Дорофеева Ольга Викторовна : другие произведения.

За стеной Кавказа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 9.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Григорий Александрович Печорин - действительно герой своего времени. Только вот Лермонтов по какой-то причине не все про него рассказал... В соавторстве с Борисом Львовичем Орловым http://samlib.ru/o/orlow_b_l/

  Орлов Борис
  Дорофеева Ольга
  
  На правах рукописи (С)
  Москва 2013
  
  Необходимое предисловие
  
  Работая в архивах, куда они попали в поисках некоторых фактов для написания совсем другой книги, авторы случайно обнаружили старую папку с документами первой половины XIX века. Начав изучать бывшие там бумаги - частью попорченные временем, частью - плохими условиями хранения, авторы с изумлением обнаружили, в этих документах имена и фамилии многих известных литературных героев, причем с такой стороны, которая была совершенно не известна читателям. Да и великие писатели прошлого, скорее всего, не имели доступа к тогда секретным бумагам, а потому не всегда могли правильно оценить поступки и цели своих героев, если принять, что все они существовали в действительности. После некоторого обсуждения, авторы решили, что эти документы достойны публикации, поскольку, возможно, они проливают свет на судьбы известных персонажей. Авторы не берутся утверждать, идет ли здесь речь об однофамильцах, или же литературные герои на самом деле были столь же реальными людьми, как и вы, дорогие читатели. И остается загадкой: случайно или не случайно именно эти имена появились на всем знакомым страницах...
  Предлагаемая вашему вниманию книга основывается на разобранных в хронологическом порядке документах: отчетах, донесениях и личных письмах, лишь слегка обработанных авторами. Внимательному читателю будет любопытно обнаружить, как удивительно иной раз переплетались судьбы героев, описанных классиками отечественной литературы.
  
  
  Черкес Его Величества
  
  Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер.
  М. Ю. Лермонтов 'Герой нашего времени'
  
  
  
  Пролог
  
  Над Пятигорском гордо поднял все свои пять голов, точно сказочный Змей Горыныч, Бешту. С севера Машук - насупленный и косматый, словно старый горец, закутанный в бурку. Красота гор завораживала, манила к себе - туда, где край земли смыкался с краем синего неба, отчеркнутый серебряной цепью заснеженных вершин, протянувшихся от Эльбруса до Казбека...
  Начальник жандармской команды города Пятигорска полковник Александр Алексеевич Кирсанов задумчиво смотрел в синюю даль, на далекое, единственное облачко. Губы его безотчетно шептали подходящие моменту строчки 'солнца русской поэзии' - господина Пушкина, с которым Александр Алексеевич был близко знаком еще по службе в Санкт-Петербурге:
  
  ...ветер, лаская листочки древес,
  Тебя с успокоенных гонит небес.
  
  Но мыслями полковник Кирсанов был далек и от природы, и от Пушкина, и от стихов. На столе перед ним лежало письмо, выделяясь ярким белым пятном на зеленом сукне, будто внезапный снег на майской траве. Из столицы. От Самого. Шефа жандармов, главного начальника III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, графа Александра Христофоровича Бенкендорфа. И содержание письма было далеко от благодарственного...
  Двумя пальцами, осторожно, словно боясь поломать хрупкую фарфоровую безделушку, полковник Кирсанов поднял письмо и в который раз поднес его к глазам...
  
  Милостивый государь, Александр Алексеевич!
  До меня дошли известия о возмутительном событии, имевшем место во вверенном Вашему надзору и попечению Пятигорске, а именно: о дуэли, в которой приняли участие офицер III отделения как дуэлянт, и Ваш непосредственный подчиненный - как секундант.
  Не могу представить себе последствия в том случае, если бы наш сотрудник - поручик П. был бы убит во время этого безобразного происшествия, свершившегося с Вашего, г-н полковник, попустительства! Не уверен в том, что Вы в полной мере отдаете себе отчет о важности поручения, возложенного на П., но в любом случае Вами были получены недвусмысленные инструкции, обязывающие Вас приложить все усилия для обеспечения безопасности П., его внедрения в общество членов миссии и дальнейшего следования в Тебриз. Вы, сударь мой, Александр Алексеевич, отправляли мне депешу с извещением, о предпринятых Вами и Вашими сотрудниками мерах по выполнению Высочайшего указания, и что же?..
  
  Кирсанов отвел глаза от письма. Кто, ну кто мог подумать, что агент Вернер - доктор медицины, умнейший и опытнейший сотрудник, прошедший Балканский поход, уже долго и плодотворно работающий на Кавказе; Вернер, спокойный, рассудительный, уверенный в себе и уравновешенный, так легко подпадет под влияние этого столичного выскочки?! Впрочем, чего греха таить - и сам Александр Алексеевич грешен. Грешен! Приехал эдакий ферт из самой столицы, щеголяет знакомствами с сенаторами... то есть, не щеголяет, но вот князь Лиговской, к примеру, хлопотал о нем, и сам Николай Петрович Негуров справлялся - да что 'справлялся'! - особого министерского нарочного посылал! Вот и 'поплыл' полковник Кирсанов, 'поплыл'! Разрюмился, как девица красная! Ах, ах, Григорий Александрович! Il est très aimable! И умен, и храбр, и сердцем чист, и службе предан...
  Только сейчас Александр Алексеевич заметил, что остановил взгляд на миниатюрках, изображавших его сыновей: Павлушу и Николеньку. Павлуша уже в Шляхетском , Николаша еще мал, еще с матушкой... Смешно вспомнить, но в начале знакомства со столичным гостем, Кирсанову мечталось, что вот Павел вырастет, пойдет по стопам отца и станет таким же блестящим и грамотным, несмотря на молодость, служащим III отделения...
  Невольно полковник вернулся к письму:
  
  ...Сейчас ситуация сложилась недопустимейшая: останься П. в обществе и без наказания - он будет вызван на дуэль кем-нибудь из приятелей погибшего прапорщика; если же подвергнуть его приличному для данного случая наказанию - возможность ввести П. в состав миссии становится столь эфемерной, что не может рассматриваться серьезно. По сему я настоятельно требую от Вас, полковник, немедленно изыскать способ ввести П. в круг причастных к сношениям с Самсон-ханом и в кратчайшее время известить меня о результатах!
  Так же передаю Вам настоятельную просьбу Ал-дра Осип. держать его в курсе ВСЕХ событий, имеющих касательство до П.
  Поправили ли Вы свое здоровье на Кавказских водах? Как здоровье супруги Вашей, любезной Екатерины Фаддеевны. Что Ваши очаровательные сыновья - не шалят ли, не беспокоят ли папеньку?
  За сим, милостивый государь Александр Алексеевич, оканчиваю свое письмо, и надеюсь, что впредь подобными случаями Вы не запятнаете своей блестящей репутации офицера.
  Граф А.Х. Бенкендорф.
  
  Кирсанов глубоко вздохнул, все так же осторожно положил письмо обратно на стол. Встал, прошелся по кабинету, постоял у окна. Утренний воздух был чист и свеж, точно улыбка младенца... Александр Алексеевич поднял колокольчик, позвонил. Вошел адъютант...
  - Напомните мне, любезный Алексей Владимирович: что штабс-капитан Белкин принял-таки командование над гарнизоном крепости, что у Каменного Брода?
  - Так точно, господин полковник: штабс-капитан *** полка, Максим Максимович Белкин вот уже с год как командует тамошним гарнизоном.
  - Помнится мне, охота там... - Кирсанов прищелкнул языком. - Да и места, кажется мирные, не так ли, князь?
  - Совершенно верно изволите заметить: охота преизряднейшая. А горцы там мирные, вот разве что Казбич шалит...
  - Казбич, Казбич... Он ведь из мюридов ? Не упомню: не в родстве ли он с самим Шамилем?
  - Так точно, господин полковник, в родстве. Племянник жены...
  - Ах так... - Полковник помолчал, а затем продолжил доверительно, - Послушайте, князь. Вы ведь знакомы с Григорием Александровичем? И кажется даже приятели?
  - Да, мы знакомы. Еще по Петербургу...
  - Вот и хорошо, вот и очень хорошо. Будет у меня к вам, Алексей Владимирович, порученьице: сообщите господину Печорину, что за свою дуэль он переводится временно в крепость у Каменного Брода, и передайте ему по-дружески, чтобы там он усовершенствовал свой черкесский, да и присмотрелся к местным обычаям - вскорости они ему пригодятся... Я же пока подготовлю приказ штабс-капитану Белкину о переводе Григория Александровича под его начало...
  - Господин полковник, а не прикажете ли передать штабс-капитану, дабы оказывал господину Печорину всемерное содействие? - спросил, помявшись, адъютант.
  - Стоит ли? Сдается мне, что и месяца не пройдет, а будет наш Максим Максимович по струнке перед господином Печориным вышагивать. Уж такой Ваш приятель человек удивительный...
  Кирсанов усмехнулся, затем поторопил адъютанта:
  - Ну, ступайте же, голубчик, ступайте. И поскорее там...
  Когда дверь закрылась, Александр Алексеевич сел за стол. Оставалось теперь лишь придумать благовидный предлог, чтобы заманить нескольких посольских на фазанью охоту. Остальное Григорий Александрович исполнит в самолучшем виде, можно не сомневаться...
  
  Часть первая.
  
  Глава 1.
  Немного лет тому назад
  Глазами тучи я следил,
   Рукою молнию ловил.
  М.Ю. Лермонтов 'Мцыри'
  
  В 183* году, декабря двадцать первого дня в четыре часа пополудни по Вознесенской улице, как обыкновенно, валила толпа народу. Рождественские заботы уже объяли столичную публику, пронизав ее всю - от пышного сенатора, до пьяненького башмачника. Лавки и магазины были переполнены, приказчики валились с ног, а хозяева, отдуваясь, подсчитывали оставшиеся запасы и будущие прибытки. Зеваки заглядывались на редкие еще в те времена витрины из цельного куска стекла, за которыми золотом и огнями сверкало чудо... сказка... Рождество...
  Внезапно толпу прорезал крик: 'Берегись! Поди!', и с Вознесенского моста в людской поток врезался гнедой рысак. За кучером мелькал белый султан офицерского кивера, но возок промчался столь быстро, что многие лишь успели раскрыть рот - ан, раз! - уж никого и ничего...
  Рысак меж тем летел по зимней столице, вздымая пушистые, невесомые облачка снеговой пыли, и резко встал как вкопанный возле особняка князя Кочубея. В последнее время у петербуржцев приобрел сей особняк недобрую славу. С тех самых пор, как поселился в нем Александр Христофорович Бенкендорф, грозный и суровый шеф жандармов...
  Из возка выскочил молодой офицер и, придерживая шашку, поспешил к подъезду. Двое жандармов, занесенные снегом так, что стали похожи на святочных дедов, или на ледяные скульптуры темных времен Анны Иоанновны, распахнули перед ним двери и молодой человек почти вбежал в приемную.
  Тут было необыкновенно пусто и тихо. Лишь в углу двое - офицер и штатский, молча играли в шашки. Не совсем же, однако, молча: вот толстячок в блестящем фраке ловко снял с доски целых три шашки, присовокупив негромкое: 'Вот-с, любезный мой Алексей Михайлович, вот-с мы вас, как поляков под Берестьем...' Офицер также негромко выругался по-французски, присовокупив к брани заграничной и пару российских крепких словец, и, вперившись в доску, погрузился в тягостные раздумья. Задумался он так крепко, что лишь восклицание фрачного: 'Ба! Ба! Батенька, Печорин, да вы ли это?!' вывело его из флегматичного созерцания. Впрочем, тут же слетела с офицера - Алексея Михайловича Зарайского, вся его меланхолия, и он заключил вошедшего в объятия:
  - Жорж! Ты здесь?! Молодчина! Успел-таки! Ну, покажись, покажись, герой! Цо пан розумеит по по-полску? - спросил он неожиданно.
  Вошедший, подпоручик лейб-гвардии Григорий Александрович Печорин, поморщился:
  - Алексис! Когда бы это не ты так пошутил - перчатку бы бросил! - процедил он, пытаясь спасти от объятий друга некий сверток, бережно прижимаемый к груди. - Когда бы ты знал только, как обрыдли мне эти 'ясновельможные' и 'неподлеглые'...
  Штатский между тем быстро приотворил двери в кабинет и сообщил:
  - Ваше сиятельство! Подпоручик Печорин из Кракова...
  - Проси же! - начальственный голос, в котором, однако ж слышны были и теплые, отеческие, и радостные, праздничные нотки. - Проси же скорее! Да я сам...
  И фрачный еле успел отскочить от дверей, когда в приемную вышел - нет! - не вышел, а вылетел, вырвался, точно ураган вырывается на свободу, высокий человек в шитом золотом мундире.
  - Григорий Александрович! Ах вы, егоза эдакий! Ну, взойдите ж, взойдите! К ответу, любезнейший!..
  И, приобняв подпоручика за плечи, Александр Христофорович Бенкендорф ввел его в свой кабинет, сам притворив за собою двери. Офицер и штатский переглянулись. Зарайский почесал затянутой в лайку рукой подбородок и откашлялся:
  - Должно быть, не все мы с вами, Денис Степанович, знаем о господине Печорине...
  - А вернее, Алексей Михайлович, не все мы знаем о его поручении... Да нам и не нужно знать!..
  
  ...А за закрытыми дверьми кабинета Бенкендорф, столь же мгновенно преобразившийся в опытного и дотошного куратора, расспрашивал Печорина о подробностях его миссии в Краков...
  - Григорий Александрович, голубчик, я читал ваши донесения. Вы все подробно в них изложили, и теперь о силах и средствах уцелевших инсургентов имею самое полное представление. Но мне интереснее другое, - всесильный шеф жандармов постарался заглянуть молодому офицеру в глаза. - Вот скажите мне, каково ваше мнение: способны они прямо сейчас попытаться... еще раз?
  Печорин молчал. Бенкендорф в который раз поразился странному обыкновению молодого человека в моменты раздумий замирать, точно языческий божок, в полной неподвижности и бесстрастности. В такие минуты казалось, что Печорин никого и ничего не видит и не слышит. Прошло не менее пяти минут, прежде чем молодой человек заговорил:
  - Ваше сиятельство, - начал он официально. - Я полагаю, что само общество польских инсургентов, в коем я вращался последние полгода, на решительные действия сейчас не способно. После захвата и гибели вожаков, собравшиеся в Кракове - просто слезливые меланхолики, оплакивающие былое величие Жечи Посполитой, упущенные возможности и погибших героев. Повторюсь, Александр Христофорович, - Печорин поднял руку, останавливая обрадованного Бенкендорфа, с уст которого уже готов был сорваться вздох облегчения. - Повторюсь: общество в целом ни на какие решительные действия, и даже просто - на действия, не способно. Еn mass - не способно. Но среди них есть несколько человек, которые выделяются среди прочих, как волки среди баранов. Эти, по отчаянности своей способны свершить что-либо противу России и императора, пусть даже и в одиночку...
  Бенкендорф кивнул, на секунду задумался, припоминая, затем спросил:
  - Сколь помню, Григорий Александрович, имена и звания их вы приводили в донесениях за нумерами шестым и десятым?
  - Точно так, Александр Христофорович. Вот разве одно еще имя не упоминал я, ибо сошелся с этим господином накоротке лишь недавно. Он, кстати - хотя вернее сказано будет - некстати! - и послужил причиной моего скоропалительного отъезда.
  Шеф жандармов покивал головой:
  - Да, да, мне доносили другие... корреспонденты, об вашем конфузе. Он, стало быть, долго был в русской службе, что смог столь скоро узнать в вас агента?
  - Более того, ваше сиятельство! Он - русский!
  Бенкендорф в изумлении воззрился на Печорина:
  - Да полноте, Григорий Александрович! Возможно ль?! Русский - и в стане польских инсургентов?! Литвин, может быть?!
  - Нет, Александр Христофорович - истинный и природный русак! И более того: может случиться, что вам лично известен...
  - Да кто ж это может быть, голубчик, не томите! Сказывайте же!..
  - Бывший гвардии поручик, дезертировавший из действующей армии в двадцать восьмом , после чего несколько лет разбойничавший в своей губернии, некто Дубровский Владимир Андреевич.
  Сказав сии слова Печорин замолчал, давая своему начальнику осознать и принять услышанное. Бенкендорф молча тер виски с таким остервенением, что казалось пытался выдрать свои и без того не слишком густые бакенбарды с корнем. Так продолжалось минуту другую, третью...
  - Уверен ли ты, Григорий Александрович, в своих словах? - произнес наконец Александр Христофорович. - Точно ли известно, что та персона, о которой ты говоришь - непременно Дубровский?
  Печорин не обиделся на 'тыканье' высокого начальства, точно зная, что это наоборот - знак величайшего доверия. Александр Христофорович знал еще Печорина-отца, познакомившись с ним в деле при Темпельберге , за что оба они: и Бенкендорф и Печорин-старший получили ордена Святого Георгия, только Александр Христофорович - третьей степени, а Александр Матвеевич - четвертой. Самого же Григория, шеф жандармов знавал еще в те далекие времена, когда Печорин-младший был еще в пеленках. Но, проявляя заботу и интерес к судьбе сына старинного боевого товарища, Александр Христофорович не позволял ни панибратства, ни откровенной протекции, и в первые годы службы был с Григорием Александровичем подчеркнуто сух. И лишь узнав отменные качества Печорина начал снисходить до откровенности и близости, которая иногда случается между мудрой зрелостью и пылкой молодостью...
  - Видишь ли, голубчик, - Бенкендорф уже взял себя в руки, но голос его ощутимо подрагивал. - Видишь ли... Я знавал отца этого смутьяна, и даже более - служил под его началом, будучи еще прапорщиком. Печальна судьба старика Дубровского: его разорил сосед, и о том были многия пересуды в свете. И скажу тебе, как человеку, что умеет молчать: некоторые здесь в столице выражали сочувствие и одобрение Владимиру Дубровскому, что начал столь горячо мстить обидчикам отца своего, доведших старика до могилы. Потому-то многое и сходило ему с рук, да и ловили его, скажем прямо, не особо затрудняясь. И вдруг ты говоришь, что видел Владимира Дубровского изменником и врагом Отечества?..
  - Однако же, ваше сиятельство, - ответствовал Печорин, спокойно наблюдая за столь бурным проявлением натуры своего начальника, - это был точно Владимир Дубровский. Да он и не скрывал ни своего имени, ни своего бывшего звания. Ляхи же звали его 'Дзик' за неукротимость нрава и отчаянную храбрость в бою. Да ведь он же и опознал во мне вашего подсыла: кольцо, что подарил мне Леонтий Васильевич оказалось ему известно. Дальше - больше: он принялся следить за мной, пытался перехватывать письма, а потом и вовсе захватил моего человека и принялся чинить допрос, по всем правилам польской чести. Мне пришлось оставить беднягу в Вильно под присмотром лекарей...
  Бенкендорф впился взглядом в лицо Печорина, но оно было совершенно безмятежно. А ведь Александру Христофоровичу доносили, что молодой человек вырвался из лап польских эмигрантов чудом: застрелил двоих, одного заколол кинжалом и всю ночь прятался где-то в Краковских трущобах...
  - Что это у вас, Григорий Александрович? - спросил Бенкендорф решив перевести беседу на другую тему. - Сверток, я чаю, с бумагами?
  Но к величайшему изумлению начальника III отделения Печорин вдруг смутился. Его щеки окрасились легким румянцем, он сделал слабое движение рукой:
  - Ах, это пустое... Вареньке на Рождество...
  Бенкендорф знал, что молодой человек нежно любит свою сестру, что она - единственный человек на свете, ради которого Печорин пойдет на все: на любое безумство, переступит через честь, через совесть, через дружбу, через долг... Впрочем, Александр Христофорович, принимая живейшее участие в семье своего боевого товарища, понимал, что подобное вряд ли может случиться: Варенька Печорина была милой девушкой, обучавшейся после смерти родителей в частном пансионе, и находившейся на попечении брата и дядюшки - престарелого холостяка, сенатора Киреева, известного в свете как своими чудачествами, так и своей горячей и искренней привязанностью к племяннику и племяннице.
  Но Бенкендорфа поразило, что Печорин, сам еле вырвавшийся из лап инсургентов, умудрился спасти заранее приготовленный подарок. С улыбкой он взглянул на молодого человека:
  - Не позволите ли полюбопытствовать: что дарить собрались? - спросил он мягко.
  Печорин чуть пожал плечами и развернул сверток. Перед Бенкендорфом оказалась большая венская фарфоровая кукла в богатом, шелковом платье. В руках кукла держала какие-то бумаги, свернутые в тугую трубку, а на шее у нее красовался жемчужный браслет, одетый на манер ожерелья...
  - Ноты, вот... - сказал негромко Печорин. - Варенька очень просила. А я же в Вену ездил, вот и заказал у тамошнего музыкального гения, господина Штрауса .
  Он осторожно вытащил из кукольных рук и развернул ноты, на которых сверху было написано: 'Waltz für seine geliebte Schwester Barbara' Бенкендорф тепло улыбнулся и шутливо погрозил ему пальцем:
  - Ах, Григорий Александрович, Григорий Александрович! Ну, можно ли быть таким отчаянным? Ездить в Вену и только ради нот? Вы бы еще венских пирожных привезти попробовали!..
  И тут Печорин вдруг смутился по-настоящему. Покраснев, он сказал совсем тихо:
  - Да я, ваше высокопревосходительство, пробовал. Во льду их держал, думал сохранить. А вот когда уходить пришлось... сумбурно так... там, где уж льда достать?.. - он кашлянул. - Я их вез, вез, а в Вильно смотрю - ан уже зазеленели. Бросил собакам на станции, так и они есть не стали...
  Взглянув на его лицо, выражавшее искреннюю досаду и сильное огорчение, Бенкендорф - счастливый обладатель прекрасной супруги и трех не менее прекрасных дочерей - с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.
  
