Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава вторая.
Вот уже несколько дней подряд вокруг судов, уходящих во Францию, шла нескончаемая суета. Грузились припасы - солонина, сухари, вино, овес и ячмень для лошадей, прочая всякая всячина. Заводились на корабли лошади, а они не слишком хотели покидать сушу, потому загнать очередного скакуна на борт было почище иного приключения. Оруженосцы орали на солдат и уговаривали коней, а уговорив, брали под уздцы и вели по сходням на палубы. Да, еще надо было бегом исполнять поручения своих лордов, ездить в город за чем-то, что обязательно требовалось сию минуту, и при всем том умудриться ничего не забыть, не потерять и не перецапаться между собой. Последнее было сложнее всего. И, как назло, именно сегодня, когда все наконец было погружено и доставлено, стало ясно, что нынче уже не отплыть - ветер упал. Штиль. Лорды собрались на очередное совещание, а оруженосцам неожиданно оказалось совершенно нечего делать. Только ждать. Ждать, пока поднимется ветер и можно будет отплыть, наконец. А с увеселениями здесь, у кораблей, плоховато. В самом-то Дувре можно было б и в трактир сходить, да и просто так по городу поваландаться, поглазеть на разные диковинные вещи. Но... Но велено сидеть на берегу и ждать. Что ж, хорошо, подумал Ренар, будем ждать. И принялся со скуки швырять в воду камушки.
Рядом пытались как-то развлечься соседи - собралось несколько человек, затеяли бросать кости. Вопили, галдели, ссорились и никак не хотели оставить двоих оруженосцев Нортгемптона в покое. То и дело слышалось: "Эй, парни, а что бы вам не присоединиться? Сыграем! Или вы настолько не в чести у своего лорда, что у вас и денег-то нет?" Задирали от нечего делать, это ясно, да еще и раздобыли где-то бочонок эля, в общем, не стоило на них и внимания обращать. Сам-то Ренар был спокоен, хотя и не прочь бы пойти и хоть поглядеть на игру - всё веселей. Денег у него лишних и впрямь не водилось. А вот Гизборн, вымотанный и злой, идти никуда не собирался и потихоньку заводился от насмешек соседей. Желваки на скулах у него ходили, это де Кордс видел. А скандала и драки не хотелось совершенно... "Ох, ну до чего ж у тебя характер скверный, друг мой", - вздохнул про себя мудрый Лис и швырнул в воду очередной камушек.
- Послушай, Гизборн, - произнес де Кордс, глядя не на приятеля, а куда-то в сторону, - может, нам пойти ноги размять? Ну, вооон на тот обрыв можно слазать, правда, не знаю - зачем... Но все равно. Ты еще не устал просиживать штаны и слушать этот галдеж?
Бывали в жизни Гизборна минуты, когда любое общество становилось для него нестерпимым. Достали... Даже на Лиса он мог сейчас сорваться просто от усталости. Ему необходимо было хоть ненадолго остаться одному. Поэтому он встал с досок причала, на которых они сидели с Лисом вдвоем, буркнул де Кордсу: "Ты сиди, тебе ж неохота... а я действительно пройдусь", - и зашагал прочь. Собственно, этого де Кордс и добивался. Он давным-давно знал Гизборна, как облупленного - придет, набродившись до одури, и молча сядет рядом. А мордобоя не случится, что и требовалось. И довольный собой Лис двинулся к костру, который затеяли на берегу оруженосцы и наемники - хоть и тепло, но у огня всегда лучше. Да и поглядеть, чего они там копошатся...
Гизборн отходил все дальше и дальше от берега, подымаясь узкой тропкой по гребню обрыва. Если что, он увидит суету вокруг кораблей и быстро вернется. А его оттуда, похоже, уже и не видно...
Перед ним оказалась маленькая ровная площадка. С одной стороны берег круто обрывался вниз, к морю, лежавшему огромным и плоским куском берилла, чуть поблескивающим на солнце. А с другой - вдаль уходили меловые холмы, ровным ритмом подъемов и спадов сами напоминающие морские волны...
Гизборн постоял, не думая ни о чем, отдыхая от людей и от самого себя. Потом глянул искоса через плечо, понял, что его не видно уже никому и сначала сел, а потом, уже совершенно дав себе волю, растянулся на земле, глядя в небо.
Вокруг были какие-то колючие кусты, кто-то в них шебуршал потихоньку, наверное, мыши. Моря здесь сейчас было почти не слышно. Прямо перед лицом качался желтый цветок, маленький и немного похожий на мак, в щеку упиралась какая-то былинка. Но шевелиться не хотелось, хотелось прикрыть глаза. В небе, ясном и чистом, ярко-синем, высоко-высоко вилась и пела какая-то птаха, только смотреть на неё было больно, солнце чуть не в зените... Гизборн перестал сопротивляться дремоте. Всех его сил осталось - только слушать вполуха и смутно понимать, что мягкое тепло на щеке - это солнечный луч. Ветерок веял чуть слышно в желтых и голубых цветах, птица в небе пела, беззаботно и нежно...
Впоследствии это всё забылось - и скалы, и море, и ветерок в цветах. И вспомнилось лишь спустя много лет.
А в тот день он просто вернулся к причалу под вечер. Опустился на землю рядом с де Кордсом, подложил поленце в костер и стал смотреть на огонь. Лис хмыкнул и помешал деревянной ложкой в котле. Вот ведь...
***
Аржантан. Небольшой городок вокруг замка на холме. С одной стороны его окружала река Орн, с другой - ров. Англичане осадили городок, несмотря на то, что река была близко и что от недостатка воды город страдать не будет.
