Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава одиннадцатая.
Старик умирал. Правда, умирал он уже давно. Год, как Локсли вернулся. А сколько до его возвращения - никому не ведомо. Он еле ходил, потом уже почти не вставал со шкур в своей пещере. А последние два месяца старик не то что не покидал ложе, он теперь редко открывал глаза. Еще реже - рот. И уж совсем редко снисходил до того, чтобы что-то говорить. Трудно поверить, что вот этот исхудавший до костей, беспомощный седой старец, сохранивший малую толику былого величия на своем долгом пути к смерти, - это и есть Хэрн. Но Робину не надо было верить. Он и так знал.
Все, что у него осталось от прошлой жизни - это память и сны. Больше ничего. От снов, которые были у него, не отмахнешься. И это хорошо, потому что иначе там, в Норвегии, Локсли вполне мог бы потерять рассудок.
Это сейчас он такой умный - "Там", "Норвегия"... а тогда...
***
В темноте он лежал долго-долго, прислушиваясь, даже принюхиваясь, пытаясь осознать, что жив. Как это? Только что были камни Холма, кровавый закат. И мгновенно опустившийся занавес тьмы. И холод. И запах странный, горьковатый, который и объяснить нельзя, - его испускали высокие деревья с коричнево-розоватой корой и темно-зелеными иглами на ветвях вместо привычных листьев. Они немного напоминали тис...
Нет, это точно был не Шервуд. Другие звуки, незнакомые, тревожные, чуждые. И морем в Шервуде не пахло... А здесь не просто пахло морем, здесь оно явно слышалось, там, слева - вот это же точно, прибой...
Наконец он понял, что - да, жив. Не морок. Мороки не хотят есть. И у них не кружится голова при попытке встать и пойти к морю. Потому что идти куда-то надо, а больше никаких знаков нет. Темно, хоть глаз выколи. Только звезды в небе. Поднялся, запахнул рубаху поплотней, ощупал себя - да нет, целый вроде. Лука нет, меч - сам отдал. Черт, как голый... даже и кинжал с пояса куда-то пропал. Пошел, вытянув вперед руки, просто на звук прибоя. Ну, надо же как-то выяснить, куда его занесло...
К утру, когда начало светать, выбрел вдоль обрыва к странному месту. Чуть в глубине, на полянке меж деревьев виднелся деревянный идол. Страшно не было, было - как во сне. И усталость, такая, что хотелось просто лечь и умереть, немедленно. Но нельзя... По ветвям прыгала птица, довольно тяжелая - ветви гнулись. Человека не боялась. Ручная? Или просто не пуганая? Слетела на ветку пониже, интересно ей... Ветка согнулась, что-то закачалось прямо перед Робиновым носом. Глиняная фигурка. А вон там - еще... Да кто ж это? Верхом на вепре, с оленьими рогами на голове... Хэрн? Но почему - на дикой свинье? Откуда-то потянуло дымом. И кашей...
Отводя колючие ветви руками, весь расцарапанный с ночи, от своих блужданий вслепую, вышел к костерку. Старик смотрел строго, кашу свою мешал неторопливо, молчал. Ждал. Чуть поодаль видно было небольшое строение. Локсли подошел поближе, покачиваясь и мотая головой, на последнем дыхании попытался что-то сказать о том, что там на полянке - Хэрн... И упал, потеряв сознание.
Старый Ингольв так много видел за свою жизнь, что уже не мог безрассудно тратить силы. Ни на испуг, ни на удивление. Поэтому он подождал, пока каша доварится, снял котелок с огня и пошел глянуть - кого это принесло в священную рощу Фрейра. Молодой, тощий... а страшный-то какой - черный совсем. Может, вообще злой дух? Не, у духов не бывает синяков. И в обмороки они не падают. Слабак... хоть с виду и не крестьянин. А кто ж тогда? Да просто раб. Беглый раб. Можно убить. А можно подождать, глядишь, придет кто за ним. А пока надо б связать руки ему - от греха подальше. Сегодня обещался прийти Ульв Торкельсон, вот уж скоро и придет, поди. Принесет чего, может... Старик любил мясо.
