Петровичу уж было лет за шестьдесят.
Его бесстыжий и коварный наглый взгляд
Цеплял девчонок в восемнадцать-двадцать лет,
И голос... очаровывал на нет,
Шептал слова из выученных фраз:

"Вы - колдовство, Вы радуете глаз.
Богиня Вы небесной чистоты!
Глаза - озёра страсти и мечты!
В них отразилась моря бирюза.
То штиль в них, то безумная гроза.
Вы, как тростинка, стройны и гибки.
Как звёздочка, светлы и далеки".

Словами, лепестками орхидей
Он сыпал, что развратник-архиерей.
За алтарём монашку совращал,
Яичками с колбаской угощал.

Девчонки, словно мухи на дерьмо
Слетались в незакрытое окно.
Как мотыльки садились на фонарь,
Спадала с плеч тончайшая вуаль
И начиналось страсти колдовство.
Магического облака сукно
Укутывало девственниц и дам
Во грех и счастье. Ложе пополам
Делило у девчонок молодых
На то, что было до и после сих
Сеансов волшебства и колдовства
У гения разврата и греха.
2.
Василь Петрович, как английский лорд,
Своей осанкой и костюмом горд,
Любил по парку утром погулять,
Усами, шляпой, тростью щеголять.
Он выходил поутру, на заре,
По свежей и нетоптаной росе
Дышать сиренью, свежестью садов,
И слышать шелест горных родников.
3.
Тропинка шла по склону, вдоль реки.
Жасмина лепестки бросали снег.
Чертовски надрывались соловьи.
Река, с горы ускорив свой разбег,
Переходила в бешеный каскад
И превращалась в бурный водопад.

Виднелись деревянные мостки.
Скамейка, уходившая под грот.
Гранитные ступени до воды.
Петрович онемел, открывши рот:
Склонилась девушка чарующей красы
Над пропастью беснующихся вод,
До боли побелевшие персты,
Самоубийства мрачный хоровод.
Смущённое, невинное дитя,
Красивая, ранимая душа
Нависла над перилами судьбы,
Куда уносит смерть плоды любви.

Рванул, как конь, пытаясь ухватить
И на момент её опередить.
Девчонку выловил в полёте за подол.
И рёв, и слёзы, и девичий стон
Обрушились на лацкан пиджака.
Непроизвольно шустрая рука
Прошлась по попке, по её груди
И лишь остановилась впереди.

Подол был порван, девушка нага.
Подавлена,бледна,тиха,слаба.
Увидевши божественный цветок,
Он отпустить её уже не мог.

"Как Вас зовут?" - склонился он над ней.
И золото распущенных кудрей,
Спустившихся волною до груди, 
Прожгло его до боли изнутри.

"Елизавета", - молвил голосок.

"А что случилось? Да поможет Бог!"

"Спалила сердце мне любовь дотла!"
"Но это, Лиза, вовсе не беда!
Послушай, что тебе я расскажу...
Ах, да,... забыл представиться,... скажу:
Василь Петровичем зовут меня друзья.
Любовь бывает только без ума.
Стихи дают усладу вновь и вновь,
И превращают горькую любовь
В возвышенные чувства и слова.
А проза - устарела и мертва.
Все люди, словно дикое зверьё,
Одевшись в допотопное тряпьё,
Пытаются друг дружку обмануть,
В любви и горе попросту надуть.
Ты вечером на виллу приходи,
С тобой мы потолкуем до зари.
Я о луне развратной стих сложил.
И если, Лиза, хватит твоих сил
Прийти на дачу друга моего...
Ты знаешь, где живёт 
Владимир По?"

"Да, знаю... И, возможно, я приду."

"Ауфвидерзейн, сейчас я ухожу".

Сидела долго Лиза у реки.
Ей чудились вдали его шаги.
На ушко голос бархатный шептал.
Безумие стихами утолял.
4.
"Василь Петрович, можно к Вам зайти?" - 

Услышал голос он из-за двери.

О да, конечно, Лизонька моя!
Чуть болен я, кружится голова."

"Тогда зайду я завтра, в сей же час."

"Нет!.. Нет!.. Извольте!.. Мигом... я сейчас!"

Он дёрнул дверь... пред ним была она -
Смущённое, невинное дитя, -
Небесный, милый, робкий мотылёк.
Она, как все, попалась на крючок.

Петрович был на выдумки хитёр,
И мозг его, как молния, остёр.

Пройдите в дом", - и отступил назад.
Она вошла, стыдливо, невпопад
Краснела и бледнела, руки сжав.
А он её, как царственный удав,
Гипнотизировать уж начал и сказал:

"О, как давно я Вас, Богиня, ждал!"

"С утра читали Вы, Петрович, мне
Свои стихи. Сказали: при луне
Получше и поглубже я пойму.
Луна взошла, давайте на луну
Вдвоём мы с Вами очи устремим,
Пока не спряталась она в туман и дым".

Петрович начал с ходу, напролом,
Горячей, жаркой страстью распалён.
"На небе голая, развратная луна
Играет чувствами, как будто Сатана.
То любит облако, то с тучею шалит,
Неведомы ей совесть, страх и стыд.
Её облизывают с головы до ног
Сатурн, Юпитер и Меркурий-Бог.
Резвится и флиртует в облаках,
А утром отсыпается в лучах.

Грешит, охальница, где можно и нельзя.
Ко мне на днях, развратница, пришла.
Я с нею развлекался до зари.
Но лишь ступили первые лучи
По крышам и закрученным стволам,
То свет её как языком слизал".

"Петрович... расскажите, не пойму,
Как колдовали Вы с развратницей в саду?
Что значат в жизни нежные слова?
И почему кружится голова
От близости у женщин и мужчин?
Кто разъяснил бы мне и объяснил?"

"Для этого ты, Лизонька, мала!"

"Мне восемнадцать стукнуло вчера!"

"Ну, хорошо, коль хочешь, расскажу,
И если просишь, даже покажу..."

Как я сказал, Петрович был хитёр.
Давно уже он крылья распростёр
Над юною невинною душой,
Красивой, целомудренной, нагой.

Рассказывал он сказку о луне,
Увидел, как мурашки на спине
Бежали по цепочке к животу
И собирались судоргой в паху
У сладкой Лизы, страстной, молодой,
Весёлой, жизнерадостной, шальной.

Он принялся с усердьем колдовать,
Над ней парить и страстью совращать.
И демона дрожащая рука
Бежала по каёмке живота.
Язык шершавый спинку обжигал.
Её пронзили сотня тысяч жал.
Ночной и безрассудный дикий крик
Его в пылу движения застиг.

Она летала ангелом во сне,
А грозный демон, в буйной синеве
Кружил, сметая страх, невинность, стыд.
И тысячи невидимых софит
Окутали девчонку с головой,
Растлив смиренность, унеся покой.

А наглая, бесстыжая луна
Стихами осыпала свысока.
Смеялась и кривлялась на ветру.
И прозой жизни умерла к утру.