- Это - Нормандия, - сказал оруженосцам как-то граф Нортгемптон - отсюда герцог Вильгельм повел наших дедов в Англию. А теперь мы вернулись сюда...
В его голосе слышалось нечто странное, как будто, последовав за принцем Ричардом, он в глубине души не одобрял войны с королем-отцом. Молодые люди удивленно посмотрели на сюзерена, но он уже отвернулся, глядя на башни замка, черные на фоне серого утреннего неба.
Сильного сопротивления от небольшого городка английское войско не ожидало. И дни осады тянулись и тянулись. Один день был похож на другой, а другой - на третий. Поэтому стоять под стенами для оруженосцев было сущей мукой: тоска смертная, разве что какой французский рыцарь вызывал охотника из англичан помериться силами. Побеждали поровну - осаждающие и осажденные.
Привезенные с собой из Англии припасы заканчивались, порции еды урезали все больше. Есть парням теперь хотелось всегда. Однако они не жаловались - и их сюзерен, и наемники так же затягивали пояса с каждым днем. Утешало то, что в Аржантане тоже наверняка несладко.
И когда однажды, под моросящим нудным дождем, гарнизон Аржантана решился на вылазку - это было своего рода облегчение для всех. Может, в городе, и правда, было нечего есть? Так или иначе, но ворота открылись, выпуская отряды.
Оруженосцы, как и положено, должны были сопровождать графа Вильяма. Запасное оружие везли Сиуэлл и Десборо. Им уже исполнилось по двадцати одному году, и если бы не война в Нормандии, то оба давно были б посвящены в рыцари. Ну уж после боя - если проявят себя - всяко получат долгожданные шпоры. Это Гизборну и де Кордсу ждать еще целых четыре года. Из младших здесь был и здоровяк Мертон, хоть и постарше Лиса и Гая, но тоже все еще оруженосец... Зато ему доверили знамя с гербом Нортгемптонов - белое полотнище с двумя узкими червлеными поясами, обремененными косыми золотыми крестами. Лис, услышав об этом, не смог удержаться от колкости: "Ну, у Реджинальда-то уж точно ни один француз не вырвет древко. Он просто не сумеет обойти его громадное пузо!" Мертон только самодовольно ухмыльнулся, хорошо понимая, что Ренар завидует. На долю Лиса, как и на долю Гизборна, досталась обязанность охранять пленников, буде таковые случатся. Всего лишь. И никакой возможности для подвига. Что геройского - ходить вокруг несчастных, которым эдак-то "повезло"? Вот взять бы пленника самим... Но оба оруженосца понимали, что шанс призрачен, как та Белая Дама, которой давным-давно - семь лет назад - старшие мальчишки пугали только прибывших в замок Нортгемптон десятилетних пажей. Ренар развлекался, ловя ртом дождевые капли, и на удивление Гизборна невозмутимо отвечал: "Не наемся, так хоть напьюсь".
Как можно одновременно испытывать страх и воодушевление, Гизборн не знал, но переживал именно это - малопонятную мешанину тревог, надежд и полудетских мечтаний. Краем глаза он увидал, как Ренар дергает рукоять меча, чтоб проверить, легко ли тот выходит из ножен. Гизборн ухмыльнулся, но сделал то же самое.
Хоть их задача не сражаться, а отводить в обоз пленных... но чем черт не шутит. А вдруг?..
- Пора! - услышал Гизборн спокойный голос графа Вильяма.
И, словно в ответ на него, прозвучали хриплые команды сигнальных рогов. Обе сверкающие доспехами стены конных рыцарей двинулись лавинами... и совсем скоро эти лавины должны были столкнуться.
Соседи по строю разъезжались в стороны, подальше друг от друга. "Ибо не должен один рыцарь быть щитом другого", - неожиданно вспомнилось Гизборну из уроков. За каждым рыцарем, англичанином и французом, скакали оруженосцы и шли солдаты. Были и лучники, но их можно было не опасаться, все равно с рыцарями могли сражаться только рыцари. Это - благородная война!
Войска сшиблись. Треск ломающихся копий и щитов, лязг мечей, визг раненых коней и человеческие вопли... Уайти не испугался этого шума, и Гизборн испытал законную гордость, ведь он сам тренировал коня. А вот Ренару пришлось трудновато. Его лошадь косилась и норовила свернуть в сторону, прямо на Мертона, отчего тот все громче и громче ругался на Лиса и треклятого лисова коня.
К графу Нортгемптону устремились сразу двое французов-рыцарей. Гербов было уже не разобрать - из-за моросящего дождя щиты были покрыты грязью, видны были лишь цвета. Черное стропило на белом и что-то еще... голубое? Причем было похоже, что именно графа Вильяма французы и искали в гуще боя. Один из них яростно завопил, тыча рукой с мечом в сторону герба Нортгемптонов на графской котт д´арм. Второй что-то крикнул в ответ и резко завернул коня, направляя его вплотную к окружению графа. Гизборн не сообразил сначала, чего хотел второй рыцарь - принял Сиуэлла или Десборо за посвященного? Потом раздумывать стало некогда: сопровождавший тех двоих отряд принялся целеустремленно рубить в капусту оруженосцев и пехоту Нортгемптона. "Проклятье! Нечестно!" - гневно закричал Ренар, указывая на графа Вильяма. На глазах ошарашенных юношей оба француза разом, в нарушение всех правил, атаковали их сюзерена. И дело шло явно не о выкупе, а о жизни... Ничего тут не было от турнира или благородной войны. Бой напоминал дикую свалку дерущихся не на жизнь, а на смерть людей.