***
Локсли очнулся от того, что его пнули по ребрам. Робин сонно заморгал, увидел молодого парнишку, наверное, не старше Мача и такого же рыжего, даже не сразу сообразил, что ни слова не понимает, что тот говорит. Н-да, попал. А руки-то связаны. Можно было б попытаться что-то объяснить, да его уже никто не слушал. Парень и старик долго что-то долго обсуждали, степенно и тихо, соблюдая очередность высказываний и не размахивая руками. Наконец, видно, договорились. Очередной пинок, похоже, являлся приказом встать и шагать, куда велят.
Подворье бонда Торкеля Рагнарссона нуждалось в сильных рабах. Поэтому какая разница, откуда взялся этот - черный и придурковатый, которого Ульв приволок утром... Если никто не хватится - вообще хорошо будет.
Рыжий с проседью Торкель был плотен, кряжист и выше Робина на полголовы. Ткнул нового раба пальцем в грудь, тот пошатнулся, задохлик.
- Хвем а ду? (Hvem er du?)
Ну да, понятно, хотя слова почти бессмыслицей слышатся, - по голосу и вопросительно поднятым бесцветным бровям. Непонятно, как ответить. Кто он здесь? И где это - здесь? Ни деревни Локсли, ни леса по имени Шервуд на этом подворье знать не знают. Сказать, что Сын Хэрна? Робин подозревал, что и Хэрна здесь называют по-другому. Во всяком случае, тот старик на лесной поляне не отозвался на имя лесного божества и сдал его ... э-э, кому-то.
- Робин, - решился Локсли, - сын Элрика.
- Хрольв? - переспросил его недоверчиво рыжий. - Элрикссон? Дет а альтфор эдэль ном форе ен трэлль. (Det er altfor edel navn for en trell - Это слишком благородное имя для раба.) Дитт ном а Хравн! (Ditt navn er Hravn - Твое имя - Ворон).
С тех пор его звали Хравном - Вороном, как он узнал, когда немного выучил этот язык, одновременно похожий и не похожий на родной саксонский.
- Яй а дин лавардер (Jeg er din lavarder- Я твой господин).
Удержаться Робин не смог:
- Чего ж непонятного, - буркнул он. - Еще один лорд выискался.
И получил кулаком в зубы. Неумолимо вспоминался Гизборн.
Зимой Рагнарссон съездил на собрание-тинг, честно объявил о найденном рабе, но никто из соседей ближних и дальних не слышал о ком бы то ни было по имени Хрольв Элрикссон. Это вызывало удивление... Однако хозяин не стал доискиваться, как чужак оказался в лесу, если корабли не могли незаметно миновать Нордфьорд, где стояло подворье Рагнарссона, да и никакая дорога не проходила по лесу мимо древнего святилища Фрейра. Рабы нужны? Нужны. Ну и всё...
А Робину пришлось вспоминать ремесло мельника. У предгорий, на водопаде, стояла у Рагнарссона мельница, туда и напросился Локсли. Он мог бы, конечно, охотиться, но кто бы доверил ему лук... А самое главное - он не знал здешнего леса и тех, кто водится в нем. Когда охотники впервые принесли на подворье медведя, у Локсли пропал дар речи. Даже на родном саксонском ни слова не мог вымолвить. Такого страшилища он никогда не видел, и ни один лук на свете не годился против этого чудища, будто приходившегося родней сказочному Гренделю.
Так года два и проваландался, таская мешки с мукой, разбивая зимой лед у мельничного колеса, следя за жерновами. Два года он запрещал себе думать о друзьях... о Мэриан. Иначе в голову лезли жуткие картины казни... А вдруг парней и Мэриан схватил Гизборн, и никто из них не спасся? Робин почти наяву видел виселицы и болтающиеся на них тела в знакомой одежде. И Мэриан - вернулась ли к отцу или вынуждена скрываться в каком-нибудь монастыре? Или еще того хуже... И куда пойдет Мач?...
Поэтому Робин предпочитал размышлять о том, что же все-таки случилось на Холме. Каким-таким чудом он оказался в Норвегии? Что за сила перенесла его на другой конец света? Это не Хэрн, старик бы сразу сказал, если б мог помочь. Или уж намекнул бы, но в его словах за день до Холма была безнадежность. Кто же тогда вмешался в робинову судьбу?
Локсли чувствовал, что голова его готова взорваться. Он был в священной роще Фрейра, а как же. Пытался расспросить старого Ингольва, живущего в ней. Тот долго рассказывал о Фрейре, не признавал его в Хэрне-Охотнике и понятия не имел, какая сила перебросила странного Хравна в Нордфьорд.
