Долог был твой путь домой. Роман о сэре Гае Гизборне. Часть первая. Глава девятнадцатая.
Что же, обещанного вина из Бордо пришлось подождать. Пока еле живого Лиса сгрузили с коня во дворе крепости Сен-Макари, которую Гизборн в потемках даже и разглядеть толком не сумел, пока определились - кого куда... Короче, в тот вечер так ничего и не вышло - ни выпить, ни поговорить. И в следующий вечер - тоже.
Новый Гизборновский сюзерен, барон Гийом де Норвиль, воспринял явление новых воинов под свою руку однозначно: служить, служить и еще раз служить. Служить Королеве...* Вчера приехали - сегодня в дозор. Сегодня приехали - завтра в дозор... Завтра приехали - ясен пень, послезавтра в дозор. Ах вы приятели с де Кордсом, вместе выросли? Вот и поедете завтра вместо него... С жильем и провиантом ваши люди разобрались? Вот и отлично, ступайте!
Гизборн аж головой потряс. Вообще-то он не то, чтоб ожидал иного приема - невелика птица, но барон де Норвиль столь явно мыслями пребывал где-то в ином месте, а отнюдь не в парадном зале своей крепости, что это было очевидно даже и сэру Гаю в темноте. Интересно, а почему это барон сидит с одной только свечой?
Очень быстро выяснилось - почему. В крепости Сен-Макари в достатке не было ничего, кроме песка.
Обустроена крепость была неплохо во всем, что касалось военных действий. Простой и ясный план без излишеств: там - конюшни, здесь - колодец, вот тут жилые помещения... И главное - квадратный донжон. Вокруг - стены, правда, из камня пополам с глиной, но зато в десять ярдов толщиной.
Рыцари помещались в длинном полутемном покое на первом этаже донжона, вровень с землей, все вместе, кроме командиров отрядов. Посередине всего покоя шел длинный узкий проход, а по обе стороны располагались спальные места, нечто вроде дортуария в монастырях. Ну, рыцарям-крестоносцам вроде как и положено жить почти монастырским уставом...
На ночь казарма разгораживалась легкими полотнищами, создавая каждому иллюзию отдельной комнатки при общем потолке. Внутри такой комнатки имела место деревянная кровать - и, пожалуй, что больше-то и ничего. Дальше все обустраивались сами. Доспехи - на распялку, барахло - на пол или в сундук, если он есть. В ногах кровати, у общего прохода - соломенный тюфяк для оруженосца. Кто-то из рыцарей ставил крошечный складной алтарчик у изголовья. Кто-то - нет. Только этим личные пространства и отличались одно от другого.
Самому Гизборну, как командиру пятерки, досталась комнатенка на втором этаже донжона. Даже с маленьким окошком под самым потолком, которое можно было закрывать либо тряпицей, либо деревянным ставнем, когда шла пыльная буря или жара снаружи превышала жару внутри. Точно такая же, как в казарме, деревянная кровать, плюс стол и табуретка. На столе глиняный кувшин. А что, богато живу... Дерево, как я понял, здесь на вес золота. Ну, и что же будет видно из того окна? Если на табуретку встать.... Луну будет видно... больше ничего. Да и не на что здесь смотреть, похоже. Только на дорогу. А на нее пока мне смотреть бестолку.
Утром следующего дня Гизборн спозаранку полюбовался, как Стрикстон вправляет мозги местному лекарю. Весь гарнизон стал в курсе того, что конкретно нужно сделать оному специалисту со своей головой... А заодно все желающие могут запомнить, что такие раны, как у де Кордса, следует лечить чудодейственной полынью, из каковой надлежит, порубивши мелко, изготавливать компрессы, и которая... Дальше Гизборн помнил чуть не наизусть, наслушался уже. Сам скоро сможет кому хочешь вывести глистов, остановить понос и заживить любую рану. Ладно, сэр Уидон, ты напроповедовался? Тогда едем...
Лишь к вечеру пятого дня так совпало, что и де Кордс был в состоянии что-то говорить внятное, а не костерить всех лекарей, сколько их ни есть в христианском мире, на чем свет стоит, и Гизборн выкроил час свободный. Однако выяснилось, что пить вино медикусы запретили хором - и брат Ирмелин, признавший авторитет Стрикстона в вопросах врачевания, и сам Стрикстон. Потому бордо пребывало в погребах, где и быть надлежит доброму вину...
Войдя в Ренарову комнатенку, Гизборн саркастически ухмыльнулся: как есть лисья нора, только перьев куриных повсюду не хватает. Ну и беспорядок...
На стене висит щит, правда, чуть кривовато висит, да и золото на нем чуть не вовсе стерлось. Как там у де Кордсов: "Храбрость и осторожность приведут к успеху". Похоже, что пока не привели. Красный - храбрость, черный - осторожность, золото в голове щита - могущество, успех. Вон прям какой успешный успех, валяется с перевязанной рукой на кровати в какой-то шелковой халабуде, как оно там называется, халат, что ли?
Меч в стойке, кольчуга на распялке... Рядом на полке - маленькая статуэтка святого Жермена Осерского**, сбоку прилепленный свечной огарок и крошечный кувшинчик со святой водой.
В углу комнаты, так, чтоб падал свет из окошка, висит клетка с двумя голубями. Птицы тихо копошатся на жердочках и издают противные звуки.
Под кроватью обретается, и похоже, что давно, яркая подушка с кисточками, рядом с изголовьем стоит серебряный узкогорлый кувшин, явно местной работы. Как видно, пустой...
Окошко закрыто обрывком цветного когда-то шелка, на столе, рядом с масляной лампой с отбитым носиком, наполовину замотанные в такую же ткань, виднеются какие-то книги. Книги? У де Кордса? Гизборн потянул за кончик шелковой обертки тяжеленных фолиантов и недоуменно воззрился на приятеля:
- Это тебе зачем?