Они врубились в сражение собственным клином из целых трех человек. Гизборн каким-то чудом оказался впереди, Ренар и Мертон со знаменем чуть отставали. Солдаты спешили за штандартом. Куда-то делся Десборо... А Сиуэлл, вопя во все горло, размахивал мечом направо и налево - к нему страшно было подъехать, как бы не попасть под удар, похоже, он ничего не разбирал уже в ослеплении первого боя.
Вильям Нортгемптон на буланом Сорреле громоздился над французами, как грозовое облако, страшное, бородатое и начиненное молниями, как подушка пухом. Граф яростно отбивался от двоих противников, напоминая медведя, огрызающегося на охотничьих собак. Нортгемптонский знаменитый рык слышен был, наверное, и внутри, за стенами городка. Наконец одному из французов, тому, что в голубом, удалось ранить графского жеребца в бок чуть ниже кольчужной сетки. Соррел стал заваливаться, и Нортгемптон не успел соскочить. Де Кордс и Гизборн одновременно кинулись к сюзерену, шпоря коней. Их было двое, и французов было двое - поровну. Граф из-под коня орал такие непотребства, что в другое время и в другом месте молодые люди обязательно постарались бы запомнить. Увы, ему никто не мог помочь вылезти, оруженосцам самим пришлось солоно.
В памяти Гизборна всплыло, как поутру сэр Вильям говорил им: "Главное - бейте первыми. Тогда вы ударите и последними!"
Противник показался Гизборну огромным. Надо было поднять меч и ударить. "Это же чучело, просто учебный мешок с сеном". Оруженосец получил удар в щит, настолько сильный, что покачнулся в седле. Послушный шпорам, Уайти не взбрыкнул, попятился, и Гизборн сумел выпрямиться и ударить в ответ. Он мог рассчитывать на свою молодость и на то, что еще не устал, в отличие от француза. Зато тот был опытнее и сильнее. Один обмен ударами, потом еще, еще... Когда-то Гизборн представлял свой первый бой не так. Совсем не так... То, что происходило сейчас, больше напоминало тяжелую работу.
Меч становился все неподъемнее, а конца-краю этой сшибке дровосеков не было. Помог Уайти, обученный бою, как всякий конь в этой мешанине из воплей сражающихся, грохота падающих и визга лошадей. Гизборн сжал его бока коленями, и, поднявшись на дыбы, белый жеребец ударил передними ногами вражеского коня в грудь. Качнувшийся в седле черно-белый всадник открыл случайным движением горло, и вот туда, в просвет между кольчужным воротом койфа и краем железного шлема, Гизборн и ткнул острием меча, почти наугад. Француз захлебнулся кровью и тяжело рухнул под копыта коней.
Оруженосец оглянулся. Нортгемптон выбрался из-под упавшего Соррела и дрался пешим. С его ли помощью или сам, но Ренар тоже одолел своего врага - француза в голубом нигде не было видно.
- Коня... - прохрипел граф.
Ренар спрыгнул со своего и протянул поводья графу, а себе почти сразу сумел поймать потерявшую хозяина французскую лошадь. Седло было покрыто потеками крови, но Лис не обратил на это ни малейшего внимания. Лицо его словно утратило все краски, он тяжело дышал, да и Гизборн выглядел не лучше. Они оглянулись: Мертон отпыхивался, но знамя держал крепко, Сиуэлл вроде остыл и неверяще смотрел на бегущих от него французов, а двое валялись в луже крови.
- А Десборо погиб, - вдруг сказал он потерянно. - У него шлем был плохо закреплен, слетел с головы, ну и...
- За мной! - велел им Нортгемптон. - Бой еще не кончен. Потом мы вернемся за всеми, кто пал. - Он повелительно взмахнул рукой и, глянув на простертое в грязи под копытами коней тело своего недавнего противника с черно-белым щитом, бормотнул себе под нос - Вот что бывает, когда забывают о старых врагах...
Он скакал впереди, к городу, оруженосцы за ним. Лис, забрызганный рыжей грязью с ног до головы, с мокрыми каштановыми кудрями - шлем он снял, пока можно. Мертон, вцепившийся в древко хлопающего на ветру штандарта мертвой хваткой. Бледный до синевы Сиуэлл. Гизборн, со сведенными в линию в сердитом недоумении бровями, с окровавленным мечом в руке...
Однако бой еще не окончен. Волна за волной накатывали друг на друга линии сражающихся, сталкивались... И откатывались, оставляя за собой тела.
Сквозь пелену дождя стало проглядывать солнце. Мечи сверкали, блики ослепляли, глаза не успевали следить за всем, что творилось вокруг, и Гизборн вдруг понял, что его ведет не зрение и даже не слух, а какое-то другое чувство. Все, что от него требовалось - это быть за спиной графа Вильяма. Вот он там и был, охраняя эту самую спину, о которой в данный момент и не помнил.
Арбалетный болт с мерзким звуком ударил белого жеребца в середину лба, и Гизборн еле успел соскочить. Граф Вильям ревел, Лис слева от него выл, отбиваясь от нападавших, а Гизборн вдруг близко-близко увидел блестящие шерстинки, белые, коротенькие - вокруг стального болта во лбу своего коня. И внезапно пропало всё, все страхи, все чувства, все надежды, Гизборн вообще перестал что-либо ощущать. Только невыносимый гнев. Он прыгнул через труп Уайти, коротким взмахом подрезал сухожилия коню оказавшегося перед ним француза и мгновенно зарубил свалившегося всадника. Тело двигалось само, сказывались многолетние навыки, а разум Гизборна во всем этом участия как будто и не принимал. Меч стал легким, тело вообще ничего не весило, а действия противников казались до смешного простыми...
