великого князя разговор короткий - по шее мечом.
III
Новыми исполнителями преступных замыслов киевской знати стали печенеги. И в русских летописях, и в сочинениях византийских авторов утверждается, что печенеги почему-то не желали пустить Святослава на Русь, но в объяснениях исторические источники расходятся. По мнению Скилицы: "Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 133, М.,1988). Объяснение явно неудачное, просто ромейский историк ничего другого придумать не смог. Лев Диакон объяснений не придумывал, но кочевавшие возле Дуная степняки, не раз нападавшие на приграничные владения империи, явно вызывали у него сильное раздражение: "... многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей" (Лев Диакон "История", кн. IX.12, с. 82, М., 1988). Видно, здорово печенеги допекли ромеев своими набегами. Ну, а летописный рассказ отражает точку зрения русских книжников:
"...Створивъ же миръ Святославъ съ Греки, поиде в лодьяхъ къ порогом, и рече ему воевода отень СвЪналдъ: "поиди, княже, на коних около, стоят бо ПеченЪзи в порозЪхъ" И не послуша его, и поиде в лодьях, и послаша Переяславци къ ПеченЪгомъ, глаголющее: "се идеть вы Святославъ в Русь, вземъ имЪнье много у Грекъ и полонъ бещисленъ, съ маломъ дружины". Слышаше же се Печенизи, заступиша пороги; и приде Святославъ къ порогом, и не бЪ льзЪ проити порогЪ; и ста зимовати въ БЪлобережьи, и не бЪ у нихъ брашна уже, и бЪ гладъ великъ, яко по полугривнЪ глава коняча, и зимова Святославъ ту"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 72, Рязань, 2001)
Разберём летописное сообщение по порядку. О том, что Святослав после окончания войны будто бы собирался вернуться в Киев, утверждалось только в сочинениях византийских авторов, не слишком осведомлённых в вопросах, которыые не касались Византии. Русские летописцы, имевшие более достоверные сведения, сообщали лишь о намерении Святослава пойти к порогам на Днепре. Правда, Русь упомянута в послании к печенегам, но об этом отдельный разговор. Могли печенеги не пустить князя на Русь? Вряд ли. Его дружина была не так уж мала: византийцам она оказалась не по зубам, ещё меньше шансов выпадало печенегам. Военные потери её, конечно, существенно ослабили, но первая забота князя в таком случае - пополнение своей дружины. А.Д. Чертков высказал мнение, что именно это и являлось основной причиной зимовки на Белобережье. Едва ли только из-за набора пополнения Святослав заставил бы своих дружинников терпеть голод в низовьях Днепра, никто не мешал ему зимовать в Переяславце. Скорее всего, военная демонстрация потребовалась для усмирения уличей, привыкших за время войны к самостоятельности. А может, как считал А.Д. Чертков, потребовалось договариваться с бродячими русскими дружинами (А.Д. Чертков "Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967-974 годах", с. 244, М., 1843).
Для пропитания дружинникам Святослава пришлось покупать конину, которой монопольно торговали одни печенеги, немедленно взвинтившие цены на свой товар. И это при том, что вокруг имелось многочисленное славянское население, способное обеспечить продуктами всё княжеское войско. Но не обеспечивало, а силу Святослав не применял, по-видимому, надеясь договориться миром. Не с руки ему было ссориться с местной знатью, когда на него точила зубы знать киевская. Чтобы получить опору в причерноморских землях, приходилось идти на компромиссы. Так, в переговорах и прошла зима. Если печенеги всё это время снабжали русов кониной, значит, сохранялись мирные отношения со степняками, значит, они вовсе не препятствовали Святославу возвратиться на Русь. Да они и не имели такой возможности.