- Читаю! - Лис расхохотался, видя изумление приятеля. - Да не таращься ты так, Гизборн! Конечно, я могу их прочесть... Я теперь знаю и арабский, не только латынь. Но зачем мне их читать? Я было открыл одну, а там стихи! В каковых говорится о том, что истинно мудрому мужу надлежит голодать, нежели есть, что попало, и пребывать в одиночестве, нежели в дурной компании***. Ага, сейчас... Сразу видно, что ни разу этот "истинно мудрый" не голодал. И один не был. Когда один, так и висельнику обрадуешься, правда, сэр Гай? Нет-нет, это не намек! - и де Кордс замахал на Гизборна здоровой рукой, снова рассмеявшись. Лису, по старой привычке, явно нравилось дразнить Гая. - Так что они лежат на черный день, дорогие ж. Достались с бою, а припрет, так продам! Вот если б там другие стишки были, а? Как, помнишь, в том борделе, куда мы сопляками таскались, школяр тот из Сорбонны пел? Ты еще покраснел тогда?
- Врешь! Я никогда не краснел! А ты вечно ходил с настолько грязной рожей, что и покраснел бы, так никто б не заметил!
Лис сунул руку под кровать и отработанным жестом запустил в Гизборна подушкой. Столь же четким движением Гизборн выбросил руку перед собой, ухватил подушку за уголок и швырнул обратно, опрокинув привставшего было де Кордса навзничь. В ту же секунду откуда-то из темного угла комнаты, из-за занавески, выскочил взъерошенный Ахмет, замахал урезонивающее руками и закудахтал нечто укоризненное. Но зря всполошился: оба рыцаря уже хохотали.
- Повелся, повелся, чурбан белобрысый!
- Трепло... Был болтун и стался!
- А теперь, сэр Лис, рассказывай. - Гизборн, отсмеявшись, плюхнулся на табуретку и оперся спиной о стену, показывая, что расселся надолго и намерен настоять на своем. - Что-то сдается мне, что те замотанные по уши ребята с серпами ждали именно тебя.
- Слушай, Гизборн... Отвяжись. - И Ренар завертелся, пытаясь устроиться в постели поудобней. Подскочил Ахмет, ловко подсунул хозяину подушку под спину и будто испарился в полумраке.
Гизборн помотал отрицательно головой и отцепил с пояса припрятанную до поры кожаную фляжку. - Эль. Английский. Хочешь? - И отхлебнул сам прямо из горлышка. Утер рот тыльной стороной ладони, сунул фляжку Лису и продолжил: - Паломников - и даже тех рыцарей, что были при них - эти дьяволы свободно пропустили. А пилигримы были в оазисе, это точно. Следы и ракушки с паломничьих шляп. Я видел. А про то, что с тобой поеду я с отрядом, знать никто не мог. Так что, похоже, они не рассчитали своих сил. Я прав?
Де Корд скривился, понюхав пойло. Однако глотнул, вытаращил глаза на Гизборна - как, мол, можно пить такую дрянь, но понял, что не отвертится. И приложился к фляжке еще разок.
- Да прав, прав... Твой бы умище, сэр Гай, да в нужном месте... Долгая история. Ахмета видел?
- Ну. Видел.
- Так вот... Еду я как-то со своими, лет пять тому уж, только еду не в Акру, а к границе. Там еще крепость есть, сам увидишь. И замечаю я вдалеке дым, а у дороги кучу тряпья. Подъезжаю, куча тряпья подымается и повисает на поводе моего коня. Это вот этот самый Ахмет и был. Наскочили из-за границы сельджуки, сожгли деревню дотла. Сам Ахмет в поле был, далеко, не успел. Да и успел бы, толку-то... И его б порубали, как его родных, отца, жену и детей. Так вот, висит он на поводьях и бормочет, что примет Крест Святой, что станет моим рабом до самой смерти, жизнь свою мне отдаст... Помоги, мол, рыцарь, отомстить за семью. Он, видишь ли, немного тронулся с тех пор... Раб - не раб, но не бросать же его там было? А после... После выяснилось, что в пограничных деревнях у него много дальних родственников - и на нашей стороне, и по ту сторону границы... Понял?
Гизборн кивнул. Становилось ясно, чем тут занимается Лис...
- А не так давно, месяц тому, с Ахметовой помощью я взял одного тут... Голову его привез д"Ибелину. А теперь туркам нужна моя голова, представляешь? - и Лис весело, напоказ, осклабился. Только вот глаза у него были жесткие, как камушки по дороге в Акру. - Наше с тобой начальство, барон де Норвиль, на основе моих данных затевает скоро тайный рейд. Тайный, потому что при дневном свете у нас мир с сельджуками... Предполагалось, что я отряд поведу... Я ж знаю арабский, Гизборн, уже говорил тебе. И рожей сойду за местного. Но теперь... Ахмет проводником пойдет, а сам-то вот я... Н-да.
- А шрам на морде ты тоже в рейдах заработал?
- Да нет, - и Лис досадливо передернул здоровым плечом. - Это вообще глупость была. Поединок. Не спрашивай, не скажу!
- Женщина?
- Да чтоб тебя! - де Кордс в ярости вскинулся на своих подушках. - Заткнись и не задавай дурацких вопросов, я тоже не слепой! У кого в плаще была серебряная хрень? - Лис поостыл и перестал орать. Протянул руку за фляжкой, отхлебнул и чужим голосом выговорил: - Женщина, да. Один идиот вздумал за ней приволокнуться. Узнал случайно... увидел, как я из ее дома выхожу тайком. И вот... Дескать, тебе, де Кордс, она не отказывает, отчего б ей не приласкать и меня тоже? Я его вызвал. Убил. Схлопотал вот эту метку. А потом выяснилось, что тот идиот был троюродным племянником коннетабля! И черта мне теперь здесь лысого... а не продвинуться по службе и разбогатеть... - и де Кордс запрокинул голову, допивая то, что еще оставалось во фляжке.