Кровь текла по клинку, по рукам, под ногами. Лошади колотили копытами в воздухе, раненые кричали о помощи, хрипели. Падали и поднимались знамена... запели рожки. Постепенно до Гизборна дошло, что бой заканчивался. Граф цел, Лис - вон он, тоже цел, сам Гизборн жив, как ни странно. И своих, и чужих полегло немерено, но чужих все-таки больше...
Аржантан пал. Гарнизон его был уничтожен и город, оставшись без защитников, открыл ворота. Но ни Лис, ни Гизборн туда не поехали. Им хотелось только добраться до обоза, найти графских слуг, чтобы те позаботились о господине.
Оба чувствовали, что упадут под тяжестью доспехов, если граф велит им помочь снять рыцарское облачение. Пойманного Ренаром коня тоже убили. Пеших, их чуть не затоптали, повезло, что остались живы... Так что парни были способны только медленно брести к обозам. Обоих все еще колотило, хмель битвы бродил в жилах...
Граф Нортгемптон сам их нашел, зычно заорав на всю долину: "Гизборн! Де Кордс! Ко мне!" - и широкими шагами направился к ним.
- Он железный, - тихо проворчал Лис, сил шутить у него уже почти не осталось.
Граф остановился перед своими оруженосцами.
- Дайте мне мечи и преклоните колена! - приказал он отрывисто.
Юноши переглянулись, боясь поверить, но послушно протянули оружие и опустились каждый на правое колено.
Нортгемптон слегка ударил того и другого мечом по шее плашмя.
- Во славу и во имя Бога Всемогущего, Отца, Сына и Духа Святого, и святого Великомученика Георгия, жалую вас рыцарями. Помните же, что долг ваш - соблюдать все правила и добрые уставы рыцарства. Будьте верны Богу, государю и подруге. Будьте медлительны в мести и наказании и быстры в пощаде и помощи вдовам и сиротам. Посещайте обедню и подавайте милостыню. Чтите женщин и не терпите злословия на них, потому что мужская честь, после Бога, нисходит от женщин.
- Обещаю и клянусь, в присутствии Господа моего и господина моего тщательно блюсти законы и наше славное рыцарство, - хором ответили оруженосцы, ставшие рыцарями на поле боя.
- У меня нет сейчас шпор, и мечи ваши же вам вручаю. Но помните: меч имеет вид креста и дается вам в поучение: как Иисус Христос побеждал грех и смерть на древе Креста, так и вы должны побеждать врагов своих этим мечом, который для вас представитель креста. Помните также, что меч есть атрибут правосудия, а потому, получая его, вы обязуетесь быть всегда правосудными. Встаньте.
Гизборн и де Кордс поднялись, приняв мечи. Нортгемптон обнял каждого и поцеловал в щеку, как того требовал обычай.
- Теперь вы - "рыцари битвы", - объявил он.
"Ну вот, - думал Гизборн, убирая меч в ножны, - вот свершилось то, чего я так хотел". Однако сколько он ни старался, радости ощутить не мог. Внутри него жило знание о некой двери в душе, которую открыв однажды, закрыть уже невозможно... И гордость от сознания того, что он - мужчина, воин, способный биться и убивать, рыцарь, - мешалась со смутной тоской о вчерашнем дне, когда он был еще другим. Та дверь никогда не закроется...
***
Они вернулись. Аржантан, Монтобан, Шавиньи - все осталось позади. Большинство из них не знало, что и думать. То ли радоваться предстоящей наконец коронации Ричарда, за которого, собственно, и сражались, то ли печалиться тому, что, как истинный рыцарь, Львиное Сердце делам королевским, а не рыцарским, уделял досадно мало внимания. Вильям Нортгемптон, поддержавший в семейной сваре Плантагенетов именно Ричарда, а не его отца, что-то сильно хмурился и шибко счастливым по поводу ожидающейся коронации не выглядел. Самыми беспечными в его отряде были, конечно, отличившиеся молодые люди, ставшие "рыцарями битвы".
Они были невероятно горды собой и очень веселы. Один из наемников, де Невель, с которым довелось стоять у Аржантана, учил Гизборна и де Кордса пить вино прямо из бочонка, не проливая ни капли. "В походе это - первое дело", - говаривал он, по обыкновению широко ухмыляясь. И порой юные рыцари совершенствовались в нелегком деле питья из бочонка. Сюзерен их увидел однажды это безобразие, хмыкнул, но ничего не сказал.
Через несколько дней по возвращении граф Вильям устраивал пир. Пока слуги суетились, таская блюда на огромный стол в замковой зале, пока музыканты спорили о песнях, подходящих к празднеству, Гизборн и де Кордс, как положено, надевали лучшие свои одежды - из тех, что были.
- Ну вот, мы рыцари, - говорил взбудораженный Ренар. - Сюзерен при себе нас держать не будет: у него гарнизон полон. Я узнавал. И как ты думаешь, что мы станем делать дальше? Сэр Гай?
Первое время они так друг к другу и обращались каждую минуту, как будто не могли поверить, что - да-да - они уже сэры.
Гизборн молча пожал плечами. Возвращаться к сэру Эдмунду в Гизборн-манор ему не хотелось до тошноты.
- Я слышал, что в Палестине много золота, а хороших рыцарей мало, - мечтательно протянул Ренар и вдруг хлопнул друга по плечу, темные глаза заблестели. - Едем туда, Гай? Едем! Правда! Ну что тебе здесь - жить при отце? Умрешь со скуки. А там - война, золото, страстные красотки.