А ночами приходили сны. В них возникали картинки из прошлого... Мэриан, катающаяся на его спине и в шутку колотящая его по плечам, требуя, чтоб ее считали полноправным воином отряда. Дочка барона де Брасси, которую они с ребятами спасли от свадьбы с шерифом де Рено и устроили ее счастье с менестрелем Аланом Э-Дэйлом. Неудачливый Мач, пойманный крестоносцами, когда они заподозрили Вольных Стрелков в краже орденской реликвии. Обитель ведьм на Рейвенскаре. И очень часто - лицо Мэриан перед расставанием на Холме. Ее крик "Я люблю тебя!"
Эти сны били наотмашь... и помогали держаться здесь, на чужбине, в положении раба.
Но приходили и другие сны, как будто видения, потому что были туманны, неотчетливы. Робин видел Джона и Мача где-то на пустоши со стадом овец, Уилла в обнимку с кувшином в каком-то трактире, Назира, продолжавшего жить на опушке Шервуда, Тука, ловившего рыбу в лесной речке. И Мэриан... Она сидела у окна то ли монастыря, то ли какого-то замка, и бездумно смотрела на поля. Как бы Робин хотел, чтобы эти сны оказались правдой! Два года снов и тоски.
А потом в Нордфьорд приплыл корабль - черный, вытянутый, с деревянным изображением хищного зверя на носу. На нем прибыли биркебейнеры короля Хакона Сверрирсона, "березовоногие", правда, никакой березовой коры вместо сапог на их ногах Робин не заметил. Мельник - вольноотпущенник Горм - рассказал, что в Норвегии теперь два короля: Хакон, сын короля Сверре, и Магнус Эрлингссон. Первого поддерживает весь север, а второго - юг и восток Норвегии, помириться они не могут, а уступить друг другу трон тем более. Торкелю Рагнарссону как-то удавалось не примыкать ни к одному, ни к другому, но вот - и ему пришло время выбирать. Торкелев сын Ульв с радостью вступил в королевское войско, однако биркебейнеры этим не удовлетворились, одного воина со двора было мало.
Робин все то время, что провел в Нордфьорде, считал, что его принимают за бродягу. Он ошибся. Рагнарссон прекрасно разглядел мозоли на ладонях Хравна. Те самые, которые могла оставить только рукоять меча. Потому Робином и откупились от биркебейнеров. От них опасались поведения, достойного викингов, а не солдат законного правителя. Проще уступить...
Локсли сражаться за своего ли, за чужого ли короля не желал, правда, его никто и не спрашивал. Хозяин назвал его вольноотпущенником и велел отправляться на корабль. Каково ж было изумление Торкеля, когда Хравн объявил, что зарекся сражаться за королей, они, мол, добра не помнят. А у Робина самодовольная рожа Ричарда Львиное Сердце так и стояла перед глазами. Однако кому какое дело, чего хочет или не хочет вчерашний раб. Усмехающийся "березовоногий" воин оглушил строптивца ударом кулака по затылку, и тем дело и закончилось.
***
Пришел в себя Робин уже на корабле: почувствовал под собой доски и покачивание палубы, услышал плеск волн о борта. Открыл глаза и решил, что вот теперь-то точно - или помер, или спятил. Потому что этого просто не может быть. Над ним - в который уже раз - нависал белобрысый парень в синем плаще и что-то грозно и властно рычал, но после удара по голове Робин не сразу понял, что ему велят. С языка чуть не сорвалось изумленное: "Гизборн!". Честное слово, он почти обрадовался! Ведь это значило бы, что Робин все-таки дома, пусть в темнице Ноттингема, но хоть не на другом конце света. Ан нет... Говор был норвежский, не норманнский, и вполне теперь уже понятный. За два-то года - разве не выучишь?
- Торкель Рагнарссон не назвал нам твое имя, но сказал, что ты бывший воин. Это правда или он солгал?
- Хрольв Элрикссон, - смирившись, ответил Робин. - Да, я был воином в Англии. Лучником.
Парень кивнул.
- Я твой хевдинг, Торир Эдмундсон. Луки у нас есть, меч тебе дал твой хозяин.