  Из переписки В.А. Печориной
  
  Письмо первое.
  
  Душечка моя Anette, здравствуй!
  Прости, прости, что долго не писала тебе, решительно не было времени! Но, друг мой, ты простишь меня, как только узнаешь, что вернулся мой дорогой George! Скорее бы уж он кончил свои скитания, женился да и перестал оставлять меня так надолго одну. Да вот беда - невесты нет. Не правда ли, странно: такой красавец, как mon charmant frère , и до сих пор холост? А la nourrice все говорит, что нет счастия рабу Божию Егорию из-за его доброго сердца. Ах, как мило и верно она судит! Мой милый брат - самый лучший в целом свете... Ни разу не вернулся без les jolis cadeaux , всегда хоть маленький гостинец, да привезет... Однажды, я еще мала была (кажется год или два тому назад), он отправился куда-то, по казенной надобности (как он это называет), и пробыл там очень долго. А я сяду, бывало, у окна, и все жду - не появится ли? А потом и ждать перестала. Досадно мне было оттого, что совсем забыл он свою бедную Вареньку... А он вернулся и привез мне милую la petite nymphe des bois , и платьем, и лицом похожую на магометанку, и такую прехорошенькую... где только взял? Помню, на ней кафтан и шапочка расшиты были серебром и туфельки крошечные, а почти как настоящие. Да вот беда: в дороге головка у нее отвалилась. Так он сам, душенька, все исправил, да так ловко, что и не догадаешься. Ну не чудо ли он?
  А уж нынче такие подарки привез, что, хоть и не хвастлива, а не могу удержаться, чтобы не рассказать тебе! Вообрази себе куклу, одетую по последней моде, по шелковому подолу вышиты букетики, все фестонами украшено и кружевом... куда там нашим модницам! На шее у нее жемчужный браслет надет словно ожерелье, а в фарфоровых ручках ноты. Я и в толк не взяла сначала, что за ноты? А оказалось, новое сочинение придворного концертмейстера австрийского двора, господина Штрауса! Да не просто новое, а написанное для именинницы , то есть для меня...
  Уж я его зацеловала! Но, конечно, не господина Штрауса, а любезного моего братца. Ах, душечка моя Anette, а, может, и не так скверно, что он пока еще холост? Боюсь, закружит его какая-нибудь ветреная кокетка... А ведь ему надо, чтобы его любили... Ах, мой друг, вот ежели бы ты могла стать его женою, ну, не сейчас, конечно, а потом, как было бы славно! Но для этого тебе надо непременно приехать к нам в деревню, летом! Попроси папеньку, чтоб позволил. Дядюшка будет только рад, что я не заскучаю.
  Поцелуй от меня Машеньку, и передай от меня поклон Марье Гавриловне и Петру Александровичу, надеюсь, они в добром здравии.
  Твоя навеки,
  Barbara Печорина.
  P. S. Хоть братец мой и ангел, но, должно быть, я его перехвалила. Я просила его привезти из Вены пирожных от Демеля, и он решительно мне обещал, а не привез. Верно, сам в дороге скушал... Но прощу ему эту маленькую слабость, ведь мы, женщины, должны прощать... а на станциях так скверно кормят!
  
  Письмо второе.
  
  Милая Варенька, а я уж и не ждала, что ты мне напишешь... И сердилась на тебя, мой ангел, но теперь понимаю, что напрасно. Разве могу я роптать и отнимать время у тебя на такие пустяки? Но если у тебя найдется минутка, чтобы написать пару строк своей одинокой и всеми забытой подруге - ах, можно ли мечтать о большем счастии? Я рада была поначалу, что родители забрали меня из пансиона, а теперь мне так одиноко, что, кажется, с радостью вернулась бы обратно... Я целыми днями одна, романы - из тех, что мне позволяют - перечитаны все, а из тех, что je vole из маменькиного шкапа - еще раньше...
  Как несправедлива жизнь... Почему я должна томиться здесь одна и увядать в тоске? Иные в мои лета уже имеют предмет нежной привязанности, и жизнь их наполнена смыслом, ведь в чем же еще смысл жизни как не в любви? И только я, должно быть, так и состарюсь у пыльных книжных полок, роняя слезы над страданиями влюбленных героев...
  И как это другие живут и не замечают, как скучна их жизнь? У них словно нет и желания разглядеть что-нибудь, кроме того, что окружает их каждую минуту, и что слишком обыкновенно. Моя маменька, которую я люблю всем сердцем... но разве она представляет, что такое томиться от любви? Я пыталась пару раз заговорить с ней об этом, но ее интересуют все больше цены на рынке и меню завтрашнего обеда. Она добра и любит меня, но ни о чем высоком не имеет никакого представления. Думается, что и когда она была молода, то просто сидела и спокойно дожидалась, когда к ней посватаются. А как посватались, так и вышла. И все. Ах, если б я была такой простой, насколько бы легче мне жилось...
  Но не буду утомлять тебя своими рассказами. Передавай сердечный привет и поклон дядюшке и брату. Надеюсь, летом мы с ним свидимся. Папенька - вот тоже простая душа, даром что был гусаром - выспросил только, когда надобно ехать, и сказал, что к тебе, мой ангел, отпустит с легким сердцем.
  Остаюсь всегда твоя верная подруга,
  Аnnete Бурмина .
  
  Интерлюдия
  
  Граф Александр Христофорович Бенкендорф закончил перечитывать лежавшие на столе бумаги и поднял глаза на сидевшего перед ним человека в вицмундире. Тот дернулся, было, но выдержал взгляд шефа жандармов, а это не каждому удавалось...
  - Так вы полагаете, любезный мой Павел Иванович, что в Персидской миссии нашей крот завелся? Так ли я вас понял?
  Сидевший напротив гладкий, приятный и румяный, словно бы только что умытый человек кивнул. Бенкендорф молчал, показывая видом своим, что не удовлетворен простым подтверждением своих слов...
  - Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, - голос человека в вицмундире, выказывавшем, что его обладатель изволит служить по таможенному ведомству, был вкрадчив и тоже не лишен приятственности, - осмелюсь доложить, что выявлено сие совершенно точно.
  Таможенник - должно быть, его служба на границе была необременительна, позволяя служить и по другому ведомству! - потер руки и, увидев, что шеф жандармов ждет дальнейших объяснений, продолжил:
  - Изволите видеть, ваше высокопревосходительство, но вот донесения за нумером вторым и седьмым явственно свидетельствуют, что наши планы были известны британцам наперед. Ну, в самом же деле, каким бы дубиноголовым ни был наш агент в Тебризе, и как бы явно не выказывал он своих намерений, не смогли бы англичане доставить два полка пехоты до места столь скоро. Доподлинно известно, - продолжал чиновник своим вкрадчивым и приятным голосом, - что ближайшие британские войска располагаются в двух недельных переходах, - тут он снова потер руки, - и я заверяю вас, ваше высокопревосходительство, что если пехотинцев можно заставить шагать быстрее и совершить двухнедельный переход в десять дней, то никакой черт... простите, ваше высокопревосходительство, забылся...
  Он виновато опустил голову. Бенкендорф резко махнул рукой и проговорил заинтересованно:
  - Ничего, Павел Иванович, продолжайте...
  - Никакою силою, ваше высокопревосходительство невозможно перенести означенные войска на место за неделю!
  Александр Христофорович задумался.
  - Однако, единственный случай, - произнес он после долгого молчания, - не может вполне достоверно доказывать...
  - А туркменский набег, ваше высокопревосходительство? И как раз в тот момент, когда гарнизоны ослаблены...
  Шеф жандармов молчал.
  - Я вам честью клянусь, ваше высокопревосходительство...
  По губам Бенкендорфа скользнула слабая усмешка:
  - Это после того, как пришлось вытаскивать вас, милостивый государь, из истории? Не вспомните ли вы, господин титулярный советник: у кого это бараны в тулупах через границу хаживали?
  И видя поникший вид таможенника, смилостивился:
  - Полноте, Павел Иванович, полноте. Было - и быльем поросло, только впредь вы уж... Проверим мы ваши идеи. Есть у нас для того человек один... - Александр Христофорович легонько прихлопнул ладонью по столу. - Он-то уж разберется, будьте покойны...
  
  Глава 2
  Прикованный незримой силой...
  ...и мечты
  О прежнем счастье цепью длинной,
  Как будто за звездой звезда,
  Пред ним катилися тогда.
  М.Ю Лермонтов 'Демон'
  
  Полный месяц освещал крышу нового, выбеленного известью и горячим южным солнцем дома. Владелец сего жилища Александр Гаврилович Реми - ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, сидел в кресле на широкой веранде и курил свою обыкновенную ночную трубку. Длинный янтарный мундштук отблескивал в неверном свете луны колдовским желтым огнем, словно светился странный и огромный кошачий глаз. Александр Гаврилович выпустил последний ароматный клуб дыма, но уходить в покои не спешил: уж больно хороша и тиха была чудная майская ночь.
  Внезапно тишину прорезал тонкий, однозвучный металл колокольчика. Он приближался, становился назойливее, настойчивее. И вдруг стих у самых ворот дома...
  - Вот, вашбродь, это и есть дом их благородия Реми, - раздался грубый голос черноморского казака. - Тильки, гадаю, що спят уже...
  Другой голос - ровный и тихий, отнюдь не лишенный приятности, отвечал:
  - Попробуй постучать, любезный, да только не со всей дури. Бог даст, сыщется еще душа живая, не спящая...
  - Сыщется, как не сыскаться! - громко произнес удивленный и обрадованный Александр Гаврилович.
  Он узнал этот голос и самолично поспешил к воротам, одновременно скликая дворню тем громовым гласом боевого кавалерийского офицера, который может в сражении перекрыть рев неприятельских орудий. И через мгновение он уже заключал в объятия невысокого, стройного, но широкоплечего офицера в запыленной шинели:
  - Ах, душа моя, Жорж! Вот уж кого не ждал, не гадал... Что дома? Как Варенька? Надолго ль к нам?..
  - Да я, Сандро, исключительно проездом, - спокойно отвечал Печорин. - Как я рад, дорогой Сандро! Впрочем, что же ты обнимаешь меня? Запачкаешься, я ведь верст с двести сегодня пропылил.
  - Да, брат, пропылился ты и снаружи, и изнутри, - Реми критически оглядел Печорина. - Ну, пожалуй к столу. К ужину ты опоздал, до завтрака еще долго, но что-нибудь сообразим...
  Не прошло и четверти часа, как оба старых приятеля уже сидели за столом, уставленным блюдами с холодной телятиной, ветчиною соленой и копченой, половиной жареной пулярки, мелкою соленою рыбой, именуемой в здешних местах хамсою, пирогами с кашею, прошлогодней капустой - словом, всеми теми яствами, что сыщутся в доме любого холостяка, даже самого записного бирюка и мизантропа.
  К позднему пиршеству прилагалась пара полубутылок Имеретинского, игристое Цимлянское, привезенная с собой Печориным бутылка Редерера и неизменная русская водка - и в чистом виде, и в виде наливок.
  Гость, изрядно наголодавшийся в дороге, воздал должное Таганрогскому гостеприимству. Хозяин, впрочем, не отставал от гостя, и вскоре стол совершенно очистился. Наступил черед сигар, ящик с которыми денщик Печорина принес господину своему и тут же удалился на кухню, очаровывать кухарку Александра Матвеевича - молодую девицу, дебелую, но не лишенную некоторой приятственности.
  Закурив сигары, гость и хозяин в молчании сидели по разные стороны стола и, казалось, совсем не обращали внимания друг на друга.
  - Ну что, Жорж, - нарушил, наконец, молчание Александр Матвеевич. - Что в Петербурге? Что служба? Сам что поделывал?
  Печорин, задумавшись, вывел в воздухе сигарой некую замысловатую фигуру и чуть заметно пожал плечами:
  - Что поделывал, дорогой Александр Матвеевич? Скучал...
  Легкая улыбка скользнула по губам ротмистра, имевшего некоторое представление о 'скуке' своего товарища. Но уточнять он не стал, и, также помолчав, спросил снова:
  - Помнишь наше житье-бытье в полку? Счастливое было время! Играли в карты, делали долги... Лошади, балы, шампанское, барышни... И никаких забот или тягот о будущем...
  - Да, - согласно кивнул головой Григорий Александрович. - Светлое было время...
  - А вот теперь я сижу в этом проклятом Таганроге, который, верно и на генеральной карте не означен, и вдруг вижу тебя, прямо из столицы - свежего, бодрого...
  - Добавь: пропыленного и голодного... - засмеялся Печорин.
  - Ты во всем видишь худую сторону... матерьялист! - Реми улыбнулся, но тут же посерьезнел, - Прости за дурной каламбур, но не пора ли переменить материю?
  Его гость повернулся и заинтересовано посмотрел на Александра Матвеевича:
  - Что ты подразумеваешь под этим?
  - Чаю, ты прибыл не меня проведать, а по делам службы? Так нет ли...
  - Есть, - Печорин наклонился к столу, изогнув спину так, словно в ней не было ни одной кости. - Есть, mon cher ami Реми.
  И в подтверждение своих слов протянул Александру Матвеевичу небольшой конверт, запечатанный личной печатью граф Бенкендорфа. Тот разом сломал печать и, развернув, принялся за чтение. Поднял глаза на Печорина, цокнул языком, а затем придвинул к себе подсвечник и быстро сжег послание.
  - Ну-с, я понял, - проговорил он после недолгой паузы. - Не все, но куда нам - малым да сирым, понимать высшие соображения начальствующих.
  - Так ты поможешь? - спросил Печорин не меняя позы.
  - Так куда же мне от твоих забот? Но будет не за один день.
  - Я и не ждал, - Григорий Александрович принужденно зевнул. - А не подскажешь ли, Сандро: где мне остановиться?
  - То есть это как? Разве ты не у меня встанешь?
  - До завтра - охотно, но далее - ни-ни-ни... Служба, Сандро, служба...
  Александр Матвеевич вздохнул, признавая правоту своего друга и сослуживца. Служба есть служба, и дело - превыше всего...
  
  ...Приземистый и низкий трактир возле порта носил громкое звание 'ресторации', хотя не мог похвалиться ни хорошей кухней, ни публикой 'из общества'. Немногие офицеры портовой стражи, два-три офицера с кораблей - вот и все общество посещавшее сию ресторацию. Остальные же были рыбаки, причем многие - ночные; матросы из порта, да и прочие - личности странные и неприятные. Звон стаканов, который раздавался далеко за полночь, шум, крики, женский визг и пьяный смех - все это дополняло картину ресторации 'General Gerault' . Однако же живший некогда в Таганроге генерал Жеро, геройски погибший, сражаясь противу Бонапартия в двенадцатом годе, не имел к этому заведению ни малейшего отношения...
  В эту-то ресторацию около двух часов пополудни и взошел молодой человек в шитом ахарлуке и офицерской фуражке. Войдя в залу, он бесстрастно выслушал приставания лакея, заученно расхваливавшего местную кухню, рассеянно взглянул на окружавших его личностей и произнес негромким, но уверенным голосом:
  - Мне, любезный, Пармена Феодосовича надобно.
  - Кого-с? - состроил удивленную мину лакей. - Пантелеймона?
  Но Печорин - а это был именно он - весьма крепко взял его за руку и повторил:
  - Проводи меня к Пармену Феодосовичу.
  По тому, как скривилось лицо лакея, можно было узнать, что Григорий Александрович, несмотря на невысокий рост и тонкий стан, имел порядочную силу. Превозмогши боль, лакей показал рукой и проговорил:
  - Пожалуйте. По лестнице наверх-с... Во втором нумере...
  Молодой человек прошел в указанном направлении и оказался в совершенно темном и узком, точно вход в чистилище, коридоре. Тьма была столь плотной, что Печорин принужден был взяться рукою за стену. Сделав два или три шага, он споткнулся о ступени, из чего заключил, что теперь он - перед лестницей. Неверной рукой он ощупал перила и принялся подниматься под душераздирающий скрып рассохшихся досок.
  Лестница привела Григория Александровича на четвероугольную площадку, и он увидел несколько дверей вокруг себя, но, увы - ни на одной не было нумера. Положившись на удачу, Печорин взошел во вторую справа...
  Григорий Александрович очутился в небольшой комнате, которую можно было бы назвать гостиной или кабинетом по выбору. Стол, покрытый клеенкой, два стула, кресло и старый диван - вот и все украшение, если не считать нескольких дурных картин и лубков, висевших на стенах. На столе лежали какие-то бумаги, две или три больших разрядных книги и стоял маленький прибор из чернильницы в виде головы Аники-воина и пресс-папье, украшенного головой Наполеона.
  За столом в кресле сидел сухонький старичок благообразной наружности, в стареньком, но чистом салопе, в который он кутался, испытывая видимо холод, несмотря на теплоту майского дня. Если бы Печорин не знал, к кому направил его Александр Матвеевич Реми, то решил бы, что ошибся дверью, извинился и пошел бы в следующую. Однако ж старый товарищ предупредил Григория Александровича, что Пармен Феодосович - старейший и известнейший душегуб в здешних местах - имеет совсем не романическую наружность, и больше похож на церковного сторожа, чем на грозного атамана разбойников, повелителя воров и контрабандистов.
  Печорин поздоровался, старичок поднял голову и стрельнул в него глазами, но тут же вновь склонился над бумагами. Оба некоторое время молчали, пока, наконец, Пармен Феодосович не указал Григорию Александровичу рукою на диван:
  - Прошу садиться. С чем пожаловать изволили, сударь?
  Печорин, подученный Реми, рассказал, что некий Коршун велел кланяться Филину, и что звезда взошла, да не для всех. Старичок благосклонно выслушал, помолчал, пожевал губами, а затем спросил:
  - Давно ли от дяди? Что на катах: не больно ли сахарно?
  Григорий Александрович удивился. Дядюшку своего он видел недавно - прощаясь перед отъездом, но знал наверняка, что почтенный сенатор Киреев, может, и знаком таганрогскому вору, да вот самого Пармена Феодосовича знать не может. Второго же вопроса он не понял вовсе, но смекнул, что это - воровская музыка - род шифра, которым разбойники и прочие лихие людишки говорят меж собой, чтобы не быть понятыми сторонними. Имевший представление о подобной музыке западных губерний империи, он ответствовал, что дядю видал недавно, да расстались нехорошо, а что до катов, так сахар - не водка, голову не забирает. Так же прибавил он, что Коршун обещал справить гумаги, а беседовать просто так ему недосуг, так как след есть и горячий.
  Слушая это, Пармен Феодосович улыбался, а после поднял колокольчик и позвонил. Выскочивший, бог знает, откуда мальчик был послан за чаем, а старый душегуб все с той же улыбкой обратился к Печорину:
  - Бумаги Вам обделать? Что ж, милостивый государь, труд небольшой. Будут, какие скажете... - он откинулся в кресле. - Позволю лишь поинтересоваться: здесь ли вольным воздухом подышать восхотели, али за границами?
  - И здесь, и за границами, - коротко ответствовал Печорин. - Да только вот ещё что: путешествовать я намерен не в одиночестве, а в обществе. Спутником моим намереваюсь пригласить одного персиянина...
  - Ну-ну, - кивнул головой Пармен Феодосович. - Вольный воздух, он, известно, полезен, а уж одному ли воля, али артельно - что здесь, что там, - разницы нет. Извольте указать, что за бумаги вам надобны.
  Молодой человек перечислил все необходимое ему, старый разбойник кивал головой и сделал несколько быстрых пометок пером. Под конец снова улыбнулся, кашлянул и проговорил чуть сипловато:
  - Эх, государь мой! То не бумаги - так, мелочь. Вот, помнится, делали раз бумаги... - голос его чуть дрогнул, должно от воспоминаний - не вашим чета... И то сказать: все довольны были. А уж человек-то, которому... и вовсе вздохнул свободно, сердечный. От черной меланхолии излечился, голубь, решительно...
  Невольно взор старика устремился куда-то в сторону от Печорина. Тот, не удержавшись, взглянул туда же, но там, куда смотрел Пармен Феодосович, на стене висел лишь портрет, на удивление хорошо исполненный. Изображал сей портрет усопшего императора Александра Благословенного...
  - Или вот, - продолжил внезапно старик. - Приходил к нам человек. Так тот вовсе желал бразильянцем италийского происхождения сделаться. Хотя русак природный. А ваши бумаги, государь мой, так - ерунда. Куда изволите приказать доставить?
  Печорин назвал адрес, и с удивлением услыхал, что посылку ему доставят послезавтра. Он уже собрался уходить, когда Пармен Феодосович вдруг жестом попросил его остаться. Мальчик принес чай, удивительно хороший, сливочник и бутылочку замечательного рому. Старик самолично разлил чай и подвинул гостю чашку. Некоторое время они пили в молчании, но вот Пармен Феодосович отхлебнул еще и вдруг попросил:
  - Государь мой. Услуга за услугу: не окажете ли вы мне помощи в едином деле?
  Печорин изобразил немой вопрос, и старик продолжил:
  - Когда могу судить по заказу вашему, путь свой на Кавказ держать изволите?
  Молодой человек утвердительно кивнул, и хозяин продолжил:
  - Когда будете в Тамани - прескверный городишко, скажу я вам! - не сыщете ли некоего Янко-татарина?
  Григорий Александрович удивился столь странному для татарина имени, но промолчал. Пармен Феодосович остро глянул на него, опять пожевал губами:
  - Рыбак тот Янко. Ночной рыбак. Привет бы ему передать...
  - От вас?
  - От меня... Исполните ли?
  - Не велик труд за вашу услугу, - слабо улыбнулся Печорин. - Исполню.
  