- Ты-то откуда знаешь, сэр Лис? - усмехнулся Гизборн, почти загоревшийся идеей Ренара.
- Знаю! Де Вернуа там был. Всем уши прожужжал, что вернулся с кошелем, полным динаров, разве ж ты не слыхал его похвальбы? Король Иерусалима хорошо платит!
- Здесь тоже можно найти какую-нибудь службу.
Гизборн нарочно поддразнивал товарища, соблюдая показное спокойствие и зная, что тот из кожи вон полезет, доказывая правильность своей идеи. Да, собственно, Гизборн и не имел ничего против Палестины. Паломники, когда-то останавливавшиеся на ночлег в замке Нортгемптон, такого понарассказывали, что у мальчишек-пажей и оруженосцев волей-неволей открывались рты и загорались глаза. И каждый из них видел себя то вождем первых крестоносцев Готфридом Бульонским, благородно отказывающимся от короны в стране, где Христос носил терновый венец, то Раймондом Тулузским, охраняющим трон несовершеннолетнего иерусалимского короля Бодуэна IV...
Теперь-то их мечты не были уже так наивны... Ренару, как младшему сыну мелкого рыцаря, в Англии ничего не перепало бы из отцовского наследства. Стать наемником - единственная его судьба. А Гизборн желал бы скорее удавиться, только бы не ехать к Эдмунду и не жить за его счет. Ренар не знал, конечно, ничего о взаимоотношениях своего друга с отцом - но хорошо чувствовал, что отношения эти, мягко говоря, не складывались. Между Гизборном-старшим и Гизборном-младшим не было ни понимания, ни даже уважения. О любви речь вообще не шла...
Поэтому Лис надеялся, что Гизборну тоже понравится идея прославиться и - чего уж скрывать - обогатиться в Святой земле. И он не ошибался. Оба решили сегодня же попрощаться с графом, надеясь на его хорошее расположение духа в праздничный день.
Но, видимо, сюзерен и не думал забывать о своих новых рыцарях. Запыхавшийся паж передал приказ Нортгемптона подняться в его покои немедленно. Похоже, судьба благоволила к ним.
Тот же паж объявил о прибытии сэра Гая Гизборна и сэра Ренара де Кордса. Оба рыцаря шагнули в покои графа. Сам он сидел на лавке, уже в праздничной одежде - новую зеленую котту украшал вышитый золотой нитью герб, на жестких светлых волосах - тонкий золотой обруч, знаменитая борода в кои-то веки тщательно подстрижена.
- Мой лорд! - молодые рыцари поклонились.
- Гизборн, де Кордс. Вы посвящены в рыцари и, значит, обучение в моем доме для вас закончено, - не стал тянуть граф Вильям. - Кхм, вроде, я должен вас спросить, что вы надумали делать дальше?
Всё одно к одному. Гай и Ренар переглянулись, и говорить начал Лис - это же его была идея похода в Святую землю.
- Мой лорд, - почтительно начал он. - Мы хотели бы служить. Поэтому не турниры ждут нас впереди, а ратный долг. Мы едем в Палестину, дабы...
- Зачем ездят в Палестину, я знаю, - спокойно прервал его Нортгемптон. - Твоя идея, де Кордс? Ну, ты, понятно, - младший сын. Отец и хотел бы, да не может ничего тебе выделить из феода.
Он откинулся спиной к задрапированной гобеленом стене и прищурился, пытаясь удержать расползающуюся улыбку. Плохо у него получалось.
- Иногда мне кажется, что ты точно Лис. Знаешь ли ты, что богопомазанный король наш Ричард решил отправиться в Крестовый поход?
- Но... это же удача! - воскликнул, сияя, Ренар. - То есть я хотел сказать, таковое благочестивое намерение нашего короля...
К удивлению рыцарей, никакого восторга благочестием молодого короля граф Вильям не выразил, наоборот, он сморщился, будто глотнув кислого вина.
- Ну, для тебя, сэр Ренар де Кордс, это и впрямь удача, - нехотя подтвердил граф. - Как твой воспитатель, я благословляю тебя на пути и даю три фунта серебром. Потрать их с умом. Тебе многое понадобится на трудном пути в Палестину.
Нортгемптон осенил крестом темноволосую голову Ренара, вставшего на колено и склонившегося к его руке, и, когда тот встал, протянул ему туго набитый кожаный мешочек. Потом перевел внимательные серые глаза на стоящего рядом Гизборна.
- Ты тоже хотел ехать освобождать Гроб Господень?
- Да, мой лорд, - почтительно ответил рыцарь.
Нортгемптон покачал головой.
- Нет, сэр Гай Гизборн. Твой отец захворал еще весной, и боюсь, что вскоре тебе придется принести оммаж мне и присягу королю. Поутру прискакал ваш человек с письмом от Эдмунда. Он очень плох и боится не дожить до зимы. Ты - единственный сын и наследник, на твоем попечении останется владение и твоя мать. Так что Палестина подождет. Но, возможно, я смогу помочь тебе найти себе службу здесь. Завтра, после полудня, явишься в мои покои - я представлю тебя аббату Хьюго де Рено. Ему нужен лесник в монастырские угодья, браконьеры его, видите ли, замучили.
Эдмунд, похоже, умрет... Гизборн не почувствовал ничего, совсем: ни радости, ни, уж конечно, горя. Нортгемптон внимательно смотрел на него из-под кустистых бровей, и ради приличия молодой человек опустил голову. Ренар рядом переступил с ноги на ногу, сочувствуя, сжал плечо товарища. Знал бы он...