Гизборн помотал неодобрительно головой, поднялся, забрал у Ренара из рук опустевшую фляжку и направился к выходу. А чего тут скажешь? Напоследок, уже у выхода, он полуобернулся, стоя в дверном проеме - де Кордс уже и забыл, что Гизборну сроду приходится пригибаться в дверях - и спросил: - Слышь, Лис, а гульки тебе зачем?
В церковке Сен-Макари шла дневная служба, а в голову лезли вовсе не мысли о божественном. Смотреть здесь было особо не на что, поэтому Гизборн думал, машинально повторяя все то, что необходимо было повторять за святым отцом.
Ну ладно, обычный бы рейд... Но чтоб сразу, чуть не на другой день по приезде - и на полузаконное задание... Вообще-то такого расклада я не предполагал. А придется. Никто тебя, сэр Гай, не спрашивал. В этой тайной вылазке я заменю Лиса, вот так-то... Ихняя баронская милость де Норвиль изволил распорядиться. Хотя, чего я бешусь-то? Все ж ясно, как Божий день.
Почему де Норвиль отправляет именно их отряд? Потому, что сэр Гай Гизборн - друг сэра Ренара де Кордса. Это раз. Рейд - кроме всего прочего - затеян против Лисова кровника, значит, Гизборн будет драться...
Второе: судя по видочку здешней крепости, слухи действительно правдивы -рыцарей не хватает даже для удержания границ, не говоря уж об освобождении Иерусалима. Следовательно, незачем рисковать своими, давно проверенными людьми, а надо послать в бой новичков. И посмотреть, что будет. Полягут - не жалко, уцелеют - вообще замечательно...
Хотя я сам, может, и поостерегся б вот так, с бухты-барахты, неизвестно кого посылать... когда никто не знает, что новобранцы из себя представляют и что могут в бою. Но, возможно, это и разумно... Кстати, ха, а ведь бой в том оазисе был первым палестинским для моих парней. И вообще первым нашим совместным. Ну и что - всё вполне неплохо... Живы. Подчиняются. Драться могут. Отлично... Но.
А вот и служба закончилась.
Кажется, де Кордс дергался не меньше самого Гизборна. Пока седлали коней, сэр Ренар всё пытался сообразить, не забыл ли он чего объяснить сэру Гаю и не забыл ли чего сэр Гай из этих объяснений. Так что Гизборн уже еле сдерживался, стиснув зубы. Эх, послать бы тебя, друг Лис, в... постель!
Да, я помню, мы не должны никому попадаться на глаза - ни своим, ни чужим.
Да, я помню, что надо ехать тайно.
Да, конечно, проще скрыться на пустынных тропах, чем объяснять соседнему патрулю, на кой черт мы изображаем рождественских ряженых. Своих, допустим, еще могут обмануть сарацинские балахоны, натянутые поверх доспехов, маленькие круглые щиты, луки, закинутые за спину ради маскировки. Но уж никак не сарацин. Турки при свете дня разглядят и здоровенных лошадей, и сплошь прямые франкские мечи, а главное - наши не по-местному бледные рожи и уж совсем светлые глаза. Да провались ты!... Сам знаю, что на местных уроженцев смахивают разве что братья Когенхо да черноволосый Стрикстон. И то, если сильно не приглядываться.
Ахмет, мелкий, с растрепанной бородищей, кудлатый, как черт из преисподней, крутился рядом и недовольно цокал языком. Гизборну очень хотелось засветить ему в прямо промеж черных глаз, кулак ощутимо чесался - цокай не цокай, в смуглого Лиса сэру Гаю точно не превратиться.
- Не забудь, - вклинился словно подслушавший мысли Ренар, - твои валлийцы...
- Когенхо - норманны!
Рыкнул и легче стало.
- Хорошо, норманны, но похожие на валлийцев, - покладисто поправился Лис. - Так вот, они пусть едут впереди. А вас всех придется заматывать до самых глаз. Особенно тебя и рыжего. Про оруженосцев вообще молчу.
Смерть Христова... Как на подбор - соломенные да русые - один Джек чего стоит с его патлами. Отплевываются, но напяливают чужое тряпье. Ну и чучела...
- Может, лучше вам уж сразу и глаза завязать? Чтоб точно не видно?
Шутит он так, бургундец х... хитрый.
- Зуб Господень, угораздило же меня с этой рукой! Лучше б я сам ехал... И не вскидывайся, Гизборн, прекрасно ты всё понимаешь. Но де Норвиль прав. Уйдут бедуины вглубь, за Тивериадское озеро, к Дамаску, ищи их потом. До следующего набега, когда сами объявятся. Живут они этим, черти.
- Как ты их назвал? Беда...беду...тьфу, не выговоришь. А почему ты думаешь, что они будут сидеть-ждать нас на месте? Палестина большая.
- Бе-ду-и-ны, Гизборн, запоминай - не раз встретишься. Им все равно, кого грабить, вот их и науськивают на наши земли. Кому это надо, тот и науськивает... Бедуины это не племя, это образ жизни такой... Они - кочевники, и ходят всегда, раз за разом, по одному и тому же пути. И это для нас очень хорошо.
Ну что, раз Лис уверен, значит, так оно и есть... Все уже на конях, двух вьючных ведут в поводу Джек и оруженосец Стрикстона. Ладно, двинулись.