Святослав в принципе не мог возвращаться на Русь через пороги вверх по Днепру. Преодолеть днепровские пороги можно было только вниз по течению, да ещё и по высокой воде (обычно в июне). Константин Багрянородный, описывая в своём трактате "Об управлении империей" путь русских торговых караванов, подчёркивал, насколько он был тяжёлым и страшным (Константин Багрянородный "Об управлении империей", с. 51, М., 1991). И это вниз по Днепру, для путешественников же, плывущих против течения, пороги были однозначно непреодолимы. А ведь боевые ладьи куда тяжелее торговых. Из морских походов русы возвращались совсем другим путём:
"Такой путь действительно был. На него указывает Боплан в своем описании Украины. Рассказывая о возвращении Запорожцев из своих походов по Черному морю, он поясняет, что кроме Днепра у них была и другая дорога из Черного моря в Запорожье, а именно: Керченским проливом, Азовским морем и рекой Миусом; от последнего они около мили идут волоком в Тачаводу (Волчью Воду?), из нее в Самару, а из Самары в Днепр. В настоящее время такие степные реки, как Миус или Волчья Вода, не судоходны. Но они, как видим, были судоходны еще в XVII веке. Судя по Боплану, пространство между Днепром, Самарой и Миусом в его время еще было обильно остатками больших лесов. В XIII веке Рубруквис, описывая свое путешествие к Татарам, также говорит о большом лесе на запад от реки Дона. Отсюда можно заключить, какие густые леса росли в более глубокой древности; а они-то и обусловливали значительную массу воды в реках этого края. Особенно в полную воду судоходство могло совершаться беспрепятственно, и сам волок между Волчьей Водой и каким-либо ближним притоком Миуса или Калмиуса, по всей вероятности, покрывался водой"
("VI. Судовой путь из Киева в Азовское море и связи Днепровской Руси с Боспорским краем" // Д.И. Иловайский "Начало Руси", АИР, с. 245, М., 1996)
Византийцы были хорошо осведомлены о маршруте, которым русы возвращались на родину. Лев Диакон в своей "Истории" трижды упомянул в качестве промежуточного пункта Боспор Киммерийский (Керченский пролив):
"А с катархонтом войска росов, Сфендославом, он решил вести переговоры. И вот [Иоанн] отрядил к нему послов с требованием, чтобы он, получив обещанную императором Никифором за набег на мисян награду, удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору"
(Лев Диакон "История", кн. VI. 8, с. 55-56, М., 1988)
"Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды"
(Там же, кн. VI.10, с. 57)
"... император наградил гребцов и воинов деньгами и послал их на Истр для охраны речного пути,- чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор..."
(Там же, кн. VIII.1, с. 68)
Боспор Киммерийский находился под русским контролем, на этот "многозначительный факт" указывал А.Н. Сахаров (А.Н. Сахаров "Дипломатия Святослава", с. 109-110, М., 1982). Таким образом, при желании Святослав всегда мог вернуться в Киев, воспользовавшись надёжно освоенным маршрутом, и никакие степняки не в силах были ему воспрепятствовать. Но в том-то и дело, что возвращаться великий князь не собирался. Его новая столица требовала постоянной заботы и теперь, когда наконец-то закончилась война, стали возможными давно задуманные государственные преобразования.
Намерение князя отправиться к днепровским порогам вовсе не означает попытку вернуться в Киев - это было технически невозможно. Скорее всего, цель княжеского путешествия лежала где-то неподалёку от порогов. Может Святослав намеревался посетить святилище на Хортице, а может у него была намечена встреча со старейшинами уличей. В любом случае, если бы при князе находилось всё его войско, печенежский фактор можно было не учитывать. Степняки осмелели только потому, что князь отправился по своим делам "съ маломъ дружины". В летописи доносчики не названы "греки" или "болгары", там сказано вполне определённо: "... послаша Переяславци къ ПеченЪгомъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 72, Рязань, 2001). А кто заправлял в Переяславце в отсутствие князя? Правильно, Свенельд.
Киевский воевода давно уже затаил злобу на Святослава, лишившего его власти и доходов. Интриги против князя ведут виновного на плаху. До сих пор Свенельду удавалось избегать княжьего гнева, но везение не бывает постоянным, когда-нибудь оно неизбежно закончится и может быть даже очень скоро. Вдруг Святослав что-то подозревает? Выдаёт воеводу неуклюжая попытка оправдаться, зафиксированная в летописи: "... рече ему воевода отень СвЪналдъ: "поиди, княже, на коних около, стоят бо ПеченЪзи в порозЪхъ" (там же).