- Я не могу отпустить тебя искать славы и богатства за морем. Но у меня есть благословение и для тебя тоже. И подарок.
Граф протянул руку, и Гизборн опустился на одно колено, коснулся губами около перстня, почувствовав движение воздуха над своей макушкой. "Во имя Отца, Сына и Святого Духа", - услышал он шепот сюзерена.
- Ты потерял своего коня в Нормандии, - сказал граф, когда молодой человек поднялся. - Я дарю тебе другого. Настоящего фриза - того вороного двухлетку, ты знаешь.
И Нортгемптон коротко рассмеялся, увидев неприкрытую радость в глазах бывшего конюшего.
- А теперь оба марш в оружейную, подберете доспех по себе.
Молодые люди чинно поклонились и вышли из покоев, соблюдая приличествующее им вежество манер, степенно прошли несколько шагов. А потом, все больше и больше торопясь, не выдержав, сорвались на бег. Удивленные взгляды слуг и пажей провожали их - даром, что уже рыцари, а носятся, как мальчишки неразумные.
***
Эзелинде уже минуло девять, поэтому ей можно было на сегодняшний пир. Впервые. Впервые она будет, как взрослая дама, петь, танцевать и беседовать с гостями. А не только слушать россказни кузин наутро...
Тильда хлопотала вокруг нее, оправляя темно-зеленое, как мох, блио поверх туники цвета красного вина. Только что не кудахтала, поддергивая, разглаживая, суетясь и улыбаясь, будто она сама сейчас пойдет на праздник. В очередной раз поправила на голове Эсси шелковую ленту с жемчугами, убрала под нее выбившуюся темно-русую прядку волос. Да, волосы у леди Эзелинды были такие, что хоть сейчас складывай песню - тяжелые мерцающие пряди струились ручьем, опускаясь до пояса и окутывая девочку искристым покрывалом.
- Ах, моя леди, какая вы красавица!
Тильда спохватилась и поставила на лавку глиняную миску с травяным отваром.
- Вот, моя зайка, я вспомнила, что вам не нравится мята. Раздобыла для вас вербену. Правда же, хорошо? И свежий, и сладкий, как леденец, и льдинки напоминает весенние... И терпкий немножко... Вербена бережет от зла, от всякого колдовства, гонит прочь печаль, делает гладкой кожу и ... ой. Нет, это вам рановато еще, моя госпожа...
Эсси подняла на няньку глаза - серые, как старое серебро. Взгляд у девочки был серьезный и неожиданно тяжелый для такой малышки. Тильда в очередной раз подивилась про себя: "Ну, вылитая бабка, жена сэра Вильяма. Как глянет, бывало..."
- Что? Ты о чем, Тильда? Договаривай. Что мне "рановато"?
- Нну, раз уж так вышло... Ладно, скажу. Дура я старая... Вербена... она любовь вызывает...
- И что? Думаешь, сейчас умоюсь, и сразу любовь? В твоих сказках для любви всегда нужно нечто большее, чем просто отвар какой-то травы, - и девочка храбро опустила ладони в миску и провела ими по лицу. Рукава немножко намокли, но нянька будто не заметила.
- Умница вы моя. Видел бы вас сейчас ваш батюшка. Такая красавица выросла - хоть сейчас под венец. - Тильда болтала, стараясь замять неловкость, загладить вырвавшиеся слова.
Отец... Дед обожал Эсси, но отца заменить не мог. Да к тому ж графа Вильяма так долго не было, чуть не год... Чаще всего Эзелинда слышала: "Ну что, здорова?" - и дед широкими шагами уходил прочь. Ведь он был владетелем обширных земель, и у него всегда было множество важных дел...
Однажды, еще совсем ребенком, Эсси спросила у няньки, почему она растет одна, без отца и матери. Тильда объяснила, как сумела. Разволновавшись, сбивчиво, она говорила: "Хорошая вы моя, любил вас батюшка, сэр Лайонел, любил, не сомневайтесь! Просто, как у мужчин бывает, так и не смог примириться со смертью жены, вашей матушки, леди Эльфреды, все горевал, мучился, места себе не находил. Родила она вас, бедняжка, и скончалась чуть не сразу же... Он и порадоваться вам не успел, а уже горе пришло. Вот и маялся. Дед ваш, граф Вильям, все уговаривал сына, отца вашего, жениться вновь. Так нет, уехал сэр Лайонел сражаться с сарацинами. Утешение в бою себе найти думал. А нашел - погибель свою. Вам два года всего было. Только и осталось у вас, что вот эта подвесочка на шее, отец, уезжая, вам ее надел, с себя сняв. А еще бабка ваша покойная говаривала мне когда-то, да-да, она сама эту вещицу носила в юных летах, - ой, я совсем тогда молодая была и при ней состояла, - так вот, мол, подвеска в семье вашей сохраняется аж со времен Хрольва Пешехода. Ну да, очень давно, моя зайка. И этот крестик в кружочке - он не простой. Пока его носит женщина - она не узнает горя, а когда его носит мужчина - останется жив, что бы ни случилось. Так-то. Смотрите, моя госпожа, не потеряйте. Дайте-ка, я на шнурок погляжу - цел ли? Поживет еще, хороший шнурок, крепкий. Ох, моя маленькая госпожа, хватит мне болтать, ваш дед этого не одобрил бы..." И нянька тогда выпроводила Эсси во двор, играть. Но девочка ничего не забыла.