***
Как только выехали, Ахмет сразу увел отряд с наезженной дороги. Один раз пришлось затаиться на своей стороне, в холмах, словно сами сарацинами заделались. И не от врагов ведь прятались... Гизборн слышал бряцанье сбруи, французский говор - патруль проехал близко. Обошлось. Не заметили. Дважды ночевали в рощицах, последний раз - почти на самой границе.
А вот и чужая земля началась. Хоть с виду такая же. Песок, холмы, колючки...
Кони должны быть свежими перед боем. Да и люди тоже. Гизборн порадовался про себя, что де Кордс так подгадал время и расстояние, что к последнему привалу они подъехали все-таки раньше захода солнца.
Оруженосцы поводили уставших коней, напоили в маленьком прудике и задали овса. Успели до полной темноты. Ночь здесь наступала внезапно - будто тебе на голову набрасывают тяжеленное волчье одеяло. И всё - не разглядишь ничего даже между ушами Фьюри. Хотя чего там глядеть... песок.
И костер нельзя разжечь - а ну увидят... Пришлось довольствоваться сухарями да разбавленным вином. Сиди, любуйся на жесткий низкий кустарник, даже с виду колючий. Кругом - какие-то непонятные деревья с неприятным чешуйчатым стволом и гроздьями мелких плодов. Похоже на продолговатые сливы, но с желтой кожурой. Ахмет уверял, будто они сладкие, и пить господам рыцарям будет хотеться меньше. Как это сладость может утолить жажду, Гизборн не представлял, и проверять не собирался. А вот оголодавший боров Спраттон накинулся на ягоды, которые срезал забравшийся по стволу Ахмет. Чуть косточкой не подавился, кретин. Чего? Финики? Отвали, Ахмет... Надо одернуть Спраттона, что ли... Чтоб не лопнул, сарацинам на радость... но жарко... лень. Позже, Лис говорил, будет полегче, когда солнце уйдет в синеватую дымку, превратится в тускло-багровый шар и как будто упадет за холмы... Так, ладно, часовые расставлены и порядок назначен, можно позволить себе закрыть глаза, уставшие за день от яркого солнца, провалиться в дрёму. Странно, привиделся лес. Вроде не Шервуд, но явно дома, в Англии. Крикнул над головой маленький сокол, послышался стук копыт. Вот-вот сейчас... всадник... Не враг, нет. Он не чувствовал опасности, только нетерпение. Ну, быстрей, давай, покажись...
- Господин... Мой лорд Гай, вставайте!
Это Джек. Убил бы! Кто ж это был-то? Да ну к черту, чушь собачья... Подниматься, в самом деле, надо. До рассвета еще далеко, но луна, большая, низкая, освещает округу. Не заблудимся. Небо чуть-чуть посветлело. Хорошо. Видно. А вот часовым, если эти бедуины их выставили, сейчас спать охота вдвойне - по себе знаю.
Ну что? Близнецы переругиваются, что-то там перепутав в одежке. Сиуэлл рядом старается не захохотать в голос, зажимает рот аж обеими руками. Спраттон вроде цел после вчерашних слив - не слив. Сопит, забирается в седло, пихает своего оруженосца. А Стрикстон будто и не ложился. Сидит на коне, нахохлившись, грача напоминает, но, вроде, сна - ни в одном глазу. Джек подвел оседланного Фьюри. Пора! Когенхо и Стрикстон уже привычно заняли место в начале отряда.
***
Лагерь кровников Ренара был виден издалека. Несколько унылых деревцов, круг грязно-серых шатров, костер посередине, воткнутый в песок шест с длинной тряпичной полосой, вяло трепыхающейся на предрассветном ветру.
- Ахмет! Шатры видишь? Это - те, кто нам нужен?
Сарацин ренаров, завидев стоянку, весь подобрался, глаза в темноте аж полыхают ненавистью. Похоже, дай ему волю - голыми руками порвет...
- Господин! - хрипит с акцентом, но понять можно, - Никто, кроме Ямана и его родичей из племени Джахалин, не может здесь остановиться. Они! Сыны свиньи и шакала! Я вижу их зеленое с красным знамя!
Зеленое с красным? Как он углядел в потемках, какого цвета эта тряпка на шесте?
- Иди проверь, - велел Гизборн.
Раз он так ждал мести, пусть теперь убедится, что убивать будут именно виновных в набеге.
Пока Ахмет ползком подбирался к лагерю, Гизборн расставил людей.
- Коней беречь - турки их первым делом убивают. Порядок: сэр Айвор и сэр Айвен, вы впереди. Потом я, Стрикстон и Спраттон. А ты, сэр Гэвин, командуешь арбалетчиками, чтоб одну и ту же цель болтами не утыкали. Часовых - снять. Потом валить всех, кто выберется из шатров. И быстро, нам не нужно, чтоб они проснуться успели!
Арбалеты достались оруженосцам - рыцарям будет не до того. Рыцари - боевой кулак, а стрелки - всего лишь подмога. Медленная подмога, поди еще перезаряди тот арбалет, сидя в седле.
Сиуэлл заметался среди оруженосцев, расставляя их и яростно шепотом ругаясь.
О, Ахмет вернулся. Похоже, забыл французский начисто... Лопочет по-своему, но хоть имя - Яман - слышно, и то хорошо. Значит, они, те самые, кого искали. Гизборн коротко кивнул - понял, мол, и Ахмет бросился к своей лошади.
- Вперед!
Пусть эти, в палатках, слышат топот, все равно на своей стороне сразу стрелять не станут. Сначала убедятся, не свои ли едут на огонь костра.