Обычная отмазка всех виновных: я, дескать, говорил, да меня не слушали. Примитивно. А когда вообще Святослав слушал Свенельда, было такое когда-нибудь? И вот ещё что странно: воеводе известны результаты разведки, а князь как будто ничего не знает. Так ведь, воевода возглавлял ОПОЛЧЕНИЕ, а Святослав привёл на Дунай ДРУЖИНУ, которая подчинялась князю и никому больше. Так что, с результатами разведки в первую очередь должен был ознакомиться великий князь, а воеводе разведчики отчитываться не обязаны. И Святослав сам, без доклада Свенельда (доклада, скорее всего, и не было) узнал про засаду возле порогов. И совет Свенельда "поиди, княже, на коних" настолько нелеп, что в действительности воевода не мог сказануть подобную ахинею. Как можно в степи на конях уйти от степняков? Ясно, что летописцы пытались обелить Свенельда задним числом.
Печенеги постоянно отирались возле порогов в надежде поживиться, если какая-нибудь торговая ладья там вдруг разобьётся. Стоило Свенельду тайком отправить к ним донос, как на пути у Святослава скопилось множество степных разбойников, жаждущих добычи. Для убедительности Свенельд ещё и приврал, что князь будто собирается вернуться на Русь, а значит везёт с собой несметные сокровища. Степняки-то ничего не понимали в корабельном деле и не догадывались, что преодолеть пороги вверх по течению невозможно. Конечно, Свенельд и не думал предупреждать князя об опасности, наоборот - он рассчитывал, что печенеги, привлечённые вздорной байкой о сокровищах, не выпустят Святослава из ловушки. Но ловушка не захлопнулась. Князь вовремя обнаружил шайки печенегов, да они, похоже, и сами не догадались спрятаться, а захватить ладью, плывущую посреди реки, для степняков задача неразрешимая. Печенеги бессильно метались по берегу, наблюдая, как русская ладья разворачивается и уходит вниз по течению. Преследовать ладью они не осмелились, чтобы не столкнуться с передовыми отрядами русского войска, расположившегося поблизости от низовьев Днепра.
Перезимовав в Белобережье, Святослав решил повторить попытку плавания к порогам. Что-то очень важное для него находилось там. Настолько важное, что даже печенежская угроза не заставила князя изменить свои планы. Святослав не был безрассудным и для путешествия по степи с малой дружиной у него имелись достаточно веские основания.
1) После окончания войны печенеги не проявляли враждебности и даже торговали с русами.
2) Печенеги получали прибыль от торговли и ссориться с русами было для них невыгодно.
3) Печенеги сторожили пороги во время прохода через них торговых караванов - по данным Константина Багрянородного в июне-июле. Значит, весной печенегам там делать нечего.
4) Повадки степных разбойников были хорошо известны. Они, не скрываясь, рыскали по берегам реки, ожидая ошибки корабельщиков. При соблюдении необходимой предосторожности, разбойники не страшны.
Ситуация изменится, если разбойниками будет руководить кто-то из своих. Чтобы добраться до Святослава необходимо было точно знать и время отправления, и маршрут, и место стоянки. Выражение "поиде Святославъ в пороги" означает лишь направление движение, а высадиться князь мог в любом месте на днепровских берегах. Значит кто-то предоставил печенегам точную информацию. И это не могли быть ромеи - при всём желании покончить со Святославом, их средства и возможности оставались ограничены. Они ничего не знали о планах Святослава, а их контакты с печенегами легко было отследить. Нет, только Свенельд имел доступ к секретным сведениям и обладал необходимой властью, чтобы провернуть тайную операцию:
"ВеснЪ же приспЪвши,
В лЪто 6480 (972), поиде Святославъ в пороги, и нападе на нь Куря, князь ПеченЪжьский, и убиша Святослава, и взяша главу его, и во лбЪ его сдЪлаша чашю, оковаше лобъ его, и пьяху из него. СвЪналдъ же приде Киеву къ Ярополку. И всЪхъ лЪтъ княженья Святослава лЪтъ 20 и 8"
(Там же)
Укоренилось мнение, что в бою на порогах полегла почти вся дружина Святослава. Оно основано на авторитете Н.М. Карамзина и С.М. Соловьёва (Н.М. Карамзин "История государства Российского", т. I, с. 139, М., 1989; С.М. Соловьев "История России с древнейших времен", т. I // "Сочинения", кн. I, с. 134, М., 1993). Автор "Конька-Горбунка" П.П. Ершов выразил общее мнение в своём стихотворении "Смерть Святослава":
"Послушай совета Свенельда младого
И шумным Днепром ты, о князь, не ходи;
Не верь обещаньям коварного грека:
Не может быть другом отчаянный враг.