  Из писем Г.А. Печорина
  
  Bon jouer, mon petite Barbara!
  Je m'excuse , что не писал тебе так долго, однако же ты и сама знаешь, что дорога есть место, не вполне удобственное для переписки, а наши кавказские дороги - втрое! Кроме того, я пал жертвой настоящего кавказского гостеприимства, которое, надобно признаться, хоть и весьма приятно, но по назойливости своей сродни заключению в крепость. Однако же расскажу по порядку.
  Два месяца назад, как ты можешь помнить из последнего моего письма, я отправился в путешествие по Кавказским горам, сопровождая по просьбе любезного полковника К. путешественников, следующих в Тебриз. Со мною шла казачья команда, и еще один офицер, Фрышкин (Oh mon dieu, quel nom! ), которого ты, возможно и помнишь, по Рождественскому балу, два года тому. Ты еще тогда смеялась, что он проломит пол - так высоко он прыгал, танцуя французскую кадриль, а его эполеты хлопали о плечи, словно крылья курицы, что никак не хочет поверить тому, что не умеет летать. Впрочем, не стану его злословить: бедняга сейчас лежит с простреленной ногой, а потому долго еще не сможет танцевать. И, несмотря на его фамилию, я готов подать тебе о нем самое лестное мнение: кроме того, что он хорош собой, что тебе и так известно, Фрышкин храбр, слегка застенчив, холоднокровен, недурно образован и весьма начитан. En plus de , он влюблен. Тогдашние прыжки его объяснимы лишь тем, что в зале присутствовал objet de sa passion , коий он страстно желал пленить. Но я отвлекся от предмета своего рассказа.
  Вообрази себе, ma chère sœur , что проезжая через мрачное ущелье (далее текст испорчен настолько, что нет возможности разобрать название) мы решили заночевать, для чего поднялись на высокую плоскую скалу, где было довольно просторно, и нашлось место и для людей, и для коней. Если ты еще не забыла моего странного свойства - мгновенно засыпать там, где бы я ни лег, то не удивишься тому, что я заснул сразу же, как только казак расседлал моего коня.
  Проснулся я тоже, по своему обыкновению, рано, и так как наш маленький бивуак еще находился в объятиях Морфея, порешил прежде всего заняться своим туалетом. Воды на скале кроме той, что была во флягах и бурдюках - кожаных мешках, в коих горцы сохраняют воду или вино в дальних переходах, не было, и я принужден был пойти к потоку, что весело скакал по камням внизу ущелья. Мне пришлось, в подражание потоку, прыгать вниз, уподобляясь chèvre de montagne .
  Добравшись до воды, я принялся было умываться, как вдруг увидел на другом берегу ужасную картину. Вообрази себе: маленький мальчик прижался к стволу дерева, а перед ним приготовился к прыжку дикий барс. Зверь хлестал хвостом по бокам, дыбил шерсть. Я бросился к нему через поток, размахивая руками и громко крича, будто на собаку, и можешь представить, себе мое изумление, когда сей seigneur des montagnes - царь зверей Кавказа! - удрал от меня, словно испуганный щенок. Я даже не вспомнил о кинжале, что висел у меня на поясе...
  Почти тут же появились родители перепуганного ребенка, которые внезапно решили, что я оказал им какую-то немыслимую услугу и тут же пригласили меня и всех остальных в свое селение. Там меня принимали, точно некоего князя здешних земель, осыпали разнообразными дарами, а местный ашик - так здесь именуют поэтов-сказителей, сочинил обо мне целую хвалебную поэму с восхвалительным прологом и прославительным эпилогом. Двое певцов - дангбежей тут же принялись заучивать ее, и затем начинали распевать ее изумительно противными голосами, стоило им только меня увидать.
  Наши гостеприимные хозяева именовались курдами - одной из многих народностей, проживающих на Кавказе. Через две недели они все же согласились отпустить моих товарищей и казаков, уже утомленных от их гостеприимства, а меня просили остаться на обряд посвящения спасенного мальчика в мужчины. Там же ко мне и моему драбанту присоединились двоюродный дядя малыша Ордие со слугою, которые отныне считают своим долгом сопровождать меня в странствии.
  Так что я теперь принужден догонять свой отряд, ушедший далеко вперед. Курды, правда, говорят, что смогут провести меня более короткой дорогой, через горы, которая известна только им одним. Возложу надежду на их познания, и стану уповать на то, что Бог не попустит им заблудиться.
  А как прошли эти два месяца у тебя, дорогая моя? Надеюсь, что ты в добром здравии? Как дядя? Прошла ли его подагра, или он мучим ею по-прежнему? Напиши мне обо всем, ибо я беспримерно тоскую тут, оторванный от вас, милые мои.
  За сим остаюсь твоим любящим братом,
  Григорий.
  
  Его превосходительству полковнику Дубельту
  РАПОРТ
  Ваше превосходительство!
  Докладываю Вам, что в результате чрезвычайного происшествия, случившегося шестого дня июлия сего года, гвардии поручик Печорин получил тяжкие ранения, спасая местного жителя от нападения дикого барса. Сей местный житель, оказался сыном вождя племени бенгеров, и отец его - бек Аздо Бенгер выказал нам большую приязнь, пополнив наши припасы и предоставив проводников. Не обошлось, однако же и без неприятностей: отправленный на поиск пропавшего поручика Печорина поручик гвардии Фрышкин вообразил, будто Печорина похитили дикие курды и попытался освободить его силою. В перестрелке случайной пулей он был ранен в ногу и оставлен мною в армянском селении Ехегнадзор на излечение.
  Поступок же поручика Печорина пробудил в курдах любовь к Державе Российской и ее Императору такой силы, что племя бенгеров решило выйти из подданства Блистательной Порты и просить принять его под Высочайшую руку. В этой связи прошу дать ход сему делу в Министерстве по Иностранным делам, дабы скорее к бенгерам приняты были долженствующие шаги и присланы были соответствующие чиновники.
  Так же ходатайствую о награждении поручика Лейб-гвардии Гусарского полка Печорина Г.А., ибо по его доблести курды стали судить обо всей Державе Российской.
  Остаюсь Вашим покорным слугою,
  Надворный советник Подколесин.
  
  Глава 3
  Пустыни вечный гость
  Ко мне он кинулся на грудь:
   Но в горло я успел воткнуть
   И там два раза повернуть
   Мое оружье...
  М.Ю. Лермонтов 'Мцыри'
  
  Бек Аздо Бенгер вздохнул и запустил пальцы в чашку с изюмом. Вроде и все было у главы могучего курдского клана Бенгер, но душа его неспокойна. Турки и русские с двух сторон жмут друг на друга, а в результате курдам достается, как зерну между двумя жерновами.
  Снаружи раздался радостный детский крик, и следом за ним - звонкая брань. Аздо улыбнулся: наследник, малыш Ордие, должно быть измыслил какую-то новую проказу и теперь радуется удачной шалости. Тут же, в подтверждение этих мыслей, в шатер вошла старшая дочь, четырнадцатилетняя Гулпери, в мокром платье и злая как горный дэв . Бенгер усмехнулся: мальчишка опять облил сестру водой. Он, конечно, накажет сына, но когда-то, когда он сам был не старше Ордие, его сестрам доставалось точно так же. Если только не хуже...
  Бек задумался. Ордие - единственная надежда и опора. Но сын еще мал, совсем мал. Старшие сыновья сгинули в бесчисленных схватках с турецкими спагами и аскерами, не оставив ему внуков, и вот теперь, когда неумолимое время уже покрыло его голову снегами, точно вершину Шата , его поддержкой остались лишь несмышленый малыш Ордие да юная Гулпери...
  Аздо повернул голову и посмотрел на дочь, сердито хлопочущую на женской половине возле сундука со своей одеждой. Улыбнулся: Гулпери, хоть и девушка, может многих джигитов заткнуть за пояс. На последнем джирде она была одной из первых. Однажды она выйдет замуж и, если муж будет по-настоящему достоин ее, то по воле Аллаха она принесет прекрасных внуков - будущих братьев и первых джигитов Ордие, что всегда закроют вождю спину...
  - Иди сюда, дочка, - Аздо указал место рядом с собой.
  И когда девушка, успевшая привести себя в порядок, уселась и тут же пристроилась к лакомствам - изюму и миндалю, спросил:
  - Скажи-ка, не случилось ли еще кому из наших джигитов покорить твое сердце?
  Гулпери вздернула нос и фыркнула:
  - Вот еще! Разве среди них...
  Она замолчала, но отец легко понял недосказанное. 'Разве среди них есть достойные руки и сердца дочери бека?' Ответ Гулпери и расстроил, и обрадовал его. Жаль, что она не выбрала себе сердечного друга. Значит, в этом году у Ордие не появится племянников, которые в дальнейшем станут рядом с ним плечом к плечу. Хорошо, что дочь осознает свое место и свое положение в клане. Это значит, что ее не соблазнят ни смазливое лицо, ни щегольские усики...Но слишком затягивать с этим тоже не стоит. Юность быстротечна - Аздо слишком хорошо это знал. Казалось, вот только что рядом сидела Себихе, и улыбалась застенчиво и радостно. А уж скоро десять лет минет, как нет ее на этом свете...
  - А что-то я не слышу Ордие, - произнес бек, переводя разговор на другое. - Почему приумолк твой брат?
  - Я заставила его пойти к ручью за водой, которую я разлила из-за него, - ответила девушка гордо.
  - Заставила? - изумился Аздо. - Этого мальчишку можно заставить? Да буду я жертвой твоей , дочь, но расскажи: как тебе это удалось?
  Гулпери тряхнула косами:
  - Я сказала ему, что не достойно пахлевана мешать женщинам, и что если он не принесет воды, то когда он станет воином, я расскажу всем, что он воевал с бабами...
  
  ...Ордие спрыгнул с валуна, и огляделся. Вот она - река Самботани , за которой живет злой дэв. Но в руках непобедимого витязя Ордие-бека не просто шашка, пусть даже и гурда , а истинный Зульфакар ! Выходи, дэв, и прими свою смерть!..
  Прут, который был сегодня Зульфакаром, со свистом врезался в огромные лопухи, росшие вдоль речки. Но сейчас это были не лопухи, а войско ненавистного дэва, и клинок славного пахлевана Ордие-бека сокрушит его!
  Позабыв о валявшемся на берегу кувшине, мальчик яростно рубил толстые хрусткие стебли. Он так увлекся, что не сразу расслышал за спиной странные звуки, а когда обернулся... Прямо перед ним на берегу сидел большой барс-ирбис, и холодно глядел на него своими желто-зелеными глазами со змеиными вертикальными зрачками.
  Ордие замер. Взрослые часто говорили, что если стоять неподвижно, то зверь на тебя не бросится. Но то ли старшие не знали повадок всех ирбисов, то ли именно этот не ведал, что предписывают ему мудрые взрослые, но только, к ужасу мальчика, барс заворчал и сделал шаг к нему. Ордие попятился. Ирбис посмотрел на будущую жертву презрительным кошачьим взглядом и шагнул снова. Мальчик снова отступил. Ирбис крадучись приближался, но мальчик пятился назад, моля Всевышнего, дабы тот убрал с его пути все камни, о которые можно споткнуться... И Аллах услышал его молитвы. Ордие не споткнулся о камень. Он просто уперся спиной в ствол дерева. Дальше отступать было некуда...
  Глаза ирбиса, который уже давно заметил эту чинару, блеснули жестокой радостью. Охота удалась! Зверь припал к земле, несколько раз ударил себя хвостом по бокам, изготовился к прыжку...
  Грозный окрик с другого берега реки заставил зверя отказаться от своего намерения. Ордие поднял глаза. Там через бурные пенистые струи к нему бежал человек в темно-вишневом расшитом серебром архалуке. При виде незнакомца, у мальчика от ужаса подогнулись ноги. Это был самый настоящий сказочный дэв! Может и не великанского роста, но зато его волосы явственно отливали рыжиной. 'Если у него еще и глаза синие - затосковал Ордие - так уж лучше бы мне быть растерзанным барсом, чем попасться в лапы такому...'
  Добежав до середины потока, человек или дэв вдруг выхватил из-под полы пистолет, взвел курок и попытался выстрелить. Но должно быть буйные волны подмочили порох на полке, и пистолет осекся.
  Зверь издал глухое рычание и прыгнул на человека, уже выбиравшегося на берег. Ордие увидел, как в восходящем солнце блеснул узкий хищный клинок, и тут же зверь и человек сцепились, яростно хрипя.
  Приоткрыв от ужаса рот, малыш смотрел, как намокший темно-вишневый архалук исчез под пятнистой шкурой барса. Хищник издал победный рев, но тут же он перешел в жалобный визг - человек умудрился высвободить руку и ударил ирбиса прямо в грудь.
   Ордие очень хотелось убежать, но ноги его превратились в масло, и ему лишь оставалось беспомощно смотреть, как катается по берегу странный клубок из двух свитых меж собою тел...
  
  ...Аздо Бенгер начал было задремывать, когда Гулпери вдруг произнесла:
  - О, отец мой, Ордие до сих пор не вернулся. Мне страшно: не появились ли здесь те, что крадут людей?..
  Дремота мгновенно покинула бека. Словно враз помолодев, он взмыл с подушек, мысленно ругая дочь за то, что она послала мальчика к реке одного, и себя - за то, что допустил это...
  - Асад! Махмуд! Осман! Ко мне, люди!
  Он еще кричал, а руки уже привычно схватили винтовку, с узорчатым чеканным прикладом, заткнули за пояс пару пистолей, шашку и кинжал в оправленных в серебро ножнах. На зов в шатер вбежали племянники:
  - Мы - жертвы твои! Что случилось, дядя?!
  - Ордие никак не возвратится от реки, - пальцы судорожно комкали витую плеть. - Седлайте коней, племянники, поднимайте воинов!..
  
  ...Наконец мальчик смог подняться. Неверно ступая дрожащими ногами, он подошел к зверю и человеку, что недвижно лежали в двух шагах от него. Это был великий бой! Человек принял ирбиса на грудь и дважды ударил его кинжалом. Но зверь был все еще силен. Ударом могучей лапы он выбил оружие из рук врага, и тут же потянулся оскаленной пастью к беззащитной человеческой шее. Однако противник был достоин того, чтобы одержать победу. Он схватил барса за горло своими могучими руками и задушил его. А потом и сам умер от ран...
  Ордие поднял кинжал, что лежал в стороне от места последней схватки. Он оставит его себе. Это же был не дэв, а могучий пахлеван, и будет справедливо, если спасенный возьмет себе спасшее его оружие. Но погибший витязь может быть спокоен: Ордие не опозорит его оружие, давшее ему жизнь. Наоборот, он прославит его, обагряя кровью врагов во многих битвах. Вот только жаль, что он не знает имени пахлевана, чтобы выкрикивать его в бою...
  В шум потока ворвался топот копыт и на берег вылетели отец и взрослые двоюродные братья. Все с оружием, точно собрались в набег. Позади них было еще десятка два всадников из лучших воинов клана...
  - Сын мой! - отец соскочил с седла, и невзирая на годы в три прыжка оказался рядом. Мальчика схватили сильные руки, обняли, прижали к широкой груди, - Ты жив?! Но что здесь произошло, во имя Аллаха?!
  Сбиваясь и захлебываясь, Ордие принялся рассказывать, а двоюродные братья уже осматривали его спасителя. Осман приложил к губам лежащего кинжал, присмотрелся, махнул рукой. Махмуд скинул с плеч лохматую бурку, они с Асадом наклонились над раненым, осторожно подняли его...
  - Он жив, дядя! Сердце бьется и сталь мутнеет от дыхания!..
  - И чего же вы ждете, неблагодарные?! В шатры его, и да смилуется Аллах над ним...
  Асад нерешительно промолвил:
  - Может поскакать в деревню езидов ? - Он демонстративно сплюнул, но тут же продолжил, - Всем известно, что эти язычники - лучшие лекари под Луной.
  Аздо Берген на мгновение задумался, потом утвердительно кивнул:
  - Скачи, мальчик, и да поможет тебе Всевышний. Привези лучшего из лучших!..
  
  ...Гулпери перебирала сухой горох для бозбаша и напряженно ждала. Что там могло случиться с Ордие? Почему его ищут так долго?
  Когда послышался медленный перестук копыт, она встрепенулась, хотела выбежать наружу, но сдержалась. Не пристало дочери бека, первой красавице могучего клана Бенгер скакать подобно горной козе...
  Полог шатра распахнулся и вошел отец.
  - Дочка, сбегай, позови старую Фирузе. Пусть захватит с собой все свои травы и снадобья! И мудрую книгу тоже пусть возьмет.
  Девушка хотела спросить, что и с кем случилось, и цел ли ее маленький брат, но тут в шатер вошли двоюродные братья Махмуд и Осман, держа за концы лохматую бурку, на которых лежал чужой человек. Они осторожно уложили незнакомца на спешно расстеленные циновки, а отец сел рядом и взял его за руку:
  - Спасибо тебе, кто бы ты ни был, - проговорил бек. - Ты - второй отец сыну моему, и, стало быть, мой брат.
  Гулпери загляделась на чужака. Некрасивые, почти бесцветные волосы слиплись от крови, но на бледном лице выделялись черные усы. Внезапно чужой человек приоткрыл мутные от боли глаза и что-то пробормотал...
  - Ты еще здесь? - голос Аздо хлестнул, точно плеть. - Беги! Беги так, словно за тобой гонится дэв!..
  
  ...Шатер знахарки стоял на самом краю селения. И когда Гулпери вернулась вместе с семенящей и тяжело отдувающейся Фирузе, о том, что случилось с Ордие и кто этот незнакомец, во всем клане Бенгер не знали только они. Старуху с почетом проводили в шатер бека, а девушка накинулась с расспросами на своего брата. Ордие честно поведал о том, как он испугался рыжеволосого незнакомца, а потом с гордостью показал ей кинжал, которым чужак заколол ирбиса 'быстрого, как молния, сильного, как ураган, и страшного, как горный дэв'! Выслушав длинную историю, Гулпери решила расспросить еще и двоюродных братьев, которые, выйдя из отцовского шатра, уселись в теньке и раскурили наргиле с банжем .
  - Это - храбрый воин, - сказал в ответ на вопрос Гулпери Махмуд. - С одним коротким русским пистолетом и кинжалом пойти на ирбиса осмелится не каждый.
  - Хотя можно было взять барса и легче, - заявил Осман. - Нужно было не прыгать вперед на него, а в сторону, и бить кинжалом не в грудь, а в бок.
  - Ха! Можно подумать, что ты в своей жизни убил сотню ирбисов, что судишь так уверенно, - дернул себя за ус Махмуд. - Я убил шесть барсов, но ни одного - кинжалом. Один раз я бил его шашкой, и скажу тебе честно, дочь моего дяди, что мне - как отец: этот чужак отважен, силен и умел!
  Он с усмешкой посмотрел на Османа и продолжал:
  - Я охотился, когда ты еще играл в тряпичный мячик возле шатра нашей матери, и вот что я скажу тебе, брат мой: когда зверь убит, легко рассуждать о том, что можно было не так сильно попортить шкуру. Но когда зверь прыгает на тебя, то даже найти курок винтовки - не самое простое в этой жизни...
  Осман нехотя согласился и, было, нахмурился. Но он был самым веселым из трех братьев и не умел долго сердиться или обижаться. Что с того, что старший брат одернул его при двоюродной сестре? И он принялся рассказывать смешную историю, как однажды ночью принял камень за волка, что подбирается к отаре...
  Гулпери слушала Османа, смеялась, когда смеялся он сам, но мысли ее были в отцовском шатре. Она вспоминала глаза чужака - орехово-карие, затуманенные страданием... и неожиданно красивые! И в душе ее от этих воспоминаний что-то замирало и сладко сжималось.
  