Хевдинг протянул меч в ножнах. Не Альбион, конечно, но сойдет, не переломится в руке. Неожиданно Робин снова вспомнил, как хотел идти сражаться за королем Ричардом. Получи исполнение желаний... Насмешка судьбы: он все-таки стал королевским солдатом, пусть и в чужой стране.
Постой-ка...! А ведь вернуться в Англию, в родной Шервуд, будет теперь проще. Если, конечно, он уцелеет.
Уже оказавшись дома, под сенью дубов, Робин сам удивлялся, как он выжил в многочисленных сражениях. Было недолгое перемирие, потом снова война, и последний бой, в котором погиб Ульв, сын его бывшего хозяина Торкеля, а Робин получил от вражеского меча шрам через все лицо. Хевдинг Торир Эдмундсон оставил чуть живого Локсли на севере. В Нидарусе, где был похоронен король Олаф Святой.
- Молись ему, вдруг поможет выздороветь. Хотя красивее ты, Хравн, точно не станешь, - сказал хевдинг и оставил мешочек с монетами - то ли награда, то ли плата.
На эти деньги Робин и добрался до Бристоля, а потом и до Ноттингемшира... До Шервуда. Его отпустили, потому что в Норвегии наконец-то заключили мир.
***
Локсли снова посмотрел на старика под шкурами. В полутьме, которую еле разгонял огонь костерка, показалось, что Хэрн перестал дышать. Робин быстро протянул руку, чтобы проверить, но вдруг морщинистые веки затрепетали, и старик неожиданно осмысленно глянул на своего ученика.
- Я думал, ты... погиб... - Слушать свистящее дыхание умирающего было жутковато. - А надо было... спасти ребят... и дело... И я позвал... его, потому что у него в сердце... тоже горела... жажда справедливости...
Робин кивнул. Перед концом старик все чаще вспоминал их первый разговор, после возвращения неузнаваемого Локсли, с безобразным широким шрамом через все лицо, в Шервуд. Да и сам Робин нет-нет, да и представлял эту их встречу, а то и видел во сне.
Еще на корабле, несшем его из Норвегии в Ирландию, а потом в Бристоль, Робин думал, куда ему идти - в Лифорд узнавать о Мэриан, в Уикэм... или сразу в Шервуд. Решил все-таки сначала податься в лес, он был странно уверен, что Хэрн жив. А ведь прошло больше семи лет с тех пор, как Локсли бродил здесь как Сын Хэрна, Человек-в-Капюшоне, Робин Гуд.
Дорогу к знакомой пещере с подземным озером он отыскал легко. Плот обветшал, бревна еле держались вместе, кажется, его не чинили все семь лет. Но Робину было не до того. Он даже смеялся негромко себе под нос, представляя изумленные глаза Хэрна, который на его памяти всех удивлял, но сам никогда не удивлялся. А потом почти по-детски обиделся, рассмотрев на древнем лице жреца узнавание и понимание.
- Я видел, - словно извиняясь, проговорил Хэрн. - Несколько раз Рогатый посылал мне сны: холодно, снег на серых волнах, черный, узкий корабль и человек у борта. Даже со шрамом я узнал, что это ты... мой сын. И что ты возвращаешься.
Робин услышал в его голосе радость пополам с печалью и встревожился не на шутку. Чего это он? Неужели кто-то из ребят все-таки погиб в той охоте с собаками, которую затеял шериф?
- Где Мэриан? И ребята? - еле смог выговорить Локсли и сглотнул враз пересохшим горлом. Наверное, на холме он так не боялся, как сейчас, ожидая ответа. - Что здесь было, в Шервуде... без меня?
Хэрн жестом позвал его вглубь пещеры, где горел костер. Робин нетерпеливо уселся на шкуры, он всерьез опасался, что старик начнет потчевать его своими зельями. Но Хэрн даже не взглянул в сторону чаши, он уставился в огонь, собираясь с силами.
Ползли по каменным стенам густые тени, изредка плескала в черной воде рыба, и лишь пламя потрескивало уютно, как в былые годы. И вот старик вывалил на него все разом. И призвание в Шервуд графского сына Роберта Хантингдона, и спасение Мэриан из замка барона Оуэна Клана из Уэльской марки, и приход сюда колдуна Гульнара, желавшего уничтожить Хэрна-Охотника и возродить веру в Волка Фенриса, пожирающего солнце в день гибели мира, и то, как Мэриан, подумав, что Роберт погиб, попыталась уйти в монастырь, и как Хантингдон вернул ее, и как весь отряд ушел из Шервуда.