Точно, так и вышло. Часовые бросились к ним навстречу, вопя нечто вопросительное. Ахмет радостно что-то провизжал ответ, но не остановился, как ожидали бедуины, а на скаку снял кривым мечом голову первому же попавшемуся. Гизборн услышал щелканье арбалетных тетив, хриплый вопль Гэвина, скомандовавшего перезаряжать. Заржали чужие лошади, забились у коновязи под деревьями. Орали заполошно турки, выбегавшие из шатров. "Однако они быстро соображают", - подумал Гизборн отстраненно, стоптав кого-то конем, - "Выскакивают уже с веревками и луками в руках". Рыцари Гизборна громадными черными демонами метались среди палаток, полосуя мечами направо и налево. Кто-то пронесся по костру, разметав головешки, один из шатров запылал. Искры кружили в воздухе, дико визжал умирающий конь...
Гэвин прицелился в очередной раз - и внезапно будто увидел все сражение целиком. Сверху луна заливает холодными лучами голые холмы... Близнецы, будто захмелевшие от крови, вьются двумя дьявольскими волчками вокруг горстки сарацин, вставших спина к спине. Свиноглазый Спраттон угрюмо и ожесточенно кого-то рубит, молча, страшно... Стрикстон, больше обычного похожий на птицу в развевающемся плаще, ударил сарацина по шлему - тот упал, захлебываясь кровью, но продолжал барахтаться. И Стрикстон, подхватив торчащее из песка древко копья, легким, точным, чистым движением аккуратно добил раненого, как грач склевывает червяка на грядке.
Одному из сарацин удалось набросить петлю на Айвора... или Айвена? И в ту же секунду его брат двумя ударами разрубил веревку, как тонкую черную змею, и ударил мечом наискось, развалив врага чуть не надвое. Стрикстону, оказавшемуся рядом, пришлось наехать на упавшее тело. Гэвин будто слышал хруст ломаемых копытами костей...
Гизборн галопом подскакал к шатру, над которым развевался флаг. Да, красно-зеленый, Ахмет правильно разглядел.
Навстречу выскочил из шатра высокий, жилистый сарацин в кольчуге. Что-то гортанно крикнул. Долго ж он возился... Гляди, и зеленую чалму намотать успел. Нет, Гизборн не собирался ему давать поединка. Много чести.
Сарацин увернулся от копыт Фьюри, но отбежать далеко не сумел. Вскинул руку с кривым мечом, защищаясь от удара сверху, падающего, как молот на наковальню. Дедовский Гизборнов меч словно не заметил тонкого лезвия вражеского клинка, раздался жалкий звяк. Сарацин отшатнулся, а Гизборн успел ударить еще раз, в незащищенную голову. Что мне твоя чалма... Рядом завопили: "Яман!" - и Гизборн еле удержал коня, потому что чуть не под ноги вороному, прямо к трупу сарацина в кольчуге подскочил Ахмет. Балахон разорван, глаза вытаращены, борода опалена, в углах рта показалась пена. Коршуном пал на врага и одним ударом перерезал горло. Хоть нужды-то и не было, сарацин мертвее мертвого.
Гизборн огляделся. Все кончено. Свои целы, только двое из оруженосцев ранены, но легко, в седлах удержатся. Спраттон скептически разглядывает кривой меч, забранный из руки убитого. Трупы валяются на песке, один - головой в костер.
Надо скорее убираться. Их же слышали за сто миль, этих визгунов немытых... Возьмем сарацинских лошадей и ту тряпку-флаг бедуинов, будет Лису гостинец. Гляди-ка, Ахмет-то себе награду уже нашел: отрезал напрочь голову тому Яману, засовывает в кожаный мешок. Ну-ну... Памятный подарок.
- Уходим! Быстро, тихо. Ахмет, веди обратно.
Что-то царапает, что-то не так.
Не так, как ты ожидал, сэр Гай? Или не так, как должно быть? Все ж вполне неплохо...
Только тогда, когда перешли границу, и уже можно было содрать с себя сарацинские балахоны, Гизборн понял, что ему не понравилось там, у разгромленного лагеря. Выражение лица Стрикстона.
Сэр Уидон стоял ровно посредине впитавшейся в песок кровавой лужи. Молча стоял, смотрел под ноги. И лицо у него кривилось в непонятной гримасе... То ли досада, то ли отвращение.
Странно. Ведь он храбр, я сам видел. Бьется четко, умело. Чего ему не живется? Ладно, увидим. Сначала добраться до Сен-Макари, а потом уже все остальное.
***
Долго Гизборну ждать не пришлось.
Через день по возвращении, в обычном уже патруле, когда отряд сэра Гая заведенным порядком дотрюхал до видимости Акры, и пора уж было поворачивать назад, Стрикстон подъехал к нему вплотную. Ага, то-то ты, сэр Уидон, утром вышел от барона де Норвиля мне навстречу. Дозрел, стало быть.
- Сэр Гай...
- Слушаю.
- Сэр Гай. Я понял. Вот именно здесь, в Святой Земле, я, наконец, понял... Я не хочу, не могу больше убивать. Я должен лечить. Это - мой долг. Меня сам Господь сюда привел, это судьба, и теперь мне невместно пренебрегать далее своим долгом и призванием. Я слишком долго колебался, но вот - решил. Сначала ваш друг де Кордс был послан для моего вразумления... Потом - лекарь этот малограмотный, брат Ирмелин. А ведь он еще из лучших, как я понял... А уж там, после боя, утром - я решил. Я поеду прямо сейчас в Акру и поступлю в Орден иоаннитов, как и собирался еще в Англии. Я - должен. Но... Вы ведь не сочтете меня трусом?
- Трусом?! Стрикстон... Сэр Уидон... - Гизборн никогда не умел говорить прочувствованных слов. А сейчас - хотелось. Еще хотелось дать Уидону по башке. Вон он чего маялся, оказывается... - Что ты метешь? Я видел, как ты дрался... Но... Я видел, и как ты там смотрел на убитых. Поезжайте, сэр. Вы, да, Вам нужно... И должно. И я - Ваш должник, Уидон. За Лиса... Поезжайте. Еще увидимся. - Гизборн махнул рукой остальным: - Возвращаемся! В Сен-Макари!