Теперь для похода удобное время:
Днепровские воды окованы льдом,
В пустынях бушуют славянские вьюги
И снегом пушистым твой след занесут".
Так князю-герою Свенельд-воевода,
Главу преклоняя пред ним, говорил.
Глаза Святослава огнем запылали,
И, стиснув во длани свой меч, он сказал:
"Не робкую силу правитель вселенной -
Всесильный Бельбог - в Святослава вложил;
Не знает он страха и с верной дружиной
От края земли до другого пройдет.
Не прежде, как стихнут славянские вьюги
И Днепр беспокойный в брегах закипит,
Сын Ольги велит воеводе Свенельду
Свой княжеский стяг пред полком развернуть".
Вот стихнули вьюги, и Днепр неспокойный
О мшистые скалы волной загремел.
"На родину, други! В славянскую землю!" -
С улыбкой веселой сказал Святослав.
И с шумным весельем вскочили славяне
На лодки и плещут днепровской волной.
Меж тем у порогов наемники греков
Грозу-Святослава с оружием ждут.
Вот подплыл бесстрашный к порогам днепровским
И был отовсюду врагом окружен.
"За мною, дружина! Победа иль гибель!" -
Свой меч обнажая, вскричал Святослав.
И с жаром героя он в бой устремился;
И кровь от обеих сторон полилась;
И бились отважно славяне с врагами;
И пал Святослав под мечами врагов.
И князю-герою главу отрубили,
И череп стянули железным кольцом...
И вот на порогах сидят печенеги,
И новая чаша обходит кругом..."
Создателю гениальной сказки на сей раз отказало профессиональное чутьё. Он лишь повторил изящным слогом усвоенную им расхожую версию, не пытаясь мыслить самостоятельно. Историки, наряду с летописной заметкой, использовали сведения византийских авторов:
"Сфендослав <...> отплыл с оставшимися соратниками, направив свой путь на родину. По пути им устроили засаду пацинаки - многочисленное кочевое племя, которое пожирает вшей, возит с собою жилища и большую часть жизни проводит в повозках. Они перебили почти всех [росов], убили вместе с прочими Сфендослава, так что лишь немногие из огромного войска росов вернулись невредимыми в родные места"
(Лев Диакон "История", кн. IX.12, с. 82, М., 1988)
"Когда Свендослав возвращался домой и проходил через землю пацинаков, то они заранее подготовили засаду и ожидали его. Подвергшись нападению, он и все его войско было совершенно истреблено. Пацинаки были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор"
(Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 133, М., 1988)
Византийцы очевидцами не были, свои суждения они основывали на русских сведениях, а из рассказов русских летописей отнюдь не следует, что в бою на порогах дружина Святослава погибла целиком, и что бой произошёл именно на порогах. Там говорится, что Святослав направлялся к порогам, и что он был убит при нападении печенегов. Всё! Прочие утверждения историков являются неприкрытой фантазией.
- Раз уж князь не собирался возвращаться в Киев, а налаживал жизнь в Причерноморье, то не было резона таскать за собой всё войско. Дорого, громоздко и местных жителей только распугает. Для переговоров с Цимисхием хватило одной ладьи, тем более её было достаточно в славянских землях. Святослав хотел договариваться, а не грозить.
- Будь со Святославом всё его войско, печенеги не посмели бы напасть нак него. Они не решались нападать, когда главные силы русов были отвлечены на войну с Цимисхием, а при встрече с объединённым русским войском печенегам и подавно не на что рассчитывать.
- Если бы всё войско составило судовую рать, то получилась бы длинная вереница судов. При подходе к порогам опасности подвергались 1-2 ладьи, остальные были бы недоступны для печенегов. Каждая ладья представляла собой маленькую крепость, отделённую от врагов широкой полосой воды. При любом раскладе до большей части флота печенеги добраться не могли.
- Для засады требуются ограниченные силы, потому что, чем больше войск, тем сложнее их скрыть. Чтобы справиться с многотысячной дружиной Святослава понадобится столько войск, что они будут видны издали. Но если при князе находилось два десятка дружинников с одной ладьёй, то против такого отряда засаду всегда можно устроить.