  Из переписки Г.А. Печорина
  
  Здравствуйте, любезный мой Максим Максимович!
  Прошу Вас не винить меня за мою холодность в последнюю нашу встречу, и простить меня от всей души Вашей! Поверьте, что не по прихоти своей я принужден был держать себя с Вами столь холодно, а встречи нашей не мог дать продолжения. Путешествуя отнюдь не по своей воле, а по казенной надобности, мы - увы! - не вольны распоряжаться собой! Признаюсь, что лишь мое искреннее желание увидеть вас, драгоценный мой Максим Максимович, позволило случиться нашему свиданию, хоть и мимолетному, однако доставившему мне убежденность, что Вы по-прежнему пребываете в душевной бодрости и добром здравии. Так что я настоял на возможности видеть Вас, хотя мой начальник настоятельно требовал от меня уклониться от встречи.
  Дорогой мой Максим Максимович, когда бы Вы только знали, как часто я вспоминаю те счастливые дни, проведенные вместе с Вами в нашей маленькой крепостце, Вы бы совершенно уверились в моем к Вам неизменном почтении и искренней благодарности! Если Вы соблаговолите войти в мои обстоятельства, увязанные с моею службой, то напишите мне, любезный мой товарищ, о житье своем после нашего расставания. Я же со своей стороны предоставляю Вам, сколь допустимо полный отчет о своем.
  Покинув нашу крепость у Каменного Брода, я некоторое время находился в распоряжении полковника К. в Пятигорске, а затем вызван был в Петербург с тем, чтобы принять участие в нашей миссии в Персию. Старый мой знакомец - гвардии поручик Фрышкин и я назначались в охрану pour ce voyage , так что мы в скором времени отправились обратно, на Кавказ. Миссия сия имела секретное поручение, и нам было строго наказано избегать встреч и разговоров со знакомыми, дабы не раскрыть ни целей поездки, ни имен и званий ее участников. И тут, вообразите, я узнаю, что поблизости - вы, любезный мой Максим Максимович! Как мог я удержаться от встречи?
  Мне удалось уговорить своих товарищей представить дело так, будто я еду один. Коллежский регистратор Хлестаков - препустой человечишка, но изрядный актер! - разыграл роль моего лакея, дабы проследить и впоследствии доложить наш разговор. Вот потому-то я и был с Вами, дорогой мой друг, столь холоден и напускным безразличием старался скрыть свои чувства! Надеюсь, что я оправдан в глазах Ваших и могу, как и прежде, рассчитывать на Вашу приязнь.
  Расставшись с Вами, я догнал своих товарищей и далее с неделю следовали мы безо всяких приключений. И тут, вообразите себе, случилось со мною происшествие, которое вновь заставило меня вспомнить Вас, наше жить в крепости и Ваши уроки об охоте.
  Помните ли Вы, любезный мой Максим Максимович, тот странный случай, когда оба мы были принуждены спасать свои жизни на кривой чинаре, куда загнал нас с Вами дикий вепрь? Сидя на ветке, вы долго пеняли мне, зачем я не проверил и не заменил пороху на полке, из-за чего ружье и осеклось. Правда, тогда Вы тоже пустили заряд в небеса, так что мы оба оказались в одинаковом положении, и лишь наши казачки вызволили нас из этого затруднительного, но презабавного положения. Pardone moi, нас сняли с насеста...
  Вообразите же себе ущелье, в котором гонит свои воды маленькая быстрая речонка, к которой я, рано поутру, направился свершить свой туалет. Выйдя на берег, я увидел, что на другом берегу барс приготовился напасть на мальчика не более десяти лет от роду. Бедняга прижался к дереву, ожидая неминуемой смерти, и уже не чаял помощи ни откуда.
  Памятуя наставления Ваши, дорогой Максим Максимович, будучи в местах диких, я не расстаюсь с оружием. У меня были с собой пистолет и кинжал - тот самый, что достался мне от покойного Казбича, но стрелять через реку я не рискнул - расстояние было слишком далеко.
  Я закричал так громко, как только мог и побежал через поток к зверю. 'Буду шагах на пяти - выстрелю', - рассуждал я, но видно не все Ваши уроки пошли мне впрок! Замок дал осечку, и я оказался лицом к лицу с разъяренным зверем лишь с бесполезным пистолетом в руках, который взвести вторично уже не успевал.
  Барс кинулся на меня с такой яростью, что я посчитал дни свои оконченными. Чудом мне удалось достать кинжал и, по Вашей ухватке, ударить зверя в грудь. Дальнейшее я помню плохо, а местами - не помню вовсе.
  Очнулся я в темном шатре, на неудобной, почти пыточной постели. Оказалось, что своим вмешательством, я выручил из беды сына вождя клана Бенгер - человека богатого и могущественного, а также - прославленного в здешних местах разбойника, теперь считающего себя моим кунаком и побратимом. Около меня вели ученый спор двое местных медикусов - признанных светил в деле исцеления. Один - высокий и худой старик с длинной, но жидкой бородою в престранном колпаке, другой же оказался при пристальном взгляде старухою, столь маленькой и столь толстой, что вовсе казалась одним сплошным шаром, чему немало способствовали ее пышные одеяния. Благодаря Вам, любезный мой Максим Максимович, я немного говорю по курдски, чьему языку Вы столь старательно, хотя и не столь успешно пытались меня выучить, так что я понял, что они бранились меж собою, уличая друг друга в невежестве, хотя, на мой взгляд правы были обе стороны. Чувствуя нестерпимую жажду, я попросил пить, сперва - по-русски, а потом - и на всех известных мне языках, но просьбы мои остались безответны - так увлечены были сии доктора своим спором.
  Внезапно к ложу моему подбежала девушка юных лет и протянула мне чашку с яблочным взваром. То была Гулпери - сестра спасенного мною малыша, которого, кстати, зовут Ордие.
  Я, к стыду своему, могу догадаться, о чем Вы подумали, прочтя эти строки. Но клянусь Вам, дражайший Максим Максимович, что никогда более не повториться история несчастной Бэлы! Никогда боле ни одна дикарка, пусть даже и самая прелестная, чего и не скажешь об Гулпери, не подвигнет меня на новые попытки приручить ее!
  Дети Аздо Бенгера проявили в моей судьбе самое живое участие, а их отец потребовал от обоих лекарей немедля прекратить свою перебранку, и лечить меня, хотя бы и каждому по-своему. Но не успели они приняться за дело, как снаружи послышались выстрелы, и бек вооружившись выбежал из шатра, предоставив мне гадать, напали ли то разбойники из соседнего племени, или турки, или персы, и какой же еще удар судьбы ожидает меня.
  Однако все разрешилось чрезвычайно быстро. Эти выстрелы были известием, что товарищ мой Фрышкин, решивши, будто я пленен бенгерами, сделал попытку принудить моих добрых хозяев возвратить мне свободу. На счастье, никто не пострадал, лишь самому славному освободителю пулей пробило насквозь ногу. Впрочем, сделавший сей удачный выстрел племянник бека Аздо Бенгера Осман принес свои извинения несчастному Фрышкину, которые и были благосклонно приняты вместе с замечательной красоты турецкою саблей.
  Так как двигаться самостоятельно я не мог, то 'предводитель' наш, надворный советник Подколесин, порешил принять приглашение добрых бенгеров и присоединить наш бивак к их лагерю, надеясь, что сможет забрать меня, как только позволит к тому мое здоровье. Однако раны мои оказались такого свойства, что я не смог подняться и по прошествии двух недель, почему Подколесин приказал мне оставаться в лагере курдов до полного излечения с тем, чтобы потом догнать отряд по пути и отбыл, оставив со мною лишь моего драбанта - казака Ерошку. Он - предобрый малый, страдающий, однако, от чрезмерного пристрастия к чихирю . Но здесь, среди магометан, это ему вредит не слишком...
  По прошествии трех недель я, наконец, смог подняться на ноги, но так и не был отпущен моими добрыми хозяевами. Бек Аздо Бенгер заявил, что до тех пор, пока я не смогу сидеть на лошади как до раны, он клянется бородою Пророка, что не отпустит меня от себя. Так что я еще месяц с лишком пребывал среди сих курдов - добрых, но диких и грязных. За это время я коротко сошелся с племянником бека Османом, который стал не только моим кунаком, но и побратимом. Во всяком случае, именно так он заявил своему дяде и братьям.
  По окончании моего затвора, я получил от бека множество подарков, в том числе - замечательного коня, настоящего текинца, коий теперь и ходит под моим седлом. По совету бека Аздо, мы с Ерошкой переоделись в курдские одежды, и теперь путешествуем вместе с Османом и его слугою Алакелем, которые взялись сопроводить нас до Тебриза короткой дорогою. Пользуясь этим, заехал я в Ехегнадзор, навестить беднягу Фрышкина, а заодно отсылаю с оказией Вам, любезный мой Максим Максимович, это письмо, и надеюсь, что тесной приязни, возникшей между нами в былые времена, отныне ничто не помешает.
  За сим остаюсь Вашим верным другом,
  Поручик Лейб-гвардии Гусарского полка
  Григорий Печорин.
  
  Глава 4
  Оставь напрасные заботы
  Не привлекай меня красой!
  Мой дух погас и состарелся.
  Ах! много лет как взгляд другой
  В уме моем запечатлелся!..
  М.Ю. Лермонтов
  
  Раннее утро наполнило воздух запахом цветов. Тени, что еще синели ночной темнотой, уползали, спасаясь от сияющих клинков безжалостного светила. Долина пробуждалась к новому дню... Впрочем, избавимся от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет.
  Ордие проснулся с первыми лучами солнца и, скоро одевшись, выскочил из шатра. Сегодня Джеурген обещал научить его стрелять птицу влет , а его слуга - кайсак Ероджика - показать правильную рубку шашкою.
  В таборе курдов обоих урусов уже не было. Ордие это нисколько не опечалило: он прекрасно знал, куда с утра могут пойти Джеурген и Ероджика. А потому он только отругал себя за то, что как ни старался, а все равно - проспал и вприпрыжку помчался к реке.
  Там он и нашел своего спасителя, который, голый по пояс, умывался в ледяной воде. Ордие вознамерился, было, подкрасться поближе и плеснуть ему на спину, но когда он был шагах на четырех от Джеургена, тот, не оборачиваясь, пообещал, если что, научить юного пахлевана искусству плавания, причем пригрозил, что может приступить к этому немедленно...
  
  ...Мальчик, уже не таясь, подошел поближе. Печорин кончил умывание и достал из красивого футляра тисненой кожи бритву. Но не успел он приладить ее к лицу, как раздался конский топот, и на берег вылетел верхом Ерошка, ведя в поводу второго коня.
  - Га! Отец мой! - закричал он. - Коней напувал, проводил - хоть сейчас в Питербурх скачи!
  Тут он увидел в руках Печорина бритву и, соскочив с седла, подошел поближе:
  - Ты что же это, отец мой, удумал? - спросил он. - Не след тут с голым лицом быть, не след. Сам же намедни велел, чтобы от татар отлички ни в чем не имать? Дай-ка я тебя за татарина составлю. Ужо помню, как няня мой, кунак, Гирчик, - этим именем Ерошка именовал грозного некогда Гирей-хана, с которым и впрямь водил большую дружбу, и раз даже чуть не породнился, - себя холил. Дайко-сь...
  С этими словами он протянул свою огромную руку и чуть не силою взял бритву.
  - Садись-ка на вон тот камушек. Сейчас я тебя, отец мой, по-татарски обрею.
  Смочив бритву в ледяной воде, он лихо провел ею по голове Печорина, приговаривая:
  - Вот так, отец мой. Под шапкой - не зябко, а обычай у них такой: лица не тронь, а голова чтоб голой была...
  Ерошка быстро орудовал бритвой, раз или два поправив ее на ремне, и вскоре на камне сидел совершенно восточного вида человек, с бритой головой, густыми черными усами и небольшой бородкой.
  - Ай, хорош татарин вышел! - восхитился Ерошка. - Черкес, истинно что черкес!
  Тут он оглянулся в поисках, на ком бы еще показать свое искусство казачьего кауфера, и поманил Ордие:
  - Бача, ступай сюда! Хочешь, и тебя сейчас?..
  
  ...В животе у Ордие сладко заныло. Ероджика считает, что ему уже пора ходить по-мужски обритым! И Джеурген, которого отец велел почитать вторым после себя, не против! Они полагают его уже взрослым мужем, витязем, пахлеваном!..
  Мальчик подошел и уселся на камень. Кайсак тронул бритвой его лохматую голову и первые пряди черных волос упали наземь. Было совсем не больно, только немножко холодно и капельку страшно: Ордие на собственном опыте знал, как режет отцовская бритва, а эта была еще и получше. Но дядя Ероджика ни разу не порезал его, а когда он закончил, Джеурген плеснул ему на руки какой-то непонятной, остро-пахнущей воды из склянки и велел растереть голову. Ее немилосердно защипало, но Ордие вытерпел. Сердце у него пело от счастья: он стал мужчиной!..
  
  - ...Пежори-ага, а мне теперь можно носить сорани ?
  Печорин с интересом посмотрел на мальчика, который отчего-то выглядел так, словно его представили к кресту:
  - Шашка тебе пока великовата будет, - задумчиво пробормотал он и потянул из-за пояса тот самый кинжал, которым сразил барса. - На, Ордие-бек, владей! Без дела - не вынимай, без славы - не вкладывай!
  Мальчуган восхищенно приладил кинжал к поясу. Он был так поглощен этим занятием, что не слышал негромких слов, брошенных Печориным Ерошке, который после того вскочил в седло и унеся куда-то. Кинжал был явно велик для десятилетнего Ордие, но тот упрямо старался укрепить его так, как полагается взрослому курду.
  Печорин следил за попытками мальчика, и слабая улыбка бродила по губам его. Ему вдруг представилось, что Ордие явится в Петербург и познакомится с дядюшкой и Варенькой. Видение мальчика-курда на каком-нибудь балу позабавило его...
  -... Посмотри, Пежори-ага, вот так?
  Ордие показал Печорину плоды своих трудов. Григорий Александрович нагнулся к малышу, поправил ножны. Тут вернулся Ерошка и, слезши с коня, подошел к ним, неся в руках небольшой деревянный футляр.
  Печорин принял его из рук казака, раскрыл и вынул оттуда маленький двуствольный дорожный пистолет. Осмотрел его и протянул Ордие:
  - Твой...
  А Ерошка добавил:
  - Не смотри, что невелик. Ахнет - здоровенного абрека свалит...
  Мальчик схватил в руки настоящее оружие, оглядел его со всех сторон, а затем, склонив голову, торжественно произнес:
  - Да будет моя голова твоей жертвой, Пежори-ага. Я еще мал, но скоро мой отец умрет, и я стану беком бенгеров. И знай: когда бы ты ни пришел к нам, тебе всегда будет лучшее место у стола, лучший кусок, лучший шатер и лучший конь! И никто не посмеет сказать: 'Этот старик только даром ест хлеб!', потому что я убью такого говоруна!..
  
  Они возвращались к шатрам курдов. Печорин ехал верхом, а Ерошка вел своего жеребца в поводу. В седле гордо восседал Ордие, который то и дело поворачивался во все стороны так, чтобы кинжал и рукоять пистолета, торчащего за кушаком, были видны всем и каждому.
  Ерошка, изредка лукаво поглядывавший на мальчика, прогудел вдруг:
  - Ах, люблю тебя, паря! Джигит, вот как есть - джигит! Смотри, только, малый, - прибавил он с внезапной тоской в голосе, - вот ты теперя, хоть и пахлеван, а только не женись до срока! Люби, милуйся, а не женись!
  С этими словами он глубоко вздохнул: жена его два года тому назад сбежала из станицы к русскому фельдфебелю. С того-то Ерошка - матерой казак! - и вызвался идти с экспедицией в Персию, хоть кем, предпочтя скромную роль драбанта тоскливому сидению в опустевшем доме.
  Ордие гордо взглянул на казака и ответил:
  - Да на что мне жена?! От девок - только визг да морока. Я и вовсе не женюсь!
  Тут он сообразил, что жениться все же придется, хотя бы для продолжения рода, и быстро прибавил:
  - Не женюсь, пока отец не прикажет, а Пежори-ага не одобрит! Только хорошо бы, чтоб отец подольше не приказывал...
  Он еще подумал и прибавил слышанную от кого-то из стариков мудрость:
  - Всевышний сотворил женщин в наказание за грехи мужчин! - и удивленно завертел головой, не понимая, от чего это урусы хохочут...
  
  Гулпери с досадой поглядывала на горделиво прохаживающегося туда-сюда братца. Глупый мальчишка, да что он понимает?! И так целыми днями ходит, как привязанный, за Пежори-агой, а теперь и вовсе от него не отстанет! И пистолет выклянчил... Девушка украдкой смахнула злые слезы. Да она бы сама дала сбрить свои косы, лишь бы побыть с Пежори-агой вот так, рядом! Сколько ночей она провела, отирая пот с его лба, пока тот лежал в забытьи, сколько ласковых слов ему сказала, сколько нежных прозвищ дала, сколько песен о любви спела украдкой, еле слышно... Но ни одного слова не услышал он, не ответил ей, лишь повторяя в бреду незнакомые слова. Ни одного взгляда ее не поймал, а только смотрел куда-то в пустоту невидящим, затуманенным взглядом. А один раз замахнулся кулаком и прокричал что-то сердитое, хотя и поняла она, что не на нее осерчал гость, а на тех, кого только он и видел в ночной тьме. Поймала его руку, сухую, горячую, и прижала к своей груди, к бешено бьющемуся сердцу. И так сладко стало ей в этот миг, что, казалось, умрет тот час же, потому что не вынесет этого счастья. А чужестранец выдернул руку и, пробурчав что-то уже спокойнее - но не ей, не ей! - откинулся на подушки и затих до утра.
  Гулпери смотрела на него, и сердце ее плакало от радости. А она и не знала раньше, что так бывает! Тихонько прилегла рядом, вытянулась, как струна, замирая от страха, что кто-нибудь проснется и увидит ее, лежащую. Но все кругом спали. И только она лежала, испуганная и счастливая близостью его тела, и смотрела своими огромными глазами в темноту ночи.
  А через несколько дней он пришел в себя, скользнул по ней равнодушным взглядом и не сказал ей ни слова...
  
  Старик давно уже заметил те взгляды, что исподтишка бросает его дочь на урус-пахлевана, и вполне одобрял ее выбор. Но событий не торопил. И вот настал день, когда Печорин, к вящей своей радости и тайному огорчению Аздо Бенгера, пронесся по табору во весь опор на мышастом текинце, круто осадил его возле шатра бека, легко спрыгнул на землю и, подойдя к вождю, произнес, слегка поклонившись:
  - Бек Бенгер! Да буду я жертвой твоей - ты исцелил меня! Теперь же прошу: отпусти меня и моего человека в путь, который повелел мне совершить мой господин - Великий Белый Падишах !
  Услышав эти слова, Гулпери невольно ахнула и тут же прикрыла рот рукой. Но ни отец, ни Печорин не обратили на нее внимания. Аздо Бенгер подошел к русскому, обнял его за плечи и произнес:
  - Долг для мужчины - превыше всего. Да будет твой путь легок, Пежори-ага. Сейчас женщины начнут собирать тебе припас в дорогу и готовить прощальный пир. Завтра утром ты тронешься в путь.
  Он вздохнул и потрепал по плечу стоявшего рядом Ордие:
  - Я должен был бы отправить с тобой сына, дабы он мог защищать тебя в пути, но - прости меня, мой брат, перед лицом Всевышнего - мой единственный сын слишком молод, чтобы идти с тобой, хотя ты и признал в нем мужчину и воина. Не затаи на меня зла и ступай в путь с легким сердцем: я отправлю с тобой любимого племянника, что мне как сын, а я ему как отец. Вот, - бек знаком велел приблизиться Осману, - твой верный спутник. Он соберет воинов, и ты выйдешь в поход с подобающим тебе и твоему положению отрядом, Пежори-ага.
  - Я благодарен тебе, бек, и ценю твою заботу, - снова склонил голову Печорин. - Но прошу тебя: не посылай со мной большого отряда. Осман обещал провести меня тайной тропой, и большой отряд там не пройдет. А мне нужно спешить: моим товарищам может потребоваться помощь...
  - Мне известна твоя скромность, которая уступает лишь твоей отваге, брат мой Джеурген, - огладил бороду Аздо Бенгер. - Но будь по-твоему. И хотя мое сердце разрывается от предстоящей разлуки и от тревоги о тебе - ты пойдешь с Османом и его слугой. Помни, племянник, что всегда был мне как сын, - бек снова повернулся к Осману. - Твоя жизнь - ничто, пыль, в сравнении с жизнью Пежори-ага. Верно служи ему, как служил бы мне, и да не упадет ни один волос с его головы пока ты жив, мальчик мой!..
  