Отряд развернулся и зарысил по дороге на Сен-Макари, а двое всадников отделились и повернули на Акру - Стрикстон и его оруженосец.
***
Гизборн сидел на лавке под навесом и благодушествовал. Небо было синее, солнце было желтое, и еще не слишком припекало... Девка-венецианка была вполне ничего себе, хоть и рыхловата, на его вкус... Но у нее хоть зубы почти все целы. До сих пор Гизборна передергивало, когда вспоминал, как его по первости занесло в сирийский бордель. Брр... Девки там от нечего делать грызли сахарный тростник - дешевое и не так давно появившееся в их распоряжении угощение. Да, тростник появился, а зубы стали пропадать. Как улыбнулась Гизборну тамошняя, на первый-то взгляд, веселая и бойкая смуглая девица, так его оттуда и вынесло. Еле отдышался потом... всяких видал, но чтоб полон рот был черных пеньков, нет уж, увольте...
Так что нынешней ночью ему было грех жаловаться. И нынешним утром его тоже все вполне устраивало, даже кислое и сильно разбавленное вино, которое здесь подавали, на маленькой площади с фонтанчиком посреди, чуть не в центре венецианского квартала. Вина, кстати, имелся еще чуть не целый кувшин... А вот Лису пора бы и появиться уже, хорош валандаться. Ну да ладно, в Сен-Макари их ждали только к вечеру, успеется... И Гизборн прислонился к теплой стене трактира, прикрыл глаза и вытянул ноги подальше. Ему было хорошо, спокойно и уютно на залитой утренним солнцем площади. Даже вонь от рыбного рынка, который располагался совсем рядом, в двух кварталах отсюда, в общем-то, не мешала. Кстати, о вони... Сказать в другой раз девке, чтоб не приносила больше эту свою воду с гвоздичной солью, что ли? Пусть другую какую тащит, а то ведь на три мили теперь прет, гвоздикой-то...
- Сэр?...
- Мммм?
- Сэр, на вашем месте я бы все-таки открыл глаза, - Джек говорил тихо, но настойчиво.
- Ах ты, черт... - Гизборн вскочил, потому что мессир Никколо деи Каприколлини, венецианец, в сопровождении двух доверенных лиц уже вошел на площадь с улочки, шедшей прямиком из порта. А на другом конце улочки, при выходе на рыбный рынок, располагалось жилище достойного мессира, где ему совсем сейчас не надо было находиться! Потому что там находился Лис... и не просто так находился...
Примерно с месяц после приезда Гизборна в Сен-Макари Лис крепился и молчал. Но однажды Гизборн, зайдя мимоходом к приятелю, ненароком застал де Кордса за привязыванием бумажки к лапке белой гульки и не сумел скрыть удивления. Проще говоря, у Гизборна глаза на лоб полезли. И тогда Лис нежно выпустил птаху за окошко, гордо вскинул голову, тряхнул кудрями, проделал еще пару-тройку патетических жестов... А потом сел, пригорюнился и рассказал, что вот уже два года любит свою Бенвенуту. И ничего не может с собой поделать, хоть это и грех, и риск, и глупость несусветная, потому что Бенвенута - жена мессира деи Каприколлини, главы местной венецианской торговой гильдии.
Гизборн тогда просто рухнул на лавку со смеху.
- Лис, Полоумный Бургундец, раньше тебе хватало яблок из чужого сада! А теперь ты, значит, наставляешь рога этому старому ослу?! Да ты совсем с ума спятил?
- Я люблю Бенвенуту!
- Тьфу, да не говори ерунды, Лис! Ты? Любишь? Да ты волочился за девками любого сорта и фасона, когда мы были еще сопляками!
- Люблю! И не тебе, Гизборн, с твоей серебряной цацкой на шее, ржать надо мной! Стоп! Не надо на меня кидаться... Просто заруби себе на носу, Дубина Английская, что рыцарь Ренар де Кордс любит даму Бенвенуту. И точка.
И вот теперь рыцарю Ренару де Кордсу и даме Бенвенуте, которую, кстати, Гизборн так и не видал до сих пор, надо бы поторапливаться... Проклятье...
- Джек, его нужно задержать. Возок с рыбой видишь?
- Вижу, сэр.
- Пошел! Сейчас мы с тобой побегаем... Рысью к дверям, колоти, кричи, делай, что хочешь, только чтоб Лис услышал.
Гизборн бросил монетку на стол, подхватил лавку, грохнул ею о мостовую и, получив в результате своей разрушительной деятельности довольно увесистую палку в руке, кинулся бежать за уже далеко опередившим его Джеком через площадь: "Стой, негодяй!"
Размахивая своей дубинкой и яростно рыча, Гизборн проскочил прямо перед носом почтенного мессира деи Каприколлини, отчего тот затормозил и отшатнулся - еще заденут, дубиной-то. А мессир имел твердое намерение поскорее попасть домой, к жене, и всякие разборки между рыцарями и их незадачливыми слугами его нимало не интересовали.
Между тем Джек обежал выкатившийся уже на середину площади возок с рыбой, голося: "Не убивайте меня, добрый господин!" - и тихо шепча хозяину воза: "Кричи громче!" Подбежавший Гизборн размахнулся своей импровизированной дубинкой, снес с воза верхушку - корзины с живой треской посыпалась под ноги почтенному мессиру, и походя сунул хозяину рыбы золотой. Весь воз столько не стоил. Рыбник-турок не заставил себя просить, раскинул руки и гортанно завопил, кляня франков, сколько их ни есть на свете и до седьмого колена.