На этот раз Свенельд не пустил дело на самотёк. Теперь за Святославом, вместо разрозненных печенежских шаек, охотилось отборное войско во главе с ханом. В летописном рассказе о нападении печенегов на Киев выделен эпизод, когда воевода Претич побратался с неким печенежским князем. И вот, наконец, в летописи названо имя этого "князя" - Куря. Другого быть не может. Не зря киевская знать обхаживала степного вождя: его можно было подвигнуть на такие злодеяния, от которых у обитателей Руси просто руки отсохнут. Убить великого князя решился бы только иноземец. Через Претича связаться с Курей смог и Свенельд. Подельники быстро поняли друг друга: они сознавали, что, как только Святослав узнает правду об их художествах, им обоим не жить. Расправляясь со Святославом, они спасали свои головы.
Чтобы устроить засаду, требуются соответствующие сведения. Конечно, проследить за одинокой ладьёй на Днепре не составит труда, и при этом войско могло двигаться в отдалении, не обнаруживая себя. Но если Святослав всё же решит высадиться на Хортице, то подобраться к острову незамеченными никак не получится. У князя найдётся достаточно времени, чтобы его люди успели погрузиться в ладью и отплыть от берега, а на реке они уже будут в безопасности. К тому же, замыслы Кури окажутся раскрытыми и повторить нападение не удастся, зато Святослав непременно отомстит печенегам. Действовать предстояло наверняка, но ведь и засаду, да ещё конную, слишком долго держать на одном месте не получится - она выдаст себя. Нужно и людям кормиться, и лошадей кормить, и навоз куда-то девать. В любом случае без сведений из первых рук не обойтись. Об участии христианской партии в убийстве Святослава можно судить по той злобе, с которой отзвался о князе составитель Иоакимовской летописи:
"... от вельмож и смерть мнози приаша, и велми от неверных ругаеми бяху <...> Он же, видя их непокорение, наипаче на презвитеры яряся, якобы тии чарованием неким людем отврасчают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорити и сожесчи и сам вскоре поиде, хотя вся христианы изгубити. Но бог весть, како праведныя спасти, а злые погубити, он бо вся воя отпусти полем ко Киеву, а сам не со многими иде в лодиах, и на Днепре близ проторча (порогов) оступиша печенези со всеми, бывшими при нем, избиша. Тако приат казнь от бога"
(В.Н. Татищев "История Российская", т. I, с. 111, М., 1994)
Всё, что здесь написано - гнусная клевета, не имеющая подтверждения ни в одной из прочих летописей. По мнению В.Н. Татищева, составителем этой летописи был Иоаким Корсунянин, первый епископ новгородский (989-1030). "И прииде къ Новуграду архиепископъ Аким Корсунянинъ, и требища разруши, и Перуна посЪче, и повелЪ влещи въ Волхово..." (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, М., 2000, с. 160). Тогда понятна лютая ненависть иноземца к герою Великой Руси, да к тому же язычнику. М.Ю. Брайчевский даже принялся глубокомысленно рассуждать про некий "антихристианский террор" (М.Ю. Брайчевский "Утверждение христианства на Руси", с. 119-121, Киев, 1989), доказательств которому он так и не предоставил, за полным их отсутствием. Клевета не украшает христиан, она всегда используется с единственной целью - оправдать собственную подлость.
Основываясь на Иоакимовской летописи, С.М. Соловьёв попытался выгородить Свенельда, утверждая, что Святослав будто бы сам отправил его в Киев за подкреплениями (С.М. Соловьёв "История России с древнейших времён", т. I // "Сочинения", кн. I, с. 135, М., 1993). Но в летописном тексте ничего подобного не сказано, там вообще не упоминается Свенельд. Там помещена вздорная байка, заимствованная из летописного рассказа о гибели князя Игоря - совпадение очевидно. Князю приписываются нелепые намерения, нелепые действия, чего, как хорошо известно из жизнеописания Святослава, на самом деле быть не могло. Всё списывается на христианского бога, а на него легко списать, он же сам себя оправдать не может. Орудием божественной воли якобы стали язычники печенеги, в реальности же они стали орудием христианской партии, творившей свои дела именем христианского бога.