  Гулпери не находила себе места, бестолково пытаясь помочь в сборах в дорогу. Малыш Ордие тоже грустил от предстоящей разлуки. Сидел, надувшись, и делал вид, что его все это не касается. Во время прощания он стоял рядом с отцом и изо всех сил старался казаться взрослым. И лишь когда небольшой отряд уже готов был тронуться в путь, Ордие не выдержал и бросился к Ерошке.
  - Ероджика, Ероджика! - блестя черными глазами, мальчик сунул что-то в руки растерянному казаку и еще долго стоял, провожая глазами Педжори-ага и его спутников. А Гулпери вернулась в шатер, как только позволили приличия. Она не могла дышать - так сжалось все внутри. Некрасивый урус словно увез с собой ее душу, а здесь в шатре осталась только оболочка. А разве можно жить без души? Без души и ...без Пежори-ага? А вдруг с ним что-нибудь случится? Вдруг он попадет в беду? Ведь путь так опасен!
  Вернулся Ордие. Не стесняясь сестры, утирал кулаком глаза. А потом сказал сердито и вместе с тем жалобно:
  - Ничего! Скоро вырасту, а там или они вернутся или я их сам найду!
  
  Интерлюдия
  
  - Послушайте, майор, - золотоволосый красавец, выглядевший столь молодо, что казался почти ребенком, внимательно взглянул на своего собеседника - краснолицего представительного толстяка в алом мундире. - Меня поражает ваша беспечность! Вы серьезно не видите угрозы от прибытия такого специалиста в Тегеран, сэр? Вы не доверяете моему мнению?
  - Милорд, я не хочу ставить под сомнение вашу компетентность, - толстяк одышливо вздохнул, - но скажите на милость: отчего вы так уверены в способностях этого русского? Насколько я информирован, он послан в Персию впервые, так что ему потребуется довольно много времени, прежде чем он окажется в состоянии противопоставить нам, проведшим на Востоке не один год, хоть что-то. Во всяком случае, наш человек ничем не рискует...
  - Не обольщайтесь, майор, не обольщайтесь, - молодой красавец взял со стола бокал с кларетом и сделал небольшой глоток. - Я едва не столкнулся с этим русским лично, в Австрии, и могу сказать: это - весьма способный молодой человек. Он провел совсем немного времени в Кракове, - польское название далось золотоволосому с немалым трудом, - но этого ему вполне хватило для того, чтобы разрушить все то, что мы создавали годами. Мне и лорду Уилмору едва-едва удалось уйти после той масштабной акции, что австрийская полиция провела, основываясь, в первую очередь, на данных, собранных этим молодчиком. И вот теперь - он прибывает сюда, а вы, сэр, говорите, что не видите опасности?!
  - Милорд Грей, - майор снова шумно вздохнул. - Я не отрицаю ваших опасений, более того - хотя я их и не разделяю, но уже отдал приказ агенту Хампердину принять соответствующие меры, чтобы этот человек не доехал до столицы Шахиншаха.
  Он раскурил сигару и тоже взял со стола бокал:
  - В конце концов, милорд Грей, вы - мой учитель, а оспаривать мнение учителя - неблагодарное занятие. Эту простую истину я уяснил, будучи еще фагом ...
  
  Глава 5
  Не пылит дорога, не дрожат листы
  ...Ужели не во сне
  Свиданье в ночь угрюмую
  Назначила ты мне?
  М.Ю. Лермонтов 'Свидание'
  
  Горная тропа извивалась, местами разбегаясь в стороны, местами суживаясь до крайней степени. Вот она выбежала на осыпь, и кони, чуя под собой неверную опору, начали сдерживать шаг. Они осторожно выбирали путь среди шатких камней, точно на зыбком болоте пробовали каждый дорогу и косились на своих седоков: не выберут ли те более легкий и удобный путь? Не велят ли сейчас вернуть назад? Но нет, наездники были неумолимы и бестрепетно правили вперед, по крутому осыпающемуся склону.
  В конце концов произошло то, что и должно было произойти: один из камней вывернулся из-под копыта и покатил вниз, увлекая за собою соседние. Лошадь покачнулась, приседая на задние ноги, а вся осыпь предательски подалась...
  Один из всадников мгновенно соскользнул с седла, вцепился в узду падающего коня и, откидываясь назад, потянул. Спина под домотканым стархани взбугрилась мышцами, плечи, казалось, вот-вот затрещат от страшной нагрузки, но богатырь продолжал тянуть, и конь выпрямился, сделал шаг, еще...
  - Осман, да ты - настоящий пахлеван! - заметил передовой всадник. - Вытащить коня - разве не истинный подвиг, достойный песен дангбежей?
  - Но не больший, чем голыми руками убить барса, Джеурген, старший брат мой! - весело блеснул белозубой улыбкой отдувающийся Осман. - А я беру пример со старшего брата, что как отец мне!
  - Га! Отец мой! Вот верный кунак, что Гирчик, няня мой! Одначе же, Осман, и силен же ты... - Ерошка сбил папаху на затылок и почесал вспотевший лоб. - Силен, а все же - глуп.
  - Что, Ероджика, можно было легче коня вытащить?
  - Про то не знаю, а вот то, что человек здесь прям перед нами проехал... - казак сплюнул. - Смотри, как каменья потревожены: знамо, конь проходил...
  - А ну-ка... - Печорин, заинтересовавшись, спрыгнул с коня и наклонился над тем местом, куда показывал Ерошка. - Где, говоришь, камни потревожены?
  - Вона, - казак указал рукой. И видя, что Печорин не понимает, досадливо тряхнул головой, - Отец мой! Да глаза-то у тебя есть ли?!
  Он соскочил с коня и, подхватив с земли несколько камней, протянул их Григорию Александровичу:
  - Видишь, каменья с той стороны, которой к низу - мокрые?
  - Вижу...
  - А поверху, стал быть - сухие?
  - Да...
  - Ан, нет! Не все, отец мой! - Ерошка торжествующе поднес камень едва не к самому лицу Печорина, - Глянь-ка: вона - сухой, а вона - и нет! А почему? То конь ногой каменюгу зацепнул, да копытом-то вдруг и повернул!
  Офицер ощупал камни, убедился в правоте казака, и повернул к Осману:
  - Что скажешь, Осман, брат мой? Может, это абрек скакал впереди, чтобы упредить своих?
  Спрошенный курд разгладил усы и отрицательно мотнул головой:
  - Этого никак не может быть, Пежори-ага. Эта тропа, - он обвел рукою вокруг, - известна только людям из клана Бенгер. Много поколений мы храним эту тайну от чужих людей, и ни один пленник не проходил тут.
  Осман отрицательно покачал головой, а затем, положив руку на рукоять кривого ножа, продолжал:
  - А если кого-то чужого и везли этим путем, то он уже никогда никому ничего не расскажет... Нет, Джеурген, старший брат мой: здесь не мог проехать чужой человек...
  Молчавший до того слуга и телохранитель Османа Алакель тоже спешился и пригляделся к земле, затем тронул Ерошку за рукав старенького бешмета и указал на что-то. Тот пригляделся, потом, точно собака встал на четвереньки и принялся только что не обнюхивать камни. Потом ловким прыжком, не вязавшимся ни с его возрастом, ни с грузностью, поднялся на ноги и гулко хлопнул Алакеля по плечу:
  - Ай, немаканный, и ловок же ты! - прогудел он одобрительно. - От же - истинный крест! - ловок! Отец мой, поглянь-ка, - обратился он уже к Печорину. - Алакелька от чего усмотрел. Эвона где камни потревожены и тут тож... - Но, поняв, что Печорин снова не видит очевидного, пояснил: - Две лошади было, отец мой! Две! И коли судить по следам, одна-то под вьюком шла!..
  Григорий Александрович решил не спрашивать, от чего Ерошка и Алакель решили именно так. В том, что его драбант - следопыт знатный, он уже имел возможность не один раз убедиться, не доверять Алакелю он тоже не видел резонов, а потому принял как данность тот факт, что всадник проехал одвуконь, ведя вьючного в поводу. Теперь оставалось только понять: кто был этот всадник, и почему он идет впереди них?..
  
  ...Гулпери немилосердно погоняла свою Финджо (Изящная), торопясь оказаться на второй стоянке Тропы Набегов раньше Джиургена и его спутников. 'Лишь бы успеть уйти подальше, лишь бы успеть прежде, чем отец решит послать за ней погоню!..' По ее расчетам, она обгоняла маленький караван своего избранника на день. Ну, или хотя бы на полдня. А это очень много, за это время вся жизнь может перемениться...
  Ей самой не верилось, что она отважилась на такое, ведь еще накануне утром Гулпери ходила, как во сне. В голове крутилась лишь одна мысль: 'Вот и уехал Пежори-ага, как будто его и не было...', а на душе с каждой минутой становилось все тяжелее. И вдруг сердце замирало в невероятной надежде - а, может... ну, может же быть, что сейчас появятся из-за поворота всадники, и Пежори-ага среди них? Появится, спрыгнет с коня, подойдет к Гулпери и скажет: 'Не смог уехать... Нет жизни без тебя, голубка!'
  Но никто не возвращался, и тихо было кругом, словно вместе с гостем ушла из дома радость. Ордие тоже сидел надувшись, молчал и лишь зло пинал носком сапога камешки. И весь вид его словно говорил - ну, подождите, я вам еще покажу! Чтобы позорно не разрыдаться у всех на глазах, Гулпери через силу занялась домашними делами. Но то, что всегда казалось простым и привычным, а оттого успокаивающим, сейчас только раздражало, совсем не отвлекая от горестных мыслей. Все валилось из рук... Как же люди живут с такой тяжестью на сердце? Если дышать нельзя от сдавливающих горло бессильных злых слез? Как жить? Ведь знаю, что не вернется, подумала вдруг девушка, и знаю, что все ожидания напрасны. Огляделась по сторонам: вот и братишка убежал куда-то, чтобы пережить свое горе вдали от чужих глаз. Будет сидеть где-нибудь в уголке, и мечтать о том, как вырастет и уедет к Ероджике... Маленький трогательный дурачок, долго ему ждать придется...
  Но ведь ей-то ждать не надо? Она и так уже взрослая! А то, что она дочь, а не сын... так это мы еще посмотрим, кто уверенней держится в седле и лучше стреляет. К тому же даже самому сильному воину нужна женская забота... И тут же услужливое воображение нарисовало ей, как она выберет место для стоянки, разведет огонь, приготовит сытную наваристую похлебку и заварит душистый чай, а когда Джеурген и его люди подъедут, встанет и просто скажет: 'Ну, и где ты опять пропадал так долго? Еда остывает, люди устали, а ты - словно из железа. Разве можно так?' - и подаст ему чашку...
  Тут же с безжалостной ясностью представилось, что с ней сделает отец, если поймает, но испуг лишь подхлестнул желание быть рядом с любимым. И с этого момента все начало получаться и складываться, как Гулпери не смела даже надеяться. Будто бы кто-то застил глаза ее домашним, и видели они лишь то, что она копалась в сундуках со своим добром. Ну, так что ж тут удивительного - девушка на выданье, когда ж и любоваться нарядами, как не теперь! А она тихо и обстоятельно собиралась в дорогу, стараясь предусмотреть и продумать наперед все, что может ждать ее впереди. Особенно бережно завернула в шелковый платок зеркальце на тонкой витой ручке слоновой кости, которое отец подарил когда-то ее красавице-матери. Завернула и спрятала за пазуху, как величайшую драгоценность.
  Даже ее уход из дома, что совсем уж невероятно, остался незамеченными - слишком устали домочадцы от гостей и проводов, и спали сейчас таким крепким сном, словно кто-то опоил их сонным зельем. Крадучись, вывела Гулпери со двора лошадей, тихо шепча им ласковые слова. И белоснежный верный Акагез, и тонконогая гнедая Финджо будто понимали, как важно сохранять тишину, и только тихонько пофыркивали, выражая свое согласие с планами хозяйки.
  Но вот родной дом остался позади. И под яркими звездами мчалась Гулпери вперед по старой короткой дороге, и душа ее кричала горам и ветру: 'Подожди, Пежори-ага, подожди, любимый - скоро мы будем вместе!' И не пугали ее ни гнев отца, ни скорые на расправу братья, ни позор. Не страшили ни глубокие ущелья, ни узкие осыпающиеся тропинки. Хотя и знала, что эту полуразрушенную временем тропу выбирали только совсем уж отчаянные храбрецы, верила - над любой пропастью удержит ее любовь...
  
  Настороженные находками Ерошки и Алакеля, путники ехали, держа оружие наготове. Неизвестный, находящийся впереди мог оказаться кем угодно, а потому к встрече с ним следовало основательно подготовиться. Ерошка, правда, украдкой рассматривал вытертый медный амулет, который всучил ему на прощание Ордие и тихонько вздыхал. 'А ну как малец удумал с нами? - билось в голове казака. - Он ведь отчаянный, может...' И потому, на всякий случай, Ерошка старался ехать чуть впереди, рассчитывая первым увидеть наследника клана Бенгер.
  Осман же мучался от других мыслей. Сперва его молнией пронзила мысль о двоюродной сестре, что смотрела на Джеургена такими глазами, что вполне могла сотворить что-нибудь, совсем не подходящее для девушки. Но эту мысль он старательно отогнал, уверив себя, что дядя ни за что не позволил бы такого строптивой девчонке. Да и не допустил бы. Так что теперь Осман считал, что Аздо Бенгер просто не доверяет ему. Вот и дядя и послал еще кого-то - может быть и старшего брата Махмуда! - с отрядом, защитить Пежори-агу и неразумного Османа. А опытный Махмуд послал вперед на разведку воина из своего отряда. А может - и двух, ведь не обязательно, что вторая лошадь - под вьюком...
  От этих мыслей Осману было очень невесело, и он огорченно грыз свои длинные усы. Нет, конечно, он и сам и виноват, что дядя не доверился ему: слишком уж часто Осман ломился вперед, точно буйвол через тростники, уповая лишь на собственную огромную силу, да еще - на помощь Аллаха. И даже его удача в последней стычке, когда ему с его отрядом удалось вырезать целую алу башибузуков... Он вспомнил, как безрассудно врубился верхом в самую гущу противников, и если бы не огромный как медведь и сильный как бык Алакель, еще не известно чем обернулась для Османа Бенгера эта битва...
  Он с силой ударил себя кулаком по колену, но тут же оглянулся: уж не заметил ли кто его недостойной мужчины вспышки. Хвала Аллаху, Пежори-ага был погружен в свои высокие мысли и не обратил внимания на поведение побратима, а Ероджика и Алакель ехали впереди.
  Печорин, казалось, глубоко задумался о чем-то стороннем, но это было обманчивое впечатление. Ореховые глаза его внимательно и жестко оглядывали все вокруг, а сам он был напряжен и готов к возможной схватке. И при этом он все же размышлял о возможной встрече... с кем?
  В том, что секретной службе Ост-Индской компании известно и о нем, и о его миссии Григорий Александрович, несмотря на заверения Александра Христофоровича, не имел ни малейшего сомнения. Нет, в своих товарищах он был уверен совершенно, но разве собрать информацию можно лишь у тех, кто служит в III отделении? Вот уж ерунда! Об экспедиции в Персию знали сотни людей: от шорника, тачавшего седла, до казачьего есаула, выделившего конвойную полусотню. И от всех них, при желании и умении можно узнать кое-что - эдакий маленький кусочек, из множества которых, точно из кусков смальты, опытный мастер сложит цельную картину. Так что насчет секретности своей миссии Григорий Александрович иллюзий не питал и пустых надежд не строил. Его волновало другое: кого из клана Бенгеров джентльменам из Каликутта удалось подкупить и отправить перехватить их маленький отряд? И главное: каким образом англичане исхитрились прознать о курдском племени, в котором он нашел временный приют и верных союзников?..
  И только Алакель ни о чем не думал. То есть он тоже думал, но мысли его были просты и понятны. 'Птица сидит. Спокойно сидит. Значит, человек проехал давно. Солнце высоко. Значит, человек ехал ночью. А сейчас он спит. Или еще едет. Тогда - устал...'
  Среди курдов клана Бенгер Алакеля считали дурачком. Вернее, не то, чтобы дурачком, а так - недалеким и глуповатым. Наверное, так оно и было: Алакель за всю свою жизнь произнес слов меньше, чем иная юная болтушка - за день. Он не умел хорошо говорить, а уж петь... Весь табор сбегался и требовал, чтобы Алакель прекратил дикий рев, который он полагал песней...
  Старики рассказывали, что его мать молоденькой и прекрасной девушкой похитил горный великан - один из тех, что прислуживает злым дэвам. А потом его мать убежала, но ребенка от горного великана понести успела. Потому-то Алакель и вырос волосатым, неразговорчивым и очень сильным. Очень-очень сильным. И лучшего охотника чем Алакель не сыскать не только среди людей клана Бенгер, но и во всем Курдистане не вдруг отыщешь. И воина. Осман Бенгер сумел подружиться с хмурым и молчаливым Алакелем, и теперь потомок горного великана ехал с ним защищать Пежори-агу. Правда, Алакель бы поехал и один, без Османа, потому что Пежори-ага был единственным во всем клане, который никогда не смеялся над странным выговором Алакеля, над его неуклюжестью в шатре и за столом, и всегда угощал его сладким сахаром, который намного вкуснее меда. К тому же его не надо отбирать у злющих пчел...
  Алакель ехал и думал, что Пежори-ага - хороший человек. И Алакелю он - друг. Это хорошо... А вот то, что рядом на кустарнике сломанные ветки - плохо. И то что дымом потянуло - плохо...
  Алакель приостановил коня и ткнул рукой туда, откуда пахнуло дымком:
  - Там...
  - Что 'там'?..
  Алакель напрягся и произнес трудное слово:
  - Дым...
  Путники завертели головами, с шумом втягивая воздух, но ничего не почувствовали...
  - Да, полно, Алакель, верно ли?.. Алакелька, да где ж ты дым учуял?.. - а Осман даже позволил себе пошутить - Верно, Алакель проголодался, вот ему и почудился кебаб на углях...
  Потомок горного великана насупился, обиженно шмыгнул носом, и Печорин поспешил вступиться за товарища:
  - Осман, если ты не видишь Петербурга, это не значит, что его нет. Алакель лучше нас чувствует запахи, так что...
  Договорить он не успел: налетевший порыв ветра бросил им в лицо запах не только дыма, но и какой-то снеди...
  - Ай да Алакелька! - восхитился Ерошка. - Отец мой, да пожалуй ты его хоть рублем за эдакий нос!
  Но от рубля лохматый гигант решительно отказался и, вытянув губы, застенчиво попросил:
  - Сах-хар?..
  Григорий Александрович засмеялся, вынул из хурджина сверток в котором было с четверть фунта сахару, Алакель потянулся к нему но тут...
  Негромкий гортанный вскрик заставил всех обернуться. Осман, бледный словно только что увидел горного дэва, явно пытался сохранять спокойный вид, однако ж взгляд его все время убегали в сторону куста барбариса, что буйно разросся по краям ущелья, не в силах оторваться от чего-то - того, что привело курдского пахлевана в такое волнение. Приглядевшись, Григорий Александрович разглядел нечто цветное, чему явно было не место на гнувшихся под ягодами ветках.
  Ерошка подлетел к кусту, снял непонятное и, воротясь, протянул Печорину. То был обрывок цветной ленты с латунным бубенчиком:
  - Девка, отец мой. Беспременно, девка... - Потом подумал и добавил - Скрали, поди...
  Не сговариваясь, все четверо пришпорили коней...
  
  А Гулпери уже хлопотала около разведенного огня. Ах, как все славно получилось, так только раз в жизни бывает! Она опередила их настолько, что успеет приготовить горячий ужин к их приезду. Главное, не подавать виду, что ей страшно, и вести себя так, будто нет ничего удивительного в том, что в этой полуразрушенной хижине на перекрестке дорог она ждет Пежори-агу и его маленький отряд. Ну, ведь не прогонят же они ее, в конце концов? Братья, конечно, на расправу скоры, могут попытаться и зарезать... но ведь Джиурген ее в обиду не даст? И от этой мысли так хорошо стало на душе, что принялась она напевать еле слышно веселую песенку, и еще проворнее готовить свой немудреный ужин, а потом довольная, уселась у костра. Посплю немножко, сказала она себе... совсем чуть-чуть... Она так устала от пережитых волнений и так долго не спала, что провалилась в сон почти мгновенно, и не услышала, как подъехал тот, кого она так долго ждала.
  