Тем временем Джек увернулся от хозяина и понесся стрелой по улочке прочь, к дому почтенного месира. Гизборн, сделав вид, что не рассчитал движения, хорошенько дернул за боковинку воза. Возок опрокинулся, корзины полетели на землю, рыбы, трепыхаясь, возомнили, что близок час их спасения. Дорады, барракуды, сфирены, кефали, макрели, тунцы, даже пара мурен и здоровенный морской орел, а также всякая рыбья мелочь серебряным потоком хлынула, разевая рты и хлопая хвостами, на мостовую, на вопящего рыбника и на Каприколлини, оказавшегося по колено в рыбе и по уши в рыбьей слизи. Почтенный мессир, опомнившись, принялся звать на помощь слуг, отскочивших тем временем подальше, и громко ругаться. Ругаться ему предстояло долго и впустую, потому что Гизборн, доломав бывшую скамейку, в запале ухватил за хвост морскую щуку покрупней и ломанулся вслед за Джеком, оставив главу венецианских торговцев далеко позади.
Беда была в том, что, хоть Джек уже чуть не высадил уже дверь, никто не шевельнулся в самом доме. А хозяин дома был близко... И хотя, конечно, он не кинется к жене прямо сейчас, весь в рыбьей чешуе, но в дом-то он войдет!
Тут Гизборн услышал над своей головой тихий скрип приоткрываемого ставня и, недолго думая, запустил своей барракудой в открывшееся окно. Это возымело желаемое действие. Ставни распахнулись настежь и встрепанный Лис, держащий в правой руке перевязь с мечом, сиганул со второго этажа на мостовую. Не давая приятелю опомниться, Гизборн ухватил его за руку и потащил за собой прочь, давясь смехом и ругаясь одновременно. Джек давно уже смылся - на краю венецианского квартала, в крошечном гостином доме со вчерашнего вечера дожидались четыре лошади. Так их надо было седлать скорей!
При конях был, конечно, Ренаров оруженосец Ахмет, да ведь он дрых наверняка, как всегда, сонная скотина! Наподдав хорошенько коллеге, Джек вывел лошадей во дворик - и в ту же минуту задыхающиеся от бега Ренар и Гизборн ввалились в ворота.
Отдышаться и чуток почиститься они рискнули только, проскакав мили две за городские ворота. Глянули друг на друга и принялись хохотать, как мальчишки.
- Гизборн! Чурбан белобрысый! Ты бы знал, куда попала твоя рыбина! И как она там была невовремя!
- Ох, Лис, видел бы ты себя... Зато моя рыбина успела вовремя тебя прервать, хоть бы и на самом интересном месте! Ты хоть сейчас меч-то прицепи, хорош в руках-то таскать... Между прочим, надо бы и в доспехи влезть, что ли. Уже дорога. Правда, наш Сен-Макари недалеко... Нет, ты глянь на себя, Великий Бургундский Любовник! Ты знаешь, что у тебя рубаха наизнанку напялена?
И парни снова покатились со смеху. Оруженосцы втихаря вторили им, но так, чтоб не раздражать излишне. Наконец, закончив облачаться и все еще прыская, благородные рыцари Гизборн и де Кордс продолжили свой путь к месту несения службы. А именно, пустили коней рысью вдоль длинных виноградников, тянущихся по обеим сторонам дороги на Сен-Макари. Мили за три до крепости, прямо у дороги, работники грузили корзины со спелыми красными кистями винограда на телегу, а по рядам ходили с песнями местные замотанные в шали по глаза красотки, срезая спелые грозди. Гизборн и Лис переглянулись, кровь у них еще бурлила, и возбуждение от недавнего приключения требовало выхода. Рыцари пригнулись, стегнули коней и бешеным галопом понеслись к телеге с виноградом. Работники брызнули врассыпную, красотки завизжали, а доблестные крестоносцы ухватили с двух сторон за ручки корзину, полную спелых гроздий, и с диким гиканьем, поднимая пыль до небес, унеслись по дороге в крепость, хохоча во все горло.
***
Месяца через два, честь по чести отстояв торжественную службу в Храме Духа Святого, Гизборн, будучи по случаю праздника снова в увольнении, собрался было пойти поразвлечься в компании своей же пятерки. Потому что на Лиса надежды было мало. Всю службу Благородный Бургундец бледнел, краснел и попеременно то выглядывал кого-то в толпе, то мгновенно сооружал на лице постную и скучающую мину. "Ну, ясно, - думал Гизборн, - Не иначе, где-то здесь его Бенвенута. Сейчас сэр Ренар шею себе вывихнет..." И точно, как только прозвучали последние слова мессы, де Кордса как ветром сдуло. Ладно, постою здесь, подожду, пока парни выберутся из толпы... Отойду подальше от входа, мне их видно будет... А это еще что за чудо? Бабочка лохматая?
Перед Храмом Духа Святого имела место площадь. И даже мощеная, что не сказать, как распрекрасно. И вот сейчас по этой площади, заливисто тявкая, носилось нечто маленькое, с ушками, вдвое большими, чем бы полагалось, и хвостом-метелкой. Оно ловко уворачивалось от ловящей его дородной девы с шелковой подушкой в одной руке и изящной шлейкой в другой, и явно получало от своего побега большое удовольствие. Дева махала подушкой, хваталась белой ручкой за пышную грудь, изображая возмущение, и громко ругалась по-итальянски. Покрывало сбилось, открыв миру черные кудри, а юбка от бега волнующе колыхалась, давая воображению праздных юнцов вполне разгуляться. Скорости ей не хватало, вот что...