И теперь, став старше, Эзелинда носила подвеску под одеждой и никому не показывала. Она, и правда, чувствовала себя защищенной, как будто отец стоял рядом. Эсси, бывало, даже видела его краем глаза. Главное - не обернуться. Потому что встретит тебя - пустота.
Эсси очнулась от воспоминаний, обернувшись на Тильдин веселый возглас.
- Гляньте-ка, моя леди! Что во дворе-то творится!
Нянька всплеснула руками и рассмеялась. Эзелинде пришлось высунуться чуть не по пояс, так что Тильда ухватила ее за талию, испугавшись, что девочка сейчас вывалится из окна.
На площадке, усыпанной песком, там, где обычно шли учебные бои, громадный вороной жеребец вскинулся на дыбы, будто геральдический конь на гербе. В закатный лучах его шкура лоснилась как шелк, грива и хвост стелились по ветру, мощные копыта молотили воздух. А на его спине легко, спокойно и невозмутимо сидел светловолосый рыцарь. Горделивая осанка, руки, крепко держащие повод коня... Кажущиеся небрежными, но выверенные, отточенные движения выдавали опытного наездника.
- Ну и дракона тебе граф подарил! - смеясь, крикнул кто-то в толпе вокруг площадки.
Рыцарь обернулся: "Не дракона. Его зовут Фьюри!" - усмехнулся недобро, направив коня к кричавшему, мотнул головой, светлые пряди разлетелись, открывая лицо. Народ попятился, чтоб не быть затоптанным.
Эзелинда узнала всадника. Гай Гизборн!
Рыцарь проехался сначала шагом по двору, потом галопом. И, кажется, от души веселился.
Девочка медленно отошла от окна. Поморгала. Но картинка все стояла перед глазами: черный конь, светлые волосы всадника, солнечные пятна на песке - как рисунок в книге.
***
В большом зале замка горели все факелы, слуги внесли свечи на треножниках и зажгли масляные лампы. За длинным столом почти не было пустых мест и стоял постоянный гул. Во главе, на возвышении, сидел граф Вильям Нортгемптон. По его правую руку - сын с женой и уже взрослыми детьми, по левую - дочь с мужем и какой-то знатный священник в лиловом одеянии, с постным худым лицом. Ниже - вассалы Нортгемптонов, еще пониже - молодые рыцари, оруженосцы.
На столе, истекая соком и жиром, громоздились ломти оленины, поросята румянились на подносах, всякая птица призывно сияла поджаренными боками - куры, гуси, фазаны, цесарки - да не перечесть... И все это испускало запахи как привозных специй, так и местного лука с чесноком. Белел сыр, опасно кренились горы пирогов, в блюдах плавали в меду печеные груши и яблоки. Вина подавались графу и знатным гостям французские, привезенные из Аквитании. Ну а на столах пониже - в кувшинах весело бултыхался эль. Зато его было много. Пажи сбивались с ног, обнося всех мисками для мытья рук, подливая в кубки вино, нарезая мясо. Менестрели наигрывали пока что-то незатейливое.
Эзелинда сидела рядом с кузинами, умильно щебетавшими и посматривавшими вокруг с явным превосходством. Девушки были в новых платьях с широченными рукавами. Эсси даже подумала про себя, что, не ровен час, кузины заденут кубки на столе и те попадают прямо к ним в рукава. Но что верно, то верно - среди жен и дочек вассалов мало кто мог тягаться с ними молодостью и красотой, щедро приправленной драгоценностями.
Эзелинда попыталась уловить, о чем говорит дед с ее дядьями, но сквозь высокие голоса сестер доносилось только: "Ричард... Джон... Крестовый поход... Не вовремя". Что - не вовремя? Крестовый поход? Но это же богоугодное дело, говорил отец Бернард, разве оно может быть вовремя или не вовремя? Спросить бы, но дед далеко, и не до внучки ему, а рядом только кузины, которым безразличны любые походы.
Эзелинда успела заскучать, но наконец все насытились и молодежь выбралась из-за стола, чтобы танцевать. Во главе кароля встала тетя Алисия, за ней дядя, ее супруг, а за ними поочередно юноши и девушки. Эзелинда в толпе нечаянно отстала от кузин и обнаружила себя среди молодых людей, каждый выше ее чуть не вполовину, - было, отчего растеряться. Однако Эсси вздернула подбородок - она благородная леди Эзелинда Хэлмдон, внучка графа - и, слегка поклонившись, как и следовало, решительно протянула руку, оттопырив мизинец, оказавшемуся рядом оруженосцу. Она не помнила его имени, но видела при дяде. Паренек же явно ее узнал, поклонился пониже внучке сюзерена и, осторожно подхватив ее палец своим мизинцем, повел в круг танцующих. За другую руку ее взяла незнакомая девушка с золотистыми волосами, распущенными по плечам.
Леди Алисия чистым звонким голосом запела первый куплет, музыканты подхватили мелодию, а вся молодежь и даже кое-кто из старших, оставшихся за столом, ритмичными возгласами подчеркивали ритм танца.
Все цветет! Вокруг весна!*
- Хэй! -
Королева влюблена,
- Хэй! -
И, лишив ревнивца сна,
- Хэй! -
К нам пришла сюда она,
Как сам апрель, сияя.
Два шага вбок левой ногой, шажок обратно правой, встать на носочек, приподнять полусогнутую правую ногу вперед. Эзелинда заученно повторяла движения, не забывая восклицать вместе со всеми - "Хэй!" Но больше всего, по правде говоря, ей сейчас хотелось даже и не танцевать, а увидеть того, кто совсем недавно во дворе гарцевал на вороном фризе. Оглядываться, высматривать его было невозможно, да и неприлично. А тетя Алисия начала припев, нужно было подпевать:
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Под второй куплет танцующие каролировали уже змейкой: крупными волнами шли по свободному месту в зале. Это было очень красиво, а зрители отбивали такт, хлопая в ладоши или притопывая сапогами по полу. Болотно-травяной запах тростника, рассыпанного под ногами, мешался с дымом факелов.