  Печорин внимательно разглядывал спящую Гулпери, сидевшую у затухающего костерка, и по его губам блуждала легкая улыбка. Он жестом остановил Ерошку, уже собравшегося по своему обычаю громогласно выразить удивление и радость от встречи с девушкой и повернулся к Осману. Тот вздрогнул, встретив вопросительный взгляд Григория Александровича, затем глубоко вдохнул и медленно произнес:
  - Пежори-ага, ты - великий воин, и мой дядя, что мне как отец, гордится тем, что ты вошел в наш клан и наш род...
  Он замолк, тщась сообразить: как объяснить присутствие здесь двоюродной сестры так, чтобы не нанести ущерба чести рода?.. Шайтан в юбке, а не сестра!..
  И тут по воле Аллаха на Османа снизошло вдохновение.
  - Мой дядя, что как отец мне, счел оскорбительным для тебя, если не будет в твоих сопровождающих крови от крови и плоти от плоти его, - горячо заговорил он, - а потому, не имея достаточно взрослого сына, он решил послать с тобой свою дочь - несравненную Гулпери. Она сильна не по годам, ловка в седле... - тут Осман запнулся, не зная как еще похвалить сестру, да поразит ее Аллах за своеволие!
  - Красивая, - неожиданно для всех сказал Алакель. - Пежори-ага - красивый, Гуллпери - красивая. Когда два красивых вместе - хорошо.
  - Ай верно сказал Алакелька! - восхитился Ерошка. - Ты, отец мой, на бека обиды не держи, - повернулся он к Печорину. - Рассуди-ка: каково ему было с тобой девки али бабы не отправить? По ихнему закону сам себе ни похлебки не сваришь, ни одежи не пошьёшь, потому как - грех за бабье дело браться. А как с тобой девку послать? Тоже противу закона пойти: девка тебе - никто, стал быть - грех. За такое, отец мой у них и косы порежут, навовсе опозорят. Замуж уже никто не возьмет. А так, - старый казак повел рукой, указывая на исходящий вкусными ароматами котелок, - и девка при нас будет, а позору - и вовсе нет. Скажет своим: к родне, мол, услал - так на том и ладно. Мудёр твой бек, Османка, хитер да сметлив.
  Осман в восхищении от такой помощи закивал головой и проговорил, желая укрепить победу:
  - Про то, что моя старшая сестра, несравненная Гулпери поедет с нами, дядя, что как отец мне, поведал только мне одному. Но не сказал, однако, где и когда встретим мы её на нашем пути. Потому сперва я не был уверен, что это сестра моя ожидает нас.
  И с этими словами он посмотрел на Печорина самым честным, какой только смог выразить, взглядом.
  Григорий Александрович незаметно усмехнулся в усы. Он легко раскусил незамысловатую хитрость простодушного горца, но виду не показал и лишь кивнул. Затем легко спрыгнул с седла, разминая ноги прошелся вдоль костра и, осторожно тронув спящую девушку за плечу, тихонько сказал ей в самое ухо:
  - Бу-у!
  - Ай!
  Гулпери вскочила на ноги и замерла, молча озирая захохотавших всадников. Всё, что она собиралась сказать и сделать, вдруг вылетело из головы. Она лишь смогла указать на еду, разложенную на ковре, и пролепетала непослушными губами:
  - Разве можно так?..
  
  Глава 6
  Засада
  Винтовку выхватил проворно,
  Уж близко... выстрел... легкий дым...
  Эй вы, станичники, за ним...
  Что? ранен!..- Ничего, безделка...
  М.Ю. Лермонтов 'Валерик'
  
  Ерошка, по своему обыкновению дремавший в седле, покачиваясь в такт шагу лошади, проснулся от острого предчувствия чего-то сверх меры скверного. Хлопнул заспанными глазами раз, другой, и в тот же миг, точно удар грома, грянул первый выстрел.
  Эхо еще катилось над горной дорогой, а казак уже соскользнул с седла, выхватывая из чехла заветную вицею . Мимо проскакала Гулпери, пришпорившая своего Акагёза, выскочила вперед и постаралась прикрыть собой Печорина.
  - Вот бесова девка, - хмыкнул Ерошка, закусывая, точно татарин, свой длинный ус и выискивая цель. - Эка она возле него вьется! А ведь погубит она Григория Александровича, как есть погубит.
  Пытаясь высмотреть невидимого врага, он тщетно обшаривал взглядом горные склоны. Однако краем глаза Ерошка заметил, как Печорин схватил коня подскакавшей девушки за узду, повернул его к краю дороги и принудил Гулпери укрыться за нависавшую скалу.
  В это самое мгновение казак углядел какое-то шевеление на дальнем склоне, приготовился, было палить, но тут ахнуло ружье Печорина, и вниз, ломая кусты и приминая чахлую выгоревшую траву, покатилось что-то темное.
  - Так их, отец мой! - завопил Ерошка. - Ах, люблю же тебя!
  В тот же миг он увидел еще одного из нападавших, что крался по кустам, ища удобного места, и пальнул, почти не целя. Винтовка шибко толкнула его в плечо, но Ерошка не чуял удара: враг нелепо замахал руками, заругался по-татарски и тоже покатился вниз.
  - Ага! Знай наших! - выкрикнул казак
  Он выдернул из газырей новый патрон, раскусил его, всыпал порох в ствол и принялся вколачивать шомполом пулю. Загнал и зашарил по поясу пороховницу. Откуда-то слева выпалило ружье Османа, и тут же по склонам понесся яростный надсадный визг-вопль:
  - Алла! Алла!
  Торопясь и просыпая, Ерошка дал пороху на полку. Вниз к дороге неслись с полтора десятка человек. В траченых папахах, бешметах столь рваных, что казак не взял бы их и оружье чистить, они тем не менее размахивали добрыми шашками и блестели ружейными стволами. Ерошка вскинул вицею и выбрал здоровенного разбойника, за плечами которого подобно прапору вился ярко-алый башлык. 'Должно - атаман', - подумал казак, повел стволом и надавил на спуск. Ударом пули хозяина башлыка бросило назад, оружие его, звеня, покатилось по камням.
  - Ну, теперя - держись, - прошептал Ерошка сам себе. - Теперя - будет...
  Он оглянулся. С удовольствием прищелкнул языком: Осман и Алакель бросили разряженные ружья, и бежали к ним, на ходу вытаскивая и взводя пистоли. 'Молодцы, немаканые! - тепло подумалось Ерошке. - Знают, что да как...
  Но, взглянув в другую сторону, он чуть не закричал от ужаса. Григорий Александрович торопливо заряжал ружье, а к нему во весь дух бежали уже трое горцев. Первому оставалось не более десятка шагов...
  - Батюшка, да брось ты ружжо! - завопил Ерошка во всю мочь своих легких. - Бросай, кому говорю! Шашкой его, шашкой...
  В этот момент лопнул выстрел, и горец, бежавший впереди, закричал, точно подраненный заяц, кувыркнулся через голову и затих. Ерошка увидал Гулпери, стоявшую на коленях с дымящейся флинтой в руках.
  - Ай, бес девка! Прихлопнула супостата! - восхитился он.
  Печорин зарядил ружье, нацелился и свалил второго горца, а третьему швырнул в ноги пустое оружие, да так ловко, что тот упал. Казак увидел, как поручик рванул из-за пояса пистолет и дал еще один выстрел, но тут на него самого налетели другие горцы, и ему стало не до Печорина.
  Ерошка лихо отмахнулся шашкой от ближайшего врага, разрядил во второго длинный турецкий пистолет, и принялся отчаянно рубиться с наседавшими на него с двух сторон врагами. Чужой клинок разорвал ему чекмень, и казак почувствовал, как по руке потекло что-то горячее.
  - Достал, у ...! - заругался Ерошка, замахиваясь шашкой.
  Враг не успел увернуться, и клинок распластал его чуть не надвое. В ту же секунду казак почуял опасность со спины и сильно пригнулся, только что не припав к земле. И вовремя! Над ним свистнула чужая сталь, ровно там, где мгновением раньше была его голова. Абрек не смог сдержать силы размаха, его развернуло к Ерошке боком, и тот немедля ткнул противника под ребра выхваченным из-за голенища ножом.
  - Что, скусно?! Еще не прибавить ли?!
  Перед Ерошкой было пусто. Он глянул влево. Осман и Алакель лихо рубились с троими абреками. Еще двое валялись бездыханными, застреленные курдами в упор. А третий сидел, привалясь спиною к скале, и тихо выл, зажимая рукой рассеченный живот, из которого ползли наружу синеватые кишки. 'Не жилец', - сказал себе Ерошка, и посмотрел вправо. От увиденного сразу захолодело в животе: Печорин отчаянно отбивался от четверых абреков, пытаясь прикрыть собою Гулпери, что торопясь и просыпая порох, заряжала длинную персидскую пистоль. Левая рука молодого офицера уже висела плетью, окровавленная кисть его нелепо болталась при каждом выпаде или замахе, но выше крови видно не было. 'Вот же ж, бес, кунак, - понял Ерошка. - Он же нарочно красного чекменя носит, штоб крови не видать...'
  Однако медлить было нельзя и, взревев своим трубным басом, точно подраненный дикий кот, казак метнулся к сражающимся. Двое абреков повернули было к нему, но тут Печорин, коего они уже, видно, не считали за достойного противника, резко шагнул вперед и шашкой покрестил ближайшего по затылку. Горец завизжал и упал, обливаясь кровью, и тут же курдянка, управившись наконец с пистолетом, выпалила другому абреку в ухо.
  Ерошка грудью налетел на своего противника, приметив, однако, что Печорин легко ступил назад, уклонился от клинка своего последнего врага, и затанцевал, вращая перед собою клинком по казачьему обыкновению. Но казаку было некогда заглядываться: враг перед ним был сильный и здоровый, рыжий татарин, что махал своей шашкою без устали. Ерошка, и сам не обиженный ни ростом, ни силой, подставил свой клинок под удар, и обе шашки с тягостным хрустом и лязгом сломились. Абрек еще удивленно смотрел на свой обломок, когда Ерошка завыл и вцепился татарину в горло. Тот затрепыхался, забился, точно пойманная шамайка . Ерошка давил его своими могучими руками и орал:
  - Врешь, руками задушу! От моих рук не уйдешь! Ана сени! - последнее впрочем, обращено было к Печорину, который уже дважды попятнал своего противника и теперь приготовлялся добить его.
  Абрек еще несколько раз дернулся и затих, выпустив пену изо рта. И тут же последний враг закричал и выронил шашку из руки, вспоротой ударом офицера. Другою, уцелевшей, он потянул было кинжал, но набежавшие Осман и Алакель разом сбили его с ног, задавили к земле и принялись крутить руки своими кушаками.
  Ерошка встал, отряхнулся и лишь теперь решился осмотреть свою рану. На рукаве чекменя красовалась недлинная прореха, а внутри, под рубахой - узкий, короткий, но глубокий порез. Казак сбросил чекмень, вытащил из саквы чистую холстину и туго перетянул рану.
  - Постой-ка, дядя Ерошка, - подал голос Печорин.
  Он сидел на камне, слегка бледный, но веселый. Архалук его лежал рядом, а возле него хлопотала Гулпери, осторожно перевязывая длинный просек, из которого нет-нет, да и вырывалась толчками кровь.
  - Постой, - повторил офицер и, чуть скривившись от неловкого движения девушки, продолжил - Тут у меня мазь есть. Кровь останавливает...
  Ерошка подошел ближе, осторожно взял баночку с вонючей липкой мазью, повертел в руках.
  - И что ж за тубиб это сотворил?
  - Для чего же тубиб? Это - из Петербурга, знаменитый доктор приготовил...
  - Нет, отец мой, ваших-то русских дохтуров я бы давно перевешал, кабы царь был! - произнес Ерошка, возвращая банку. - Только резать и умеют. Так-то, помню, в походе, справного казака Баклашева не-человеком сделали, ногу отрезали. Стало, дураки. На что теперь без ноги казак годится? Нет, отец мой, - продолжал казак, усаживаясь поблизости, и наблюдая, как Гулпери осторожно втирает тонкими пальчиками чудодейственную мазь в рану Печорину, - настоящие дохтура лишь в горах и есть. Так-то Гирчика, няню моего, в походе ранили в это место, - Ерошка ткнул себя пальцем в грудь - так дохтура ваши отказались, а из гор приехал саиб, вылечил. Травы, отец мой, знают.
  К ним подошел Осман. Лицо его было в крови, но зубы блестели в широкой улыбке:
  - Пежори-ага, я - пыль у твоих ног, скажи, что делать с этим шакалом? Повесим?
  - Это мы - скоро, - казак поднялся, подошел к своему коню и снял с седла аркан. - Повесить - долго ли?
  - Спроси его сперва, дядя Ерошка, - сказал Печорин, - кто послал их на нас?
  Ерошка повернулся к абреку и спросил. Тот молчал, потом ответил, что никто, и что они сами напали, решив, что путники - торговый караван.
  Печорин усмехнулся, накинул на голые плечи бурку - архалук Гулпери тут же принялась зачинять, и подошел к пленнику:
  - Думаешь, что тебе поверят, будто абреки перепутали пятерых всадников с караваном? Говори, если не хочешь позора.
  - Убьешь? - обреченно спросил абрек.
  - Бороду вырву, - отвечал Печорин спокойно и, в подтверждение своих слов, крепко взялся за бороду пленника и вырвал клок.
  Пленник, рванулся, закричал, но потом все же сказал:
  - Приходили рыжие инглизи. Они были в персидских халатах, но все равно - инглизи. Дали нам сто монет серебра. Сказали, где ты поедешь...
  Он замолчал. Печорин принялся выспрашивать, что были за англичане, сколько. Абрек отвечал, и офицер делал быстрые пометки в своей книжке. Наконец, допрос был окончен, и Печорин махнул Осману рукой:
  - Пусти его, он нам боле не надобен.
  Осман подошел, наклонился, чтобы разрезать веревки, но, увидав, что Печорин смотрит в другую сторону, быстро хватанул пленника кинжалом по горлу и толкнул с обрыва.
  
  Глава 7
  Мы вновь увидимся, как старые друзья
  Взгляни: перед тобой играючи идет
  Толпа дорогою привычной;
  На лицах праздничных чуть виден след забот...
  М.Ю.Лермонтов 'Не верь себе'
  
  Первые лучи солнца и первые крики муэдзинов с многочисленных минаретов пробудили Тебриз, и город быстро наполнился шумом и суетой. Улицы захлестнули толпы разнообразно и пестро одетых, людей, лошадей, верблюдов, ишаков, и эти живые волны стремились к центру мира - к базару.
  И сквозь это море, подобно кораблику, застигнутому бурею, медленно продвигалась коляска английской работы, запряженная белою парой, которой правил казак из консульской стражи. В ней vis-à-vis сидели двое: высокий белокурый мужчина средних лет с хмурым, каким-то обиженным выражением, и загорелый великан с сонным лицом. Последнее, впрочем, было обманчивым: из-под густых бровей его блестели внимательные глаза, раз за разом обегавшие все окрест.
  - И все же, любезный Иван Кузьмич: кого же мы ищем? - несколько раздраженно спросил блондин.
  Звался он Константином Ивановичем Лагутиным и был коллежским советником, занимая должность консула в Тебризе. Пребывать изволил Константин Иванович в пресквернейшем расположении духа. Во-первых, он вообще не любил, когда его понуждали вставать рано, во-вторых, он еще больше не любил заниматься делами поутру, а в-третьих - кому понравится, если тебя, точно спелую репу из земли, выдернет из постели чин низший? Которому, однако, отказать возможности нет никакой, ибо имеет он, надворный советник Подколесин, Высочайшее Предписание. Да еще и особое требование оказывать ему всяческое содействие, подписанное Шефом жандармов - всесильным Бенкендорфом...
  Последнее обстоятельство смущало коллежского советника до чрезвычайности. И не только смущало, а прямо-таки пугало. Имелся за Константином Ивановичем - нет, не грех, а так - грешочек: пару раз, находясь в стесненных обстоятельствах, позволил он, за приличествующее вознаграждение, разумеется, ознакомиться купцу-индусу Абдалле Дост-Мухаммаду с письмами и распоряжениями из Петербурга. Из тех, что прибывали с фельдъегерями. Нарочито опечатанными.
  Упаси Бог: никаких секретов государственных или военных в тех посланиях не содержалось! Так, всякая всячина, касательство имеющая лишь до коммерции, и, ежели судить здраво, то вреда Державе Российской никакого нанесть не могущая. От того, что жадный и глуповатый купец Дост-Мухаммад выгоднее негоции свои проделает, казне большого убытка не станет. А коли по совести говорить - так кто без греха? Все берут...
  Вот Подколесин этот, чтоб ему и впрямь под колесом пропасть! Вид напускает самый что ни на есть простецкий - эдакое семя крапивное, а глазами-то так и зыркает. Неужто дознался до чего?..
  - Так что же или кого же мы ищем? - повторил Лагутин.
  Подколесин немедленно отозвался:
  - Ищем не мы, почтеннейший Константин Иванович, а нас. А мы - выказываемся, так сказать, фланируем.
  Господин консул не понял ни слова из загадочного ответа и от того нахмурился еще более. 'Тайны, секретности, - думал он с раздражением. - Прямо бомаршевский Фигаро, что рекомендовал запираться в кабинете, дабы перья очинить! Кому и зачем требуется показываться вместе с консулом? Кому надо, тот и так знает, кто консул, а кому не надо...'
  Тут мысли его были безжалостно прерваны Подколесиным, весьма бесцеремонно схватившим его за рукав:
  - Взгляните-ка, Константин Иванович, какая колоритная кумпания! Курды, я не ошибаюсь?
  Почти противу воли Лагутин бросил взгляд туда, куда показывал надворный советник. Там, раздвигая конями толпу, ехали пятеро, без сомнения - курды. Впереди - молодой бек, или как там у них? - среднего роста, в шитом серебром кафтане, на дорогом текинском жеребце. Чуть поотстав, за ним следовали богато одетая молодая девушка с легкой кисеей у лица и могучий пожилой бородач - должно быть дядька или телохранитель. Замыкали двое всадников - в капутах , надетых несмотря на уже начинавшуюся жару - высокие, крепкие и длинноусые. Статью своей они живо напомнили Константину Ивановичу борзых на сворке. Процессия не торопясь, свернула к караван-сараю, молодой бек бросил что-то одному из 'борзых', и тот, спешившись, вошел внутрь. Мгновенно оттуда выскочил, часто-часто кланяясь, хозяин и, рассыпаясь в угодливых приветствиях, пригласил бека взойти...
  - Курды, разумеется, - ответил Лагутин несколько покровительственным тоном, показывая, что недаром прожил уже четыре года на Востоке и научился с первого взгляда отличать местные народности.
  На это Подколесин вдруг громко захохотал, и встал в коляске во весь свой немалый рост. Могучей рукой он хлопнул возницу по плечу:
  - Сверни-ка, братец, да посмотри: не продают ли где воды, а то пить хочется.
  - Слушаю, вашскабродь, - меланхолично ответил казак.
  Водонос сыскался тут же, и Подколесин жадно выпил чашку холодной воды, в которой плавал мелко нарезанный апельсин.
  'Только и дела, что серьезных людей от дел отвлекать, - размышлял тем временем Лагутин, забывая, что дело его заключалось в приятном лежании на постели. - Напускают на себя, напугать хотят, важность свою оказывают. А вот отпишу-ка я обо всем Ивану Осиповичу - посмотрим тогда, кто кого напугает...' С посланником Лагутина связывали не только служебные отношения: ссылаясь на местные обычаи, он постоянно засылал Симоничу бакшиш, каждый раз объясняя его то днем ангела, то тезоименитством Государя, то еще как-нибудь. Уж Иван-то Осипович - тоже, кстати, не большой любитель жандармов и их затей! - сумеет поставить зарвавшегося надворного советника на подобающее место...
  