За служанкой неспешно, как подобает даме, по площади плыла ее хозяйка. Ей явно самой бы впору кинуться ловить свою "бабочку", но положение не позволяет. И вот она делает вид, что просто прогуливается... А молодая. И красивая.
Собачонка между тем, радостно доскакав до места нахождения сэра Гая, вдруг целенаправленно устремилась прямо к нему и весело запрыгала вокруг, будто исполнив некий свой собачий долг. Песик гавкал, припадал на передние лапки и всячески мешал сэру Гаю покинуть подпираемую им стену храма. Дать псине пинка? Смешно... и глупо. Да и не за что, ну, гавкает. Но и отойти стало невозможно. Да что ж этот лаючий мотылек прилип-то так?! Нет, ну ты смотри - вот же зараза...
Пёсик явно примеривался вцепиться в рыцарский сапог. Гизборну надоело. Он хмыкнул, нагнулся и ухватил собачонку за шиворот. Оказалось, что это бело-коричневое чучелко, во-первых, щенок, а во-вторых, кобель.
- Синьор! Ах, синьор, постойте минутку, синьор! - Дева испугалась, что сейчас собачонка полетит через всю площадь, маша ушками, будто крыльями, - Я уже здесь, благородный господин! Ах ты, шмакодявка беспутная, удрал, маленький наглец!
Щенок между тем висел в воздухе и норовил лизнуть Гизборна в нос, а заодно и вывернуться.
- Простите, синьор! - Дева с налету подсунула под собачонку подушку, и Гизборн выпустил щенячий загривок, - Ох, синьор, тысячу раз простите великодушно! Мне сейчас так влетит от моей госпожи, почтенной дамы Бенвенуты, жены мессира деи Каприколлини! Вон она идет, кстати... - И дева махнула белой ручкой, отмерив примерно полгорода и часть побережья заодно, - Это ее песик, прекрасный синьор. Ей муж подарил, аж из самой Венеции привезли щенка. Это папильон****, мой добрый господин, он громадных денег стоит! Вот если б сейчас пропал... Если б не Вы, прекрасный синьор, ох, как я Вам благодарна! - Красотка, прижав щенка к боку покрепче, для надежности, поклонилась, сверкнув очами и чуть не выронив из глубокого декольте все, что там было. - Простите еще раз, добрый синьор, я всего только глупая служанка моей госпожи, меня звать Аббонданца. К Вашим услугам, прекрасный синьор, - И она еще раз поклонилась, решив, видно, закрепить достигнутый успех. - И хозяйка б горевала... Перестань лаять, Фарфалья, как не стыдно! Ты удрал, ты обеспокоил этого прекрасного рыцаря, и мне сейчас нагорит за твои шалости... Ну-ка, сиди тихо!
Прекрасная Аббонданца так увлеклась воспитанием щенка и обольщением Гизборна, что не заметила, что хозяйка папильона и ее самой остановилась в пяти шагах за ее спиной. А Гизборн заметил. Несмотря на то, что при словах "жена месира деи Каприколлини" впал в некую прострацию, отметив только, что собакины уши, и правда, похожи на крылья бабочки. Теперь же сэр Гай отмер, низко поклонился прекрасной даме и произнес: "Передай, добрейшая Аббонданца, своей госпоже, что мне приятно было услужить благородной леди Каприколлини. Я - сэр Гай Гизборн".
Пока служанка тарахтела, Гизборн наконец смог разглядеть, по ком так крепко сохнет его Бургундский Друг. Вот она, Бенвенута. Ну да, если кто любит блондинок... И вообще. К-хм... понятно теперь.
Да, дама Бенвенута стоила того, чтоб драться на дуэли и прыгать из окон. Меланхоличная и даже чуть томная, светловолосая, с фигурой, имеющей приятные округлости везде, где надо, и даже чуточку - где не надо, одетая в скромное оливково-зеленое платье. Неяркая.
Но когда она услыхала, кто перед ней, печально и привычно полуприкрытые глаза вдруг широко распахнулись, полыхнув жгучей болотной зеленью, а открытая детская улыбка сделала бледное лицо неожиданно живым. Ну, Лис, ну, Великий Бургундский Любовник...
Бенвенута глубоко присела в формальном реверансе и только еще раз взглянула на Гизборна. Но ухитрилась в один взгляд вложить как минимум с десяток стоунов признательности, так что у помянутого Гизборна запылали щеки. И это была явно благодарность не только за удачное уловление сбежавшего щенка...
Гизборн смутился, поклонился еще раз и счел за благо быстренько испариться с площади, не дожидаясь больше парней - потом встретимся... Оглянувшись, он успел лишь заметить, что дама Бенвенута спокойно и величаво, как ни в чем ни бывало, плывет по площади назад, направляясь к своему дому, а чуть позади весело стучит каблучками прекрасная Аббонданца, продолжая ругать собачонку так, чтоб всем было слышно, и потихоньку чесать ее за ухом, чтоб никому не было видно. Пёсик грыз кисточку от подушки, вполне довольный жизнью.
* Киплинг Р. "Служить Королеве!" - цитата из стихотворения "Британские рекруты". "Слу-жить - Королеве!" - Перевод Евгения Витковского.
** Жермен Осерский - католический святой. "Ге́рман (или Жермен) Осе́рский (фр. Germain d"Auxerre, лат. Germanus Autissiodorensis) (ок. 378, Осер - 31 июля 448, Равенна) - один из самых почитаемых во Франции святых, епископ, покровитель Осера" - Википедия. Осер - город в регионе Бургундия.
*** Омар Хайям. (Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури (1048-1131) - выдающийся персидский поэт, математик, астроном, астролог, философ. ) Рубаи.
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
**** Папийон / папильон (фр. papillon - бабочка) тип Континентального той-спаниеля - породы собак, отличается большими стоячими ушами, по форме напоминающими крылья бабочки.