Аннотация: Будь проклята война - в любом виде!...Будь проклято насилие - с любой стороны!..Будь проклята несправедливость, во имя чего бы она не провозглашалась!...
Аркелан не вставал с койки вторые сутки. Болезнь жгла нутро и сырой пленкой обволакивала и без того волглые глаза.
Часы пробили полночь.
Старая мать Аркелана спала в простенке на низеньком сундуке, покрытом козьими шкурами. Над сундуком висела старинная шашка без ножен и тускло отсвечивала от живого стебелька горящей лампады.
Над хутором раздавался то ли последний, то ли первый петушиный распев.
Мать проснулась. Сползла по окованному боку сундука на пол и загрустила: сына пора было женить, а он все болеет и болеет.
Говорили даже, что сглаз, но старуха не верила. Она плевалась в открытое степное пространство, крепче сжимала потрескавшиеся полоски губ, косила коричневыми калмыцкими глазами и шла доить кобылу.
Струи молока победно звенели о стенки подойника и остро пахли чабрецом и клевером.
Кобыла Айгюль ласково лизала старухину голову, а на прощание только тихонько ржала. Обе матери - они понимали друг дружку.
- Сынок, попей молочка, и легче станет, - говорила старая мать и подносила кружку с молоком к иссохшим сыновьим губам.
- Ма-а, - Аркелан разлеплял губы и отворачивался к гобеленовым рысям на стенке.
Мать тихо плакала и шептала молитву, чтобы вражьи силы расточились и отступили от сына.
В доме все меньше и меньше оставалось еды, а денег совсем не было. Разбежались кошки. Старый Карагез порвал цепь и ушел за развалины татарской крепости.
Но Бог не оставляет бедных. Старуха знала об этом и терпеливо ждала. Она сидела рядом с больным сыном и любовалась красотой мальчика. Проклятая чахотка и та не смогла разрушить чары, исходившие от лица ее ребенка.
"Не даром я его любистиком поила, - подумала старая мать. - От женщин отбоя не станет".
Так и случилось. То ли кобылье молоко помогло, то ли любовь старой матери, но, наконец, Аркелан выздоровел.
Все силы старой матери словно перешли к сыну. Она стала заметно сдавать, а парень расцвел.
А тут еще эта девушка. Нельзя сказать, что до Эсмеральды у Аркелана никого не было. Были. Но то были мимолетные увлечения, которые приходили внезапно и уходили внезапно.
Сейчас все было не так. А кто бы сказал, как надо? Старая мать затруднялась с ответом, но осенние ветры приносили тревожные думы. Казалось, что соленые капли со стороны лимана достигали разросшихся трехзубых виноградных листьев.
Лето было сухим и знойным. Земля дала глубокие трещины и во многих местах совсем не принесла урожая, а тот, что был, не радовал своей, необычной для этих мест, скудостью.
За близкими перевалами, за стройными рядами тополей по направлению к полуденному солнцу бушевала странная война.
Ее, войну, показывали по телевизору. Кандидаты в разные депутаты обещали ее прекратить. Разные чиновники грозились ее выиграть. Миротворцы давали советы. Правозащитники ругали последними словами. Но никто не называл войной.
Старая мать знала, что сына скоро заберут в армию. И с этим она ничего не могла поделать. Знакомых в районе у старухи не было, а за все надо было платить.
Повестку принесли неожиданно. Заставили расписаться. Там еще была приписка, что явка строго обязательна.
И вот настал для Аркелана последний день дома.
- Сынок, я напеку орешков. Винограда нарву. Ты только вечером не задерживайся, - попросила старая мать, когда утром сын уходил из дома.
- Что ты, мама, конечно, - ответил Аркелан. - Я вот только с Эсмеральдой повидаюсь.
Мать на это ничего не сказала. Только приложила ладони к глазам.
- Мама, ну, мама, не надо! - Аркелан обнял старуху за плечи. - Я скоро.
Весь день старая мать готовила сына в дорогу. Она пекла орешки. Варила грушевый взвар. Решительно свернула голову единственной курице и запекла ее на дорогу. Прибралась в хате. Еще раз проверила одежонку сына, уложила рюкзачок.
Так в хлопотах и прошел день.
Южная ночь была на подходе, когда старуха поняла, что сын вернется не скоро.
Старая мать принялась вспоминать молодые годы. По полочкам разложила дорогие сердцу даты.
Мальчику было три годика, когда погиб его отец - утонул в море по весенней путине.
Она тогда была еще молодая и красивая. Не один казак сватался. Не гнала, но и согласия не давала: не хотела отчима сыну. Не пожелала мальчику чужого человека в доме.
Так, перебирая в памяти промелькнувшую жизнь, просидела старая мать до позднего часа, а сына все не было.
Перекрестилась мать на деву Марию с ребятеночком и прилегла на край постели. Как ни противилась, но мигом провалилась в сон.
Приснился ей маленький Аркелан на опушке леса и она в крепдешиновом платье и в белых босоножках, которые они купили на премию мужа за ударный труд.
Вокруг синие колокольчики склонили свои музыкальные головы. За широкими, чуть пожелтевшими листьями попрятались ландыши, а ромашки нахально выпятились среди пуховых шариков одуванчика.
Легкое серебро паутины переплело рябиновые кисти и связало дрожащими нитями кроны ольхи и березы.
Старые дубы в глубине поляны выставили свои пожилые мшистые бока. Даже ветер в их густых гривах из легкомысленного свистуна превращался в степенного сказителя Бояна.
Аркелан был одет в матроску и коротенькие штанишки. Его острые коленки выстреливали вдоль чубатого ковыля на краю опушки, а голосок сливался с щебетом птиц в густом терновнике.
Сын уставал, прибегал к матери, клал жаркую голову на багряные складки платья и засматривался в опрокинутую чашу неба...