  Вечерний Тебриз был совершенно не похож на Тебриз утренний. Людей на улицах не стало меньше, но теперь это были другие люди. Почтенные старцы-аксакалы, постукивая посохами, неспешно направлялись в кофейни, духаны и чайханы, туда же шествовали не менее почтенные купцы и чиновники. И уже там, усевшись за низенькие столики, они вели почтенные, неспешные беседы, чинно прихлебывая чай или кофе, запивая шербетом или заедая хельвою и парвардой, с достоинством покуривая кальяны и наргиле.
  За одним из столиков в чайхане у караван-сарая возлежал молодой человек в дорогой одежде. За поясом у него поблескивала серебром и перламутром рукоять кривого ханджара, неопровержимо указывая на принадлежность молодого бека к курдским племенам. Рядом с ним примостился и второй курд - длинноусый и прокаленный до черноты горным солнцем. Оба они, не торопясь, попивали чай с засахаренным имбирем, и развлекали друг друга игрой в шахматы. Вернее будет сказать, развлекался игрой длинноусый - молодой бек в шитом серебром вишневом архалуке, казалось, вовсе не смотрел на доску и, лениво подвигая фигуры, думал о чем-то своем.
  В чайхану заглянул новый гость - крупнотелый купец с крашеной хною окладистой бородой, одетый в дорогой кизилбашский халат. Перебирая в руках драгоценные янтарные четки, он огляделся и, не обратив внимания на подобострастные приглашения чайханщика, выскочившего навстречу, неспеша прошествовал к шахматистам.
  - Да смилостивится над вами Аллах, благородные беки, - чуть поклонился он.
  - Да обратит он свою милость и к тебе, достопочтенный, - вежливо ответил возлежавший на подушках.
  В голосе его звучала та самая легкая ленца, что присуща всем истинным детям Востока без исключения. Он будто бы нехотя, с натугою приподнял руку:
  - Присаживайся, достопочтенный. Раздели с нами нашу скромную трапезу.
  Длинноусый тут же щелкнул пальцами. Мгновение - и перед ними угодливо склонился сам хозяин чайханы, которому курд и повелел принести свежих чуреков и хельвы, после чего вновь вернулся к шахматной доске. Купец, приняв из рук подлетевшего прислужника расписную пиалу, пригубил чай, в котором плавали лепестки ширазских роз, причмокнул губами и, громогласно провозгласив хвалу Всевышнему, тихонько спросил, причем на том языке, которого не могли знать ни чайханщик, ни его гости:
  - Comment ça va mon ami?
  - Ça va, monsieur. Nous sommes finalement arrivés...
  - Agréable de vous rencontrer!
  - Afin de moi... Par ailleurs, permettez-moi de vous présenter mon frère Osman , - и молодой человек что-то негромко сказал своему длинноусому товарищу.
  Тот вскочил и, прижав руки к груди, коротко поклонился:
  - Салам, почтеннейший...
  Купец приподнял бровь:
  - Frère? J'étais sûr que vous n'avez pas de frères...
  - Nous sommes fraternisés...
  Краснобородый кивнул головой и, мельком взглянув на шахматную доску, цокнул языком:
  - Однако...
  Осман ухватил ладью и передвинул ее на несколько полей вперед:
  - Моя боевая башня нападает на твоего шаха, брат.
  Ленивым движением второй игрок передвинул коня. Осман двинул вперед пешку
  - Снова твой шах под угрозой, брат.
  Купец негромко произнес:
  - Григорий Александрович, того фитюка, что со мною сегодня был запомнили?
  Печорин чуть кивнул и переставил ферзя, смахивая пешку с доски:
  - Тебе мат, брат мой Осман...
  Тот оторопело уставился на доску, перевел взгляд на купца:
  - Я мог бы поклясться бородой Пророка, что Джеурген не смотрит на доску, но... Как, о шайтан, как?!!
  Купец тихонько засмеялся и произнес на ломанном курдском:
  - Это, достопочтенный Осман, еще что... Вот, помню, игрывали мы-с однажды с братом вашим в карты...
  - Так что там с фитюком этим, Иван Кузьмич? - перебив, спросил Печорин по-французски. - Прикажете порасспросить, вдумчиво эдак, или сразу - исполнить?
  - Ну, это вы, Григорий Александрович, и маханули... Консула - да вдруг исполнить? Куда? - Подколесин махнул рукой. - Проследите за ним, больно уж глаза у него... Неспокойные такие глаза. Вот коли сыщете что - можете и порасспрошать. Вдумчиво...
  Господин надворный советник в облике персидского купца сделал большой глоток чая, бросил в рот кусочек халвы.
  - А пока, друг мой, забота вам предстоит иная. Сыщите-ка мне здесь купчишку одного. Звать Абдал Дост-Мухаммад из Бенареса. Вот об нем и сомнений никаких - подсыл английский, - Иван Кузьмич махнул рукой. - С ним и церемонии разводить не надобно.
  - Откуда известно сие? - поинтересовался Печорин, тоже прихлебывая ароматный чай.
  - Депешу перехватили. Цидулку, тайнописью составленную. Ну, да вам, Григорий Александрович, самому известно: нет такой тайнописи на свете, чтобы Александр Христофорович не превозмог. Донесение оказалось аккурат от этого купчишки. Так что, друг любезный, уж постарайтесь...
  Печорин лениво кивнул:
  - Сделаем, господин надворный советник.
  - Только вы уж поторопитесь...
  - Я, кажется, не давал вам поводов усомниться во мне, - будто нехотя произнес Печорин. И внезапно продолжил, переходя на английский язык, - Be easy, milord ...
  
  Опустившаяся на Тебриз ночь была так темна и тиха, словно кто-то закутал весь мир в непроницаемый тяжелый бархатный полог. Луны на небе не было, а звезды, хотя и сияли изо всех сил, не могли не то что разогнать, а хотя бы и чуть смягчить непроглядный мрак. В такие ночи законопослушные обыватели сидят по домам, и даже собаки не кажут носа во двор. Лишь только кошки, невзирая на темноту, смело выходят на охоту за мирскими захребетниками - мышами да крысами, и горе вороватой длиннохвостой братии, если на пути в амбар или погреб с маслом им встретится их извечный враг. Расправа будет короткой...
  ...Купец Абдалла Дост-Мухаммад, успешно торговавший знаменитыми тканями из Бенареса, той ночью не спал. В большой, завешанной коврами комнате нанятого им дома, он восседал на подушках и попивал ароматный кофе, сваренный по-египетски - с пряностями и медом. Но божественный вкус напитка и его умопомрачительный аромат занимали купца менее всего.
  Совсем недавно он вернулся из гостей. Принимал его русский консул, который за смешную сумму в тысячу туманов позволил ему прочитать несколько депеш, прибывших из Петербурга. В этих депешах содержались распоряжения о закупке кож, пригодных на сапоги, ремни и сбрую, пшеницы и нута , а главное - соленой рыбы. А кого грозные северные соседи станут кормить соленою рыбой и бараньим горохом, обувать в сапоги и затягивать ремнями? Вот именно...
  Абдалла помянул Аллаха милостивого и милосердного, отставил в сторону чашку с кофейной гущей на дне и, придвинув к себе низенький столик, принялся быстро писать тростниковым калямом на листе отличной английской бумаги. Лорду Бентинку будет очень интересно узнать, что русские - да покарает их Всевышний бестрепетной дланью! - перебрасывают на границу с Персией три новых линейных батальона. Как раз сейчас в Тебризе находится лорд Уилмор, инкогнито, разумеется, так что послание дойдет до Калькутты без задержек...
  На время Дост-Мухаммад отвлекся от письма, задумавшись о странном своем начальнике. Лорд Уилмор, лорд Уилмор... Странный все-таки это человек - лорд Уилмор. Абдалла мог бы поклясться чем угодно, что такого чистого английского языка ему не доводилось слышать ни в Оксфорде, где учились вот уже двенадцать поколений его предков, ни на Пэлл-Мэлл или Стренде , но вместе с тем он был готов дать руку на отсечение, что перед ним - не англичанин. Есть масса мелочей, которые обычному человеку, возможно, и не заметны, но для опытного глаза разведчика - яркие и броские, словно цветная шелковая лента на снегу. И вот эти-то самые мелочи и утверждают: человек, называющий себя лордом Уилмором, увидел свет не под небом благословенного Альбиона. И даже не где-нибудь в землях, подвластных британской короне. Этот человек - другой, чуть-чуть - но другой... Однако, милорд Грей, руководитель тайной службы генерал-губернатора Бентинка, высоко ценит его и даже говорит, что ни один другой человек не сделает для Британии столько, сколько может сделать лорд Уилмор. Да еще ходят слухи о том, как лорд Уилмор помог Грею выпутаться из больших неприятностей в России и Польше лет пять тому назад...
  - Кто же вы, лорд Уилмор? - произнес вслух по-английски Абдалла, а если быть точным - сэр Генри Хампердин, резидент британской разведки в Тебризе, вот уже добрые десять лет успешно изображающий из себя обычного бенгальского купца. - Кто же вы, черт вас побери?..
  
  ...Ночью любой звук слышно куда лучше, чем днем, но даже в эту тихую безлунную ночь никто не услышал, как в доме купца Дост-Мухаммада открылась дверь. Никто не слышал, как три человека вошли в дом, и никто не видел, как четвертый остался настороже. Никто, даже слуги в доме, кроме личного наукара -индуса, не услышали, не догадались, не почувствовали, что в доме были чужие. Но наукар никому ничего не сказал - кривое лезвие перехватило ему горло. Абдалла Дост-Мухаммад пропал. Вместе с ним пропала его шкатулка британской работы, в которой хранились личные письма, счета и векселя. Персидские сарбазы обыскали дом, но не нашли ничего, что могло бы указать на убийц и похитителей. На всякий случай, все слуги были арестованы, но через несколько месяцев их отпустили, так ничего и не выяснив. Абдалла Дост-Мухаммад пропал, и никто не знал, куда он мог деться. Во всяком случае, никто не связал обезображенный труп, найденный в паре миль от Тебриза на дороге, с пропавшим купцом. Решили, что это - вор, которого поймали крестьяне, и не стали утруждать ни кади , ни вали ...
  
  Весьма срочно! Лично в руки!
  Его превосходительству генералу-майору Дубельту
  РАПОРТ
  Ваше превосходительство!
  Позвольте, во-первых, поздравить Вас с производством в новый чин, давно Вами заслуженный. Примите, Ваше превосходительство, самые сердечные пожелания об дальнейшей плодотворной службе в должности, для коей Вы самой судьбою предназначены!
  Докладываю Вам, что в результате действий, предпринятых гвардии поручиком Печориным вкупе с подчиненными ему казаком Терской линии Ерофеем Петровым Буденным и союзными курдами - агой Озманом Бенгеровым и человеком его Алакелем Бенгеровым, были перехвачены донесения английского агента Генриха Хампердинова, коий под личиною купца индийского из города Бенареса в Тебризе многия препятствия нашей консульской миссии чинил.
  Сам Генрих Хампердинов, будучи захвачен гвардии поручиком Печориным, при допросе показал, что имел тесные сношения с консулом нашим, коллежским советником Лагутиным, коий за известную мзду дозволял означенному Хампердинову ознакомиться с перепискою консульской не единожды, не делая исключений и для секретных, нарочито опечатанных депеш.
  Полагая, сие возможным поклепом и напраслиною на верного слугу государева, прошу Вас, Ваше превосходительство, дозволить указать гвардии поручику Печорину с его командою проверить сии слова Хампердинова.
  Также испрашиваю Вас о награждении Лейб-гвардии Гусарского полка Печорина Г.А. и его людей, означенных выше, за примерно проведенное дело.
  Остаюсь Вашим покорным слугою,
  Надворный советник Подколесин.
  
  На рапорт наложены резолюции:
  Выразить Лейб-гвардии Гусарского полка поручику Печорину мое особенное удовлетворение и поздравить его штаб-ротмистром. Николай.
  Наградить линейного казака Буденного тремястами рублями серебром. А. Х. Бенкендорф.
  Выделить на награждение союзных курдов триста рублей ассигнациями и наградить приличествующим образом. Начальник штаба Корпуса жандармов генерал-майор Дубельт.
  
  Интерлюдия
  
  - Итак, милорд, - золотоволосый красавец выделил голосом обращение, - вы совершенно уверены, что бедняга Генри не сбежал, не захвачен курдскими разбойниками ради выкупа, не нашел себе иных покровителей, а банальнейшим образом стал жертвой ночных разбойников? Я верно вас понял?
  - Не совсем так, милорд, не совсем... - высокий, очень бледный человек средних лет чуть заметно напрягся. - Я уверен, что сэра Хампердина убили, но вовсе не уверен, что убийцы - простые разбойники.
  - Вот как? Интересно... - вялый голос золотоволосого отнюдь не свидетельствовал о его заинтересованности. - И что же, мой дорогой лорд Уилмор, навело вас на подобный вывод?
  - Милорд, я тщательнейшим образом изучил все отчеты, сделанные властями при осмотре дома Хампердина, переговорил со всеми сарбазами, принимавшими участие в расследовании, и могу с уверенностью утверждать: шкатулка с бумагами Генри исчезла до того, как в доме побывали представители местных властей. А это значит...
  - М-да, дорогой мой лорд Уилмор, это действительно значит то, что значит, - согласился золотоволосый.
  Он позвонил в колокольчик, и вошедший белый слуга подал графин с портвейном. Наполнив свой бокал примерно на треть, хозяин жестом пригласил гостя последовать его примеру. Тот ограничился четвертью бокала.
  - Послушайте, Эдмонд, - произнес золотоволосый после долгого молчания. - Сейчас мы одни, так что давайте поговорим как старые боевые товарищи, без церемоний. Вы твердо уверены, что это - дело рук русской разведки.
  Прежде чем отвечать, тот, кого называли лордом Уилмором, повертел в руках бокал, любуясь золотистым цветом вина:
  - Не знаю, Дориан, не знаю... С одной стороны, абсолютно точно, что никто из принадлежащих к штату русского консульства не причастен к гибели несчастного - а в этом я уверен совершенно! - молодого Хампердина.
  Он сделал небольшой глоток, покатав напиток в рту, закурил сигару и продолжал ровным, бесцветным голосом:
  - С другой стороны, я не знаю, не нашлось ли в Тебризе людей, готовых за соответствующее, не обязательно большое, вознаграждение, взять на себя эту грязную работу. Косвенным подтверждением этому могут быть донесения моих агентов, сообщавших о странных контактах некоторых членов русской миссии, следующих к престолу шахиншаха, с местными курдами.
  - С курдами? Но, Эдмонд, почему я узнаю об этом только теперь?
  - Поверьте, Дориан, я сам сумел получить эти данные и сопоставить одно с другим лишь недавно. Так что...
  - Так что мы имеем все основания полагать, что наш постоянный агент здесь в Тебризе не только уничтожен, но еще и пел перед смертью! - Дориан стиснул свои тонкие холеные руки - А вы, Эдмонд, оказались в положении пресловутой летающей горы мистера Свифта! Все видите, но ничего не можете сделать...
  Долгое время собеседники молчали. Делали они это по-разному: Дориан возбужденно шагал по кабинету, в то время как Эдмонд сидел неподвижно, словно изваяние.
  - Вот что, Эдмонд, - произнес, наконец, Дориан, - полагаю, что так или иначе нам нужно усилить вашу команду. И у меня есть для этого прекрасный кандидат...
  С этими словами он вновь позвонил в колокольчик. Все тот же слуга получил на этот раз какое-то тихое приказание и немедленно исчез за дверью, а золотоволосый Дориан повернулся к своему собеседнику:
  - Должен предупредить вас, Эдмонд, что этот кандидат весьма... кхм... необычен. Однако ж полагаю, что работать с ним... м-да, с ним в паре доставит вам истинное удовольствие.
  Он, должно, собирался еще что-то сказать, но тут послышался легкий звук шагов, и дверь снова распахнулась.
  - Милорд, к вам мисс Бонд! - провозгласил слуга, и вслед за его словами в комнату буквально впорхнула молоденькая изящная девушка.
  Она бросила быстрый, полный веселого лукавства взгляд на Эдмонда, сидевшего все так же неподвижно, и присела перед золотоволосым в изящном реверансе:
  - Милорд Грей...
  Дориан порывисто подошел к ней, взял за руку:
  - Моя дорогая, я очень рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, что ваши батюшка и матушка также здоровы?
  - Здоровы, милорд, благодарю вас! - она отняла руку и, лукаво поглядывая на него, принялась развязывать ленты шляпки. - Батюшка как всегда ссорится с дедушкой по богословским вопросам, а потом они, соединив усилия, накидываются на бедную матушку по вопросу бренди...
  Дориан Грей засмеялся весело и непринужденно, и девушка вторила ему своим, похожим на серебряный колокольчик, голоском. Справившись с лентами, она задорно тряхнула головой, рассыпая по плечам черные локоны. Коротко взглянув на своего визави, она грациозно присела в кресло напротив и, небрежно набросив дорогую, украшенную незабудками шляпку на стоящий неподалеку мраморный бюст Вольтера, извлекла из вышитого ридикюля шелковый веер.
  - Позвольте мне, моя дорогая мисс Бонд, отрекомендовать вам моего старинного товарища и друга, лорда Уилмора, - проговорил Дориан, поворачиваясь к названному.
  Тот мгновенно поднялся из кресла, и отвесил короткий поклон. Девушка улыбнулась и протянула затянутую в перчатку тонкую руку:
  - Счастлива познакомиться с вами, милорд Уилмор... - И, словно сомневаясь в способности нового знакомца запомнить с первого раза ее имя, повторила, - Меня зовут Бонд. Джейн Бонд.
  Грей поспешил расширить эту краткую рекомендацию:
  - Это и есть ваш новый агент, Эдмонд, и уверяю вас - во всей Индии не сыскать более ловкого и опытного разведчика, чем мисс О'Хара...
  - О'Хара? Мне помнится, было произнесено иное имя? - лорд Уилмор ощутимо напрягся, словно старался не сделать лишних движений. Против воли он бросил взгляд на озадаченно выглядывающего из-под незабудок Вольтера. - Или у леди?..
  - Именно, друг мой, именно, - кивнул головой Грей. - настоящее ее имя несколько странное, и слишком уж выдает ее происхождение, так же, впрочем, как и ваше...
  - Меня зовут Скарлет, милорд. Такая уж чудная фантазия была у моего батюшки: сыновей он называл исключительно по названиям мест военных действий, а дочерей - цветами радуги. А когда матушка попробовала робко возразить, что мое имя не относится даже к этому перечню, просто заявил, что ему лучше знать. И на этом разговор был закончен. К сожалению, несмотря на плодовитость моей дражайшей матушки, индийский климат не слишком-то полезен для маленьких детей, так что сейчас нас осталось трое: я, братец Хайдарабад и сестрица Йеллоу. Но согласитесь, милорд, жить и работать с таким именем, попросту невозможно. Братец, к примеру, всем представляется просто Джеральдом. Так что и мне пришлось взять себе псевдоним.
  Девушка рассказывала все это так просто и мило, что лорд Уилмор не удержался и улыбнулся:
  - И не вам одной, моя дорогая, - заметил он, продолжая улыбаться. - Я, знаете ли, тоже не совсем Уилмор...
  - И совсем не лорд, - добавил Грей. - Моего друга зовут Эдмонд...
  - На самом деле меня зовут Эдмóн, - перебил его Уилмор, - но, в силу, очевидно, какой-то странной особенности строения британской гортани, произнести это имя правильно не может ни один англичанин...
  - Эдмóн, - подумав, произнесла мисс О'Хара. - Эдмóн... Какое красивое имя...
  И пока лорд Уилмор поражался её способностям, обернулась к Грею:
  - Милорд, я готова приступить к своим обязанностям. Ваши инструкции я уже получила и в дороге выучила их наизусть, так что...
  - Вот об этом, моя дорогая, вы и поговорите с лордом Уилмором. А сейчас позвольте пригласить вас украсить собой нашу холостяцкую компанию. Окажите честь отобедать с нами...
  - Охотно, милорд, охотно! - мисс Бонд легко поднялась и, взяв под руку лорда Уилмора, добавила, обращаясь к своему спутнику:
  - Нам надо очень многое обсудить, милорд. Не будем же напрасно терять время!
  
  Из записной книжки мисс Бонд.
  
  По сообщению Л. недавно С.-х. встречался с русскими из Тегерана. Велись переговоры о военном содействии. С.-х. обещано полное прощение.
  
  Лавандовая вода:
  1 унция эфирного масла лаванды;
  1 капля мускуса;
  1 1/2 пинты винного спирта.
  Полученную смесь поместить в сосуд емкостью в одну кварту, долго и тщательно взбалтывать. Настаивать в течение нескольких дней, после чего снова хорошенько взболтать и разлить по маленьким бутылочкам, которые должны плотно закрываться.
  Или взять:
  1 унцию эфирного масла розмарина;
  1 3/4 пинты высококачественного бренди.
  Перед использованием развести чайную ложку смеси в стакане воды.
  
  Из документов Л. известно, что русские перебрасывают два линейных батальона на границу с Персией. Места дислокации должен выяснить Э.Д.
  
  Гвоздичная вода:
  8 унций лепестков гвоздики;
  1 пинта 90% спирта.
  Лепестки поместить в спирт на десять дней, затем профильтровать через бумагу и добавить 4 унции настойки бензоя.
  Важно!!! Ни в коем случае не использовать виски! Спрятать от папеньки и дедушки!!!
  
  Важно!!! Есть подозрение, что за Л. ведется наблюдение. Просить Э.Д. проверить! Срочно!!!
  
  А он довольно мил, этот Э.Д.
  