Оправдаться Свенельду нечем. Будучи воеводой, он обязан был сделать всё возможное и невозможное ради спасения своего князя. А если не удастся спасти, то отомстить убийцам или погибнуть, защищая Святослава. Свенельд растоптал честь воина и витязя, бросив на произвол судьбы тела князя и его погибших товарищей, и, вместо того, чтобы исполнить воинский долг, он со всей быстротой помчался в Киев добывать личную власть при малолетнем Ярополке ("СвЪналдъ же приде Киеву къ Ярополку"). В Устюжском летописном своде сказано предельно откровенно: "СвиндЪл же убЪжа в бою, и приде в Киев к Ярополку сыну Святославлю, и сказа ему смерть отцеву, и плакася по нем со всЪми людьми" (Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец), М.-Л., 1950, с. 29). Лицемер и шкурник. Наверняка он добирался до Киева, как и сам говорил, "на коних". И печенеги не чинили ему никаких препятствий - охота велась исключительно за Святославом.
Изобличает киевскую элиту ещё одно обстоятельство. Куря отчего-то не боялся мести за убийство Святослава. Если вспомнить более позднюю историю, то половецкий хан Кончак, пленивший Игоря Святославича в 1185 году, отнёсся к пленному князю со всей почтительностью. И не от избытка гуманизма, а чтобы уберечь собственную голову от неизбежной кары, если с князем вдруг что-то случиться. Печенеги кочевали неподалёку от Дуная и были весьма уязвимы для военного удара с Руси. Это при Владимире они расселились по всей причерноморской степи и гоняться за ними стало тяжело. Но после разгрома, который им учинил Ярослав Мудрый, печенегам снова пришлось бежать к Дунаю, где они занялись грабежом византийских владений. Сговорившись с сельджуками, они решились напасть на Константинополь. Тут на помощь византийцам пришли половцы, а с ними князь Теребовльский Василько Ростиславич, и 29 апреля 1091 года печенеги стали вымершим народом ("Византия и печенеги (1048-1094)" // В.Г. Васильевский "Труды", т. I, с. 243, С.-Петербург, 1908). При Святославе Русь ещё была единой, а значит имела достаточно сил, чтобы покончить с печенегами одним ударом, как до этого с Хазарией. Куря знал, что над его головой нависает русский меч и никогда не посмел бы охотиться за Святославом без гарантий неприкосновенности для себя лично и для своего народа. И ведь действительно, правители Руси не стали мстить печенегам, хотя имели для этого все возможности. Прятаться Куре было некуда, но о нём словно забыли. Зачем терять такого удобного исполнителя? Может и пригодится.
Вызывает сомнение один фрагмент летописного рассказа. Насколько достоверно известие о том, как после убийства Святослава хан Куря "взяша главу его, и во лбЪ его сдЪлаша чашю, оковаше лобъ его, и пьяху из него"? Похоже, что известие на самом деле совершенно недостоверно. Обычай этот принадлежал не тюркам, а скифам и родственным им народам (сарматам, киммерийцам). Именно так он описан у Геродота в рассказе о скифах:
"С головами же врагов (но не всех, а только самых лютых) они поступают так. Сначала отпиливают черепа до бровей и вычищают. Бедняк обтягивает череп только снаружи сыромятной воловьей кожей и в таком виде пользуется им. Богатые же люди сперва обтягивают череп снаружи сыромятной кожей, а затем еще покрывают внутри позолотой и употребляют вместо чаши"
(Геродот "История", кн. IV.65, с. 278, М., 2006)
Совершенно идентичный обычай римляне наблюдали у кельтского племени бойев:
"... с отрубленной головы очистили все мясо и по обычаю своему обделали череп в золото: из него, как из священного сосуда, совершали по праздникам возлияния и пили, как из чаши, жрецы и предстоятели храма"
(Тит Ливий "История Рима от основания города", т. II, кн. XXIII.24 (12), с. 127-128, М., 1991)
Возможно, что скифский обычай запомнился предкам славян, а воспоминание закрепилось в славянском фольклоре. В былине "Илья Муромец и Идолище" говорится:
"А головищо что ведь люто лохалищо,
А глазища что пивныи чашища"
('Илья Муромец', ЛП, с. 154, М.-Л., 1958)
Чаши из черепов мастерили персонажи скандинавской "Старшей Эдды", но уже не для пиров, а исключительно ради мести обидчикам. То есть, обычай хоть и зафиксирован, но только как отживающий:
"из черепов
чаши он сделал,
вковал в серебро"
("Песнь о Вёлюнде".24 // ("Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах", БВЛ, с. 245, М., 1975)
"Сынов ты лишился
своих любимых, -
из их черепов
я сделала чаши,
для крепости пиво
смешала с их кровью"
("Гренландские Речи Атли".82 // Там же, с. 324)
Вероятнее всего, в скандинавском эпосе отразился аланский национальный обычай. Во времена великого переселения, аланы большими массами распростанялись по всей Европе. Культурное влияние алан на Западную Европу было огромным, рыцарская литература построена по преимуществу на аланских преданиях. И шокирующий европейцев обычай в то время бытовал повсеместно, и лишь по мере ассимиляции алан стал постепенно затухать.