Локсли оставалось обалдело кивать и удивляться тогда, когда он уже думал, что еще больше удивиться просто не способен.
- Теперь в Шервуде нет Человека-в-капюшоне, - закончил Хэрн. - А скоро не будет и меня.
Он покашлял и потер грудь под грубой шерстяной туникой, а потом все же взглянул на названного сына. А Робин вдруг поразился, каким погасшим стал теперь всегда живой, умный взгляд старика. "Да он же умирает!" - понял Локсли. Это было непредставимо, хотя Хэрн сам не раз говорил, что он обычный человек, которого выбрал себе для служения бог.
- Почему ты отпустил Хантингдона? - спросил Робин, пытаясь осознать до конца все случившееся и опасаясь задать самый важный для себя вопрос.
- Видение и здравый смысл, - невесело усмехнулся Хэрн. - Место Роберта во главе графства, как можно ближе к трону. В Лондоне он, противостоя королю, принесет больше пользы Англии, чем бегая по Шервуду. Так приказал Рогатый, а я передал его волю людям.
- А Мэриан... сильно любила его? - Робин старался не смотреть на Хэрна. Не может же старик догадаться, что это хоть и слабая, но ревность, а не просто забота о женщине, которую... Плевать! Да, он хочет знать, так же ли сильно Мэриан любит своего Роберта, как любила его, Локсли, желая остаться с ним на Холме.
- Мэриан долго оплакивала тебя, - мягко ответил старик. - А Роберт терпеливо ждал, когда сердце ее перестанет кровоточить. Случай вынудил ее бежать в Шервуд. И потихоньку она оттаяла, начала жить, как ты и просил ее. Не считай, что она виновата перед тобой. Мэриан никогда тебя не забывала. Да и никто не забывал.
- Не буду, - кивнул Робин. - Я был мертв. Или все равно, что мертв - для нее и парней. Наверное, мне стоит и дальше оставаться мертвым? Только... как же мне жить теперь?
Он глянул на Хэрна и вновь коснулся шрама, который сделал его неузнаваемым. Мертвый, но живой. Судьба продолжала смеяться над ним.
- Я думаю, Рогатый, Хэрн-Охотник, не зря послал мне видение, - медленно ответил старик. - Не знаю, что за сила спасла тебя, но она осталась с тобой, я чувствую.... А ведь я тоже когда-то попал в эту пещеру почти умирающим - прямо из волчьей ямы. Хэрн вытащил и лечил меня. И учил. Теперь... я учил и буду учить тебя. Все время, оставленное мне Охотником. А потом уйду в его стаю. Ты ведь не забыл еще, как читать руны?
Робин задумчиво кивнул.
- И я буду следующим хранителем Шервуда?
А что? Эта судьба ничуть не хуже любой другой... Воевать я уже устал, податься, по сути, мне некуда. Если старик видит во мне силу, пусть учит... А я буду защищать не только Шервуд, но и Мача, Маленького Джона, Назира, брата Тука, Уилла Скарлета и... да, Мэриан. Ладно - ради нее - и ее Роберта тоже.
- Шервуда. И этой земли. Ты сам станешь Шервудом.
- Меня называли Вороном в той стране, куда я попал с Холма, - вдруг сказал Локсли.
- Нет! - Хэрна передернуло. - Мы ведь похоронили тебя со сломанным луком, как положено...То есть того, кто лежал на вершине холма вместо тебя. Мэриан всех привела к Холму, где ты сражался с шерифом и его солдатами. А там - громадные тучи воронья. Откуда взялись только... Отяжелевшие от падали, мерзкие твари. Мы почти оглохли от их дикого карканья. Мэриан и Мач стреляли в них, чтобы отогнать от тела, но - поздно. Лицо уже было исклевано до неузнаваемости - ни глаз, ни рта... Одежда разодрана, в грязи и крови. Прости...
- Нечего прощать, - решительно ответил Робин: видеть старика подавленным, виноватым у него не было сил. - Ты - не знал. А Мэриан и Мач еле ушли из окружения ноттингемских солдат. Да и сам я не сомневался, что сдохну, хотелось только, чтоб поскорее. Я жив. И рад этому. Несмотря на все... Хватит. Так как мне называться?