  
  Глава 8
  Печально я гляжу на наше поколенье
  Гарун бежал быстрее лани,
  Быстрее чем заяц от орла...
  М.Ю. Лермонтов
  
  Коллежский советник Лагутин проснулся в прекрасном расположении духа, что бывало с ним не так уж и часто. Намедни он получил от посланника ответ на свое письмо, касательное надворного советника Подколесина, в котором генерал Симонич явственно и недвусмысленно обещал оградить своего подчиненного от 'посягательств всяких господ, хотя бы и в лазоревом'. Это совершенно успокоило Константина Ивановича, который в последнее время чувствовал себя несколько растеряно, после внезапного исчезновения своего задушевного приятеля Абдаллы Дост-Мухаммада. Точил господина коллежского советника какой-то червячок: ну как не сгинул Абдалла от татей ночных, а попал в руки к людям, полномочиями облеченным? Что, ежели та история с депешами, к коим Абдалла интерес выказывал, выплыла наружу, и теперь по службе помешает? Да что там - 'по службе', тут как бы под судом не оказаться. А ведь судье не объяснишь, что бумагам тем - грош цена, и что знакомство с ними купца из далекого Бенареса - хоть кто-нибудь знает, где этот Бенарес находится?! - никакого вреда Отечеству нанести не могло и не нанесло! А на теплое местечко консула охотников сыщется вдоволь. Сунут такому вот судье барашка в бумажке - и прощай Тебриз...
  Но, слава Богу, все счастливо разрешилось. Надворный советник Подколесин, у которого за версту проглядывало из-под вицмундира голубое , наконец, убрался восвояси, начальство пообещало защиту и поддержку - так чего же еще желать?
  Но не только осознание крепости своего положения грело душу коллежскому советнику. Не только! В прошлом месяце случилось с ним весьма приятное - да что там! - приятнейшее знакомство. Лагутин даже языком прищелкнул и прикрыл глаза, вновь переживая те сладостные минуты...
  
  ...В памятный день тот, после полудня ему вздумалось совершить променад верхом по окрестностям Тебриза. Долгое сидение в присутственном месте миссии сковало члены и безумно хотелось вырваться из-под душной крыши куда-то на приволье - туда, где можно дышать легко и свободно, не помышляя о скучной службе. Он велел заседлать свою английскую кобылу и, в сопровождении двух казаков, поскакал из города прочь.
  В этот час солнце палило по-летнему, но воздух был тонок и сух, а потому немилосердного жара, опускавшегося с обеда на Тебриз, тут не чувствовалось. Зеленели поля и сады, звенели, прыгая по камням, ручьи, и птицы вольно носились по безоблачному простору, вознося свои песни к небесному престолу. Лагутин приостановил лошадь и невольно залюбовался открывавшейся окрест благодатью. Мысли его улетели куда-то далеко-далеко...
  - Вашскабродь, вашскабродь, погляньте! Эвона!..
  Грубый голос казака вернул Константина Ивановича с небес на землю. Недовольный и раздосадованный он посмотрел туда, куда указывал бородач:
  - Ну, что там еще?
  - Кажись, шалят...
  Господин консул пригляделся. Верстах в полутора, ниже по склону стояла коляска явно европейской работы, которую окружили с полдесятка халатников. Ему показалось, что он разглядел один или два взблеска кинжалов, а над коляской вдруг взметнулся кружевной зонтик, отброшенный явно мужской рукой. И вроде бы послышался слабый вскрик.
  В голове вихрем пронеслось: 'Благородные люди попались местным башибузукам!.. Смеют грабить женщину!..' И тут же следом за этим - другая мысль: ' ...А, может статься, она молода и хороша собой?..' И тут же в голову ему начало забираться что-то такое бесшабашно-романтическое, в чем бы он никогда никому не признался.
  Он вытащил из кармана двуствольный пистолет, и взвел курки. Обернулся к казакам:
  - Что ж вы стоите, братцы?! Там же...
  Договорить он не успел. Засвистав, оба казака рванули вперед, на скаку вытягивая из чехлов ружья, и Лагутин поторопился за ними. Но, хотя кобыла его была не чета лохматым казачьим дончакам, догнать их ему не удалось вплоть до самой коляски. Оба донца выпалили на скаку, от чего двое разбойников снопами повалились наземь, и врубились в разбегающихся халатников шашками. Константин Иванович хотел было выстрелить из своего пистолета, но оба курка осеклись . Впрочем, помощь казакам не требовалась: крики незадачливых абреков явно свидетельствовали о том, что пощады им не будет.
  Соскочив с седла, Константин Иванович торопливо подошел к коляске и застыл, пораженный увиденным. На сидении, неловко согнувшись, полулежал католический священник в черной сутане, глаза его были страдальчески прикрыты, а по бледному челу его струилась кровь. Возле него в отчаянье заламывала руки девушка невиданной красоты. Белоснежная кожа, блестящие и черные, точно вороново крыло, растрепанные локоны, бездонно-синие испуганные глаза - все это поразило господина консула в самое сердце. Конечно, он надеялся, что ему когда-нибудь доведется спасти прекрасную незнакомку из лап разбойников, но что прекрасная незнакомка будет столь прекрасной, он никак не смел ожидать...
  - Oh! My poor brother! They killed him! He is dyeing! Dyeing! - рыдала девушка, обнимая священника.
  Она был так немыслимо хороша в своем горе, что Константин Иванович даже прослезился. Он решительно вскочил в коляску и, вытащив дорожную фляжку с коньяком, поднес горлышко к губам раненого:
  - Глотните, друг мой! Это придаст вам сил! - произнес он по-английски.
  Священник сделал добрый глоток, вздохнул, щеки его слегка порозовели.
  - Благодарю вас, наш благородный спаситель... - произнес он слабым голосом. - Умоляю вас: позаботьтесь о моей сестре... - он перевел дух. - Если мне не суждено выжить, помогите ей добраться до британской миссии... ???
  Тут, должно быть от пережитого волнения и от полученной раны, он лишился чувств. Его прекрасная сестра, решив, что брат отошел в лучший мир, готова была последовать его примеру, но Лагутин успокоил ее весьма твердым голосом, пообещав, что священник не умер, и что они сейчас же отправятся к доктору, который, без сомнения, спасет пострадавшего.
  Он велел одному из вернувшихся казаков занять место на козлах, а второму - отвести лошадей в конюшню миссии, сам же уселся в коляске и осторожно придерживал раненого, иногда, словно невзначай, задевая рукой ручки его очаровательной сестры.
  В дороге красавица рассказала ему, что они с братом - сироты, и что брат ее патер Браун возложил на себя обет стать миссионером в Персии, а она, не имея иных средств к существованию, последовала за ним.
  - Но, мисс Браун, разве вы не боялись отправиться в дикую варварскую страну, в которой, к тому же, относятся к христианству более чем холодно? - изумился консул. - Вы удивительно отважны!
  - Ах, господин Лягуйтиин, - мило исковеркала она его фамилию. - Что делать бедной девушке, совсем одной, в холодной и неприветливой Англии? Родственников у нас с братом нет, друзей - тоже, так кто же позаботится обо мне? А Британский лев не отличается милосердием к бедным и одиноким...
  Лагутин слушал ее и чувствовал, как тонет в ее синих, словно горные озера, глазах...
  
  ...Врач британской миссии подтвердил диагноз русского консула: состояние патера Брауна было тяжелое, но не опасное для жизни. Несколько ранений, нанесенных священнику мусульманскими фанатиками, врач основательно обработал, прозондировал порез, оставленный кинжалом, и прописал патеру полный покой и крепкий бульон. Константин Иванович благородно взял на себя расходы по обеспечению раненого и иной свежайшей пищей в весьма изрядных количествах. Правда, расходы эти чудесным образом оказались вписаны в расходную статью консульства, но, в самом деле, разве это не гуманно - помочь христианину? Разве не этому учит Святое Писание?..
  Так или иначе, господин Лагутин, стал частым и желанным гостем в скромном двухэтажном доме, нанятом патером Брауном для себя и своей сестры. Иной раз он даже позволял себе задержаться в гостях на день-два, оставаясь ночевать. И с каждым разом все более и более привязывался к очаровательной сестре священника. Да и сама прекрасная иностранка - он это видел ясно! - подавала ему надежды на прекрасную будущность.
  А вот сегодня - именно сегодня! - он приглашен на скромное торжество. День ангела мисс Браун. И уж сегодня он не собирается ударить лицом в грязь! Заготовлен красивый и приличествующий случаю подарок - изящный зонтик итальянской работы с серебряной ручкой. Нежные дамасские розы куплены и положены в воду. Для маленького банкета приобретено и вино - настоящее шампанское и несколько бутылок нарочно выписанного из России Цимлянского... Сегодня - ах! - сегодня, Константин Иванович попробует открыть сердце мисс Браун и, что уж там греха таить, имеет все основания полагать, что недалек тот час, когда милая мисс Браун станет именоваться госпожой Лагутиной!..
  
  -...Подайте, ради Аллаха, милостивого и милосердного!
  Заунывный голос, точно нож, прорезал шум одной из улочек Тебриза. Нищий дервиш брел прямо посредине ее, при каждом шаге сильно ударяя о землю длинной палкой с привязанной сушеной тыквой...
  - Ради Аллаха, милостивого и милосердного, подайте, правоверные!
  Стоявший возле лавки менялы молодой курд - длинноусый, в серой домотканой одежде, среди которой пятном выделялся лишь ярко-алый салта , подошел к дервишу и протянул ему серебряную монетку. Тот схватил ее с жадностью коршуна, хватающего цыпленка, взревел, закружился на одном месте, выкрикивая что-то бессвязное. Курд уже шел было назад, когда вдруг услышал в завываниях бесноватого нищего нечто вполне осмысленное. Остановился, прислушался...
  - И-й-а-а-а-а Алла! Найди Османа из рода Бенгеров! Уах! Алла! Алла! В чайхане кривого Рахмани! Йа-а-а-а! Хасан! Хусейн! Омар! Али! Алла! Й-а-а-а-а! Скажи ему: они будут сегодня в доме! Й-а-а-а-у! Спеши, брат! Алла!..
  Курд тряхнул головой и вдруг поймал взгляд скачущего вокруг дервиша. Темные глаза смотрели твердо и разумно.
  - Сделаю, святой человек, - кивнул молодой курд.
  - Да будет с тобой милость Аллаха!
  Дервиш перестал скакать и снова побрел, взывая о милосердии. Курд смотрел ему вслед. Осман из рода Бенгер был человеком известным среди племен Курдистана. В последнюю войну он со своими пешмерга вырезал целый отряд спагов, разорявших курдские селения, а голову командира отряда отправил самому паше. Осман-богатырь - называли его уважительно. И дервиш просит что-то передать ему? Конечно, немедленно! Кто же откажет в просьбе святому человеку, кто же не поможет герою? Молодой курд быстро зашагал к базарной площади...
  
  ...Господин российский консул ехал в коляске в самом приятном настроении. Конечно, досадно, что мадмуазель Браун не согласилась отметить свой праздник в здании русского консульства, где можно было бы принять достаточно гостей и устроить бал, но, пожалуй, единственному гостю будет легче объясниться и с прекрасной именинницей, и с ее братом. Патер Браун, конечно, вряд ли будет рад браку сестры с некатоликом, но он - образованный человек и должен видеть благо сестры... А мисс Браун... Лагутин вновь вспомнил ее бездонно-синие глаза и на душе сразу как-то потеплело, как бывает, когда видишь первые цветы весной, или входишь летом в нагретый солнцем сосновый бор...
  Занятый своими мыслями Константин Иванович не заметил, что за коляской во весь дух бежит какой-то оборванец. Консул остановил экипаж возле дома предмета своих сладостных томлений и, велев казаку не ждать его, а возвращаться в миссию, вошел внутрь. Коляска уехала, а мальчишка в драном халате и грязном головном платке внимательно оглядел двери, начертил на них что-то вытащенным из-за пояса куском мела и еще шибче припустил обратно. Добежав до базарной площади, он, задыхаясь, огляделся и, отыскав в толпе дервиша, торопливо подошел к нему:
  - Святой человек! Я сделал, как ты велел. Гяур вошел в дом, и я пометил этот дом...
  С этими словами маленький оборвыш протянул руку. Дервиш вложил в нее серебряную монету:
  - Да пребудет с тобой милость Аллаха, маленький верный...
  С этими словами он погладил мальчишку по голове, потом повернулся к толпе:
  - Правоверные! Правоверные! Ашхаду ан ля ил`яха `илля Лл`аху уа `ашхаду `анна Мух`аммадан ра`сулю Ллахи уа `Алиййун Уалиййу л-Лах! Гяуры топчут нашу землю! Стравливают наши народы! Истину говорю вам, братья: грядет беда на головы правоверных!
  Люди начали останавливаться и прислушиваться, к тому, что кричит дервиш, когда с другой стороны площади вдруг раздался ответный крик:
  - Святой человек говорит сущую правду! Правоверные! Мусульмане! Вы разве не знаете, что в город прибыл священник гяуров, чтобы отвращать вас от веры в Истинного Бога?!
  - А-а-а?! - качнулась толпа.
  Лица обернулись к дервишу, который, дико завывая, уже кружился и подпрыгивал на месте:
  - Святой человек, да неужели это - правда?!
  - Лах! Лах! Ллахи! Истину говорю вам, правоверные: пришел черный священник гяуров! Он отвратит от Аллаха наших детей! Истинный бог отвратит от нас лик свой! Лах! Лах! Ллахи!
  Приплясывая и кружась, дервиш пошел вперед, и толпа, качнулась и поплыла за ним, словно волны моря за луной. Над головами идущих взметывались сжатые кулаки, камни, палки, а кое-где уже взблескивали кинжалы и сабли...
  
  ...Хлопнула пробка, и в бокалы полился искристый поток шампанского. Константин Иванович принял один из бокалов, поднял его:
  - За прекрасную именинницу! Пусть счастье сопутствует ей во всех ея начинаниях!
  - Ах, сестра, - патер Браун пригубил вино. - Наш добрый друг уже пожелал тебе столько всего, что я даже не знаю, что и сказать. Разве что из Писания: 'Если ты будешь слушаться гласа Господа, Бога твоего, и делать угодное пред очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его: то не наведу на тебя ни одной из болезней, которые навёл Я на Египет'.
  'А Бог сказал: что жена да прилепится к мужу своему, или что-то в этом роде', - подумал Лагутин, и, обретя еще большую уверенность в помощи брата своей избранницы, подошел к ней поближе. С улицы раздался какой-то шум, но Константин Иванович не обратил на него внимания. Он, не отрываясь, смотрел на мисс Браун. Она была чудо как хороша в своем домашнем голубом платье. 'Она вот так оделась, без церемоний, потому что я ей уже не чужой!' - подумал Константин Иванович, и от этой мысли у него сладко защемило сердце. А от ее ножек, обутых в прелестные вышитые на восточный манер башмачки, он и вовсе не мог отвести взора.
  - Не правда ли, они прелестны? - проговорила она, заметив, куда направлен его взгляд. - Это подарок моего милого брата! Будут у меня вместо комнатных туфель...
  - Мисс Браун... - начал он, запинаясь от охватившего его волнения. - Мисс Браун... Дело в том, что я... Нет, вы только не подумайте что-то дурного, но... Вот и ваш уважаемый брат... Я, видите ли, холост... И вот, если бы вы... то есть мы... и ваш брат, смею надеяться, не возражает...
   Он окончательно смешался и было замолк, но тут именинница поощрительно ему улыбнулась, и, воспрянув духом, господин консул продолжал уже несколько увереннее:
  - Я понимаю, что не слишком молод и не слишком хорош собой, но... Вот если бы вы... И потом я занимаю известное положение, не только в этой стране... И потому я прошу вашей...
  Договорить он не успел. В окно влетел увесистый булыжник и с грохотом повалил стоявший у дивана изящный столик. За первым камнем последовал еще один, потом еще, и скоро на окна стены дома обрушился настоящий камнепад.
  - Что это? Боже мой?! - Лагутин скоро подошел к окну и выглянул.
  Улица была заполнена народом. Видны были колья, палки, кетмени, но было и настоящее оружие. 'Мятеж... Неужели меня ждет участь несчастного Грибоедова?! - похолодел консул. - Оружия нет... хотя на что оно здесь? Казаки в консульстве... Они могли бы защитить там, но здесь...'
  Толпа ревела, и лишь изредка удавалось разобрать отдельные выкрики.
  - Отворяй, собака!
  - А к-кому это он? - пролепетал, словно пытаясь очнуться от страшного сна, потрясенный Константин Иванович. - А?
  И к своему несказанному удивлению услышал в ответ:
  - Должно быть, вам...
  - Мне?!
  Он обернулся. Патер Браун - да он ли это? - стоял в какой-то странной восточной хламиде, и вид имел совсем не европейский. Ненужная ряса валялась у его ног. Но самым удивительным было не это: в руках вместо креста и Библии он держал два тяжелых двуствольных пистолета со взведенными курками...
  - Быстрее, моя дорогая! - проговорил он каким-то неслыханным доселе безжизненным голосом. - Быстрее, если не хотите развлечь этих фанатиков своей смертью...
  - Я готова, - ошеломленный Лагутин увидел, что именинница, оказывается, тоже освободилась от европейского платья и сейчас стояла, ничуть не смущаясь, в длинной рубашке и шальварах.
  'Приличной девушке невместно обходиться без горничной... - подумалось Константину Ивановичу. И тут же молнией ударило - Так она значит?.. Боже, и этой женщине... эту женщину... кокотка!..'
  Тем временем девушка ловко набросила на себя длинное черное покрывало и закуталась в него так искусно, что теперь никто бы и не признал в этой персиянке возлюбленную русского консула.
  В горле у оскорбленного во всех благородных чувствах Лагутина что-то пискнуло, и он сипло выдавил:
  - А я?..
  - А вы, мой славный рыцарь, - ангельским голоском проворковала мисс Браун, кокетливо выглянув из-под своей персиянской накидки, - оставайтесь и защитите мою честь...
  Как, его хотят бросить?! Да он... Да он - консул! И вообще, он заботился о них, ссудил патеру денег на найм дома...
  Константин Иванович хотел что-то возразить, но тут прекрасная англичанка подобрала подол рубахи, продемонстрировав на мгновение стройность прелестных ножек в так предусмотрительно подаренных башмачках, и...
  - У-у-у-ю-ю... - только и смог простонать консул, завалившись на пол.
  Руками он зажимал то место, которому довелось соприкоснуться с прелестной ножкой. 'Брат' и 'сестра' мгновенно выбежали из комнаты, оставив Лагутина распростертым на ковре...
  Камни продолжали сыпаться, но теперь еще и в двери принялись бить чем-то тяжелым. Превозмогши боль, Константин Иванович с трудом поднялся. Взгляд его лихорадочно шарил вокруг в поисках спасения. Где, где можно укрыться? Фанатики вот-вот ворвутся в дом и...
  Решение пришло нежданно. С трудом доковыляв до отхожего места, Лагутин, содрогаясь от ужасной вони и омерзения, пролез под стульчак. Здесь его никто искать не станет. Наверняка...
  
  ...Десятого удара тяжелым бревном двери не выдержали и поддались. Теперь в них заколотили кулаками, ножами, палками, топорами и вскоре дорога в дом была открыта. Толпа с ревом устремилась внутрь. Дервиш, руководивший нападением, задержался возле троих курдов в широких капутах, они окружили его, и на мгновение он скрылся из глаз за полами накидок. А когда курды расступились, дервиш куда-то пропал. Рядом с ними стоял невысокий бек в обычной курдской одежде. За широким пэштом у него торчали рукоять пистолета и кривой кинжал. Быстро оглядевшись, бек наклонился к своим товарищам:
  - Переройте весь дом. Они не должны уйти. А в первую очередь - предатель.
  - Будь спокоен, Пежори-ага, - тихо ответил один из курдов. - Мы принесем тебе на блюде головы этих шакалов...
  
  ...Лагутин слышал, как нападавшие рыскали по дому, как грохотала разламываемая мебель, как звенела бьющаяся посуда. Он не сомневался: ищут его, но пока никому не приходило в голову заглянуть в его укрытие.
  Постепенно шум начал стихать. Константин Иванович позволил себе перевести дух: кажется, угроза миновала. Он уже совсем было собрался попробовать вылезти, как вдруг...
  - Га! Отец мой! Вот он, иуда продажный! Ишь, где угнездился!
  Он в ужасе поднял голову, даже не поняв, что отыскавший его говорил по-русски. Над стульчаком склонился кто-то огромный, бородатый...
  - Что, Иуда, - тут говоривший подпустил крепкое словцо, - думал, укроешься? Ан шалишь: от Ерошки так просто не уйдешь!
  Теперь, наконец, Лагутин понял, что человек говорит на родном ему языке. Он хотел было потребовать помощи, но от ужаса не мог произнести ни слова. Над ним появился еще один человек, холодно посмотрел вниз:
  - Asseyez-vous! - жестко произнес он, увидев, что консул пытается вылезти. - Là pour vous au bon endroit!
  
  ПРИГОВОР
  
  Признать бывшего коллежского советника Лагутина Константина, сына Иванова, виновным по статьям .... .... и .... в злоумышлениях противу Державы Российской и Государя Императора Николая Первого Павловича. За что оного бывшего статского советника Лагутина, лишив всех чинов и званий, приговорил бить кнутом и, забив в железа, сослать на вечную каторгу в Нерчинск.
Оценка: 9.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"