А вот болгар этот обычай совсем не шокировал и существовал у них длительное время. Когда-то болгары обитали на Тамани и там же частично продолжали обитать даже после появления болгарских государств на Дунае и на Волге. Древнейшие жители тех мест (синдо-меоты, тавры, население Восточного Приазовья, низовьев Днепра и Южного Буга) были индоязычны (О.Н. Трубачёв "К истокам Руси. Народ и язык", с. 25, М., 2013) и только потом оказались поверхностно тюркизированы. Этим и объясняется их быстрое слияние со славянами. И болгарский обычай изготавливать чаши из черепов почти не изменился со времён скифов. Наиболее известен случай, когда болгарский князь Крум (802-814) использовал для изготовления чаши череп византийского императора Никифора I Геника (802-811), убитого в битве при Вырбишском проходе:
"Пошёл этот царь Никифор на Болгарскую землю при князе Круме, одержал вначале над ним победу и разграбил имущество, которое тот возил с собой. Потом же собрался Крум с оставшимися в живых после битвы, напал ночью на царя и не только разбил греков, но и отсёк голову самому царю, а череп оковал серебром, наливал в него вино и давал болгарам пить"
("Летопись Константина Манассии. С дополнениями по истории Болгар" (XIV в.) // "Родник златоструйный. Памятники болгарской литературы IX-XVIII веков", с. 194, М., 1990)
"Болгары убили там царя Никифора, и Крум приказал насадить его голову на вилы и выставить напоказ, чтобы все помнили о победе над греками. Потом он приказал оковать череп Никифора золотом и сделать из него чашу. Когда Крум устраивал большой пир, он пил из нее вино с болгарскими вельможами"
(Паисий Хилендарский (XVIII в.) "История славяно-болгарская" // Там же, с. 233-234)
"л.м. 6303, р. х. 803.
<...> Это случилось 25 числа июля месяца индиктиона 4-го. Главу Никифора, отрубивши, Круммос, на несколько дней выставил ее вонзенную на кол, напоказ приходящим к нему народам и на поругание. Потом, снявши ее, и очистивши череп, обделал его в серебро, и величаясь заставлял пить из ней славянских начальников"
("Летопись византийца Феофана" // "Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских", кн. I, с. 360, М., 1884)
Видно, что чашу для Крума изготовили по скифскому методу. Но то же самое говорится в летописном сообщении относительно Святослава. Обычай именно болгарский, печенеги чаш из черепов не использовали. К тому же, и византийцы о летописной версии не слышали, они сообщали только про гибель Святослава без подробностей. Объяснить это можно наложением на рассказ о Святославе более древнего воспоминания о Круме и Никифоре I. Есть у фольклора такое свойство, когда сходные сюжеты сливаются в один. А истории, случившиеся с Никифором I и Святославом, действительно обнаруживают некоторое сходство, вот в исторических представлениях болгар эпизод из раннего предания и перескочил на более позднее.
Ещё раз этот сюжет воспроизведён в истории гибели латинского императора Балдуина I (Бодуэн Фландрский):
"... император Балдуин попал в плен и был приведен связанным к царю болгар Иоанну. А отрезанная голова его, как говорят, по варварскому обычаю превратилась в чашу, после того как ее полностью вычистили изнутри и украсили со всех сторон снаружи"
(Георгий Акрополит "История", ВБ, с. 57, С.-Петербург, 2013)
Болгарского царя Иоанна Калояна, пленившего Балдуина, Константин Акрополит, сын Георгия, даже путал с Крумом. Безусловно, исходным вариантом был рассказ о черепе императора Никифора, использованный в сюжетах о Святославе и Балдуине как "бродячая литературная легенда" (А.Ф. Литвина, Ф.Б. Успенский "Три кубка" // "Восточная Европа в древности и средневековье XXII. Устная традиция в письменном тексте", с. 168-169, М., 2010)