- С Рогатым частенько шел не только олень, но и волк... Не Фенрис, а просто волк, хозяин стад. Зовись Рандвульфом - Волком-Защитником, пока не станешь Хэрном.
***
Робин навестил всех. Это была хорошая проверка. Называясь Рандвульфом, он ходил и в Уикхэм, и в Ноттингем, и, конечно, проведать, как живут теперь его друзья.
В деревне его не узнали, но обрадовались, что у Хэрна появился ученик, который мог помочь умирающему старику, а потом - чего уж скрывать - и им самим, когда станет новым Хэрном.
Ноттингем стоял на месте, а вот де Рено уже не сидел в шерифском кресле, что удивляло несказанно. В свое время ушлый шериф выкрутился даже из лап короля Ричарда. И Гизборна не было. Жители мели что-то про королевскую немилость... По слухам - их обоих казнил принц, тьфу ты, король Джон. Надо же, а Гизборн оказался неудачлив до конца. Жаль. Робин прислушался к себе. Нет, правда ведь, жаль. Он бы не отказался глянуть на своих бывших врагов - все-таки ниточки, связывающие его с прошлым.
А в поисках ребят пришлось обегать все графство Хантингдон.
Маленький Джон, наконец-таки, женился на своей Мэг-Рыбке. Они мирно жили на ферме, подаренной им Робертом, приютив и Мача. Названый братец был все таким же кудрявым и рыжим, хотя и возмужал, конечно, и избавился от наивного взгляда. Кажется, собирался жениться. Ну что ж, если жена попадется умная...
Уилл вспомнил, что он солдат - стал капитаном в маленьком замке на границе Хантингдона. Может статься, Роберт его туда засунул, чтобы Скарлету было, куда девать свою знаменитую воинственность...
А Назир с Туком остались с Мэриан... ну, то есть с Хантингдонами в Брамптоне. Однажды Робин видел их всех, вместе. Верхом на конях, они ехали в Нортгемптон... на ярмарку, что ли. Все такой же темнолицый и сумрачный Назир впереди, сабли за спиной. Взгляд почему-то настороженный. Охранял, наверное. Двое солдат в конце отряда - не в счет. Тук умудрился растолстеть еще больше. Кажется, мул под ним аж приседал на задние ноги - еще бы, тащить такую тушу. Робин полюбовался на его хитрую рожу, но монах проехал вперед по дороге, и пришлось перевести взгляд на графа и графиню. Да ну... Не выглядела здесь, на проселочной дороге, Мэриан графиней. Даже покрывало головное казалось лишним. Все такое же свежее лицо, милое, улыбающееся. Веснушки, вроде, стали поярче. Девчонка! Робин поперхнулся, разглядев ее начинающий круглиться стан. Нет уже, не девчонка - мать и снова скоро станет матерью. Робин слышал, что у Хантингдонов родился сын... И счастливый супруг рядом.
Счастливый, да. Это надо было самому увидеть, как он улыбался Мэриан, словно она солнце, жизнь его. Да так оно и есть, похоже...
Каким Человеком-в-капюшоне был Роберт, его преемник? Честным, справедливым и веселым, да. Целым он был, не разорванным... Сам Робин защищал других, но дрался еще и за себя, за своего убитого норманнами отца, теперь он это понял. А Роберт - просто защищал. Может, потому к его теплу, к его улыбке потянулась Мэриан. Ну, прощайте...
Робин-Рандвульф постарается не перейти вам дорогу. Ему вдруг показалось, что над головами Хантингдонов прошла тень - то ли облако на мгновение закрыло солнце, то ли птица пролетела. И Локсли сделал самый простой знак от дурного глаза - сложил пальцы рожками.
***
Совсем скоро Робин-Рандвульф понял, что старик умирает. Когда Хэрн вышел на белый свет из пещеры в их первую встречу, Локсли аж оторопел, ясно его разглядев. Морщины сильнее прорезали его щеки и лоб, седые волосы паклей обвисли вокруг изможденного лица, скулы обтянула желтая кожа. Время от времени Хэрн хватался за грудь, растирал ладонью. И Робин спросил, разрываясь от жалости и страха за него.