И только в "змейке" Эзелинда увидела Гизборна, он танцевал совсем рядом, в соседней паре. Девочка заметила, что синяя котта немного помялась. А нечего было в праздничном платье прыгать на коня... Двигался он уверенно и свободно. Но не улыбался, танцуя, а как будто исполнял некую обязанность. Похоже было, что ему сейчас не до праздника... А потом "змейка" сделала новую волну, и Эсси уже не видела светловолосого рыцаря.
Сам король тут, вот те на!
- Хэй! -
Поступь старца неверна,
- Хэй! -
Грудь тревогою полна,
- Хэй! -
Что другому суждена
Красавица такая.
Тетя Алисия пела, проплывая величавой походкой мимо Эзелинды и замыкая круг. Дойдя до возвышения в начале залы, она остановилась и повернулась лицом к мужу, сцепила с ним поднятые вверх руки так, чтобы образовалась арка. Началась третья фигура танца - "мостик". Остальные должны были друг за другом пройти под сцепленными руками, как разноцветный ручеек, и встать тоже парами.
Эзелинда стояла напротив своего кавалера и старалась удержаться на цыпочках, подняв руку как можно выше, почти расцепляя мизинцы. И все равно под их аркой танцующим приходилось нагибаться особенно низко. Оруженосец, не стесняясь, широко ухмылялся.
А вслед за ними прошли Гизборн со своей дамой. Молодой рыцарь случайно оказался на стороне Эзелинды, так близко, что почти касался плеча девочки горчичным рукавом туники. Леди Алисия запела следующий куплет, а танцоры, разрушив "мостик", образовали две линии друг против друга.
Старца ревность ей смешна,
- Хэй! -
Ей любовь его скучна,
- Хэй! -
В этом юноши вина,
- Хэй! -
У красавца так стройна
Осанка молодая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Теперь полагалось соединить руки уже со стоящими рядом. В голове у Эзелинды вертелось, что он, наверное, ее и не узнаёт. Хотя, да, как не узнать ту, кого ты снимал с дерева. Девочка вспыхнула и опасливо взглянула на молодого рыцаря. Гизборн не улыбнулся ей, но взгляд его чуть потеплел. "Надо ж, как выросла малявка", - подумал он отстраненно. Рыцарь просто подцепил своим мизинцем палец Эсси, крепко сжал. "Не трусь, благородная леди", - усмехнулся одними глазами. Руку девочке пришлось поднять повыше, широкий зеленый рукав спустился к самому плечу, еле ощутимо пахнуло вербеной. Обе линии танцующих снова пошли как два ручейка.
В общий пляс вовлечена,
- Хэй! -
Королева нам видна,
- Хэй! -
Хороша, стройна, видна,-
- Хэй! -
Ни одна ей не равна
Красавица другая.
А ревнивцам даем мы приказ:
Прочь от нас, прочь от нас!
Мы резвый затеяли пляс.
Эзелинда боялась не уйти из-под широкого шага высокого рыцаря, поэтому старательно скользила влево, но Гизборн ловко подстроился под ее небольшие шаги, и, подпевая леди Алисии, она слышала совсем рядом его низкий голос.
- Хэй! - грянули все в зале, когда песня закончилась. Замер последний звук лютни. Гизборн поклонился серьезно, как будто перед ним была взрослая дама. Эсси, опустив глаза, наклонила голову в ответ и заторопилась к кузинам. А к рыцарю подошел смеющийся темноволосый юноша в белом и зеленом, и оба завели некую весьма интересную беседу.
***
Это был один из самых счастливых дней в жизни Эзелинды. Она впервые побывала на пиру, пела и танцевала вместе со всеми. И увидела его... Но так и не сказала, что чижик еще жив, хоть и не поет так весело, как раньше. И не сказала, что теперь на то дерево прекрасно забирается сама, когда Тильда не видит, конечно... Уже засыпая, девочка посмотрела на левый мизинец, и ей показалось, что он еще хранит теплоту руки Гизборна. А запястья у Эсси все еще пахли вербеной.
***
Назавтра граф Вильям, как и обещал, представил Гизборна аббату Хьюго. Тот, хоть и кривил кислую физиономию, нашел, что рыцарь молод и, следовательно, энергичен. А кроме того, похоже, исполнителен и молчалив. "Так что собирайтесь, сэр Гай Гизборн, уже завтра к вечеру мы уезжаем".
На прощание парни напились в дым, поэтому на следующее утро расставание как таковое было более чем сдержанным. Каждый из них старался не показать, что потеря друга слишком много для него значит. Бледный с похмелья Лис хлопнул Гизборна по плечу, кое-как взобрался в седло, тронул шпорами коня и бодрой рысью направился по дороге к дому, объявить родным, что он таки едет в Святую землю. Гизборн постоял, глядя ему вслед, почесал в затылке и хмуро поплелся пред ясны очи своего нового начальства. А ведь еще придется в Гизборн-манор ехать и, не приведи Господь, говорить с умирающим Эдмундом. "Хотя, за одно-то я точно должен быть ему благодарен - за то, что не выгнал жену с бастардом и дал мне свое имя".
* Провансальская песня, XII век. Сборник каролей. Перевод В. Дынник.