"Время мое приходит. Умираю", - усмехнувшись серыми губами, спокойно ответил Хэрн. Кажется, он отлично знал, что суровый бог оставил ему возможность научить Робина всему: варить зелья, читать знаки судьбы, чуять силу, скрытую в деревьях, земле и камнях, а самое важное - слышать бога. В снах, полете птичьих стай, шуме ветра, ряби на воде. И с каждой отданной частицей знания старик слабел все сильнее и сильнее. Почти не помогал отвар из листьев "лисьей перчатки", приносил только короткое облегчение, а потом Хэрн снова морщился от боли, застывал, боясь вдохнуть. Робин не знал, как помочь, и скрипел зубами от беспомощности. Хэрну еще и успокаивать своего сына приходилось. "Я слишком долго живу, - говорил старик тогда. - Не бойся, ведь я иду к своему Рогатому. А вот тебя ждет служение, думай об этом".
Легко сказать - думай! Остаться одному и отвечать за Шервуд. И перед Шервудом за людей. Без подсказки, без поддержки.
"Ты же был вожаком Волчьих Голов, - мягко напоминал Хэрн. - И принимал решения, отвечал за всех". Да, но тогда Робин не был богом. Обыкновенный человек, волею судьбы оказавшийся в Шервуде.
Когда старик слег, пришлось уже самому Робину идти вместо него на Праздник Благословения в конце лета. Они боялись оба: Хэрн того, что сын так и не поверит в себя и свою силу, а Робин, что его благословение не подействует, что все - не дай Рогатый! - узнают бывшего Человека-в-капюшоне. Надевая балахон из оленьих шкур, путаясь в нем, Робин тихонько ругался под нос. Наряд оказался тяжелым. А еще ж оленьи рога водружать на свою голову. Старик хмыкал на своем ложе, но молчал, все уж сказано - какие слова произнести, как руки воздеть, о чем думать.
- Кажется, всё, - обреченно проговорил Робин, надевая наконец рогатое украшение на голову.
- Да явится Хэрн! - еле слышно ответил старик, с трудом поднял худую руку. - Иди, все будет хорошо.
Робин шагнул к плотику, который давно починил. Вообще-то из пещеры был и другой выход, но почему-то привычная переправа через озеро успокаивала, и Локсли чаще пользовался именно ею. Привязав плот к колышку на другом берегу подземного озера, он вышел из пещеры.
На Шервуд опустились густые синие сумерки. В траве зажглись светляки, а над головой, их отражением, далекие звезды. Не холодные, как в Норвегии, а теплые золотые огоньки. Тишина. Дневные птицы уже угомонились, а совы еще не вылетели на охоту. Сытые в конце лета волки бегали где-то далеко в чаще. Спали олени, подрагивая во сне чуткими ушами...
И Робин вдруг почувствовал мерное дыхание Шервуда, ощутил весь лес, от опушки до опушки. Легкий ветерок гулял то ли по его волосам, то ли по верхушкам дубов - человек не мог бы сказать точно. Он уже не принадлежал себе. Его руки были руками Рогатого, ноги - ногами Рогатого. И даже сердце билось по-другому, очень медленно, не по-человечьи. Пора! Вот и белесый туман застелился по темной траве. Хэрн шел, и деревья почтительно раздвигали перед ним ветви. Это их бог шел посредником к людям, дабы свершился древний завет - древнее молодых верований, - не подвластный каменным храмам и проповедям суровых священников. Завет между живым лесом и человеком.
Хэрн узнавал - и не узнавал притихших уикэмцев. Вот постаревший, согнутый годами староста Эдвард, рядом его выросший молодой сын. По ясному, умному взгляду парня Хэрн видел, что тот обязательно сменит отца на посту. Жертвы - дары нового урожая - принесены в самых лучших мисках. Женщины тревожно смотрят в лицо Хэрна и не решаются нарушить звенящую тишину, спросить, почему на этот раз Рандвульф пришел, а не его наставник. Хэрн поднял руки вверх, чувствуя, что и люди, и лес ждут ответа бога, одинаково затаив дыхание. Чужая воля заставила шевелиться его губы: "Благословение дано! Празднуйте, дети мои!" Рогатый величественно склонил голову и... оставил Робина.
Тот чуть не упал, чудом удержавшись на задрожавших ногах. Сердце вдруг понеслось вскачь. Локсли заставил себя дышать медленно, проморгался и улыбнулся толпе вокруг, надеясь, что получилось не слишком вымученно.
Он хотел было уйти, чтобы не мешать празднику. Помнил, что сейчас начнутся пляски вокруг костров. Парни и девушки, мужья и жены разобьются на пары. Хэрн всегда приветствовал животворящую силу, плодовитость и плодородие. И веселье продлится до утра. Да, надо бы уйти... Он шагнул назад, в совсем уже густые сумерки, под ветви деревьев, туда, куда не достигали огни костров... Но на полушаге его остановил горячий, быстрый шепот: "Рандвульф, подожди!". Ох, какие шальные у нее были глаза и влажные губы... И румянец на щеках. А рука, охватившая его запястье, крепкая и горячая. Храбрая малышка, выбравшая не кого-нибудь из деревенских парней, а самого Хэрна. Робин улыбнулся в ответ и поддался дурманящему, сладкому запаху резеды, исходившему от ее волос.
***
Конечно, он вспоминал Мэриан. Пусть не так часто, как раньше, но сердце все же екало, если Робин видел ее во сне. Он всегда помнил, как необыкновенно менялось, будто утренним солнцем освещалось, лицо его Майской Розы, когда она улыбалась. Теперь - уже давно не его. Время ушло, осталось только вот это мгновенное сожаление. Оттого Робин никогда больше не ходил в Хантингдон, избегал всех мест, где мог встретиться с Мэриан и ее мужем. И когда старик велел ему найти каменный круг, принадлежащий Бригитте, - на юго-западе от Шервуда - он постарался обойти Хантингдонское графство десятой дорогой. А старик упрямо не желал рассказать, куда именно надо идти. Робин, мол, должен был найти сам.
Вот и искал, шастал по рощам и полям, сторонясь людей. Устал, как собака, гоняющаяся за зайцем, но нашел. Уже почти около Нортгемптона, на пологом холме, торчали из высокой травы огромные обтесанные камни. Три стоячих, остальные - давно поваленные временем, а может, и людьми, разуверившимися в старых богах.
Робин чуял силу, теплую, как жар от небольшого костра. Да, Бригитта тоже была здесь, как и Хэрн, тоже хранила эту землю. "Здравствуй, мать", - тихо произнес он, глядя на покрытые трещинами камни. Туманная фигура на мгновение возникла перед ним и исчезла. Остолбенев, Робин вглядывался в камни, надеясь увидеть ее хотя бы еще один раз. Откуда-то он точно знал, что у богини лицо его родной, давно умершей матери, лицо, которое он не помнил. Но Бригитта больше не отозвалась.
Робин побрел прочь, чувствуя растерянность и усталость. В ближайшем лесу он нашел поляну с ручьем, хорошенько умылся, избавляясь от наваждения, и уселся на валун под дубом. С собой было вяленое оленье мясо и кусок хлеба. А вода - вот она, холодная, так что зубы заломило, но зато чистая. Осенние денечки стояли погожие, теплые. Солнышко разморило. После зряшных блужданий по окрестностям хотелось не то что посидеть, а полежать. Останавливало только, что в этих краях Робин не бывал, а попадаться на глаза охотникам, чьим-нибудь слугам или солдатам ни к чему. Так и сидел, чуткий, готовый мгновенно прыгнуть через ручей и скрыться в береговых кустах.
У самых ног, в пожухлой траве, запуталась рыжая бабочка, словно огонек родился в сухих, ломких стебельках и бился, бился... Не мог вырваться. Знак его бога или просто глупый поздний мотылек? Робин нагнулся и тронул пальцем травинку, выпуская бабочку на волю. Закружившись, она поднялась вверх и скрылась среди желтеющих листьев. А на ветке, над самой головой Локсли, сидел маленький сокол-дербник, да не дикий, а ловчий, с опутенками на лапках.
- А ты тут откуда? - не удержавшись, спросил Робин, - Ты чей?
Дербник глянул на него темным глазом, но, конечно, не ответил. Но и не улетал, будто правда слушал, что скажет человек.
- Жалко, что Хэрн не понимает язык птиц и не может меня ему обучить. Мы б поговорили с тобой, маленький храбрец.
Робин говорил негромко, чтобы не спугнуть сокола. Его хозяин или хозяйка должны скоро объявиться. А! Вот и глухой перестук копыт совсем рядом. Робин на всякий случай надвинул капюшон на глаза и стал ждать.